«ДЕТСКИЙ» СРОК

«Ну, какой товар привезли?» — спросил покупатель на Бутырском вокзале, рассматривая по статьям семнадцатилетнюю Иру Калину».

А. Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ»

Первая наша встреча с героиней эпизода «Архипелага» на одной из конференций Всесоюзного историко-просветительского общества «Мемориал» в начале 1990-х была, как потом оказалось, не последней. Ирина Игнатьевна Калина - женщина, отсидевшая в сталинских лагерях «детский срок» по вполне взрослой статье 58-10,11, - пригласила меня в гости. В одну из следующих поездок в Москву мы встретились у нее дома, в маленькой однокомнатной квартирке недалеко от Арба-

та. Накануне во Дворце молодежи прошла выставка работ репрессированных; там были и поделки, выполненные в тюрьме ее мамой.

Ирина Игнатьевна не знает, кто рассказал эту историю Солженицыну, - но все правда. Кроме разве что возраста: ей было не семнадцать, а двадцать один. Впрочем, ошибиться было нетрудно: стройная, миниатюрная, как говорят о таких женщинах, она и к семидесяти годам сохранила следы былой красоты. По словам Ирины Игнатьевны, самая большая трагедия для нее была не в том, что ее «прогнали по сталинской каторге», а в том, что она была еще очень юной.

Ее полное имя - Зора-Ирина. Так в паспорте. Так причудливо нарекли ее родители. Отец - из интеллигентной польской семьи. 19-летним вступил в рабоче-крестьянское движение, дважды был в царской ссылке, бежал. В Швейцарии, в эмиграции получил степень доктора медицины. После октября семнадцатого он - генеральный консул в вольном городе Данциге.

- Папа умер в ранге министра иностранных дел Белоруссии, - рассказывает Ирина Игнатьевна. - Человек сильный, волевой, в тюрьме он не подписал ни одного протокола допроса. Его заморозили в ледяном карцере. Он умер, не будучи осужденным.

Ира Калина вначале оказалась в ГУЛАГе в Лефортовской тюрьме. В 1949-м ее взяли с первого курса института. Полураздетую посадили в карцер, холодный и черный каменный мешок.

В одной из камер кричала и билась головой о стену женщина: «Не хочу больше жить!» В соседней стучал в кормушку и кричал мужчина, и дежурный офицер вразумлял его: «Как вам не стыдно: рядом с вами полуребенок, смотрите, как она это переносит». Чтобы не сойти с ума, полуребенок вспоминал один за другим номера телефонов своих знакомых.

Именно здесь, в Лефортово, а потом на этапе, в пересылке, и наконец, в Степлаге, где в итоге оказалась, она поняла: в ГУЛАГе нет кулис, здесь не укрыться, и прежде всего - от самой себя. Поняла, какой у нее характер, генетический код, неистребимая фамильная гордость.

Они с сестрой росли детьми «врага народа». Их мама - мудрая женщина, из дворян, а посему очень неприспособленный к жизни человек, не смогла уберечь от тюрьмы ни себя, ни Ирину. Впрочем, кто был приспособлен в ту эпоху к жизни? Скорее, к смерти...

«Вы должны ненавидеть Советскую власть, - убеждал ее следо-

ватель. - Я выброшу вас раз и навсегда за борт социалистического общества»... Общества, «на борт» которого так и не попала ни она, ни ее сверстницы. Но у нее было преимущество: она могла сравнивать - детство в вольном Данциге и юность здесь, «на борту». По воспоминаниям Ирины Игнатьевны, им, как членам семьи дипломата, полагался особняк, дача, ложа в театре, машина. Однажды в дождь мама послала за ними в школу машину, но, не сговариваясь, они с сестрой бросились в разные стороны: застеснялись. Эмма Байдукова, дочь легендарного летчика, привилегий не стеснялась: «она была воспитана в СССР»...

Задача перевоспитания Иры Калины была возложена на ведомство, представители которого, как известно, обладали «холодной головой и горячим сердцем». Она до сих пор вспоминает, как в одну из ночей ее, лагерный номер СХ-365, привели к начальнику лагеря... «Наутро меня вызвали несколько чинов МВД, велели лечь в гинекологическое кресло, осмотрели и вынесли вердикт: «Можете идти, вы девственны», - так, по-гулаговски, заботились о «цветах будущего». За отказ стать наложницей начальника лагеря ее бросили в штрафную бригаду к некоей Юлии Радченко, жестокой и злой женщине. Она была из тех заключенных, кому доверили ходить в подпасках лагерных «пастырей», и, держась за место, Радченко выжимала из рабов 2-3 нормы.

Хрупкая, истощенная, с дистрофией первой степени от постоянного сидения на штрафном пайке в БУРе (бараке усиленного режима), Калина проштрафилась и здесь: загнав в цементно-мерзлую землю отбойный молот, она не смогла его вытащить. За «отказ от работы» Ирину избили и выставили на мороз...

В Степлаге не было «жердочек», как на Соловках. Зато были «комарики». И были жуткие, впивающиеся в запястья американские наручники - если не снять их вовремя, руки синеют и отекают. К счастью, до этого не доходило. Руки берегли, ведь ими подневольные женщины строили дамбу: добывали камень в каменоломне, разбивали его, рыли землю, бетонировали котлован. Город Балхаш построен их руками... Наверное, это про таких, как они, Платонов устами героя «Котлована» размышлял: «Дом человек построит, а сам расстроится. Кто жить тогда будет?»

- Там нет кулис. Там не укрыться. Кто-то, может, считал за счастье быть наложницей. Или стукачкой. И за это остаться в зоне, чис-

тить уборные, или работать в прачечной, дневалить. Я мечтала остаться в tone, не находиться каждый день от зари до темна в котловане, когда тебя ведут, как быдло, не слышать: «Шаг влево...» Да, хотелось спастись, но не такой же ценой!

«Разговор с женщиной в тюрьме - он совсем особенный. В нем благородное что-то, даже если говорить о статьях и сроках». (А. Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ»)

И все же как о ней узнал Солженицын? Ирина Игнатьевна теряется в догадках. В ходе разговора мы вместе выстроили гипотезу.

«Это было на Куйбышевской пересылке, в 1950 году, - читаем в «Архипелаге». - Пересылка располагалась в низине (из которой, однако, видны жигулевские ворота Волги), а сразу над ней, обмыкая ее с востока, шел высокий, долгий травяной холм... И вот как-то летним пасмурным днем на круче появилась городская женщина... Я думаю, что статуя такой женщины... могла бы хоть немного что-то объяснить нашим внукам».

По воспоминаниям Ирины Калины, когда в Куйбышеве, на пересылке, гнали их колонну, толпа безликих серых людей в бушлатах искала среди арестантов своих близких. Толпа шла мимо толпы. Ира выделялась из движущейся массы своим городским видом... Вдруг ее словно хлыстом ударили: «Люди думают, что я проститутка!»

Белая, чистая ворона в стае!..

Нет, неправда, говорит она, что горе людей объединяет. Те, у кого был срок в четверть века, завидовали таким, как она (дескать, что такое 5 лет?!). Завидовали, что интеллигентная, гордая. Тому, что даже в самые тяжелые времена не опустилась, не завязала по-старушечьи платок. Тому, что не как все, и хотя вынуждена вровень со всеми нести крест, ближе прочих к свободе. Потому что воспитана свободной.

В апреле 1953-го Иру Калину застала амнистия. Это была та самая амнистия - щедрой рукой любвеобильного Берии брошенная жалкой горстке из сонма политических обитателей Архипелага. Из их лагеря освободили лишь двоих.

«Черный ворон» - заключенная, которая водила женщин по вызову к оперуполномоченному, сказала белой вороне перед выходом: «Ира, я тебя уважаю, и ты знаешь, за что»...

Освобождение было тяжелым. Когда открыли ворота, женщины, оставшиеся в лагере, так плакали и кричали, что свобода, к которой она рвалась, показалась девушке в тягость.

Как у Ольги Берггольц, хотя и написано по другому поводу:

...А те, что вырвались случайно,

Осуждены еще страшней

На малодушное молчанье,

На недоверие друзей.

И молча, только втайне плача,

Зачем-то жили мы опять, -

Затем, что не могли иначе

Ни жить, ни плакать, ни дышать.

Ирина «жила в ногу со своей страной». Правда, путь ее не был устелен цветами. Все эти годы она рисовала, нашла себя, как бы сказали сейчас, в промышленном дизайне, получила признание.

- Очень люблю свою работу. Может, поэтому не сломалась... Знаете, быть просто свободным - это такое счастье! Вы этого не понимаете, и слава Богу. Меня не страшит ни голод, ни лишения. Все это я испытала. Но нет ничего страшнее произвола, от которого ты не защищен...

Ирину Игнатьевну пугают рецидивы прошлого. Она вспоминает, как в Доме художника на Крымской проходило обсуждение фильма «Сталинист Иванов», снятого в конце восьмидесятых Куйбышевской студией кинохроники.

- Правда, он ваш, тольяттинский?- спросила она. - Фильм сделан прекрасно. Он убедителен. Не пройди я все это сама, фильм мог бы меня убедить. Представляете, как верит Иванову молодежь? Знаете, у сталинизма глубокие и ползучие корни. Многие сталинисты были палача ми, и сегодня они делают все, чтобы правда об ужасах ГУЛАГа не просачивалась в массы. Но у молодежи чистые сердца. Однажды, когда в ДК МЭЛЗ проходила Неделя совести, в толпе бродили люди и бросали как бы невзначай: «Зачем вы слушаете этих маразматиков?» А молодые ребята и девчонки, которым я рассказывала о судьбе своей семьи, плакали вместе со мной и гладили меня по щекам... Трудно пройти этот путь. Но перед смертью я могу поцеловать себе руки.

...И я целовал ей руки. Руки, не осилившие подневольный отбойный молот. Руки, сделавшие в этой жизни столько добра. Святые руки.