Михаила Ярошевского арестовали 9 февраля 1938 г. Сперва — отличник-студент, затем аспирант, активный комсомолец... Нормальная биография. И вдруг — арест. Дальнейшее походило на кошмарный сон, но, увы, оказалось явью. Следователи, задав несколько вопросов, начали нещадно избивать его. Затем печально знаменитый "конвейер", когда приходилось стоять 4-5 суток перед сменявшими друг друга следователями. Когда падал — вновь избивали¹.

"Страшным в этом кошмаре, — вспоминал он впоследствии, — было еще и чувство того, что никого не интересовало, виноват ли ты и в чем, собственно, твоя вина. Когда после избиений бросали в камеру, начинались галлюцинации. "Вбивали" готовый, конкретный "сценарий" зачастую придуманный следователем. Алогичность этого сценария, его несовпадение с очевидными фактами, отсутствие каких-либо доказательств — значения не имели. Не покидало ощущение того, что твои убеждения, твоя личность истреблены этой кровавой мясорубкой. Несколько замечательных людей умерли в камере после пыток на моих руках", — вспоминает ученый.

Пытки достигли пределов человеческого терпения 31 марта 1938 г., когда М.Г.Ярошевский подписал самооговор, невзирая на чудовищность обвинения.

Каков же был вбиваемый "сценарий"? Какое место в нем предназначалось Михаилу Ярошевскому? Суть обвинения заключалась в следующем.

В Ленинграде существовала большая, тщательно законспирированная студенческая террористическая организация. Основные задачи ее: покушение на Жданова, взрыв Дворцового моста во время первомайской демонстрации и тому подобное (отсутствие как пиротехников в рядах "заговорщиков", так и взрывчатки, и вообще любого вида оружия следователей нисколько не смущало). Организация, повторюсь, тщательно законспирирована, разбита на боевые тройки, члены этих троек знают только своего старшего, поэтому в случае ареста большие провалы исключены. "Сценарий", похоже, был взят из воспоминаний революционеров и имел одно несомненное достоинство: он худо-бедно объяснял, почему группки "заговорщиков", представляющие собой обычные студенческие компании приятелей, не только не знакомы с другими группками, но даже не подозревают об их существовании.

Михаил Ярошевский был объявлен руководителем одной из таких групп. Почему именно он был выбран на эту роль, сказать трудно. Может быть, потому, что, будучи постарше своих приятелей-студентов на год-два, он уже был аспирантом? Или потому, что не принимал смиренно обвинений, выдвигаемых следователем, а жестоко ругался с ним? Трудно найти логику там, где ее, похоже, не было. Кто же был объявлен членом этой "террористической группы"? Это прежде всего друг детства, студент исторического факультета Ленинградского универси-

тета Николай Гольдберг. Сын известного ленинградского невропатолога С.Н.Давиденкова², студент-биолог Николай Давиденков, "славный человек, думающий, смелый и немного смешной", так охарактеризовала его Л.К.Чуковская в своих воспоминаниях³. Юрий Люблинский, студент восточного отделения факультета иностранных языков. Сын университетского профессора истории и сам студент-историк Анатолий Предтеченский. Наконец, студент-медик, второкурсник Алексей Дернов.

Сестра последнего, Лидия Дмитриевна Дернова, очень хорошо запомнила арест брата. Это было в конце марта — начале апреля 1938 г. Родители уехали в Москву, и брат с сестрой решили устроить вечеринку. Алексей пригласил коллег-студентов, Лидия — одноклассниц. Веселье было в разгаре, когда в дверь позвонили гости совсем иного рода. Обыск продолжался до утра. Когда Алексея забирали, он, не понимая еще, что его ждет, хотел взять с собой учебники, чтобы не терять времени и готовиться к сессии.

Алексея и его приятелей ожидали совсем иные "университеты". Нет смысла описывать все те муки, которые они претерпели⁴. Перед следователем стояла задача: раскрыть еще один террористический заговор. Но истинными террористами являлись следователи. Сталинская машина террора в их руках работала беспощадно и почти без сбоев.

Почти, потому что сбои все же бывали. Так, 1 мая 1938 г. в камеру, где сидел Михаил Ярошевский, привели только что арестованного Николая Давиденкова. Это было крупной ошибкой работников НКВД. Подследственные, идущие по одному и тому же делу, не должны были встречаться в камере. Ведь они могли сговориться, как вести себя.

Через некоторое время после подписания признаний "террористов" перевели из Дома предварительного заключения на Шпалерной в Кресты. Условия в Крестах были ужасающими. В одиночных камерах размещалось до 25 человек. Однако тюрьма имела одно несомненное преимущество: на допросы отсюда не вызывали и не били.

И еще одни "университеты" прошли студенты в том памятном им году. Университеты мужества, человеческого достоинства. Николай Гольдберг вспоминал позже, какую огромную роль в его жизни сыграла встреча в камере с актером Большого драматического театра Алексеем Диким. Этот человек шутливо и ласково называл его "студент", всячески подбадривал, учил чинить носки и многим бытовым мелочам. Но самое главное — он учил, как продержаться человеку, может быть, в самые трагические моменты жизни, не сломаться, не потерять себя. Алексей Дернов вспоминал, что в камере звучали стихи, сокамерники по очереди читали лекции друг другу.

Но вернемся к сценарию "студенческого террористического заговора". Согласно ему, управлять этой организацией должна была руководящая тройка. На эту роль были выбраны гебраист Иерихович, арабист (ученик Крачковского) Теодор (тогда Тодик) Шумовский и Лев Гумилев.

"Нас подобрали. Подобрали трех студентов, которые между собой были почти незнакомы и ни с кем из других арестованных не были знакомы. Я Шумовского и Иериховича немного знал, но мы были даже на "Вы". Это было на восточном факультете, я там занимался монгольским языком. Но, так как [следователю] нужна была группа, этих одиночек и соединили в группу", — вспоминал Лев Николаевич Гумилев.

Ситуация с Гумилевым была, пожалуй, самой непростой. И дело, конечно, не в его каких-либо противоправных действиях или умыслах. Дело в биографических данных, анкете, которая по тем временам (впрочем, и до недавнего времени) часто решала судьбу человека.

Сын двух великих опальных русских поэтов: Николая Степановича Гумилева, расстрелянного в 1921 г. по таганцевскому делу, и Анны Андреевны Ахматовой — не мог рассчитывать на милостивую судьбу в советском государстве. К 1938 г. он уже дважды испытал на себе, что такое арест. Правда, первые аресты были недолгими.

В декабре 1933 г. Лев Гумилев, тогда еще не студент университета, а просто молодой человек, интересующийся историей Востока, был впервые приглашен в гости к арабисту Эберману. Вечернее чаепитие закончилось довольно неожиданно: Эбермана арестовали, а заодно забрали и всех присутствующих. Обошлось на первый раз практически без последствий: продержали 9 суток и выпустили, даже не оформив ареста.

Второй раз, в 1935 г., арест был уже оформлен. Основанием для него послужил донос, написанный студентами из группы, где Лев учился, о его "антисоветских настроениях". На этот раз, по-видимому, его спасло письмо, которое Анна Ахматова написала Сталину в связи с арестом сына. Через 11 суток его выпустили.

Поэтому 10 марта 1938 г. Лев Гумилев, к тому времени уже окончивший университет и защитивший диссертацию, встретил свой третий арест как человек, искушенный и в этой науке. В тот вечер к нему в гости зашел его брат по отцу, Орест Николаевич Выготский. "Все было ясно, говорить было не о чем; мы молча курили, дожидаясь, когда кончится обыск, потом простились", — вспоминал Л.Н.Гумилев.

Простились ненадолго: 4 апреля 1938 г. в студенческом общежитии Лесотехнической академии был арестован студент 4-го курса академии Орест Высотский. Вместе с ним арестовали еще 7 сокурсников: Исака Шура, Михаила Башко, Александра Шаравина, Антона Геннинга, Павла Горышина, Михаила Плутенко и Владимира Кудасова. Еще одна группа "врагов народа" была "обезврежена". Кровавая мясорубка работала безостановочно.

Льва Гумилева били 8 ночей подряд, после чего он подписал "признания", даже не читая их⁵. Так или при схожих обстоятельствах были получены признания и других арестованных.

К осени 1938 г. "студенческие дела" были слеплены. 23 сентября группу Михаила Ярошевского повезли на заседание Военной коллегии Ленинградского военного округа, где все до одного подсудимые заявили, что их показания сочинены следователями и подписаны под пытками! Особого эффекта это не произвело. Ответ Председателя суда Грачева был короток: "Вы клевещете на органы НКВД!".

Несмотря на очевидную состряпанность дела, отсутствие свидетелей и доказательств, суд признал студентов виновными по статьям 58-10 (контрреволюционная агитация и пропаганда) и 58-11 (групповая террористическая деятельность). Создается впечатление, что сроки наказания определяла машина: двоим (Ярошевскому и Гольдбергу) — по 10 лет, двоим (Давиденкову и Люблинскому) — по 8 лет, двоим (Дернову и Предтеченскому) — по 6 лет лагерей. "Похоже, что были заданы параметры, статистика, — вспоминает М.П.Ярошевский. — Логика? Ее никто не искал. Была задача найти "террористов", "врагов народа", а это совсем иное дело"⁶.

Сразу по окончании суда заключенных доставили в пересыльную тюрьму. Ирония судьбы: именно теперь, после суда, "руководитель террористической группы" Михаил Ярошевский познакомился наконец со своим "шефом", Львом Гумилевым, получившим, как и его "подельщики", на заседании Военного трибунала 10 лет лагерей по статьям 58-10 и 58-11. Около трех недель повседневно общаясь молодые люди спали рядом, на каменном, промозглом полу камеры. Подружились, читали друг другу письма с воли. Ярошевский на всю жизнь запомнил строки из одного письма Анны Андреевны Ахматовой к сыну, которое Лев прочел ему: "Сегодня пойду в сад шуршать осенними листьями!" Лев был верующим. Перед сном молился и непременно крестил подушку. Во время следствия Гумилев и Давиденков сидели в одной камере и тоже подружились⁷. Вскоре Льва Гумилева отправили в лагерь, на Беломоро-Балтийский канал, а Михаил Ярошевский остался в ожидании своей участи.

Ждать пришлось довольно долго. Внезапно, в декабре 1938 г., его опять перевели в Дом предварительного заключения на Шпалерную. На этот раз

никаких побоев, никаких ночных допросов. Его не вызывали вообще, будто забыли о его существовании. Вновь потекли мучительные месяцы ожидания.

Лишь в первых числах мая 1939 г. Ярошевского вызвали наконец на допрос. Это был очень странный допрос. Новый следователь, не представившись, не произнеся ни звука, протянул ему листок протокола допроса, на котором было три вопроса; "знал ли он лиц, занимающихся контрреволюционной и террористической деятельностью?", "занимался ли сам антисоветской деятельностью?", "принимал ли участие в террористической деятельности?". Против всех трех вопросов Ярошевский написал "нет", расписался, поставив число. Его тут же отправили в камеру.

"Все равно сгною" — со злобой бросил ему в спину энкаведешник.

Наконец, 23 мая 1939 г., не входя в особые объяснения, не выдав никаких документов или справок о причинах его пребывания в этих стенах, Ярошевского освободили. Только придя домой, он узнал о том, что Ежова сменил Берия; о том, что приговор по делу их шестерых, слепленному невероятно невежественно даже для того времени, не был утвержден военной коллегией Верховного суда СССР и дело отправлено на доследование. Стало понятно, почему появился новый следователь: ежовские кадры проходили тот путь, по которому прежде отправляли сотни тысяч своих сограждан. Вечером выяснилось, что Алексей Дернов, так же как и Ярошевский отправленный из пересыльной тюрьмы на Шпалерную, в тот же день отпущен на свободу.

Судьба четверых оставшихся товарищей, которых из пересыльной тюрьмы в декабре 1938 г. отправили не на Шпалерную, а в Кресты, была неясна. Она окончательно решилась на заседании судебной коллегии по уголовным делам Леноблсуда 28-29 июня 1939 г.

Из приговора по делу № 1141/54069: "Рассмотрев материалы предварительного и судебного следствия, выслушав показания подсудимых, свидетелей, суд нашел установленным, что предъявленное обвинение по ст.58-10 ч.1 и 58-11 УК РСФСР в отношении Гольдберга, Давиденкова, Люблинского и Предтеченского по материалам судебного следствия не установлено". И потому: "Гольдберга Николая Моисеевича, Давиденкова Николая Сергеевича, Люблинского Юрия Романовича и Предтеченского Анатолия Анатольевича по ст. 58-10 ч. 1 УК и 58-11 УК по суду оправдать. Меру пресечения в отношении их изменить, освободив их немедленно из-под стражи".

Итак, все шестеро на свободе! И не только они. К осени 1939 г. из заключения вернулись все 8 студентов Лесотехнической академии, причем пятеро из них были освобождены так же, как Дернов и Ярошевский, а троих: Ореста Николаевича Высотского, Исака Соломоновича Шура и Михаила Степановича Башко — судила в закрытом заседании уголовная коллегия Леноблсуда 28-29 сентября. Все трое были оправданы за отсутствием состава преступления.

Что же, справедливость наконец восстановлена? Добродетель торжествует, порок наказан? Нам с позиции 90-х гг. очень хорошо известно, что на самом деле случилось в этот момент. При замене руководителя НКВД машина террора приостановилась на мгновение. Для доказательства того, что в НКВД пришел наконец "добрый, хороший начальник", было выпущено немало несправедливо обвиненных людей. Правда, в образовавшийся узкий просвет на волю вышло не более 5 % заключенных. А машина уже вновь набирала обороты.

Мы знаем, что недолеченная болезнь террора при поверхностном, косметическом лечении ушла вглубь, чтобы вскоре вновь выйти на поверхность. Сегодня нам важно выяснить другое: была ли видна поверхность "лечения" тогда, в 1939-м? Анализ документов показывает: да, была.

Обратимся к оправдательному приговору четверых из группы Ярошевского. В нем совершенно не упомянуты вопреки настоянию обвиняемых, противозаконные действия следователей, выбивавших показания из подследственных. На суде свидетели один за другим решительно отказывались от ранее данных ими показаний. Они не могли припомнить ни одного факта антисоветских высказываний

подсудимых. Почему же тогда эти показания фигурируют в деле? Угрозы и нажим следователей? Оговор, клевета? Но тогда почему свидетели, давшие ложные ^оказания, не привлечены к ответу? Опять молчание.

Следует отметить, что на скамье подсудимых оказалось не четверо, а пятеро. Пятым был друг Давиденкова и знакомый большинству студентов Борис Быков. Почему же человек, не включенный в состав "террористической группы" даже при Ежове, присоединен теперь? Нет ответа.

Кстати, его судьба на суде сложилась по-иному. Нашлись свидетели, которые подтвердили, что в 1937 г. он "вел антисоветскую агитацию, выразившуюся в составлении пародийного стихотворения на смерть одного из общественных деятелей Советской страны"⁸. За это, а также за "хранение журнала антисоветского содержания 1918 года" он был приговорен к 4 годам лишения свободы по ст. 58-10 ч.1 УК с последующим поражением в правах на два года. Создается впечатление, что Быкова и присоединили-то к этой группе только для того, чтобы показать, что органы НКВД не совершали массовых беззаконий, а допускали "отдельные ошибки" при обнаружении подлинных "врагов народа"⁹.

В отличие от Быкова Льва Гумилева не присоединили к этой группе (это было бы логичнее) и вообще не судили уголовной коллегией, как остальных. История с ним произошла непростая. Еще при Ежове прокуратура отменила приговор по его делу; был назначен пересмотр, причем в сторону утяжеления. Гумилеву грозил расстрел. Спасло его то, что к этому моменту его уже отправили в лагерь. Ко времени, пока документы пришли в лагерь и заключенного этапировали в Ленинград, Ежова с подручными уже не было, а дела рассматривались уже в сторону облегчения участи заключенных. Сидя в знакомых ему Крестах, неподалеку от камеры брата, Ореста Высотского, с которым они с неимоверными трудностями ухитрялись все-таки связываться¹⁰, Лев ожидал своей участи.

Оснований для обвинительного приговора не было ни малейших. Но, как уже упоминалось выше, была анкета. К делу ее, конечно, не пришьешь, и любой суд вынужден был бы оправдать Гумилева. Именно потому на суд он не попал. Приговор по его делу выносило ОСО, и приговор был — 5 лет лагерей. На сей раз на Север, в Норильск. Судя по воспоминаниям Лидии Чуковской, его отправили туда 15 августа 1939 г. (Лидия Корнеевна и Николай Давиденков помогали Ахматовой собирать теплые вещи для сына).

Гумилеву повезло: ему посчастливилось устроиться на шахту. На недоуменный вопрос автора статьи: "Почему посчастливилось?" — он ответил: "Конечно, шахта — это гораздо лучше, чем лесоповал. На улице — минус 39 градусов и ветер, а в шахте — минус 4 и тихо. Это разница большая. Я там в геологическом бюро работал, а потом перебрался в химическую лабораторию архивариусом". "Правда, — признался Лев Николаевич, — шахта очень изнуряет человека". Поэтому к моменту окончания срока здоровье его было столь слабым, что он с трудом работал. Здесь же, в Норильске, вольнонаемным техником-геологом и счел за благо Добиться отправки на фронт. Фронтовые тяготы и лишения он вспоминает с Улыбкой: "Там гораздо легче было. По сравнению с лагерем — как на курорте." Отшагав рядовым от Брест-Литовска до Берлина и вернувшись домой, он успел еще почти 4 года пожить на свободе перед новым арестом в 1949 г. Вышел на ободу Гумилев только в 1956-м ...

По-разному сложились судьбы арестованных в 1938 г. шестерых студентов. Юрий энский (1917-?) окончил факультет иностранных языков, прожил в Ленинграде страшную блокадную зиму 1941/42 г., был призван в армию и пропал без вести.

Анатолий Предтеченский (1916-1942) тоже был восстановлен в университете, окончил истфак, воевал на Ленинградском фронте, где умер от голода зимой 1941/42 г.

Николай Гольдберг (1917-1970) был восстановлен не только в университете, и в комсомоле; сразу после освобождения ему даже была выдана путевка на юг. По окончании университета поступил в заочную аспирантуру. Учебу прервала война Воевал, был тяжело ранен на Курской дуге. После войны защитил

кандидатскую, затем и докторскую диссертацию, работал старшим научным сотрудником Музея религии и атеизма. Издал свыше 60 научных работ. Самые известные из них — двухтомная антология "Американские просветители" а монография о Томасе Пейне.

Алексею Дернову (1916-1979) тоже удалось получить высшее образование. Война застала его на Севере, где он работал врачом. Всю войну прослужил на Северном флоте флагманским врачом бригады эсминцев. Был военврачом и в мирное время. После демобилизации защитил кандидатскую диссертацию и работал физиологом в одном из ленинградских научно-исследовательских институтов.

Михаил Григорьевич Ярошевский (р. 1915) был восстановлен в аспирантуре которую окончил только в 1945-м, уже в Москве. (До того по состоянию здоровья был признан негодным к военной службе). После защиты кандидатской диссертации он стал сотрудником сектора психологии в Институте философии АН СССР. Во время гонений на ученых в 1951 г. М.Ярошевский был вынужден оставить институт и уехать в Таджикистан, где организовал две кафедры и лабораторию экспериментальной психологии в университете и педагогическом институте. В Институте психологии в Москве защитил докторскую диссертацию. В 1965 г. создал и возглавил сектор психологии научного творчества Института истории естествознания и техники Академии наук СССР. В этом институте работает и сегодня.

Как это ни парадоксально, но был реабилитирован прокуратурой Ленинграда лишь 7 мая 1991 года.

Пожалуй, самая тяжелая судьба выпала на долю Николая Давиденкова (1916-1950?). Он единственный из шестерых не был восстановлен в университете, поэтому перед войной (в начале 1941 г.) был призван в армию. Служил во Львове, прислал друзьям несколько писем с описанием порядков, царивших в армии. Затем война. Тяжелораненый, он попал в плен под Минском, бежал из немецкого лагеря. Опубликовал книгу о терроре, о своем аресте. Воевал с немцами в одном из соединений союзников на Западном фронте, потом оказался уже в советском лагере, где после войны был расстрелян, по слухам, за попытку поднять восстание в лагере. Никаких документов об этом нет, есть лишь непроверенные слухи. Во всяком случае, Лидия Чуковская получила от него письмо, которое называет прощальным, в мае 1950 г. В том же году М.Г.Ярошевского вызывали на Лубянку, задавали вопросы о Давиденкове. С большой степенью вероятности можно утверждать, что его не стало именно в 1950 г. Как напоминает Л.К.Чуковская, подробно судьба Н.Давиденкова изложена в книге "Архипелаг ГУЛАГа".

Борис Быков (1914-?) был освобожден незадолго до начала войны. Весной 1941 г. они с Николаем Давиденковым успели еще выпустить книжечку для детей "Правда и ложь", изданную с рисунками Давиденкова Домом занимательной науки, где в действительно занимательной форме давались сведения о биологии. (Эту книжечку бережно хранит у себя вдова Н.М.Гольдберга — Татьяна Дмитриевна). В войну ушел на фронт, следы его затерялись. После войны к Николаю Гольдбергу подошел в Публичной библиотеке человек и передал привет от Быкова. По его словам, Быков в это время жил в Вене. Это все, что известно о его судьбе.

Данная статья не случайно названа "Фрагменты "Дела...". В ней упомянуты лишь 18 имен тех, кто был арестован по сфабрикованному ленинградским НКВД делу. А это далеко не все. Так, известно, что в это же время была арестована группа студентов и аспирантов-востоковедов, куда входил будущий член-корреспондент АН СССР В.И.Рутенбург (1911-1988), обвиненный в международном шпионаже (он изучал эсперанто). Лев Николаевич Гумилев рассказывал, что на допросах упоминались "террористические группы" географического факультета университета, Института холодильной и молочной промышленности. Найти их имена — наша задача.

Автор приносит глубокую благодарность М.Г. Ярошевскому, Л.Н. Гумилеву, О.Н. Высотскому, Л.Д. Дерновой, Т.Д. Гольдберг-Топоровой за помощь в работе над статьей.