Довольно долго плыли по реке Лене. Только осенью достигли Трофимовска. Пока плыли, нечем было занять себя, лишь изредка экипаж судна звал помочь им. Однажды и мне пришлось откачивать воду с баржи. Путешествие продолжалось долго из-за частых остановок в пути. Отвозят нас подальше от берега и оставляют, а пароход используют для других целей.

Сбежать на берег не было никакой возможности. Куда нас везут, никому не было известно. Настроенные оптимистически утверждали, что нас отбуксируют до порта, а оттуда заберет Америка. Другие пугали, что нас везут, чтобы утопить или расстрелять. Не подтвердились предположения ни одних, ни других. Проплывая, изредка видели разгуливающих по берегу людей. Слышали, что это вывезенные ранее люди других национальностей. Успокаивали себя, питая надежду выстоять. Судно вместе с нами тянуло баржи, груженые стройматериалом, бочками с продуктами и другим товаром.

На остановках высаживали по несколько семей и оставляли там часть товара. Нас высадили на острове моря Лаптевых—Трофимовске. Здесь в землянках жило несколько семей якутов. Их промысел — рыбная ловля, охота. Как только караван остановился, нас загрузили работой. Должны были вынести на берег все, что нам предназначалось. Проводники предупредили, что для жизни здесь все понадобиться. Все принялись за работу.

Я носила кирпич на носилках. Их прикрепляли к спине, а другой человек накладывал кирпич. Мне помогал Ритукас. Он носил, сколько хватало сил. Валенсюкас, оставшись на берегу, охранял имущество. Другие работали у судна или ставили палатки. Быстро поставили несколько палаток с нарами. Посередине палатки поставили большую бочку — это была печка. Топливом должны были обеспечивать себя сами, разыскивая на- острове выброшенные на берег деревья и сучья. Когда баржи были разгружены, началась другая работа — строительство бараков. Была создана строительная бригада, так как

приближалась зима. Наша женская бригада строила барак из кирпича. Бригадиром была Я. (Ю?) Жемайтене. Ни у одной не было понятия о строительстве. Не хватало и стройматериалов: нужен был песок и мох. Песок был на месте, мох собирали на острове. Хотя был только сентябрь, мох уже замерз. На замерзшей земле начали строительство.

Построили большой барака Поселили много семей. Зимой страдали от морозов. Буран через щели наметал снег. Во время сна примерзали волосы к стене. Спасаясь от холода, топили печь — железную печурку. Нам в этом бараке жить не пришлось. Поселились только в деревянном бараке. Хотя семей было много, у каждой были отдельные нары, служившие и постелью, и столом. Для обогрева и приготовления пищи стояла железная бочка. Все наше "имущество" располагалось под нарами.

Не всех высадили в Трофимовске. Других повезли дальше. На жизнь нужно было зарабатывать. Мужчины, а их было мало, работали на стройке: строили контору, магазин, больницу, баню, пекарню и пр.

Все делалось вручную, люди заменяли лошадей: впрягаясь в сани по 4 и больше, тянули бревна и другие материалы. Устав, садились отдыхать. Я сразу же засыпала. Чувствовала себя переутомившейся, потеряла надежду нормально ходить. Уставшие ноги отрывали от земли никогда не просыхающие валенки. Бывала счастлива, когда приходилось носить на себя продукты на склад. Зимой их отвозили на собаках. Хотя повсюду была охрана, сделав в мешке дырочку ели сухую муку, старались насыпать в карманы и принести детям. На следующий день приносили мешочек. Наполнив его, прятали в снегу, а после работы, ночью шли забирать мешочки, оставленные под снегом. Иногда, к сожалению, не находили. За такое воровство, если бы поймал сторож, грозила тюрьма. Мы, изголодавшиеся, рисковали, ибо надо было спасать детей. А как вкусны бывали испеченные на бочке лепешки из воды и муки. Лепешки вкусны, да где добыть муку? Её никто не давал. Якуты за пойманную рыбу получали талоны на покупку муки. Решила обменять обручальное кольцо на муку. Осмотрев кольцо, предложили очень мало. У меня лишь сердце сжалось, что такую драгоценность не ценят. По сегодняшний день ношу его и счастлива, что в те трудные дни, чуть было не лишилась этой святой для меня реликвии.

"Хорошая работа" была у учительниц Петраускене и Алькснене — чистили уборные, Были довольные, так как работали по ночам, а днем были свободные и, отдохнув, могли поработать, за что опять получали деньги. Их труд начальство ценило и обещало премию. Они получив премию половину выделили нам. Они очень жалели нашу семью. Спасибо им, слово свое они сдержали. На деньги купила хлеба и сахара. Сахар решили поделить на три части. Валенсюкас свою часть съедал сам, а Ритукас, откусив немножко, откладывал впрок. Не одинаково "таял" сахар. Валенсюкас, не имея сахара, смотрел на братишку, пока я не выделяла ему из своей части.

Дом нужно было обогревать, однако дров не хватало. Люди должны были искать дрова по берегам реки и на близлежащих островах. Деревья л ветви выкапывали из-под снега, складывали в сани и, впрягшись, везли на остров начальству. Измерив топливо, расплачивались. Заработок бывал так мал, что я не в состоянии была выкупить причитающиеся мне продукты. Консервы продавала, за вырученные деньги покупала хлеб, масло и сахар. Не всегда была в состоянии выкупить причитающийся детям паек молочного порошка. Воспользовались те, кто больше зарабатывал.

В Трофимовск мы прибыли вместе с Ласкаускене, вместе и поселились. Она устроилась на работу в новой пекарне, а я собирала топливо. Ей было легче — хлеба могла поесть на работе, еще и дочурке приносила. Наше положение было тяжелым. Жили с семьей Ванагасов: Пранасом, Вандой и их сыном Эрнестасем. Они знали русский язык. Мужчины устроились на работу в конторе, а мать нигде не работала. Из всех ссыльных их семья материально была самой обеспеченной. Большинство им завидовала, а я только радовалась. Видя, как мы голодаем, иногда помогали. Их нары были недалеко от наших, печка на которой готовили еду, была также рядом. Мои дети, сидя на нарах, видела как хозяйничает Ванагене. Валенсюкас беспрерывно тянул: "Хочу, хочу". Ритукас молчал. Зная, что оба голодные и жалея их, Ванагене давала что-нибудь. Вспомнить их могу только добрым словом. Недолго они жили втроем. В первую зиму потеряли сына. Эрнестас работал экспедитором. По служебным делам обязан был ездить на другие острова, где проживали ссыльные. Вот из такой поездки однажды не вернулся. Цель поездки

— отвезти талоны на муку и другие продукты. Ехал с другим литовцем, также единственным сыном в семье. Мать осталась одна. Предполагали, что в пути их настигла пурга и что после того, как стихнет, они вернутся живыми или их найдут мертвыми. А получилось так, что только несколько собак из их упряжки через несколько дней вернулись домой. Люди поговаривали, что талоны у путников отняли эвенки, их самих убили и сбросили под лёд.

Семья Ванагасов была очень трудолюбивая, смекалистая. Но желая жить в общем бараке, выкопали землянку, устроили "квартиру" и поселились отдельно от всех. Имели теплое жилище, а самое главное — другие не видели, как они питаются. Перебравшись из барака, вскоре переманили к себе и Ласкаускене. Ванагене часто болела, ей требовалась помощница. Ласкаускене была крепкая, вернувшись с работы, в силах была помочь семье Ванагасев. Пока жили в Трофимовске, обе семьи жили вместе. Ванагене очень любила Валенсюкаса, он был посмелее и все ходил по пятам, приговаривая: "Я очень хочу быть как Эрнестас". Она отвечала: "Будешь такой же высокий, как Эрнестас".

Дождались первой весны на Якутской земле — в Трофимовске. Шел 1943 год. Начался период навигации. Для детей было большой радостью, выбежав к Лене, видеть плывущие суда и выброшенные ненужные вещи. В величайшем восторге возвращались они, неся с собой сосновую или еловую веточку. В еще больший восторг привела детей Жемайтене, нашедшая выброшенную картофелину. Окруженная отрядом детей, Жемайтене, взяв нож, резала её на дольки и клала каждому в рот.

После непривычной и холодной зимы узнали об умерших или погибших в пургу. Пурги настолько сильные, что на расстоянии метра ничего не разглядишь. Женщина из нашего барака, идя на работу, заблудилась и погибла, оставив сына сиротой. Весной её нашли, упавшую ничком в снег.

Проживая в Алтайском крае, насмотрелись на скудную жизнь местных жителей, однако через несколько лет и нас постигла та же участь. Одежда изорвалась, латать было нечем. Дети одеты были в красные костюмчики, которые связала из ниток, распоров старое, разное домашнее одеяло. Себе сшила юбку из халата, привезенного

из Литвы, но для физической работы она оказалась непригодной — быстро изорвалась. Костюмчики дети носили долго. Нужно было позаботиться о теплой верхней одежде. Зимой по дороге на работу приметила нечто похожее на кусок меха. Не знала, что бы это могло бы быть. Когда день увеличился, разглядела при свете что-то похожее на детскую шубку подо льдом. Никому о находке не промолвилась. Когда солнце растопило лёд, вытащила, постирала в озере, просушила. Никто не удивлялся моей находке, а когда показала портному, тот посоветовал покрыть тканью и носить. Эта одежка предназначалась Риту-касу, так как Валенсюкас донашивал одежду подросшего брата. Вначале, когда была сильно похудевшей, одевала её в сильные морозы и я.

Узнали, что на талоны можно купить в магазине ткани. Прежде всего портной покрыл тканью шубку. Из оставшегося материала сшили штаны. Для рубашек купили фланель. Так готовились к наступающей зиме. Следующей весной 1944 г. в Трофимовске организовался рыбацкий колхоз, вступила в него и я, так как его членам выдавался кредит. Объединились в женскую бригаду из шести женщин. Приехали мужчины-инструкторы, чтобы обучить нас рыбной ловле. Вначале в колхоз вступили мужчины и женщины покрепче, одинокие или имевшие не более одного ребёнка. Более зажиточные женщины остались на более легкой, хотя и менее оплачиваемой работе. Я вступила, долго не раздумывая, так как обещали дать 10 кг муки (талоны). А, может, и рыбу получим?

Рыболовецкие бригады развезли по более удаленным островам сперва на летнюю ловлю, а позже — на зимнюю. Летом жили в палатках. В нашей бригаде были более крепкие женщины: Путримене, ее дочь Алдона, сестры Каваляускайте Гяне и Яне, Гричене (учительница) и я. В июле, после ледохода, начался отлов "кендёвки" — рыбы, похожей на селёдку. Сеть, называемая "неводом", лежит в лодке. Там две рыбачки её распутывают и опускают в воду, другие две гребут веслами против течения, а две, Оставшиеся на. берегу, держат сеть. Первая попытка была очень неудачной, основная вина была на мне и Гричене. Не хватило сил, сеть затянула нас до пояса в воду, и мы отпустили её. Высушить одежду не позволяли условия, а переодеться не было во что. Напарницы были недовольны. На следующий день пыталась грести, опус-

кать сеть, но и эта работа оказалась мне не по силам. Из бригады не исключили, оставили на починке порванных сетей. Заработок здесь очень мизерный, рыбу получала только изредка. Приближалась зима. Нас перебросили на другой остров на зимний лов. Здесь должны были построить себе жилище. Ставили юрты из собранных на острове деревьев и досок, а снаружи облепили "кашей" из смешанного с водой снега. Крышу штукатурить не требовалось. Она была покрыта слоем снега. Внутри соорудили нары, железную печку (бочку). Дрова для растопки собирали на острове.

Мои нары были рядом с нарами Балтаконе (учительница) с дочкой Линуте. Однажды нас навестила жившая в другой юрте Стасе Римкявичене. Боясь поздно возвращаться домой, она заночевала у нас. Дети обрадовались гостье. Она, улегшись на наших нарах, сумела о многом поведать. Когда на следующий день она ушла, поднялся большой ураган, и гостья заблудилась. Обессилевшая, она присела возле обнаруженного капкана, там её и нашли охотники без признаков жизни и передали детям. У неё были два сына: Виталиюс и Римас.

Зимой не рыбачила, чинила сети. Позднее рыбаки сами решили чинить сети, а меня вернуть в Трофимовск, устроить на починку сетей, исключить из колхоза. Тут оплата была никакой, не хватало денег на отоваривание талонов на продукты.

В Трофимовске была больница, где сестрой-хозяйкой работала Сталаускене. Она, пожалев меня, предложила работать санитаркой в больнице. Поваром работала Климавичене. Я охотно приняла её предложение. Иной раз приходилось брать недоеденный больным кусок, чтоб отнести детям. Радовалась, находя их спящими,—хоть тогда не слышала: "Мамочка, может, хлебушка принесла?" Убирая помещение, собирала с пола корки, которые прятала на полках, а уходя домой, забирала с собой. В больнице никаких продуктов я не получала, лишь изредка перепадала поварешка супа. Больничная прачка вечно жаловалась, что не хватает мыла. Сталаускене ей посоветовала попросить его у Сталина. Прачка (русская) донесла и Сталаускене сняли с работы и посадили в тюрьму.

Летом власти организовали для детей школу. Назначили бывшую учительницу финку Нокелайнен, которая составила список учеников. Для школы выделили комнату

в бараке. Будущая учительница разъясняла, что, если мать пустит детей в школу, они будут получать бесплатный обед. Хотя Валенсюкас был шестилетним, в списки занесли, но тот ходить в школу наотрез отказался, ссылаясь на то, что он ничего не умеет. Ритукас уже знал несколько букв и цифр. Обучала их зимой на заледеневших окнах, а летом — на песке. С начала учебного года отправила в школу обеих, работала в больнице и не могла их провожать. С полпути Валенсюкас возвращался домой. Через несколько дней удалось его уговорить учиться. Ни учебников, ни других школьных принадлежностей не было. С трубы соскабливали сажу для чернил. В школе все преподавалось на русском языке. Литовских книг не было. Научила их немного читать и писать по-литовски. Была осень 1945 года.

Ссыльные начали переписываться с родственниками. Первое письмо было от Веруте. Через незнакомых людей она узнала адрес и прислала денег. Почувствовала, что мы не одни, как казалось до сих пор. Начали переписываться, письма приходили нерегулярно. Зимой почту привозили собачьи упряжки, а летом — пароходы. Иной раз получали по несколько писем через 2—3 месяца. Письма, посылки и деньги отправляли и другие родственники.

Однажды приснилось, что встретилась с Ионасом, вечная ему память, жаловалась на свою жизнь. Он сказал: "Не плачь, как досель, так и дальше вам будет Веруте помогать". Не хотелось расставаться с полученными вещами. Просила женщин, если помру, чтобы одели меня в полученную из Литвы одежду и положили в гроб фотографии. Мне они были очень дороги, это всё что меня связывало с Родиной.

Непривычными для нас были полярная ночь, а летом — полярный день. Когда день начинал прибывать, мы не узнавали друг друга: черные в саже лица, прокопченные от чадящей бочки. Несмотря на суровый климат, люди не теряли надежду, верили, что не вечно здесь будем жить.

Люди начали искать выходы, лишь выехать из Трофимовска. Никто без справки врача не имел права выехать отсюда. Несколько жителей получили разрешение и отбыли в Булун, а оттуда — в Якутск. Несколько семей, в том числе и я, договорившись со служащими парохода, отбыли в Булун без разрешения, однако там не удалось устроиться на работу, негде было жить. С двумя детьми никто

не хотел принимать. Прожив несколько недель на берегу Лены под перевернутой лодкой, вынуждены были двинуться в Якутск. Дорога была длинной, реку затянула шуга, баржи часто останавливались, и нам приходилось выходить на берег.

В Якутск прибыли осенью 1947 г. Здесь сразу пошли в милицию, признались, что прибыли без разрешения властей. Нас не ругали и не пугали, зарегистрировали и велели искать работу. Приютилась у ранее прибывших литовцев. Устроилась на кирпичный завод. Вскоре нескольких рабочих направили на стекольный завод. Там меня поставили истопником. Работали целые сутки. Работа тяжелая, через два месяца еле двигались. Жаль было напарницу, которая работала больше меня. Бригадир подозвал меня и предложил сортировать (браковать) изделия из стекла. Вначале думала, что не справлюсь, однако ознакомившись с инструкциями, работала хорошо, наравне с другими. Эта работа была также посменной. В цехе работала вместе со стеклодувами, резчиками, сварщиками. Воздух нагретый, душный, угарный, через испарения трудно разглядеть брак. Тут я окончательно подорвала здоровье, ухудшилось зрение, попросила уволить с работы. Тогда назначили меня продавщицей стекольных изделий в базарном киоске. Работа была терпимой, только на больных ногах трудно было добираться. Никакого Транспорта не было, а до работы 3 км. Когда бывало выше –28С, имели право закрыть киоск и не работать. На базаре были и другие киоски, один был отапливаемый — там могли отогревать руки.

Работая в киоске, одевала шубу Ионаса, привезенную из Литвы. Из-за боли в ногах долго работать здесь не смогла. Пришлось лечиться, оперироваться не хотела, боялась остаться инвалидом. Будучи не в состояний далеко ходить, приняла предложение начальства работать сторожем.

В Якутске начали решать, как вернуться на Родину. Кое-кому удалось, договорившись с летчиками, улететь в Литву без разрешения, хотя и там не имели права на жительство и на устройство на работу. Единственным моим желанием было отправить детей в Литву, чтобы они могли учиться на родном языке. Начали договариваться с Марцинкявичене. У неё были две дочки Марите и Мойлу-те примерно такого же возраста, как и мои дети. Я написала об этом родственникам. Все они одобрили, послали

на дорогу денег. Сердце не радовалось, хотя дети и хотели ехать. Не было уверенности, придется ли когда-нибудь увидеться с ними.

Через работников аэропорта разузнали, что женщина с девятимесячной дочкой собирается лететь на Украину. Она согласилась до Москвы присмотреть за четырьмя нашими детьми, там купить билеты и посадить их в поезд, следующий до Литвы. Начали собирать детей в дорогу. Одела детей в чистую одежду, Валенсюкасу купила новые ботиночки и галоши. Женщину, которая согласилась присмотреть за нашими детьми, в лицо не знали, познакомиться с ней не удалось, так как на аэродром нас не пустили. Попрощавшись с детьми, передали их агенту, которая посредничала. Домой вернулись грустные, словно клочок сердца вырвали. Нашлись и такие женщины, которые нас осуждали.

В дорогу положили им бумаги, чтобы часто писали. Были счастливы, получая письма, когда же долго писем не было — считали их погибшими. До Москвы добрались благополучно. В дороге, пока Валенсюкас

спал, украли его новые ботиночки и галоши. Хорошо, что у Марите была другая пара и они подошли Валенсюкасу.

Был март 1948 г., когда в Якутске мы проводили детей. Надеялись, что через 2—3 недели они прибудут в Литву. В Москве дети надеялись самостоятельно купить билеты и уехать на Родину. С тех пор прервалась с ними всякая связь. Напереживались и мы, матери, и те, кто ждал в Литве. Но скоро узнали, что детей возле касс задержала милиция то ли как сбежавших, то ли как бродяжничающих, и передала в Московский детский дом. Детский дом, помещавшийся в бывшем монастыре, был обнесен высоким забором и охранялся солдатами. Детей распределили в разные группы по возрастному признаку. Валенсюкасу досталась работа на кухне. Ритукас гладил одежду, выполнял другую работу. Валенсюкасу иногда на кухне удавалось поесть, поэтому часть своего обеда отдавал брату. За хорошую работу получили право спать в одной комнате, на соседних койках.

При допросе детей было установлено, что их матери находятся в Якутске, туда их хотели и вернуть. Об этом Ритукас написал Веруте письмо (треугольником сложенный лист без почтового знака), в котором просил спасти их. Письмецо получили 30.05.1948 года. Веруте с дядей Марите и Мойлуте Бенедиктасом Бучинскасом (директором средней школы им.Комсомола) нашли человека, который согласился поехать в Москву и привезти 4-х детей в Литву. Не дождавшись детей, Веруте писала туда письма, прося передать ей детей, если живы, доказывала родственные связи с ними. На этот факт обратили внимание, составили группу из восьми детей для отправки их в Литву с проводником — двумя солдатами. Солдаты уже получили дорожный паек с продовольствием и должны были привезти детей, некоторых из них передать по дороге в детские дома. По дороге двое мальчиков сбежали во время остановки поезда, стащив при этом у Ритукаса свитер.

Попечитель наших детей, прилетев в Москву, нашел приготовившихся в дорогу только троих детей, так как Марите болела и лежала в больнице. Дети были одеты и обуты в свою одежду и обувь. Солдаты были освобождены, хотя очень хотели «ехать в Литву».

Третьего июня 1948 г. Веруте встретила в Каунасе

наших детей и подробно написала о своих переживаниях и новых заботах.

Стекольный завод постепенно обанкротился, изделия изготовлялись некачественные, уменьшилось число покупателей, многие изделия вообще не выпускались. Работала только одна смена. Сторожить приходилось и по ночам, так как изделия хранились под открытым небом. Одной по ночам было страшно. Рассказала о своих бедах Ринкявичене, которая работала в детской больнице. У врача была девятимесячная дочурка Ира, для которой она искала няньку. Предложила мне. Пока врач, Ольга Викторовна, работала, я присматривала за её дочерью. Вернувшись с работы, отпускала меня домой. Девочка быстро ко мне привыкла, и мать, видя это, очень радовалась.

Ходить было далековато для моих больных ног, а жить у неё не было возможности, так как они сами имели небольшую комнату, общую кухню на две семьи и маленькую общую комнатушку для бытовых нужд. Эту комнатушку врач попросила у соседей, уступить им, чтобы я смогла в ней поселиться. Там помещалась раскладушка. В постель могла забраться только с конца кровати. Комнатёнка была очень маленькой. Но были очень счастливы, жили очень дружно. Ирочка больше льнула ко мне, чем к матери. Отец-летчик дальних рейсов редко бывал дома, а жена постоянно на работе. Целые дни проводила с Ирочкой. Много хлопот было с кормлением.

Воспитывала её до весны 1956 года. Недолго жила я в русской семье, но до сих пор остались у меня самые лучшие воспоминания. Душевными они были людьми, понимали моё положение, сочувствовали и вселяли надежду, что я вернусь на Родину и встречусь с детьми. Они вместе со мной радовались, когда я получала письма. Часто звонили в НКВД, прося для меня разрешения на возвращению в Литву.

Весной 1956 г. получила из НКВД сообщение, что свободна, могу получить паспорт и возвращаться домой. Радовались вместе с Ольгой.

Пока я готовилась в дорогу, Ольга решила навестить свою свекровь, которую знала только по переписке. Из Якутска- вылетели втроем, но скоро наши пути разошлись. За короткое время мы так сдружились, что трудно было расставаться, Долго переписывались, из писем можно было

понять, что они меня полюбили и тоже скучают. Из пятнадцатилетней жизни в Сибири для меня самым приятным воспоминанием стало время, проведенное с Ольгой.

До Москвы добирались поездом вместе с семьей Ринкявичюсев. В Москве расстались. Они ехали в Польшу, меня — в Каунасе пришли встречать Веруте (в пестром пальто, как она писала) и Ритукас — уже студент второго курса. Обнимались, плакали и радовались, что после ссылки в 15 лет мы снова вместе. Это был июнь 1956 года.

Перевод А.МИНДЕРЕНЕ