Когда моему отцу было семь лет, его родители вместе с многочисленными родственниками решили освоить и поселиться на новом месте. Они выкорчевали лес, разработали почвы, построили жилище, а вскоре образовавшуюся и разросшуюся деревеньку назвали по своей фамилии — Мальчиково.

Затем родители унаследовали большое добротное хозяйство деда, поэтому трудиться приходилось от зари до позднего вечера, да и детей кормить надо, их было 12 (в живых осталось 8). Вместе с детьми они обрабатывали землю, держали скот, мама сама пряла и ткала. Она была такой рукодельницей, что могла ткать холст разными узорами. Соседки учились у нее всему, в том числе и садо-огородным премудростям.

В 1930 году в деревне началась суматоха — шло раскулачивание. Кулаков-то у нас в деревне почти и не было, так как все жили, в основном, за счет своего труда, наемный не использовали. Но все-таки у наиболее крепких хозяев имущество отобрали и продали на торгах. Когда дошла очередь до односельчанина Кузнецова, то его родственник, как раз и занимающийся раскулачиванием, получил от него взятку медом, еще чем-то, и таким образом миновал ссылки. Но план по раскулачиванию необходимо было выполнить, вместо Кузнецова они решили сослать нашу семью. Сослались на то, что у нас много земли, две коровы и лошади, большой дом, есть сельскохозяйственные орудия. В общем, есть, чем поживиться...

Эти активисты явились к нам в дом и объявили, чтобы собирались: нас отправляют на поселение куда-то в тайгу. Когда маме не разрешили взять с собой даже те вещи, что были наспех сложены в сундук, она испугалась, заплакала, решив, что нас просто-напросто хотят вывезти и расстрелять.

Когда собрались в дорогу, было уже темно. Не знали, что и взять с собой в дорогу, ведь в тайге холодно, а если надеть валенки, то на улице в то время было сыро. Отец сообразил и обул нас в валенки и в лапти. Эти люди, именуемые активистами, чувствовали за собой вину и предложили маме оставить девочек, которым еще не исполнилось 18 лет. Но мама наотрез отказалась разлучаться с детьми, если погибать, так всем вместе. Всю дорогу, пока ехали до Можги, горько плакали.

Народа, пригнанного для выселения, на станции было очень много. Помню, как две девочки из одной богатой семьи рассмеялись, увидев нас: «Ну и кулаки — в лаптях!»

Везли нас, как скот, в охраняемых товарняках, людей даже на остановках не выпускали подышать свежим воздухом. В нашем эшелоне, идущем с Урала, было около 800 человек. Затем до места поселения в тайге добирались на подводах. Привезли в болотистое место, здесь уже стояли бараки. Узнали, что ближайшая речка—в километрах пятнадцати, то есть у людей проблема с питьевой водой. Возчики, которые привезли нас, смекнули, что народ сейчас может забунтовать, быстро скинули с телег наши пожитки и уехали. А привезли нас сюда около 400 человек. На каждого человека выделили в бараке по одной доске, как хочешь, так и размещайся. Тут еще выяснилось, что за продукты, которые выдавали, нужно было платить, а денег-то у нас не было. Отец договорился с комендантом, чтобы выдали продукты в кредит, а он завтра же начнет работать.

Вечером мужики собрались, оценили обстановку и пришли к выводу, что здесь жить нельзя, решено было начать строить поселение за двадцать километров от болота. Когда начали строить поселок, то в первую очередь соорудили баню и пекарню. И только потом — жилье.

А пока жизнь наша все ухудшалась, мы голодали, страдали от вшей. Нетрудоспособный человек мог приобрести 200 граммов хлеба в день, и больше ничего ему не полагалось. Рабочий — 600-800 граммов хлеба. Оголодавшие люди пытались спастись от голода, собирая грибы, ягоды. И тут сразу начала свирепствовать дизентерия, люди умирали по 15-20 человек в день. Мой 19-летний брат Сидор не вынес мучений и вместе с товарищами сбежал из поселка. Ему посчастливилось даже добраться до родной деревни, он уже начал работать, но его выдали и арестовали.

Как и у себя в деревне, мы старались здесь что-нибудь выращивать из овощей, а свой паек старались брать мукой. Добавляли в муку опил, просеивали его, выбирая самый мелкий, и пекли хлеб. Потом мама вместо опила начала добавлять в муку сушеные листья липы, но мы заболели от такого хлеба.

Шло время. В организованный лесопункт привезли три коровы, а кормов-то нет! Чтобы бедные животные как-то дотянули до весны, мы кормили их рублеными ветками ели и пихты. Летом, когда коров доили, выстраивалась длинная очередь детей с кружками. Понятно, что всем не хватало...

К несчастью, отец заболел цингой, да и ноги его стали опухать... 24 июня 1932 года он скончался. После отца слегла мама, совсем обессилев, она все лежала... Комендант предложил ей отправить нас с 8-летней сестрой в приют, но в очередной раз

мама отказалась разлучаться с нами, попросила помочь устроить меня на работу, чтобы хоть как-то продержаться. Меня устроили в ясли. Мой рабочий день начинался с 5 часов утра, тяжело это было, конечно, для двенадцатилетней девочки, но я, благодаря усердию и доброму повару, хоть немного была сыта. В выходной день я приходила домой и пряталась под одеялом, потому что в это время мама стирала всю мою ветхую одежонку. Сменного белья у меня не было.

Потом семьям выделили по 15 соток, и народ возделывал их, как мог. Урожаи помогали выжить. С 1 января 1935 года нам стали продавать хлеб уже в большем количестве, кому не хватало, мог купить еще. Люди в поселке обжились, обзавелись хозяйством, козами, курами. У поселка появилось название — Трудовой поселок № 4.

Комендант направил меня в город на учебу—на курсы в техникум. Семьдесят километров надо было одной идти через лес пешком. Шел мне тогда 15-й год. Когда одолела первые 20 километров, повстречала в лесу мужчину, по его поведению и виду сразу догадалась: он сбежал из лагеря. Конечно, очень испугалась его, но он сразу сказал, что ничего плохого мне не сделает, что сбежал из лагеря и третьи сутки ничего не ел. Я поделилась с ним тем, что имела: хлебом и сахаром. На том и расстались, а на следующий день, после ночевки в ближайшей деревушке, мне снова суждено было увидеть бедолагу: его везли под конвоем. Я набралась смелости и попыталась хоть как-то смягчить его участь, сказала конвою, что встречала этого человека один на один в лесу, и он не обидел, не ограбил меня... Арестованный упал передо мной на колени, а потом еще раз поблагодарил за еду...

Однако в техникум меня приняли не сразу. Директор сказал приблизительно так: «Кулацких детей учить не стоит...» Под нажимом бывшего коменданта поселка, жившего в городе, он сдался и принял меня. После окончания учебы снова вернулась в поселок.

1936 году нас выдался засушливым, в тайге вспыхивали пожары. Вместе с заключенными и охраной полностью сгорел лагерь, находившийся в 80-и километрах от поселка. Мы уже думали, что огонь достигнет нас, взрослые каждый день ходили тушить лесные пожары, но наконец-то пошел спасительный проливной дождь.

В 1937 году я вышла замуж за Петра Порошина, семья его приняла меня очень хорошо, всегда хвалили за трудолюбие и внимание к старшим. Забегая вперед, скажу, что душа в душу мы прожили со свекром и свекровью до их последнего дня. Я не расставалась и ухаживала, заботилась об этих добрых людях до их смертного часа. Мой муж погиб на фронте, но я не покидала его родителей, они всегда жили со мной, помогали мне советом в трудные минуты жизни, а таковых на моем пути меня поджидало множество...

Но вернемся в поселок. Трудолюбивые выселенцы все делали, чтобы жить достойно, однако и на нашем, в далеком от цивилизации поселении сказалось то время. Мало того, что людей строго наказывали за малейший проступок (например, одному дали 10 лет тюрьмы за нарушение запрета ловли рыбы), так еще после убийства Кирова ночью в поселке арестовали 13 пятидесятилетних мужчин — неизвестно за что. И больше они никогда в свои семьи не вернулись. 18-летняя девушка спела частушку про Сталина — получила шесть лет тюрьмы.

В 1941 году у меня родилась дочь Галя. В неволе. Когда объявили войну, сразу все стало по карточкам, а мы работали без выходных. Сначала наших мужчин на фронт не брали, а в апреле 1942 забрали сразу всех призывного возраста — 151 человек. Домой вернется лишь десяток...

В конце 1944 года меня и отца мужа внезапно вызвали в комендатуру и дали всего 24 часа на сборы, чтобы мы вернулись туда, откуда были выселены. Пришлось все нажитое снова оставить, можно сказать, нас снова раскулачили... Оказывается, в наш поселок вскоре должны были приехать новые выселенцы.

Как бы ни складывалась наша дальнейшая жизнь, нет-нет, да и находился человек, желающий напомнить о нашей ссылке... Но, не смотря ни на что, мы жили, работали, у меня есть награды за труд, мой опыт по сельскохозяйственным работам распространялся по районам Удмуртии и за ее пределами. То время — тридцатых—страшное время, но мой жизненный опыт показал еще и то, что и плохие и хорошие люди — они всегда будут. Просто не надо дать победить этому плохому.

Соломанида Ивановна Порошина