Родился в 1906 году в Ленинграде в семье генерал-майора артиллерии Погребнякова Сергея Антоновича, начальника 1-го советского артиллерийского полигона

под Ленинградом. Мой отец принадлежал к 13-му поколению военных рода Погребняковых, родился в 1870 году в Симбирске, учился там в кадетском корпусе и умер в 1919 году от гнойного плеврита. Дед был предводителем дворянства в Симбирске.

Я получил военное образование в Ленинграде и специальность артиллерист-пиротехник, продолжив дело отца (см. о нем; БСЭ. 2 изд. Т. 13. С.318). Закончил десятилетку и военное училище. Служил шесть лет в Курске, а на момент ареста—в Рыбинске, в должности командира отдельного батальона, был военным инженером 2-го ранга и возглавлял курсы техников запаса до 16 июля 1937 года.

В июне 1937 года в училище была проведена проверка комиссией в составе комдива Касинова (адъютанта Ворошилова), генерала Заворского и других. После проверки нашим курсам было присвоено первое место и меня рекомендовали к награждению орденом Красного Знамени. Однако в ночь на 16 июля я был арестован. Ордер на арест подписал Ворошилов, основной причиной ареста считалось участие в заговоре Тухачевского. Затем последовали тюрьмы в Ярославле, Загорске, Курске, Бутырка в Москве. Только в ночь на 5 августа в тюрьму доставили пять тысяч человек. Через два месяца я был вызван на первый допрос. Следствие вели Чесноков Сергей (бывший знакомый по службе в Курске), капитан Игнатов, Хайлов. Был у меня в Курске и закадычный друг, служивший в НКВД,— Василий Николаевич Гончаров, но он при нашей встрече в тюрьме отказался от дружбы. На следствии мне было предъявлено обвинение в том, что я фашист, шпион, диверсант. Я отказался признать обвинение и прошел пыточный «конвейер». Пытки были разные и рассказывать о них не хочу (например, стоял в течение 76 часов и т. д.). В качестве аргументов обвинения мне предъявили показания командира дивизии Дикалова (Курск), который, якобы, завербовал меня в период службы в Курске и поручил мне взрыв моста в случае войны.

Я объявил голодовку и»попал в карцер. Вскоре мне показали справку о смерти Дикалова в тюрьме от сердечной недостаточности, и голодовка была прекращена. Рядом со мной в камере сидели секретарь Курского обкома Иванов, прокурор Белоруссии и другие. Мы слышали крики, стоны избиваемых, на лестничных переходах часто видели кровь.

Вскоре состоялся суд, где мне предъявили прежнее обвинение. Я отказался признать его, и тогда мне заявили, что я приговорен к высшей мере наказания. Энкавэдэшники сделали вид, что ведут на расстрел, и вдруг объявили, что дело передано на пересмотр.

Следующего суда я ожидал больше года. Теперь меня судили с группой людей. Почти всех освободили, мне же предъявили новое обвинение на основании допроса моего бывшего подчиненного Намченко Дмитрия Тимофеевича. Он показал, что в 1933 году я говорил: «Наши солдаты голодают, а мы хлеб продаем за границу» (в это время был голод в Курске). По статье 58-й мне дали четыре года тюрьмы (из них три с половиной я уже отсидел). Датой освобождения определили 16 июля 1941 года. В связи с этим меня на полгода отправили в лагерь в г. Углич на Волгострой. Я стал работать в техотделе сооружения гидроузла.

С началом войны нас поместили в спецзону до особого распоряжения. Потом была работа на оборонительных сооружениях под Клязином, где я командовал бригадой узбеков числом 50—60 человек. Помню, что переводчиком у них был Федор Музыка (впоследствии он был расстрелян). Мы строили аэродром.

В феврале 1942 года Волгострой был переведен в Тагил и вошел в состав системы Тагилстрой — Тагил-лаг — НКВД. Нас выгрузили на Смычке и поместили в лагерь на Красном Камне. Работал я плотником на первой площадке Тагилстроя. В лагере заболел цингой. Каждые сутки.в лагере умирало до 18 человек. Причины смерти — истощение, желудочные 'болезни, тиф, дизентерия. В нашем бараке жило 60—80 человек (всего было, видимо, десять-пятнадцать бараков, но это неточно). Уголовники жили отдельно. Потом нас перевели в Новую Кушву на строительство коксовой батареи. Лагерь был на второй площадке, рядом с цементным заводом (там и сейчас лагерь). После того, как я заболел, лежал в «слабкоманде». Нам выдавали 300 граммов хлеба в сутки и баланду. Спас меня от неминуемой смерти Яков Давыдович Рапопорт — генерал НКВД. Он командовал на строительстве Беломоро-Балтийского канала, затем на Волгострое, а в 1942 году стал начальником всей зоны Тагиллага. Рапопорт знал меня по Рыбинску и, когда увидел случайно в Тагиле, приказал поставить на ноги. В лагере были ящики для жалоб. После того, как команда Рапопорта осталась невыполненной, я послал ему

записку. Через два дня с меня сняли мерку, сшили одежду и перевели в лагерь для ИТР, потом в лазарет, на две-три недели, где активно лечили хвойным отваром и кетой. Потом определили на работу к главному механику строительства на инженерно-техническую работу.

29 июля 1942 года дали буханку хлеба, пакет сахарного песку и выпустили на свободу. Таким образом, я просидел лишний год и 13 дней. Я оказался на улице без прописки и без жилья. Предложили место в бараке для освобожденных заключенных, где жить было невозможно. Выезд из Тагила запрещен, в правах поражен на два года.

Тагил был переполнен, в нем не было свободных рабочих мест. Я поселился в машине на свалке, с работой оказался в тупике. Пришлось опять обращаться к начальнику строительства Рапопорту. Он определил меня на завод металлоконструкций мастером ОТК. Жил в бараке № 25 на Первой площадке, где помещались «придурки» (так тогда называли ИТР, всех, кто жил умственным трудом). Затем я перебрался на авторемонтный завод, где работал начальником обменного пункта, старшим инженером автотехснабжения. Потом приключилась беда — потерял справку об освобождении (т. е. фактический паспорт). Написал заявление на имя Сталина с просьбой забрать в армию. Не вышло. Послал просьбы о помиловании. На все получил отрицательные ответы.

Я многократно писал в Москву, бывала там жена, и вот, наконец, в 1957 году пришел вызов в Верховный суд, где меня поздравили и вручили справку о реабилитации. Спросили: «Претендуете ли Вы на квартиру?» Я отказался. Вскоре вызвали в военкомат на медкомиссию — признали годным к строевой. Видали офицерский билет и двухмесячную зарплату по последней службе (10 тысяч рублей). Потом вызвали в управление НКВД, отвели комнату, дали дело для ознакомления. Я смог перечитать свое дело. Никакого упоминания об обвинениях в шпионаже и т. д., о суде, приговорившем к высшей мере, в деле не было. Причина ареста не названа, причина второго суда — высказывание о вывозе хлеба за границу.

Последняя моя работа перед пенсией — завод металлоконструкций, начальник ОКСа. В военное билете записали, что я демобилизован в 1942 году (тюремное время включили в службу). Пенсию определили в 95 рублей. Я не ветеран труда, не орденоносец (орден так мне и не вручили). Моя жена — Ида Яковлевна — работала старшим инженером лаборатории Тагилстроя. Окончила Киевский политехнический институт. Встретились мы в 1942 году, поженились в 1945.