Итогов нет, и в том итог,

Я сделать большего не смог.

Над миром сим витает случай,

Кто может, сделает получше.

4

Глава 1

ЗАЧЕМ ПИСАТЬ МЕМУАРЫ

В последнее время мой друг Виктор Санчук стал приставать,

мол, пиши мемуары. «Что, – спрашиваю, – пора собираться на

выход?» В ответ, естественно, что-то мямлится: «не так понял»,

«просто много интересного повидал» и тому подобное. А в общем-

то он прав, в смысле выхода. Но достаточно ли весом повод для

мемуаров? Сомневаюсь. Подвигло меня к воспоминаниям другое.

Несколько постарев, я впал в детство и юность. Едва уразумев гра-

моте, читал я тогда безудержно, взахлеб. Благо отец мой, Пинхос

Абрамович Подрабинек, собрал приличную по советским меркам

и возможностям библиотеку. И искусно чтение мое направлял.

Первую свою полновесную книгу я прочитал лет в шесть-семь –

«Охотников на мамонтов» Сергея Покровского. Вон она стоит на

полке, изрядно потрепанная. Приключения людей каменного века

захватили меня. Ну и мамонты, конечно... Потом пошло-поехало.

Я читал всегда и везде. И художественную литературу, и познава-

тельную. Пренебрегая приготовлением уроков, домашними дела-

ми, школой, гулянием.

Воспитывал нас, меня и брата Александра, отец один – без на-

шей рано умершей мамы Лидии Михайловны Подрабинек. Работая

врачом, папа ходил на службу и не мог нас постоянно контроли-

ровать. Лишь он за дверь, я хватал книгу и, удобно устроившись

на диване, предавался читательскому разгулу. Если учился во вто-

рую смену. Если же учился в первую, то хватался за книгу сразу

же, придя из школы. Впрочем, и в школе я читал, пристроив книгу

на коленях или прикрывая тетрадью на парте. «Школьное» чтение

изощрило в ловкости. Пригодившейся и позже, для тайного чтения

на работе.

Понятно, что времени для приготовления домашних заданий не

хватало. Некогда! С математикой и физикой, за счет увлечения ими,

5

проблем не было. Остальные же предметы... Что касается знаний,

частенько удавалось выезжать благодаря чтению. Но домашние за-

дания, всякие там контурные карты, грамматические упражнения,

даты – и скучно, и некогда. Двойка!

Тут папа изобрел оригинальное наказание: получил двойку –

лишаешься права читать, пока ее не исправишь. Но поди проверь,

если ни родителя, ни брата дома нет. Тогда отец догадался: двойки

не прекращаются, запрет на чтение наложен, а у сына довольный

вид. И стал опечатывать книжные шкафы с помощью пластилина, ни-

ток и мелкой китайской монеты. Откуда только он эту деньгу достал?

Много крови выпили у меня китайцы! Впрочем, папа сделал исключе-

ние для Шекспира. Разрешил читать два здоровенных тома. Третий, с

основными шекспировскими трагедиями, отсутствовал. И я наизусть

выучил всех этих бесконечных Генрихов, Ричардов, кумушек... И как

вам это понравится? Раз в десятый перечитав Шекспира, я понял: так

жить нельзя. И после долгих поисков, проклиная всю Поднебесную,

нашел все-таки китайскую монету.

Но тут наступила эра депортаций. И я, и Саша стали учить-

ся во вторую смену. Папа всегда работал с утра. У вас есть брат

немного моложе? Если есть, то вы все поймете. Такие младшие

братья одержимы манией величия, отягощенной комплексом не-

полноценности, усугубленным постоянным выпендрежем. Мол, я

хоть и младший, а ничем не хуже старшего, и даже лучше, а сил у

меня – ого-го. Поскольку и старший отнюдь не толстовец, и млад-

ший назойлив, начались конфликты, перманентно переходящие в

рукоприкладство. Дети!

Отец принял соломоново решение: младшенького оставлять в

тепле и уюте квартиры, старшенького – на улицу. Зима, семь часов

утра, темно. Папа уходит на работу, я выставляюсь за дверь. Пор-

тфель проверен на предмет книжной контрабанды. А библиотека

открывается только в десять. Еще три часа! Пристроившись на по-

доконнике в родном подъезде, готовлю уроки. Я давно уже не живу

на Мира, 6. Раз в год прихожу в нашу когда-то квартиру, навещаю

бывшую жену и давно взрослого сына Илью (у него день рождения).

Поднимаюсь по лестнице и останавливаюсь между вторым и третьим

этажами. Заиндевевшее стекло, все тот же деревянный, в трещинах

подоконник. Узенькая секция батареи. Обшарпанные стены, холодно

6

и тускло. Я вспоминаю бесконечные часы, проведенные здесь. Эти

воспоминания перекликаются с другими, о годах среди серых стен,

где холодно и темно. Подъезд – начальная подготовка.

Весной становилось веселее. Я погружался в бурную дворовую

жизнь. С ее забавами, компаниями, конфликтами, мелким хулиганс-

твом. И за это спасибо папиному соломонову решению. Навыки дво-

ровой жизни полезны.

Но вернусь к чтению. Продолжалось оно с переменным успехом

всю жизнь. В тюрьме читалось эпизодически. Не расставался я с кни-

гой, работая дежурным по переезду, дежурным слесарем в бойлер-

ной. Будучи водителем цехового погрузчика, ничего не читал на заво-

де, только ездил. Но подлинный расцвет моей читательской карьеры

пришелся на последние 25 лет. Работая оператором котельной, я и

писал, и с формулами возился, и даже трудился. Но в основном читал

и перечитывал. По счастью, с русской классической литературой я

познакомился еще до школьных, по ее душу, уроков. За несколько лет

завершив очередное знакомство с русской литературой, вполне мож-

но начинать новый круг. С не меньшим интересом. Да и с мировой

литературой та же ситуация. К настоящей книге с удовольствием воз-

вращаешься через много лет. А некоторые, избранные, удостаиваешь

ежегодным прочтением.

Ведь в чем дело. Квартира маленькая, с трудом вмещает прибли-

зительно тысячу томов. Для каждой новой книги надо подыскать мес-

то. Да и саму книгу надо отыскать. Ерунды везде много, а в поисках

настоящего потеряешь немало времени. И денег тоже. Разумеется,

новые для себя книги я тоже читал. Но постоянно мечтал о том рае,

где доступна любая книга, только пожелай. А желаний за жизнь нако-

пилось столько...

Наконец рай на земле начал осуществляться. Пускай еще в при-

близительных формах, начерно. Недавно я приобрел электронную

книгу. И впал в то самое далекое, прекрасное детство. Сотни книг,

знакомых и незнакомых, таскаю я теперь в свою котельную.

Но что необходимо отметить. В последние годы мне менее ин-

тересна стала художественная литература: «Кто-то что-то придумал,

а я должен разбираться!» Разумеется, есть настоящие произведения,

которые дышат самой действительностью и превосходят ее. Но на-

стоящего так на свете мало! Да и в самых лучших произведениях

7

начинаешь замечать местами натянутость, надуманность, искажения

художественной правды. Прозреваешь недостатки. Конечно, надо

быть благодарным авторскому таланту за то хорошее, что в нем есть.

А не мелочно корить за упущения. Несколько произвольно применяя

цитату: «Не говори с тоской: их нет, но с благодарностию: были». И

все-таки недостатки шедевра задевают сильнее, чем недостатки ре-

альности.

Иное дело мемуары, дневники, исторические очерки, жизнеопи-

сания. В последнее время такой вид литературы (когда это литера-

тура!) все более привлекает меня. Даже наивные с художественной

точки зрения воспоминания интересны. Когда автору есть, что ска-

зать, о чем поведать. Здесь действительность равна самой себе и ей

можно удивляться. И судьба человека предстает в целом, при всех

недостатках судьбы и человека. Если же автор талантлив, то худо-

жественные обобщения неотразимы. «Жизнеописание Эзопа» инте-

реснее его басен.

Писать, по крайней мере, прозу, я не слишком люблю. Хотя и

занимаюсь этим большую часть жизни. Кажется, мне удавались

школьные сочинения. Обычная картина: по литературе – 5, за орфог-

рафию – 2. Врожденную безграмотность преодолели только годы

писательства. Но сочинения на заданные темы не привлекали меня.

Какие-то «лишние люди» и тому подобное – скучно. Попросту лень.

Лучше обстояло дело с темами более свободными, вроде того «Как

я провел лето».

Прославило меня одно сочинение в десятом классе. Среди пред-

ложенных на выбор тем («образы» и т. п.), присутствовал шедевр пе-

дагогической мысли. «Проблемы истинного и ложного гуманизма в

пьесе М. Горького «На дне». За «проблему», по лени, я и ухватился.

Рассуждения были просты, как двухходовка. Мол, гуманизм – любовь

к человеку. И она, любовь, или есть, или отсутствует. Следовательно,

ложного гуманизма не существует. Тогда нет ни проблемы, ни темы

сочинения, и писать более не о чем. Все уложилось на полстраницы

крупным почерком.

Какой шум поднялся! За идеологическую, литературную дивер-

сию учительница сразу же вкатила двойку. Меня таскали к завучу и

директору. На комсомольское собрание таскали сочинение. Посколь-

ку я не был комсомольцем, оно отбивалось в одиночку.

8

Заодно подвернулась и моя устная работа. Я популярно объяснял

одноклассникам суть оккупации Чехословакии советскими войска-

ми (шел 1968/69 учебный год). Завуч, Моисей Самуилович Зоншайн,

брат папиного приятеля, вызвал меня на беседу. Итак, завуч поинте-

ресовался моими взглядами на чехословацкие события. Я отвечал, что

скуповат и делиться своими соображениями не хочу. Намекнул при

этом и на свое нежелание очутиться за решеткой. Доверительной бе-

седы не получилось.

На педсовет, где ставился вопрос о моем исключении из школы,

мы пришли вдвоем – я и отец. Завуч, стоя, бодро доложил высокому

собранию. Так, мол, и так, ведет недозволенные речи среди школьни-

ков и сообщил в приватной беседе о нежелании сидеть за решеткой.

Защита отличалась краткостью. «Во-первых, – сказал я, – разговари-

вали мы с вами, Моисей Самуилович, один на один. Во-вторых, боль-

шую часть беседы я не помню. В-третьих, насколько я понял, вы тоже

не хотите попасть за решетку». Удар оказался силен. Бедный Моисей

Самуилович рухнул на стул и, склоняясь над столом, прикрыл пок-

расневшее лицо. Директор испуганно замахал руками. Отец с интере-

сом наблюдал с дальней парты за сыном. На этот раз меня оставили

в школе.

Проблема гуманизма имела продолжение. Прошло 36 лет. В го-

родской библиотеке состоялся вечер в связи с выходом в свет сборни-

ка моих стихов. Первым и, надо думать, последним. Нашлись люди,

пожелавшие субсидировать издание. Я не жмот и готов своим добром,

то есть стихами, поделиться. Но тратить собственные деньги, даже

если бы они и были?

Пришли на вечер и две мои бывшие учительницы, прочитавшие

объявление в местной газете. Алевтина Ивановна преподавала мате-

матику. Как-то она призналась, что всегда ожидала от меня какого-ни-

будь каверзного вопроса. Боялась напрасно. Я рано понял: математи-

ка настолько обширна и грандиозна, что и любой знаток может иногда

оказаться профаном. Ада Александровна хорошо (по возможностям в

советской школе) преподавала литературу. Но удивила меня другим.

Вскоре после освобождения иду по улице. Навстречу мне Ада Алек-

сандровна. Остановились, разговорились. Она осведомилась о моем

здоровье, обстоятельствах жизни. Я всегда до посадки считал лите-

ратурным приемом истории о том, как знакомые отсидевшего «врага

9

народа» при виде его переходят на другую сторону улицы. По осво-

бождении сам убедился несколько раз в правдивости таких историй.

Кем я был для Ады Александровны? Просто одним из множества ее

учеников. Могла бы и «не заметить».

По окончании вечера Алевтина Ивановна и Ада Александровна

подошли меня поздравить. И сообщили, что Людмила Алексеевна

прийти на вечер не смогла, но хотела бы меня видеть. Людмила Алек-

сеевна преподавала литературу в десятом классе той самой школы, в

которую я перешел после девятого. Она-то и поставила мне двойку за

«гуманизм».

Зимний вьюжный день. Я сижу в гостях у своей бывшей учи-

тельницы. Старенькой совсем. Она не была злой учительницей. Но

слишком беспомощной. Мы, ученики, по юному бездушию иногда

доводили ее до слез.

Черный кот взобрался на мои колени.

– Странно, – говорит Людмила Алексеевна, – обычно он не лас-

тится к посторонним.

– Ну какой же я посторонний, – отвечаю. – Верно, кот догадался,

что я у вас учился.

– Знаешь, Кирилл, я была плохой учительницей.

– Ну что вы, Людмила Алексеевна. Просто вы работали в советс-

кой школе и вам достались не слишком хорошие ученики.

– Нет, нет, не разубеждай меня. Я знаю, что была плохой учитель-

ницей. И вот еще что. Ты был прав, нет никакого ложного гуманизма.

Есть только настоящий.

Итак, почему я с трудом берусь за прозу? Леность сама собой. По-

том, если текст уже мысленно сложился, скучновато переносить его

на бумагу. Хотя только на бумаге проза осуществляется. Стихи – иное

дело. Стихи рождаются в подсознании, невольно. Писание прозы –

волевой акт сознания. Наверное, поэтому на свете так мало хороших

поэм. Обычно в поэмах цель оправдывает средства, приводя к банк-

ротству. Конечно, и стихи нуждаются в некоторой возне с бумагой.

Но это уже технические мелочи, как правило. Иное с прозой. Возня с

бумагой (дисплеем, клавиатурой) и есть само писательство. Трудолю-

бивым людям, и даже мне иногда, детали доставляют удовольствие.

Но вот беда, я плохо их оцениваю в своем тексте. И эта въедливая

стихотворная привычка каждое слово видеть на своем месте, пускай

и при слабом зрении. И все-таки не все охватывает поэзия. Оказыва-

ется, мы не только говорим, но и мыслим прозой – в основном.

Зачем браться за мемуары? Есть чем себя занять на некоторое

время. Отец оставил обширнейшие воспоминания. Изрядно намему-

арил братец. Надо бы дописать недостающую сторону фамильного

треугольника. При этом что-то можно опустить – уже написано. Или,

напротив, повторить по-своему – уже написано. Высказываться пос-

ледним легче и приятнее, председатели военного совета знают.

Пусть читатели не ждут подробного линейного изложения. Вовсе

не все интересно вспоминать. И не все хочется вспоминать. Мемуары

я пишу в первый раз. За ненамеренные ошибки прошу простить. Боги

наделили смертных даром забвения. Иногда слишком щедро. Да, и

чуть не забыл! Я наконец избавлюсь от нытья Санчука!

11

Глава 2

От рождения до армии

Родился я в апреле 1952 года в Москве в клинике 1-го Меди-

цинского института на Большой Пироговке. Родители показывали

мне как-то корпус, этаж, окно палаты. Начиналось «дело врачей»,

отец искал работу и нашел ее в подмосковной Электростали. Вско-

ре после моего рождения мы туда и переехали. В Электростали я

живу с тех пор с некоторыми перерывами. В 1953 году родился брат

Александр, уже коренной электросталец. Он почему-то всю жизнь

утверждает, будто родился в Москве. Даже спорил с отцом по этому

поводу. Пока папа наконец не возмутился: «Неужели ты лучше меня

знаешь, где родился?»

Лишь я появился на свет, мой дядя Рувим Абрамович, папин брат,

подарил счастливым родителям и младенцу бутылку хорошего армян-

ского коньяка. С наказом выпить через 18 лет, в день моего совершен-

нолетия. Что мы и сделали. Правда, уже без мамы...

В 1972 году родился мой сын Илья. Неугомонный дядя Рува опять

подарил бутылку хорошего армянского коньяка. С наказом выпить на

совершеннолетие моего сына. Через 18 лет выпить нам не пришлось.

Попробовали мы коньяк только через 33 года. Уже без папы и дяди

Рувы...

Если коньяк хорош к своей старости, то аромат и вкус жизни хо-

роши в детстве. Как уже упоминалось, в последние годы я прочитал

немало мемуаров. Почти во всех них самые яркие страницы относят-

ся к детству. Я и сам хотел бы в него перенестись. Обстоятельно все

описать, подробно вспомнить о родителях, близких и дальних родс-

твенниках, друзьях, врагах. О первых открытиях, победах, приобрете-

ниях, поражениях, утратах. Восстановил бы в памяти давно ушедшие

(навсегда!) предметы, вещи, запахи, звуки. Но перегрузил бы общий

баланс повествования. Постараюсь остановиться лишь на важней-

шем, определившем характер и судьбу.

12

За прошедшие десятилетия наш город изменился. Чего уже нет?

Помню, детьми мы пускали весной кораблики. Вниз по улицам бежа-

ли замечательные ручьи талой воды. По берегам-обочинам возвыша-

лись мощные айсберги – кораблик могло под них затянуть. За день по

улице проезжало не много машин. Теперь механические стада рези-

новыми копытами ручьи уничтожают.

По утрам над городом завывала сирена, вместо будильника. Рабо-

чих приглашали на завод (теперь на нем работаю). Желающих поспать

подольше будили пронзительные крики ходивших по этажам молоч-

ниц: «Кислое молоко! Кислое молоко!» Происхождение молока сомне-

ний не вызывало. Напротив дома раскинулся пруд, по берегам которого

паслось несколько коз и коров. В этом пруду я чуть было не поймал

карася. Он деловито копошился в тине, я схватил его и, от неожидан-

ности, выпустил! А еще раньше мы жили в доме напротив больницы,

куда папа ходил на службу. Больница представляла собой двухэтажное,

одиноко стоящее в поле здание. По полю гуляли кони. Я давно уже вы-

рос, а кони те пасутся на иных, вечнозеленых лугах. Но осталась фото-

графия лошадей и протягивающего к ним руки ребенка.

Ныне поля нет, больница сильно разрослась. Старое серое здание

осталось, теперь в нем противотуберкулезный диспансер. После ос-

вобождения я лечился в нем. Многие здания в городе построили зеки.

Утром выходишь на балкон и видишь внизу, на улице, несколько гру-

зовиков. В кузове, в зарешеченной с торца кабине, сидят арестанты.

Перед ними автоматчик с овчаркой. Иногда бывшие зеки говорят, что

терпеть не могут овчарок. Мне же они милы, как и все собаки. Собаки

ни в чем не виноваты. Зеки, автоматчики, овчарки возбуждали детское

любопытство, смешанное с тягостным ощущением. В котором, по ма-

лости лет, не приходилось отдавать себе отчет. Однажды я прокатился

на такой машине. В Тобольске, на общей зоне. По недосмотру меня

определили на день в строительную бригаду с выездом. Узнав, «кум»

рассвирепел. Такого типа выпускать за пределы зоны, пускай и под

конвоем!..

Тюрьма рано заявила мне и брату о своем существовании. Когда

мы достаточно подросли, папа много рассказывал о своей жизни. О

своих детских годах в Париже и Льеже. О своем отце, Абраме Алто-

ровиче Подрабинеке, нашем деде, расстрелянном в 1938 году по 58-й

статье. О том, как сидел под следствием в саратовской тюрьме. Через

13

много лет, этапом, и я в ней побывал. Отметив посещение фамильной

достопримечательности дракой с конвоем. И конечно, еще подростка-

ми мы слушали «голоса».

Иногда, взяв собаку, я прохожу дворами нашего города. Как

душу страны составляют не столицы, а маленькие города, так душу

городов составляют их дворы. Мне нравятся подобные прогулки,

собаке тоже – разнообразием запахов. Многие дворы мне хорошо

знакомы и рождают воспоминания. Иногда попадаются старые, по-

луразрушенные скульптуры. У пионеров не хватает рук и ног. Рыб-

ки, украшающие сухие фонтаны, остались без хвостов. Но я помню

всех еще целыми и молодыми.

Многое в городе изменилось, не изменяясь. Глупые лозунги, вро-

де «Слава КПСС!», заменила примитивная реклама. На улице Горь-

кого, возле клуба его же имени, издавна стоял памятник Ленину. А

немного далее и памятник Горькому, из привычно серого бетона. В

традиционной позе, слегка опираясь на тросточку, пролетарский пи-

сатель довольно смотрел на прохожих. Лет десять назад памятник

Горькому перенесли дальше по улице, в невзрачный закуток. А на

месте Ленина поставили памятник заводчику Второву, в некотором

роде основателю города. Оба памятника как родные братья. Второв

сделан из того же материала и тех же размеров, что и Горький. В тра-

диционной позе, слегка опираясь на тросточку, капиталист довольно

смотрит на прохожих.

Школу я не любил. Первоклассником учился в школе № 2. С де-

тьми в основном из благополучных, интеллигентных семей. Но роди-

тели стали конфликтовать с завучем, этакой правоверной и вредной

коммунисткой. Во втором классе учился уже в школе № 13. Здесь со-

словности не наблюдалось, и отношения с одноклассниками не скла-

дывались. Я имел несчастье среди них выделяться. Такой тихий, начи-

танный мальчик... Вместо портфеля – ранец. Да еще, вначале, вместо

обычных штанов, какие-то бриджи, что ли. Не доходящие до ботинок

и с застежками на пуговицах внизу. По детской французской моде,

кажется. Дорого дались мне те штаны! Позже, читая «Путь Шенно-

на» Кронина, я узнавал свою историю. Но и потом, уже в длинных

штанах, я не хулиганил, не сквернословил. В общем, шла постоянно

«холодная», а то и «горячая» война. Не со всеми ребятами, разумеет-

ся, но с самыми хулиганистыми.

14

Так продолжалось до эры депортаций. Лет в 14 масть резко пе-

ременилась. Вполне овладел ненормативной лексикой, стал курить.

Завел знакомства среди малолетней шпаны, сошелся с ребятами-од-

ноклассниками. Маятник качнулся в противоположную сторону, да-

лековато несколько.

Сам процесс учебы удовольствия не доставлял. Физику и мате-

матику я любил, но в основном изучал самостоятельно. На уроках же

скучал. Сколько себя помню, мне всегда были интересны животные.

Я и читал о них, и марки собирал с их изображениями, и открытки.

Мечтал побывать в Африке. Новость о существовании некогда до-

исторических животных в детстве меня поразила. Я сильно увлекся

палеонтологией, срисовывал в альбом разных динозавров. Но био-

логию преподавали в школе скучные учителя по скучным учебни-

кам. Замечательная догадка человека – теория эволюции – обходила

школьников стороной. Развитие Вселенной, жизни, разума, общества,

культуры, все то, что по-настоящему задевает пытливое любопытство

ребенка – все это оставалось в стороне. Школьные дисциплины изла-

гались как отдельные, не связанные друг с другом предметы. Ну как

любить такую учебу! По счастью, папа подсовывал мне разные книги

по биологии. Например, «Охотников за микробами» Поля де Крюи.

Однажды обещал подарить микроскоп, если я изучу «Микробиоло-

гию» для техникумов. Половину книги одолел. Половину микроскопа

не подарили.

В старших классах, несколько овладев аппаратом дифференци-

ально-интегрального исчисления, подключился к изысканиям отца в

области биофизики. И тогда же занялся физикой твердого тела. Инте-

ресная формула получилась для зависимости теплоемкостей твердых

тел от температуры. Не в обиду Планку, Эйнштейну и Дебаю будет

сказано. Участвуя в школьных олимпиадах по физике, математике,

биологии, я часто игнорировал домашние задания по этим же пред-

метам. Сохранился дневник пятого класса. Не дневник, а поэма раз-

гильдяйства.

Что давала школа? Вернее, не дала. Возьмем, к примеру, пред-

меты общего развития. Мы, ученики, скучали на уроках музыки.

Пение хором любви к ней не прививало. Случился лишь один яркий

эпизод. Весной кто-то запустил майского жука в домру, опрометчиво

оставленную учителем на столе. Начался урок. Игра преподавателя

15

заинтересовала жука, и он стал жужжать свою мелодию. Остановится

учитель, остановится и жук. Начинает один, начинает и другой. Пока

бедный учитель не догадался и не вытряхнул из домры меломана.

Рисование. С самого раннего детства моими любимыми игруш-

ками были животные. Я до сих пор, в Новый год особенно, любуюсь

старыми елочными украшениями – простенькими картонными рыб-

ками, попугаями, белками... Иногда удается пополнить коллекцию.

Любители встречать Новый год в лесу оставляют на елочках ненуж-

ные, как им кажется, игрушки. Я пренебрегаю потертыми шарами,

выцветшими бусами, мишурой. Но когда, совершая с собакой лесной

обход, вижу картонную игрушку, радостно бьется сердце.

Детям всегда не хватает игрушек. И я принимался лепить из плас-

тилина зверей, вводя их в компанию зверей «настоящих», из магази-

на. Потом полюбился сам процесс лепки. Помню, меня даже возили

в мастерскую скульптора. Затем взялся за рисование животных. И за-

одно деревьев, заборов, домов. Уже будучи постарше, ездил в зоопарк

с альбомом. Но рисовать так и не научился. Школьные уроки были

совершенно бесполезны.

Думается, для всех ребят. Поставят на стол кувшин – рисуй. Ну и

рисуешь, что видишь, старательно выводя линии. Технику рисования

не объясняли. Тем более не учили разбираться в живописи, пробовать

смотреть на мир глазами художника. Помню лишь одно исключение.

Наша учительница рисования заболела и ее ненадолго заменила дру-

гая. Стандартное задание на уроке: нарисовать вазу. Смотрю, стоит

на столе ваза. Вот ее контуры, их и выводишь. Подошедшая учитель-

ница, глядя на мои старания, сказала: «Ты неправильно делаешь.

Изображай не саму вазу, а окружающий ее фон, светотени. Тогда ваза

сама получится». И быстрыми штрихами все показала. Прекрасный

совет! Полезный не только для рисования. Гораций как-то заметил –

«поэзия как живопись». Недавно я с завистью смотрел на детишек в

мюнхенской «Новой пинакотеке». Расположившись прямо на полу, в

окружении прекрасных картин, они что-то весело рисовали на бумаге.

Внимательные учители им подсказывали, объясняли, подбирали цве-

та карандашей. Если бы нас так учили!

Не стану останавливаться на других школьных предметах. Их

преподавание тоже оставляло желать лучшего. Я воспринимал школу

как элемент системы принуждения. Сначала эмоционально. Потом,

16

постарше, осознанно. И догадался наконец (нетрудно было!), что шко-

ла есть опора советской власти, общей несправедливости. Возможно,

вкладывая в такое понимание излишний юношеский радикализм.

Читаешь дореволюционные мемуары. От автора к автору неиз-

менно сталкиваешься с одним и тем же: недовольством в связи с изу-

чением древних языков. Недовольством не самими языками, а мето-

дом их преподавания. Революция в России многим обязана греческой

и латинской грамматикам.

Кстати, об иностранном языке. Я изучал английский. В школе, в

институте. Но знаний хватает лишь на фразы типа «сколько стоит?»

и «как пройти?». Неожиданно я открыл нетривиальный способ пос-

тижения иностранного языка. Дело было в Вильнюсе, в 1990 году,

Советский Союз уже шатался. Проходил форум демократической

правозащитной общественности из стран Восточной Европы. Вече-

ром в номер моих приятелей поляков набилась половина этой самой

Европы. Чехи, поляки, прибалты, украинцы... Пили, разумеется. Язы-

ком общения стал польский, как наиболее всем доступный. За год до

этого я побывал в Польше, к тому же переводил польских поэтов и

что-то понимал. Но вот речь стал держать молодой литовец. Разуме-

ется, он мог бы говорить по-польски или по-русски, и его бы поняли.

Но ущемленное национальное самолюбие заставляло его изъясняться

на родном языке. Я, как и все, уже сильно набрался. И неожиданно

стал понимать оратора! По окончании речи даже задал ему несколько

вопросов. Чуть ли не на литовском! Утром я самого себя не помнил,

не то что литовский.

Позже знакомый филолог объяснил: литовский язык один из на-

иболее древних и близок к общему праязыку. Алкоголь же раскрепо-

щает подсознание, вызволяет ассоциативные связи, ответственные за

интуитивное постижение. Тут уместно вспомнить Геродота. По его

утверждению, персы важные решения принимали дважды. Сначала

хмельными, потом трезвыми. Или наоборот. В общем, неправильно я

изучал английский. Пить надо больше!

После 9-го класса нескольких учеников из 13-й попросили – пе-

ревели в другие школы. Я, конечно, был в их числе. Привычка менять

казенные учреждения сложилась у меня рано. Попал снова во 2-ю.

И даже в тот же класс, где побывал первоклассником. Возвращение

блудного ученика! Встретили приветливо: «Он учился у нас в первом

17

классе!» Ребята были хорошие. Но вот незадача: в этой новой старой

школе восьмиклассники терроризировали старшеклассников (в ос-

новном, из классов параллельных моему). Явление достаточно тогда

распространенное и объяснимое. Поскольку восьмилетнее образо-

вание обязательное, всем лодырям и хулиганам, «варварам», одним

словом, просто деваться некуда. Продолжали учебу в 9-10-х классах

люди пообразованнее, интеллигентнее, «цивилизованные», так ска-

зать. Конфликт варваров и цивилизации неустраним. Варварам всег-

да кажется, будто они самые сильные и смелые. Многие десятиклас-

сники, изнеженные цивилизацией, будучи сильнее восьмиклассников

физически, уступали их нахальству, нахрапу. Коснулось и меня. При-

шлось побить одного «варвара». Тот привел кодлу. Зовут меня как-то

на перемене – выйти на школьный двор. Выхожу, смотрю: компания

из нескольких человек. Среди них и знакомые ребята. Поздоровались,

покурили. А побитому популярно объяснили, что не всякий десяти-

классник – добыча, скромнее надо быть.

У брата Александра похожая история. Его тоже перевели в дру-

гую школу (1-ю), и начались конфликты с восьмиклассниками. При-

шлось пригласить нескольких своих друзей, идти к нему в школу на

разборки. Выделили делегата переговорить с местным «главшпаном».

Дело уладилось.

До некоторой степени конфликты полезны, не дают расслаб-

ляться. Приведу пример. Я завзятый «собачник», лет тридцать де-

ржу дома собаку, а то и двух. И непременно есть черный терьер.

Гуляю со своим чернышом по лесопарку. Воля очень красивая соба-

ка, и благодаря размерам ее часто принимают за пса. Идет молодая

пара. «Какой красавец!» – восхищенно говорит девушка. «Да, – со-

глашаюсь я, и кивок на собаку, – а она красавица». Смеемся. Не-

сколько молодых людей спрашивают: «Скажите, пожалуйста, какая

у вас порода?» «У меня хорошая, – отвечаю, – а собака черный те-

рьер». Опять смех. Навстречу знакомые старушки: «Здравствуй Во-

лечка!» Волечка радостно крутит хвостиком. Идет мамаша с ребен-

ком: «Смотри, смотри, какая собака! Настоящий медведь!» Ребенок

доволен, «медведь» тоже. Дети Воле приятны. Попадаются разные

люди, разных возрастов. Как правило, ведущие себя спокойно. Ко-

нечно, черные терьеры – серьезный народ. Но умны и при хорошем

воспитании добрым людям не опасны.

18

Идет молодой детина. Метра два роста, килограммов сто веса.

И начинает метаться. «Ой, уберите собаку! Собака без намордника! Де-

ржите ее!» Я долго не мог понять, в чем дело. Почему так пугаются

обыкновенно крупные, сильные мужики? Потом догадался. Эти здоро-

вяки привыкли полагаться на свою силу. А душа у них дряблая, неза-

каленная. Вот и впадают в панику. Против собаки кулаки не аргумент.

Напротив, люди маленького роста часто отважны, а то и задиристы. Ес-

тественно, им с детства доставались тычки, душа окрепла.

Отец хорошо понимал необходимость закалки. Лет с десяти мы

путешествовали. В весенние или осенние каникулы ходили по Подмос-

ковью, направлялись в соседние области. Владимир, Тверь (тогда Ка-

линин), Калуга... Путешествовали пешком, на электричках. Ночевали в

школах, клубах, на вокзалах. Старались выполнять правила: не платить

ни за ночлег, ни за транспорт, насколько возможно. Путешествовали и с

палаткой: леса, поля, деревни. Повидали множество городов централь-

ной России. Иногда папа брал в поход мой класс. Время от времени мы,

бывшие одноклассники, собираемся вместе. У кого-нибудь на даче, в

ресторане. Мы окончили школу более сорока лет назад, знаем друг дру-

га больше пятидесяти. И каждый раз ребята непременно вспоминают

отца и походы, в которые он нас водил.

Летом вся троица (отец, брат и я) отправлялись в дальнее пу-

тешествие на месяц. Сначала «дикарями», с палаткой, увесистыми

рюкзаками. Доезжали на поезде, к примеру, до Симферополя и да-

лее пешком по крымскому побережью. Или поездом до Туапсе, потом

пешком до Сухуми. Сплавлялись на резиновых лодках по Днестру.

Затем наконец мы осознали, что достоинство человека не в том, что-

бы таскать дом на спине, а в том, чтобы вовсе обходиться без дома.

И тогда, становясь бродягами, махнули рукой на тяжелые рюкзаки и

отправлялись в походы налегке. Добирались до нужного места бес-

платно, на попутных машинах. Облазили юг России, Крым, Кавказ,

Молдавию, Украину. Побережья Азовского, Черного и Каспийского

морей. Побывали в Грузии, Азербайджане, Дагестане. Забирались в

горы: Теберда, Домбай, Клухорский перевал.

Дорога приучала к самостоятельности. Выходим утром на трассу

и договариваемся вечером встретиться в Харькове, например. На глав-

почтамте – он в любом городе единственный. За день неоднократно

встречались. Едешь на грузовике, глядь – брат стоит на дороге, голо-

19

сует. Если есть место в кабине, подберешь, конечно. Нет места – при-

ветливо помашешь рукой. Или сам стоишь на обочине. Мимо мчится

отец, посылая привет. Иногда спонтанно скапливались в одном мес-

те. Или, напротив, барином едешь в легковушке, подбирая по дороге

родственников. Случались курьезы. Помню, долго гонялись друг за

другом по дороге, делающей гигантское кольцо. Пока не встретились

в Сызрани. Присутствовал и азарт, кто скорее приедет.

Это только кажется, что путешествовать на попутках просто:

стой и голосуй. Нет, тут целая наука. Не следует останавливать ма-

шину на подъеме, ей тяжело. И не надо останавливать на спуске,

машина набирает скорость. Идеальное вариант – ровное место. Или

верхняя точка подъема, если местность холмистая. Разумеется, тебя

должно быть заранее видно. Значит, не стой сразу после поворота. И

голосовать надо не до развилки, а после нее. В дневное время маши-

ну лучше останавливать в пустынном относительно месте. Ты выде-

ляешься на дороге, сиротливо ожидая попутку. Напротив, в ночное

время разумнее голосовать в месте не безлюдном. У придорожного

кафе, чуть далее поста ГАИ, в черте деревни... Водителю так меньше

беспокойства по поводу случайного попутчика. Само собой, машина

остановится для тебя только за чертой города, непосредственно на

трассе. В общем, за день изрядно находишься. При посадке следует

сразу предупредить, что заплатить не сможешь. Как правило, води-

тель махнет рукой – «ладно!» Но порой попадаются и жлобы. Надо

приноравливаться к шоферу. Развлекать разговорами, ежели ему

скучно. Или помолчать, если водитель устал и ему не до болтовни.

Есть и другие тонкости, всего не перескажешь.

Отец понимал, что настоящий путешественник тот, кто без ко-

пейки денег может преодолеть тысячи километров, оставаясь здо-

ровым и сытым. Поэтому отпускал меня, немного повзрослевшего,

в самостоятельные путешествия. Так лет в 16 я посетил Прибалти-

ку. В летние каникулы, на попутных машинах, проехал по маршруту

Москва – Минск – Вильнюс – Рига – Таллин – Ленинград – Москва.

Дней за десять осмотрел незнакомые города. Иногда зуд странствий

отправлял меня в дорогу на несколько дней. Скажем, до Калуги и об-

ратно. Деньги почти не тратились. Есть и ночевать лучше в сельской

местности. Если напросишься на ночлег, обед, редко кто возьмет с

молодого парня деньги.

20

Лето, каникулы.

– Надо бы в Крым съездить, в море окунуться, – говорю отцу.

– Надолго?

– Дня два туда, столько же обратно, да там дня два. За недельку

обернусь.

– Вот тебе три рубля, и ни в чем себе не отказывай.

Через неделю возвращаюсь и гордо отдаю рубль сдачи.

Десятый класс во второй школе я так и не окончил. Меня «оста-

вили на осень», попросту не допустили к экзаменам по английскому и

химии. Ладно, английский – я действительно плохо его знал. Впрочем,

кое-кто из одноклассников знал еще хуже. Но химия! Дело заключалось

в «химичке». Под ее крылом собрались активные комсомольцы. И сама

она, как настоящий советский человек, сильно меня недолюбливала.

Папа резонно рассудил: раз я аттестат не получил, то и отмечать

нечего. И на выпускной вечер денег не дал. Напрасно одна из «роди-

тельниц» пыталась его уговорить, зайдя к нам домой. Я тогда отсутс-

твовал. По счастливой случайности присутствовал папин приятель

Александр Васильевич Грачёв, пришедший его навестить. Он-то ук-

радкой и вручил «родительнице» восемь рублей.

Александр Васильевич – человек интересный. После XX съезда

КПСС он выступил на партийном собрании. Заявив, что разоблачение

культа личности Сталина дело хорошее, но не следует теперь созда-

вать и культ личности Хрущева. Его выгнали из партии и перевели

из мастеров в рабочие. Жизненные правила Александра Васильевича

отличаются благородной простотой. После отсидки многие, не считая

родных, пытались мне помочь: советом, лекарствами, рекомендаци-

ей врачей, книгами, информацией, участием. Александр Васильевич

пришел в тубдиспансер и кратко спросил: «Деньги нужны?» Мы и

теперь иногда встречаемся, и я еще скажу о нем на этих страницах. А

восемь рублей возвратила ему тогда моя сестра Сусанна.

Выпускной вечер прошел весело. Большинство одноклассников

приготовилось идти в институт. Посетив комиссию по делам несовер-

шеннолетних, я поступил на завод учеником токаря.

В моей сильно потрепанной трудовой книжке множество запи-

сей. Первая – ученик токаря в ремонтно-механическом цехе завода

«Электросталь». Последняя, нынешняя – оператор котельной в теп-

лосиловом цехе завода «Электросталь». Круг замкнулся.

21

Помню, в юности, выйдешь из ворот своего цеха в обеденный пе-

рерыв. Кругом шум, звон, суета, многолюдно. Направляешься в «тер-

мичку», к своим приятелям. Смотри в оба. Грохочут грузовики, снуют

погрузчики, из ворот цехов вывертывают электрокары. Из «термички»

заглядываешь в цех столовых приборов. Там мастером Александр Ва-

сильевич, восстановлен в должности после ухода Хрущева. В его цехе

кипит работа. Возвращаюсь в свой. Здесь тоже шумно от множества

станков. Завод давал работу более чем 12 тысячам человек.

Нынешнее время. Иногда прохожу мимо моего бывшего цеха. В

нем еле теплится жизнь. Кругом тишина. Редко-редко проедет маши-

на. Ворота большинства цехов закрыты, на «улице» безлюдно. Цех

столовых приборов закрыт, больше не нужен. На заводе едва ли и че-

тыре тысячи работников.

Из окна моей квартиры на десятом этаже видно множество завод-

ских труб. Дымят единицы. По ним я определяю направление ветра.

Осенью 1969 года я поступил в 11-й класс вечерней школы. На-

прасно меня просили прийти во 2-ю школу и расписаться в получе-

нии аттестата, мол, переэкзаменовка пустая формальность. Зачем мне

это? Получишь сейчас аттестат, и весной загребут в армию. Как уча-

щийся вечерней школы я получал отсрочку от призыва и мог по ее

окончании поступать в институт. Какое мне дело до отчетности во 2-й

школе?

Есть хронологическая загадка. Брат утверждает, будто бы впер-

вые мы «демонстрировали» на Пушкинской площади в 1967-м. Папа

в своих мемуарах относит эпизод к 1968 году. Мне кажется, что было

это в 1969-м. Не суть важно, в каком году случилось. Прослышав о

демонстрациях правозащитников 5 декабря, в «день конституции»,

у памятника Пушкину, решили и мы поучаствовать. Но пришли не

в тот час... Сняли шапки и простояли несколько минут. Удивленные

охранители задерживать одного взрослого и двух несовершенно-

летних не стали. Хорошо помню свои мысли у памятника. «Грань

перейдена. Из недовольного режимом ты становишься его врагом».

Это ощущение сохранилось до сих пор, несколько смягчаясь с умяг-

чением режима.

В 1970 году я окончил вечернюю школу и получил наконец аттес-

тат. А на работе удостоверение токаря четвертого разряда. Сколько

подобных удостоверений у меня накопилось!

22

Пришло время поступать в институт. Для разминки подал доку-

менты в физтех. Я мечтал там учиться, получить хорошее образова-

ние и стать физиком-теоретиком. Но и понимал малую вероятность

поступления. И не ошибся, сдав физику на тройку. Уж не знаю, в чем

причина. То ли в моих познаниях, то ли в моей национальности по

паспорту.

Перед походом в паспортный стол папа напутствовал меня, шест-

надцатилетнего: «Надо быть с теми, кому хуже». Выбор существовал:

мать у меня русская, отец еврей. Я затребовал «еврей», на практи-

ке убеждаясь, что «хуже». Понятное дело, в России ты считаешься

евреем по национальности отца. Следовательно, считаешь себя тем,

кем тебя считают. В 2009 году я посетил Израиль. И убедился, что

никакой я там не еврей, поскольку мать у меня русская. Тогда оконча-

тельно плюнул на национальную самоидентификацию. Пускай видят

во мне кого угодно, хоть папуаса. Хорошо отдохнуть душой в тюрьме.

Преступность действительно не имеет национальности, и она никого

в тюрьме не интересует. Национальный вопрос отсутствует. Воисти-

ну, в тюрьме как в царствии божьем: ни эллина, ни иудея.

Провалившись в физтех, поступил в Московский геолого-разве-

дочный институт. Почему? Во-первых, всего одна остановка на мет-

ро от Курского вокзала, куда прибываешь из Электростали. Перешел

площадь – и ты в МГРИ. Во-вторых, и конкурс небольшой, и сдавать

физику с математикой. Сама профессия геолога подходящая. Хотя не

стоило заглядывать столь далеко.

Студенческая жизнь пришлась мне по душе. Но задевало зависи-

мое, бесправное положение студента. Сначала повздорил с препода-

вателем начертательной геометрии, педантом, типичным «учителем

латыни». Потом трения с деканатом. В конце первого курса меня бла-

гополучно отчислили за неуспеваемость.

Тогда поступил в следующий институт, Московский областной

педагогический, на физфак. А чтобы улизнуть от своего военкома-

та, поселился (прописался) в институтском общежитии. «Попал в

МОПИ – не вопи», – гласит народная мудрость. Я и не вопил, первое

время. Досаждали история КПСС и английский. Зато достаточно ин-

тересными оказались физика и математика. У меня сложилась своя

метода. Недели за две до экзамена обкладываешься десятком книг по

предмету и мастеришь компиляцию. Здесь лучше изложено у этого

23

автора, а там – у другого. Иногда и свой способ доказательства пока-

жется проще. Все записывается в специальную тетрадь, почти одни

формулы. Сдав экзамен, все промежуточные выкладки забываешь.

Остаются выводы и навык.

Иногда система давала сбой. Помню сдачу аналитической гео-

метрии. Я бодро ответил на вопросы билета, и экзаменатор задумчиво

на меня посмотрел.

– Кажется, вы готовились не по моим лекциям?

– Нет, а это важно?

– Возможно, – и предложил дополнительный вопрос.

Ответил. Тогда предложил другой, весьма замысловатый. И, уви-

дев мои затруднения, промолвил: «Увидимся в другой раз».

Оскорбленный в лучших чувствах, я существенно переработал

компиляцию, не притрагиваясь к лекциям. «В другой раз» история

повторилась. Экзаменатор даже не стал заслушивать ответы на воп-

росы билета до конца.

– Вижу, вы так и не открывали моих лекций.

– Не открывал.

– Ну хорошо, ответьте на следующий вопрос.

Ответил. И на другой ответил. Но третий дополнительный воп-

рос выбил меня из седла.

– Ладно, встретимся в другой раз. И настоятельно советую вам

заглянуть в мои лекции.

Я опять расширил и углубил компиляцию. В сущности, создал са-

мостоятельный курс лекций. Хоть сейчас иди преподавать студентам.

И снова напротив меня экзаменатор.

– Наверное, излишне и спрашивать, что вы моих лекций так и не

прочитали?

– Совершенно верно.

– Ну, давайте поговорим серьезно.

Не обращая внимания на билет, мы погрузились в ученую беседу.

Этакий разговор двух профессионалов. Забрались в такие дебри, что

я едва из них выбрался. Экзаменатор вздохнул: «Ну ладно, что с вами

поделаешь. Давайте зачетку». И что-то в ней начеркал. И что там мо-

жет оказаться, кроме «удовлетворительно»? Лишь в электричке, по

пути домой, полюбопытствовал – «отлично»! По правде говоря, ана-

литическая геометрия не слишком сложный раздел математики.

24

После первого курса, в каникулы, устроился в студенческий от-

ряд проводников. Рейсы в Ленинград, Осташков, Мурманск, Апати-

ты. Возили «зайцев», а на нас охотились ревизоры. Помню, вез как-то

«ушастых», четверых парней. Вывел их в тамбур: «Я пригласил вас,

господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам

идет ревизор». Открыл крышку верхнего люка тамбура и разместил

там ребят. Предупредил, чтобы не опирались на саму крышку – может

не выдержать, а использовали боковые трубы. Стою в тамбуре, поку-

риваю, поджидаю ревизоров. Вот и они. Как и положено в комедии, в

тот же миг на меня обрушились крышка люка и все мои зайцы. Ошара-

шенным ревизорам предстала живописная картина: распростершийся

на полу, под крышкой, проводник и сверху беспорядочная груда тел.

Оглушенный, плохо соображающий, я выполз из-под крышки и от-

правился в свое служебное купе. Откупился, ревизоры много с меня

не взяли. Наверное, в благодарность за доставленное развлечение.

Бывали и другие забавы. Возвращающиеся с Севера работяги пе-

репивались и устраивали драки. Под ритмичный стук колес по ваго-

ну прокатывался орущий клубок, рассыпаясь на приватные стычки и

вновь соединяясь в групповое мордобитие. За лето я хорошо подка-

лымил, обеспечив себя на год вперед.

Шел 1972 год. Я женился на своей однокласснице по вечерней

школе Любе Кувшиновой. В декабре родился мой сын Илья.

Осенью отправили на «картошку». Не обошлось без инцидентов.

Кормили плохо и, не без моей инициативы, студенты устроили ма-

ленькую забастовку. Волнения быстро улеглись, но руководство взя-

ло меня на заметку. Придравшись к какому-то мелкому нарушению

«режима содержания», деканат вынес мне выговор. Но жульнически

не сообщил об этом, что не дало возможности вовремя выговор опро-

тестовать. Весной я получил «неуды» по английскому и, кажется, ис-

тории КПСС. Деканат приобщил к ним не объявленный в свое время

выговор, и меня отчислили из института. Выписываться из общежи-

тия я не спешил. Подделал справку деканата и вновь устроился в от-

ряд проводников. Север мне нравится, но Юг еще больше. На этот раз

катался в Феодосию и обратно. Зайцы на южном направлении пло-

дились исправно, наверное, климат благоприятствовал. Откатавшись,

выписался из общежития и прописался в родной квартире. Осенний

призыв в армию миновал.

Начинался погрузочно-разгрузочный период, я оформился рабо-

чим в мебельный магазин, по соседству с домом. Работа мне нрави-

лась. В магазине два-три грузчика. Разгрузили машину с мебелью – и

отдыхаем. Я устраивался в подсобке, с книгой в руках, на подходящей

мягкой мебели. Платили немного, но шла солидная подработка. В ос-

новном за счет таскания клиентской мебели по этажам. Транспортное

агентство располагало в лучшем случае двумя машинами и с пото-

ком покупаемой мебели не справлялось. Покупатель со своей нанятой

машиной, но без своих грузчиков, попадал в наши лапы. Временами

грузчиков в магазине не хватало: кто-то заболел, кто-то загулял. Не

беда. У магазина всегда трется несколько желающих подзаработать.

Мебельный магазин того времени представлял собой нечто вроде клу-

ба. Сюда стекались любители подкалымить, выпить, поболтать. Сам

грузчик – персона важная. Он может вовремя дать информацию о пос-

тупившей дефицитной мебели. А то и придержать товар, выписать чек

на себя. Почему-то особой популярностью пользовались серванты. И

паласы, конечно. Впрочем, понятно. Выставил в серванте сервиз, на

полу палас. Гость полюбуется роскошью в «хрущобе». Дефицит рож-

дал микрокоррупцию. Искатели мебели знали грузчиков в лицо и по

имени. Только и слышишь: «Здравствуйте, как бы там насчет серван-

тика?» Синий халат на плечах грузчика – вроде мантии. А гвоздодер в

руках тот же скипетр. Короны только не хватает.

Не одной мебелью я занимался. Взялись с отцом за рост и ин-

тенсивность метаболизма организмов. Интересные формулы полу-

чились. Представили доклад на семинаре в ВИБРАНе (Всесоюзный

институт биологии развития академии наук). Труды семинара пред-

полагалось опубликовать в специальном сборнике. Он и был издан,

но без нашего материала. Мы перешли дорогу руководителю семи-

нара... Лет пять назад я с удивлением узнал, что предложенное мной

некогда уравнение роста ныне используется. Без ссылок на автора,

разумеется.

26

Глава 3

АРМИЯ

В мае 1974 года меня забрали в армию. К месту сбора шел с по-

луторагодовалым Ильей на плечах. Ему было весело, мне не очень.

Сначала попал в Харьков, в школу радиотелеграфистов на Холодной

горе. Согласно пословице, Харьков «город камней, блядей и серых ши-

нелей». За полгода из новобранцев делали специалистов, присваивали,

как правило, звание младшего сержанта. Основная задача – научить

азбуке Морзе, приему и передаче радиограмм телеграфным ключом.

Обучали и эксплуатации радиостанции средней мощности. Это толь-

ко на словах она «средняя». На деле занимает крытый кузов мощного

грузовика, а то и двух. При гарантированной дальности связи в 2 000

километров позволяет и с Новой Зеландией связаться, при удачном рас-

кладе. Разумеется, присутствовали и все обычные для солдат занятия.

Сама по себе служба особых тягот не доставляла. И с ребятами

отношения нормальные – все равны. Не так с командирами. Я был

подозрительным типом. Не комсомолец. Национальность сомнитель-

ная. В своем рвении начальники часто не делали положенных крат-

ких перерывов в занятиях. А курить хочется! Неудовольствие мое

заметили, и зачастили наряды. Выход нашелся просто. Несколько раз

прилюдно высказался, мол, в наряде хорошо – кури, сколько хочешь.

Кто-то, естественно, донес, и наряды пришли в норму. Дезинформа-

ция противника через его агентуру – милое дело. В стране повального

стукачества кукловоды сами зачастую становятся марионетками.

Ходил я и в самоволки, из принципа. Нас таких двое в батарее

было. Делать в самоволке в общем-то нечего. Штатской одежды нет, и

постоянное напряжение – не попасться бы. Настоящим развлечением

становилось дежурство по гарнизону. Иногда удавалось попасть в отде-

ление почетного караула на похоронах какого-нибудь чина. Всех дел –

три раза пульнуть в воздух из автомата возле могилы. А удовольствия

на целый день: туда едешь по городу, обратно, и там... Ни занятий, ни

27

шагистики, ни работ. Главное, вырвался из части. Приятно и в патруле

побывать. Гуляешь в хороший летний день по Харькову. На рукаве по-

вязка «патруль», на поясе штык. Один или двое рядовых с офицером.

Помню одного капитана. И в столовой пообедали, и кино посмотрели.

Фильм «Барабаны судьбы» про любимых мною африканских живот-

ных. Вполне нормальным человеком был этот капитан, судя по всему.

Кажется, и среди офицеров попадаются приличные люди.

Летом 1974 года на Харьков налетел ураган. Вечером часть вы-

вели в город, для охраны государственного имущества. Ветром по-

валило киоски, вагоны трамваев, машины, вырвало деревья, сорвало

кое-где крыши. Некоторые солдатики поживились мелочью: ручками,

блокнотиками, шоколадками. Что охраняешь, то и имеешь.

Полгода прошло быстро, подступала отправка в войска. Войска

служили своеобразным пугалом. Слухи о дедовщине наводили страх.

Забегая вперед, скажу, что действительность превзошла ожидания.

Нерадивых солдат командиры грозились загнать в самые поганые

места самых поганых округов. Обещания сдержали. К тому же не-

скольким рядовым, и мне в том числе, присвоили только звание еф-

рейтора. Сержантское звание все же облегчает положение в армии, и

все к нему стремились.

Ефрейтор никем не командует. Я до сих пор благодарен команди-

рам за свое ефрейторство. За всю свою жизнь я ни для кого никогда

начальником не был. Не командовал, не приказывал, не управлял, не

руководил. Повезло! Понимаю, что без начальников и подчиненных

мир рухнул бы. Но радуюсь своему личному везению.

Поезд вез нас, шестерых «харьковчан», в Среднеазиатский воен-

ный округ. Троих мы оставили в Кургане. То еще местечко. Осталь-

ные отправились дальше, в часть под Ашхабадом. Находясь в Турк-

мении, бригада ПВО сухопутных войск подчинялась штабу округа в

Алма-Ате. Итак, приехали, местечко Бикрова.

Жаркий осенний день. Длинное одноэтажное здание казармы.

Перед входом клумбы, цветочки, скамейки. К новоприбывшим вы-

сыпала толпа старослужащих, «паханов» по местной терминологии.

Вперед вышел какой-то коротышка, завел разговор с одним из наших,

литовцем. Слово за слово, и коротышка ударил парня в лицо. Лито-

вец, высокий и крепкий, надвинулся на коротышку. И тут же оказался

в кольце старослужащих. Все стало ясно.

28

Пошли сдавать вещи в каптерку. По дороге попался салабон (мо-

лодой солдат) с пухлыми щечками. Один из паханов его остановил:

«Раб, иди-ка сюда! Ты почему до сих пор мои портянки не постирал?»

И отвесил пару оплеух по пухлым щечкам. «Ну, – думаю, – совсем

интересно становится». Каптерку превратили в арену. Кольцо зрите-

лей из старослужащих, впереди здоровенный казах. «Будем бокси-

ровать!» Начали с неповоротливого упитанного ефрейтора из нашей

троицы. Казах быстро того ефрейтора вырубил. Наступил мой черед.

Не тратя лишних сил, я только защищался, выжидая удобный момент.

Казах рассвирепел и перешел к драке ногами. Круг зрителей сужал-

ся... Тогда я правдоподобно изобразил нокдаун. Через десять минут

покинул каптерку, пришел в штаб части и доложил дежурному офице-

ру о происшедшем. Что тут началось! Разумеется, офицеры знали об

отцовщине (дедовщине) в части. Но «не замечали», так им удобнее. А

тут средь бела дня, открыто докладывают об избиении средь бела дня!

Сбежались командиры, построили роту и сделали личному составу

внушение. Главные слова: «Не трогайте ефрейтора!» Что мне и надо.

Но командиры ушли, а я остался...

Казарма гудела. Паханам открыто бросили вызов, такого они еще

не видели. На всеобщее негодование и угрозы я твердо заявил: «Ва-

ших блядских порядков не признаю».

– Как, и портянок паханам не постираешь?

– Нет.

– И подворотничок не подошьешь?

– Не подошью.

– Ничего-ничего для них делать не будешь?

– Ничего!

Пробовали надавить на чувства.

– Как же так, товарищей сдавать!

– Не вижу никаких товарищей, только рабов и рабовладельцев.

Тут, кстати, выяснилось, что у того молодого, с пухлыми щечка-

ми, фамилия Рааб. Он из казахстанских немцев, как и многие в части.

Сути дела это не меняло.

Согласен, мой вызов доблестным не назовешь. Настоящий герой

кино перебил бы полказармы, а не бегал к офицерам. Криминальный

герой порезал бы кого-нибудь и отправился в тюрьму. Или на тот свет,

прихватив с собой парочку врагов. Что делать... Я еще не дорос до этого.

29

Иногда сравнивают тюрьму и казарму. Даже утверждают, что

дедовщина есть копия тюремных порядков. Это не так. Со всей от-

ветственностью заявляю: сидеть лучше. Особенно если знаешь, за

что сидишь. Тюрьма изнутри не враждебна человеку. Враждебны тю-

ремщики. Тюрьма держится солидарностью приличных арестантов,

и произвол ими пресекается. Вообще, воля не доросла еще до тюрем-

ной этики.

Через несколько дней нападение повторилось. В казарме прибли-

зительно 200 человек. «Моя» рота связи, батарея управления, взвод

техобслуживания. После отбоя подошел ко мне старослужащий ба-

тареец: «Поговорим». Я дождался первого удара, ответил, выбежал

из казармы, и в штаб части. Одеваться по форме было некогда. Что

усилило эффект в глазах дежурного офицера. Прибежал вызванный

командир роты, из постели вытащили. Ночное построение личного

состава, нотации командиров – все как в прошлый раз. Тогда паханы

почему-то решили, что я постесняюсь «сдать» солдат моего призыва.

Глупости! Я хорошо понимал, что имею дело с системой, а не с инди-

видуальной агрессией. Не могу же я каждый раз с кем-то сражаться:

их много, я один. Двое подосланных «карасей» (солдат второго полу-

годия службы) задание отработали вяло, для проформы. После отбоя

в умывальнике, всего несколько ударов. Снова штаб части, дежурный

офицер, прибежавший из дому командир роты, построение, нота-

ции. Кажется, офицерам и казарме такая жизнь стала надоедать. Я

старался заинтересовать офицеров своей судьбой, вовлечь в процесс.

Действительно, каждое громкое чрезвычайное происшествие – пят-

но на репутации командиров, неприятности по службе. Требовался

последний штрих. Я прямо заявил капитану, командиру роты: «Еще

хоть раз кто-то тронет, перестану выполнять приказы. Пускай судят,

но дело станет громким, звезд на погоны не прибавит». А самому рья-

ному пахану, верховодящему в казарме, сказал: «Кто бы на меня не

напал, отвечать тебе. Можешь и не проснуться как-нибудь утром». Я

действительно разозлился. О своем обещании обмолвился, так ска-

зать, публично. В казарме полно стукачей, командованию, конечно,

все стало известно.

Полгода меня не ставили в караул. Это же классика жанра: мо-

лодой солдат расстреливает в караулке ненавистных ему паханов.

Они, рьяные паханы, только корчат из себя крутых парней. Храбры

30

скопом. В казарме стукачество, воруют друг у друга. В армии я по-

нял: каждый садист в душе трус. В дальнейшем жизнь подтвердила

наблюдение. Чем хороша армия? Ставит эксперимент в чистом виде.

Ведь каждый пахан, притесняющий молодого, сам раньше терпел

издевательства.

Не стану описывать порядки в казарме. Во-первых, я уже это сде-

лал, после дембеля (чуть не сказал – освобождения). Во-вторых, те-

перь все и так всё знают. Кто-то служил, кто-то читал. Но тогда, в со-

ветское время, правда до общественности не доходила. Отслужившие

хранили молчание. Кому хочется признаваться? Большинство терпе-

ло дедовщину, многие насаждали. Свободная пресса отсутствовала.

Самиздат по неведению молчал. Молчали и «голоса».

Служба пришла в относительную норму. Паханы от меня отсту-

пились. Шла холодная война без горячих конфликтов. Не оставляло

постоянное напряжение. Лежишь ночью в койке, по соседству пахан

истязает салабона. Эх, встать бы да врезать тому пахану! Но за ним

казарма. Без заточки от толпы не отбиться. Да и с нею... Порежешь

кого-нибудь, следствие, суд. И тот самый салабон покажет, что он-

де мирно беседовал с паханом, а на них налетел этот сумасшедший

ефрейтор.

Повернешься на другой бок и стараешься заснуть. Но когда вок-

руг тебя свинство, сам понемногу обрастаешь щетиной.

Через полгода я стал старослужащим. Пробовал несколько раз

заступаться за молодых. В ответ: «Не лезь, не твое дело, они сами

выбрали свою участь». Выбрали! Салабоны тоже просили не вмеши-

ваться. Мол, от заступничества им еще хуже.

К счастью, меня как старшего радиотелеграфиста поставили на

боевое дежурство. Смена 12 часов, дежурства по графику. После ноч-

ной смены полдня спишь. Приличную часть времени не видишь ни

казармы, ни сослуживцев. Сидишь себе на радиостанции, на краю

части, в благодетельном одиночестве. Два раза в смену выходишь на

связь со штабом округа в Алма-Ате. Полученные радиограммы пере-

даешь в штаб бригады. Возможна и внеочередная радиосвязь, какой-

нибудь сигнал тревоги. Желательно не пропустить...

Чем заниматься в остальное время? Радиостанция в крытом кузо-

ве грузовика набита радиоаппаратурой. Но есть крутящаяся табурет-

ка, стол. Есть бумага и ручка. А главное – «Курс теоретической физи-

31

ки» Компанейца. Еще в учебке получил от родных. Ночью, в тишине,

занимайся физикой. Посетила меня тогда одна безумная гипотеза из

области теоретической механики. Всю жизнь потом ко мне наведы-

валась. Но, как гласит афоризм, достаточно ли идея безумная, чтобы

быть верной?

Если надоела физика, пиши стихи. Это занятие тоже всю жизнь

меня выручало.

Книга Компанейца, очень потрепанная, приехала со мной из ар-

мии, стоит на полке до сих пор среди прочей специальной литерату-

ры. Рядом с ней тот же курс того же автора, но другого издания. Эта

книга, тоже потрепанная, приехала со мной из тюрьмы. Родные посы-

лали через «Книгу почтой». Кажется, в Елецкую крытую.

Пустыня красива на заре. Не слишком жарко, барханы отлива-

ют нежным шелковым цветом. Невдалеке гряда холмов. За нею Иран.

Степенные верблюды задумчиво жуют свои колючки. Тощенькие те-

лята ищут траву. Иногда они забредают на территорию части в по-

исках прокорма. Часть огорожена старым глинобитным забором со

множеством проемов. Тишина, одиночество, покой.

Есть и недостатки в уединении. Как-то раз напали на часового

в карауле. Тяжело ранили, забрали автомат. Скоро, другой ночью, на

дежурстве, слышу автоматную очередь. Утром узнаю: к вышке подъ-

ехала машина, обстреляли часового, а он не будь промах, кубарем ска-

тился вниз, в темноту – и открыл ответный огонь.

Вскоре, опять ночью, ко мне в радиостанцию пожаловал началь-

ник связи. Этот капитан, когда сам дежурил, любил проверять, не спят

ли радисты. Доложил, как положено. Капитан задумчиво посмотрел

и вымолвил:

– Ты бы поостерегся. Сам знаешь, что в последнее время творит-

ся. Сидишь один, на отшибе. Лакомый кусочек.

– Товарищ капитан, распорядитесь на дежурство выдавать ав-

томат.

– Не положено.

– Ну тогда хотя бы парочку гранат, вот и ящик под них.

– Не положено. Ты уж сам что-нибудь придумай.

Так меня приободрив, капитан отправился восвояси. Стал думать.

Станция питается электричеством от штаба части через длиннющий

кабель. Трехфазный ток, 380 вольт. Давно заметил, что неисправная

32

клемма пропускает ток на железный корпус. Отсоединил заземление

от забитого в землю колышка и забрался в радиостанцию. Мне хо-

рошо, машина на резиновых колесах, я внутри. Дверь без щеколды,

только ручку повернуть. Но если кто-то снаружи полезет...

Перед рассветом сладко задремал. Внезапно сон прервал истош-

ный крик. Выскочил в приоткрытую дверь. Это капитан решил сно-

ва меня проведать и прилип к дверной ручке. Не в силах оторваться,

под собственные хрипы, он выделывал ногами замысловатые па. С

трудом оторвал трясущегося капитана от двери. По инерции он еще

немного подергался. Потом отдышался, и над притихшей пустыней,

оскорбляя ее величие, понесся визгливый мат. Я молчал. Ну что с ним

поделаешь? Впечатлительный какой-то начальник связи мне попал-

ся... Наконец мат прекратился.

– Я велел тебе что-то придумать! Но я не велел тебе отсоединять

заземление!

– Да я тут ни при чем! Наверное, теленок бродил, заземление

оборвал. Или верблюд.

– Знаю я этого... теленка! И этого... верблюда знаю!

Да, нестойкий капитан. Попадись он врагам, и пытай они его то-

ком, все бы выложил. Но с тех пор он перед посещением радиостан-

ции звонил мне по телефону. Мол, сейчас приду.

Я переговорил с одним из вновь прибывших салабонов. Чтобы

передал остальным: если кто-то не желает принимать казарменные

порядки, пускай обращается ко мне, поддержу. Никто не обратился.

Но по казарме поползли неясные слухи, будто бы меня хотят назна-

чить старшиной роты. Паханы заволновались. На такой должности

я мог бы их прижать. Действительно, вскоре командир роты предло-

жил мне стать старшиной: «Будешь их е... по закону!» Вожделенная

для большинства должность! Я отказался. Командиру роты, недавно

назначенному в часть, дедовщина не нравилась. Но особенного жела-

ния исправлять положение в казарме я за ним не заметил. Нормаль-

ным парнем был один из командиров взводов, недавно прибывший

из училища. Этот лейтенант еще не успел испортиться. Зато другой

взводный, угрюмый пьяница с мутными глазами, натравливал старо-

служащих на молодых солдат.

Интересный край Туркмения. В ноябре, а то и в декабре, еще мож-

но ходить без шинели. Потом унылые дожди, сырость, лишь изредка

33

ненадолго выпадает снег. В марте пустыня зеленеет, и все оживает.

Довольные черепахи щиплют молодую травку. В апреле случаются

буйные ливни. В поселке цветут акации – высокие могучие деревья.

Дальше изнуряющая жара. За 40 градусов в тени не редкость. Стан-

ция стоит на солнцепеке, внутри жар, вентилятор не спасает. Сидишь

с голым торсом. Входит дежурный офицер: «Ефрейтор, почему не

одет по форме?» Сказал бы еще спасибо, что я штаны не снял... Офи-

цер начинает читать нотации. Через минуту ослабляет галстук. Еще

через минуту расстегивает верхнюю пуговицу. Еще через две минуты

пулей выскакивает наружу. Все понял, в следующий раз по поводу

формы не пристает.

Регулярно проходят местные учения с выездом недалече. Тяже-

лое испытание – развернуть радиостанцию полностью. Приемная

антенна «бегущая волна» длиной в 150 метров. «Волна»-то стоит, а

бегаем мы. По такой жаре!

Экзотики хватает. По пескам снуют вараны, этакие упитанные

поросята килограммов на десять с лишним. Если хлестанет хвостом

по ногам, мало не покажется. Много скорпионов, пауков, фаланг. Не-

сколько раз кусали, очень впечатляет. Хватает в пустыне и змей. Из-

редка и гюрза попадается, и кобра.

Иногда, например, во время учений, поднимается подозритель-

ный ветерок. Скорей по машинам и в часть! Приближается ураган.

Там, в Иране, яростный ветер нападает на гряду холмов. Сжатый в

теснинах, пробивается на свободу, взметая в воздух песок пустыни.

Ураган почему-то зовут «афганцем». Правильнее бы – «иранцем».

Все сидят по казармам за плотно закрытыми дверями и окнами. Но

песок проникает во все щели, укладываясь на полы, постели, одежду.

На улицу можно выйти только в противогазе, желательно за что-ни-

будь уцепиться. Неба нет! Лишь солнце чернеет сквозь желтое меси-

во. Ураган ломает деревья, кидается кусками кровли.

Надо обедать, особенно вечно голодным молодым, обжимаемым

паханами. Чуть песчаная буря стихает, рота осторожно пробирается в

столовую. Там обед пополам с песком.

Днем все стараются спастись от жары. В поселке под акацией си-

дит бабай. В папахе и верблюжьем халате, пьет горячий зеленый чай.

Ночью пустыня отдыхает. Тонкими голосами бранятся шакалы.

Над головою непривычный звездный узор.

Случались и большие учения. Помню одно такое, чуть ли не це-

лой армии. Хитрый прапорщик, начальник станции, заболел. Трясусь

в кабине рядом с водителем, грузином по прозвищу Ара. Какая-то

поломка, Ара чинится, длинная колонна машин уходит вперед. Пока

возились, армии и след простыл. Безуспешно носимся по пустыне,

пытаемся ее настигнуть. Связь с командирской машиной прервалась,

надежных ориентиров движения нет. Через несколько часов смерка-

ется, едем по какой-то грунтовке. Я задремал. Приснились дом, воль-

ная жизнь. Очнулся, и вдруг в свете фар мелькнул указатель с надпи-

сью «Москва». Не поверил своим глазам. До Москвы четыре тысячи

километров! Наверное, сон продолжается... Минут через 15 въехали в

маленький кишлак. С десяток глинобитных домиков. Действительно

Москва! Так изволит называться. Вскоре нашли потерявшуюся ар-

мию. Никто нашего отсутствия и не заметил, обычная неразбериха.

Представляю, что на войне творилось бы...

Полгода прошли мирно. Дембель приближался. Рааба отправи-

ли в школу прапорщиков, скоро станет старшиной роты. Наконец

долгожданный день. На утреннем разводе: «Сегодня увольняются...

ефрейтор Подрабинек...». После развода шесть дембелей, и я в том

числе, гладят форму, начищают обувь, собирают вещи. Попрощался

с сослуживцами. Я никогда не эксплуатировал салабонов, никого из

них и пальцем не тронул. Знаете эти мечты солдата, ставшего старо-

служащим? «Ах, если бы кто-то из отслуживших паханов снова здесь

оказался!» Думаю, если бы по прошествии некоторого времени загля-

нул в казарму, то стал бы единственным из бывших сослуживцев, кто

мог целым и невредимым из нее выйти.

В полдень прибыли в штаб части, получили документы. Затем

машиной в Ашхабад. Аэропорт, ночной рейс в Ростов-на-Дону. Пере-

садка на Москву. В мае 1976 года «я вернулся в свой город, знакомый

до слез». Ненадолго.

35

Глава 4

ОТ АРМИИ ДО ТЮРЬМЫ

Я сильно не любил советскую власть до армии. Хотя бы за не-

возможность прочитать многие книги. А уж после армии... Эмоции

переполняли меня. Идешь по улице, смотришь на прохожих и дума-

ешь: «А ведь многие из них служили или будут служить. Я же знаю,

каковы они там». И все молчат! Я тоже? Поняв, что не успокоюсь,

написал очерк о дедовщине. Название «Несчастные», несколько ста-

ромодное, в духе XIX века, подсказала соответствующая категория

молодых солдат. «Ты что, несчастный?» Это, к примеру, про бедолагу,

осмелившемуся попросить на кухне у поваров кусок хлеба. И застиг-

нутому на месте преступления паханом «родной» роты. Быть тогда

тому солдату несчастным вдвойне. Очерк получился из двух частей:

«День салабона» и «Отцовщина». В первой части – нравы и быт ка-

зармы. Во второй – оценка явления.

Устроился в транспортное агентство грузчиком на мебельную

машину. Работа знакомая. Наша обязанность: вытащить мебель из

магазина, погрузить, довезти и выгрузить у подъезда. Таскать по

этажам – за деньги, по договоренности с клиентом.

Это только кажется, что работа мебельного грузчика проста –

взял и тащи. Тут целая наука, нужна не только сила, но и ловкость, и

сноровка, и специальные приемы. Допустим, вам надо затащить пи-

анино на третий этаж. Если лестница широкая, можно и втроем, и

вчетвером. На узкой лестнице умещаются только двое, один спере-

ди, другой сзади. Самое легкое пианино весит за 200 килограммов,

вдвоем на руках не утащить. К тому же, на идущего снизу прихо-

дится дополнительная нагрузка. Зато идущему сверху следует бе-

речь ноги, движущаяся махина запросто придавит к ступеньке ногу,

если ее вовремя не убрать. Как быть? Надо пользоваться ремнями.

Пропускаешь ремень под пианино и перебрасываешь через плечо.

Человеческий позвоночник выдерживает тонну вертикальной на-

36

грузки. Значит, надо держать спину прямой. Согнешься – придавит.

Внизу ставится более сильный, его дело толкать. Сверху более лов-

кий, его дело тянуть и вовремя убирать ноги. Откидываясь назад,

два танцора тащат пианино. И не дай бог его поцарапать! Тем более

уронить...

Бывало и так. Выгрузили мебель. Клиент: «Ребята, затащите на

четвертый этаж». Называем ему цену. Клиент: «Да я за бутылку сей-

час людей наберу!» Дело хозяйское... Разгружаем мебель у соседнего

подъезда. Бежит давешний клиент: «Ребята, согласен!» Набранные

им дилетанты утащили шкаф на пол-этажа, успев его несколько раз

стукнуть о перила и стены.

Я давно обдумывал одно дельце. Представляете себе тогдашнюю

Москву на 1 мая или 7 ноября? И вот вдруг, с неба, на демонстрантов

посыплются антисоветские листовки. Что-нибудь простенькое, вро-

де «Долой КПСС!» Нужны: большой баллон с гелием, портативный

баллончик, переходник, резиновые шарики (можно и презервативы),

приспособления в качестве фитилей. Надо подыскать подходящий

чердак, учесть ветер, рассчитать время, наметить пути отхода. Зада-

ча вполне разрешимая. В биологии есть известный закон. Онтогенез,

то есть индивидуальное развитие организма, до некоторой степени

повторяет филогенез, эволюционное развитие вида. Возможно, по-

добная закономерность существует и в области психического, когда

человек в своем становлении повторяет исторические этапы. Аван-

тюризм присущ молодости. Кстати, мой брат Александр, независимо

от меня, тоже пытался реализовать подобную идею. Как и положено

младшему брату, он пошел другим путем. Решил использовать возду-

хоплавательный аппарат тяжелее воздуха, модель самолета. Проекты

наши не осуществились.

И сейчас, в более чем зрелом возрасте, я не считаю, что «в подпо-

лье могут жить только крысы» (кстати, крыс я уважаю, интересней-

шие создания). Все зависит от ситуаций, от людей. Легальная, точнее,

открытая деятельность, может сочетаться с нелегальной, подпольной.

Только нельзя одним и тем же людям заниматься и тем, и другим.

Впрочем, иногда такие виды деятельности пересекаются. Как бы ина-

че издавалась «Хроника текущих событий», например? В истории,

особенно российской, есть множество подобных случаев. А риски, в

том числе и моральные, есть в обоих видах деятельности.

37

Работа в трансагентстве давала широкие возможности. Большой

баллон с гелием я достал и припрятал в надежном месте. Сам по себе

он большого криминала не представлял. С помощью гелия многие

удачно красили свои автомобили.

Не только мебелью и гелием я занимался. Удалось показать, что

основополагающее в кинетике ферментативного катализа уравнение

Михаэлиса–Ментен принципиально неверно. Заметим, используемое

с 1914 года. Удалось вывести другое уравнение, а интегральная форма

уравнения Михаэлиса–Ментен стала его частным случаем. Написа-

ли с отцом статью. Нам ее перевели на английский язык. Отправи-

ли за границу. В отечестве публиковаться стало уже невозможным,

общественные наши дела мешали. Кстати, отец защитил в 1970 году

диссертацию на степень доктора биологических наук, но ВАК не ут-

вердила, по сходным причинам. Статья наша так и осталась неопуб-

ликованной. Корпоративно устроенный научный мир часто напоми-

нает советский (российский) суд: истина не нужна, доказательства

игнорируются. Лет через 20, значительно расширив статью, я снова

пытался ее опубликовать.

Трудился я грузчиком успешно, но зимой заработал миокардит

и попал в больницу. Из трансагентства пришлось уйти. Моя давняя

мечта – работать смотрителем маяка. Но где найти маяк в сухопутном

Подмосковье? Наметилась замена, я устроился дежурным по пере-

езду на ветке Ярославской железной дороги. Переезд существовал,

но переезжающие отсутствовали. Поля, проселок, одинокая будка

и шлагбаум. За день, да и то летом, проедет несколько машин. Что

не помешало однажды пьяному трактористу рвануть мимо шлагба-

ума под носом у поезда. Локомотив обрушил тракторный прицеп на

трансформаторную будку, чудом не прикончив дежурного. Тракто-

рист отделался испугом.

Одна из обязанностей дежурного – с флажком в руках встречать

проходящие поезда. Но поезда тоже проходили не часто. До работы

я добирался на попутной электричке. Машинисты по моей просьбе

(коллеги все же!) останавливались вне плана, на переезде. И назад

тормозишь на переезде попутную электричку.

Работа посменная, место удаленное, вокруг никого. Летом зе-

лень, солнышко. Загорай, отдыхай. Иногда я вывозил жену с сыном

на эту свою дачу.

38

Под железнодорожной насыпью, прямо около будки, пара ласок

устроила себе нору. Сидишь на скамейке и любуешься стремительны-

ми зверьками. Ласки совершенно привыкли к дежурным и заводили

игры у самых ног. У них тоже дача, и пропитание есть – вокруг оби-

тало множество мышей. Ночью над переездом промелькнет быстрая

тень – сова. Мыши ей тоже интересны. Как-то днем я наблюдал воз-

душный бой двух воронов с ястребом. Они что-то не поделили в небе.

Вороны орали, ястреб молча отбивался.

Но еще до всех летних радостей, весной, пришлось решать

одну проблему. Шел 1977 год. Как-то ночью на «хорошо законс-

пирированную» квартиру, где находился брат, нагрянуло с обыс-

ком КГБ. Александр как раз заканчивал начисто печатать свой

труд – «Карательную медицину» – о применении психиатрии в

политических целях. Все изъяли. Но где-то остался черновик. Его

и предстояло спасти. Через некоторое время я прошелся по длин-

ной цепочке людей и адресов. Черновик достали, и скоро «Кара-

тельная медицина» отправилась за рубеж. Она имела успех, брат

прославился, я «засветился». Не сильно, но с «гелием» следовало

повременить.

В ознаменование спасения книги мы с братом сфотографиро-

вались. Фотография стала в некотором роде канонической. С нею и

демонстранты в нашу защиту (за границей) выходили, и в «Истории

инакомыслия» она присутствует. На снимке двое, полные сил, моло-

дых людей. Александр с бородой, я с пышной шевелюрой. Сейчас

чешу свою лысину и думаю: «Где, где те силы, шевелюра, то упои-

тельное и гибельное чувство полета и конца?»

Иногда нас пытались разделить, располовинив фотографию.

Даже как-то текст Александра проиллюстрировали моим изображе-

нием. «Понятно, – сказал я брату, – они выбрали того, кто интереснее

выглядит». Зато несколько раз мои газетные публикации выходили

под его именем. Эти редакторы лучше самого автора знают, что пи-

сать, как писать и даже кто автор.

Постепенно я втягивался в интересы правозащитного движения.

Познакомился с диссидентами. Относительно регулярно бывал у

Ирины Каплун (Смолянских), Петра Григорьевича и Зинаиды Михай-

ловны Григоренко, Марии Гавриловны Подъяпольской. Подписывал

коллективные письма, выполнял некоторые поручения.

39

В июне 1977 года в городе Дружковке Донецкой области про-

ходил суд над членами украинской группы «Хельсинки» Николаем

Руденко и Алексеем Тихим. Им инкриминировалась антисоветская

пропаганда и агитация (ст. 62 УК УССР – аналог ст. 70 УК РСФСР).

По инициативе Петра Григоренко на суд отправились трое: Валентин

Турчин, Петр Старчик и я. На квартире Турчина прошло совещание.

Решили отправляться поодиночке и в разное время. Дальнейшее от-

части напоминало путешествие мушкетеров за подвесками королевы.

Турчина задержали еще в Москве, кажется, на вокзале. Старчика –

по прибытию в Дружковку. Его через сутки, пригрозив «психушкой»,

отправили в Москву. Я отправился в Дружковку зайцем, договорив-

шись с проводником. «Светиться» у касс не следовало. Ночью в Кур-

ске вышел покурить. Вдоль состава двигалось несколько человек в

штатском, поочередно заходя в вагоны. На ревизоров они никак не

походили. Стоя на перроне, с сигаретой в зубах, я благодушно наблю-

дал картину. Кажется, проводник что-то сообразил и в Харькове сам

уже предложил мне пойти покурить. История с людьми в штатском

повторилась. Задержали меня уже в Дружковке, в дверях суда. Трое

суток просидел в местном КПЗ. То было мое первое «заключение».

Выпустили через два часа после окончания процесса. Руденко приго-

ворили к семи годам лагерей строгого режима и пяти годам ссылки.

Тихого признали особо опасным рецидивистом и дали десять лет осо-

бого режима и пять лет ссылки. О суде над ними написано в «Хронике

текущих событий» (ХТС № 46, 15 августа 1977 г.). Алексей Тихий

скончался в лагере в 1984 году.

В августе 1977 года я поступил на заочное отделение математи-

ческого факультета МОПИ. Бог троицу любит! Точнее, не любит...

Трижды был студентом и института не окончил. Типичный «отщепе-

нец и недоучка». Что я! Вот Ирина Каплун училась на заочном отде-

лении педагогического института в Орехове-Зуеве. Учеба держалась

в строжайшем секрете, с немыслимыми мерами конспирации. КГБ

все же прознало, и Иру отчислили с последнего курса.

Летом же я запустил в самиздат своих «Несчастных». О чем со-

общила «Хроника текущих событий» в рубрике «Новости самиздата»

(ХТС № 47, 30 ноября 1977 г.). Одновременно очерк отправился за гра-

ницу вместе с материалами писателя Марка Поповского. Он собирался

эмигрировать и искал «канал» для отправки своих работ. Я помог ему.

40

Он, в свою очередь, обещал позаботиться о зарубежной жизни «Не-

счастных» и обещание выполнил. Очерк появился в парижской «Рус-

ской мысли» (в сокращении), звучал по «голосам», был переведен на

несколько языков. Позже «Несчастные» появились в самиздатовских

«Поисках». В перестроечные времена публиковались в отечественных

изданиях. И ныне размещены на нескольких сайтах. Десятилетия про-

шли, а тема по-прежнему актуальна. Кажется, я первым поведал о не-

уставных отношениях в советской армии. Но особой заслуги в том нет.

Я не открыл явление, всего лишь описал его. Миллионы прошли через

казармы. Некоторые погибли в них физически, множество – морально.

Можно не разбираться в политике, экономике, культуре и прочих важ-

ных и не очень вещах. Но если знаешь о дедовщине, легко догадаться

о судьбе страны. С армией я рассчитался. Отчасти.

Наступила осень, и с нею быстрая череда событий. Все началось

с шутки. Советская власть в очередной раз решила заморочить людям

головы, намечалось принятие новой конституции. В советских газе-

тах проходило псевдообсуждение проекта. Как-то раз собравшись на

кухне втроем, отец, брат и я решили написать свой шуточный вариант.

Обнародовали забавную конституцию позже, на дне рождения Григо-

ренко. В тот вечер квартиру Петра Григорьевича посетило человек

200, наше творчество пользовалось успехом. Машинописный текст,

выставленный на обозрение, содержал десятка два статей. Среди них:

«Каждый гражданин СССР имеет право на обязанности».

«Права граждан охраняются законом. Режимы охраны: общий,

усиленный, строгий, особый».

«Никто не может быть лишен бороды без законных на то основа-

ний».

«Каждый гражданин СССР имеет право на личную собствен-

ность длиной не более 14 сантиметров».

Про бороду пошутил я, черт дернул. Не прошло и года, как юмор

стал серьезной реальностью. На следствии я отпустил бороду, так

удобнее. По вступлении приговора в законную силу бороду мне пред-

ложили сбрить. «На каких основаниях?» – поинтересовался я. «На

законных», – последовал ответ. И принесли том уложений тюремного

распорядка. Не шутите, да не шутимы будете!

10 октября, отработав ночную смену, я шел к ближайшей стан-

ции «Колонтаево». Ходу туда от переезда минут 20. Темно, безлюдно,

41

осенняя грязь. Навстречу мне по насыпи двигалось человек шесть.

Повстречать здесь в такое время кого-то было совершенно невероят-

ным. Могли попасться разве что кабаны, делающие вылазки на сосед-

нее картофельное поле. Люди в штатском окружили меня, представи-

лись сотрудниками КГБ и предложили следовать с ними. Я бы предпо-

чел общество диких свиней. В будке переезда гэбэшники предъявили

ордер на проведение обыска. Затем предложили добровольно выдать

имеющиеся запрещенные предметы: оружие, наркотики, ценности. Я

отвечал, что клад давно пропил. Они не поверили. Подняв несколько

досок, стали углубляться в подполье. Я с интересом наблюдал. Гэбэш-

ники рыли землю в прямом и переносном смысле слова. Наполняли

землей ведра и передавали наверх. Перепачкавшись как черти, целе-

устремленно искали нечто, постепенно расширяя круг работы. Что

искать, они знали точно, где искать – приблизительно. Безрезультатно

прошло два часа, я уже начал успокаиваться. И напрасно. Наконец гэ-

бэшники извлекли гарпунный пистолет для подводной охоты и пачку

мелкокалиберных патронов. Им всего-то требовалось вынуть кирпич

из кладки сбоку и запустить туда руку. Секундное дело, не требующее

никаких земляных работ!

Гэбэшники живописно раскинули на полу найденный в моем

портфеле самиздат, в том числе и мою статью о новой конституции. В

центре расположили пистолет, украсив горстью патронов. Натюрморт

сфотографировали. Он явно просился на передовицу в «Правде» под

названием «Истинное лицо антисоветчиков».

Поздно вечером приехал домой и попал как раз к окончанию

обыска. Изъяли из моей квартиры только самиздат, остальное оста-

вили. Включая моего несколько ошарашенного приятеля Бориса, не-

удачно заглянувшего в гости. «Остальное» было, но осталось без вни-

мания. В письменном столе, на виду, лежали паспорт и инструкция к

гарпунному пистолету, несколько мелких деталей к нему. Рано утром

я все отнес в надежное место.

Следовало поразмыслить. Сам по себе гарпунный пистолет крими-

нала не представлял. Можно свободно купить в спортивном магазине.

Отпечатков пальцев ни на пистолете, ни на патронах не было, я знал

точно. На переезде работало еще три смены. Чей пистолет, чьи пат-

роны? Пистолет был заряжен. Но здесь тонкость. Предназначался он

для подводной стрельбы гарпуном с помощью капсюль «Жевело», тоже

42

свободно продающихся. Капсюли центрального боя, мелкокалиберные

патроны – бокового. Но калибр одинаковый (5,6 мм). Непосредствен-

но стрелять мелкокалиберными патронами из пистолета невозможно.

Иногда гуляют измышления, будто бы я переделал боек. Клевета! За-

чем переделывать пистолет, если можно приспособить заряд?

Непосредственных улик против меня не имелось. Беспокоили

некоторые странности обысков. Еще в начале лета объявился наш

дальний родственник из Кишинева Михаил Кушнир. Он проходил во-

енную службу в ближнем Подмосковье и посещал нас в свои увольни-

тельные. Впрочем, мы всегда видели его в гражданском. Отец, брат и

я привечали его. Родственник, солдат, человек одних с нами взглядов.

Михаил мечтал уехать в Израиль. Веселый и находчивый, он развивал

разные планы. Делились и мы с ним некоторыми предположениями.

Знал Михаил и о проекте с гелием. Несколько раз он посещал переезд

и видел как-то пистолет. Знал, что я достаю его из-под пола. Но не

знал точно, откуда именно...

10 октября кроме обысков у меня, дома и на работе прошло еще

несколько. Обо всех обысках повествует «Хроника текущих событий»

(ХТС № 47, 30 ноября 1977 г.). Все – по делу № 474 (Юрия Орлова).

Обыск у брата Александра прошел на его временной съемной москов-

ской квартире. Брат тщательно проверялся на предмет слежки перед

посещением квартиры. Знал о ней очень узкий круг доверенных лиц.

Один раз квартиру посетил Михаил Кушнир...

В конце лета или начале осени Слава Бахмин попросил срочно

приехать к нему на работу. Встретились на улице, в районе метро

«Лермонтовская». Слава достал листок бумаги и написал только одно

слово – «гелий». Затем спросил, говорит ли мне это о чем-нибудь. Я

отвечал утвердительно. «Так вот, – продолжал Слава, – «там» тоже об

этом знают».

Разумеется, информация шла от знаменитого Виктора Орехова, ка-

питана КГБ, помогавшего диссидентам. Но узнали мы о нем гораздо

позже, когда Виктора раскрыли и осудили. Замечу только, что на каком-

то обыске у брата Виктор Орехов отложил в сторону как ненужную тет-

радь с моими стихами. Виктор сам говорил мне об этом по прошествии

многих лет. И утверждал, будто КГБ мои стихи сильно не нравились и

гэбэшники за ними охотились. Ну, не знаю... И непонятно, почему сти-

хи не нравились: то ли плохо написал, то ли слишком хорошо.

43

Естественно, гелиевый проект накрылся, но после обыска 10 ок-

тября представлялось полезным держать КГБ в напряжении, тянуть

время. Я и предпринял несколько шагов в таком направлении, якобы

вот-вот попадусь.

По несколько человек знало о гелии, о квартире брата, о писто-

лете. Но лишь один Кушнир, исключая отца, брата и меня, знал обо

всех трех обстоятельствах. Все сходилось на нем. Окончательно точку

поставил разговор с моей женой Любой. Я замечал, как она нравится

Кушниру. Ну и что же, мне жена тоже нравилась! Но Люба наконец

рассказала (ранее не хотела меня огорчать), как Михаил предложил ей

бросить меня и уехать с ним за границу.

Мечта Кушнира об эмиграции не осуществилась. В Израиль он

так и не поехал, опасаясь преследования за сотрудничество с КГБ.

Много лет предателя мучил страх. Возможно, мучает и сейчас. Спра-

ведливое наказание.

14 октября на моей квартире прошел повторный обыск. Один гэ-

бэшник сразу же полез в платяной шкаф, запустил руку в карман моего

пиджака и вытащил два мелкокалиберных патрона. Другой устремил-

ся к письменному столу, но в ящике ничего интересного не обнару-

жил. «Птичка» улетела. Они явно старались найти доказательства при-

надлежности мне пистолета, найденного на переезде. И «нашли», в

моем пиджаке. Теоретически, я мог позабыть о патронах в кармане. Но

если так, почему гэбэшники не изъяли их на первом обыске? Патроны

все-таки! А действовали они на повторном обыске целеустремленно,

точно зная, что найти. Ладно, гарпунный пистолет. Возможно, им ме-

рещился парабеллум на моей работе. Кушнир для придания веса своей

информации мог и не сообщить о спортивном характере предстоящей

находки. Тогда понятно, почему КГБ прошляпило документацию на

пистолет у меня дома в первый раз. Но патроны? Нечего и говорить,

они оказались той же серии, что и найденные на переезде. Даже с от-

метинами от бойка моего гарпунного пистолета. Нитки нагло белели.

О подробностях повторного обыска сообщила «Хроника текущих

событий». Там же приводится мое заявление от 23 октября по поводу

обоих обысков.

В последний год я сблизился с некоторыми московскими дисси-

дентами, подписывал различные воззвания и заявления. Возмож-

44

ность возбуждения против меня уголовного дела по обвинению в

незаконном хранении оружия и боеприпасов может бросить тень

на все демократическое движение и в особенности на моего брата,

хотя совершенно очевидно, что в основе дела лежит политическое

обвинение. По ряду причин я не могу в настоящее время комментиро-

вать случившееся, подтверждать или опровергать принадлежность

мне изъятых на обыске 10 октября вещей. Поэтому прошу друзей и

доброжелателей также отказаться от комментариев по этим воп-

росам. Я сам сделаю это, когда сочту нужным.

(ХТС, № 47, 30 ноября 1977 г.).

Мне почему-то не хотелось сидеть по уголовной статье в уго-

ловном лагере. Предрассудок, конечно. Избавился я от него только в

заключении, осознав интересы тюрьмы и арестантов как свои собс-

твенные.

Бросить заметную тень на демократическое движение я не мог,

недостаточно крупная фигура. Но поддался влиянию атмосферы, ца-

рящей в диссидентском сообществе. Мол, быть уголовником зазор-

но. Почему не нарушать несправедливые законы? Принцип правоза-

щитников – ненасильственный характер действий. В высшей степени

похвально. Но если власть не только не обеспечивает безопасности

гражданина, но и сама представляет угрозу его безопасности? Или

безопасности близких? Тогда вооружиться не только право, но иногда

и долг. В конце концов, с формальной, советской, точки зрения, дис-

сиденты тоже являлись уголовниками. Нарушали статьи уголовного

кодекса, например 70-ю – «антисоветская пропаганда и агитация».

Советская власть любила подчеркивать: «У нас нет политических

заключенных, наказание несут только нарушившие УК». Ну и что?

Игра словами и определениями ничего не значит. В тоталитарном го-

сударстве часто невозможно не нарушать законы. А иногда и должно

нарушать. Важна суть: насколько твои действия соответствуют пра-

вам человека и гражданина. Разумеется, когда законы несправедливы,

а есть только личные и общественные представления о справедливос-

ти, нормы поведения размываются. Тема сложная. Думаю, дальней-

шие события на переезде говорят в мою пользу.

Я нутром чувствовал опасность. Избавиться от мешающего чело-

века без большого шума КГБ никогда не стеснялось. Я решил «забо-

45

леть». Действительно, гэбэшники заявились на переезд по мою душу,

лишь предварительно меня разоружив. Сообщил я о «бюллетене» на-

чальству утром 27 октября, вечером начиналась моя ночная смена.

Вместо меня вышел Евгений Лапин (если не ошибаюсь). Человек

приблизительно такого же роста и комплекции. Ночью в дверь будки

постучались двое прилично одетых молодых людей. Для такого часа

поздней осени, при такой удаленности от ближайшего жилья случай

совершенно беспрецедентный. Предлог подыскали находчиво: «Нет

ли стакана?» Единственно убедительный повод для глухой российской

ночи. Водка есть – стакана нет. В плохо освещенной прихожей спутать

нас было не трудно. Когда дежурный повернулся, выполняя просьбу,

его ударили каким-то тяжелым предметом по голове. Лапин упал без

сознания и так пролежал до утра. Пока начальство, обеспокоенное мол-

чанием дежурного по телефону, не выслало на переезд дрезину. Все-

таки Евгению повезло. Придись удар на несколько сантиметров точнее,

отправил бы на тот свет. Неизвестные на переезде ничего не взяли.

Интересно, добили бы меня, окажись я в ту ночь на работе? Или

сочли достаточным «просто» напугать? Я посетил Лапина в боль-

нице. Молчаливого и напуганного. Не только происшествием, но и

визитами ментов и гебешников. О покушении сообщила «Хроника

текущих событий». Там же помещено два заявления. Привожу их в

сокращении.

В заявлении от 5 ноября К. ПОДРАБИНЕК пишет: «Точных дока-

зательств, что эти двое напавших были мои «друзья» из КГБ, – нет,

но основания так считать – есть. Однако в любом случае мои колле-

ги дежурить на переезде боятся. И я не удивлюсь, если при следую-

щем обыске на моей работе будет обнаружен пулемет».

И. КАПЛУН, П. ПОДРАБИНЕК и А. ПОДРАБИНЕК, Т. ОСИ-

ПОВА, М .ПЕТРЕНКО (ПОДЪЯПОЛЬСКАЯ), П. ГРИГОРЕНКО и З.

ГРИГОРЕНКО, Н. МЕЙМАН, В. СЛЕПАК, свящ. Г. ЯКУНИН, В. КА-

ПИТАНЧУК, Р. ДЖЕМИЛЕВ, А. ЛАВУТ и Т. ВЕЛИКАНОВА выступи-

ли с обращением.

В защиту Кирилла Подрабинека

В последние годы в СССР все чаще применяются чисто уголов-

ные методы расправы с инакомыслящими: шантаж, провокации,

избиения, убийства. Специфика этих преступлений такова, что в

46

каждом отдельном случае прямые улики добыть очень трудно, пос-

кольку органы правопорядка не проявляют заинтересованности в

их расследовании, а частные лица лишены возможности проводить

следствие. Последний из ставших известными случаев такого рода –

попытка убийства Кирилла Подрабинека.

Мы опасаемся за жизнь Кирилла Подрабинека. Мы опасаемся

повторения подобных акций в отношении других неугодных властям

лиц. ...Мы призываем ...требовать открытого и полного расследо-

вания, помня, что беззащитность жертвы и безнаказанность пре-

ступников развязывают им руки для новых преступлений.

(ХТС, № 47, 30 ноября 1977 г.).

Шум, поднятый в связи с покушением, несколько меня обезопа-

сил. Немного позже за мной установили плотную слежку. Гэбэшни-

ки, идущие следом, вежливо предупреждали: «Осторожнее, Кирилл

Пинхосович, не попадите под машину». Понятно, случись что, весь

мир утверждал бы, будто именно они толкнули меня под автомобиль.

Кстати, с тех пор у меня осталась привычка стоять боком к платфор-

ме. Так труднее столкнуть.

С работы я рассчитался. Обрадованное начальство отпустило

сразу, «по соглашению сторон».

Став безработным, я нашел себе бесплатное занятие. Сопровож-

дал Александра в его перемещениях по Москве. С 10 октября за бра-

том установили слежку. В сущности, плотную опеку. Что отличает

такой вид слежки? Постоянно за наблюдаемым следует гэбэшный

наряд, несколько человек. Задействовано несколько машин. Топту-

ны не скрываются, они рядом. Вы спускаетесь в метро, садитесь в

вагон. Гэбэшники тоже. А поверху, вдоль вашего маршрута, мчатся

их машины. Вы выходите из метро, машины уже здесь. Иногда мы

хулиганили. Допустим, народу в метро много, на каждой ступеньке

эскалатора по два человека. Гэбэшники непосредственно за нашими

спинами. Едем вниз. Я пропускаю брата вперед, и он с извинени-

ями ужом протискивается между стоящими – спешит очень. Я же

перекрываю узкий проход передо мной. Гэбэшники пытаются меня

спихнуть, но для этого надо спихнуть всю толпу на эскалаторе! Кри-

ки, шум, ругань. Топтуны очень злятся, шепотом обещают набить

морду. Наша реакция, как и положено правозащитникам, публичная.

47

Громко: «Чего привязались? Хулиганы гэбэшные! Как бы самим

морду не набили!» Публика прислушивается. Гэбэшники тушуются,

гласности не любят.

Временами поводок удлиняется, топтуны не маячат перед глаза-

ми. Тогда интересно вычислять их в толпе. Как правило, они непри-

метно, но хорошо одеты. Случается, что и одеты так себе. Но поче-

му-то обычно в хорошей обуви. Не всегда удается обувь разглядеть,

да и признак этот не обязательный. Полезно установить наблюдение

за наблюдающими. Выходите из вагона и в последнюю секунду за-

скакиваете обратно. Повторит ли кто-то ваш прием? Или в битком

набитом вагоне протискиваетесь в другой конец. Кто идет следом?

Не мешает пройтись проходными дворами. Еще полезнее с кем-то

договориться о контрольной прогулке. Вы приходите в многолюд-

ную диссидентскую квартиру и встречаетесь с нужным человеком.

Переговоры ведутся на бумаге – квартира прослушивается. Возмож-

но, и просматривается микроскопическими телеобъективами. Тогда

в особо важных случаях прибегают к зонтику. Удивительная карти-

на: сидят двое в квартире под зонтиком и строчат что-то быстро на

бумаге. На следующий день вы не спеша прогуливаетесь по огово-

ренному маршруту. Приятель перехватывает вас и следует в отдале-

нии. Слежку можно обнаружить.

Не следует обольщаться. Хорошо организованную слежку – с

десятками, а то и сотнями агентов, с десятками машин – обнаружить

очень трудно. Каждое лицо, каждую машину, вы увидите только раз.

У плотной опеки несколько задач. Оказывается психологическое

давление. И преследуемый всегда под рукой – для задержания, до-

проса, ареста. И главное: когда навязчивая слежка снимается, чело-

век успокаивается, расслабляется. И попадается благодаря слежке

осторожной.

Оптимальный способ провериться на предмет слежки и избавить-

ся от нее – углубиться в лес. Сложность при выходе из леса. Пересе-

кая любую автомобильную дорогу, вы рискуете снова оказаться под

наблюдением. Хорошо бы до блуждания по лесу переодеться в никог-

да не используемую, желательно чужую одежду. В вашу собственную

КГБ может вставить «жучки», бывали такие случаи. Впрочем, речь

тут о давних временах. Современность вносит коррективы. Думаю,

основные принципы «антислежки» все же сохраняются.

48

Нахождение под наблюдением быстро развивает у чуткого челове-

ка шестое чувство. Просто спиной вдруг начинаешь ощущать пресле-

дование. Включаются какие-то древние инстинкты, работает подсо-

знание. Неосознаваемые умом мелочи предупреждают об опасности.

Осенью все того же 1977 года мне потребовалось отправить ко-

пию какого-то заявления в КГБ. Перед почтой вдруг вспомнил, что не

знаю официального адреса конторы. Благо я находился в центре Мос-

квы и решил установить адрес опытным путем. Отправился на Лубян-

ку. Обошел интересное заведение по периметру, заглядывая в каждый

подъезд. Наконец на углу дома обнаружилась надпись – № 2. Зашел на

почту и отправил письмо. Довольный, шагал по улице, пока вдруг не

почувствовал – слежка! Проходными дворами прошел пол-Москвы, от

центра до Ленинского проспекта. Слежки не обнаружил. Заявился в

гости к Ире Каплун. Рассказал о случившемся, мол, навязчивые мыс-

ли появляются. Кстати вспомнили Ежи Леца: «Его одолевала мания

преследования, ему все время казалось, что за ним кто-то ходит. А это

были всего-навсего четыре агента секретной полиции». Посмеялись.

Через несколько месяцев гэбэшник, курировавший следствие,

вежливо у меня поинтересовался: «Скажите, пожалуйста, зачем вы

ходили вокруг нашего Комитета? Да еще в подъезды заглядывали». Я

отвечал в духе «огнестрельной» статьи: «Смотрел, куда лучше бомбу

бросить».

Скорей всего прицепили ко мне «хвост» на Лубянке, а «пасли»

до Иры Каплун, чтобы идентифицировать. Здание Комитета и приле-

гающая территория наверняка находятся под наблюдением «людей в

штатском». Да что Комитет! Помню в армии, в Харькове, ребята хо-

дили на мероприятие «Ветерок»: переодетые в гражданское, шлялись

вокруг «учебки». На предмет выявления шпионов.

Есть, есть странные, интуитивные способности у человека. Име-

ющие рациональные, но плохо осознаваемые причины. Как-то: осо-

бенности взгляда, походки, движения рук... Опытные оперативники

различают в толпе карманных воров. Опытный вор «вычисляет» пе-

реодетых ментов. Бывший зек мгновенно распознает другого бывше-

го зека. Особенно, если оба недавно «откинулись» (освободились).

Сталкиваясь со слежкой, иногда начинаешь ее ощущать без видимых

причин. Важно только не дать подсознанию оседлать сознание. Дабы

действительно не развилась мания преследования.

49

Брату Александру я помог разок уйти от слежки. Целый день мы

ходили по Москве. Ездили в метро и на автобусе, заходили в гости на

диссидентские квартиры, и снова пешком. Гэбэшники следом. Вече-

ром появились у Григоренко. Там Слава Бахмин надел пальто и шап-

ку брата, и мы с ним через некоторое время вышли. Брат остался в

квартире. Осень, темно, плохо освещенный двор. У брата – борода, у

Бахмина – борода. Топтуны на уловку клюнули, пошли за нами. Ми-

нут через пять вышли на освещенное место. Гэбэшники стремитель-

но рванули назад, к дому Григоренко. Поздно!

Занимался я и своими делами. На некоторое время решил исчез-

нуть из поля зрения КГБ. На Киевском вокзале сел в троллейбус, иду-

щий по Бережковской набережной. Вышел у моста окружной желез-

ной дороги. Мост через Москву-реку предназначен для поездов. Есть

там и узенький проход для пешеходов. Быстро вскарабкался наверх и

бегом по мосту. На противоположной стороне реки уже ждала маши-

на. Преследователей я не заметил.

Наступает самая трудная часть повествования. Трудная по накалу

семейных и общественных страстей, сложности этических проблем.

В папиных мемуарах есть прекрасно написанная глава «Заложники».

Брат Александр поместил ее в собственные воспоминания. Предо-

ставлю слово «Хронике текущих событий».

Дело Подрабинеков

1 декабря 1977 г. братья Александр и Кирилл ПОДРАБИНЕКИ

(Хр. 47) и их отец Пинхос Абрамович ПОДРАБИНЕК были вызваны

повестками к начальнику одного из отделов УКГБ по г. Москве и Мос-

ковской области Ю.С. БЕЛОВУ для «беседы». Александр явиться на

беседу отказался. БЕЛОВ сказал Кириллу и П.А. ПОДРАБИНЕКАМ:

«От имени Комитета государственной безопасности предлагаю

вам вместе со своими семьями в течение 20 дней уехать за рубеж

Советского Союза через Израиль. Против Вас, Кирилл Пинхосович,

имеется достаточно материалов для возбуждения уголовного дела.

Вы, Пинхос Абрамович, также известны нам своей антиобществен-

ной деятельностью. К вам проявлен акт гуманизма – советую вам им

воспользоваться».

В тот же вечер Александр ПОДРАБИНЕК был задержан на

улице и доставлен в КГБ. БЕЛОВ предъявил и ему ультиматум: все

50

трое должны покинуть страну, иначе против обоих братьев будут

возбуждены уголовные дела. БЕЛОВ дал понять, что отсутствие

вызова и денежные затруднения не будут служить препятствием.

БЕЛОВ подчеркнул, что уехать они могут только все вместе.

Вокруг нравственной проблемы, возникшей в результате ульти-

матума – шантажа КГБ, возникло много тяжелых споров. Не имея

возможности излагать эти споры, «Хроника» решила хотя бы точ-

но передать позицию участников событий, достаточно подробно

передав все их заявления.

6 декабря на квартире А.Д. САХАРОВА была устроена пресс-кон-

ференция. П.А. ПОДРАБИНЕК прочитал «Заявление для Белграда и

прессы»: «Особенность данного случая заключается в применении

органами КГБ системы заложничества. Ни один из нас не может

распорядиться своей судьбой самостоятельно, и решение судеб трех

людей возложено КГБ только на Александра Подрабинека, в чьем

отъезде больше всего заинтересованы власти. Таким образом, мы

категорически отказываемся принимать подобные условия и наста-

иваем на своем праве самостоятельно делать выбор...»

Затем прочитал свой ответ на предложение КГБ Александр

ПОДРАБИНЕК: «Я бы хотел привлечь внимание мировой обществен-

ности к тяжелому положению моего брата и к подлой тактике КГБ

– тактике запугивания и террора. Несмотря на то, что весь мир

осуждает практику угона самолетов и захвата пассажиров в качес-

тве заложников, КГБ использует в отношении моего брата такой

же метод – метод, принятый у террористов. В сложившейся си-

туации самое тяжелое для меня – судьба брата. В КГБ мне настоя-

тельно советовали воспользоваться этим, как они выразились, «гу-

манным актом советского правительства». Я расцениваю это пред-

ложение как откровенный шантаж КГБ. Мне дали на размышление

четыре дня. 5 декабря я должен дать ответ. Ответ, значащий для

меня очень многое. И я отвечаю. Я не хочу сидеть в тюрьме. Я доро-

жу даже тем подобием свободы, которым пользуюсь сейчас. Я знаю,

что на Западе я смогу жить свободно и получить наконец настоящее

образование. Я знаю, что там за мной не будут ходить по пятам

четверо агентов, угрожая избить или столкнуть под поезд. Я знаю,

что там меня не посадят в концлагерь или психбольницу за попыт-

ки защитить бесправных и угнетенных. Я знаю, что там дышится

51

вольно, а здесь – тяжело, и затыкают рот, и душат, если говорить

слишком громко. Я знаю, что наша страна несчастна и обречена на

страдания. И поэтому я остаюсь.

Я не хочу сидеть за решеткой, но и не боюсь лагеря. Я дорожу

своей свободой, как и свободой своего брата, но не торгую ею. Я не

поддамся никакому шантажу. Чистая совесть для меня дороже бы-

тового благополучия. Я родился в России. Это моя страна, и я дол-

жен оставаться в ней, как бы ни было тяжело здесь и легко на Запа-

де. Сколько смогу, я буду и впредь защищать тех, чьи права так грубо

попираются в нашей стране. Это мой ответ. Я остаюсь».

После этого Александр ПОДРАБИНЕК добавил, что он согла-

сится уехать лишь в том случае, если его об этом попросит Кирилл.

7 декабря заявление «Шантаж КГБ» сделал Кирилл ПОДРА-

БИНЕК:

«1. КГБ применяет метод заложничества, причем шантажиру-

ет в основном моего брата Александра, а я – заложник.

2. Противоправна и сама постановка вопроса – «уезжайте, не

то посадим». Если человек совершил преступление, его надо судить.

Однако в данном случае КГБ не хочет устраивать новый политичес-

кий процесс, а предпочитает отослать нас за границу. КГБ применил

хорошо рассчитанный прием – воспользоваться неразрешимостью

ситуации с заложником. Весь этот шантаж – очевидное следствие

той общественной позиции, которую занимает наша семья. Если

кто-либо из нас троих будет арестован и ему будет предъявлено ка-

кое угодно обвинение, то это можно будет рассматривать только

как месть со стороны КГБ, а не как требование правосудия».

12 декабря Кирилл ПОДРАБИНЕК сообщил БЕЛОВУ, что он ре-

шил уехать. БЕЛОВ ответил, что Кирилл может подавать докумен-

ты, и в тот же день Кирилл это сделал.

14 декабря Кирилл ПОДРАБИНЕК дополнил свое предыдущее за-

явление: «12 декабря я позвонил в КГБ следователю Белову. Мне был

разрешен отъезд за границу, о возможности уехать только с братом

речи не было. Означает ли это, что КГБ отказался от системы за-

ложничества и действительно позволит мне уехать? В ближайшем

будущем это станет ясно.

Рассматривая все обстоятельства и опасаясь за свою жизнь

(см. Хр.47 – Хр.), я принял решение уехать».

52

27 декабря органы милиции в г. Электростали (Московская обл.)

предъявили Кириллу ПОДРАБИНЕКУ обвинение по ст. 218 УК РСФСР

(«Незаконное... хранение... оружия, боевых припасов...»). Кирилл от-

казался подписать протокол. Следователь РАЦЫГИН взял у него под-

писку о невыезде, однако сказал, что до середины января Кирилл ему не

понадобится и в Москву, если ему надо, он может ездить. Когда Ки-

рилл вышел из электростальской милиции, у дверей его встретил при-

ехавший из Москвы БЕЛОВ. Он сказал, что условие отъезда Кирилла

остается прежним, и дал ему срок три дня, чтобы уговорить брата

согласиться на отъезд. С этого дня за Кириллом ПОДРАБИНЕКОМ

начали ходить по пятам сотрудники КГБ. Под таким же «конвоем» с

10 октября находился и Александр ПОДРАБИНЕК (см. ниже).

В этот же день 22 москвича сделали заявление: «...Желая заста-

вить Александра Подрабинека покинуть страну, КГБ неприкрыто

шантажирует его судьбой брата. Метод заложничества, использо-

вавшийся до сих пор лишь безответственными преступниками-тер-

рористами, в данном случае берется на вооружение должностными

лицами могущественного государства. Этот шантаж наглядно де-

монстрирует и цену обвинения, предъявленного Кириллу Подрабине-

ку. Мы призываем соотечественников и мировую общественность

протестовать против использования заложничества, беспрецеден-

тного в практике цивилизованных государств. Мы призываем сооте-

чественников и мировую общественность внимательно следить за

судьбой семьи Подрабинеков».

26 декабря Кирилл ПОДРАБИНЕК сделал заявление «Государс-

твенный терроризм»: «Итак, КГБ прибег к залогу. Мой брат Алек-

сандр сделал заявление для прессы о том, то он уезжать не желает,

однако уедет, если я так потребую. Требовать этого я ни при каких

обстоятельствах от Александра не буду. Во-первых, это бы озна-

чало стать слепым орудием шантажа в руках КГБ, использовать

сделанную ими ситуацию ради себя. Во-вторых, о таком не только

требовать, но даже и просить для меня невозможно. Однако я ре-

шил действовать до конца и добиваться разрешения на выезд».

29 декабря вечером Кирилл ПОДРАБИНЕК был арестован. В день

ареста он объявил голодовку. Через несколько дней его из Электро-

стали перевели в Москву – в следственный изолятор МВД на ул. Мат-

росская Тишина.

53

Первый отклик на арест Кирилла – краткая статья В. НЕКИ-

ПЕЛОВА «Рождественский “подвиг” КГБ»: «Арест Кирилла Подра-

бинека – намеренная демонстративная месть, ибо власти сознают,

что наносят этим тяжелейший удар как Александру Подрабинеку

(вот, ты не принял нашего предложения!), так и его отцу (а ты не

склонил сыновей к компромиссу!)».

1 января письмо с протестом против ареста К. ПОДРАБИНЕКА

послал в Прокуратуру РСФСР Евгений НИКОЛАЕВ (о нем см. в раз-

деле «В психиатрических больницах»).

4 января Александр и П.А. ПОДРАБИНЕКИ обратились к БЕЛО-

ВУ с просьбой о свидании с Кириллом. В свидании БЕЛОВ отказал,

но обещал передать Кириллу их записку – «если не будет возражений

со стороны следователя». В записке Александр и отец спрашивали

Кирилла: «Согласен ли ты уехать, если не будет необходимости про-

сить об этом Александра». В тот же день в половине двенадцатого

ночи в Электросталь к П.А. ПОДРАБИНЕКУ приехал БЕЛОВ. Он со-

общил, что следователь «не разрешил» передать Кириллу записку, но

если Александр в течение трех дней подаст документы на выезд, то

все трое могут уехать из СССР, в противном случае Александр тоже

будет арестован. Он предложил П.А. ПОДРАБИНЕКУ поехать тот-

час же в Москву и уговорить Александра. БЕЛОВ даже подвез П.А.

ПОДРАБИНЕКА в Москву на своей машине.

5 января Александр ПОДРАБИНЕК обратился с открытым пись-

мом к организации «Международная амнистия» и призвал ее высту-

пить в защиту Кирилла.

9 января Александр ПОДРАБИНЕК позвонил БЕЛОВУ. На вопрос

БЕЛОВА, намерен ли он уезжать, Александр ответил, что он может

решить этот вопрос только совместно с братом.

15 января Христианский комитет защиты прав верующих в

СССР обратился «к мировой христианской общественности» с при-

зывом выступить в защиту Кирилла ПОДРАБИНЕКА и с осуждени-

ем политики заложничества.

В начале февраля ПОДРАБИНЕКИ были вызваны в Электро-

сталь на допрос по делу Кирилла. Пинхос Абрамович ответил на воп-

росы о Кирилле, но протокол подписать отказался. Александр от-

казался отвечать, заявив, что дело инспирировано КГБ и ведется с

нарушением норм УПК.

54

Предварительное следствие по делу Кирилла ПОДРАБИНЕКА

кончилось в феврале.

(ХТС, № 48, 15 марта 1978 г.).

Я намеренно начал историю заложничества с изложения в ХТС.

Сейчас, через десятилетия, можно бесконечно анализировать проис-

шедшее с разных точек зрения. Вспоминать и забывать подробности,

мысленно поддерживать или осуждать поступки действующих лиц,

суживать или расширять спектр сталкивающихся мнений. Предавать

забвению собственные побуждения и мотивы. Или, напротив, припи-

сывать несуществующие мотивы другим. Время и великий нивелир,

и великий обманщик. Когда мы заинтересованы в оценке себя самих,

в оценке других.

Думаю, история заложничества останется в фактах и заявлениях,

зафиксированных в ХТС. Если история вообще пожелает сохранить

такой эпизод. Все же обращусь к личной интерпретации тех событий.

Я воспоминания пишу, а не работу по истории.

Несколько успокоившись за три с лишним десятка лет, на про-

шлое «я смотрю добрей и безнадежней». Мне чудится, будто некий

рок родом из античности сплел тугую веревку. И неумолимо тянул ею

меня и брата к назначенному финалу. На веревке несколько узелков.

Распутай мы их тогда, все могло бы произойти немного иначе. Рок

роком, а человека из событий устранять негоже.

Узелок первый. Итак, 1 декабря 1977 года папе и мне КГБ поста-

вил ультиматум: уезжайте за границу, иначе посадим. Вечером, выло-

вив брата Александра на улице, КГБ повторил ультиматум и для него.

Присоединив условие: уехать могут только все трое, оптом, никакой

розницы. Было ли добавочное условие сочиненной на ходу импрови-

зацией или давней заготовкой, неизвестно. Вечером следующего дня

мы с Сашей встретились на квартире Дмитрия Леонтьева. Состоялся

лаконичный разговор. Привожу его по папиным мемуарам.

«Саша: Ты знаешь условие? Мы должны ехать вместе.

Кирилл: Ты едешь?

Саша: Нет. А ты?

Кирилл: Вопрос бессмысленный, раз ты не едешь, не могу уе-

хать и я.

Саша: А ты хотел бы уехать?

55

Кирилл: После твоего ответа мое желание остается сугубо лич-

ным моим делом, и делиться им с тобой я не буду».

Разговаривать больше стало не о чем, я уехал. Если бы Александр

не заявил в самом начале свое решительное «нет»! Ответил хотя бы

«я уезжать не хочу, но давай все обсудим». Мы могли бы поговорить

по-братски. Выяснить наши точки зрения, объясниться, найти комп-

ромиссы. Или, хотя бы, договориться о намерениях, ближайших дейс-

твиях. Своим «нет» брат отрезал пути к диалогу. Проявив ко мне ве-

ликое недоверие. Возможно, ему думалось, будто я стану просить его

уехать, ставить ультиматум, взывать к чувствам. Если так – то плохо

же он меня знал! В свою очередь, окажись я мудрее, продолжил бы

разговор. Даже ради самого Александра. Но я был молод, упрям и

тоже самолюбив.

Меня не раз потом спрашивали, хочу ли я уехать. Я уклонялся

от ответов. Иногда в форме «смотря по обстоятельствам, там видно

будет». Я не желал давить на брата. Но и давать ему индульгенцию

не собирался. Да я и сам толком не знал! Все дело в цене, желания

меняются с обстоятельствами. Откровеннее всего я был с отцом. Но и

с ним не договаривал до конца. Уж если я щадил брата, то, тем более,

должен щадить родителя. Отец находился в самом трудном положе-

нии, вынужденный делать выбор между двумя сыновьями. Папа меня

поддерживал, подвергая брата жестокой критике. Я, как мог, сдержи-

вал отца, призывая не давить на Сашу. Пусть его совесть будет ему

судьей. Папу такие рассуждения мало устраивали. Он уже видел меня

в уголовном лагере и новое на меня покушение. Мы трое не толь-

ко носим одну фамилию, но и во многом похожи. Теперь уже были...

Папа двенадцать лет тому назад умер.

Существовало еще одно обстоятельство, которое я в разговорах

тщательно обходил. Жена Люба отказалась уезжать со мной и сыном

вместе даже гипотетически. Мол, поедешь один, устроишься, а мы

к тебе приедем. Я хорошо понимал, что, уехав, расстаюсь с семьей

навсегда. Главное, никогда больше не увижу сына, так мало побыв-

шего со мной. Лагерь оставлял шанс, эмиграция – никакого. Так тогда

казалось.

Узелок второй. 6 декабря Александр на пресс-конференции в

квартире А.Д. Сахарова сделал заявление. Во вводной его части со-

общил о шантаже КГБ и ситуации заложничества. В резолютивной

56

части категорически отказался уезжать – «я остаюсь». Заявление мно-

гим очень понравилось, особенно корреспондентам. Звучало по «го-

лосам». Действительно, заявление яркое, громкое. На мой вкус, по-

меньше бы пафоса, слов о бедной и страдающей стране. Но о вкусах

не спорят. По моему разумению, и КГБ вполне хватило бы нечто крат-

кое, в духе «уезжать не собираюсь, и не просите». В конце концов,

само КГБ не требовало публичного ответа. Заявление замечательное,

согласен. После такого вызова КГБ отступить не могло, не теряя лица.

Точнее, физиономии, весьма расплывчатой. Недаром КГБ все время

хочется именовать в среднем роде, вопреки правилам речи.

По-настоящему пагубными оказались дополнительные слова

Александра, что он «согласится уехать лишь в том случае, если его об

этом попросит Кирилл». Тем самым окончательно затягивалась петля

на моей шее, да и на его собственной. Дополнение не соответствовало

всему заявлению не только стилистически, но и по смыслу. Уж если

категорически отказываешься уезжать, то при чем тут Кирилл? Если

принимаешь во внимание возможную просьбу брата, то какое же это

«я остаюсь»?

В мемуарах Александра («Диссиденты») есть любопытный пас-

саж. Он пишет: «Кирилл стал заложником не тогда, когда КГБ объ-

явило, что я могу решать за него его участь, а когда он с этим со-

гласился». Когда, где, каким образом я согласился? Ерунда какая-то...

По-настоящему я стал заложником именно тогда, когда брат поставил

возможность своего отъезда в зависимость от моей возможной про-

сьбы. Тем самым Александр дополнительно заинтересовал КГБ ока-

зывать на меня максимальное давление. Дабы один упрямец наконец

попросил другого упрямца, и тот согласился уехать.

Продолжу заочную полемику. Пора высказаться, уж если ранее

не удалось. Александр в своих мемуарах оценивает свои дополни-

тельные слова на пресс-конференции как кратковременную слабость,

малодушие. Так получается в его системе координат. Я же вижу все

несколько иначе. Та недолгая «слабость» Александра делает ему

честь. «Малодушие» свидетельствует о внезапном, искреннем движе-

нии души. На краткое время его собственные интересы, шантаж КГБ,

чужие мнения отступили. Важнее оказался брат. Хочется так думать.

Саша объясняет свое «дополнение» как уступку давлению окружа-

ющих, родных. Жаль, если в этом все дело. И потом, каких родных?

57

Множественное число здесь совершенно неуместно. Давление мог

оказывать отец, я старательно отмалчивался. И о каком давлении ок-

ружающих может идти речь? С момента объявления ультиматума до

пресс-конференции прошло всего пять дней. Диссидентское сооб-

щество не только не могло разобраться в ситуации, но даже о самой

ситуации не знало. Знал узкий круг людей, включая друзей Алексан-

дра, его поддерживающих.

Сашина форма уступки «если он об этом попросит» крайне не-

удачна. Порядочные люди о таком не просят. Фатальная ошибка – те,

заключительные слова на пресс-конференции. Свою «уступку» Алек-

сандру следовало сделать тогда вечером, у Леонтьева. Но такова при-

рода ошибок: совершив одну, делаешь и другую. Впрочем, как брат

пишет в мемуарах, он со своим малодушием быстро справился.

Разумеется, нам было бы лучше согласовывать наши выступле-

ния. Или сделать совместное заявление. Все-таки приличнее бы вы-

глядело. А то получилась публичная дуэль.

Узелок третий. Как отмечает ХТС, «вокруг нравственной про-

блемы, возникшей в результате ультиматума-шантажа КГБ, возникло

много тяжелых споров». Действительно, диссидентское сообщество

разделилось на «Монтекки» и «Капулетти». Герцога у нас не было, и

чумой никто не грозился. Условно разделю мнения на те, что в подде-

ржку Александра, и другие – в поддержку меня. Условно, поскольку

формы поддержки различались, и промежуточные состояния име-

лись. О многих мнениях известно мне с чужих слов. Например, меня

поддержали Андрей Сахаров и Елена Боннер. Александра поддержа-

ла Татьяна Великанова. Так следует из папиных мемуаров. Отец и

Ирина Каплун предприняли сбор подписей под письмом с кратким

изложением истории заложничества. Многие, в принципе соглашаясь

с заявлением, его не подписали, не желая вносить дополнительный

раскол в демократическое движение. Иные отговаривались неяснос-

тью ситуации. Другие, как Арина Гинзбург, руководствовались лич-

ным отношением к Александру. Без колебаний присоединились к за-

явлению писатели Александр Зиновьев и Георгий Владимов. Но по

разным основаниям. Всех подробностей со сбором подписей не знаю,

уже сидел. Сам текст заявления мне не известен.

В своих мемуарах Александр пишет, что только три человека вы-

казали ему свою поддержку ясно и недвусмысленно: Татьяна Осипо-

58

ва, Игорь Шафаревич и Александр Солженицын. Татьяна при всех за-

явила, что позицию Александра полностью разделяет, и на его месте

поступила бы так же, «решила идти до конца». Нечто вроде такого

места судьба ей предоставила. Татьяну Осипову в 1981 году пригово-

рили к пяти годам заключения и пяти годам ссылки. Далее цитирую

папины мемуары. «Увы, судьба ей уготовила испытание, которого она

не выдержала. Муж ее, Ваня Ковалев, в тюрьме сломался, в разре-

шенной переписке объясняя Тане, что приносит себя в жертву ей, и

склонял на уступки КГБ. Она, в свою очередь, заботясь о нем, состра-

дая ему, вняла его советам. Они вышли с обязательством вести себя

смирно». Иван признался в своем лагерном сотрудничестве с КГБ. По

освобождении супруги сразу же уехали за границу.

О националисте и антисемите Шафаревиче и писать не хочется.

Есть на чье мнение ссылаться...

Александр Солженицын, будучи к тому времени уже за грани-

цей, прислал брату Александру большое письмо, в котором одобрял

его решение остаться в стране. Привожу отрывок из мемуаров Алек-

сандра.

«Письмо Солженицына очень поддержало меня. Но мало кто ре-

шился бы дать такой совет: выбрать не вольный Запад, а тюремный

Восток.

Забегая вперед, скажу, что Солженицына потом мучила совесть

за то его письмо. Вернувшись в 1994 году из эмиграции в Москву, он

через несколько дней позвонил мне и, сокрушаясь, говорил, что очень

переживал за свой совет, что его много лет мучила совесть, потому

что он как бы подтолкнул меня в лагерь. Я возразил ему, что все было

бы так же и без его письма, но он в свое время очень укрепил мой

дух, и я ему за это был и остаюсь благодарен. Все действительно так

и было. Александр Исаевич это, конечно, понимал, но ведь совесть –

явление иррациональное, ее укоры объяснениям не поддаются».

Поступок Солженицына сомнителен не только из-за подталкива-

ния в лагерь брата. Вряд ли Александр Исаевич имел точную инфор-

мацию о ситуации с заложничеством и отдавал себе отчет о последс-

твиях своего одобрения. Поддержкой Александра он и меня подтал-

кивал в лагерь. Кажется, это ему и в голову не пришло. В принципе,

находясь в безопасном далёко, нельзя давать подобные советы. Как

нельзя, будучи на воле, давать советы такого рода заключенному. Дис-

59

сиденты, поддерживавшие брата, имели на то право. Им самим грози-

ла тюрьма. Но не Солженицыну. Не знаю, насколько иррациональна

совесть. Но укоры совести объяснениям поддаются. Если вглядеться

в свои поступки.

Поддержали Александра и его друзья по Рабочей комиссии Ири-

на Гривнина и Вячеслав Бахмин. Ирина Гривнина сама мне говорила:

«Надо оставаться в этой несчастной стране, помогать другим». Ирину

Гривнину арестовали в 1980 году. Она получила пять лет ссылки и,

освободившись в 1985 году, сразу же уехала за границу.

Сурово молчал Бахмин. В моем присутствии. Но и он как-то вы-

молвил: «Надо оставаться». Вячеслав Бахмин был арестован в 1980

году, получил три года лагерей. В конце третьего года ему добавили

еще год, освободился Бахмин в 1984-м. В 1985 году был обвинен в

злостном хулиганстве и приговорен к трем годам лишения свободы.

Но кассационная инстанция переквалифицировала обвинение на бо-

лее мягкое, назначив наказание в виде полугода исправительных ра-

бот по месту службы. Бахмина освободили. Он выдал КГБ обязатель-

ство вести себя смирно и не заниматься политической деятельностью.

Александр разорвал с ним после этого все отношения. А ведь

считал его лучшим другом. Даже сказал как-то о Славе, уязвив отца и

меня: «Вот кто мой настоящий брат». Да, родственников надо выби-

рать себе осторожно...

Безоговорочно поддержали меня Ирина Каплун и ее муж Влади-

мир Борисов. Ирина Каплун погибла в автомобильной катастрофе в

1980 году. В том же году Владимир Борисов уехал за границу.

Сам Александр был арестован в 1978 году и приговорен к пяти

годам ссылки (по ст. 190-прим – распространение заведомо ложных

измышлений, порочащих советский государственный и обществен-

ный строй). В 1980 году, находясь в якутской ссылке, вновь арестован

и по той же статье приговорен к трем с половиной годам заключения

на общем режиме. Освободился в декабре 1983-го. В начале 1984 года

подумывал об отъезде, разговаривал со мной на эту тему.

Важно не только, что мы делаем, но и как мы это делаем и что

при этом говорим. Мне есть, в чем себя упрекнуть. Честнее было бы

не служить в армии. Следовало признать пистолет своим и заявить о

своем праве на самозащиту. Но, по крайней мере, я не говорил гром-

ких слов.

60

Ведь что получается. Вот «пламенная» диссидентка с громкими

речами, уже в перестроечные годы призывавшая всех на баррикады,

дабы послужить делу свободы. А сама, находясь в «спецпсихушке» в

советское время, подписала какую-то бумагу. То ли покаяние, то ли

обещание вести себя смирно. Я нисколько ее не осуждаю, за бумагу.

«Спецпсихушка» в советское время для политзаключенного – самое

страшное место ГУЛАГа. Разве только «красная» крытая (специаль-

ная тюрьма) с ней сравнится. И то я бы предпочел крытую. В конце

концов, отказ от борьбы – личное дело каждого. Дело его совести.

Только не надо забывать о компромиссе, держать его в тайне, демонс-

трируя на людях непоколебимую стойкость. И не надо «хлестаться».

Меньше громких слов!

Вот известнейший писатель. Писатель советский – был членом Со-

юза писателей СССР, печатался в советских изданиях («Новый мир»,

«Литературная газета»). Да и ладно бы... Но, оказавшись за границей,

сразу же публикует «Жить не по лжи», обращая такой призыв к своим

вчерашним соотечественникам. В числе прочего полагая, что честный

человек «не подпишется и не купит в рознице такую газету или жур-

нал, где информация искажается, первосущные факты скрываются».

Можно подумать, что не все советские газеты и журналы были тако-

выми! За исключением разве что «Мурзилки» и «Садовода-любителя».

Получается, покупать газету или журнал нельзя, а публиковаться в них

можно. И при этом быть членом Союза писателей СССР – доброволь-

ной общественной творческой организации, объединяющей професси-

ональных литераторов Советского Союза, участвующих своим твор-

чеством в борьбе за построение коммунизма – как следует из многочис-

ленных редакций устава. Если уж призываешь других к праведности,

выскажись о своем недавнем житии.

А со Славой Бахминым я отношений не порывал, хотя и не дру-

жил. При редких встречах здороваюсь, готов поддержать беседу.

Ныне покойный Леонард Терновский, тоже член Рабочей комиссии,

поддерживал моего брата. Вышел на свободу, подписав какую-то бу-

магу. По освобождении мы оба оказались в Покрове Владимирской

области, за «101-м километром». Леонард заходил в гости, мы играли

в шахматы. Множество политзеков некогда, уступив давлению КГБ,

письменно обязались вести себя смирно или попросили о помилова-

нии. Даже просто написали несколько, ни к чему не обязывающих

61

вроде бы, строк. Я высоко ставлю ничего не подписавших. Но и по-

шедших на компромисс не берусь осуждать. Здесь уместно только

чувство сожаления. Особенно если подписавший демонстрировал не-

когда стойкость и бескомпромиссность. И вел высокие речи.

Итак, 12 декабря я подал документы на выезд. Мной руководили

два желания. Во-первых, отцепиться от колесницы Александра, ре-

шать свою судьбу по возможности самостоятельно. Во-вторых, прием

документов на выезд, а тем более получение разрешения на него, оз-

начали политическую подоплеку всего дела. В своих мемуарах Алек-

сандр пишет про меня, что, «уже получив выездную визу, он намере-

вался публично от нее отказаться». Честно говоря, не помню. Очень

даже возможно. Какие только планы не строились! При понимании

их невозможности. Бессмысленные мечтания, как изящно выразился

один монарх.

Не следует недооценивать врага. Выдать визу и не разрешить

уехать КГБ не мог. Тем самым факт заложничества получал бы, так

сказать, официальное оформление. Дать уехать мне одному, то есть

отступить, КГБ тоже не мог. У конторы оставался единственный вы-

ход: предъявить уголовное обвинение, тем самым найдя и законное

препятствие для отъезда. Следовало собирать котомку с вещами. Ду-

маю, все это понимали.

Мне несколько раз предлагали в частном порядке высказать свое

мнение о моральной стороне создавшейся ситуации заложничества.

Я уклонялся. «Если надо объяснять, то не надо объяснять». Вполне

откровенен был только с отцом – семейное дело. Мои оценки папа

разделял. Теперь пора объясниться.

Сам по себе отъезд за границу ничего бесчестного собой не пред-

ставлял. Только во второй половине года уехали Валентин Турчин,

Кронид Любарский, Татьяна Ходорович. 30 ноября уехали супруги

Григоренко. Это только те, о ком я помню. Никто ничего плохого про

их отъезд не сказал. Возможно, пожалели про себя: «Вот и еще уеха-

ли, нас меньше осталось». Печально расставаться с друзьями, скорее

всего – навсегда. Наверняка кто-то облегченно вздохнул. Мне, напри-

мер, совершенно не хотелось бы увидеть престарелого Петра Григо-

рьевича, столько перенесшего, опять в тюрьме или дурдоме. Какими

бы соображениями борьбы подобное ни оправдывалось. Безусловно,

эмигрировать означало отступить. Уезжали не «за», а «от». Винить ли?

62

Диссиденты образовывали сообщество без командиров и подчи-

ненных. Каждый действовал по личной инициативе, совпадение целей

и методов создавало единство. Что не исключало значения мораль-

ного авторитета. Правозащитное движение не армия. Диссиденты не

солдаты, связанные круговой порукой, присягой и уставом. Никто не

давал никаких обязательств, вступая в борьбу. Никто не вправе винить

прекращавших деятельность. Надо испытывать благодарность за вся-

кое сопротивление режиму, а не упрекать за расставание с режимом.

Пускай такое расставание есть уступка. Шантаж КГБ начинается вов-

се не с официального предупреждения: не перестанете заниматься

антисоветской деятельностью – посадим. Уже наличие политических

статей в УК есть шантаж, обещание тюрьмы. Само существование со-

ветской власти, держащейся подавлением инакомыслия – сплошной

шантаж. А заявления и предложения КГБ, официальные или нефор-

мальные, уже мелочи второго порядка. В вопросе отъезда или продол-

жения сопротивления каждый сам себе судья. При одном безусловном

требовании – не предавать. Непозволительно выезжать, в обоих смыс-

лах, за счет других. Некоторые люди совершенно не приспособлены

к испытаниям. Зачем же требовать от них сопротивления властям? А

если уж они встряли в борьбу, зачем настаивать, мол, идите до кон-

ца? Кроме того, и стойкие, храбрые люди устают. Дурно только, если

человек проявлял активность лишь в надежде эмигрировать, скрывая

в тайне свое желание. Впрочем, человек предполагает, а власть рас-

полагает. Иные, в надежде на Запад, оказывались на Востоке. Изредка

случалось и наоборот.

Иногда вспоминая предателей, сдавших уйму народа, вроде Яки-

ра, Красина, Шихановича, подумаешь: «Ну почему они вовремя не

уехали? Насколько бы лучше и для них, и для других».

Теперь о заложничестве. Допустим, некая банда удерживает плен-

ного и требует выкупа: не заплатите, худо ему будет. Исходить ли из

позиции: переговоров с террористами не веду, уступать давлению не

стану, шантажу не поддамся? Да, если исходить из соображений эконо-

мических, политических, интересов борьбы и целесообразности. Нет,

если считать человека высшей ценностью. Возможно, заложник сам

кричит: «Братцы, да не стою я таких денег!» Все равно следует приго-

товить кошелек. Если хочешь посмотреть когда-то в глаза заложнику.

Единственное условие – не жертвовать одним человеком ради другого.

63

Пример сложнее. Идет война. Подрыв вражеского эшелона при-

ведет к расстрелу сотни заложников. Тяжелая проблема. Наверное, не

стоит ее решать, уютно устроившись в кресле. В мирное время, ничем

не рискуя. Замечу только, проблема существует.

Правозащитники не вели войну на истребление, не стремились к

физическому уничтожению советской власти, государства. Не готови-

ли покушения на партийных лидеров, не планировали взорвать «Лу-

бянку». Их борьба велась ненасильственными методами. В первую

очередь – словом. И победа их заключалась в моральном превосходс-

тве над противником, в оказании примера словом и делом. Само сло-

во и становилось делом. Пренебрежение моральными принципами

означало бы перерождение правозащитного движения, измену делу.

Подобное в России мы уже проходили, да и не только в ней. Главная

составляющая правозащитного движения – признание ценности че-

ловеческой личности, прав и свобод человека. В этом истинный гума-

низм, он же и единственный.

Думаю, брат Александр просто обязан был предоставить мне воз-

можность уехать. В приличной форме, а не «если он этого попросит».

Тогда бы уже я взвалил на свои плечи ответственность за нашу судьбу.

Выражая согласие на отъезд, жертвуя своими интересами ради брата,

Александр не совершил бы ничего бесчестного. Напротив, поступил

бы в соответствии с основным императивом правозащитной деятель-

ности. «Я не поддамся никакому шантажу»! Слишком много чести для

гэбэшников – оценивать правильность своих поступков по их грязной

игре. Допустим, я не люблю овсянку (действительно так). Если КГБ

запретит есть кашу, мне что же, ею питаться? Ну съем одну тарелочку,

возможно, назло врагам и собственному (не чужому) желудку.

Заявление Александра от 6 декабря состоит из двух тем. Тема

первая: «Я родился в России. Это моя страна, и я должен оставаться

в ней, как бы ни было тяжело здесь и легко на Западе». Достойная,

мужественная позиция. Если не принимать во внимание положение

брата заложника. Тема вторая: «Я не поддамся никакому шантажу».

Обе темы в тексте заявления перемешались, эмоциональный напор не

дает возможности сразу темы разделить и оценить по отдельности. В

этом-то и беда громких слов, они затемняют суть.

В своем заявлении «Государственный терроризм» от 26 декабря

я имел право сказать, что не желаю стать слепым орудием шантажа

64

в руках КГБ, использовать созданную ими ситуацию ради себя. Мог

себе позволить исходить из шантажа гэбэшников и противодейство-

вать им. Мог доставить себе удовольствие съесть ненавистную ов-

сянку (сколько потом мне ее досталось, и в отнюдь не фигуральном

смысле). Но, принимая во внимание расчеты КГБ, я не вредил брату.

Первичны отношения между приличными людьми, противодейс-

твия гэбэшникам – вторичны. Иное означает иногда маленькое по-

ражение КГБ, но существенную победу советской власти. Так мне

думается.

Я уже сидел, когда по просьбе отца и брата Белов (гэбэшник, ку-

ратор нашего дела) обещал передать их записку мне в тюрьму. Ори-

ентируюсь здесь на текст ХТС. В записке спрашивалось: «Согласен

ли ты уехать, если не будет необходимости просить об этом Алексан-

дра?» Записки я не получил. А если бы дошла, и я изъявил согласие?

Означало бы это новое «малодушие» брата и его согласие на отъезд?

Или позиция Александра не изменилась, а мой ответ определил бы

только мою позицию? Не знаю.

Со дня ареста я объявил голодовку. Во снах меня преследовал

навязчивый сюжет. Захожу в ресторан и заказываю множество блюд.

Только собираюсь поесть, официантка снова складывает все на под-

нос: «Вам не положено, у вас голодовка!» Я просыпался...

Посетив меня в очередной раз, гэбэшный куратор (другой, не Бе-

лов) заявил: «Да бросайте вы эту ненужную голодовку. Соглашайтесь

на отъезд, напишите брату. И через две недели все рестораны Парижа

к вашим услугам!» Соблазн был велик. Главная моя добродетель –

упрямство, оно же и порок. Я отказался. Кстати, как сообщил Белов

отцу, выездную визу мне дали.

Наверное, я перегрузил свои воспоминания историей заложни-

чества. К сожалению, ни я, ни брат в своих заявлениях не дали мо-

ральной оценки ситуации. Пускай кратко, всего несколькими фраза-

ми, но четко. Это помогло бы диссидентскому сообществу яснее уви-

деть проблему. Следовательно, послужило бы к его пользе.

Наконец расстаюсь с узелками. Хватит их распутывать. Заложни-

чество придумано не вчера и не завтра кончится. Пора собираться в

дорогу. Вперед, читатель, нас ждет тюрьма!

Наша история наделала достаточно много шуму. Как результат,

у нас объявились в США родственники! Стали приходить телеграм-

65

мы и письма. Оказывается, еще в XIX веке семья Подрабинеков из

Вильно разделилась. Кто-то эмигрировал в Америку, изменив фами-

лию Подрабинек на американский лад – Робисон (сын раввина). Наш

предок остался в России. Семейство Робисонов сильно разрослось,

в основном в США. Но отдельные представители обосновались и в

Латинской Америке. Наши родственники, рассеянные по всей тер-

ритории США, люди различных профессий, приглашали к себе. И

выражали нам поддержку. Не только в письмах. Человек 200 клана

съехались в Вашингтоне и провели перед Капитолием демонстрацию

в защиту братьев Подрабинеков. Позже, когда мы оба уже сидели, в

Москву приехал Дэвид Робисон. Представители семей собрались на

совещание и решили послать в СССР своего делегата. Выбрали само-

го-самого – опытного, закаленного, находчивого. «Такой хороший и

наивный человек!» – сказал о нем папа.

В тюрьме я несколько раз получал от отца переводы посланий

американских родственников. Особенно хороши были письма Элиза-

бет Робисон-Тоу, восьмидесятилетней учительницы. Незатейливые,

но исполненные доброты и юмора рассказы об учениках и домашних

событиях, зарисовки природы. С благодарностью их вспоминаю.

В Старом Свете тоже оказывалась поддержка. Помню, в 1986

году, после очередной демонстрации в защиту Виктора Орехова, не-

сколько человек поехали домой к его жене Надежде. Виктор отбывал

новый срок по надуманному обвинению. Решили навестить Надежду

двое членов «ДС», активно защищавших Орехова, папа и я. К нам

присоединился журналист, соотечественник, проживавший в Париже.

Приезжаем, здороваемся, беседуем. Я с Надеждой на «ты», папу она

величает Пинхосом Абрамовичем. Наконец журналист сообразил и

вымолвил:

– Так вы Подрабинеки?

– Ну да!

– А я Виктор Файнберг! Помню, когда-то участвовал в парижской

демонстрации. Стоял с плакатом в вашу защиту, рядом с Кон-Бенди-

том. Ему еще от полиции досталось.

Наконец-то встретились! Виктор Файнберг – бывший политзак-

люченный. Участник знаменитой демонстрации на Красной площади

в 1968 году в связи с чехословацкими событиями. В 1974 году Файн-

берг эмигрировал.

27 декабря мне предъявили обвинение по части 1 статьи 218

УК – хранение огнестрельного оружия. Следователь Рацыгин взял

подписку о невыезде, но разрешил ездить в Москву. На выходе из

ОВД, на крылечке, меня поджидал куратор Белов. Он сообщил, что

условие остается прежним: я могу уехать за границу, но только вместе

с братом. Срок его уговорить – три дня. Мысленно послав Белова куда

следует, отправился домой. Не знаю, по какому адресу отправился

Белов, но за мной увязались его представители – топтуны. Машины,

бригада гэбэшников: все как полагается при плотной слежке. В моем

положении это говорило об одном – близок арест. Следовало торо-

питься, остались некоторые дела. Не откладывая их в долгий ящик,

поехал в Москву.

Тот декабрь был вьюжным. Такой и запомнилась Москва. Серое

ночное небо. Ветер, набирающий силу в проходных дворах. От улич-

ных фонарей тени становились то длиннее, то короче. И за спиной

крались тени, смутные, неотвязные силуэты. Судьба преследует нас,

или мы преследуем судьбу? Зимний ветер доносил грозное дыхание

тюрьмы.

В Москве встретился с друзьями и братом. Пока разговаривал с

Александром, наши топтуны разделились на две партии. И затеяли

игру в снежки. Возвращался домой уже поздно. В пустом вагоне элек-

трички кроме меня и нескольких пассажиров расположилось шестеро

гэбэшников.

В Электростали на привокзальной площади встретил Петра А.,

своего бывшего одноклассника. Он возвращался с работы. Пошли

вместе по пустынным улицам. Следующие за нами шестеро типов

явно Петра обеспокоили, он постоянно оглядывался. «Не волнуйся,

– сказал ему, – это гэбэшники за мной ходят». Кажется, мои слова его

не успокоили. Скорее наоборот.

Следующий день посвятил прогулкам с сыном и встрече с отцом.

Следовало окончательно утвердить шифр в предстоящей переписке.

29-го вечером пошел на переговорный пункт позвонить в Москву. На

выходе из переговорного пункта меня задержали и отвезли в КПЗ.

67

Глава 5

НА ОБЩЕМ РЕЖИМЕ

Мне стало нехорошо. Сказалось нервное напряжение последних

дней и недавно перенесенный миокардит. Сердце работало совершен-

но неправильно. Менты вызвали «скорую». Те что-то вкололи и уеха-

ли. Лучше не становилось. Не будь я под присмотром КГБ, вряд ли

менты очень переживали бы о моем здоровье. На этот раз опять вы-

звали «скорую», и меня отвезли в городскую больницу. Расположился

барином, один в палате. Правда, с подселенцем, конвойным ментом.

Другой мент в коридоре. На следующий день охрана сменилась, и в

палате оказался спокойный пожилой милиционер. Он явно мне со-

чувствовал, и мы мирно беседовали.

Вечером в окно ударился снежок. Вскарабкался на подоконник.

По колено в сугробе рядом с елочкой стоял отец. Побеседовали жеста-

ми. Сообщил о голодовке. В ответ увидел, мол, об аресте и голодовке

уже известно, «голоса» передают. Наконец, минут через десять, ми-

лиционер вымолвил: «Ну хватит, Кирилл, поговорили». В следующий

вечер опять снежок в стекло. Разговора не получилось, не дала новая

ментовская смена.

То ли 1-го, то ли 2-го числа меня отвезли в ОВД, вскоре посадили

в «воронок» и повезли в Москву. Стоял чудесный зимний день. Мороз

и солнце.

Пока катит «автозак», позволю себе лирическое отступление.

Воспользовавшись кое-где своими прошлыми публикациям. Речь

пойдет о тюрьме той, тридцатилетней, давности. Тюрьма меняется.

Меняется и быт, и некоторые прописные правила. Но кроме фор-

мальных тюремных правил, простых правил общежития, существу-

ют и другие. Это общие устойчивые арестантские правила, принци-

пы, определяющие дух тюремной жизни, а не только ее букву. Не по-

няв и не приняв их, нельзя стать настоящим арестантом. Они плохо

формализуются на вербальном уровне. Конечно, можно составить

68

некий ряд положений. Например, с приличного зека спрашивается

не только за то, что он сделал, но и за то, чего он не сделал. Или:

если за человеком не известно плохого – значит, он человек при-

личный. Но как важен контекст в тюремной жизни! В тюрьме, как

нигде, человек – это звучит гордо. Неподготовленный сиделец легко

попал бы в непонятку, лишь поверхностно усвоив две вышеизло-

женные максимы. Кто приличный зек, как его определить? Быстрее

и глубже вникнуть в суть тюремной жизни и есть задача первосте-

пенной важности для первоходочника.

Итак, приехали, «Матросская тишина». Ворота открываются... На

них не написано «оставь надежду всяк сюда входящий». И зря, очень

хорошее напоминание. Для выбора сильной позиции полезно себе

сказать: «Я уже умер для воли, тюрьма мой дом». И тогда умерший

может воскреснуть. Я не Вергилий. Но, наверное, каждый сотый наш

соотечественник – посетитель ада: сидел, сидит или будет сидеть.

С чего начинается тюрьма? С запаха. Чем пахнет тюрьма? Махо-

рочным дымом, жженой газетой, потом, ветхим матрасом (100 чело-

век на нем умерло!), ржавыми решетками, сырым цементом, извест-

кой, всепроникающей затхлостью. Единственный, неповторимый, па-

мятный до боли запах. Через много-много лет я вновь посетил «Мат-

росскую тишину», уже защитником по уголовному делу. Кабинеты

следственных действий далеки от тюремных камер. Но запах тюрьмы

добрался до меня и ударил в душу.

Поместили меня в камеру № 224, для голодающих. В советские

времена разделение по режимам строго соблюдалось. Исключения

случались для голодающих или на больничке. В нашей камере нахо-

дилось несколько человек. Из них двое ранее сидевших. В разгово-

рах проскальзывала небесполезная информация о лагерях. Замкнутое

пространство предрасполагает к конфликтам. С одной стороны, хро-

нический голод повышает раздражительность. С другой стороны, го-

лодающие обессилены и вялы. Серьезных стычек не было.

Кстати о конфликтах. В тюрьме жесткие, иногда жестокие по-

рядки. Но оправданные. Тюремное сообщество долгое время выра-

батывало правила, необходимые для выживания заключенных в экс-

тремальных условиях – голода, холода, репрессий администрации,

произвола тюремщиков. Именно враждебность администрации в пер-

вую очередь мобилизует тюремное сообщество на выработку и соб-

69

людение арестантских принципов. В этом залог выживания самих зе-

ков. Произвол, беспредел, тем более немотивированное коллективное

насилие в тюрьме караются. Просто так в тюрьме никого не тронут.

Соблюдай правила, и все будет путем. Что, естественно, не отменяет

необходимости постоять за себя в случае частных, индивидуальных

конфликтов.

Все приличные арестанты в тюрьме имеют равные права (кста-

ти, и обязанности). Но и «неприличные» арестанты имеют некоторые

права, и произвол по отношению к ним не допускается. Разумеется,

хватает и отступлений от общих правил. Но все же они составляют

каркас тюремной архитектуры. Недостаточная прочность каркаса

или, напротив, излишняя консервативность правил грозит обвалом. В

виде лагерных войн, появления множества «красных» (контролируе-

мых администрацией) зон.

Два существенных момента. Чем больше жизненный опыт зеков,

чем больше они сидели, тем крепче в тюрьме правила. Беспредела

больше всего у малосрочников и на малолетке. Второй момент – раз-

меры жизненной территории. В лагере больше возможностей разо-

йтись, чем в камере. Легче найти оружие, какую-нибудь заточку, что

является сдерживающим фактором. Если один и тот же контингент из

лагеря перевести в «крытую», конфликтов, междоусобиц станет боль-

ше. При прочих, допустим, равных условиях. Привычка соблюдать

арестантские правила, эти нормы тюремной морали, накладывает от-

печаток на сидевших. На воле, для обывателя, никогда не сидевшие

отморозки опаснее матерых рецидивистов. Тюрьма и воля – сообща-

ющиеся сосуды, обменивающиеся между собой людьми, традиция-

ми, культурой. Не стоит идеализировать тюремный мир, но кое-что из

него позаимствовать для воли полезно.

При голодовке самые трудные первые четыре – шесть дней. Затем

чувство голода притупляется. Организм, словно сообразив, что пищи

больше не предвидится, перестает столь яростно ее требовать. Вклю-

чаются древние механизмы выживания, организм перестраивается на

иной лад. Положение голодающего приближается к состоянию боль-

ного. Действительно, животные (особенно хищники) и человек при

болезнях экономят энергию. Поиски корма приводили бы к напрас-

ной ее трате. Поэтому и голод, повелевающий пищу искать, мучает

немного меньше.

70

Принудительно кормить начали на седьмые сутки. Несколько мен-

тов крепко держат, фельдшер лезет в рот с зондом. Процедура мучи-

тельная, и зубы могут поломать. Вскоре пошли на взаимные уступки.

Ментам в лом со мной возиться, а самому зонд глотать легче. Скоро я

наловчился его глотать как пилюлю, подобно всем голодающим. Что

делать, вся жизнь и умирание есть компромисс... Но и глотание зонда

происходило лишь при контрольных посещениях начальства. Обыч-

но фельдшер просто предлагал выпить из миски калорийного пойла.

Состоящего из бульона, манной каши, сахара, соли, редких волокон

мяса, масла и еще бог весть чего. Ничего вкуснее этой отвратитель-

ной бурды я в жизни не ел. Не считая черного хлеба с солью в ШИЗО

(штрафных изоляторах) и карцерах. Кормили раз в день, вечером. Ми-

нут через пятнадцать после приема миски по телу разливается тепло.

Начинается с вечно зябнущих ног. Еще немного, и погружаешься в

благостное состояние. Часа через два оно проходит. Регулярное, но

недостаточное питание разжигает аппетит, обостряет чувство голода.

Желудок требует наполнения, твердой пищи.

Однажды при походе в баню мы ухитрились достать сильно за-

плесневевшую буханку черного хлеба. Которую и съели по возвраще-

нии в камеру, без зазрения совести. И без последствий для желудка.

Нормальному человеку та плесень, верно, дорого обошлась бы.

У ментов разжиться чем-нибудь не удавалось. На дверь и кор-

мушку камеры дополнительно навешивались висячие замки. Клю-

чи – у дежурного офицера.

Нет худа без добра. Через месяц голодовки у меня полностью

сошла бородавка с пальца руки. Организм поглотил ее как ненуж-

ный элемент. Эффективный метод сведения бородавок, очень реко-

мендую.

День начинался с гимна Советского Союза из радиоточки. Я си-

дел под эту музыку в тюрьме и сейчас при ее звучании вставать не

собираюсь. До вечерней «шлюмки» (миски) далеко, чем заниматься?

Спать и читать. Я не отказывался от умственной пищи, а книги нам

выдавали. Но странное дело. Вот, например, молодой здоровый па-

рень в обычной камере. И ларек у него есть, и передачи. На чем оста-

навливается его взгляд в книгах? Правильно, на сценах любви и секса.

Недаром говорят: кто о чем – а вшивый о бане. Внимание голодающе-

го всегда чутко к теме пищи. Читаешь книгу, и невольно пристальный

71

интерес вызывают описания еды, пиров, обедов. При голодовке, по

пословице: «жить будешь, а ... нет». Настоящего голодающего сексу-

альные фантазии не посещают, только гастрономические.

Иногда мы выходили на прогулки. Представляя собой, наверное,

жалкое зрелище. Зима, холодно, и бледные доходяги. Впрочем, кар-

динального истощения не наступало, мы не работали. Позже я видел

настоящих доходяг. На лагерной больничке, куда они попадали от не-

посильной работы и скудного питания. Как в фильмах о фашистских

концлагерях, живые скелеты, видны черепные швы.

При сухощавом телосложении, я относительно легко переносил

голод. Труднее всего приходится людям тучной комплекции. Такой

вот парадокс.

Вообще голод непременный спутник зека, воюющего с адми-

нистрацией. Карцеры, ШИЗО, ПКТ (помещение камерного типа на

зонах), крытые. Отъесться можно только в следственном изоляторе.

Если не объявлял голодовки.

Через полтора месяца «лепила» (врач) предложил мне перевод

на больничку. Но с условием на время лечения прекратить голодовку.

Медчасть «Матросской тишины» отличалась в те времена некоторой

пристойностью. Там действительно иногда могли оказать медицинс-

кую помощь. Сердце нуждалось в лечении, и я согласился.

Дней десять пролежал на больничке. Кажется, самым сильным

лекарством стала еда. Затем меня выписали и перевели в общую каме-

ру. Я сразу же возобновил голодовку. Нелегко далось решение. Пси-

хологически очень трудно вновь обрекать себя на голод после корот-

кого перерыва. Возможно, администрация именно на это и надеялась,

предлагая подлечиться.

В большой шумной камере находилось человек шестьдесят. В ос-

новном, молодые московские ребята. Кто за угон автомобиля, кто за

драку, иные за фарцовку и т.п. С серьезными, «тяжелыми», статьями

содержали в камерах поменьше. Мне, как голодающему, отвели до-

стойное место. На шестой день вновь перевели в 224-ю камеру.

Помню популярную песенку, часто звучавшую по радио в то вре-

мя. С назойливым припевом «раз ступенька, два ступенька – будет

лесенка, раз словечко, два словечко – будет песенка». С тех пор эта

«лесенка-песенка» прочно ассоциируется у меня с «Матросской ти-

шиной». Тюрьма интересна с наступлением темноты. Если жалюзи

72

на окне немного раздвинуты, любопытно смотреть на внутренний

двор, уцепившись за решетку. Тюрьма живет своей самодостаточной

жизнью. Сквозь решетки пробивается неяркий свет. Шумят большие

камеры. Внезапно в неясный гул врываются одинокие крики. Како-

го-то бедолагу закатали в «резинку» (смирительную рубашку). Ус-

тав, бедолага замолкает. Потом опять крики. Через часок наступает

относительная тишина. Она нарушается тонким голосом: «Тюрьма,

тюрьма, дай мне кликуху!» Это юного зека сокамерники подбили на

обретение клички, или он сам по глупости навязался.

– Орел, – предлагают со взросляка.

– Каждая птица на ... садится, – кричит подкованный малолетка.

– Атос! – кричат ему.

– Не тот, что дерется, а тот, что ...! – вопят с другой камеры.

Народ веселится. Наконец малолетка угомонился. Становит-

ся слышен диалог двух перекликающихся камер о чем-то деловом.

В тюрьме говорят не на русском языке, а на туземном. Приведу

вступительную часть к своему «Краткому пособию по уголовному

жаргону».

«Данное пособие основывается на материале собранном соста-

вителем за 1977 – 1983 гг. на общем, строгом, тюремном режимах, а

также при общении с заключенными особого режима. Задача посо-

бия – помочь ориентироваться в уголовном жаргоне.

Уголовный жаргон – явление живое, постоянно развивающееся.

Если язык возможно сравнить с морем, то уголовный жаргон – это река,

меняющая русло. Две причины обусловливают изменение жаргона уго-

ловного. Первая – это необходимость жаргона быть непонятным для

непосвященных. Арестантская жизнь является существованием в усло-

виях конфронтации с охранниками, надзирателями, администрацией.

Представьте, например, коридор в тюрьме. По обе его стороны ряды

камер, по коридору ходит надзиратель. Заключенный кричит в каме-

ру напротив, предположим, 11-ю; происходит примерно такой диалог:

«Один, один – Говори! – Как у вас с музыкой? – Есть децила. – Подго-

ните по возможности, болеем. – Подтяните сапоги. – Ништяк, расход!».

В переводе на обычный язык получится: «Одиннадцатая камера! – Мы

вас слушаем. – Нет ли у вас чая? – Есть немного. – Пошлите сколько

можете, мучаемся без чая. – Позовите надзирателя, он передаст. – Хо-

рошо, благодарим, до свидания!».

73

Первый диалог на одну треть короче второго, лаконичнее. Но

главное – он непонятен. Конечно, старый надзиратель, если услышит

такой разговор, поймет, о чем идет речь. Но ему спокойней, не выда-

ется его готовность оказать услугу. Даже если он и понимает жаргон,

то его начальник-то не поймет. Но, возможно, надзиратели только и

рады поймать на чем-нибудь заключенных. Тогда разрабатываются

особые термины, своего рода жаргон в жаргоне, получается нечто

вроде следующего: «Эта! – Говори! – Скучно без радио. – Починим. –

Сделайте копытным! – Расход!». Копытным в данном случае означает

«конем» – особым приспособлением.

Возможно, через какое-то время уже «поджаргон» станет на мес-

то жаргона. Случится это в результате длительного использования

выражений, их расшифровки для непосвященных. Так, например,

слово «малина», попав в язык чуть ли не литературный, исчезло из

жаргона. Его заменило «блат-хата».

Вторая причина быстрого развития жаргона заключается в его

потребности быть многозначным и одновременно лаконичным. Жар-

гон не может бесконечно разрастаться, это неудобно для пользования.

Он станет трудно запоминаемым, появятся разночтения. Следова-

тельно, каждое выражение должно быть многозначным, идет посто-

янный отбор наиболее точных, лаконичных и вместе с тем многознач-

ных словесных конструкций. Их смысл зависит от темы, интонации,

условий разговора.

В заключение необходимо добавить, что уголовный жаргон не-

льзя изучить не только по данному пособию, но и по любому словарю.

Это все равно что попытаться выучить иностранный язык, пользуясь

одним лишь словарем. А жаргон в определенном смысле еще более

трудно изучаем: можно его знать и не уметь применять на практике.

Конечно, как и любой язык, уголовный жаргон лучше всего изучать в

общении с говорящими на нем, то есть на родине языка. Но подавать

такой совет затруднительно».

Настоящий арестант старается обжить любое, даже предостав-

ленное на краткое время, жизненное пространство. В этом прояв-

ляется его стремление использовать ситуацию с выгодой для себя

и других. Тюрьма, как сложная система, сильна коммуникациями

между ее подсистемами, информированностью, каналами связи.

Начальство, желая ослабить зеков, старается разъединить их, пре-

74

сечь общение, дезинформировать. Жаргон для расширения тюрем-

ных возможностей незаменим.

Следователь Рацыгин являлся ко мне в тюрьму два раза. На пер-

вом же допросе я отказался от любых показаний. И посоветовал Ра-

цыгину не тратить напрасно время и силы, больше ко мне не приез-

жать. Не приехать на закрытие дела он не мог. С материалами дела я

ознакомился, но протокол подписать отказался. За все время следс-

твия я не подписал ни одной бумажки. Зачем? Если для следователя

знание – сила, то его незнание – его бессилие. Для того и существует

следствие, чтобы узнать или изобрести достаточно для обвинитель-

ного заключения. Так зачем помогать следствию в его работе, давать

показания? Губит подследственного в первую очередь доверие следс-

твию, надежды на выяснение истины, помноженные на безудержное

стремление поскорее вырваться на волю. Если человек невиновен.

«Расскажите, как все было, мы разберемся и вас сразу же отпус-

тим!» Сколько человек сами себе сотворили срок! Вместо того, чтобы

благодушно ответить: «Я никуда не тороплюсь, здесь интересно. Вы

уж сами поработайте, нарисуйте картину происшедшего. Потом, на

суде, сверим впечатления». Если же человек виновен, рекомендации

излишни.

Адвоката я тоже видел раза два, но с удовольствием. Получил вес-

точки от родных и друзей. Передал на волю некоторые новые стихи.

В начале марта перевезли в Ногинск. В небольшую и уютную

тюрьму. Она примечательна своим соседством с памятником Ленину

неподалеку. Вождь коммунизма повелительным жестом указывает на

тюрьму: «Верной дорогой идете товарищи!».

Утром 14 марта повезли на суд в Электросталь. Провезли мимо

моего дома. Я проследил взглядом за окнами, балконом. Машина по-

вернула за угол, и дом скрылся из виду на долгие годы.

Доставили в КПЗ. Там встретил Седого, парня из нашего двора.

Ему только что дали второй срок. Поговорили о ребятах. Наш двор

отличился, многие попали в тюрьму. На прощание Седой выразился

в том смысле, что я поддержу репутацию нашего двора. На том рас-

стались.

Перед зданием суда увидел из воронка небольшую толпу. Знако-

мые лица, приветственные возгласы. О суде поведает текст из «Хро-

ники текущих событий» (с сокращениями).

75

Суд над Кириллом Подрабинеком

14 марта народный суд г. Электростали Ногинского р-на Москов-

ской области рассмотрел дело Кирилла ПОДРАБИНЕКА (1952 г.р.),

обвиняемого по ч. 1 ст. 218 УК РСФСР («...хранение, приобретение,

изготовление ... огнестрельного оружия /кроме гладкоствольного

охотничьего/, боевых припасов ... без соответствующего разреше-

ния»). Председательствовал судья КЕРНОСОВ, обвинитель – проку-

рор ЧИЖОВ, защитник – адвокат ПЛОТКИН.

На суд пришли около 40 друзей и знакомых подсудимого. Перед

началом заседания всех впустили в зал № 2. Через некоторое время

объявили, что здесь будет рассматриваться другое дело. Однако пе-

ред дверью зала № 1 уже стоял плотный кордон милиции и «штат-

ских».

На вопрос судьи: «Подсудимый, у Вас имеются возражения про-

тив состава суда?» – ПОДРАБИНЕК ответил: «Да, я возражаю про-

тив состава суда в целом. Мое дело сфабриковано КГБ, я являюсь

заложником его. В знак протеста я с первого дня ареста по сегод-

няшний день держу голодовку. Кроме того, на суд не допущен никто

из моих друзей. Я не доверяю ни одному суду Советского Союза».

Суд отклонил отвод К. ПОДРАБИНЕКА.

Согласно обвинительному заключению, К. ПОДРАБИНЕКУ инк-

риминируется «незаконное приобретение пистолета для подводной

охоты и боеприпасов». Имеются в виду пистолет для подводной

охоты и 127 мелкокалиберных патронов, изъятые 10 декабря 1977

г. на обыске на железнодорожном переезде, где работал тогда К.

ПОДРАБИНЕК, и два мелкокалиберных патрона, изъятые 14 октяб-

ря 1977 г. на обыске на квартире К. ПОДРАБИНЕКА (Хр. 47). В обви-

нительном заключении также сказано: «Баллистическая экспертиза

установила, что доставленный ей пистолет для подводной охоты

марки ППО за № 898 типа гладкоствольных ружей содержал кап-

сюль «жевело» с 5 г пороха и мелкокалиберный патрон. Пистолет к

огнестрельному оружию не относится и для стрельбы в воздушной

среде не пригоден, но при определенных условиях возможны одиноч-

ные выстрелы в воздухе... Следствием установлено, что пистолет

приобретен подсудимым в 1977 г. Подсудимый Кирилл Подрабинек

на следствии отказался давать показания, на вопросы не отвечал и

протоколы не подписывал».

76

На вопрос судьи: «Вы признаете себя виновным?» – К. ПОДРА-

БИНЕК ответил: «Виновным себя не признаю. На все вопросы суда

отвечать отказываюсь, потому что дело сфабриковано КГБ в от-

вет на отказ брата уехать за границу. Я взят заложником, чтобы

заставить брата уехать».

В дальнейшем К. ПОДРАБИНЕК ни на какие вопросы не отвечал.

В качестве свидетелей в суде были допрошены сослуживцы К. ПОД-

РАБИНЕКА, его отец П.А. ПОДРАБИНЕК и брат Александр ПОДРА-

БИНЕК, Л. ИВАНОВА (Хр. 47), Т. ЯКУБОВСКАЯ (Хр. 47).

Прокурор потребовал приговорить К. ПОДРАБИНЕКА к 3 годам

лагерей. В своей речи он, в частности, сказал: «Все рассуждения, вы-

сказывания, высказанные подсудимым Подрабинеком и его братом

Александром, абсолютно никакого отношения к данному делу, к сегод-

няшнему делу и, в частности, к обвинению не имеют. ...Разговор о яко-

бы подброшенных патронах (на обыске 14 октября 1977 г. – Хр.) – это

детский лепет. Нет оснований ему верить. Какой смысл был подбра-

сывать патроны на втором обыске, когда это можно было сделать

на первом?».

Адвокат в своей речи обратил внимание суда на то, что прина-

длежность подсудимому пистолета и патронов, найденных в путе-

вой будке, не доказана; пистолет для подводной охоты продается

свободно, без специальных разрешений, и его приобретение не может

считаться незаконным, а сам пистолет не является огнестрельным

оружием; на баллистическую экспертизу пистолет был передан с

вложенными в него капсюлем и патроном, но в протоколе обыска от

10 октября 1977 г. не отмечено, были ли в пистолете капсюль и пат-

рон, таким образом, кто и когда заложил их в пистолет, неизвестно

и судом не исследовано. В конце своей речи адвокат сказал: «Нет ни-

каких доказательств – ни прямых, ни косвенных,– подтверждающих

виновность моего подзащитного. На этом основании я считаю необ-

ходимым прекратить возбужденное против него дело и освободить

его из-под стражи».

В последнем слове К. ПОДРАБИНЕК сказал: «Как я уже говорил,

это дело сфабриковано КГБ. Оно имеет политическую подоплеку, за

которую меня не хотят привлекать к ответственности. По сущес-

тву, это дело – политическое, но его выдают за уголовное. Это испы-

танный прием КГБ. Он применялся, в частности, в отношении Льва

77

Александровича Рудкевича (Хр. 45, 46 – Хр.), Феликса Сереброва (Хр.

47 – Хр.). Власти боятся инакомыслящих и выдают их за уголовных

преступников. Дело считается открытым, но сделано все возмож-

ное, чтобы избежать гласности».

Суд приговорил Кирилла ПОДРАБИНЕКА к 2,5 годам лагеря об-

щего режима. Московский областной суд оставил кассационную жа-

лобу адвоката ПЛОТКИНА без удовлетворения.

Начало срока (дата ареста – см. Хр. 48) – 29 декабря 1977 г.

(ХТС, № 49, 14 мая 1978 г.).

Как я впоследствии узнал, КГБ первоначально планировал дать

два с половиной года «химии» (работы на стройках народного хозяйс-

тва). Информация шла от Виктора Орехова. Тогда и родился замысел

раздать иностранным корреспондентам запечатанные конверты с со-

общением об уже заранее известном приговоре. На конверте предпи-

сание: вскрыть после суда. Все дело испортил Владимир Борисов. Ре-

шив похвастаться информированностью, он вслух на улице сообщил

«корам» о предстоящем сроке. Сработала прослушка, и КГБ заменил

химию на общий режим. Не знаю, как бы сложилась моя тюремная

судьба, начни я с химии. По правде говоря, так начинать тюремную

карьеру было бы несколько «стрёмно» (не совсем прилично).

После суда снял голодовку. Повидал на общем свидании отца и

сестру Сусанну. Недели через три отправился этапом в Сибирь через

пересылку на Красной Пресне. Без особых приключений приехал в

Тобольск на общую зону.

Сейчас я уже не совсем хорошо помню всю последовательность

тогдашних событий. ШИЗО, голодовка, выход на зону, опять ШИЗО

и, кажется, опять голодовка. В памяти запечатлелись многие картины,

но не сама их последовательность. Да и легко запутаться при таком

обилии ШИЗО и голодовок. Поэтому для начала обращусь к «Хрони-

ке текущих событий» (с сокращениями).

Кирилл ПОДРАБИНЕК (суд – Хр. 49) с середины мая отбывал

наказание в Тобольске, учр. ЯЦ-34/16-Д. 12 июня он получил 15 су-

ток ШИЗО. ШИЗО по 15 суток повторялось вслед за этим, види-

мо, дважды и без перерывов. Причиной наказания послужили отказ

ПОДРАБИНЕКА от работы (он отказался выполнять лишь непо-

78

сильную работу, т. к. болен миокардитом) и «антисоветские вы-

сказывания» (Кирилл рассказывал о своем деле тем, кто этим ин-

тересовался). В ШИЗО Кирилл объявил голодовку.

23 июля Тобольский народный суд вынес решение о переводе К.

ПОДРАБИНЕКА в тюрьму. Основания – те же, что и при помещении

в ШИЗО. После суда Кирилла продолжали держать в ШИЗО.

За все время, проведенное К. ПОДРАБИНЕКОМ в лагере, ему не

дали ни одного свидания. Администрация ссылалась на то, что он

постоянно находился в ШИЗО. 26 августа к Кириллу приехал отец

П.А. ПОДРАБИНЕК. Он заявил начальнику лагеря майору ХВОСТО-

ВУ, что не уверен, жив ли его сын, т. к. получил от него лишь одно

письмо в июне, и просит разрешения хотя бы на несколько минут

увидеть его. ХВОСТОВ дал П.А. ПОДРАБИНЕКУ пятиминутное сви-

дание с сыном. Кирилла привели из ШИЗО. Он выглядел крайне исто-

щенно. Оказалось, что он уже 50-е сутки держит голодовку.

В сентябре и октябре П.А. ПОДРАБИНЕК пытался выяснить,

где находится Кирилл. 15 сентября ХВОСТОВ ответил на его теле-

грамму: «Пока неизвестно, по прибытии сообщат». На другой теле-

графный запрос информационный центр Тюменского УВД 11 октября

ответил, что ПОДРАБИНЕК числится в том же лагере. П.А. ПОД-

РАБИНЕК обжаловал действия лагерной администрации в ГУИТУ

МВД СССР. Ответил ему начальник УИТУ Тюменского УВД ШЕР-

КО: «Ваш сын в настоящее время продолжает отбывать наказание

в учреждении ЯЦ-34/16 г. Тобольска. За проявленную халатность ра-

ботник, давший неверный ответ Вам, строго предупрежден. ...Разъ-

ясняю, что трудовое воспитание заключенных в исправительно-тру-

довых учреждениях осуществляется с учетом состояния здоровья и

по рекомендациям врачей. Нарушений закона со стороны админист-

рации учреждения в отношении условий содержания Вашего сына не

установлено».

В конце ноября К. ПОДРАБИНЕК прибыл в тюрьму в г. Елец Ли-

пецкой обл. (учр. ЮУ-323/СТ-2).

(ХТС, № 51, 1 декабря 1978 г.).

Разумеется, и ХТС не всегда точна. Оно и понятно. Не всегда я

лично писал письма для нелегальной отправки (не через лагерную ад-

министрацию, как предписано). Иногда письма к отцу составлялись с

79

моих слов. К примеру, кто-то выходит из ШИЗО, и я прошу этого «ко-

го-то» поговорить с моим приятелем на зоне. Тот уже пишет и переда-

ет письмо для отправки по секретному (насколько возможно!) адресу.

Отец, получив послание, составляет текст для ХТС. Затем сообщение

редактируется. Накладки неизбежны.

Правда, на Тобольской зоне я никому ничего не доверял. Зона, если

и не красная, то сильно розовая. Обилие стукачей. Более половины кон-

тингента состоит в СВП (секции внутреннего порядка). То есть ссу-

чившийся элемент, поддержка лагерной администрации. Есть немного

«отрицаловки», но и та сомнительная. В основном «пацаны» из мес-

тных, пользующиеся близостью к месту проживания. Им проще под-

купать ментов, получать «грев» (деньги, чай, продукты и т. п.) с воли.

«Местнота» чужаков сторонится, ни поддержки последним, ни участия.

Обычная картина. Вообще зоны общего режима какие-то ненастоящие.

Сидящие в первый раз опыта не имеют, понятия искаженные, арестант-

ские принципы усвоены поверхностно. Общая зона может оказаться

очень большим испытанием. И все же общая зона оставляет ощущение

ненатуральности, неправильности по сравнению с тюремным миром в

целом. Пускай и в нем много неправильного, но оно и понимается как

неправильное, как отступление. В отличие от общей зоны, где сама не-

правильность и есть норма. Если и не всегда, то слишком часто.

Лагерное начальство сильно обеспокоилось прибытием на зону

антисоветчика. Так сказать, квалифицированного. Поскольку нена-

висть к советской власти среди зеков всеобщая. Беспокойство мен-

тов оказалось обоснованным. Нет ничего глупее, чем вести анти-

советскую пропаганду среди зеков, и без того к советской власти

враждебных. Но рассказывать о своем деле я не стеснялся, если ин-

тересовались.

Основным производством в ИТК (исправительно-трудовой коло-

нии) являлась выделка кирпичей. Работа адская, жаркие печи. Бедо-

лаги, на такую работу попавшие, целый день таскают кирпичи. Под

надзором надсмотрщиков – козлов. Не стесняющихся подгонять рабо-

тяг пинками. И до тотального мордобоя доходит. Эти забитые, вечно

чумазые зеки медленно доходили от тяжкой работы и недостаточного

питания. Протестовать они не смели. Козлы на зоне, поддерживае-

мые администрацией, реальная сила. Пойти против означало войну

с администрацией. С ее последствиями: ШИЗО, ПКТ, стычки с коз-

80

лами. С перспективой «раскрутки» – нового срока. Впрочем, к печам

администрация ставила народ посмирней. Стараясь сразу обломать

новичков. Стерпит, значит и дальше на нем можно ездить.

Не только от такой работы, но и от подсобной, я, естественно,

сразу отказался. Мол, здоровье не позволяет. Да еще несколько раз

громко заявил, что с произволом администрации придется разобрать-

ся. Разумеется, начальству донесли. Сразу меня в ШИЗО не водво-

рили. Очевидно, менты консультировались с кем-то. И только потом

дали 15 суток штрафного изолятора за «отказ от работы». Я сразу же

объявил голодовку.

Голодовки в тюрьме держат нечасто. Во-первых, это тяжкое ис-

пытание. Во-вторых, не принято девальвировать значение голодовки,

прибегать к ней по пустякам. Таково негласное правило, коллектив-

ное тюремное мнение. Но оно не имеет императивного характера.

Каждый сам волен определять, когда и по каким причинам ему де-

ржать и заканчивать голодовку. Если она индивидуальная, а не «об-

щаковая» (коллективная). Голодовка – сильное обоюдоострое оружие,

форма протеста, сопротивление власти. Очень важна ее цель. Что зек

требует от ментов, чего добивается? В предельном своем значении

голодовка есть медленное самоубийство, выбор в пользу смерти. Это

ультиматум тюремщикам: вы держите меня здесь, пищу доставляете

вы, моя жизнь зависит от вас, и вы отвечаете за мою смерть. Вот по-

чему голодовка на воле сомнительное мероприятие.

Я не объявил сухую голодовку, но восемь дней ничего не пил.

Так быстрее «доходишь». Поместили сначала в общую камеру с де-

сятком других штрафников. В первый же день произошла стычка с

одним из них. Нас разняли. Позже я узнал: кум (начальник опера-

тивной части) подговаривал избить антисоветчика в ШИЗО. Но у

большинства хватило совести не идти на поводу у кума. Тем более

что наезд на голодающего – серьезный «косяк». На девятый день

перевели в одиночку. Признаться, я не в восторге от своего поведе-

ния в первое посещение ШИЗО. Но был зеленым новичком, только-

только поступившим в лагерь.

Летом в хате холодно из-за сырости. Ослабленный организм пос-

тоянно зябнет. Сидишь на вделанном в пол «пеньке», деревянной ко-

лоде. Тускло светит лампочка. Как лучше сохранить тепло? На теле

только легкий хлопчатобумажный костюм, наподобие рабочей спе-

81

цовки. Оказывается, надо максимально утеплять плечи и голову. Кур-

тку застегиваешь на все пуговицы и одеваешь на голову, как накидку.

Мерзнет живот, надо скрючиться. Сидишь на одном тапочке, на дру-

гой ставишь ноги. Тело немного согревается дыханием. Импровизи-

рованное одеяло препятствует утечке тепла.

Погружаешься в забытье, время перестает существовать. Созна-

ние не фиксирует ни мыслей, ни картин. Как легкие облака, проносят-

ся неясные виденья. Вот так же, в вечных сумерках античного Аида,

тени умерших витают над полями асфоделей. Без мыслей, без жела-

ний. Лишь смутно припоминая прошлую жизнь.

Все дело в недостаточном питании мозга. Иногда выходишь из

транса. Чтобы размяться и устроиться поудобнее. Утром и вечером

дают по кружке кипятка. Согреваются внутренности и душа.

На пятнадцатые сутки пожаловал кум с предложением: я снимаю

голодовку, меня выпускают, предлагают работу полегче. Я временно

победил. Сводили в баню. Ошеломил солнечный день, поразила зеле-

ная трава во дворике.

Зачем я держал голодовки? Для чего объявлял ту первую, после

ареста? Ведь не отпустят из тюрьмы по такому поводу! Но я доказал

себе и власти, что не боюсь голода и всегда могу сопротивляться до-

ступными мне способами. И лагерное начальство в том убедилось.

Тем более, насколько мне известно, что голодовки отмечаются в деле

заключенного.

У ментов всегда имеется искушение сломать строптивого зека

штрафным изолятором. Дадут 15 суток ШИЗО, потом еще добавят. И

еще, и еще... Бывает, люди сидят месяцами, потом краткий перерыв

для контраста. И снова месяцы, и год, и больше. Постоянное недоеда-

ние подтачивает силы телесные и душевные. Я предпочитаю быстрый

процесс – голодовку. И как морить голодом человека, который сам себя

готов заморить? К тому же, так голодая, ты сопротивляешься. Кстати,

голодовки расцениваются как нарушение режима содержания. Менты

должны докладывать о них вышестоящему начальству, прокурору. Го-

лодовка привлекают внимание других арестантов. Она приносит тю-

ремщикам много хлопот. Надо принудительно кормить, осуществлять

медицинский контроль. А вдруг что-то случится? Погиб заключенный

в ШИЗО от голода и холода в обычном порядке – экая невидаль, спи-

шут на посторонние медицинские причины. Смерть голодающего уже

82

случай серьезней. А если еще и общественность на воле подключит-

ся... Кроме того, голодовка создает репутацию зеку как поступок экс-

тремального характера. Голодовка столь к лицу политическому, спаси-

бо политкаторжанам прошлого! Традиции надо сохранять.

Необходимо поговорить о положении политзаключенного в уго-

ловном лагере, тюрьме. Сразу оговорюсь: нет такой особой масти,

номинации – политический заключенный. Политический – характе-

ристика деятельности, ну как «щипач» (карманный вор). Говорит о

профессиональных качествах, положении на воле.

По принципу противостояния ментам тюремный мир делится на

три основные части, масти.

Отрицаловка (пацаны, братва и т. д.) – заключенные, противосто-

ящие администрации, отстаивающие свои права и независимость.

Мужики, так сказать, средний класс – заключенные, не противо-

поставляющие себя открыто администрации, не принимающие актив-

ного участия в делах уголовного, тюремного мира, но соблюдающие

нормы арестантской этики.

Козлы – заключенные, работающие на администрацию, предате-

ли арестантских принципов. Всякого рода повязочники (члены СВП),

стукачи – суки, одним словом.

Есть и более тонкие градации, не будем сейчас их касаться.

Именно поведение зека, «кто он есть по жизни», определяет его

положение в тюремном мире. При этом статус на воле имеет второ-

степенное значение. Жесткость условий, экстремальность ситуаций

поляризует людей, обнажает их интересы, обостряет конфликты. Ха-

рактер человека, быть может, остающийся загадкой на воле не только

для окружающих, но и для него самого, выпукло проявляется в тюрь-

ме. Сами по себе антисоветские взгляды политзека, его деятельность

на воле не имеют решающего значения. Оценка политического окру-

жающими зависит от соответствия его взглядов фактическому пове-

дению. Политзек может быть интересен другим арестантам именно

как пример реального сопротивления режиму. И отношение к нему

определяется не его словами, но его делами. Что толку, к примеру,

от антисоветских взглядов, если политзек, «опустив гриву», сносит

притеснения тюремщиков! Или, того хуже, работает на придурочной

должности: бригадиром, нормировщиком, поваром, дневальным, кла-

довщиком, библиотекарем... Или повязку нацепил!

83

В целом можно выделить два образа жизни политзаключенных.

Первый характеризуется наличием в психике политзека стереотипа,

разделяющего жизнь на две самостоятельные части – волю и тюрьму,

существование до и после ареста. При этом изоляция от внешнего

мира воспринимается как изоляция психологическая. Лагерная «за-

претка», тюремные стены возводятся в самой душе заключенного.

Политзек не старается вникнуть в интересы арестантского мира,

разделить его заботы. Отторжение от остальных заключенных обус-

ловлено выделением своего случая в особый: не преступник среди

преступников, человек моральный среди аморальных. Конечно, при

этом политзек соблюдает элементарные нормы тюремного поведения,

иное попросту невозможно. Но сознание своей исключительности,

внутреннего превосходства не позволяет понять и принять арестант-

ские принципы.

Неприятие тюремного мира как своего рождает и комплекс непол-

ноценности, неуверенность в своих силах. Так превосходство обора-

чивается слабостью. Понятно, что в таком случае политзаключенный

перестает быть правозащитником. Чьи права он может и должен защи-

щать? Свои собственные? Но здесь на практике срабатывает формула:

эффективно защищает свои права тот, кто защищает права других.

Политзек оказывается между молотом преследования админис-

трацией и наковальней отчуждения от активной части арестантского

мира. Администрацию такое положение дел устраивает. Сломать не

имеющего поддержки политзека для нее приятная работа. Ссылки на

права политзаключенного станут иронически восприниматься мента-

ми: «У нас нет политических, вы уголовник, как и все!» Админист-

рация безнаказанно окружит политзека стукачами, натравит на него

козлов. В лучшем случае политзек сумеет тихонько прожить «сам на

сам», в худшем – сломается. А то и еще хуже... Но, так или иначе, он

просто отбудет срок, тюремные годы станут в его жизни потерянны-

ми. Быть может, кто-то другой придет на оставленную им зону и стол-

кнется с необходимостью растопить лед недоверия со стороны зеков,

образумить администрацию.

Но есть и другой вариант, когда политзек воспринимает тюрьму

как естественное продолжение воли, не возводя между ними стену в

своей душе. Когда не отгораживается от окружающих, признавая их

своими собратьями по несчастью, достойными сочувствия и защиты.

84

Тогда политзаключенный, разделяя арестантские принципы, орга-

нично продолжая в тюрьме правозащитную деятельность и оставаясь

стойким, сможет многое. Нелегкой станет его судьба. ШИЗО, ПКТ,

крытые, голодовки, новые срока. Но сознание своей правоты, реали-

зующейся в действии, заставит ментов и козлов опасаться и уважать

его. Доверие к порядочным арестантам и защита их прав родит от-

ветное доверие и помощь. Можно понять того опера, что в отчаянии

закричит: «Мы думали, что вы политический, а вы настоящий уго-

ловник!». Бедняга, он сильно ошибся, основываясь на впечатлениях

от кого-то другого. А зеки на пересылке скажут: «О, политический!».

Но это будет их оценка, а не выпяченное самомнение политзека. Со-

противление режиму сделает тюремные годы наполненными, не про-

житыми зря.

Политзек, если он действительно себя таковым осознает, должен

принадлежать к отрицаловке. Правила просты. Не верь, не бойся, не

проси. Дал слово – держи. Не жадничай. Помогай тем, кому хуже, чем

тебе – порядочным зекам на «киче» (ШИЗО, ПКТ, карцере) и крытой.

Пресекай беспредел. Выручай других. Живи интересами тюрьмы, ук-

репляй понятия. Основополагающим является принцип взаимопомо-

щи порядочных людей, направленной на улучшение нравственной и

бытовой обстановки в заключении, эффективное сопротивление влас-

ти. Иначе говоря, тюрьма наш дом и мы устанавливаем, как в нем

жить. Хорошие правила, достойные выполнения.

Некоторое время по выходе с кичи приходил в себя. На работе

только числился, присутствовал в строительной бригаде. Бригадир

молчал. Сижу как-то греюсь на солнышке. И вдруг по телу пошли не-

понятные пузырьки. Надавишь – течет жидкость. Пошел в больничку.

Лепила посмотрел и говорит:

– Это китайская болезнь.

– Почему китайская?

– Они только рис едят, да и того мало. Пройдет постепенно.

Походил дня два «китайцем», и пузырьки прошли.

Кум поставил в мое дело «красную полосу»: склонен к побегу. Я

вроде бы еще не убегал, а кум уже возбудился. Ладно, хожу несколь-

ко раз в день отмечаться. Дошло до забавного. Сижу как-то в курил-

ке у барака. Вдруг со стороны запретки автоматные очереди. Тут же

из барака с истошным криком вылетает активист сэвэпешник: «Где

85

политический?». Огляделся, увидел меня и вздохнул с облегчением.

Видимо, померещился ему побег антисоветчика. Переживает козел за

свою шкуру. Приказал кум следить, а вдруг не доглядишь?

Вскоре устроил я небольшое представление. Рог зоны, он же глав-

козел, то есть председатель СВП, по заданию администрации объявил

общее собрание отрядов. Пришел со своим отрядом. Выступает мент,

начальник по воспитательной работе. Сижу, и вдруг понимаю, что это

собрание членов СВП! Задаю начальнику вопрос.

– Это общее собрание или для членов СВП?

– Для членов СВП. Присутствие посторонних даже и нежела-

тельно.

– Ну тогда я ухожу.

Встал и вышел. За мной потянулась еще вереница зеков. Рог был

в ярости. Он согнал на мероприятие всех, многие его собственные

козлы не пришли, а зал на четверть опустел. Чуть позже подошел с

интересным вопросом: «А что будет, если тебя побьют?» «Рискни, –

отвечал я, – меня надолго закроют». Он понял. Я решил на любое

насилие ответить с избытком – оружием. Всесильный рог зоны рис-

ковать не захотел. Да и администрации такой инцидент был бы ни к

чему. А зона есть зона. Всегда найдется какая-нибудь заточка. Сам

видел, как Сыч всадил пику в брюхо одному наглому козлу. Козел пос-

традал несильно, и Сыча отправили на тюремный режим. Мы вместе

ехали в Елецкую крытую, а до этого встречались в ШИЗО. Правда, в

крытой Сыч сник. Там с оружием плоховато, в ШИЗО тоже.

Погулял я на зоне недели две-три. И снова закрыли в ШИЗО. Мен-

ты изобрели оригинальный способ. Кум предъявил постановление,

основанное на рапорте какого-то козла. Якобы я послал того на три

буквы. Удивительно! Во-первых, сажать в ШИЗО по бумажкам каких-

то активистов, это уже слишком. Во-вторых, предлог поразительный.

Послать на три буквы то же самое, что назвать посланного пассив-

ным гомосексуалистом. Тягчайшее оскорбление в тюрьме. Можно нож

схлопотать в живот. Даже действительных «Кать» и «Маш» лучше не

посылать. А тут сам зек подписался! Я отвечал куму: «На ... я никого не

посылаю. Но если ему так хочется, пускай считает себя посланным!».

Справедливости ради замечу, в скором времени я послал на ... кума.

И вот снова кича. Кажется, я объявил голодовку, точно не помню.

Во всяком случае, длиться 50 дней она не могла, как о том сообщает

86

ХТС. И по срокам не подходит, и такие 50 дней крепко бы запомни-

лись. Насильно не кормили, это точно. Вообще принудительное корм-

ление применяли ко мне только в «Матросской тишине». А за 50 дней

без пищи я бы «кони двинул» (помер). Следовательно, эта новая го-

лодовка продолжалась не более 18 дней. Это мой личный рекорд жиз-

ни без крупицы съестного. Цифра 18 запечатлелась в памяти. Скорей

всего, голодовка продолжалась с момента водворения в ШИЗО и до

суда на крытую. Дальше держать ее не имело смысла, все равно ско-

ро уезжать. Крытой я не боялся, возможно, и напрасно. Но с Тоболь-

ской зоной распрощался бы с удовольствием. Относительно «скоро

уезжать» я несколько просчитался. До этапа просидел в ШИЗО еще

месяца два, а то и больше.

В конце августа повезли на суд, определять на тюремный режим.

Присутствовал злобный прокурор Солгереев, наши пути потом еще

пересеклись. К сожалению, постановление у меня не сохранилось.

Таким образом, «орден» у меня есть, а «бумаги» на него нет. Ко вто-

рому «ордену» «бумага» имеется, приведу ее в должном месте.

В конце августа на пять минут увидел отца. Мой вид произвел на

него сильное впечатление. Произошел эпизод очень личного характера.

Мне не хотелось бы здесь его приводить. Но писать надо так, словно

тебя станут читать и через тысячу лет. Пускай на самом деле интерес

к мемуарам продержится год, если вообще проявится. Поэтому приму

компромиссное решение. Эпизод опишу, но прошу вставить его в текст

когда меня уже не будет и все личное потеряет свою остроту.

Эпизод

Что помогает выжить в тюрьме? Деятельная ненависть. Именно

деятельная, иначе ненависть, накапливаясь и не имея выхода, разо-

рвет тебя на куски. Желательно испытывать ненависть не к персонам,

а к системе. Следует задать себе вопрос: «Да кто они такие, эти люди,

чтобы заслонять собой весь мир?». Тем более, что и менты бывают

разные, и изредка с кем-то из них можно установить почти человечес-

кие отношения. Или хотя бы взаимовыгодные. Излишняя злость часто

вредит и себе, и другим.

Обычная ситуация, в камере несколько человек. Мент временами

передает грев – чай, махорку и т. п. Заезжает в хату молодой и глупый

87

зек. Начинает мента в глаза хаять. У того тоже есть самолюбие, до-

ставка грева находится под угрозой. Запретить ругать мента никто не

может, каждый волен его хоть живьем съесть (если сумеет). Новичку

намекают: мол, так и так, мент этот вроде ничего, безвредный, и по-

лезный иногда. Умный человек все бы сразу понял. А глупому найдут

постороннюю причину, нелегко ему тогда придется.

Узнав, что «сидел», обычно спрашивают «сколько?». Неправиль-

но это. Настоящая иерархия вопросов: «как сидел?», «с кем сидел?»,

«где сидел?» А потом только – «сколько сидел?».

Медленно тянулись дни в ШИЗО, становилось все голоднее и

холоднее. Силы, энергия, здоровье покидали меня. Сказывались и

недавняя голодовка, и скудный паек. Распорядок следующий. Каж-

дый день пайка хлеба (450 г), соль и кипяток. Через день добавляется

баланда. Черпак жидкой каши, обычно перловой или овсяной, утром

и вечером. В обед, если его можно таковым назвать, миска непонят-

ной жидкости, именуемой супом. В которой «крупинка за крупинкой

гоняется с дубинкой». В лучших традициях ГУЛАГа и концлагерей

заключенных медленно убивают голодом и холодом.

Произошла забавная стычка с кумом. Он любил заглядывать на

кичу и вызывать в свой кабинет зеков для беседы. Вызвал и меня.

Кум курил, и, как я заметил, на столе лежала массивная стеклянная

пепельница. На «пролетке» (коридоре) кроме камер ШИЗО размеща-

лось несколько камер ПКТ. В ПКТ (раньше БУР – барак усиленного

режима) в виде наказания помещаются зеки на срок от двух до шести

месяцев. Условия в ПКТ получше, чем в ШИЗО. Но важно не только

где сидеть, но и с кем сидеть. Одного такого буровца притесняли сока-

мерники. Уж не знаю, за дело или нет. Я некоторое время сидел один.

В ПКТ выводят гулять на 30 минут в день. Притесняемый при выводе

на прогулку улучил момент, оставшись один на пролетке, и подошел

к моей хате.

– Политический, подскажи, как выехать с зоны. Сил больше ни-

каких нет.

– Кум на беседу вызывает?

– Вызывает.

– Пепельницу на столе видел?

– Видел.

– Так чего спрашиваешь? Или кума жалко?

88

Через несколько дней разгневанный кум вызвал меня к себе.

– Так значит, ты подговариваешь других заключенных отоварить

меня пепельницей по голове?

– Так значит, ты подговариваешь других заключенных побить

меня в ШИЗО?

Тут кум стал расписывать, какая у него замечательная реакция

и какой он сильный. На что я ответил в духе «чем больше шкаф, тем

громче падает». Кум обиделся и решил отомстить. Заметим, пепель-

ницу при беседе он держал от меня подальше. А того зека притесня-

ли, видимо, не зря.

В следующий раз кум елейным голосом сообщил: «На днях тво-

его друга Щаранского расстреляли. Сам понимаешь, измена родине».

Наверное, кум рассчитывал на интеллигентный ответ от политическо-

го. Я просто послал кума на ... Больше он меня не вызывал. Добавили

«пятнашку» за оскорбление начальства. Какая разница, все равно бы

добавили за что-нибудь. Щаранского, естественно, не расстреливали,

кум желаемое выдал за действительное.

Голод легче переносить, когда куришь. В ШИЗО курить не дают.

Менты передавать «смолу» (табак, махорку, сигареты) в ШИЗО То-

больской зоны опасались – сдадут. Сидят в камере несколько чело-

век, и все мечтают закурить. Иногда удавалось куревом разжиться,

с должными мерами конспирации. Из ПКТ передадут, или «шнырь»

(зек-дневальный) пачку махорки закинет (его с зоны подпрягли). Это

только кажется, что достаточно иметь лишь табак. Курят в тюрьме в

основном махорку, дешевле и крепче. Следовательно, нужна газета,

чтобы ту махорку в нее завернуть, сделать цигарку. Ценится газета по

возможности без картинок (краски меньше) и потоньше. Идеальный

вариант: махорка «Моршанская», газета «Известия».

Итак, махорка есть, газета есть. Нужен огонек. Хорошо, если

имеются спички. Еще лучше, если и чиркалка к ним. Тогда все в ком-

плекте, курите на здоровье. Такой идеал, как ему и положено, дости-

гается не всегда. Очень часто чего-то не хватает. Скажем, махорки.

Положение безнадежное. Можно соломку от веника покурить, но не

советую. Бестолковое дело. Если бумаги нет, тоже ничего не подела-

ешь. Творчески отдыхайте.

А вот огонь можно добыть и без спичек. Допустим, лампочка в

камере не забрана наглухо железным намордником (с дырочками)

89

или органическим стеклом. Ищется какая-нибудь тряпочка. Подойдут

и карман от куртки х/б, и обрывок штанины, и «марочка» (носовой

платок, коли его не отобрали). Затем немного гимнастики. Двое зе-

ков покрепче образуют подножие пирамидки. Третий, кто половчее,

взбирается им на плечи. Еще один на атасе у двери – слушает, не при-

ближаются ли менты. На лампочку накидывается тряпка. Поскольку

лампочка обычно маломощная, ее следует встряхнуть, пощелкать по

ней несколько раз. Тогда она сильнее раскаляется. И быстрее перего-

рает, добавляя злости ментам. Случается, во время гимнастики пода-

ется сигнал тревоги, и пирамидка рассыпается. Иногда столь быстро,

что верхнее звено оказывается лежащим на полу. Вставая и потирая

ушибленное место, пострадавший клянет торопливых прометеев-ат-

лантов. Но вот тряпочка пристроена и все зорко за ней наблюдают,

задрав головы. Наконец раздается возглас: «Дымит!». Снова гимнас-

тика – и вожделенный огонь добыт. Для такой операции минимально

необходимы двое. В одиночку на стену или потолок не полезешь.

Позже, на строгом режиме, меня учили добывать огонь трени-

ем. Берется кусок ваты. Желательно не слишком доброкачественной,

лучше подходит из телогрейки или тюфяка – вата серого цвета. Бе-

лая медицинская хуже. Вата сворачивается в два слоя, один потвер-

же, другой помягче. Полученный цилиндрик быстро-быстро катается

взад-вперед тапочкой по полу. Через несколько минут вата дымится,

можно раздуть искру и прикурить.

Однажды в кенийской деревушке масаи показывали туристам,

как получить огонь трением деревяшек. Что-то у них не заладилось.

Я через переводчика заявил, что есть более современные способы

добывания огня. Если мне дадут вату и ровную поверхность, берусь

продемонстрировать. Они не поверили. Отсталые люди... Правда, и

своим способом масаи огонь все же получили.

Время пролетело заметно, и я отправился на этап. Прощай, То-

больск! Так мне думалось. И ошибся, следовало сказать «до свида-

ния». Этап до Елецкой крытой оказался долгим, но ничем особым не

запомнился. Как новоиспеченный крытник ехал в основном с «поло-

сатыми» – особо опасными рецидивистами. Зеки с особого режима

носят костюмчики (спецовки), телогрейки, шапки, «пидорки» (кепки)

в полосочку. Так им положено по режиму. Прочим режимам выдают

одежду в основном синего цвета. Но отрицаловка старается «прики-

90

нуться» (одеться) в черное. Отсюда, видимо, и выражение «черная

зона», то есть зона, где правит отрицаловка. В противовес «красной»

зоне, практически полностью контролируемой администрацией.

Быть прикинутым в черное означает для отрицаловки соответство-

вать моде. Иные авторитеты дресс-кодом пренебрегают. Так, знаме-

нитость порой позволяет себе одеться небрежно, все равно заметен.

В конце ноября прибыл в Елецкую крытую. Я потом описал ее в

очерке «Беспредел». Это сейчас слово «беспредел» затаскано. А тог-

да название получилось вполне оригинальное. Более того, кажется,

я первым ввел слово «беспредел» в литературный обиход. Впрочем,

не настаиваю. Первый раз я написал «Беспредел» в зоне, перепра-

вил на волю, и очерк попал в руки КГБ. Освободившись, я повто-

рил очерк и опубликовал его. В третий раз описывать одну и ту же

крытую выше моих сил. Поэтому давний очерк вставляю в настоя-

щее повествование. Другие вон (не стану указывать на них пальцем)

здоровенные чужие тексты приводят в своих мемуарах. А я не могу

свой собственный?

Беспредел

«Беспредел?» – спросит читатель. Что-то знакомое слышится

в слове. Все правильно, беспредел – произвол, не имеющий предела.

Это точное жаргонное слово гуляет по всем лагерям. Везде админис-

трация беспредельничает. Где-то беспредел осуществляет своими

руками, где-то руками зеков. Но нет ничего беспредельней «красной»

крытой. Крытой называется тюрьма, где в отличие от следствен-

ного изолятора (СИЗО) отбывается сам срок заключения. Сливки

уголовного мира свозятся в крытую. Все самые непримиримые к ад-

министрации, самые самостоятельные и авторитетные, решитель-

ные и буйные.

Суд в лагере, и пожалуйста – со своего режима переводишься

на тюремный, в «крытую» тюрьму. Сроком до трех лет. Кто-то с

нее возвратится в зону, кто-то освободится, а иные освободятся

и от этого мира. Бывает, крытую дают и по суду за особо тяж-

кие преступления, но такие сидят в тюрьме отдельно. Неофици-

ально крытники приравниваются к особо опасным рецидивистам.

С какого бы они ни были режима, с общего – сидящие первый раз,

91

или матерые рецидивисты с особого режима, везут их всех вместе,

отдельно от остального контингента. Или, на крайний случай, с

«полосатыми», с особым режимом. Отдельная камера в «столыпи-

не» (арестантском вагоне), отдельная камера в «этапке» (этапном

отделении СИЗО).

«Откуда земляк? – С крытой!» – это говорит о человеке. Кры-

тая придает зеку вес в уголовном мире. Если он порядочный, конечно.

И порядочность его тогда высокой пробы. А гад с крытой всем мра-

зям мразь. Но если неизвестно, каков крытник, у окружающих всегда

смутное, не высказываемое подозрение. Не без основания.

Арестантская мораль определяет взаимоотношения зеков друг с

другом и отношение их к администрации, к «ментам». Борьба мен-

тов и зеков везде. Везде администрация стремится сломать зеков,

подорвать их сплоченность, разложить мораль. Тут всё в ход: сила,

запугивание, провокации, интриги, подкуп. И конечно, использование

предателей арестантских принципов, всякого рода доносчиков, повя-

зочников – «козлов», одним словом. Но в зоне установить полный дик-

тат ментам препятствует большая возможность общения между

зеками, а, следовательно, и большая сплоченность, чем в крытой.

В зоне всегда найдется камень, не привинченная к полу табурет-

ка, вынесенная с «промки» (промышленной зоны) железка. В тюрьме

человек безоружен. Посадят его с кем угодно. Против тебя одного

несколько, подобранных

администрацией. Что тут сделаешь кулака-

ми? Такая камера, где менты расправляются с зеками руками других

зеков, называется «пресс-хатой». Соответственно, попадают под

«пресс», к «прессовщикам».

Это и есть беспредел в полном значении слова. Администрация

старается «сломать» крытую. А полностью сломленная крытая –

«красная» крытая. Сравнительно легче сломать крытую общего или

усиленного режима. Сидят люди по первому разу. И опыта меньше, и

ума, и арестантские принципы слабее.

Вообще беспредела больше всего на общем режиме. На усилен-

ном хотя бы срока побольше, народ посерьезнее, за 10 лет большего

наберешься, чем за пару лет.

Крытник вызывает скрытое подозрение. Что он там творил,

как они жии? Немногое доходит из изолированного мира крытой на

зону. Описывать крытую не любят. Кто сам запачкался, а кто и по-

92

нимает: расскажи о беспределе, и тебя в нем заподозрят. Тем более

мало что известно о сломленных крытых, тем более на свободе.

– Куда земляк?

– На крытую в Елец!

«Да... – подумает бывалый, – что-то тебя там ждет?».

Итак, приехали, Елец. Крытая общего режима, сломленная,

«красная». Филиал ада на Земле. Есть ли место хуже в ГУЛАГе?

Как и большинство тюрем в России, Елецкая построена при

Екатерине II и первоначально имела форму буквы «Е». В 1978 году

пристроили новый корпус, и получилась восьмерка. На старый кор-

пус и помещают вновь прибывших, в так называемую «пониженку».

Два месяца пополнение держат на пониженной норме питания, а

главное, производят предварительную обработку. Обычно в каме-

ру на восемь-десять человек помещают двух бывалых крытников.

Официально – в виде наказания (пониженная норма питания предус-

мотрена исправительно-трудовым кодексом). Конечно бывалые – со-

глядатаи администрации. Кроме того, деликатно новичков вводят

в курс дела. Крытая держится на страхе. Страх – главное орудие

власти в России. Но нигде, наверное, его концентрация не бывает

столь велика, как в «красной» крытой. Страх стараются вселить

во вновь прибывших сразу. Сперва рассказами бывалых о замученных,

изнасилованных, убитых в «прессах» строптивцах. О бесполезности

сопротивления, о полной безнадежности протестов, о совершенном

отсутствии выходов из положения. Кроме одного: работай, делай,

что говорят, и все будет «ништяк», то есть хорошо.

Существенный момент. Администрации не нужен просто ужас

в душах зеков. Беспредельное отчаяние может привести к бунтам.

«А, все равно, раз нет выхода!» Поэтому страх дозирован. Не ста-

нешь выполнять норму выработки – будут бить в прессах. Не захо-

чешь подписывать отречения от воровских идей – изнасилуют, сде-

лают «петухом». Замыслишь организацию бунта – убьют. Будешь

перевыполнять норму выработки – получишь дополнительно рубль

отоваровки в ларьке и кино два раза в месяц. Сделаешься прессов-

щиком – получишь льготы, освободишься без надзора. Беспредел рег-

ламентирован. Невольно на ум приходят фашистские концлагеря.

Недаром старые зеки утверждают: нацисты жалкие плагиаторы,

скопировавшие достижения ГУЛАГа. Наверно, так оно и есть.

93

Новичок сидит на пониженке. Голодает, теряет физические

силы, а главное – душевные. Кажется, и стены крытой источают

страх. Периодически производятся «шмоны» (обыски). В первую оче-

редь ищется оружие. Привезенные с собой железки, бритвы и т. п.

Заодно ищутся деньги. Впрочем, вновь прибывшим сразу объясняет-

ся, что деньги в крытой не «крутятся», лучше их сдать администра-

ции. Меньше будет неприятностей. Умные обогащают администра-

цию сразу. Хитроумные сделают это позднее, расплатившись заодно

и своими боками. Естественно, соглядатаи – люди опытные. Через

два месяца администрация точно знает, кого и как следует исправ-

лять. Новичка «поднимают» на корпус (пониженка в подвале).

С общепринятой точки зрения уголовников любая камера в слом-

ленной крытой – пресс-хата. В каждой есть бригадир и несколько

человек «поддержки». Они и сами немного работают и следят за

работой и поведением остальных сокамерников. Строптивцев нет,

иерархия поддерживается просто покорностью «быдла». Но с точки

зрения елецких крытников, это просто нормальная хата. «Пресс» –

дело другое, он существует специально для исправления. Потом ис-

правленных (если не убьют или полностью не искалечат) отправят

в «обычную» камеру. Новичок оказался подозрительным типом, поз-

волял себе на пониженке неосторожные высказывания. Его заводят

в пресс-хату. О сопротивлении речи нет, менты просто могут за-

кинуть туда. Кроме того, придерживающийся принципов арестант-

ской морали помнит: отказ заходить в любую камеру – тяжкий грех

зека. Разумная норма поведения, да только не для Елецкой крытой...

«Поднимаемый» достаточно ослаб физически, принесенную же-

лезку давно изъяли. Дверь открывается, зек заходит (вталкивается),

дверь закрывается. Все же, на всякий случай, если репутация новичка

яркая, прессовщики приготовились. Они стоят около двери, на сто-

ле и на «шконках» (койках) обутые в тяжелые башмаки. Малейшая

попытка новичка к нападению, и он оглушен ударами ног нескольких

человек, повержен на пол, истоптан тяжелыми башмаками. В ход

могут пойти и деревянные палки. Железного оружия в прессах не

бывает. По той же причине, по которой менты в зонах не ходят

с пистолетами. Вдруг зек сумеет отнять? Прессовщики трусливы,

дорожат своей шкурой. Палка – вещь, не столь опасная в руках од-

ного человека. Безукоризненно исполняющие инструкции менты при

94

обысках в прессах палки изымают. Через несколько минут после

шмона надзиратель их возвращает в камеру через кормушку. Но бла-

гочинность сохранена, проформа – прежде всего!

Допустим, заходящий в пресс не думает сразу кого-нибудь при-

кончить. Хотя для этого есть основания. Ведь убийство означает

новое дело, «раскрутку». Пусть к сроку добавят лет десять, но по

крайней мере переведут в СИЗО. Слава богу, больше не на общем

режиме, не в крытой! Итак, новичок хитер, он понимает бесполез-

ность немедленного нападения. Дай, думает, поведу себя на первых

порах тихо, притворяясь безопасным, поговорю, туда-сюда... При-

туплю бдительность, дождусь удобного момента и «по ночнику»

(ночью) замочу. Но прессовщики тоже хитры, а главное – опытны.

– Здорово, земляки!

– Здорово! Вон на ту шконку.

Зек кидает матрац, «земляки» сходят на пол, непринужденно

рассаживаются (хотя и не без предусмотренных правил выгодной

диспозиции). Земляк закуривает, начинается обычный разговор: от-

куда, с какой зоны, какой срок. Всё как у людей. Проходит несколько

минут, новичок расслабился, хата как хата. Вдруг неожиданно, по

сигналу бригадира, новичка принимаются избивать. Как следует,

дабы сразу понял, на что следует рассчитывать.

Вот и началась жизнь в прессе. На первых порах прессуемого

могут избить в любой момент, беспричинно, ночью и днем. Кста-

ти, о ночах. Куда делись былые на них упования?! Парочка прессов-

щиков спит днем, парочка ночью. Да и у спящих левое ухо слышит,

правый глаз видит. Цель пресса – сломать зека духовно. Главный

способ – пытка страхом. Можно не бояться боли, ее испытывая.

Но хладнокровно ожидать боли, не испытывая страха перед вне-

запными побоями, могут немногие. Да и они будут в постоянном

напряжении. Не день, не два, а фантазия месяцы сделает вечнос-

тью. Потом и побои еще не самое худшее. Могут пытать, могут

изнасиловать.

Не следует думать, что прессовщики поступают лишь по своему

усмотрению. Они действуют по указаниям администрации. Вариа-

ции и находчивость допускаются, но в известных пределах. Так, на-

пример, бригадир по кличке Бодя, завзятый «козлятник» (любитель

петухов), позволил себе изнасиловать исправляемого без санкции

95

кума Марончака (начальника оперативного отдела). 3а что и был

посажен в карцер. Не своевольничай! Наверняка Бодя оправдывался

тем, что, мол, неправильно понял начальника. Злостное неповинове-

ние его самого бы сделало прессуемым в другой пресс-хате, а то и в

его собственной.

Чего же надо администрации? Хороших показателей перевоспи-

тания заключенных. Это означает первое место в социалистическом

соревновании администраций зон и тюрем управления. Это означа-

ет премии, повышения в чинах, рост окладов согласно квалификаци-

онной аттестации. В чем заключается показатель перевоспитания?

В отказе зеков от воровских идей.

Вызывают зека к куму и предлагают подписать нечто вроде

следующего: «Я, такой-то, прибыл в учреждение тогда-то. Ранее,

в исправительно-трудовом учреждении, я злостно нарушал режим

содержания, отказывался от работы, придерживался воровских

идей. За что был переведен на тюремный режим. Здесь сперва

я тоже вел себя неправильно. Но потом понял, что надо честно

отбывать срок наказания, усердным трудом искупить свою вину

перед обществом, после освобождения стать достойным жить в

советском обществе. Осознал я это с помощью воспитательных

бесед, проводимых со мной лейтенантом таким-то, с помощью

объяснений и примера моих сокамерников... Я отказываюсь от во-

ровских идей и призываю к этому всех осужденных, еще не встав-

ших на путь исправления». Зек подписывается. Затем включается

магнитофон и он зачитывает текст. Потом его выступление про-

крутят по внутритюремному радио. Слушает тюрьма. Слушает

пониженка. «Да, это голос земляка, недавно сидевшего с нами. Его

неделю назад подняли на корпус».

Неважно, что зека посадили за юношескую драку, и о воровских

идеях он имел смутное представление. Неважно, что в крытую при-

ехал за драки с козлами. Всех исправим! Есть еще показатели пере-

воспитания? Конечно! Пишется зеком письмо на оставленную зону.

Там оно зачитывается (показывается) отрицательно настроенным

элементам, «отрицаловке». Письмо в том духе, что я, мол, такой-

то, вам известный, отказался, перевоспитался, работаю, исправил-

ся, чего и вам советую. Пишется письмо к потерпевшим на свободе.

Вину свою, мол, осознал, каюсь во вреде, вам причиненном. Неваж-

96

но, если вины не было и каяться надо «потерпевшим»! Всё? Отнюдь

нет! Берется обязательство полностью, в кратчайшее время пога-

сить иск. Благо «нам солнца не надо, нам партия светит, нам хлеба

не надо – работу давай!». Исправившийся перевыполняет все нормы,

работает день и часть ночи. Самое главное, он и сам готов «пере-

воспитывать», глядишь, и в поддержку попал, потом и бригадиром

станет, как вакансия представится. По всем показателям Елецкая

тюрьма на первом месте, как гласит газета Липецкого областно-

го управления исправительно-трудовыми учреждениями МВД СССР.

Этакие бодрые репортажи ментовских корреспондентов, даже с

фотографиями молодцов зеков.

Понятно, сломавшийся зек исключен из порядочного уголовного

мира. Хотя не всегда о том становится известно. Не всех застав-

ляют писать на зону. Есть умысел. Тайный отступник может ока-

заться в будущем на зоне администрации полезнее отступника явно-

го. Так же не все отречения зачитываются по радио. Наверняка и не

все отрекались. Администрация могла не обратить на зека внима-

ния, не предложить отречения. Нужды нет, первое место всё равно

наше. На большой зоне, если верить газетам, тже,

«только» 99,97

процента проголосовавших.

Вернемся к мученику в пресс-xaтe. В первые же дни пришедший

после беседы с кумом бригадир предлагает прессуемому отказ от

воровских идей. Так сказать, официально. Ранее были личные поже-

лания. Звучит сакраментальное: «X.. или авторучка?» Как правило,

выбирается второе, хотя это и не страхует от первого. Санузел в

камере отгорожен небольшим металлическим щитом, так называе-

мым мостиком.

Если администрация дала «добро», прессуемого перегибают

через мостик и насилуют. Обычно, по очереди, и право первого за

бригадиром. Теперь прессуемый петух. Давая санкцию на изнасилова-

ние, администрация руководствуется различными соображениями.

Например, уничтожить авторитет прессуемого в уголовном мире

полностью и навсегда. В назидание другим или как поощрение прес-

совщикам. Возможно, до администрации дошло: у прессуемого со-

стоятельные родственники, богатые друзья, он сам имеет на свобо-

де капиталец. Прессуемому делается предложение перевести деньги

на такой-то адрес. Получатель, естественно, мент.

97

Не внявшего предложению ожидает мостик. Могут изнасило-

вать, если бригадир уверен: прессуемый не станет жаловаться ад-

министрации. Очень распространенный вариант. Неудача Боди –

скорее исключение, чем правило. Прессовщики люди опытные, знают,

какой исправляемый не станет признаваться, что стал петухом, по-

боится огласки. Или устрашится дополнительных мучений. Крытая

плодит тайных петухов. Ведь явные – парии в уголовном мире.

Допустим, прессуемому повезло. Он не безнадежно упрям, беден

и не имеет родственных связей, прессовщики не занимаются отсебя-

тиной. На изнасилование санкции не было. Сами прессовщики изнаси-

ловать боятся, у прессуемого на свободе верные друзья. Или прессов-

щики понимают: такой человек сам всю жизнь не успокоится, пока не

убьет их, а они надеются уйти от возмездия за остальное, не сильно

«увязли». Прессуемый от воровских

идей не отрекся, а если и отрекся,

все равно остался строптивцем. Возможно, его изнасиловали, а от-

речения нет. Или постоянные побои не дают результата, а убить или

искалечить не разрешено. В любом случае, когда обычные методы ма-

лоэффективны, прибегают к пытке не прямого болевого воздействия.

Иногда их применяют параллельно с побоями. Например, истязуемо-

го запихивают в мешок (наматрасник), завязывают веревку и подве-

шивают к стене или шконке. Может провисеть часы, может дни и

недели, с кратковременными извлечениями из мешка. Затем слабого,

как зимняя муха, перевоспитываемого вытряхивают на пол, угощают

пинками и оставляют в покое. До нового подвешивания.

Иногда применяется фиксация к шконке. Истязуемого крепко

привязывают в лежачем положении и так оставляют. Дни, недели.

Возможны только ночные фиксации, но здесь цель иная: дабы не

было необходимости следить по ночам за буйным субъектом.

Утренняя проверка, в камеру входит корпусной ответственный

по кличке Собака.

– Семеро, начальник!

– А этот почему лежит?

– Нездоровится!

– Ну-ну...

Вечерняя проверка, входит мент по кличке Коммунист.

– Семеро, начальник!

– А этот что?

98

– Нездоровится!

– Ну-ну...

Надзиратели, кум, ответственные – все в курсе дела. Но профор-

ма соблюдена.

Применяется и фиксация особого рода, так называемое сажание

в «лягушку». Прессуемого перегибают пополам и руками и ногами за-

пихивают в рукава телогрейки.

Особо упрямых «протаскивают по всем кочкам». Бьют ногами,

«рогами» (доской с унитаза), фиксируют, сажают в лягушку, под-

вешивают. Есть слухи, где-то даже прижигали сигаретами. Затем

дают отдохнуть и поразмыслить на досуге в карцере. Потом снова

протаскивают по всем кочкам. Иной раз искалеченный перевоспиты-

ваемый умирает в тюремной больничке. Случаются убийства и не-

посредственно в камере. Ничего, тюремная медицина всё спишет на

что-нибудь вроде «сердечного приступа». Иногда прессуемые сходят

с ума. В 1980 году один такой бедняга был помещен в больничке через

две камеры от моей. Из «обычной» камеры его за какие-то грехи по-

садили в пресс. Номер пресс-хаты залепили бумажкой.

Надо сказать, убийства, изнасилования преобладали в пери-

од ломки крытой. До этого Елецкая крытая была вполне рядовой.

Как и в любой почти крытой, существовала парочка пресс-хат. Но

так себе, дилетантских. Не дадут постучаться соседям, сдадут

ментам, побьют немного. В общем, пустяки. Надоела нищая, серая

жизнь ментам. Примерно с 1976 года крытую начали ломать.

В любой тюрьме есть обиженные сокамерниками зеки. Кому-то

за дело досталось, кому-то в результате арестантского беспредела.

На тюремном режиме народ буйный, замкнутость жизни предрас-

полагает к интригам и сведению счетов. Этот проигрался, тот по

молодости наделал

ошибок. Администрация тюрьмы начала усилен-

но «раскидывать чернь» (плести интриги). Через «наседок» (своих

шпионов) распускать слухи, провоцировать зеков, стараясь всех пе-

рессорить. Не останавливались перед прямыми подлогами. Подобное

процветает на любой крытой, но молодость и неопытность арес-

тантов сыграли зловещую роль.

Типичный пример. Рассказывают следующее. Молодой зек по

кличке Тайга, родом из Сибири. Гуляет как-то с сокамерниками в тю-

ремном дворике. Приходят менты: «Пошли в камеру, собирайся с ве-

99

щами». Пересадили Тайгу в другую камеру. Хитроумные менты взяли

из пустой камеры чьи-то шерстяные носки. Приходят сокамерники

с прогулки, носков нет. Кто стащил? «Тайга»! Будь они поопытнее,

случись такое на строгом режиме, плюнули бы на носки, сообразили

бы кое-что. Здесь иначе. Послали «ксиву» (записку) в камеру Тайги:

«Так и так. Тайга, крыса, спёр носки». Новые сокамерники перетрях-

нули вещи – есть носки! Напрасно Тайга оправдывался, мол, его собс-

твенные. Побили и выкинули из хаты. Плюс к тому же за «крысят-

ничество», посадили его в карцер. Тогда администрация и начала

обработку. Куда деваться? Молодой, мстительный. Был уважаем в

уголовном мире, а теперь ни одна порядочная камера его не примет.

Так подбиралась пресс-хата. Тайга, «фуфлыжники» (не заплатившие

карточный долг), притесняемые в других камерах. А затем стали по-

одиночке к ним закидывать бывших сокамерников Тайги. Пресс зара-

ботал. Администрация не скупилась. Тайга имел всё: водку, любую еду,

сигареты. У физически развитого и решительного Тайги помощники

были ему под стать. Менты могли эту бригаду впустить в любую

камеру, начиналось побоище. Сколько изнасилованных, искалеченных,

убитых было на их совести! Вернее, на отсутствии

ее. Крытую ли-

хорадило. Появились новые пресса. Бессилие и страх ползучей зара-

зой распространялись по тюремным коридорам. Пополнение шло и за

счет страха перед прессом, и за счет страха прессуемых, и за счет

подкупа администрацией, и за счет упоения вседозволенностью.

К 1978 году крытую сломали. Какова дальнейшая судьба Тай-

ги? Погулял он как следует. Хотя и сам, и администрация держали

дату его освобождения в тайне, стала она известна на свободе.

Рассказывают следующее. В день освобождения посадили Тайгу в

«воронок» и под охраной ментов повезли из Ельца. Но немного ранее

несколько уголовников совершили нападение на патруль ГАИ. Свя-

зали ментов, переоделись в форму. Автомобиль развернули поперек

дороги, начальника патруля поставили под ножами рядом. Ментам

в воронке отдавался приказ: не останавливаться ни в коем случае.

Но видят: пост ГАИ, знакомый мент просит остановиться. Ос-

тановились. Переодетые ментами уголовники подошли к машине,

охрана вылезла, вылез и Тайга. Его несколько раз ударили ножом, и

нападавшие скрылись. Живуч оказался Тайга. Его прооперировали в

Елецкой больнице и сразу после операции куда-то увезли.

100

Отыскался след. Летом 1980 года я возвращался этапом из Ус-

манской областной больнички, где лечился по поводу туберкулеза,

в Елецкую крытую. Шедшие со мной этапом ребята из Сибири со-

общили: Тайгу вновь судили, недавно убит в Красноярской зоне. Но

возмездие настигло лишь нескольких, особо выдвинувшихся при ломке

крытой, прессовщиков. Оно и понятно. В «красной» крытой боль-

шинство прессуемых сами стали прессовщиками. И вот почему.

Когда крытую сломали, пресса заработали равномерно, по заве-

денному порядку. Крайностей, убийств, изнасилований, членовреди-

тельства стало меньше. Параллельно психологический пресс усилил-

ся, методы его отшлифовались. Редко кто из прессуемых способен

оказывать активное сопротивление: кругом-то все сломались. Не

на кого равняться и бояться осуждения не от кого. Пресс начал не

столько резко ломать зеков, сколько изменять их, «перевоспиты-

вать» по ментовской терминологии.

Итак, в подавляющем большинстве случаев прессуемый сра-

зу оставляет попытки сопротивления. К нему радикальные побои

применялись, может, раз, к койке не фиксировали, в матрасовке не

подвешивали. Какова его судьба? Заглянем в одну из пресс-хат, где

бригадиром Зенкин по кличке Москва. Большинство пресс-хат на-

ходится на старом корпусе, в тупиках буквы «Е». Так удалённее...

Беднягу уже побили, он «опустил гриву». В камере, кроме Зенкина и

поддержки, человека три прессуемых. Численный перевес вроде бы

минимальный. Наш бедняга помнит: била его вся камера. Приглядев-

шись, понимает: двое из сокамерников на том же положении, что и

он сам. Смутная надежда закопошится в душе. А если, сговорившись

с двумя, поднять бунт против Зенкина и поддержки? Надежда быс-

тро исчезает. Зенкину понравился шарф новичка: «Задари-ка его».

Новичок промедлил с буйным изъявлением восторга, радость «зада-

рить» оказалась ненатуральной.

– Ах ты вор... привык мужиков дербанить!.. Вася, получи с него!

Вася, такой же прессуемый, встает и «получает». Заключает-

ся получалово в нанесении ударов кулаком по лицу. При этом прови-

нившийся должен стоять смирно. Начни он трепыхаться, кинется

бить вся камера. Вообще участвовать в избиениях, получать когда

приказано – святая обязанность прессуемого. Уклонение строго ка-

рается, в чем новичок быстро убеждается. Скажем, в тот же день

101

мелко провинился другой прессуемый. Наказание известное – новичку

приказано получить. Он и получил, но без усердия. Возможно, идея

сговора прессуемых еще не оставила его, или сработало природное

отвращение к должности палача. Недобросовестность новичка не

укрылась от глаз внимательного Зенкина: «Халтуришь, земляк. Ну-

ка, Чахотка, получи с него за это». И тот самый Чахотка, с кото-

рого только что получал новичок, теперь сам получает с новичка. На

совесть! Урок не прошел даром. Когда прессуемого бьет вся хата,

новичок тоже не жалеет ног и кулаков.

Москва – умный тиран, в совершенстве овладевший наукой влас-

ти. Прессовщик милостью божьей! Талант его менты в землю не за-

рывают. Пушкарев, бывший у Зенкина в поддержке, со временем сам

стал бригадиром в другой пресс-хате. Пресса – своеобразная кузница

кадров управления. Пройдет время, быть может, и новичок проявит

способности, станет поддержкой, а там и до портфеля бригадира

недалеко. Но это всё в будущем. Пока он учится, жизнь в прессе идет

проторенной колеей. Главное внимание менты обращают на работу.

Работа бывает с выводом в рабочие камеры и без. В прессах, естест-

венно, вывода нет. Лишние передвижения ни к чему, работу в камеру

приносят. Зеки крутят «шарабешки», маленькие такие пластмассо-

вые пластинки. В них вставляется проволока и с обеих сторон завя-

зывается определенными узлами. Потом, на фабрике, куда отвезут

шарабешки, – из них составляются батарейки питания «Крона».

Читатель, верно, покупал такие? Тогда он заплатил деньги не толь-

ко за труд, но и за кровь.

Работают прессуемые от подъема до отбоя. С небольшими пе-

рерывами, поесть, в туалет. Впрочем, хитроумный Бодя и в туалете

не признавал простоев. Сидит зек на толчке, крутит шарабешки.

Случается, когда ментам надо подтянуть план, вернее, его замеча-

тельное перевыполнение, работают прессуемые и по ночам.

Дежурным надзирателям дается инструкция – не препятство-

вать. Ментам выгодно подобное положение дел. Зекам записывает-

ся только норма, плюс один-два процента перевыполнения. Полови-

на денег кладется на счет зека, половина – на счет учреждения. Но

официальная норма гораздо ниже устанавливаемой зекам. Разница,

естественно, в карман ментам. Вообще, с работой процветают вся-

ческие махинации. Meнты гребут большие живые деньги. Понятно,

102

их отношение к тюремному производству тоже самое живое. Вот

почему битие определяет бытие прессуемых. С этой точки зрения

пресс – учебно-производственный комбинат.

В сломанной крытой в пресса в первую очередь попадают нера-

дивые работники. На пониженке работать необязательно – офици-

ально. Но добрые менты, дабы вновь прибывшие не скучали, пред-

лагают покрутить шарабешки. Мол, дело полезное, сразу работать

научатся, рубль отоваровки на продукты получат. Предпочитающие

скучать или медленно овладевающие профессией попадают в пресса.

Там их живо научат работать. Чуть замедлил движение – получил

по голове. Получил несколько раз по голове – тогда уже следует по-

лучалово. Хронических «лентяев» бьют всей хатой. Называется все

это работой под напором.

В пресс-хате Зенкина царствует коммунистический стиль. Вы-

полнивший свою норму прессуемый с «радостью» берется помочь то-

варищам – поддержке, а в первую очередь – бригадиру. Зенкин рабо-

тает мало, поддержка побольше, прессуемые – очень много. Подоб-

ный стиль сохраняется и в еде. Нет, Зенкин не отбирает малюсень-

кие кусочки мяса из обеденной баланды у прессуемых. (Кусочки есть,

хата – передовик производства). Внимательные к чужому горю прес-

суемые сами отдают кусочки Зенкину. Как же, он, бедолага, столь-

ко уже на крытой просидел. В воздухе витает дух товарищества.

Он проявляется везде: в рабочей солидарности с прессовщиками, в

гастрономической солидарности с ними. Раз в месяц отоваровка.

Отовариваются все, как замечательно работающие. Нет, Зенкин не

отбирает

повидло у прессуемых. Они сами предпочитают не есть.

Ну не хочется

человеку! А поскольку всё в дружной хате общее, то и

съедается без всяких там оставлений доли воздержавшимся.

Зенкин – знаток солидарности и без устали говорит о духе под-

держки, о взаимопомощи и т. п. Так что политико-воспитательная

работа у него на высоте. Впрочем, то же самое проповедует офици-

альный воспитатель – лейтенант, проводящий в камере политзаня-

тия. Он как коммунист дает всему марксистско-ленинскую интер-

претацию. Социализм, советский образ жизни, коммунистические

идеалы не обходят зеков стороной. А что прессуемые не поймут в

теории,

Зенкин объяснит на практике. Его камерный «развитой» со-

циализм очень весом и реален.

103

Порядок в камере Зенкина идеальный. Ей обеспечено первое место

во внутритюремном соревновании по всем показателям. И по работе, и

по чистоте, и по дисциплине. В подтверждение сего на почетном месте

висит переходящий красный вымпел «За первое место в соревновании».

Впрочем, переходящий вымпел почти не переходит – здесь его место.

Камера Зенкина выглядит блестяще. Знаю, сам заглядывал в гла-

зок. Пол сияет. Везде салфеточки, занавесочки, коробочки. Периоди-

чески бросаются лозунги типа: «А что ты сделал для хаты?» Созна-

тельные ____________прессуемые в свободное от работы время шьют, вышива-

ют, клеят, убирают. Несознательных нет. «Дадим бой разгильдяям

и прогульщикам!» Бой дается. Как-то раз Зенкин обнаружил дырку

на любимой салфеточке, покрывающей бачок с водой. Какой-то... так

его и эдак... прожег махорочным пеплом. Гнев владыки был праведен

и неудержим. «Кто сделал? – ответа нет. – Ладно, этим я доверяю,

– в сторону поддержки, – они сами признались бы». Действитель-

но, если еще и учесть, что курят они в основном сигареты, махорку

любят прессуемые. «Остальные каждый получает с каждого. Кто

будет халтурить, с того сам получу». Происходит получалово вкру-

говую, по очереди каждый прессуемый бьет каждого прессуемого.

Не зря у Москвы первое место в социалис… простите, внутритю-

ремном соревновании. Как никто другой, он использует психологичес-

кие методы, учитывает человеческий фактор. Это у Зенкина брат

получал с брата. Это у него в камере радостная, веселая обстановка.

Все делается играючи, со смехом, дружно. Грустить запрещено. Раз

прессуемый мрачен, не весел, значит обижен на остальных, замышля-

ет недоброе. За это получают. Разнузданное веселье тоже не допуска-

ется – похоже на издевательство над остальными. За это получают.

Золотая середина находится методом проб и ошибок. Весьма быстро.

В камере Зенкина стоят на коленях не только в переносном

смысле, но и в прямом. Есть такая форма бригадного порицания.

Особенно часто стоят на коленях имеющие на них татуировку в

виде звезд. Смысл татуировки – «не встану на колени». Иной раз,

для всеобщего развлечения, сажают кого-нибудь в лягушку. Сажае-

мый и сам смеется – «рад» повеселить публику.

Ведут меня на прогулку. Навстречу Зенкин с сокамерниками,

второй надзиратель не успел еще их завести в камеру. Какой-то до-

веденный до отчаяния прессуемый бегом рванул по коридору. Видно,

104

решил удрать от прессовщиков, добежать хоть куда-нибудь. Да

куда убежишь? Менты остались меня сторожить, зеки бросились

за беглецом. Схватили за руки и за ноги, внесли в камеру. Мент хлад-

нокровно закрыл дверь, посмотрел в глазок. Потом щегольским дви-

жением закрыл его. Понятно, что за зрелище он увидел...

К беглецам прессовщики применяют превентивные меры. Привя-

зывают веревочками за хлястики телогреек и ведут на прогулку. Бы-

вает, по коридору шествуют поддержка и бригадир, управляющий

упряжкой прессуемых. Попадается навстречу высокий чин админис-

трации, пройдет мимо, ничего «не заметив».

Да кто же они, эти чины администрации, заплеч... простите,

воспитательных дел мастера? Наши доблестные работники внут-

ренних дел, коммунисты, офицеры. Прошу познакомиться.

Начальник тюрьмы подполковник Подгаецкий (умер в 1980-м).

В очках, важный и спокойный, завзятый хозяйственник. Производс-

тво – его основная забота.

Заместитель начальника тюрьмы по режиму содержания майор

Пронин. На крытой этот «режим» фактический начальник всего.

Система прессов – его заслуга. Он ведает всем: куда и кого посадить,

кого бить, кого насиловать. Бригадиры перед «режимом» трепещут.

Они знают, кто-то из поддержки всегда работает на Пронина, до-

кладывает о происходящем в камере. Выяснить, кто наседка, непрос-

то. Заметим, наседок все не любят, а бригадиры не менее других.

Раз доложили об отсебятине, другой – бригадир лишается места.

Наседка не слишком усердствует в доносительстве. Золотая сере-

дина его устраивает. Если выявят, сам попадет под пресс. Бригадир

найдет «объективную» причину.

Иной раз честолюбивый наседка старается свалить бригадира,

занять его место. Но навет, как правило, не применяется, поскольку

в камере есть еще наседка, для контроля. Тут-то и начинаются все-

возможные комбинации. В атмосфере полууверенности в том, кто

есть кто, делаются различные тактические ходы. Двое, подозревая

друг друга в работе на Пронина, пытаются сговориться против бри-

гадира. Бригадир сговаривается с одним, внимательно следя за дру-

гим. Тот, второй,

дискредитируя пока другого наседку, ищет ход к

бригадиру и т. п. Ситуация осложняется тем, что в камере почти

наверняка сидит наседка и от кума.

105

Знакомьтесь, кум Марончак. Капитан, начальник оперативного

отдела. Власти имеет меньше Пронина, а возможностей больше. Его

занятия «разведка» и «контрразведка», взаимоотношения между зе-

ками. Кум, умело нажимая на свои тайные пружины, зачастую обхо-

дит режима. Говорят, между ними идет тайная война, где поле боя

– тюремные камеры. Цель соперничества ясна: всем деньги нужны.

Однако абсолютно выполняется одно правило: ничто тайное не ста-

новится явным, то есть официальным. Естественно, о положении

на крытой знают и управление, и елецкий прокурор, и Главное управ-

ление. Принцип «сам зарабатываешь – поделись с начальством» не

совмещается с официальной информированностью. Пусть я не видел,

как Пронин и Марончак делятся прибылью с прокурором и управлени-

ем, но как Пронин, Марончак, прокуратура, управление делали всё воз-

можное, чтобы елецкий беспредел оставался в тайне, мне известно.

Заместитель начальника тюрьмы по политической части, майор

(не помню, как зовут) исполняет должность пряника. Обволакиваю-

щий взор, добродушный характер, располагающие манеры. Вызовет

зека к себе в кабинет, вникнет в личные неурядицы. Удивится и поо-

бещает помочь обиженному администрацией. Правда, после откро-

венного разговора наивные его собеседники почему-то попадают к

Боде, Москве, Пушкарю...

Но наивны, как правило, зеленые новички. Месяц жестокой борь-

бы за выживание самых тупых делает великими знатоками челове-

ческой натуры.

Суть службы начальника медчасти, капитана Вакулы по про-

звищу Хряк, – лечить с приставкой «ка». Это он с бригадой ментов

усмирял непокорные хаты в период ломки. Питает исключительное

пристрастие к терапевтическим диагнозам: инфаркт, почечная не-

достаточность и т. п. Травматизм? Его и не было в тюрьме!

Вот наиболее выдающиеся работники. Далее идет сошка по-

мельче: подкумки, начальники отрядов, мастера. Вообще, у ментов

елецкой крытой блестящая репутация. Например, капитан Волков

в 1980 году получил майора и отправился в Афганистан инструкто-

ром, делиться ценным опытом. Как там теперь дела с прессами в

Афганистане?

Живет прессуемый в пресс-камере. Обстирывает бригадира

и поддержку, много работает, мало ест, не много спит. Бьют его

106

черствыми булками по голове, сажают в лягушку, ставят на колени.

Но ничто не вечно, в том числе и жизнь под прессом. Хотя с другой

стороны... Наконец перевоспитавшегося и осознавшего переводят

на новый корпус. В «обычную», с позволения сказать, камеру. В ней

тоже есть бригадир и поддержка. Но условия жизни полегче. Зря,

внезапно, по прихоти бить не начнут. Кусочками мяса делиться не

принято, как и обстирывать кого-либо. Отоваровка съедается сооб-

ща. Работать приходится много, но делится труд равномернее. Рай

после пресса! Камера называется рабочей. Утром выводят в камеры

производственного этажа. Работа разная. Протягивают и режут

стальную проволоку (для «Кроны»), изготавливают пластмассовые

формы

элементов.

Самая тяжелая работа – производство графитовых щеток

для автомобилей «Жигули». Восемь часов зек дышит графитовой

пылью. Прогулка – час в день. Питание – жить будешь, но боль-

ше ничего! Новый корпус сырой. Зимой стены «плачут», сочится

вода. И так, быть может, три года. ГУЛАГ – рассадник туберку-

леза. Наверное, каждый десятый зек болел или болен им. Особенно

много чахоточных на крытой. А в Елецкой тюрьме основной вклад

вносит графитовое производство. Иногда, глядя на «Жигули», я ду-

маю: сколько жизней съели эти машины? Какому количеству каверн

и туберкулём обязаны они своим созданием? Нет, я не призываю вла-

дельцев машин теперь ходить пешком. Каждый живущий в стране

так или иначе, – через цепочку общений, работу, покупку, то есть

всего, что составляет каждодневное существование, - работает на

пресса. А пресса работают на него. Авторучка в моих руках, чернила

в ней, вот эта бумага – в них тоже мука прессуемых. Нет, я не при-

зываю Запад наложить эмбарго на импорт «Жигулей». Изменится

разве что-нибудь? Любая продажа в СССР, джинсов или станков,

любая покупка, водки или тракторов – тоже поддержка беспредела.

Каждый телемост, каждый форум в Москве, каждое рукопожатие

сияющим советским руководителям – работа на пресса. Да и сама

страна – огромная пресс-камера. Есть в ней бригадир и поддержка,

есть миллионы прессуемых.

Страх угодить в пресс – главный фактор исправного поведения

зека в «нормальной» хате. Вот Р., с которым я сидел. В качестве под-

держки поехал к Москве. Пытался поднять против него бунт, попал

107

под пресс. Купил освобождение из пресса согласием работать на Ма-

рончака, осведомлять обо всем и обо мне. Правда, просчитался кум.

Получилось так, что Р. осведомлял не кума обо мне, а меня о куме.

Вообще, невозможно в подобном повествовании не сказать не-

много о себе. Прибыл я в Елец с Тобольской зоны в 1978 году. Разные

были перипетии, с разным сидел народом. Но каждый раз это была

действительно обычная камера, без бригадира и поддержки. Единс-

твенная на всю крытую. Конечно, сокамерники для меня подбира-

лись, пусть даже и не все. Цель администрации понятна: контроль.

Сажались наседки и контрнаседки, некоторые – не по одному разу.

Но, Боже мой, как неумело действовала администрация! Привыкшая

к силовым методам, как беспомощна оказывалась без них. Как глупо

запутывалась в собственных интригах! Например, Катаев, с кото-

рым я сидел, наседка Пронина, работал на меня. Доходило до анек-

дота: мне через Катаева приходилось учить Пронина, как надо «без

подозрений» вызывать Катаева на беседы. Кстати, оперативный

псевдоним Катаева – Мурашкин, а оперативный псевдоним Р. – Ни-

колай. За два дня до окончания срока меня крутили по статье 190-

прим (распространение заведомо ложных измышлений, порочащих

советский государственный и общественный строй). Свидетелями

были менты и часть бывших сокамерников, пошедших на это под

угрозой пресса, за обещанные льготы.

Но вот Анатолий Филимонов полностью подтвердил всё мною

сказанное о Елецкой крытой. Человек большого мужества, при-

творно согласившись быть осведомителем и свидетелем, он хо-

рошо помог в разоблачении беспредела. Многое я узнал от Р., от

других зеков. Сама администрация помогала своими хитрыми глу-

постями. Помогали разные люди, в разных камерах, хозобслуга и

даже менты. Спасибо им всем: зекам и ментам, героям и подон-

кам, храбрым и трусливым! За переданную записку, за отправлен-

ное письмо, за смелое слово, за то, что не сдали лишний раз... Как

ни сломлена крытая и люди, остается надежда: порядочность не

убита до конца. И в большой пресс-хате тоже!

За несколько месяцев до раскрутки администрация отдала при-

каз: не бить сильно. Пресса заработали вхолостую. Цель понятна:

не дать свежего доказательного материала к предстоящему суду.

И вот за непродолжительное время появилось уже несколько камер

108

без бригадиров и поддержки. Показателен следующий случай. Сра-

зу после подъема раздались крики избиваемого зека. Потом хлопнула

дверь камеры. Дежурный по тюрьме вывел бригадира в коридор и по

случайности остановился недалеко от моей камеры.

– За что били?

– Не работает, начальник!

– Ты что, не мог подождать до вывода?

Все ясно. Немного позже за грохотом моторов крики не были бы

слышны. В поведении администрации появилась осторожность.

Другой случай. Два зека наотрез отказались заходить в одну

из камер. Прыгнули к окну в коридоре, разбили стекло и пригрозили

«вскрыться», если их попробуют в камеру запихнуть. В другое время

– режьтесь на здоровье! На этот раз администрация уступила.

Тайная война с администрацией, добыча информации и ее пе-

реправка, интриги и контринтриги могли бы составить отдельное

повествование. Рисковал ли я? Лучше получить новый срок, чем про-

жить день в прессе. Конечно, как политический я находился в приви-

легированном положении. Знал, что по своему усмотрению админис-

трация в пресс не кинет. Все же полной уверенности не было. Давил

и общий страх, пресса слева, пресса справа. А потом, кто знает, ког-

да само КГБ даст санкцию на расправу?

Был суд, три года строгого режима. В Усьманской зоне удалось

написать «Беспредел». Жаль, уже отправленная на свободу рукопись

попала в руки КГБ. Повторить очерки не пришлось. Впереди ждали

новые зоны, Тобольская крытая. В 1983 году я освободился, потом ле-

чился от туберкулеза. В 1984 году подъехал к Елецкой тюрьме, нашел

знакомого мента. Судя по всему, крытая осталась сломленной. Что

там творится сейчас? Кто знает, извне не поймешь.

Меня не слишком мучила совесть за долгое неповторение «Бес-

предела». Информацию о пресс-камерах я передавал из тюрьмы,

говорил о них на суде. По этим и другим материалам моим отцом,

Пинхосом Подрабинеком, был написан «Суд над Кириллом Подраби-

неком». Вещь издана.

Все же пришло время повторить «Беспредел». Конечно, через

столько лет написано иначе. Почему так долго не уступал советам

друзей и внутреннему голосу? Повторять всегда трудно. Но толь-

ко сев писать, понял главное: надо снова окунуться в мир страха и

109

мук крытой. Я не забывал ничего, но это была память ума. Теперь

пришла память эмоций. Пусть она станет моей данью страдальцам

Елецкой крытой. А в возможность изменить их судьбу публикациями

я не очень-то верю...

1987 год.

На Елецкой крытой я ни разу не угодил в карцер. Ни разу не объ-

являл голодовку. Ни разу не вскрывал вены. Мелкие стычки с сока-

мерниками случились всего несколько раз. Вместе с тем, Елецкая

крытая стала самым тяжелым и опасным испытанием за весь срок.

У меня до сих пор сохранилась привычка спать на боку, прикрывая

горло руками. А может быть, так просто удобнее...

Думалось, что по собственному почину тюремная администра-

ция меня в пресс-камеру не посадит. Во-первых, таким образом мне

предоставлялась бы прямая информация о системе прессов. Доказа-

тельный материал непосредственно добывался бы собственной шку-

рой. Во-вторых, у меня имелись бы все основания заявить о беспре-

деле. Нужная записочка просочится через любые тюремные стены

при известном старании. И обычное письмо, через цензуру, может

содержать нечто интересное. Зря, что ли, оговаривали с отцом шифр?

Полное длительное молчание тоже означало бы тревогу, уж отец на

воле постарался бы поднять шум. В-третьих, КГБ наверняка дал не-

кие инструкции, вряд ли уничтожение меня в прессе входило в его

планы. По причине опять-таки шума. Хотелось так думать.

Но расправиться с зеком, со мной в частности, в Елецкой крытой

можно иначе. Достаточно подсадить нужного администрации сокамер-

ника. Проще простого. Под угрозой пресса, пыток, смерти, такого типа

подобрать несложно. Кроме того, есть вещи и похуже смерти… И под-

ходящая половинка «мойки» (бритвенного лезвия) у подосланного най-

дется, кум постарается. Полоснут ночью по сонной артерии, и минут

через пятнадцать погрузишься в вечный сон. Администрация потом

оправдается. Мол, промашка вышла: посадили в камеру нормального

зека, а он психом оказался. Вот почему в крытой спать надо осторожно.

Возможно, меня одолевала мнительность, разыгралась фантазия.

Но кто бы не фантазировал в таком удивительном месте?

Внешне всё выглядело спокойно. После пониженки сидел на но-

вом корпусе, в «четвернике». Камера № 12, кажется. В основном с

110

одним-двумя сокамерниками. Для них попасть в мою хату большая

удача. Ни бригадира, ни поддержки. Но удачи на такой крытой не слу-

чайны. Я не сомневался – ко мне подсаживали стукачей. Не склонен

их слишком винить. Очень сильные методы убеждения у ментов.

Наседки попадали в сложное положение. Я ни о чем их не рас-

спрашивал. Но и о своих делах не говорил. Так, отвлеченные разго-

воры на посторонние, не тюремные, темы. Месяц нет информации

для ментов, другой. Сокамерник понимал, его могут заменить как не

справившегося с заданием. И хорошо еще, если он в пресс не попа-

дет за плохую работу, малое усердие. Стукачу ничего не оставалось,

кроме как признаться мне в своей работе на администрацию. Разуме-

ется, я мог бы просто избавиться от наседки, не давая никакой инфор-

мации. Нести отсебятину, выдумывать сведения, стукач не мог. Тема

ему незнакомая, опыта и фантазии мало, а менты могут кое-что про-

верить. Допустим, якобы я рассказал сокамернику о своих делах на

воле. Трудно ли куму справиться у КГБ? Выведенный таким образом

на чистую воду агент попадал бы в пресс. У ментов имелся еще один

способ контроля – подсадить вторую наседку. Даже если бы я просто

кормил стукачей своими фантазиями, а они чистосердечно передава-

ли такие мои «заведомо ложные измышления» начальству, стукачей

бы меняли. Надеясь найти работника поопытнее, поусерднее. От та-

кой чехарды я бы ничего не выиграл. И для меня, и для стукача оста-

вался единственно выгодный вариант – перевербовка.

Ход рискованный, но эффективный. Я доходчиво объяснял сту-

качу: «Будешь работать на меня. Говорить ментам только то, что я

скажу. Вместе мы обыграем этих тупиц. Не волнуйся, я своих аген-

тов не сдаю. Но если нарушишь наше соглашение, сам понимаешь...

Я всегда смогу проверить». Что оставалось делать бедному парню?

Соглашаться или терять «место». И он соглашался. Парадоксальным

образом пресса, вся эта ментовская мощь, оказывались их же слабо-

стью. Что лишний раз доказывает: система насилия, заступая на тер-

риторию разума, неэффективна.

Репутация политического, врага режима, тоже имела значение.

Обещания свои я сдержал. И Р., и Катаев благополучно освободились

с крытой. Правда, Катаев находясь на воле, стал свидетелем обвине-

ния у меня на процессе 1981 года. История же с Анатолием Филимо-

новым оказалась для него не столь удачной, но моей вины в том нет.

111

Ситуации действительно случались забавные. Осведомитель

Р. ходил на свидания с кумом под предлогом посещения медчасти.

Какие-то бесконечные боли в спине... Р. сидел со мной до Катаева.

Понимая, что один и тот же прием мог бы вызвать мое подозрение,

«режим» Пронин встал в тупик. Как Катаеву дать знать, что есть не-

обходимость с ним побеседовать? «Слушай, – говорит мне Катаев, –

как быть? Что придумать для Пронина?». «Проще простого, – отве-

чаю. – Обвязываешь голову полотенцем и со страдальческим видом

тасуешься по хате. Якобы голова болит. Менты донесут «режиму» о

полотенце. Под предлогом головной боли ты на прогулку не идешь, я

один погуляю. Времени моего отсутствия хватит для твоей беседы с

Прониным». Операция «полотенце» успешно заработала. Как говорят

зеки, «маяк прежний, три мухи на потолке».

Я исправно сливал дезинформацию ментам. Требовалась пра-

вильная дозировка. Достаточная для вселения в ментов уверенности

в благополучности их дел. Одновременно не подвигая их к серьезным

шагам. Но решалась пока только половина задачи. Требовалась еще

информация о крытой, надежные каналы связи в тюрьме, «дорога»

на волю. Только при таком раскладе я мог контролировать наседок,

готовить сюрприз тюремщикам, чувствовать себя в относительной

безопасности.

Плести паутину я стал еще в начале 1979 года. Мне повезло. В ту

студеную зиму подхватил пневмонию и попал на больничку. В каме-

ре, кроме меня, находились еще подследственные и несколько чело-

век из хозобслуги. А хозобслуга перемещается по тюрьме, баландеры

раздают баланду по камерам. Подследственные, если они местные,

часто имеют возможность связаться с волей. А после суда пойдут эта-

пом. Я не упускал подвернувшихся возможностей.

«Хроника текущих событий» сообщала.

В других тюрьмах и лагерях

30 января Кирилл ПОДРАБИНЕК (Хр. 49, 51), находящийся в

тюрьме в г. Елец, получил свидание с отцом. К . ПОДРАБИНЕК нахо-

дился тогда в санчасти с диагнозом «пневмония». В течение послед-

него месяца у него держалась субфебрильная температура, лейко-

цитоз (12 000). Его мучают ознобы, сменяющиеся жаром, он сильно

ослаблен. Он получает лечение – 200 000 ед. пенициллина 4 раза в

112

день. Вернувшись со свидания, П. ПОДРАБИНЕК сделал заявление в

Международный Красный Крест, «Международную Амнистию» и

Международный комитет защиты братьев ПОДРАБИНЕКОВ, в ко-

тором описал состояние здоровья сына и выразил беспокойство по

поводу его плохого лечения и возможности туберкулеза.

(ХТС, № 52, 1 марта 1979 г.)

На краткосрочном свидании была и моя жена, отец настоял на ее

приезде. Больше Люба на свидания не приезжала. Через некоторое

время пришло от нее письмо, первое и последнее. Поэтому о сыне мне

больше ничего известно не было. Кроме косвенных сведений, которые

удавалось получить отцу или моей сестре Сусанне. С Любой они не

общались. Зато получил как-то письмо от брата Александра, из сибир-

ской ссылки. К нему в ссылку приехала Алла Хромова, они пожени-

лись, и у них родился сын. Хорошо помню одну строчку: «Мы с Аллой

любим друг друга, у нас есть Марк, и мы очень счастливы».

На больничке я пробыл недолго, и меня вернули в прежнюю

камеру. Жизнь в хате шла своим чередом. Мы крутили шарабешки.

Свободного времени оставалось не много. Играли в домино. Но не

в классическое, а в «записного». Очень распространенная в тюрьме

игра. Костяшки выкладываются не линейно, а крестом. Подсчитыва-

ется сумма очков, кратная пяти, по концам креста. Счет для удобства

ведется спичками, отдаленно напоминая римскую цифирь. Записной

на порядок сложнее обычного домино, требуя точного расчета, сла-

женности партнеров и понимания игры противников. Днем разре-

шалось лежать на шконке, но не спать. Спать мы все же ухитрялись.

Лежишь на спине и держишь открытую книгу на груди, якобы читая.

Главное, не уронить книгу и вовремя проснуться, когда надзиратель

заглянет в глазок и окликнет. С бодрым видом отвечаешь: «Все путем

командир!».

Подручный библиотекаря раза два в месяц приносил список книг

для выбора. В основном ерунду, но попадалась и настоящая литера-

тура. Помню с удовольствием прочитанный здоровенный том братьев

Гонкуров. Однажды в списке заметил «Пармскую обитель» Стендаля.

«Берем!» – воскликнул я. Ребята заныли.

– Классика, скучища, наверное.

– Дурни, берем!

113

Нас в камере сидело трое или четверо. Книгу буквально рвали из

рук. «Пармская обитель» пользовалась бешеным успехом. Повество-

вание о любви, тюремных интригах, побегах, стойкости и смелости

ложилось на душу молодых зеков. Я порадовался за Стендаля. Когда-

то он выразил надежду, что его книги будут читать хотя бы через 30

лет после его смерти. Если бы Стендаль знал, каких читателей при-

обретет через 130 лет! Однажды я разговаривал с высоколобым лите-

ратором. Тот позволил себе заметить, что «Пармская обитель» сильно

уступает «Красному и черному». Не спорю, «Красное и черное» один

из лучших романов мировой литературы. Но важно не только, как на-

писано, но где, кем и как читается. Я рассказал литератору «камер-

ную» историю. Как «Пармская обитель» прорвалась сквозь время и

стены в мрачную тюрьму, найдя своих почитателей.

Кормили плохо. Лучше, чем в карцере, но хуже, чем на общем по-

ложении. Ежемесячно каждому выдавалось по две пачки махорки. Раз

в месяц отоваривались – на два рубля (кажется). В первую очередь при-

обретали махорку и чай. Разрешалась на зека одна пачка чая. На остав-

шиеся деньги закупали самое дешевое повидло, маргарин и несколько

батонов хлеба. И начиналось пиршество. Но прежде всего – чифирь. На

сытый желудок чифирить неприлично (слабее действует).

Заваривается чифирь обычно в казенной алюминиевой кружке –

«чифирбаке». Кладется треть или четверть пачки, смотря по достатку

и числу чифиристов. Добавляется воды на треть или четверть круж-

ки. Желательно горячей, после раздачи кипятка. Так и «дрова» сэко-

номишь, и приготовление пройдет быстрее. С «дровами», то есть топ-

ливом, напряжёнка. Подойдут свернутые в трубочку газеты, любая

другая бумага. Если таковых нет, используются тряпки. Если и тряпок

нет, берется пара лучинок, отщепленных от стола заточенной алюми-

ниевой ложкой («веслом»). Но топить лучинками канительно, пламя

неустойчиво. Главная проблема – менты. Чифирить запрещено. В день

отоваровки попкари то и дело заглядывают в глазок. Открывают кор-

мушку, стараясь унюхать гарь. Если надзиратели не слишком вредные,

хата идет на риск. Заваривается чифирь в углу у толчка, вне сектора

обзора из глазка. А к дверям приставляется атасник для подачи тревоги.

Он внимательно прислушивается к шагам в коридоре.

Помню забавный случай. В день отоваровки настырный дубак

всё заглядывал и заглядывал в камеру. И еще, собака, подкрадывался

114

к двери бесшумно. По счастью, между полом и дверью имелась щель,

через которую виднелись сапоги подходящего. Только показались са-

поги, все с беззаботным видом «бьют летки» (прогуливаются по каме-

ре). Ушел надзиратель – снова за дело. И вот сапоги словно приросли

к полу, все маячат за дверью. Ага, хитрец пробует нас поймать, ждет,

когда мы расслабимся! Десять минут проходит, двадцать. Что-то тут

не то... Прутиком от веника дотянулись через щель до сапог. Они пус-

тые! Спокойно заварили, чифирнули. Потом окликнули дубака: «Эй,

командир, тебе не холодно босиком на пролетке?». Посмеялись...

вместе с ментом.

Свежий чай – первяк. После заваривания он становится вторяком,

и его не выбрасывают. В следующий раз заваривают вторяк и на по-

лученном отваре заваривают первяк. Или «подмолаживают» вторяк,

добавив первяка. После чего вторяк переходит в категорию третья-

ка. По той же схеме используется и он. О четвертяках я не слыхал,

после третьей процедуры из чая выжато всё возможное. Иногда чай

принимают сушняком, если очень раскумариться хочется, менты зло-

бные, топлива или воды нет. Эффект присутствует, хотя и уступает

классическому. Жевать можно чай всех трех категорий. Правда, при

таком способе третьяк практически бесполезен. И все же зековский

фольклор сообщает: «А я под стареньким бушлатом жую отваренный

третьяк».

Итак, чифирнули. Набрались бодрости и через некоторое время

приступаем к пиршеству. Батон режется вдоль, половинка намазыва-

ется маргарином и повидлом и съедается. Несколько дней зеки отно-

сительно сыты.

На тюремном режиме разрешено посылать одно письмо в месяц.

Разумеется, я писал отцу. Получение писем не ограничено. Регулярно

приходили письма от отца и Сусанны. Относительно регулярно от Ли-

дии Алексеевны и Марины Серебряной, дочки давней папиной при-

ятельницы (тоже врача). Так однажды Марина прислала переписанные

«Письма к римскому другу» Бродского. Впервые их тогда прочитал,

листочки эти до сих пор у меня хранятся. Получал письма от брата

Александра, пока его в ссылке не арестовали. Писали и другие люди.

Наконец на пролетке (тюремном коридоре) стал работать знако-

мый мне по больничке баландер. Назовем его Васей. Он взялся отос-

лать мое письмо на волю. У них, хозобслуги, свои каналы. Я не слиш-

115

ком обольщался. Письмо, достаточно невинного характера, передал

со шлюмками после обеда. И огорошил Васю настойчивой просьбой

сдать письмо куму. Вполне возможно, Вася так бы поступил и без

моей просьбы. Мне требовалось наставить врага на ложный путь.

Пускай менты пребывают в приятной уверенности, будто контроли-

руют мой канал связи. А я тем временем подыщу дорогу настоящую.

Чем я рисковал? Допустим, противник раскусит игру. Подделать

мои письма он не сможет, без пароля (ключевого слова и особой от-

метки) письма недействительны. Адрес, по которому дойдет письмо,

ценности не представляет. К тому же, скорей всего, контролируется

КГБ. Что тоже неплохо, пускай окажется в одной компании с ментами.

Письмо дошло. Подобным образом я поступил еще раза два.

Обычно баландеры быстро меняются. Но Вася надолго застрял на

нашей пролетке. Всем стало хорошо. Менты преисполнились уверен-

ности в своей сообразительности. Вася закрепился на хорошем месте.

Я мирно «починял примус».

Наступило лето. Окна камеры выходили во внутренний двор

тюрьмы, видимый через неплотные «ресницы». Мне иногда снится

это узенькое пространство, стиснутое со всех сторон стенами. Инте-

рес представляли птицы. Ласточки вили гнезда под крышей и карни-

зами. Галдели вороны. Ворковали голуби. Весело прыгали воробьи.

Иногда случались скандалы. Какая-то наглая ворона, уцепив ласточку

за крыло, пытается вытащить ее из-под крыши. На нахалку налетают

подруги потерпевшей и отбивают ее.

Сквозь асфальт дворика пробивались зеленые кустики и молодая

трава. Упрямая березка желала расти прямо в выщербленной време-

нем стене. Несмотря на скудность такой жизни, все же им светило

солнце, к ним прилетал ветер, шли дожди, плыли по небу облака.

С наступлением зимы обострились недомогания. Я и раньше не-

важно себя чувствовал, но списывал на перенесенные миокардит и

пневмонию, общую слабость. Обратился к лепиле. Хряк обещал обсле-

дование, но не счел мое состояние заслуживающим лечения. Тем вре-

менем появилась повышенная потливость. Стали чередоваться присту-

пы жара и озноба. Появился кашель. Я наконец догадался, в чем дело.

Перед повторной записью к врачу серьезно поговорил с Анато-

лием Филимоновым. Объяснил, что меня могут перевести куда-то, и

мы больше не увидимся. Надо разоблачить беспредел на крытой, и он

116

обещал в том помочь. «Знаешь, Толик, – сказал ему, – может по-вся-

кому повернуться. Случится, тебя привлекут свидетелем по какому-то

моему делу. Можешь согласиться и наплести что угодно. Но на суде

поможешь». Договорились. Меня одолевали нехорошие подозрения.

СССР ввел войска в Афганистан, и на фоне развернувшейся конф-

ронтации с Западом судьбы диссидентов переставали иметь значение.

Так и заявил в камере: «Ну, теперь, возможно, и не освобожусь».

«Хроника текущих событий» сообщает.

В марте Кирилл ПОДРАБИНЕК (суд – Хр. 49) помещен в тюрем-

ную больницу с открытой формой туберкулеза легких. Его лечащий

врач О.В. ХАДАЕВА считает, что он болен туберкулезом уже около

года. 29 июня у него конец срока.

(ХТС, № 56, 30 апреля 1980 г.)

Из тюремной больнички дней через десять отправился этапом в

Усмань на областную больничку для чахоточных. Стояла весна. Вре-

мя «уплыть по талой воде», то есть умереть от весеннего обострения

туберкулеза, как говорят зеки. Столь мрачные мысли почти не зани-

мали меня. Я наконец взял передышку, вырвался с крытой. Покидая

крытую или поднимаясь с кичи на зону, чувствуешь себя так, словно

выходишь на волю.

Отделение для чахоточных представляло собой нижний этаж

двухэтажного здания. Входная дверь закрыта, но всегда открыта

дверь во внутренний дворик. Гуляй хоть днем, хоть ночью! Во дво-

рике кольцевая дорожка и газон. Помнится, среди разной зелени ре-

бята закопали несколько зернышек и тщательно за ними ухаживали.

Конечно, предстояло вырасти конопле. В первый же день молодой

авторитетный зек Нобель пригласил меня на прогулку. Его интере-

совало положение на крытой. А еще больше мое собственное на ней

положение. И правильно, к любому елецкому крытнику интерес оп-

равдан. Поговорили. Беседа прошла в теплой дружеской обстановке,

как выражались тогда советские газеты.

Народ в бараке подобрался неплохой. Шустрый паренек Самара,

ему предстояло отправиться на Елецкую крытую. Позже я оказался с

ним в одной камере, на больничке в Ельце. Толик с Усьманской зоны

(больничка на ее территории), на воле проживал неподалеку. Он и пе-

117

реправил мое письмо с ценной информацией. Любопытно было побе-

седовать со старым зеком по кличке Лисий. О нем несколько позже.

Познакомился с неутомимым побегушником, зеком средних лет.

Он показывал свой новый приговор. В нем числилось пять побегов!

Каждый раз добавляли по три года. Зек давно бы уже отсидел перво-

начальный срок, но неутолимая жажда свободы вновь и вновь отправ-

ляла в побег. На воле его и ловили через некоторое время. Восхитил

рассказ о хитроумной затее. Зек соорудил пару платформочек на ноги

с сильными пружинами. И долго тайком тренировался в прыжках с

подходящей высоты. Зона располагалась в черте города. Барак нахо-

дился достаточно близко от запретки, узенькой полоски земли огоро-

женной колючей проволокой. Вплотную к запретке примыкала бетон-

ная стена. Побегушник спрыгнул с крыши барака и приземлился на

маленький асфальтовый пятачок перед запреткой. Сила сжатых пру-

жин перенесла его через запретку и стену. Воля встретила зека друже-

любно, пружины амортизировали гигантский прыжок. Если рассказ и

выдуман, то замечательно.

Шло время. Я отъедался на диете, насыщал легкие воздухом на

прогулках. Приближался конец срока. Но пришли тревожные вести

с воронежской пересылки. Шедших этапом с усьманской больнички

ребят допрашивали обо мне менты и некто в штатском. Я рассчиты-

вал освободиться с Усмани, о чем и сообщил отцу. Внезапно, где-то в

мае, меня отправили этапом снова в Елец.

Я опять расположился на больничке, в узкой длинной камере. В

ней находилось несколько подследственных, молодых первоходоч-

ников. А также Адоньев со строгача, тоже подследственный. И еще

Валерий Шалыгин из хозобслуги, интеллигентный человек лет трид-

цати. Дом его находился в Ельце, неподалеку от тюрьмы. Тот случай,

когда и на воле, и в тюрьме живешь напротив своего дома.

Посадили Валеру за какую-то аферу (кажется), в подробности он

не вдавался, я и не интересовался. Избегал Валера и разговоров на

политические темы, я тоже. Он слышал по «голосам» о диссидентах,

в частности и обо мне, знал о моем пребывании в крытой. Хозобслуга

вообще хорошо осведомлена о происходящем в тюрьме. Валера посо-

ветовал избегать откровенных разговоров в камере, особенно с Адо-

ньевым. Действительно, как позже выяснилось, тот с помощью кума

прятался на больничке, запоров какой-то серьезный косяк то ли на

118

воле, то ли в лагере. Мы с Валерой сошлись. Я понял, что ему можно

доверять, и не ошибся. Валеру выписали. На прощание он просил на

него положиться при необходимости.

Недели через две и меня перевели в другую большую камеру на

той же больничке. Приблизительно в середине июня ко мне пожало-

вал елецкий прокурор. С собой он притащил газету «Известия» со

статьей Дмитрия Дудко. Некоторое время диссидентствующий свя-

щенник теперь каялся в своих антисоветских грехах и призывал к

этому других. Прокурор радостно поддержал инициативу грешника и

настойчиво мне рекомендовал последовать такому примеру. В голове

мелькнуло нечто вроде «набожные гарпунщики никуда не годятся». В

таком духе я и высказался: «Он священник, а не воин». Все же я был

не совсем прав. На трех покаявшихся перед властью батюшек – Ре-

гельсона, Капитанчука и Дудко – приходился один стойкий священ-

ник Глеб Якунин. Сделка с собственной совестью, казалось бы, дело

личное. Никого не сдал, и ладно. Но не так уж всё и безобидно, как

показывает приведенный эпизод.

Приближалось 28 июня, конец срока. Дальнейшие события «Хро-

ника текущих событий» освещает следующим образом.

В марте-апреле Кирилла ПОДРАБИНЕКА с туберкулезом пере-

вели из Елецкой тюрьмы в Усманьскую тюремную больницу (Хр.56).

В июньском письме Кирилл просил отца приехать за ним в Усмань в

субботу 28 июня. Через 10 дней П.А. ПОДРАБИНЕК получил от него

еще одно письмо; вопреки заверениям начальства, что К. ПОДРА-

БИНЕК будет освобождаться из Усмани, письмо было из Елецкой

тюрьмы.

28 июня П.А. ПОДРАБИНЕКУ в Елецкой тюрьме в 6 часов утра

сказали, что К. ПОДРАБИНЕК освобождается «сегодня, в 8 часов».

В 8 часов один из сотрудников администрации сказал П.А. ПОДРА-

БИНЕКУ, что К.ПОДРАБИНЕК обвинен по ст. 190-1 УК РСФСР:

«Два дня назад он получил и подписал постановление об аресте» (во

время следствия по предыдущему делу К. ПОДРАБИНЕК не подписал

ни одной бумажки). На вопрос, что сделал Кирилл, майор ответил:

«Он отказывается признать свои заблуждения».

29 июня П.А. ПОДРАБИНЕК обратился в Международный ко-

митет защиты братьев ПОДРАБИНЕКОВ, в «Международную Ам-

119

нистию», в Московскую группу «Хельсинки» и ко «всем людям доброй

воли» с просьбой помочь А.ПОДРАБИНЕКУ (см. «Арест А. ПОДРА-

БИНЕКА») и К. ПОДРАБИНЕКУ выйти на свободу.

1 июля П.А. ПОДРАБИНЕК получил ответ на телеграфный за-

прос: «Вопросу освобождения сына обращайтесь прокуратуру горо-

да Ельца. Начальник учреждения».

(ХТС, № 57, 3 августа 1980 г.)

Разумеется, никакого постановления об аресте я не подписывал.

Майор Пронин нагло врал. Мне и не предъявляли постановление, 28-

го я рассчитывал освободиться. Менты решили попить моей крови и

ничего не сообщили. Шесть часов утра, жду команды «собирайся с

вещами». Восемь часов – команды нет. Полдень – тишина. К вечеру,

вызвав наконец ДПНТ (дежурного помощника начальника тюрьмы),

предъявил претензии: «На каком основании тут меня держат?» Пос-

ледовал ответ: «Ничего не знаю».

Много нервов я попортил в тот день. И ведь знал же, что следу-

ет оставлять надежду сюда входящим. И сгущающиеся на горизонте

тучи заметил. Но такова уж человеческая природа, очень трудно пол-

ностью изгнать из сердца надежду.

Через день принесли постановление, новое дело по статье 190-

прим – распространение заведомо ложных измышлений, порочащих

советский государственный и общественный строй. Я сильно разо-

злился. И громко обещал Хряку и прочим разобраться с ними: «Си-

деть будете!». Угроза не пустая – сидеть, не сидеть, а неприятности я

им доставить мог. Они это поняли, понял и я, что они поняли. Следо-

вало поберечься.

Превратившись из крытника в подследственного, я стал менее

уязвим. Внушали опасение медицинские процедуры. Два (три?)

раза в день кололи стрептомицин. Дверь камеры открыта, под при-

смотром надзирателя пациенты по очереди идут в процедурный

кабинет. Там уже ждет медсестра со шприцем в руке. Очередность

не регламентирована. Я и варьировал свое посещение кабинета:

то первым приду, то третьим, то последним. Примерно так же и с

лекарствами. Чёрт их знает, этих ментов. Они люди богатые, на-

жились на рабском труде, могут и медсестру подкупить. Вколют

что-нибудь эдакое...

120

Хорошо под следствием! Диета, ежемесячные посылки от род-

ных. Сало, колбаса и прочее. В Ельце-то, с его острейшим дефицитом

хороших продуктов! Надзиратели завистливыми глазами смотрели на

наши камерные пиршества. Чем мы воспользовались. Меняли часть

продуктов на чай. С непременным условием – к чаю и топливо (тряп-

ки) в наборе. Помню, до того зажрались, что однажды обнаружили:

наше сало пожелтело! Пришлось его использовать в качестве дров,

для чифира. Через столько лет с трудом признаюсь в этаком безобра-

зии. В оправдание скажу, что хранить летом сало без холодильника

трудно.

С чифира утро и начиналось. Еще до подъема кто-то с ним возит-

ся. На месте заваривающего клали «Ваньку». Подходящую одежку,

бушлат какой-нибудь, искусно укладывали в шконку, придавая вид

спящего зека. Заглянет дубак в глазок, все на своих местах. Шесть ча-

сов, подъём. Все вскакивают, рассаживаются, кто-то пошутит: «Вань-

ку разбудите, все проспит». Раза три чифирбак пройдет по кругу, по

два глотка на каждого. День начался.

Переговаривались с соседней камерой, там женщины. Хоть так

побывать в их обществе... Разговоры велись в основном «по кружеч-

ке». Говорящий кружку приставляет донышком к стенке и говорит

в нее. Слушающий, напротив, донышко приставляет к уху. Можно

разговаривать по кружечке, используя общую трубу отопления. Ме-

талл хорошо проводит звук, но ментам и подслушать легче. Тюрьма

сильна своими коммуникациями. В хорошо обустроенной тюрьме в

стенах камер пробиваются «кабуры» – отверстия. Между забранны-

ми решетками и жалюзи окнами устанавливается «дорога», веревоч-

ная. Распускается носок из синтетики, из ниток сплетается веревка.

К ней прикрепляется грузик. Если руку удается просунуть сквозь

жалюзи, круговым движением веревка забрасывается к соседнему

окну, где ее ловят. Рукой или «конем». Конь представляет собой туго

скрученную бумажную трубку, укрепленную клейстером. Который,

в свою очередь, добывается из хлебного мякиша. С помощью хлеба,

носков и газет зеки творят чудеса. Целая цивилизация строится на

основе примитивных средств. Разжечь огонь? Пожалуйста, к вашим

услугам вата. Разогреть воду? В ход идут газеты, тряпки. Незамени-

ма алюминиевая ложка. Как получить тот же клей? На тоненькую

натянутую тряпочку кладется смоченный водой хлеб и растирается

121

по ее поверхности. С нижней стороны ложкой собирается просочив-

шийся сквозь тряпку крахмал – клейстер, клей.

Вернемся к дороге (тоже иногда называемой «конём»). Из сосед-

ней камеры порой также забрасывается веревочка. Концы связывают-

ся, получается круговая дорога. По дорогам гоняются «ксивы» (они

же и «малявы»), то бишь записки, и небольшие грузы. Иногда и руку

сквозь жалюзи не просунешь, или дорогу надо установить с располо-

женным напротив корпусом. Не беда. Приготовляем духовое ружье.

По технологии изготовления коня делается длинная полая трубка.

Внутрь вкладывается стрелка, опять же из бумаги. Стрелка имеет лег-

кий наконечник из разжеванного хлеба. А на конце крепится прочная

длинная нитка. Стрела из такого духового ружья летит десятки мет-

ров. Всё зависит от умения стрелка, силы его легких.

Менты с коммуникациями борются. Обрывают дороги, заклады-

вают кабуры, уводят коней. Через некоторое время всё восстанавли-

вается. Связь между камерами, корпусами, тюрьмами и лагерями – с

помощью подручных средств и подкупленных ментов, идущими по

этапу зеками, перебросами через зону – вот что составляет силу тю-

ремного мира.

Елецкие крытники слабы. В первую очередь из-за тотального

недоверия всех ко всем. Следовательно, отсутствуют информирован-

ность и взаимопомощь. Ни кабуры не нужны, ни дороги – их и нет.

Мне, уже подследственному, да на больничке, представились но-

вые возможности. В один прекрасный день на пролетке объявился

Валера Шалыгин в качестве баландера. Дорога по тюрьме и на волю

была обеспечена. Завязались романтические отношения с Валерией,

из соседней камеры. Она работала в хозобслуге помощницей вольно-

наемной ларёчницы Аллы. Как обычно и случается, начинается всё от

скуки, как игра. Но таков жанр тюремного романа: со временем игра

превращается в более серьезные отношения. Мы переписывались.

Велика сила письменного слова, одиночества и желания вырваться

на волю, хотя бы мысленно. Корреспонденты становятся дороги друг

другу. Начиналось знакомство без всяких корыстных побуждений. Но

Лера стала надежной помощницей в осуществлении моих планов.

Появился еще один канал связи.

Сидела в соседней камере и цыганка. Ей предстояло рожать,

и ее увезли в городскую больницу. Потом вернули. И вот в гулкой

122

тюремной тишине раздался крик младенца. Одно из самых силь-

ных впечатлений в моей жизни.

Тем временем громоздкая машина следствия катила по бездо-

рожью. Читаю сейчас обвинительное заключение (оно сохранилось).

Из справки следует, что обвинение мне предъявлено 24 июня 1980

года, и в тот же день избрана мера пресечения, арест. Ложь, разуме-

ется, 24 июня никто мне ничего не предъявлял. Что же инкриминиро-

валось?

«Содержась в учреждении ЯЦ-34/16 Тюменского облисполкома,

он на путь исправления не стал и злостно нарушал режим содер-

жания, отрицательно влиял на других осужденных, на меры поли-

тико-воспитательного характера не реагировал, систематически

распространял в устной форме среди осужденных заведомо ложные

измышления, порочащие советский государственный и обществен-

ный строй…

Содержась в дальнейшем в учреждении ЮУ-323/ст-2 Липецкого

облисполкома, Подрабинек не прекратил преступной деятельности,

продолжал систематически распространять заведомо ложные из-

мышления, порочащие советский государственный и общественный

строй.

Так, и в учреждении ЯЦ-34/16 и в ЮУ-323/ст-2 г. Ельца в ходе бе-

сед с осужденными утверждал, что в СССР отсутствует демокра-

тия и свобода слова, печати, собраний; Конституцию СССР называл

фикцией, утверждал, что в СССР коммунисты – эксплуататоры на-

рода, что выборы в государственные органы несвободные, права ев-

реев в СССР нарушаются, что СССР является колониальной держа-

вой, в которой евреи, казахи и другие народы занимают угнетенное

и бесправное положение; оскорбительно и клеветнически отзывался

об основателе нашей партии и государства В.И. Ленине, о руководи-

теле КПСС и главе государства тов. Л.И. Брежневе».

Ну и так далее. Список свидетелей состоит из 19 человек. За-

бавная штука. Те, с кем я действительно вел антисоветские разгово-

ры, в свидетели не попали. Вместо них какие-то козлы с тобольской

зоны, подследственные с елецкой тюрьмы, те, что на больничке об-

ретались. Еще один тип с пониженки, известный прессовщик. Да

несколько чинов тюремной администрации. Попал в свидетели и

Адоньев.

123

В общем-то я никогда не скрывал антисоветских взглядов. Мен-

ты это знали. Отчасти и потому опасались меня держать в большой

камере – с бригадиром, поддержкой и прочей экзотикой. Но чтобы я

пропагандировал сотрудников администрации и заведомых козлов?

Сидит у себя следователь в кабинете и чешет лысину. «О чем мог бы

говорить этот антисоветчик? Ну конечно – в СССР нет демократии

и свободы слова, Конституция фикция...» Сюда же и казахов всу-

нул. Все всё знают! Туповатые свидетели добавляли собственные

измышления. Так, к примеру, один из них приписывал мне утверж-

дение, что «коммунисты присвоили себе всё золото». По себе кос-

тюмчик мерят! Парадоксальным образом лжесвидетели подтверж-

дали верность антисоветских взглядов, обвинение доказывало мою

правоту.

Есть в обвинительном заключении существенный момент: «В

ходе предварительного расследования Подрабинек выдвинул версию

о том, что якобы показания свидетелей, изобличающие его в распро-

странении заведомо ложных измышлений, порочащих советский го-

сударственный и общественный строй, получены путем применения

насилия к свидетелям в учреждении ЮУ-323/ст-2».

У этих умельцев правда всегда «якобы». Предстояло показать,

что умельцы они посредственные.

Порадовало одно место в обвинительном заключении: «Из при-

общенных к делу документов усматривается, что Подрабинек К.П.

ранее судим, по месту учебы в средней школе, в вузах, службы в

Советской Армии и работы в магазине «Мебель» характеризуется

отрицательно, по месту учебы в 11 классе вечерней школы и месту

работы в агентстве «Ространсэкспедиция» характеризуется поло-

жительно».

Есть всё же люди, не боящиеся положительно характеризовать

антисоветчика!

В августе в нашу камеру случайно попало два письма к Фили-

монову. Воспользовавшись случаем, между строк сделал приписку

Толику. В частности, с требованием к Катаеву отказаться от по-

казаний против меня. Катаев сдал Филимонова, и письма попали

к следователю. Надо сказать, что в этом втором деле я изменил

тактику по сравнению с первым делом. Не давая никаких показа-

ний по существу, старался ознакомиться со списком свидетелей и

124

их показаниями. Пытался вмешаться в следственный процесс, как,

например, в истории с двумя письмами.

С Филимоновым вышло еще интереснее. Я сразу заявил следова-

телю о вздорности всех показаний якобы свидетелей, запуганных или

подкупленных тюремной администрацией. Особенную злость разыг-

рывал по отношению к Толику: «Ну и лжец этот Филимонов! Требую

очной ставки! Пусть посмотрит мне в глаза!». Очная ставка состоя-

лась. Выполнив первоначальные формальности, следователь заявил:

«Я тут отойду недалеко, скоро буду». И вышел, оставив нас вдвоем.

Грубейшее нарушение правил! Несомненно, следователь ожидал хо-

рошей потасовки, моего нападения на Филимонова. Тогда драка ста-

ла бы дополнительным элементом обвинения, как и эпизод с двумя

письмами, уличающий меня в давлении на свидетелей. Мы с Толиком

пожали друг другу руки. Я сделал знак – «осторожнее». И тихо доба-

вил: «Как договаривались». Толик всё понял. Через минуту вернулся

следователь.

В январе повезли на суд в Липецк. Ехал барином – один в ворон-

ке. Следом воронок, набитый свидетелями. Помещение для зеков в

автозаке отделено от конвоя решетчатой дверью. Сел около решетки,

конвойные не злобствовали. Всю дорогу смотрел в окно на укрытые

снегом поля, темные леса, серые деревни. Всё было интересно. 7 ян-

варя, в Рождество, слушал в камере музыку. Передавали по репродук-

тору 3-й концерт Бетховена. Мое любимое «allegro con brio». Никто,

ничто на свете не могло бы так меня поддержать.

8 января начался суд. В зале гэбэшники, менты, советско-партий-

ная публика. И два родных человека – папа и Сусанна. В «Хронике те-

кущих событий» (№ 61, 16 марта 1981 г.) содержится подробный отчет

о процессе. Но гораздо интереснее, как мне кажется, отчет, написан-

ный отцом и достигающий местами почти стенографической точнос-

ти. Имею в виду написанную папой книгу «Процесс» по делу Кирилла

Подрабинека (почти документальная хроника)». (Издательство «Поис-

ки», Париж, 1982 г.). Разумеется, материал в ХТС тоже сделан отцом.

Но в книге содержатся живописные моменты, наглядные картины со-

ветской эпохи, подзабытые одними и вовсе неизвестные другим. Кни-

га имеет второе название «Филиал ада на земле», данное издателями.

Имеется в виду Елецкая крытая. Отрывки из этой книги я и буду приво-

дить, перемежая их собственным повествованием.

125

Судебное следствие

15.ч.

С (секретарь): – Встать. Суд идет.

Из комнаты, смежной с залой суда, проходят судья и двое засе-

дателей.

Б (Борисенко, судья): – Садитесь. Рассматривается дело Под-

рабинека, обвиняемого в уголовном преступлении, предусмотренном

статьей 190-прим Уголовного кодекса РСФСР – распространение в

устной форме заведомо ложных клеветнических измышлений о со-

ветском государственном и общественном строе. Секретарь, доло-

жите суду о составе свидетелей.

С: – Присутствуют свидетели: Катаев, Ларин, Руднев, Ма-

лых, Красильников, Александров, Австриевский, Кононов, Соко-

лов, Мурашкинцев, Овчинников. Не явилось четверо свидетелей:

Адоньев…

Б: – Свидетелей, находящихся в зале суда, прошу его покинуть.

Подсудимый, встаньте. Ваша фамилия, имя, отчество, год и место

рождения, партийность?

Кирилл отвечает на эти вопросы по мере того, как их задает

судья. На вопрос о партийности:

К (Кирилл): – Что Вы имеете в виду?

Б: – Я спрашиваю, являетесь ли Вы членом партии?

К: – Какой партии?

Б: – КПСС.

К: – Я не член КПСС.

…

Б: – Оглашаю состав суда. Судья Борисенко, народные заседате-

ли Болмасов и Котелкина, прокурор Нужнов, защитник Бобряшева,

секретарь Тихонова. Подсудимый, Вы доверяете суду?

К: – Не доверяю ни одному суду СССР, в том числе и данному, ни

по одному вопросу.

Б: – Почему не доверяете данному суду?

К: – Ввиду отсутствия гарантированных правовых норм. Здесь

готовится полицейская расправа надо мной.

Б: – Вы гражданин Советского Союза. Я не знаю, какой еще суд

мог бы Вас судить.

126

К: – Я не гражданин СССР и тоже не знаю, какой суд мог бы

меня судить.

Н (Нужнов, прокурор): – Доводы подсудимого несостоятельны,

он гражданин СССР.

Б: – Итак, не доверяете ни одному суду. Значит, нет оснований

для отвода этого. Суд удаляется на совещание.

В это время в зале разыгрывается следующий инцидент: дежур-

ный по залу, штатский с повязкой на рукаве, предупреждает меня о

недопустимости ведения записей и предлагает прекратить.

Я: – Согласно УПК, статье 17 или 18, я имею право вести запи-

си. И кто Вы такой, ни должности, ни звания которого я не знаю,

чтобы так дерзко делать мне замечания? Секретарь, подтвердите,

что я прав.

С: – Не знаю, спросите судью.

К: – Конечно, имеет право.

П (прапорщик, начальник конвоя Кирилла): – На суде Вы должны

вести себя как полагается.

К: – Это мой суд, а не Ваш, охраняйте меня и не вмешивайтесь

не в свое дело.

П: – Ваше дело молчать.

К: – Как раз Ваше дело молчать, а мое говорить».

Далее суд возвращается с совещания. Сам отклоняет отвод

себе. Запрещает делать какие либо записи, в том числе и рукописные,

нагло наплевав на закон. Всё как всегда…

Затем судья привлекает к судебному следствию в качестве сви-

детелей отца и сестру, несмотря на их протесты. И под этим пред-

логом удаляет их из зала. Я делаю заявление о том, что отказываюсь

участвовать в процессе до возвращения моих родственников в зал.

И до конца заседания не встаю с лавки и не отвечаю на вопросы.

На следующий день, вскоре после начала заседания, отца и Сусан-

ну пытаются допросить в качестве свидетелей. Они отказываются.

Отец приводит мотивировку: «Я не хочу поддерживать начинание

судьи – удаление из зала заседания родственников под предлогом

характеристики подсудимого. Я не хочу создавать прецедент, кото-

рым пользовались бы в дальнейшей практике». На вопрос, почему

она отказывается давать показания, Сусанна отвечает: «Потому что

Глава 5

127

не считаю возможным здесь выступать с показаниями». Отец и Су-

санна остаются в зале. Процесс продолжается.

Вызывается свидетель Руднев, из администрации Елецкой тюрь-

мы, воспитатель.

…

Б: – Свидетель Руднев, что Вы можете сказать о преступной

деятельности подсудимого Подрабинека?

Р: – Мое первое знакомство с П. произошло, когда его поместили

в наше учреждение. У нас состоялась беседа, во время которой он

сказал, что является не уголовником, а диссидентом, что он борец

за демократию и свободу. В дальнейшем я узнал, что он подобные

разговоры вел со своими сокамерниками.

Б: – Как Вы это узнали, от сокамерников?

Р: – Да, от его сокамерников. Они жаловались на него, просили

избавить от него.

Б: – Почему просили избавить?

Р: – Он им надоел, они не хотели его слушать, особенно когда он

нападал на Ленина и Брежнева.

Б: – Что же он говорил о Владимире Ильиче Ленине?

Р: – Что он взошел на гребне какой-то волны, потом ошибался,

что из него сделали бога, которому поклоняются, и пора его убрать

из мавзолея.

Б: – А про Леонида Ильича Брежнева?

Р: – Что он диктатор и казнокрад, присвоил себе власть и бо-

гатство страны.

Б: – У защитника имеются вопросы к свидетелю?

Б-ва: – Имеется вопрос. Свидетель Руднев, можете отграничить

то, что П. говорил Вам лично, от того, что он говорил сокамерникам?

Р: (молчит).

Б: – Руднев, отвечайте на вопрос защитника. Вы поняли вопрос?

Р: (молчит).

Б: – Защитник спрашивает, что Подрабинек говорил Вам, а что

говорил сокамерникам.

Р: – Большей частью одно и то же.

Б-ва: – Но ведь не совсем одно и то же, значит, разное говорил

Вам и сокамерникам?

128

Р: – Конечно, разное.

Б: – Так что же он говорил Вам и что говорил им?

Р: (молчит)

Б: – Подсудимый, у Вас имеются вопросы к свидетелю?

К: – Свидетель Руднев, Вы проводили с осужденными политзаня-

тия. Кто был со мной в камере?

Р: – Не помню. У меня много камер, и я не могу запомнить, кто

в какой сидит.

К: – Кто же из моих сокамерников жаловался на меня, просил

избавить от меня?

Р: (молчит).

Б: – Свидетель, отвечайте на вопрос подсудимого.

Р: – Не помню. У меня много народу, это было давно, и я не

помню.

Б: – Есть еще вопросы к свидетелю?

К: – Как часто Вы проводили занятия с нами?

Р: – Еженедельно.

К: – Так, еженедельно. И не помните с кем. А что жаловались на

меня, помните, но кто жаловался, не помните. Скажите, свидетель

Руднев, о чем Вы спросили меня при знакомстве?

Р: – Не помню.

К: – Мы беседовали наедине. Вы меня спросили, как только я во-

шел к Вам, напишу ли я книгу о порядках в тюрьме.

Р: – Не помню этого.

К: – А я ответил Вам: «Смотря по материалам, которые она

мне предоставит». Не помните? У меня нет больше вопросов к сви-

детелю.

Вызывается свидетель Малых, из администрации Елецкой тюрь-

мы, что-то вроде нарядчика работ.

Б: – Свидетель Малых, что Вы можете сказать об измышлениях

подсудимого Подрабинека о нашем строе?

М: – Он говорил, что в стране антисемитизм, угнетаются ев-

реи, казахи и другие.

Б: – Что он еще говорил?

М: – Что у нас нет гражданских свобод, выборы несвободные,

что коммунисты эксплуатируют народ, настоящая демократия в

буржуазных странах.

129

Б: – Он говорил это только Вам или еще кому-нибудь?

М: – Говорил то же самое своим сокамерникам.

Б: – И что же они?

М: – Они возмущались, просили отсадить его.

Б: – Их просьба была удовлетворена?

М: – Да, Подрабинека переводили в другую камеру, но он и там

продолжал свои антисоветские разговоры, и мы его снова переводи-

ли в другую камеру. Так несколько раз.

Б: – У защитника имеются вопросы к свидетелю?

Б-ва: – Свидетель Малых, бывают у Вас переводы из одной каме-

ры в другую по производственной необходимости?

М: – Да, меняются наряды, составы бригад, камеры переформи-

ровываются.

Б: – Подсудимый, имеются вопросы к свидетелю?

К: – Имеются. Свидетель Малых, из каких камер в какие я пере-

водился?

М: – Этого я не помню.

К: – Ну, например, куда я был переведен из камеры 56?

М: – Этого я не помню. Это было давно, и переводы у нас час-

тые.

К: – Из камеры 56 я был переведен по просьбе сокамерников?

М: – Да.

К: – Из камеры 56 я был переведен в больницу. Припоминаете?

М: – Да, в больницу.

К: – И выходит, что мои сокамерники хлопотали о моем перево-

де в больницу, потому что я им надоел разговорами?

М: (молчит).

К: – Из камеры 13, с пониженным содержанием, я был тоже

переведен в камеру 56 по просьбе осужденных?

М: – Да.

К: – А знаете ли Вы, что я был переведен в камеру 56 вместе с

осужденными из камеры 13?

М: (молчит).

К: – Свидетель Малых, нам приходилось разговаривать с Вами

наедине?

М: – Мы разговаривали и наедине.

К: – Что я Вам говорил?

130

М: – Что евреев и казахов угнетают, нет свободных выборов у

нас, а за границей есть.

К: – А Вы мне говорили, что Брежнев старая обезьяна!

М: – Я этого не говорил

К: – А я утверждаю, что говорили. У меня нет больше вопросов к

свидетелю Малых, он достаточно показал себя как свидетель.

Вызывается свидетель Красильников, майор МВД, зам. началь-

ника Елецкой тюрьмы по политической части.

Б: – Свидетель Красильников, что Вы можете сказать о клевет-

нических измышлениях подсудимого о советском государственном и

общественном строе?

К-ов: – Подрабинек распространял такие измышления, говорил,

что наша страна колониальная держава, что в ней не соблюдаются

гражданские свободы, наша Конституция фикция, народ эксплуати-

руется КПСС. Я лично беседовал с Подрабинеком, объясняя ему, что

он не прав, но он упорно отстаивал свои заблуждения. Я поручал сво-

им помощникам проводить с ним беседы, и они проводили, но также

бесполезно.

Б: – Подрабинек распространял свои вредные измышления среди

осужденных?

К-ов: – Да, распространял.

Б: – Вы сами тоже слышали такие разговоры?

К-ов: – Нет, мне об этом докладывали мои помощники.

Н: – Как зам. начальника учреждения по политической части Вы

должны были непосредственно проверить, есть ли такие разговоры.

Б: – Но Вы сами тоже слышали такие разговоры?

К-ов: – Сам я таких разговоров не слышал.

...

Б: – Подсудимый, у Вас имеются вопросы к свидетелю?

К: – Имеются. Свидетель Красильников, приходилось ли нам с

Вами разговаривать наедине?

К-ов: – Да, мы беседовали с глазу на глаз.

К: – Вы мне говорили, что Брежнев старая обезьяна!

К-ов: – Неправда, это клевета, такого не было!

К: – А я утверждаю, что было.

Б: – Подсудимый, предупреждаю Вас, прекратите этот прием,

призываю Вас к порядку.

131

К: – Больше вопросов к свидетелю Красильникову у меня нет.

Допрос следующих двух свидетелей, осужденных Александрова и

Соколова, протекал по одному образцу. На вопрос судьи, что они мо-

гут сказать о крамольных разговорах подсудимого, свидетели мнут-

ся, вертят головами и молчат. Молчат помногу, истощая общее

терпение. Судьи и прокурор безуспешно понукают их высказаться,

затем судья вынужден напомнить свидетелям, что они давали пись-

менные показания и просит их вспомнить. Это тоже не приводит

к цели, тогда судья отрывок за отрывком прочитывает показания

свидетелей на предварительном следствии, и свидетели подтверж-

дают их. Эти показания составлены по трафарету: Кирилл говорил

о притеснении евреев и казахов, отсутствии в нашей стране демок-

ратии, гражданских свобод, что советская конституция фикция, а

советское государство колониальная держава, он порочил Ленина и

Брежнева.

…Выяснилось, что Александров давал свои следственные показа-

ния 8 апреля, а уже с 27-го работал без конвоя.

Показания следующего свидетеля, Кононова, интереснее. Он на-

ивно проговаривается о том, что дал письменные показания на пред-

варительном следствии заместителю прокурора г. Ельца по надзору

Фролову, после того как тот показал ему показания предыдущего оп-

рошенного. Так сказать, в виде образца. Судья и прокурор, якобы уточ-

няя это обстоятельство, старались добиться у свидетеля отказа от

его слов, компрометирующих органы следствия, но цели не добились.

Вызывается свидетель Филимонов Анатолий, 1956 года рожде-

ния, уроженец г. Ленинграда, осужденный на три года тюремного

режима. Его показания настолько впечатляющи, что зафиксирова-

лись в моей памяти почти с протокольной точностью.

Б: – Свидетель Филимонов, расскажите, что Вы знаете о пре-

ступных действиях подсудимого Подрабинека.

Ф: – Я показаний давать не буду.

Б: – Но Вы знаете Подрабинека?

Ф: – Знаю.

Б: – Так почему не будете давать показаний?

Ф: – Гарантируйте мне личную безопасность, тогда дам.

Б: – Что за новости, никто и ничто Вам здесь не угрожает.

Чего Вы боитесь?

132

Ф: – Здесь – ничего. Гарантируй безопасность, тогда все рас-

скажу.

Б: – Вы давали на следствии показания?

Ф: – Да.

Б: – Так подтвердите их.

Ф: – Я отказываюсь от своих письменных показаний на следс-

твии.

Б: – Почему?

Ф: – Они были ложными.

Б: – Зачем же Вы дали ложные показания на следствии?

Ф: – Под страхом.

Б: – Страхом чего?

Ф: (некоторое время молчит, колеблется, затем решается) –

Страхом пресс-камеры.

Б: – Что это за камера, никогда не слышал.

Ф: – О ней знают все заключенные. Пресс-камера, пресс-ха-

та, в которой избивают, уродуют лиц по предписанию админис-

трации.

Б: – Кто же их избивает и, как Вы говорите, уродует?

Ф: – Подобранные заключенные.

Б: – Вас били?

Ф: – Нет.

Б: – Откуда же Вы знаете об избиениях?

Ф: – От своих сокамерников Абдуллаева и Мошкина, которых

били.

Б: – Вы видели, как их били?

Ф: – Мошкина избивали до того, как он появился в нашей ка-

мере, и продолжали бить, когда он попытался обжаловать это в

УПТУ Липецка. Абдуллаева сильно увечили во время моего пребы-

вания в камере. Все-таки это советская тюрьма, а не чилийская

хунта!

Б: – Подсудимый, у Вас имеются вопросы к свидетелю?

К: – Имеются. Свидетель Филимонов, Толик, Вы не знаете, сни-

мался кто-нибудь с должности из администрации в связи с разобла-

чением о пресс-камере?

Б: – Вопрос снимается!

Ф: – Знаю, было снято три человека.

133

К: – Вопросов больше нет, администрация, конечно же, была

в курсе.

Филимонова уводят. Кирилл ходатайствует о том, чтобы его

оставили в зале суда. Судья не реагирует на это ходатайство, ос-

тавляет его без внимания.

К: – Ессе хомо! Это человек, в отличие от Вас, судья! (Садится).

Б: – Что Вы сказали, повторите!

К: (встает) – «Ессе хомо», это человек, в отличие от Вас, судья!

(Садится).

Б: – Кажется, Вы меня оскорбили? Да, это оскорбление. Став-

лю вопрос о Вашем удалении из зала суда. Товарищ прокурор, Ваше

мнение?

Н: – Думаю, что можно ограничиться предупреждением.

Мне делают последнее предупреждение за скверное поведение и

оставляют в зале суда. Объявляется десятиминутный перерыв.

После перерыва в качестве свидетеля допрашивался осужден-

ный Австриевский. Выяснилось, что и его прокурор Фролов зна-

комил с показаниями других свидетелей, как образцом для его,

Австриевского, собственных показаний. После Австриевского вы-

зывается осужденный Мурашкинцев, с тобольской зоны. Его долго

не вводят в зал, минут десять. До него свидетелей вводили тотчас

после вызова судьи. Понятно, необходимо время для инструктажа

после показаний предыдущего свидетеля. Говорит он бойко, без за-

читывания ему собственных следственных показаний. По тому же

трафарету. Я уличаю его в том, что он получил должность завхоза

через три недели после того, как его вызывали к начальнику зоны

и уговаривали вместе с несколькими другими осужденными побить

меня в ШИЗО.

М: – Подрабинек говорит неправду и пугает. Вот недавно он по-

казал одному свидетелю кулак, угрожал, если тот не откажется от

своих показаний на суде.

Б: – Как это могло случиться? Свидетели не могли встретиться

с подсудимым.

М: – А вот встретились, когда нас разводили по боксам. Мы были

все вместе, и он с нами.

Н: – Сколько времени это продолжалось?

134

М: – Минуты две.

Н: – И Подрабинек угрожал? Кому же он угрожал?

М: – Я его не знаю, он здешний, давал здесь показания.

Б – Подсудимый разговаривал с ним?

М: – Что-то они переговорили.

Б: – Вы не слышали, что у них был за разговор?

М: – Подрабинек его уговаривал взять обратно свои следствен-

ные показания.

Б: – У защитника имеются вопросы к свидетелю?

Б-ва: – Свидетель Мурашкинцев, сколько времени находился с

Вами Подрабинек и где это было?

М: – В следственном изоляторе. Я уже сказал, минуты две.

Б-ва: – Вы были рядом с ним и Филимоновым?

М: – Мы были все вместе, выстраивались.

Мурашкинцева выводят.

Б-ва: – Я прошу вызвать Филимонова для проверки показаний

Мурашкинцева.

Н: – Считаю это лишним, Филимонов уже дал показания, а Му-

рашкинцев их опроверг.

Б: (начальнику конвоя) – Позовите Филимонова и Мурашкинцева.

Начальник конвоя уходит и вскоре возвращается с известием,

что Филимонова уже увезли.

Б-ва: – Я настаиваю на том, чтобы Филимонова вызвали в суд.

Б: – Мы обсудим эти ходатайство.

Б-ва: – Товарищ судья, это не ходатайство. Согласно кодексу

выведение из зала свидетелей производится с согласия всех участ-

ников суда, в том числе защитника. Я такого согласия не давала.

Вы об этом меня не спрашивали. Я думаю, что Филимонов здесь, в

коридоре.

Б: – Если Филимонов еще в Липецком изоляторе, его привезут,

но если его успели отправить в Елец, это не получится. (Отдает

распоряжение начальнику конвоя, объявляет короткий перерыв. Ми-

нут через 20-30 заседание продолжается. В зал вводят Филимонова

и Мурашкинцева, они встают рядом перед трибуной).

Б: – Филимонов, Вы говорили нам на суде, что отказываетесь от

следственных показаний. Вы продолжаете от них отказываться?

Ф: – Продолжаю отказываться.

135

Б: – Почему же Вы отказываетесь от этих показаний?

Ф: – Потому, что они ложные.

Б: – А не потому, что Вас припугнули от них отказаться?

Ф: – Никто не припугивал меня от них отказаться.

Б: – Вот Мурашкинцев показывает, что Вы виделись с Подраби-

неком в следственном изоляторе, это верно?

Ф: – Да, когда нас разводили по боксам, мы были все вместе, Под-

рабинек тоже, я его видел, но мы не разговаривали, он прошел мимо

меня и занял место в строю далеко от меня.

Н: – Он Вам угрожал и уговаривал отказаться от следственных

показаний?

Ф: – Мы с ним не разговаривали, и он мне ничем не угрожал.

Б: – Повторите, Мурашкинцев, свои показания о встрече Фили-

монова с Подрабинеком.

М: – Ну как же, он тебе показал кулак и что-то сказал, когда

проходил мимо.

Ф: – Это неправда, ничего он мне не показывал.

М: – А сигареты давал?

Ф: – Сигареты дал.

Б: – Сколько он дал Вам сигарет?

Ф: – Три пачки.

Б: – И потом Вы отказались от своих следственных показаний?

Ф: – Не из-за трех же пачек сигарет!

Б-ва: – У меня вопрос к Филимонову. Сколько времени вы были

вместе?

Ф: – Несколько минут.

К: – У меня вопросы к свидетелю. Толя, я делюсь с осужденными

тем, что имею, раздаю сигареты, когда они у меня есть?

Ф – Всегда делишься, сигаретами тоже.

К – А хозобслуге давал я сигареты?

Ф – И хозобслуге давал.

Филимонова и Мурашкинцева выводят из зала.

Далее допрашивается Овчинников, матерый прессовщик, вместе

сидели на пониженке. Показания он дает охотно и без подсказки, су-

дья лишь время от времени вставляет замечания, направляющие его

рассказ в русло следственных показаний.

136

О: – Подрабинек считал себя большим политиком, говорил, что

он диссидент, ругал наши порядки, он еврей и его обижают, а Изра-

иль ведет правильную политику. Он воспитывал своего сына в том

же духе.

Б: – В том же вредном духе он воспитывал своего сына, а его

самого воспитывал отец.

О: – Он говорил, что у него в Москве и за границей есть друзья,

которые его защищают.

Б: – Не защитили, однако.

О: – Он знаком с Сахаровым, они собираются у Сахарова и раз-

говаривают.

Б: – Вы знаете, Овчинников, Сахарова уже нет в Москве, он уже

там не разговаривает.

О: – И слава богу, так бы навсегда.

В зале веселое оживление, публика, суд и бандит испытывают

одинаково приятное переживание. Судья добродушно смеется шут-

ке Овчинникова, а тот явно доволен произведенным эффектом и бла-

госклонностью судьи.

Далее допрашивался свидетель Малявин, оглашались показания

четырех не явившихся в заседание свидетелей. Я заявил ходатайство.

К: – Я прошу вызвать в качестве свидетелей людей, с которы-

ми длительное время находился вместе, как осужденных, так и ос-

вобожденных. Одни из них могли бы дать ценные показания о бес-

чинствах, издевательствах, избиениях и пытках, имевших место в

тюрьме, лагере, другие помогли бы опровергнуть многие фальшивые

показания, данные на предварительном следствии и здесь в суде сви-

детелями.

Перечисляет около 20-30 фамилий, из которых запомнились

только следующие: Макаров, Сазанов, Репнев, Юров, Пестов, Мош-

кин, Абдуллаев, Кузнецов.

Защитник ходатайство поддержал. Суд ходатайство отклонил и

объявил перерыв с последующим прением сторон.

Прокурор начал свою речь с изложения исторической роли XXV

съезда КПСС. Расхваливал новую Конституцию. Отметил всенарод-

137

ный энтузиазм в связи с ее принятием. Указал на доверие народа к

партии и правительству. Превознес демократичный характер совет-

ских выборов – люди идут на них, как на всенародный праздник, се-

мьями, с песнями, с радостью. Заявил, что «только ничтожная кучка

отщепенцев, …разного рода подрабинеки противостоят народу, пар-

тии, правительству». Затем прокурор зачитал две басни – гимнюка

Михалкова, кончающуюся словами «…а сало русское едят», и Крыло-

ва «Слон и Моська». Долго распространялся об отсутствии угнетения

евреев в СССР, приплетя сюда члена ЦК КПСС Дымшица, академи-

ка Ландау, артиста Аркадия Райкина, писателя Симонова и других.

Дал яростный отпор нападкам на Ленина и Брежнева. Речь прокурора

просилась на передовицу газеты «Правда». По существу судебного

следствия, оценке полноты и достоверности свидетельских показа-

ний, прокурор практически ничего не сказал. И потребовал макси-

мального наказания – три года заключения в ИТК строгого режима.

Речь защитника

Прокурор выдвинул свои обвинения на основе письменных пока-

заний, данных свидетелями на предварительном следствии. Как из-

вестно, материалы предварительного следствия не могут быть ос-

новополагающими при решении вопроса о виновности, ее позволяет

установить только судебное разбирательство.

Что же показало судебное разбирательство? Говоря о распро-

странении моим подзащитным измышлений, предусмотренных ста-

тьей 190-«прим», свидетели администрации ссылались на свидете-

лей-заключенных, а последние не могли выступить со сколько-нибудь

удовлетворительным рассказом. Эти свидетели ничего не могли рас-

сказать в устной форме, ничего не могли вспомнить и даже объяс-

нить, почему не могут вспомнить. А ведь в следственных показаниях

они были обстоятельны. Только при зачтении в суде данными ими на

следствии показаний они их подтверждали.

При этом выясняется не только абстрактный характер этих

письменных показаний, в них нет точных указаний на место, время,

обстоятельства, при которых мой подзащитный совершал антисо-

ветские (так я буду говорить для краткости) выступления. Показа-

ния от этого теряют свою достоверность…

138

Таким образом, о систематических ложных измышлениях,

распространяемых моим подзащитным, просто нет достоверных

доказательств, а на основании следственных материалов, не под-

твержденных в судебном следствии, прокурор не имел права стро-

ить свою позицию и требовать наказания в виде трех лет лишения

свободы.

Остановлюсь на некоторых обстоятельствах, дискредитирую-

щих показания свидетелей. Они противоречивы. Так, Малых говорил,

что разговаривал с Подрабинеком в камере при осужденных, а сви-

детель Овчинников утверждал, что Малых никогда не разговаривал

с Подрабинеком при осужденных, что Подрабинека вызывали для

разговоров в администрацию. Двое свидетелей давали показания на

предварительном следствии после прочтения им прокурором свиде-

тельских показаний. Это тоже вызывает сомнения в достоверности

свидетельских показаний этих двух свидетелей. Как выяснилось, ник-

то из свидетелей не подтвердил показаний Мурашкинцева о сговоре

между Филимоновым и моим подзащитным, да и обстоятельства

случайной встречи говорят против такого сговора. Это позволяет

подвергнуть сомнениям и другие показания Мурашкинцева.

Прокурор обвинил моего подзащитного в клевете на Ленина и

Брежнева. Отмечу, что если такая клевета и была допущена, она не

подпадает под статью 190-«прим», которая инкриминируется Под-

рабинеку…»

Защитник потребовала моего оправдания. Мне предоставили

последнее слово. Я сразу же предуведомил, что буду говорить только

для двух близких мне людей, находящихся здесь, для третьего, уве-

денного в камеру, для своих друзей в нашей стране и за ее рубежами,

но не для присутствующих в этом зале.

Последнее слово Кирилла

…

Я не буду защищаться, я буду нападать. В защите нуждается

Филимонов, человек исключительного мужества, человек совести,

которого ждут серьезные бедствия. Пресс-камера – это филиал

ада на Земле. Я знаю заключенного, которому отбили почки, и он

умер вскоре после выхода на свободу. Знаю другие случаи. Филимо-

139

нов выбрал правильную позицию, дав на предварительном следствии

ложные показания под угрозой физического насилия. Иначе он попал

бы в пресс-камеру (53-ю, бывшую 1-ю), и не попал бы на суд, чтобы

разоблачить это ужасное беззаконие. Я расскажу еще о других из-

девательствах и мучениях, претерпеваемых заключенными, не миря-

щимися с унижением их человеческого достоинства, но хочу раньше

немного остановиться на высказываниях прокурора.

Присоединяюсь к тому, что сказал о них мой защитник. Проку-

рору ничего не оставалось, как пробавляться побасенками, так как

от себя он мало что мог сказать, он наносил не удары шпагой, а бу-

лавочные уколы. Я вам тоже прочитаю стихи, но свои собственные.

ИМ

«Презренье созревает гневом,

А зрелость гнева есть мятеж».

А. Блок

Ночь пала на город, и люди заснули,

Витают незримо Эринии,

И ИМ не помогут ни танки, ни пули,

Ни люди в материи синей.

Бессильны помочь ИМ продажные перья,

Бессильны газеты, плакаты,

Им призраки ночи, над городом рея,

Пророчат мгновенья расплаты.

«Нелепица, – скажут, – бренчание лиры

И вольная смелость поэта».

Но светятся окна какой-то квартиры

И люди беседуют где-то.

Я знаю, бессонница чья-то жестока

И совесть не дремлет у всех.

У жизни под теплым покоятся боком

Любители низких утех.

140

Я знаю, что гневом созреет презренье.

Им грозная снится межа.

И словом, и делом ночные виденья

Пророчат огонь мятежа.

23 марта 1980 г.

(Аплодисменты мои и Сусанны).

Вы, прокурор, едите в сто раз больше сала, чем я. Приведу китайс-

кую пословицу: «Огонь в бумагу не завернуть». Так вот, в словах судьи,

прокурора и многих свидетелей проглядывает их собственная тоска

по заграничным материальным благам. Я не мог об этих благах го-

ворить так, как они, потому, что этими благами мало интересуюсь.

Вообще, показания свидетелей мало что стоят. Они получе-

ны физическим насилием или под его угрозой. Если бы сюда вызвали

Юрова, он бы признал, надеюсь, как признался мне, что его вызвали

вместе с другими и дали задание избить антисоветчика, который

сейчас поступит в ШИЗО. Что Мурашкинцев и Овчинников насиль-

ники, выяснилось здесь на суде. К другим свидетелям применяли шан-

таж и подкуп сокращением срока, улучшением условий и т. п. Ката-

ев был подсадной уткой, он сам мне об этом говорил и советовался со

мной о том, что ему докладывать начальству.

Прокурор превозносил выборы в нашей стране. Под выборами

я понимаю выбор между чем-то одним и другим. Иное толкование

этого слова бессмысленно. Прокурор говорил, что, участвуя в выбо-

рах, я мог убедиться в энтузиазме населения на этих празднествах.

Он ошибается, я никогда в так называемых выборах не участвовал…

Пуще всего вы боитесь гласности, хотя бы и о том, что всем

известно! Вот за что вы судите меня здесь или, вернее, мстите. За

это и еще за мои разоблачения жестоких порядков в Тобольском ла-

гере и Елецкой тюрьме.

В ШИЗО Тобольского лагеря холод – вместо положенных 18 гра-

дусов не больше пяти, и вот приходит начальник зоны и говорит: «У

вас тут, ребятки, жарко!» И закрывает кран отопления.

Это настоящее убийство!

Б: – Подсудимый, говорите только о себе.

К: – Я и говорю о себе. Я находился в ШИЗО больше трех меся-

цев, хотя и пятнадцати суток достаточно, чтобы подорвать здо-

141

ровье человека, здесь я получил туберкулез легких. В Елецкой тюрьме

в камере 13, пониженного содержания, такая сырость, что заклю-

ченные, ложась спать, стелют на пол тряпки, которые по утрам

выжимают.

Б: – Не уклоняйтесь от своего дела, подсудимый.

К: – Я не отклоняюсь, мое здоровье от меня неотделимо, значит,

это мое дело. А в больнице Усманьской тюрьмы свидетелям грозили,

что их не будут лечить, если они не дадут показаний.

Б: – Подсудимый, перестаньте говорить не по существу своего

дела.

К: – Значит, это не по существу, как на меня составлялись пока-

зания? Что же тогда – по существу?

Б: – Вы не должны отклоняться от того, в чем Вас обвиняют.

К: – Хотелось бы знать, что конкретно говорит об этом закон.

Б: – Пожалуйста, можно Вам привести соответствующее ука-

зание УПК.

Б-ва: – Разрешите, у меня под руками кодекс. (зачитывает из

статьи 297) «Суд не может ограничивать продолжительность пос-

леднего слова подсудимого определенным временем, но председатель-

ствующий вправе останавливать подсудимого в тех случаях, когда

он касается объектов, явно не имеющих отношения к делу».

Б: – Подсудимый, Вы поняли?

К: – Понял, что Вы напрасно меня прерываете, я все время каса-

юсь обстоятельств, имеющих отношение к делу. В Елецкой тюрьме

избиения – обыденная вещь, независимо от пресс-камеры.

Б: – По делу, только по делу.

К: – Когда начиналось следствие надо мной, пресс-камеру при-

крыли, а некоторых администраторов убрали, но избиение заключен-

ных продолжалось.

Б: – Это не относится к Вашему делу.

К: – Относится, так как избивались и свидетели, от которых

требовались показания на меня.

Б: – Говорите только по существу этих показаний.

К: – Вы, судья, мне страшно надоели, Вы все время меня преры-

ваете, мне стало противно с Вами пререкаться, и я обрываю свое

последнее слово. Но сначала я зачитаю обращенные к Вам стихи

Пастернака.

142

Я знаю, вы не дрогнете,

Сметая человека.

Что ж, мученики догмата,

Вы тоже жертвы века.

(Аплодисменты мои и Сусанны).

Зачитали приговор – еще три года строгого режима. Судья воп-

росил: «Подсудимый, Вам понятен приговор?». Я вспомнил картину

Домье и ответил: «Фарс сыгран, опускайте занавес!». Судья дернулся.

Ожидая этап назад в Елец, с пользой провел два дня в Липецке.

Отоварился в ларьке сигаретами. «Цинканул» (передал сообщения)

по нескольким зонам о своих зеках-свидетелях. Особенно отметив

Овчинникова, сидящего на «пятерочке». Пусть там знают, кто у них

разгуливает.

Наконец снова Елец. Определили меня не на больничку, а в обыч-

ную небольшую камеру. Подселили каких-то двух мужиков. Я дога-

дывался – скорей всего, это блокада от кума. Кажется, он оценил на-

конец мои возможности. Бедняга, его ждал еще большой сюрприз. На

войне – как на войне. Требовалось отослать солидный материал отцу

по итогам суда и проделанной мной работы.

Написать обширную ксиву, насыщенную информацией, невоз-

можно в один момент. Вечером написал и оставил до утра, запрятав в

надежном месте. Есть часто такие тайники в камерах. Не стану даже

о них распространяться, открывать для публики секрет. Чтобы тем

самым не навредить зекам. Да и самому себе. Чёрт его знает, всякое

случается, может еще пригодиться. Ксиву планировалось передать в

семь часов утра. Но в шесть часов, при подъеме, в камеру ворвались

менты со шмоном (обыском). Ксиву замели. Явно сокамерники пос-

тарались. Произошла катастрофа, я подставил других и себя. Сразу

после шмона передал с баландером записку Лере о необходимости во

что бы то ни стало не допустить попадания письма в руки кума.

Отобранная ментами ксива дожидалась Марончака в его каби-

нете. Он пришел как обычно, в восемь. Но письма в кабинете уже

не было! В начале восьмого открылась кормушка камеры, и мне воз-

вратили мое послание на волю. Я его тут же сжег. Чуть позже, под

предлогом собирания заявок на отоваровку, появилась у кормушки

и Валерия. Чтобы меня успокоить. Я действительно был бледноват.

Операция прошла блестяще! За какой-то час к ней подключились ба-

ландеры, Лера и Алла. А также подкумок (заместитель кума). Он не-

долюбливал начальника и метил на его место… Надо полагать, тот

день хорошо запомнился ментам. Тюремная администрация встала на

уши. Пропал такой ценный материал на антисоветчика! Меня приво-

дили в кабинеты хозяина, кума, режима.

– Где письмо?

Сначала я ласково улыбался и неопределенно разводил руками.

Потом рассердился:

– Я что, хожу без конвоя по вашим кабинетам? Делать мне боль-

ше нечего!

Вскоре мужиков от меня отселили, а затем и самого перевели в

другую неплохую камеру.

Из окна виднелась тюремная стена, угол улицы, одинокий фонарь

и двухэтажный дом. По вечерам зажигались окна в доме, у фонаря ро-

ились снежинки. Почти как у Блока: ночь, улица, фонарь… «Ничего,

я еще, быть может, погуляю по ту сторону стены, постою на том углу»

Прошло месяца полтора. Пока кассационное разбирательство,

потом ожидание этапа. Вскоре предстояло прощание с Ельцом.

144

Глава 6

НА СТРОГОМ РЕЖИМЕ

Тюремная моя эпопея вступила в новую фазу. Только на стро-

гом режиме я по-настоящему обрел себя. Дальнейшие события

плотно уложились во времени. Новые зоны, этапы, пересылки,

стычки с конвоем, голодовки, вскрытия вен – всё слиплось в па-

мяти в какой-то ком, с трудом поддающийся разбирательству, слой

за слоем. С весны 1981 года (выезд из Ельца) по весну 1983 года

(второе прибытие в Углич), два года, я не получал должного лече-

ния. Лишь иногда, кратковременно. Крытая, ПКТ, ШИЗО, карцеры

тоже здоровья не прибавляли. Да и прежде, в Ельце, лечить стали

поздно. Туберкулез прогрессировал, пускай и не всегда прогресс

ощущался.

«Хроника текущих событий» описывает мои приключения от

Ельца до Саратова. В частности, две драки с конвоем. ХТС верно

передает суть событий, но искажает детали. Поэтому приведу лишь

отрывок, демонстрирующий усилия отца и «Хельсинской группы».

4 мая отец Кирилла, П.А. ПОДРАБИНЕК, направил в медуп-

равление МВД СССР письмо: «В начале с. г. мной было направлено

в медуправление МВД письмо, в котором я сообщал о плохом со-

стоянии здоровья сына, Подрабинека Кирилла Пинхосовича, стра-

дающего туберкулезом легких. Заболевание было обретено им в

тюрьме, диагностировано с опозданием более чем на год, лечение

проводилось недостаточно и эпизодически, заболевание прогрес-

сирует.

Медуправление сделало необходимый запрос, и я получил из УВД

г. Липецка следующее письмо: «На Ваше письмо, полученное ме-

дотделом 11 марта 1981 г., сообщаем: Ваш сын, Подрабинек К.П.,

в настоящее время находится в туберкулезном отделении больницы

УИТУ, где получает необходимое лечение.

145

Подпись: начальник медотдела УВД Липецкого облисполкома –

Н.С. Попов».

16-17 апреля у меня состоялось свидание с сыном, из которого я

узнал, что, вопреки утверждению Н.С. Попова он, сын, не находится

и не находился в 1981 году в больнице, а лечился амбулаторно, про-

должая работать. Это подтвердила и телеграмма из учреждения

104-323/1-2, где находится сын: «Вашему сыну лечение проводится

амбулаторно. Стационировании не нуждается. Усмань. Начальник

медчасти – Петухов».

Я не фтизиатр, но врач с 20-летним терапевтическим стажем,

кандидат меднаук...

Прошу:

1. Разобраться и объяснить мне, кто явился инициатором лжи-

вой информации о нахождении сына в туботделении больницы и ка-

кова была цель этой дезинформации.

2. Разъяснить мне, по каким симптомокомплексам осуществля-

ется стационирование больных туберкулезом в системе ГУИТУ – со-

ответственно приказу Минздрава СССР за № 689 от 3.9.73 г. или

другим указаниям.

3. Почему Подрабинек К.П. «не нуждается» в стационировании

при очевидной необходимости в нем?».

(Копии этого заявления П. ПОДРАБИНЕК направил ПОПОВУ и

ПЕТУХОВУ.)

29 мая П.А. ПОДРАБИНЕК обратился с письмом к «Междуна-

родной Амнистии», «Международному Красному Кресту», «Комите-

ту защиты братьев Подрабинеков» и Московской группе «Хельсин-

ки». Рассказав в письме о положении Кирилла, он заканчивает письмо

так: «Таким образом, естественная реакция моего сына на попытки

его унизить и на незаконное рукоприкладство может повлечь за со-

бой предъявление нового обвинения, которое повлечет увеличение и

без того непосильного для Кирилла срока лишения свободы.

Еще на свидании в Усмани я убедился, что мой сын тяжело бо-

лен. Заболевание легких прогрессирует. Я врач и могу об этом судить

объективно. Смехотворно выглядит официальный ответ медсануп-

равления МВД на мой запрос: «... Вашему сыну проводится проти-

ворецидивное лечение, он находится под динамическим наблюдением,

...состояние его улучшается».

146

И неправда, и безграмотно! Противорецидивное лечениe долж-

но проводиться после выздоровления, после полного курса активного

лечения, которого Кирилл так и не получил. Мой сын нуждается не

в амбулаторном, а в стационарном непрерывном лечении до полного

прекращения активного процесса.

Надеюсь, Вы примете все возможные меры для сохранения жиз-

ни моего сына».

1 июня Московская группа «Хельсинки» приняла документ № 168

«Новые преследования Кирилла Подрабинека в местах лишения сво-

боды»: «Мы принципиально против насильственных методов сопро-

тивления беззаконию, но ответные действия Кирилла Подрабинека

на попытки представителей администрации унизить его человечес-

кое достоинство и на физическое насилие были неизбежны, ибо в его

распоряжении не было иных средств самозащиты.

События, изложенные в письме П.А. Подрабинека, вызывают

тревогу за дальнейшую судьбу Кирилла Подрабинека. Всякое ужес-

точение наказания, и так непосильного для него, может привести к

его гибели».

Этот документ и письмо П. ПОДРАБИНЕКА от 29 мая Москов-

ская группа «Хельсинки» направила в ГУИТУ МВД СССР для приня-

тия мер по расследованию и пресечению незаконных действий пред-

ставителей администрации Саратовской пересыльной тюрьмы и

конвойной службы на участке Усмань – Ульяновск.

(ХТС № 62, 14 июля 1981 г.)

Продолжая повествование, вновь вынужден позаимствовать текст

у самого себя. В моей повести «Никто никому» содержится вставная

новелла «Этапы». Немного подправив, привожу ее здесь.

Этапы

Год 1981 выдался урожайным. На Елецкой крытой крутили по

190-прим. Липецкий облсуд дал еще три года строгого. Это в ян-

варе. В апреле привезли в зону на Усмани, той же Липецкой облас-

ти. Куривший махорку знает – хороша усманьская. Разве только

моршанской уступает. И область хорошая: Елец, Усмань, Лебе-

дянь. Русская литература ей многим обязана. Даже зона ничего.

147

Только с апреля у оперчасти лагеря начались неприятности… Так

что уже в июне повезли меня на ульяновскую зону.

Та еще зона, «красная». Да какой же ей быть на родине осново-

положника? Но и тут у администрации начались неприятности…

В августе поехал я из бура в Усмани на чахоточную зону в Угличе.

Тоже в бур. Естественно, и здесь у администрации начались непри-

ятности… Прямо эпидемия какая-то! Коллективные протесты, об-

щаковая голодовка. То ли лагерей в стране осталось маловато, то

ли разнообразия ради, в октябре осудили меня на тюремный режим.

Год крытой.

И поехал я из древнего Углича в Тобольск, пусть и не столь

древний, но по-своему знаменитый. Некогда Ермак заложил острог

на холме, у слияния двух рек: Иртыша и Тобола. Хорошо послужил

Тобольский острог российским императорам. Многие декабристы

прошли через него. Многие политические и просто хорошие люди.

Достоевский, Алябьев… Славные имена! Даже последний импера-

тор почтил Тобольск своим заключением (правда, не в самом остро-

ге). А правдивый колокол Углича, оповестивший граждан об убийс-

тве царевича Дмитрия? Его за звон лишили языка, били плетьми

и навечно сослали в Тобольск. Вот кто был первым! Пригодился

Тобольский острог и советской власти, в качестве крытой. Итак,

что же получается? За один год, с крытой на крытую, через три

зоны. Ничего себе, сплошной этап. Большое путешествие по исто-

рическим местам.

Елец – Усмань

Настроение было возбужденное. Любая крытая – большое испы-

тание. А уж Елецкая… Два с половиной года просидел я в ней, и нако-

нец сегодня прошло бурное расставание. Перед этапом поместили в

пустую камеру и отобрали все вещи. Потом все вещи вернули, кроме

объемистого пакета с бумагами, письмами. А в бумагах записи, сти-

хи. А в полученных письмах, которые и сами по себе дороги, заточ-

кована1 мною нужная информация. Фамилии, камеры, всё для дока-

1 Заточкована – зашифрована.

148

зательного материала по Елецкой крытой. Вот суки наглые! Побоя-

лись отобрать раньше, а теперь думают, мол, что он нам сделает.

Уйдет на этап и пускай себе тогда жалуется. Разумеется, подоз-

рение администрацией бумаг в зловредности было не беспочвенным.

И пусть лучше-де так, чем залповый выброс компромата. Хватит,

натерпелись! Вражеские голоса, головомойки от начальства, наглые

угрозы с ней, администрацией, окончательно разобраться.

Осколком оконного стекла вскрыл вену на руке. Неглубоко, пре-

дупредительным образом.

– Эй, начальник, загляни в глазок! Видишь? Передай там, не вер-

нут бумаги, через двадцать минут повторю. Не будет бумаг, не бу-

дет этапа.

Испугались гады! Всё вернули, кроме листочка с планом тюрьмы.

Чёрт с ним, в голове зарисовано.

Вот почему сейчас, в «столыпине», настроение не было благо-

стным. Казалось бы, радуйся! Вырвался с опостылевшей, опасной

крытой, где заработал туберкулез. Впереди новые места, новые впе-

чатления. Но воспоминания об утренней стычке гнали по телу не-

рвную злую дрожь. А тут еще поганый липецкий конвой, с которым

уже сталкивался ранее, по дороге с суда. Меня как политического

тогда не тронули. Но кому-то досталось…

А теперь представим картину: худой, бледный зек в черном. Едет

с крытой, да еще с раскруткой. Среди прочих арестантов, нормаль-

ного вида мужиков. Ясное дело, они недавно с воли, едут по зонам,

большинство в гражданском. Дела у них тонюсенькие, составляют

одну стопку в дежурке конвоя. Рядом, равноценный этой всей стопке

по толщине кирпич. Одно мое дело. На деле три полосы: склонен к

побегу, склонен к нападению на конвой, склонен к антисоветским вы-

ступлениям. Да еще редкая статья, политическая. Да еще, наверное,

где-то специальная отметка об «опеке» КГБ.

Хорошо на этапе! Новые лица, истории. Будет удача, и выкру-

тить что-то можно: выпивку, женское общество. Были бы деньги

да конвой хороший. Но и деньги могут подвернуться. А вот конвой на

этот раз… Тут этап показывает другую свою сторону, неприятную.

Как обычно, все начинается с оправки.

– Сержант, на оправку пора.

– Ничего, потерпишь, мать твою…

149

– Я-то потерплю, да … не терпит!

– Засунь его в…

– В твою – с удовольствием! – и понеслось!

Бедный срочник2. Ну куда ему тягаться в ругани с зеком не без

филологических способностей! Мечется перед решеткой разъяренный

сержант, успокаивают зека побледневшие мужики (если что, и им

достанется). Но высоко подняло арестанта вдохновение, все выше,

выше, к высотам искусства брани. И нет на этих высотах уже ника-

кого страха, а только свобода, упоение полета над тюремной судьбой.

– Уф! – отдышался.

Сержант слинял. Искренне переживают мужики:

– Ну ты даешь! Сейчас приведет выводных и…

Действительно, запросто попадешь под сапоги. Да и мало ли за-

стреленных на этапе при попытке к бегству? Потом разбирайся,

что за бегство было… Но как там у древних римлян – положение

обязывает? Разве это я сейчас вступаю в схватку? Нет. За мной по-

коления отчаянных, рисковых зеков, крытников в черном, племя без-

рассудных урок. Разве это я из последних своих жалких сил пытаюсь

отстоять собственное достоинство? Нет. За мной сейчас поколе-

ния этих странных людей, политических, который век противостоя-

щих всей мощи государства. Понимаю это я, понимает «столыпин».

Надеюсь, поймет конвой.

Притопал сержант с двумя выводными:

– Ну, пойдем!

– Пойдем!

Захожу в тесную дверь туалета и резко оборачиваюсь, вовре-

мя перехватив занесенную руку сержанта. Он здоровее меня, но где

же ему достать душащую меня злость? Ту злость, что позволяет

зубами вырвать глотку врагу? Вцепляюсь пока в эту глотку рукой,

одновременно удар коленом. У меня выгодная диспозиция. Сержант

закупорил собой узкий дверной проем и уже немного хрипит. Орущие

за его спиной солдаты не могут до меня добраться. Рука сержанта

тянется к пистолету, но я хватаюсь за кобуру раньше:

– Не вздумай, застрелю!

2 Срочник – солдат срочной службы.

150

А в коридоре шум, гвалт, сбежался конвой. Вот замаячила офи-

церская фуражка начальника.

– Эй, капитан! Уйми своих псов и быстро в дежурку! Взгляни на

дело и бегом сюда!

Скоро начальник успокаивает подчиненных, я отпускаю малость

придушенного сержанта. И под злобными взглядами препровожда-

юсь в свою секцию. Лязгает решетка. Всё! Нет, не совсем. Удивлен-

ные, радостные голоса по «столыпину», повеселевшие мужики. Но

так не пойдет, нужен последний удар.

– Эй, сержант! А как же оправка? Я за всеми делами так и не

успел!

Кажется, сержанта сейчас хватит удар. Близки к тому и му-

жики, очумело глядя на наглеца. Минут через десять ленивый голос:

– Ну, кому там на оправку? – пришел заместитель начальника

конвоя, прапорщик.

Взглянул на него… и стало дурно. Метра два высоты и метр

ширины. В галифе и майке, на могучих руках перекатываются шары

мускулов. Да, такой и с десятком вроде меня справится.

– Это ты моих солдат обижаешь?

– Ну я.

– Может, и меня обидишь?

– Может, и обижу.

– На оправку пойдешь?

– Обязательно!

Иду по коридору. Прощальные взгляды мужиков в спину, по кото-

рой и без того бегают мурашки.

Ничего, обошлось. Снова возвращаюсь в секцию. Понемногу от-

пускает напряжение, закурил, колеса напевают древнюю песню. Через

некоторое время стукает кормушка, начальник принес постановление.

– За попытку нападения на конвой пятнадцать суток изолято-

ра. Приедешь на место, отсидишь. Расписывайся.

– Расписываться не стану. Мне твое постановление ни к чему.

– Ну как знаешь. Постановление при деле, приедет с тобой в

зону.

На рассвете поезд остановился в чистом поле. «Столыпин»

спал, утомленный этапом. Сонное безмолвие, настоянное на сроках

и лагерях, нарушали надсадный кашель чахоточного да глухие шаги

151

конвоира. Сержант приоткрыл окно, по счастливой случайности,

напротив секции. Может быть, и не случайно… В прокуренный вагон

ворвался рассветный ветер, свежий воздух наполнил легкие. Великой

тишиной весеннего пробуждения дышала земля. Почки придорожно-

го куста дерзко смотрели в окно. Им никто не крикнет: «Отойди от

вагона!». Прильнув к решетке, долго глядел на мир. Легчайший туман

рассеивался, всходило солнце.

Усмань

Здравствуй, Усмань, принимай старого знакомого! Год назад я

был уже здесь. В больничке на территории зоны, где лечил туберку-

лез. Теперь побуду на самой зоне, а срок и туберкулез снова при мне.

Встреча уважительная. Выгруженные из воронка зеки, толпа

ментов на вахте. Начальник конвоя что-то им доверительно объ-

ясняет, взгляды в мою сторону. Понятно, ходатайствует о моем

быстрейшем водворении в ШИЗО. Ну, ну… Эх начальник, тут тебе

не «столыпин», здесь свои «про» и «контра». Подотрись своим пос-

тановлением, у местных начальников другие резоны. Зачем с ходу

сажать зека в ШИЗО, делать ему рекламу? Когда есть обволакива-

ющие методы? Везде на зоне глаза и уши, да и в предписании сверху

ясно сказано…

Так и есть. У режима распределяют зеков по отрядам. Хозяин

кабинета седой подполковник, старый служака. Лениво прищурен-

ные глаза, спокойствие, все повидал, ничем не удивишь. Тут же раз-

ная мелюзга – лейтенанты, старлеи, капитан.

– Что же ты с конвоем повздорил?

– Да вежливости не знают.

– А ты вежливый?

– Сам видишь, без причины не ругаюсь.

Тут встревает в разговор капитан, решил подслужиться:

– Да как ты себя ведешь?

– А ты чего перебиваешь, не видишь, старшие беседуют?

– Чего здесь разговаривать, снять штаны и выпороть!

– Ну, снимай штаны, я тебя выпорю!

Поперхнулся капитан. Ленивый взмах руки «режима» в его сто-

рону, уймись, мол.

152

На том расстались. Теперь буду выходить в промзону в качест-

ве ученика токаря. Это меня устраивает. Днем в жилой зоне почти

никого нет, именно поэтому весь на виду. В промзоне, среди работяг,

оборудования, складов, материалов, проще затеряться. Я ведь обе-

щал ментам Елецкой крытой сюрприз.

Обещания надо выполнять.

– Привет, Кирилл!

– Привет, Толик!

– Какими судьбами?

– Да вот, решил проведать!

– Вечером загляни ко мне, чифирнем. А про должок я помню, вер-

ну, не сомневайся.

– Добро, загляну.

Вот и хорошо. За ним стольник, он, верно, и не думал встретить-

ся вновь. Толик местный, с Липецкой области, сидит долго. Значит,

оброс знакомствами, связями, на волю есть канал. В уплату долга и

услугу может оказать.

Вечером чифирим в бараке:

– Как там, Толик, ребята, что на больничке были?

– Кто где. Нобель и Самара здесь, сам знаешь. Дурак откинулся.

Лисий на чахоточную зону поехал. Совсем парню плохо.

Парню лет шестьдесят. Кличка приклеилась за ним недавно.

– Что-то ты совсем лысый стал.

– Да, лисий, совсем лисий, – поглаживая себя по голове.

Лисий кругленький жизнерадостный армянин. При этом пред-

ставительный вид и какая-то вальяжность в манерах. На воле при-

мешь за начальника средней руки, директора гостиницы, что ли.

Рассказывал Лисий интересные истории. Отца, белогвардейского

офицера, поверившего советской власти и вернувшегося на родину,

расстреляли. Пошел парень воровать. Его, восемнадцатилетнего,

послали из лагеря на фронт.

– В первый же день мы с другом дернули. За кого воевать? Быс-

тро поймали. Дружок постарше был, расстреляли. А меня, по моло-

дости, верно, с огромадным сроком вернули в зону.

Был когда-то Лисий вором в законе. Вот рассказывает о войне

сук и воров, прежних лагерных порядках и нравах.

– Скажи, Лисий, что за люди власовцы были?

153

– Привезли к нам как-то на командировку человек двести. Нас,

воров, человек четыреста, остальные мужики. Одному из наших пон-

равились сапоги власовца, решил отобрать. Драка. Понабежало на-

роду с обеих сторон!

– Ну и что?

– Всыпали они нам как следует! Бьются, как звери. Их же вдвое

меньше, а нам досталось.

Тюремный мир огромный плавильный котел, в котором переме-

шались люди, судьбы, народы, идеи, предания.

Хорошо весной! На зоновском пятачке покуривают, сидя на

корточках, греются на солнышке зеки. Другие тасуются по двое,

по трое. Второй день мой собеседник маленький, тихий мужичок,

лет пятидесяти. Интересуется латынью. Из оной я помню лишь не-

сколько фраз, типа «coqito ergo sum» Декарта. О нем и идет сейчас

речь. Вдруг до нашего слуха доносится от проходящих мимо: «Чем

так жить, лучше освободиться!».

– Да, действительно, – тянет собеседник.

– Много еще? – вопрошаю сочувственно.

– Пять впереди, пять сзади, – и, заметив в моих глазах интерес,

добавляет. – Сижу в кабаке. Не понравился трем здоровым таким

парням напротив. Решили мне морду бить. Молодые, глупые… Один

зарезанный на месте скончался, другой в больнице. Последний убе-

жал. При таком раскладе и моей пятой ходке, считаю, червонец –

по-божески! Ну вот, если продолжить о Декарте…

Еще интересный человек. Средних лет, в синем хэбэ, стоит пе-

редо мной у раздачи в столовой. В его шлюмку плеснули два черпака,

сверх нормы.

– Один лишний, убери.

Раздатчик, пожав плечами, убрал. И в ответ на мой невысказан-

ный вопрос незнакомец поясняет:

– Не надо привыкать к хорошему, к лишнему – тем более.

Познакомились поближе. Он лицо известное в лагере и пользует-

ся большим уважением. Его правило: никаких контактов с начальс-

твом. Абсолютно. Даже не отоваривается. Ведь надо писать заяв-

ление: «Прошу меня отоварить из ларька». Даже ворам в законе не

западло поставить свою подпись под такой бумажкой! Он никого не

порицает, молчалив. Но когда в кругу авторитетных зеков заходит

154

речь о воровских понятиях, по его лицу блуждает тонкая улыбка. Ко-

нечно, ему неизвестна античная философия. Но, глядя на него, вспо-

минаешь стоиков.

Тянутся дни, работаю над своим обещанием. Рукописью о бес-

пределе на Елецкой крытой. Задача сложная, надо еще рукопись и

переправить… Где писать? Понятно, в промзоне. Идешь на работу –

шмон. Возвращаешься с работы – шмон. В бараке постоянные шмо-

ны. Прогуляешься в соседний барак – десятки глаз видят. Где был,

с кем разговаривал, куму сразу известно. Есть друзья, значит, и за

ними следят. Да еще набивается кое-кто в приятели… Ничего, кум,

это все детские игры. Я тебе покажу игры настоящие. Выжившему

на Елецкой крытой твои прокладки3 в забаву.

Утром на промзоне послонялся туда, сюда, поболтал с приятеля-

ми, чифирнул – и за работу. Достаю бумагу, копировальные листы из

тайничка, иду в свой кабинет. На втором этаже склада материалов

есть отличное место. Укромный уголок среди кип сырья, стол и стул

ребята притащили. Наверх ведет скрипучая лестница, подкрасться

невозможно. Да и внизу просигналят, коли менты или любопытные.

К тому же длинный коридор первого этажа с двумя выходами. При

капитальной облаве писанину всегда есть время уничтожить, не-

скольких страниц дневной выработки не жалко. Пишу через копирку.

Перед съемом с работы страницы первого экземпляра приобщаются

к рукописи в тайнике. За железной обшивкой старого шлифовального

станка в механической мастерской. Идентичные страницы второго

экземпляра передаются кое-кому на вынос в жилую зону. Где тоже

приобщаются к написанному, ждущему своего часа в тайнике за ба-

ней. Так-то, кум.

Видно, он что-то заподозрил: слишком всё тихо, полезной ин-

формации никакой, обыски безрезультатны. Что же, дело поп-

равимое, надо куму кинуть кусок. Пусть порадуется. Милое дело

– уверенный в своей зоркости слепец. Для начала антисоветские

реплики, «неосторожно», чтобы и любопытные уши слышали. Для

разработки мало, для доносов в самый раз. Настоящего испуга у ад-

министрации не будет, уверенности в своих методах ей прибавит.

3 Прокладка – подвох, подставка, интрига.

155

Очень кстати подвернулся апрельский субботник, на воле зовущий-

ся ленинским. В воскресенье весь работающий контингент вышел

в промзону трудиться. Так сказать, по доброй воле, бесплатно, в

порядке поддержки всенародной инициативы. На работу не вышли

двое: антисоветчик и Булат, стоящий парень из Дагестана. При-

бежал шнырь: «К “режиму” вызывают». Снова прищуренные глаза

и ленивый голос:

– Почему на субботник не пошел?

– Неохота.

– Ну иди отдыхай.

– Постараюсь.

Разумеется, зона знает о такой браваде. Куму надо реагировать.

Опять шнырь: «К куму вызывают». Подождем. Снова шнырь: «Кум

требует!». Подождем. Наконец заявляется надзиратель: «Пошли к

начальнику!». Так-то лучше.

Кум ловкач и пройдоха. Тащит где может, и не может. О его

аферах я порядком наслышан. Ему стучат на меня, мне закладывают

его. Слишком он многим надоел, в том числе и сослуживцам.

Беседуем без чинов.

– Напрасно ты так себя ведешь. Зона тут нормальная, к тебе

отнеслись нормально. В ШИЗО не сажали, а могли бы. Свидания с

родственниками пока не лишили. Подумай.

– Оцени и мое благорасположение. Беспорядков нет, а ведь быва-

ют… От начальства неприятностей тебе пока нет. Подумай.

– Видно, понимать не хочешь. Придется подыскать тебе место

поскучнее, – в голосе кума угрожающие нотки.

– Видно, и ты не понимаешь. Мне везде весело. А тебе подыщу

работу попроще, – в моем голосе чуть больше раздражения, чем есть

на самом деле.

– Ладно, посмотрим.

– Увидим.

Так, хорошо, взаимный шантаж. При обоюдном понимании:

сделаны лишь первые ходы в партии и ожесточение показное. Кум

считает свидание весомым аргументом. Замечательно! Пока он не

определился, разыграем подходящую комбинацию…

Один тип давно набивается в приятели. Плохого за ним не из-

вестно, но ходят неопределенные слухи. Друзья предупредили: тип

156

скользкий. Ничего, ребята, благодарю за заботу, без нужды не стал

бы его привечать… Чифирнули пару раз, партия в шахматы, несколь-

ко дружеских бесед. Наконец разоткровенничался:

– Кум, гад, землю роет. А тут свиданка на носу. Хорошо бы

получить. Столько материала накопилось, и письменного, и ус-

тного. Что-то рассказал бы, написал на свиданке. Объяснил бы,

где основное взять. А тут глядишь, и свиданки лишат, и в ШИЗО

закроют. Впрочем, плевать. В любом случае на волю отправлю,

каналы есть.

Купился кум ! Как нарочно , вскоре попался на ку -

рении в секции . И что же ?

Всего-навсего прикинули бандеролью. Для пущего правдоподобия

отоварился в ларьке солидным запасом ручек, бумаги, конвертов. На-

писал заявление на свидание, получил разрешение на такое-то число,

отправил письмо отцу. А за неделю до свидания отправил закончен-

ную повесть о Елецкой крытой на волю. А за два дня один из зеков

пронес в комнату свиданий два стержня и бумагу, припрятал в ого-

воренном месте. Это же так просто: шмонают исправно не по при-

бытии, а на выходе, дабы не вынес чего запретного!

Длительное свидание, двое суток, у меня первое. На входе, в от-

ступление от обычного, тщательный шмон. Авторучку (предмет

разрешенный), открыто торчащую из нагрудного кармана, отобра-

ли. Не положено! Вот дятлы мудрые!

Приехали отец и сестра – объятия, поцелуи. Только устроились

в свободной комнате, стук в дверь. Весь взъерошенный ДПНК с про-

сьбой перейти в другую комнату. Почему, если все они одинаковые?

ДПНК мямлит что-то невразумительное. Ладно, доставим им

такое удовольствие, я ведь даже рассчитывал на прослушивание.

Переходим в одну из комнат, освобожденную другим зеком и его

родными. Они, в свою очередь, перебираются в первоначально за-

нятую нами. Показываю отцу и сестре на потолок – записывают.

Они согласно кивают головой, всё понятно. А на зоне скоро стано-

вится известно о странных перемещениях. Как лишнее подтверж-

дение друзьям, внимательно следящим за ситуацией, что всё идет

по плану.

У отца и сестры авторучки отобрали. Достаю из-за бачка в

коридоре стержни и бумагу. Сначала о делах. Не прерывая разго-

157

вора, делаем записи. Уточняем порядок получения переправленной

повести, маршрут, детали. Заодно вновь согласовываем шифры

в письмах легальных, адреса для писем нелегальных, специальные

способы извещения о непредвиденных обстоятельствах. Потру-

дились. Можно и отдохнуть. Громко, с удовольствием рассказы-

ваю о проделках кума. Где и что воровал, как лопухнулся. Заодно

рассказываю о Елецкой крытой, тамошних ментах и их хитрых

глупостях, судебной эпопее. Вспомнил и о проколах КГБ. Делюсь

соображением: жаль, если его поменяют, с глупцами дело иметь

проще. Повеселились!

Как быстрый сон, пролетело свидание. Это воля заглянула в

гости, передала приветы, накормила, обогрела общением с родными

людьми. Спасибо, до встречи – когда-нибудь…

Под конец громогласно предложил отцу забрать оставшуюся бу-

магу и стержни. Записи, разумеется, уничтожали сразу. Прощание,

объятия, поцелуи. Пока!

Вышел на зону. На ней ажиотаж. Друзья захлебываясь рассказы-

вают: к вахте подъезжали черные «Волги», менты бегали как угоре-

лые, маячили люди в штатском – сплошная суета. Ну да, я ведь для

усиления эффекта обещал в эти дни переправить кое-что… Кум про-

пал куда-то. Одни говорят – в отпуске, другие – заболел. Третьи ут-

верждают: кума вывели с вахты люди в штатском, сорвали погоны,

посадили в машину и увезли. Не знаю, не видел… Легенда, наверное, а

впрочем – всё бывает. Обещания надо выполнять!

Вскоре после свидания «режим» любезно осведомился о моем

здоровье. Неважное, конечно, туберкулез есть туберкулез. Знаю-

знаю, ты конфликтовал с кумом, вещь обычная в лагере. Но и рас-

статься со мной тебе очень хочется. Не возражаю. Поехать под-

лечиться не помешает. Недели через три: «Собирай вещи, готовься

к этапу!» Попрощался с друзьями, чифирнули напоследок. Прощай,

Усмань!

Этап прикатил в Воронеж. После свидания с родными в Усма-

ни сохранился червонец. Деньги по этапу таскать хлопотно – шмо-

ны. По дороге в «столыпине» приобрел у конвоя выпивку. Прикон-

чили большой флакон тройного одеколона на троих. В Воронеже

просидел несколько дней. Подобралась хорошая компания в «тран-

158

зитке», человек двадцать. Помню замечательного рассказчика. По-

лутемная камера, скучающие люди. Все просят зека средних лет

рассказать что-нибудь. Как истинный оратор, зек без трибуны вы-

ступать не может. Ему наспех сооружают небольшое возвышение

из нескольких тюфяков. Начиналось повествование. Я перевидал

(переслушал!) в жизни немало хороших рассказчиков. Прекрас-

ным мастером устного жанра был мой друг Геннадий Жаворонков,

писатель и журналист. Но на его слушателей действовали не толь-

ко искусная, полная очаровательного остроумия речь, но и захва-

тывающие сюжеты. О кавказских войнах, неожиданных встречах,

известных людях, острых ситуациях. Речь зека была проста, без

всякого заметного актерства. И сюжеты простые, какая-нибудь не-

затейливая история о том, как он с кентом Коляном и подругой Ма-

ней ходил в соседнюю деревню за самогоном. Но рассказывалось с

таким неподражаемым юмором, зорким умением в самых обычных

вещах заметить смешные стороны, что аудитория слушала с не-

ослабным вниманием. И час, и два. Что очень немало для тертых

зеков, многое повидавших на своем веку. Неподдельный интерес

к обычным людям, обыденным явлениям поднимали истории рас-

сказчика на незаурядную художественную высоту. Не знаю даже, с

чем сравнить. Наверное, с мастерством Чарли Чаплина. Если не по

силе таланта, то по сродству с ним.

Саратов, пересылка. Столыпин прибыл уже в сумерках. Дол-

го шли пешком до воронков. Бесконечные железнодорожные пути,

нервный конвой, женщины отстают, на пятки наседают злобные

овчарки. Наконец добрались. Транзитная камера на новом корпусе.

В ней и провели следующий прекрасный летний день. Из окна ка-

меры виден старый корпус. В 1938 году отец сидел там. Есть в его

мемуарах интересная глава «Как я был врагом народа». Продер-

жали отца год и выпустили. Ему повезло. Скинули Ежова, и неко-

торое количество арестантов, преимущественно находящихся под

следствием, выпустили. Решающим оказалось отсутствие санкции

прокурора в папином деле. Оплошность начальства, пустая фор-

мальность, сыграла свою роль. И лестно, и грустно было повторять

родительский путь.

Окно камеры выходило на прогулочные дворики. Там и женщи-

ны гуляют. Если взобраться на верхнюю шконку, из окна хорошо

159

видно. Целый день молодое население камеры толпилось на этой

шконке. С просьбой «пульнуть сеансик», то есть показать стриптиз.

Иногда просьба уваживалась. Такие вот «саратовские страдания».

Обычно менты не слишком строго блюдут порядок в транзитке. Но,

наверное, наше веселье им надоело или завидно стало. Послышал-

ся грохот открываемой двери, и молодцы горохом посыпались вниз.

Замешкался один совсем молодой еще парень, лет восемнадцати.

Кажется, Сашей его звали. Я мог бы вовремя оказаться внизу, но

потерял время, отрывая Сашу от интересного зрелища. В результа-

те попались оба. Надзиратели повели нас какими-то коридорами и

остановились перед маленьким боксиком. Дверь открывается. Я по-

лучаю мощный пинок и влетаю в боксик. Но успел выкинуть руки

вперед, а ногу назад, толкнув закрываемую дверь. И выскочил назад

на пролетку. Тут же кинулся к пнувшему меня менту. Не тратя вре-

мени на разговоры, нанес ему правой удар в челюсть. Мент стук-

нулся головой о стену и стал медленно по ней оседать. В глазах его

стояло изумление – он получил оборотку! Бросив первого вертухая,

подошел ко второму. Он порядком струхнул – против него двое зе-

ков. Бить его не стали, но обматюгали. На шум открылась дверь бли-

жайшего кабинета, и показался офицер. Как оказалось, кум. Быстро

оценив обстановку, он постарался всех успокоить. Сашу закрыли в

боксике, меня ввели в кабинет.

Началась неторопливая беседа с кумом. Миролюбиво рассказав

о происшедшем, я объяснил куму, что его надзиратели ничего не сто-

ят, если позволяют себе такие фокусы. Тот возразил, что я ничего не

понимаю, если позволяю себе подобные выходки. Тогда я посовето-

вал ему ознакомиться с моим делом. Кум внял совету, принесли дело.

Мельком взглянув на него, кум молча вздохнул. Уже другие надзира-

тели отвели нас обратно в камеру. Саша не преминул красочно опи-

сать происшедшее. Ко мне подошел старый зек и тихо сказал: «Ну,

теперь будь осторожен». Я и сам понимал это.

Неприятность подкралась с другой стороны. К вечеру стали со-

бирать этап. Длинный коридор, вдоль стены сидят на корточках, на

вещмешках арестанты. Напротив шмональная комната, где конвой

проводит обыск. Заводят туда зеков по одному. В комнате прапорщик

и сержант, один солдат в коридоре. Разумеется, где-то рядом целый

наряд. Мой хороший кожаный ремень приглянулся сержанту. Он от-

160

ложил его в сторону – «не положено!» Наглое вранье! Я забрал ре-

мень назад – «положено!» Сержант вцепился в меня, я в него. Свал-

ка, крики. Подоспел второй конвойный, прапорщик спокойно сидел

на стуле. Мне пришлось бы плохо. Но этап в коридоре заволновался,

зеки поднялись, раздался грозный гул. Положение конвоя стало кри-

тическим. Что они могут против сотни человек?

Тогда меня отвели в боксик неподалеку и заперли. Через не-

сколько минут принесли и вещмешок. Потрепанный и взбудора-

женный, я догадался проверить его содержимое. Не хватало куска

ароматного мыла и хороших новых плавок! Тут я забарабанил в

дверь: «Конвой крысы! Где мои вещи? Требую начальника!». Этап

в коридоре опять зашумел. Прибежал дежурный помощник началь-

ника следственного изолятора. Меня опять завели в шмональную

комнату. ДПНСИ всех из нее удалил, мы остались вдвоем. Я пот-

ребовал возвратить вещи, обещая не оставлять происшедшее без

последствий. Тогда майор Цаплин (так его звали, сообщает ХТС)

в присутствии пришедшего начальника конвоя и его солдат потре-

бовал всё мне вернуть. Грозя жестокими карами за мародерство.

Сержант стыдливо вынул из кармана мыло, другой конвоир плав-

ки. Конвой удалился.

– Нет, – сказал я майору, – на этап я не иду. Не желаю быть застре-

ленным якобы при попытке к бегству.

– Даю вам честное слово офицера, что с вами ничего не случит-

ся, – и, заметив улыбку на моем лице, добавил: – Даю просто честное

слово.

Выбирать трудно. Оставаться на пересылке было не менее опас-

но, чем отправиться этапом. Но там хотя бы очевидцы. В воронке ехал

в отдельном узком помещении – «стакане». В стакане напротив Саша.

Всю дорогу я на чем свет стоит поносил конвой. К удовольствию про-

чих этапников. Вывели из воронка меня и Сашу последними. Оказа-

лись в конце шеренги по двое. Один за другим зеки исчезали в «сто-

лыпине». Мы одни на пустыре. Вокруг конвой с направленными на

нас дулами автоматов. Саша схватился за мою руку. Ему стало страш-

но. Мне тоже не по себе…

Ничего, обошлось. Позже отправил заявление в прокуратуру. Но

еще раньше тот старый зек отослал отцу описание случившегося. Та-

ким образом, пока шел этапом, саратовская история наделала шуму.

161

Через несколько месяцев я получил ответ. Солдат наказать не удалось

по причине их демобилизации. Дебилизация прапорщика обошлась

ему мелким взысканием.

Пересылками в стране служат следственные изоляторы. «Крас-

ная Пресня» – исключение. В Ульяновск на пересылку я и прика-

тил. Ульяновское СИЗО пользовалось дурной славой, впрочем, как

и всё управление. Ночь провел на сборке. Утром подняли в хату.

Одного взгляда достаточно – камера «шерстяная», пресс. Позже

жизнерадостный кум, из тех, кто мягко стелет, доверительно мне

сообщил:

– Мы думали, ты наш. Не хотели в транзитке оставлять. Мало

ли что…

– Я не ваш, я свой собственный. Мудрецы думали! – возму-

тился я.

Не знаю, врал кум или нет. Но разговор этот состоялся уже

после конфликта. А пока я в камере, в ней человек 15: недавно

осужденные ждут этапа на ульяновскую зону, этакий «красный»

питомник. В основном тихий народец под руководством матерого

козлиного активиста. На него я и наехал, выяснив положение. Ока-

залось, у одного сидельца отобрали деньги, сдав их куму и грозя

суровыми мерами. Наглость – второе счастье иногда. Учинив раз-

борку, вел себя спокойно и напористо. Словно это я в большинстве.

Активист заволновался, положение его поколебалось. Но хата все

же его поддержала. Что оставалось делать? Разбил стекло глазка.

Прибежали менты.

– Бери вещи, пошли!

– Только с этим парнем, – указал на прессуемого.

Оставлять его одного нехорошо. В какой-то степени я стал за него

ответственен. Наверное, в отношении глазка, не совсем верно я пос-

тупил, с точки зрения строгих арестантских правил. Кто из нас без

греха…

Увели обоих. Меня поместили в карцер, а парня не стали, куда-то

повели. Если опять в ту камеру… Забарабанил в дверь. Прибежал над-

зиратель, обругал и ушел. Отломал от обивки двери ржавый кусочек

жести. И стал вскрывать вену. Точнее, пилить руку тупым предметом.

Крест-накрест. Вену всё же задел. Опять удары в дверь и надзиратель.

Засветил ему руку: «Где парень?». Как раз парня и привели, посадили

162

в соседний карцер. С пришедшим офицером начали разговор через

кормушку. Беседа становилась всё горячее и перешла в ругань. Мы

лаяли друг друга через кормушку. Наконец офицер, подпрыгнув, за-

хлопнул кормушку ногой. Такого я еще не видывал!

На следующий день перевели в другой карцер. Там на общем по-

ложении сидел какой-то псих. Наверное, ждал отправки в Рыбинск.

Надзиратель запустил меня в хату и стал ждать в дверях, пока псих

заберет вещи. Тот протянул руку к двум пачкам махорки, но я грозно

зашипел: «Не трогай». Махорка осталась в камере. Я был прав – мне

сидеть в карцере, а ему на общем положении.

И вот я один. Как всегда, первым делом обследовал камеру. На-

шел под батареей несколько буханок хлеба! Спички и газету! Жизнь

налаживалась. Хлеб и курево, что еще надо человеку? Началось мое

благоденствие. Лето, тепло. В пролетные дни «догонялся» резервным

хлебом. Курю.

С заходом солнца в камере полумрак, тускло светит лампочка. На

вечернюю сходку из щелей выползают тараканы. Интереснейшие су-

щества. Сидят в тени у стенки, деловито шевелят усами, таращатся на

меня. Тараканов я не обижал, подкармливал их крошками. Они явно

наделены зачатками интеллекта. На медленные движения человека и

его тени не реагируют. Но если ухватить тапочек, моментально пря-

чутся в щелях.

Зекам досаждают клопы и, особенно, вши. С теми война насмерть.

К паукам, напротив, уважение. Паук – хозяин хаты. Мы приходим и

уходим, а он остается.

На случай шмона курево поделил пополам. Одну часть заныкал в

камере, другую спрятал в штанах, подвязал под коленом.

Пятнашка кончалась. Снова повели к куму. Он волновался: я еще

в карцере, а МВД уже разбирается с саратовской историей. Так и

спросил.

– Что, жалобы отправил, канал нашел?

– Догадайся!

Кум обиделся.

– Знаешь, тут на тебя рапорт поступил, с соседней камерой пере-

говаривался. Придется еще 15 суток отсидеть.

– Знаешь, – говорю, – мне тут неплохо. Вижу, ты расставаться со

мной не желаешь. Добро, объявлю голодовку и надолго задержусь.

163

Такая перспектива озадачила кума. Он явно колебался. Вдруг в

голове его что-то щелкнуло: «А давай-ка тебя обыщем». Вызвал над-

зирателя и нашли махорку.

– Кто тебя греет?

– Догадайся!

Кошмарное видение одолевало кума: я успел в карцере обрасти

связями, отправляю письма, получаю грев. Призрак моего всемогу-

щества решил дело. Меня перевели на общее положение и поскорее

отправили на этап.

Ульяновская зона «красная». Средь бела дня шастают «пожар-

ники» – активисты с красными бирками. Признаться, после Ельца

я распоясался. Крытая сдавила меня, словно спиральную пружину.

Теперь я возвращал накопленное напряжение. Вообще, заключение

напоминает переноску пианино, согнешься – придавит. Точно не пом-

ню, сколько раз попал в ШИЗО на Ульяновской зоне – то ли раз, то ли

два. Вот смотрю на свои руки. Длинный извилистый шрам на правой

руке, со следами трех стяжек – зашивали на больничке. Это ШИЗО

Ульяновской зоны, глубоко разрезал руку. Не только вену вскрыл, но

и нерв задел, как оказалось позже – какой-то протест по поводу пайки.

Аккуратный шрам на левой руке – стеклом в Ельце. Крестообразный

шрам пониже – жестью, на пересылке. После «креста» приличный

шрам, судя по всему, мойкой. Где, по какому поводу? Смутно припо-

минаю – в ШИЗО прятал махорку под бинтами на левой руке. Следо-

вательно, тоже на Ульяновской зоне. Выводили в рабочую камеру, там

ребята куревом делились. Требовалось пронести в нерабочую камеру,

где я и обретался после работы. Итак, в ШИЗО Ульяновской зоны я

попал два раза!

В недолгие перерывы между пятнашками и ПКТ тоже кое-что

успел. Выгнал из курилки вольнонаемного мастера. Сижу курю на

скамеечке. Рядом несколько зеков. Вдруг они встают и уходят, в ку-

рилку зашел ферт в гражданском. «Вы чего?» – спрашиваю зеков.

Один из них шепотом: «Это мастер, вышел на воздух подышать да

посидеть, дыма не любит». Я развалился еще удобнее. И громко:

«Кто не любит дыма, а еще больше неприятностей, пускай гуляет

стороной». И, уставившись на ферта, пустил дым в его сторону.

Тот растерянно покрутился и ушел. К вечеру вся зона знала о про-

исшедшем.

164

Отправил письма отцу и несколько заявлений в прокуратуру

и МВД – легально и нелегально. Снова повидал туалетного пол-

ковника. Этот важный чин областного управления любил инспек-

тировать ульяновское СИЗО. В первую очередь чистоту камерных

унитазов. Если унитаз грязный, дежурный отправлялся в карцер. В

приличной хате назначение дежурного пустая формальность. Ут-

ром надзиратель выкрикнет: «Дежурный такой-то», – и всё. Тем

более никто не станет чистить унитаз по такому поводу. Карце-

ры в Ульяновске не пустовали. Заглядывал туалетный полковник

и в мой карцер на пересылке. Важный, с презрительной миной на

лице. Брезгливо оглядел камеру, правда, в толчок не полез. Теперь

он пожаловал в зону со мной побеседовать. Вежливо, даже с заис-

кивающими нотками в голосе, убеждал меня, что и на этапе, и в

ульяновском СИЗО, и в зоне, администрация действовала в рамках

закона. Ну-ну…

Поставили работать на конвейере, собирать какие-то цепи. Я

работать не люблю, на конвейере тем более. Лента при моих трудах

постоянно останавливалась. А норма велика, лента быстрая, работя-

ги, как заведенные роботы, суетятся. Козлы недовольны: под угрозой

премии и прочие преференции. Наконец сцепился с помощником бри-

гадира. Нас быстро растащили. Правда, успел, лежа на земле, ему же,

лежащему, заехать ногой по морде.

Недавно гостил у Санчука и его жены Мадлен в Нью-Йорке. Рас-

сказал эту историю. Особенно отметив, с каким удовольствием вспо-

минаю финал схватки. «Да, – говорит Виктор, – ты добрый… и не

злопамятный».

За драку козла посадили в ШИЗО. Через три дня его выпустили

и посадили в изолятор меня. Не оставлять же обоих на зоне! Через 15

суток предъявили постановление о переводе в ПКТ. Пробелы в своей

памяти восполняю текстом из «Хроники текущих событий». Впро-

чем, и в ней есть неточности.

8 июня К.ПОДРАБИНЕК прибыл в лагерь в Ульяновской обл.

(Хр. 62).Из ответа прокурора Ульяновского р-на А.И. АНИКИНА

отцу К. ПОДРАБИНЕКА П.А. ПОДРАБИНЕКУ: «К. ПОДРАБИНЕК

по прибытии в ИТК был трудоустроен, но к работе относился

плохо, не выполнял сменные задания, нарушал правила внутренне-

165

го распорядка, за что водворился в ШИЗО, где также продолжал

нарушать режим содержания.

Лицам, находящимся в ШИЗО, свидания с родственниками не

предоставляются. Однако он после выхода из изолятора на путь ис-

правления не встал, учинил драку с одним из осужденных. За данный

проступок постановлением начальника ИТК от 20.07.81 Подрабинек

водворен в ПКТ сроком на 4 месяца. Постановлением начальника ко-

лонии от 18.07.81 за нарушение режима содержания он лишен оче-

редного свидания с родственниками».

П.А. ПОДРАБИНЕК написал заместителю прокурора Ульяновс-

кой области А.А. ШИНКАРЕВУ: «Мой сын, Подрабинек К.П., осуж-

денный 9.01.81 к трем годам лишения свободы, был этапирован в ап-

реле 1981г. из Усмани, через Саратов и Ульяновск, в Новоульяновск,

учреждение ЮИ-78/2, где находится с 8 июня.

В июне же я получил от него два заявления Генеральному проку-

рору СССР, которые передал по назначению, присоединив к ним собс-

твенное заявление. Эти заявления были оттуда пересланы Вам для

проверки, и вот получаю Ваше письмо от 8 августа.

В четырех кратких предложениях Вы отметаете все жалобы,

предъявленные сыном и мной Генеральному прокурору: «Установ-

лено, что за допущенные нарушения в ИТУ Ваш сын Подрабинек

К.П. законно и обоснованно подвергался мерам дисциплинарного

взыскания».

Значит, 16 мая он был помещен в Ульяновске в карцер на 10 су-

ток с продлением 26 мая срока еще на 10 суток не за то, что про-

тестовал против избиения осужденных по команде лейтенанта, со-

трудника оперативной части. Лжет, значит, сын, лгут свидетели

Леонид Иванов и Королев.

«Никаких недозволенных мер воздействия к нему не применя-

лось». Сын же был избит в Саратове конвоем за то, что потребовал

квитанцию на отобранный ремень, не было свидетелей Василия Ива-

нова и Ахмеда Колдуева. Не было и раны в паховой области размером

3х5 см, нанесенной сапогом ретивого конвойного и зарегистрирован-

ной протоколом; она себя сама выдумала. Те же конвойные похитили

у сына плавки и мыло, изъятые потом у них из карманов при майоре

Цаплине, санкционировавшем обыск. Но не было ни плавок, ни мыла,

ни обыска воров, ни майора Цаплина.

166

«Необходимая медицинская помощь Подрабинеку К.П. оказыва-

лась и оказывается». Утверждаю и могу документально подтвер-

дить, что сын заболел туберкулезом в тюрьме, что заболевание

диагностировано с опозданием более чем на год; лечение, требующее

длительного стационарного режима, проводилось несистематичес-

ки, недостаточно, а большую часть времени отсутствовало так

же, как необходимая диета и условия содержания. Но проверку на

месте проводили Вы, а не я, потому я лгу.

«С учетом состояния здоровья подобрана ему и работа». Ока-

зывается, работа с металлической и масляной пылью, от которой

разрывается грудь сына, особенно вредная для его больных легких,

это и есть подобранная с учетом его здоровья.

К. ПОДРАБИНЕКА перевели в новый лагерь: 152620, Ярос-

лавская обл., г. Углич, учр. ЮН-83/3. Администрация этого ла-

геря сообщила родственникам, что туберкулез, которым болен

К.ПОДРАБИНЕК, находится «в стадии рубцевания», но сам ПОД-

РАБИНЕК отказывается принимать антибактериальные препара-

ты. Администрация сообщила также о времени ближайшего сви-

дания – июнь 1982 г.

В декабре суд отправил К. ПОДРАБИНЕКА на 1 год в тюрьму.

В конце декабря он прибыл в тюрьму: 626100, Тюменская обл., То-

больск, учр. ЯЦ-34/СТ-2.

(ХТС № 63, 31 декабря 1981 г.).

Перед этапом, на прощание с Ульяновском, посетил меня кум.

Поговорили миролюбиво.

– Ну и дел же ты натворил! Мы думали, ты политический, а ты

настоящий уголовник.

– Благодарю за характеристику. Больше не суди опрометчиво.

Действительно, слова кума как бальзам по сердцу. Наверное,

одурманенный советскими стереотипами, кум ожидал увидеть слабо-

го, не приспособленного к «настоящей жизни» интеллигента. Расска-

зывает о высоких идеалах, а над ним все потешаются.

Избавиться от меня менты были рады, я от них тоже. Все-таки

покидал «красную» зону, и лечение не помешало бы.

Снова этап. Прикатил в чахоточную зону Углича, прямо в ПКТ.

Как обычно, вначале расспросы. Кто, откуда, кого знаешь, с кем си-

167

дел. Мне было что порассказать. Компания в ПКТ подобралась хо-

рошая, в камере человек десять. Поскольку группу инвалидности

мне назначили третью (рабочую), утром выводили в рабочую каме-

ру. Плести сетки (авоськи) из капроновых ниток с помощью чел-

нока. Выводили на работу еще нескольких ребят. Остававшиеся в

нашей хате, сидевшие на второй, нерабочей, группе, тоже не безде-

льничали. В помощь нам плели сетки. Утром готовую добавочную

продукцию мы, «работяги», старались пронести в рабочую хату.

Со съемом тащим запас ниток в свое жилье. По дороге менты нас

обыскивают. Все же ухитрялись шмон обойти. Как правило, относи-

тельно надежно припрятав сеточки или нитки на спине под курткой,

оставляешь относительно на виду сеточку или моток ниток. Менты

отметают «плохо» припрятанную порцию и, успокоившись, основ-

ную порцию не ищут. Это азбука противодействия шмонам. Всегда

следует «бросить собаке кость».

Сплести по паре сеточек в помощь сокамерникам, для умелых

зеков не проблема. У «домоседов» оставалась уйма времени. Его

они посвящали охоте на голубей. В ПКТ, даже чахоточной зоны,

голодно. ПКТ и ШИЗО, иначе говоря, кича – тюрьма в тюрьме.

Отдельно стоящее в зоне строение, обнесенное проволокой, со

своей запреткой. Окно в камере забрано решеткой, но без ресни-

чек. На подоконник слетаются голуби, их прикармливают крош-

ками. Ловили голубей веревочными петлями. Голубь наступает на

раскинутую петлю, охотник в засаде дергает веревку. За день, в

зависимости от удачи, ловили до десятка птиц. Какая-никакая, а

добавка к скудному рациону. Варили голубей в бачке для кипятка.

Возвращаешься с работы, и к ужину тебя поджидает дичь. Крохот-

ная, конечно. Перья и требуху повара отправляли в толчок. Про-

изошел казус. За стеной сидел особый режим. Толчки обоих камер

соединены общей трубой. При очередном шмоне у полосатых, в их

толчке, в самое неподходящее время всплыли перья. На прогулке

соседи кричат нам: «Парни, что за дела? Мясо вы хаваете, а нам

перья и разборки!» Замечание учли.

Через некоторое время менты решили камеры ПКТ «перебуто-

рить» (перемешать). Наша хата правильная. Есть другая, неправиль-

ная, шерстяная или полушерстяная какая-то. Сокамерников моих пе-

ревели частично в свободную камеру, частично в неправильную. Из

168

нее же решили сколько-то старожилов подселить ко мне, оставшемуся

в одиночестве. Первого же входящего «поставил на лыжи»: «Давай,

дави клопа, тут тебе делать нечего». Прибегает мент.

– В чем дело?

– Да вот, начальник, из камеры гонят.

Меня быстренько посадили в ШИЗО. Но там уже двое сидельцев,

и откидных нар только двое. Явно третий лишний. И свободных ва-

кансий в изоляторе, в приличных хатах, нет. Пришел кум, и достигли

компромисса. Меня лишили очередного ларька и перевели к моим ре-

бятам. Порадовались воссоединению.

Потекла размеренная жизнь. Мы хорошо уживались. Зеки

опытные, неглупые. Никто ничего не позволит себе лишнего. Не

постарается взять лучший кусок голубя, не стеснит окружающих

мрачным настроением, не поставит себя выше остальных. Воз-

можно, кто-то кого-то и недолюбливает. Мало ли какие конфликты

на зоне, собственные и у друзей. Внешне антипатии ни в чем не

проявляются.

Искусство уживаться в наибольшей степени достигается в ПКТ

и, особенно, на крытой. У приличных зеков. Оно и понятно. Дураков

и наглецов тюремная жизнь отсеивает.

Один из наших, Клинтух, кажется, сильно невзлюбил шныря

Зайца. Этот зек, дневальный по изолятору, в последнее время дейс-

твительно стал нагловат. «Я его отоварю», – говорит Клинтух. Мы

его отговариваем: «Ты отоваришь Зайца, а тебя отоварят менты». Но

Клинтух упертый, стоит на своем. Плюс к тому же у него какие-то

еще резоны: вроде бы надо на другую чахоточную зону, дела некие.

Точно уже не помню всю схему. Сказано – сделано. Утром Клинтух

выставил на пролетку бачок и, ни слова не говоря, заехал Зайцу в

челюсть. Клинтух парень крепкий, Заяц растянулся на полу. Менты

быстренько закрыли нашу камеру и стали колошматить Клинтуха.

Мы, естественно, забарабанили в дверь, кричим. Грохот стоит на

киче, снуют менты.

Клинтух пострадал несильно, уволокли его в изолятор. Стали

обсуждать ситуацию. Собственно, мы уже заранее наметили план

действий. К тому же недавно менты еще двоих зеков побили на

киче. Каждый написал заявления в прокуратуру и МВД по поводу

избиения Клинтуха. Припомнили ментам и другие случаи рукоприк-

169

ладства, и прочие их безобразия. Все заявления в двух экземплярах:

для легальной и нелегальной отправки. Я написал письмо отцу для

отправки с зоны. Решили объявить общаковую голодовку. Осталась

существенная часть – написать к бумагам, передаваемым на зону,

инструкцию. Как и куда направлять, и чтобы нас поддержали. Дело

нешуточное. В камере повисла тишина. Такую маляву, попадись

она ментам, вполне могут квалифицировать как попытку дезорга-

низации работы исправительно-трудового учреждения. Статья серь-

езная, вплоть до вышки (рецидивистам). Маляву написал я. И это

справедливо. Заявления, защита прав, даже дезорганизация – моя

специальность. Кажется, тут ребята поняли, зачем существуют по-

литические.

Переброс в зону запланировали давно. Утром я с коллегами ушел

плести авоськи. Вернувшись с работы, выслушали драматическую

историю. В назначенный час к внешней стороне запретки подошли

двое зеков. Из нашей камеры бросили им груз. Но он, не долетев,

плюхнулся в запретку. Тогда один из парней с трудом преодолел по

низу проволоку и, сильно исцарапавшись, добрался до груза, спас его.

Заметили менты, поднялся кипеж. Ребята удрали, но шорох стоял по

всей зоне. Менты рыскали как угорелые.

С объявлением общаковой голодовки меня вскорости утащили

в изолятор. Не помню даже, под каким предлогом. Но посадили не

в родное ШИЗО, на пролетке, где ПКТ, а в другое. Чахоточная зона

представляла собой часть одной зоны, разделенной запреткой на «здо-

ровую» и «больную» половины. Соответственно, и кичи делились на

две части. В изолятор «здоровой» зоны меня и определили. Дабы не

смог поддерживать связь со своими сокамерниками. Нечего и гово-

рить, что, несмотря на туберкулез и прописанное лечение, держали

меня как обычного узника ШИЗО. Во время голодовки я таблетки не

принимал, а в ШИЗО их и не давали. Чем позже и отговаривалась ад-

министрация, мол, от лечения отказался. Голодовка продолжалась 14

или 18 дней, точно не помню. Потом перевели в одиночную камеру

родного ПКТ. Ребята кончили голодовку чуть раньше меня, а голодать

в одиночку не имело смысла. Я понял, что опять пошлют на крытую.

Так оно и вышло.

В один прекрасный день меня привели в зоновский, так ска-

зать, клуб. В зале чины администрации и отдельно менты попро-

170

ще, под их присмотром несколько зеков. На сцене стол, стул и су-

дья, добродушный на вид толстяк пожилых лет. Я расположился

в партере, с индивидуальным конвоем. Сначала слушались дела

по представлению на УДО. Все кандидаты, ментовские прихвос-

тни, получили от администрации превосходные характеристики.

Большинству из них судья определения подписал. За исключением

двоих. Помню одного зека, получившего 14 лет срока за убийство

собственной матери. Отсидел уже 12 лет и жаждал освободиться.

Даже для небрезгливых, всё повидавших зеков, убийство матери

– тяжкий грех. Судья и высказался в таком духе, мол, надо еще

посидеть. В переводе на зековскую пословицу: «Кара не велика,

треба отбывать». Так ответил некогда партизанский генерал Ков-

пак на просьбу своего бывшего соратника походатайствовать об

его освобождении.

Наступила моя очередь, дело о переводе на тюремный режим. Су-

дья на сцене благодушно задавал вопросы. Я, не вставая с кресла, бла-

годушно отвечал из партера. Разговорились без церемоний, на «ты».

Пошутили разок-другой. Менты ошарашенно на нас взирали. Судья

вынес определение о переводе на тюремный режим сроком в один

год. Советский судья не мог не дать тюремный режим, не мог дать

и менее года (закон не позволяет). Но мог упечь на крытую до конца

срока, то есть на оставшиеся полтора года. На что администрация и

рассчитывала. Менты с досады волосы у себя на заднице драли. Им

снова предстояло со мной встретиться! Их мрачные предчувствия я

впоследствии не обманул. Привожу определение суда, этот дорогой

для меня документ.

Определение

Угличский районный народный суд Ярославской области в со-

ставе председательствующего Волкова и народных заседателей

Ефремовой и Полякова при секретаре Мотиной с участием проку-

рора Барышковой рассмотрел в открытом судебном заседании в

Угличской ИТК 4 декабря 1981 года дело по представлению адми-

нистрации Угличской ИТК о переводе на тюремный режим ПОД-

РАБИНЕКА Кирилла Пинхосовича,1952 г., урож. г. Москвы, ранее

судимого, осужденного 9.01.81 Липецким облсудом по ст. 190-I

171

УК РСФСР с применением ст. 41 УК РСФСР на 3 года л/свободы.

Конец срока 24.06.1983 года.

Установил: Подрабинек, отбывая меру уголовного наказания

систематически и злостно нарушает режим содержания, объявля-

ет необоснованные голодовки, подстрекает других осужденных на

голодовки, на меры воспитательного характера не реагирует, отри-

цательно влияет на других осужденных, поэтому поставлен вопрос

о переводе его на тюремный режим, суд считает, что ходатайство

подлежит удовлетворению, так как оно обоснованно, и руководству-

ясь ст. 53 ИТК РСФСР, определил: Подрабинека Кирилла Пинхосови-

ча перевести на тюремный режим на срок на 1 год (один) с отбыти-

ем оставшегося срока в ИТК строгого режима.

Нарсудья Волков

Нарзаседатели Ефремова, Поляков

Копия верна:

Председатель Угличского райнарсуда С.Ф. Волков.

Такое вот «открытое заседание».

Через некоторое время отправился этапом в Тобольск на кры-

тую. Люблю путешествовать, пускай и так. Новые места, люди.

Интересные встречи (неинтересные тоже). Скажем, разместился в

транзитке и видишь, как несколько зеков собрались чифирить. До-

статочно немного поговорить, и пригласят присоединиться. Если

это братва, разумеется. Крытнику особое уважение, могут и косяч-

ком угостить. Понятное дело, он пойдет по кругу. Я не любитель

наркотиков. Но не станешь же отказываться, мол, я вас ребята ува-

жаю, но угощения не принимаю. По счастью, в небольших сравни-

тельно дозах «план» на меня почти не действует. В свою очередь,

если с приятелями замутили чифирь, любой приличный зек может

присоединиться. У арестантов глаз наметанный, сразу определят

«кто есть кто». Крытников принято снабжать в дорогу. Кто-нибудь

в камере громко объявит: «Земляки, тут парень идет на крытую.

Соберем ему кто что сможет. Поддержим тюрьму». «Земляки» –

нейтральное обращение, то есть мужики и братва. И земляки соби-

рают деньги, курево, теплые вещи. Но оделяют, конечно, не только

тебя, но и будущих твоих сокамерников. Звание крытника налагает

и обязанности.

172

Помню, в транзитке находился вор в законе. Один из зеков о чем-

то с ним переговорил и подошел ко мне, протянул складной нож. Ему

предстояло камеру сейчас покинуть, идти дальше этапом. Свояк и я

оставались. По арестантским правилам каждый может иметь оружие.

Но если в камере свояк, следует ему об оружии сообщить. Более того,

при нападении на вора в законе, твоя обязанность его защищать. Тот

зек и передал нож мне, как наиболее подходящему сокамернику. Не-

сколько позже, на шмоне, менты нож отобрали.

Вор в законе лицо неприкосновенное. И если в твоем присутс-

твии на него напали, а ты его не защитил, не вступил в драку, с тебя

сурово спросится. Помню, на пересылке вор в законе расспрашивал

зека: «У вас на зоне вора побили. Где ты был?». Тот оправдывался:

сидел в ШИЗО и ничего не мог сделать. Вообще, чем ты заметнее,

тем больше с тебя и спрос. Пресек ли беспредел на этапе? Почему на

зоне кича плохо грелась? Как дошли до жизни такой, что козлы нагло

загуливают? С мужика не спросят. Но авторитет, скиталец по крытым,

стоящий парень – должны оправдаться, а то и ответить.

В Свердловске (нынешнем Екатеринбурге) попал под ментовс-

кие сапоги. Было неприятно, я бы даже сказал – больно. Долго после

ныли ребра. Началось с какого-то пустяка. Мент мне:

– Ты что, блатной?

– А что, не видно?

Меня отметелили. Потом поднял шум, водили на медосмотр. Та

рана «в паховой области размером 3 на 5 см» из ХТС № 63, относится,

наверное, не к саратовской стычке, а к эпизоду в Свердловске. Подве-

ду промежуточный итог. В четырех случаях руко- и ногоприкладства

два раза я одержал верх, два раза менты. Счет вроде бы ничейный.

Физически больше потерпел я, морально – менты. Но за ними числен-

ное превосходство, что и должно мне засчитаться.

Свердловская тюрьма (с пересылкой) огромная, целый город.

Здесь привал на Великом тюремном пути. Здесь пересекаются все

дороги, ведущие с Запада на Восток и с Востока на Запад. В СССР

семь больших крытых: во Владимире, Балашове, Новочеркасске, Ель-

це, Тобольске, Чистополе, Златоусте. Самые большие Владимирская

и Тобольская. Самые страшные в Ельце (общий режим) и Златоусте

(усиленный режим). Есть крытые небольшие: в Тулуне, Вильнюсе,

Верхнеуральске, Красноводске, Новозыбкове (женская), Покрове (ча-

173

хоточная). Тут, в Свердловске, встречаются крытники со всей страны.

Идущие в тюрьму и возвращающиеся из нее. Из Сибири в Европу

и из Европы в Сибирь. Беспокойный, отчаянный, закаленный народ.

Именно в крытых, в основном, сидят воры в законе.

И в прошлый раз, этапом в Елец из Тобольска, и теперь, в обрат-

ном направлении, поместили меня в коридоре смертников. Их камеры

по соседству, и надзор усиленный. Еда хорошая сравнительно с ос-

тальной тюрьмой. Но гнетет мрачная атмосфера. Рядом приговорен-

ные к смерти. Иногда ночью, в гулкой тишине, раздаются крики. У

какого-то бедолаги не выдержали нервы...

Говорят, Свердловская тюрьма исполнительная. Во всяком слу-

чае, многих смертников потом никто никогда не видел. Возможно,

приговоренных отправляют из Свердловска на расстрельный поли-

гон. Может быть, и в тюрьме расстреливают.

Однажды в Ельце на время шмона поместили меня в камеру кар-

цера на старом корпусе. Добродушный старый надзиратель обратил

мое внимание на желоба в каменном полу: «Здесь раньше расстрели-

вали, а канавки, чтобы кровь стекала». Мент живой такой, веселый.

Возможно, сам и стрелял.

К смертникам отношение у зеков особое. Все стараются им по-

мочь, поддержать, подогреть. Помню, в «столыпине» ехал как-то в

двойнике с получившим вышку. Всю долгую ночь он снова и снова

рассказывал свою историю. И постоянный рефрен: «Помилуют – не

помилуют? Расстреляют – не расстреляют?» Зек медленно сходил с

ума. Постарался его обнадежить.

Новый 1982 год встретил в дороге. Как сообщает ХТС, 12 января

прибыл в Тобольск. Из СИЗО в крытую везли автозаком. Реку Тобол

переезжали по зимнику. Здесь несколько лет тому назад воронок с за-

ключенными провалился под лед. Менты выпрыгнули, но дверь зекам

не открыли. Утопили много людей.

Позволю себе привести фрагмент из «Хроники текущих собы-

тий». В этом номере все трое – отец, брат и я – удачно разместились.

Находясь в лагере в Угличе, Кирилл ПОДРАБИНЕК (Хр. 63)заявил

протест против жестокого обращения администрации с заключен-

ными, объявил голодовку и призвал к ней других. Его посадили в ШИЗО

и продержали там 19 суток, все это время он держал голодовку.

174

4 декабря 1981г. суд отправил К. ПОДРАБИНЕКА на 1 год в

тюрьму.

12 января 1982 г. ПОДРАБИНЕК прибыл в Тобольскую тюрьму.

Через несколько дней у него изъяли тетрадь, в которую он записывал

свои стихи. В знак протеста Кирилл вскрыл себе вены – на этот раз

стихи ему не вернули (ср. Хр. 62). Его водворили на 15 суток в ШИЗО,

где он держал голодовку.

Вследствие повреждения локтевого нерва при порезе мизинец и

безымянный палец правой руки согнуты и не разгибаются, мышцы

рук атрофированы. Вес 62 кг при росте 178 см, истощен, ослаблен,

резко выражена одышка при движениях, повышенная потливость,

наблюдаются скачки температуры. Диагносцирован туберкулез вер-

хней доли правого легкого в фазе уплотнения и ревматический мио-

кардит. Лечение не проводится. Назначенное врачом по прибытии в

тюрьму диетическое питание администрацией отменено в порядке

«лишения незаслуженной льготы».

Александр ПОДРАБИНЕК (Хр. 63) с 12 сентября 1981 г. по 5

января 1982 г. непрерывно находился в ШИЗО. 2 марта Московская

группа «Хельсинки» приняла документ № 193 «Новые репрессии про-

тив семьи Подрабинеков». В этом документе говорится не только о

лагерной жизни братьев ПОДРАБИНЕКОВ, но и о преследовании их

отца Пинхоса Абрамовича ПОДРАБИНЕКА, которого народный суд

г. Электросталь Московской обл. под председательством Туркина 19

февраля лишил права на жилплощадь (комната 13 кв. м.), на кото-

рой он был прописан с 1957 г., – поскольку он в ней не проживает (в

1975 г. П.А. ПОДРАБИНЕК женился и жил на жилплощади жены, а

свою комнату использовал как рабочий кабинет). П.А. ПОДРАБИНЕК

– участник Великой Отечественной войны, орденоносец, кандидат

медицинских наук, 30 лет проработал врачом, сейчас пенсионер.

В середине марта Александра ПОДРАБИНЕКА выпустили из

ПКТ. В мае он получил 15 суток ШИЗО.

17 июня Александра поместили в туберкулезное отделение боль-

ницы (Якутск, пос. Табарга, учр. ЯД-40/7), затем перевели в терапев-

тическое отделение. Диагноз: туберкулез легких в стадии инфиль-

трата, медиостенит, бурсит коленного сустава.

В конце июня в Электростали П.А. ПОДРАБИНЕКА пригласил

для «беседы» сотрудник КГБ РЯБЧИКОВ. РЯБЧИКОВ показал П.А.

175

ПОДРАБИНЕКУ письмо некоего заключенного в Рязанское УКГБ, в

котором тот сообщает, что Кирилл ПОДРАБИНЕК посоветовал

ему обратиться к своему отцу, чтобы П.А. ПОДРАБИНЕК помог

этому заключенному предать гласности факты несправедливости

по отношению к нему со стороны лагерной администрации.

РЯБЧИКОВ заявил, что данное письмо может послужить осно-

ванием для определения Кириллу ПОДРАБИНЕКУ нового обвинения и

стоить ему еще одного срока тюремного заключения. Для того что-

бы избавить Кирилла от этого, П. ПОДРАБИНЕКУ следует прекра-

тить всякую деятельность. Кроме того, он спросил, передал ли бы

П. ПОДРАБИНЕК указанную информацию на Запад.

П. ПОДРАБИНЕК ответил, что передавать информацию не

стал бы, т. к. не испытывает уважения к уголовникам; кроме того,

предъявленное письмо не может служить основанием для возбужде-

ния нового уголовного дела против сына. Он поинтересовался, что

РЯБЧИКОВ подразумевает под «прекращением всякой деятельнос-

ти». РЯБЧИКОВ пояснил, что П. ПОДРАБИНЕКУ следует выйти из

состава советской секции «Международной Амнистии» и во всяком

случае сложить с себя обязанности секретаря исполнительной груп-

пы секции (Хр. 63); перестать публиковать статьи в «Бюллетене»

МА (Хр .63). Он настоятельно порекомендовал подумать обо всем

этом.

П. ПОДРАБИНЕК обещал «подумать». В конце «беседы» РЯБ-

ЧИКОВ потребовал сохранить ее содержание в тайне. П. ПОДРА-

БИНЕК отказался это обещать.

(ХТС № 64, 30 июня1982 г.)

В Тобольской крытой три корпуса. Рабочий, Белый (тоже рабо-

чий) и Красный (нерабочий). Обычно вновь прибывших размещают

на рабочих корпусах. Скажем, приехал вор в законе, поселили его в

Белом корпусе. Вор работать отказывается. Ему дают серию карцеров

и затем переводят на Красный. Меня же сразу определили на Крас-

ный. Что вызвало у арестантов некоторый интерес. О каждом вновь

прибывшем сразу же идет сообщение по зековским коммуникациям.

Обстоятельно о них расскажу немного позже.

Через несколько дней меня действительно посадили в карцер. Но

немного ироничный тон в ХТС (отцовский, конечно!) тут неуместен.

176

Вены я не вскрывал (кажется). Голодовку объявил и держал все 15 су-

ток. В изъятой тетради находилось свеженаписанное стихотворение

на польские события 13 декабря. Из-за него я и угодил в карцер. С

чувством удовлетворенного авторского тщеславия вспоминаю проис-

шедшее. Как-никак, за прозу многие попадали и в тюрьму, и на кичу.

Я и сам, наверное, сидел отчасти за свой очерк об армии. Но получить

подобную «рецензию» на стихи удается нечасто. Через много лет, в

Варшаве, я рассказал эту историю польским друзьям. Мол, и я пост-

радал за ваше 13 декабря. «Так за что посадили? – спрашивают. – За

то, что плохо написал, или за то, что хорошо?». Посмеялись.

В карцере случился казус. Зима, очень холодно, на тебе только

хлопчатобумажный костюм. В камере есть трубочка батареи, чуть

теплая. Раза два в сутки она быстро разогревается и столь же быстро

остывает. Большую часть времени сидишь, обнимая трубочку, стара-

ясь впитать крохи тепла. Ослабленный голодом и холодом организм

теряет привычные реакции. Заснул – и очнулся с обожженной рукой.

Через 15 суток подняли в прежнюю хату. Ребята встретили участ-

ливо. Намешали свои дневные порции сахара (по 10 граммов, кажет-

ся) в кружке с кипятком и дали выпить. «Ну что, совсем заморили?»

– спрашивают. «Ничего, есть еще силы», – отвечаю. Присел и встал на

одной ноге. Вот ведь помню, что на одной, и все же сейчас одолевают

сомнения. С руками действительно было плоховато, но ноги служили.

Просто удивительно, сколько может вынести человек. На воле я бы

давно от таких испытаний слег. Здесь поддерживает нервное напря-

жение. И та самая ненависть, которую столь опрометчиво порицают

иные философы. В экстремальных условиях мобилизуются телесные

и душевные силы.

Через несколько дней: «Собирайся с вещами!». Вывели на про-

летку, обшмонали. Потом, на время досмотра вещей, заперли в кори-

дорном туалете. Туалет огромный, грязный, снуют крысы. Таких здо-

ровущих черных крыс я доселе не видал. Подобрал полоску стекла от

разбитой форточки. Стекло чуть изогнутое, с острым концом, с режу-

щими гранями. Если тупой конец обмотать тряпкой, хорошее оружие.

Запрятал в голенище сапога – меня-то уже обыскали. В правильной

хате (крытой, ПКТ, ШИЗО) хороший тон – известить об оружии сока-

мерников. Дабы не имели подозрений на свой счет. Но этикет нужен

лишь в приличном обществе.

177

Посадили в полу-пресс. Этакая дрянная хата. Прямого насилия

нет, но ксивы не передают, по трубочке не говорят. Основная зада-

ча – выявить у пришельца деньги. Руководит всей операцией мент

по кличке Любимчик. Старый, опытный надзиратель, держит в руках

всю крытую. Кум его ученик, бывший подчиненный. Любимчик один

из тех, кто утопил зеков.

В камере трое. Здоровый парень по кличке Дурак. В тюрьме мно-

го «дураков», но такая кличка не имеет негативного оттенка. Обычно

свидетельствует о психиатрическом диагнозе. Скорей всего, зек с та-

кой кличкой сидел в психушке, в Рыбинске, например. Ум в тюрьме

ценится, но выставлять его напоказ не принято. Мол, все мы дураки!

Типичный случай. Зек, узнав о моей политической статье:

– Так ты за разговоры сидишь? Сидеть за слова глупо.

– Конечно, глупо, – соглашаюсь я, – умные люди вообще в тюрь-

ме не сидят.

Оппоненту крыть нечем.

Второй сокамерник средних лет, по кличке Мыка. По всему вид-

но, в прошлом приличный арестант. То ли проигрался, то ли по дру-

гим обстоятельствам стал шерстяным. Третьего Андреем, кажется,

звали.

Прессовщики оказались неопытными. Их бы на выучку в Елец…

Сплю ночью. Вдруг просыпаюсь от шепота. Сокамерники тихо бесе-

дуют. Дилетанты! Разговаривай они обычным голосом, я бы мог и не

проснуться. Но от любого подозрительного шороха, шепота, натрени-

рованный мозг мгновенно пробуждается. Елецкая практика…

Притворился спящим. Разговор шел обо мне и очень мне не пон-

равился. «Ладно, – думаю, – сейчас они угомонятся и заснут. Стекло

у меня под матрацем. Начну с Дурака. Он сильнее и, к тому же, име-

ет глупую привычку спать на спине. Стеклом по горлу – и прощай,

Дурак. Перейду к Мыке, успею его хотя бы ранить. А с Андреем и

так справлюсь. Да он и не из ретивых, едва ли схватимся». Тут слы-

шу Мыку: «Ну нет, так не делается. Я в нем человека вижу». Мо-

лодец Мыка! Спас жизнь Дураку и себе, возможно. На следующий

день Мыка на прогулку не пошел, остался в хате один. Скоро Дурака

забрали из камеры с вещами. А еще дня через два меня перевели на

больничку. На прощание сказал Мыке: «Ты тогда ночью правильно

поступил. Так безопасней». Он всё понял.

178

На больничке неплохо, питание лучше. Но курить запрещено,

смолу отбирают. И еще не дают соли, как и по всей крытой, даже в

карцере. А ведь сказано в правилах содержания: «Хлеб, соль и кипя-

ток». Такая тобольская отсебятина. Дабы зеки солью не злоупотре-

били. Две разом принятые столовые ложки соли вызывают острый

приступ, схожий с приступом аппендицита. Правда, съесть две ложки

сразу очень трудно. Пробовал как-то… Зато хлеб в Тобольской кры-

той хорошего качества, пшеничный.

Оказалось нас в камере двое. Зек средних лет по кличке Рожкаё-

нок. Раз «ёнок», вероятно, с Кузбасса. Заядлый «катала» (картежник).

«Давай, – говорит, – стиры помылим». То есть в карты предлагает

сыграть. Я отказываюсь.

– Так ведь скучно же! Давай помылим.

– Нет, давай лучше в шахматы.

– В шахматы ты меня обыграешь.

– А ты меня в карты.

Играть в карты запрещено. Поймают – в карцере окажешься. На

зоне игроков сажают в ШИЗО и ПКТ. Но страсть побеждает. Зеки

умело мастерят колоды из бумаги и хлебного клейстера. Для неко-

торых игра источник обогащения. Для многих источник неприятнос-

тей. Проигрался, долг не отдал, стал фуфлыжником – тюремная карь-

ера рушится. Раньше каждый уважающий себя блатной должен был

уметь две вещи: играть и бить чечетку. Помню одного деда в елецкой

больничке. Сидел всю жизнь и, в очередной раз, попался на краже

транзистора в универсаме. Сто лет не сдался ему тот транзистор!

Но это уже болезнь, клептомания. Не может человек не украсть. Дед

больной, слабосильный. Но, взявшись за спинки двух шконок, отби-

вал чечетку, давал мастер-класс сокамерникам.

Наконец надоело мне нытье Рожкаёнка. Говорю: «Ладно, сыграем.

Но не в рамс, не в терц, не третьями, а только в переводного дурака».

Рожкаёнок удивился и запротестовал: «Почему в дурака?» Я-то знаю

почему. Возможность шулерских приемов при игре в переводного ду-

рака минимальна. Нужны память и точный расчет. Делать нечего, Рож-

каёнок согласился. Выиграл я первую партию. Рожкаёнок покраснел.

Выиграл я вторую партию. Рожкаёнок побледнел. После третьего мое-

го выигрыша позеленел. Схватил карты, стал рвать на мелкие кусочки

и разбрасывать по хате: «Чтоб я еще с тобой связался!».

179

Такой удар по его картежному самолюбию! Проиграл какому-то

дилетанту… Рожкаёнок хороший пацан. Пацанами в тюрьме зовется

отрицаловка. Иному лагерному пацану под шестьдесят. Мы сдружи-

лись. Потом он вывез с крытой мое письмо к отцу. С первыми строч-

ками тех стихов, что отобрали у меня по приезде в крытую.

Через некоторое время перевели в другую камеру. В ней еще чет-

веро. Двое с Белого корпуса. Один парализованный, лежит пластом.

При нем опущенный, за няньку. Не кормит, естественно, а убирает.

Кому же еще? Администрация нашла выход из положения.

Стояло лето. Открытое по этому случаю окно выходит во внут-

ренний двор. Решетки не помеха. Виден шпиль собора, увенчанный

крестом. Крест парит над тюремными корпусами, стенами, колючкой,

вышками. По двору, под окном, снует обслуга. У нее мы пытаемся

добыть курево, обменять на что-нибудь. Один зек с конем на решке.

Другой на атасе. Кормушка плотно прилегает к двери, но в щелку че-

рез ручное зеркальце видна пролетка. И все-таки как-то раз я попался

на решке и угодил в карцер.

Летом на киче скучнее, чем зимой, – холод не отвлекает. Но луч-

ше скучней, чем холодней! Проводил время в беседах с соседом,

сидящим за стенкой. Переговаривались через кабур. Поведал он

свою недавнюю историю. Молодой парень, видимо, с амбициями. А

в хате с ним двое кавказцев. Они обычно тоже с амбициями. Кажет-

ся, у парня еще и националистическое чувство взыграло. Ведь от-

вергает тюрьма национализм, да не всем зековская мудрость впрок.

Решил мой сосед поставить кавказцев на место, сбить с них спесь.

Ему бы сначала со своей спесью разобраться… Стали играть в кар-

ты, как бы в шутку, на мух. Летом мухи в хате тучами летают. Зеки

бьют их резинками от трусов. И себе развлечение, и хате польза.

Решили картежники, что проигравший должен настрелять столько-

то летунов. Долг отдавался в перерывах между партиями. Наступил

вечер, а сосед мой увлекся и проиграл солидную мушиную сумму.

Стал рассчитываться, а мух не хватает! Ну просто нет их больше, все

перебиты, а новые не залетают. При правильном раскладе долг бы

списали. Но кавказцы, задетые неприязненным к себе отношением,

спуску должнику не дали. Дождались истечения срока и в полночь

с парня спросили. Правда, не как с гада. Объявили фуфлыжником и

дали пощечину.

180

Сосед мой очень переживал, всё спрашивал мое мнение о случив-

шемся. Что ему ответить? Формально кавказцы правы, а по жизни не

совсем ладно выходит. От ответа уклонился, мол, не той я авторитет-

ности, чтобы такую проблему решать. По крайней мере, на крытой,

где воры в законе сидят. Сосед очень просил передать его историю на

рассмотрение вору в законе Коке, сидевшему тогда на больничке. Мы

с ним пересекались иногда: на пролетке, на прогулке, в бане. Главный

вопрос соседа: как теперь жить, кем жить? То есть пацаном или фуф-

лыжником? Отсидев карцер и поднявшись в хату, написал обстоятель-

ную маляву и передал Коке. Уж не знаю, как он решил. Присутствуй

вор при игре, он бы, наверное, посоветовал долг простить, а проиг-

равшему сделал серьезное внушение. А так… Думаю, Кока вердикт

кавказцев не отменил.

Осенью с больнички перевели снова на Красный корпус. Уезжал

с матрасовкой, набитой сухарями. Этакий солидный мешок. Хлеб в

хате постоянно оставался, да из соседних подогнали. Кум отсутство-

вал, и заместитель спросил:

– С кем можешь сидеть?

– Если братва, то с кем угодно, – отвечаю.

Действительно, вопрос не лишний. Крытую лихорадило. Обра-

зовались некие группировки. Наверное, не без кумовских усилий.

Объявились некие авторитеты. Одни их признают, другие считают

самозванцами. Неразбериха, непонятки, неприятности. Один сом-

нительный авторитет допустил националистический выпад. По кры-

той прошла общаковая малява от Вагифа, старейшего, уважаемого

вора. Помню строчку: «У нас не было и не будет национализма».

Позже один вор мне доверительно поведал, что Вагиф по своему

возрасту подраспустил крытую. Ну, не мое дело в воровских воп-

росах разбираться. Видал я самонадеянных умников, попадавших в

блудняк. А ответ подкумку правильный. Положение на крытой мне

было плохо известно. В больничку из Красного корпуса вести плохо

доходят.

Попал я в очень правильную хату. Мы, то есть политический и

мешок с сухарями, произвели хорошее впечатление. Помню в камере

двоих. Пуделя (Податева), позже известного в московских кругах в

эпоху перестройки. Евгения, с Дальнего Востока, кажется, он еще об

ужасах на крытой в Златоусте рассказывал.

181

Из сухарей приготовили толкушку. Сухари тщательно измельча-

ются. Долгое время хата собирает дневные пайки сахара. Припасает-

ся подсолнечное масло. Баландер добавляет в кашу крошечный, чуть

больше наперстка, колпачок. Но ему подставляют специальную, вы-

деленную для сбора масла шлюмку. Наконец все ингредиенты пере-

мешиваются, и получается недурственное блюдо. Мешка сухарей хва-

тило надолго. Сами ели, послали в карцера, поделились с соседями.

Всё бы хорошо, но мы оказались на перекрестке дорог. Камеры

Красного корпуса располагаются на двух этажах в длинных коридо-

рах. Из камеры в камеру пробиты кабуры. Для устных сообщений ис-

пользуется труба отопления, идущая вдоль пролетки по всем хатам.

Каждая камера имеет свой позывной – определенный набор стуков

и шорохов. Камер десятки, если бы все одновременно припадали с

кружками к трубочке, стоял бы гвалт. Например, сейчас тишина, по

трубочке никто не разговаривает. Раздается наш позывной, вроде «та-

та-шорх-шорх-та-та». Кто-то из сокамерников, вооружившись круж-

кой, отвечает «слушаю». «Позови политического», – идет запрос. И

вот я переговариваюсь с Борисом, бывшим сокамерником, сидящим

за десяток хат от нас. Малявы и грузы передаются по цепочке через

кабуры. Но, допустим, груз, та же толкушка, предназначен для второ-

го этажа, а мы сидим на первом. Тогда используется туалетный, так

сказать, конь. Через стояк канализации пропущена веревка, проходя-

щая в толчки. Пользоваться конем через решки невозможно. Сибир-

ские морозы крепкие, застудишь хату. Окна по возможности уплот-

нены тряпками. Перемещение с этажа на этаж происходит через ту

камеру, под которой (или над которой) находится адресат.

Нам не повезло. Соседняя камера с одной стороны оказалась гад-

ской. Через нее ничего не передавали, дорога прерывалась. Наша хата

практически посередине пролетки на первом этаже. Следовательно,

множество грузов и сообщений, доходя до нашей камеры (или сосе-

дей над нами), перемещались с этажа на этаж у нас. Двойная, тройная

нагрузка! Очень неаппетитная работа. Грузы и малявы шли упако-

ванные в обертку из полиэтиленовых мешочков. Но их надо разво-

рачивать, да и за веревку хватаешься. Иногда не работал водопровод,

отсутствовала вода в кранах. Утром наполняют бачок кипятком. Воды

помыть руки катастрофически не хватало. Воду расходуешь очень

экономно, дополняя вытиранием рук о стены.

182

Мы проклинали графоманов. Понятно, идет малява, наверное,

что-то вроде «привет, как дела?» И ради такого трепа постоянно ны-

ряй в толчок! Целый день наша хата поддерживала дорогу. Я почти

обрадовался, когда снова попал в карцер.

Из «Хроники текущих событий»

В Тобольской тюрьме Кирилла ПОДРАБИНЕКА (Хр. 64) помес-

тили в медсанчасть (у него туберкулез).

При посещении в июле тюрьмы прокурором СОЛГИРЕЕВЫМ и

начальником оперативной части тюрьмы ЛОГИНОВЫМ К. ПОДРА-

БИНЕК потребовал, чтобы по выходе из медсанчасти его помести-

ли в одиночную камеру или в камеру на двоих. Свое требование он

мотивировал тем, что пребывание в одиночке устраняет возмож-

ность вновь обвинить его в распространении заведомо ложных из-

мышлений, порочащих,.. то есть предъявить очередное обвинение

по ст.190-1 УК РСФСР, а пребывание в двухместной камере лишает

донос соседа свидетельских показаний третьего лица.

Требование К. ПОДРАБИНЕКА было расценено как дерзость – он

получил за него 15 суток карцера, пребывание в котором было про-

длено до 25 суток. Вследствие этого состояние его здоровья ухудши-

лось, туберкулезный процесс в легких не ликвидирован.

В конце года К.ПОДРАБИНЕКА этапировали обратно в лагерь.

Новый год он встретил в Ярославской пересыльной тюрьме.

(ХТС № 65, 31 декабря 1982 г.)

Это был последний номер «Хроники текущих событий», она пре-

кратила свое существование. Прощаюсь здесь с ней, как с верным

другом, с грустью и благодарностью. Но события происходили не-

сколько иначе.

Осенью (стояли уже морозы) зачитали мне постановление про-

курора Солгиреева. В нем сообщалось, что Подрабинек продолжает

заниматься антисоветской пропагандой и агитацией в исправитель-

но-трудовом учреждении. И в связи с этим может пострадать от рук

сокамерников. Вместе с тем помещать в одиночку его нельзя, так как

он может использовать пребывание в одиночке для связи с волей.

Постановление явно подстрекало к расправе со мной! Настоящая

индульгенция для оперчасти. Я немедленно написал заявления в про-

183

куратуры Тобольска и СССР. Подчеркивая именно провокационный

смысл постановления. Оперчасть и Солгиреев очень обиделись. Я

оказался в карцере.

Объявлять голодовку не имело смысла, до конца тюремного

срока оставалось не много. Карцеры второго этажа располагались в

торце Красного корпуса, перпендикулярно к общей пролетке. Между

карцерами и остальными хатами – дежурка надзирателей. Тем не ме-

нее, грев с корпуса до нас все же доходил, пусть и не всегда. Мой кар-

цер оказался последним, то есть угловым. Следовательно, особенно

студеным. Снова голод и холод. Но через несколько дней сосед Саня

передал грев – долю отправленной в карцера толкушки. Мои сухари

вернулись ко мне! Недавние сокамерники не забывали ни меня, ни

других. Уважение сидельцев кичи к подогревающей хате росло. Ме-

шок с сухарями становился знаменит.

В борьбе с голодом появилась поддержка. Оставалась проблема

холода. Ночью спать на отстегнутых от стенки нарах трудно. В хебе,

на деревянных досках, быстро замерзаешь. Я изловчился спать на

трубочке. Ее диаметр не более 10 см. Но между трубочкой и стеной

приблизительно такой же зазор. Снимаю свои яловые сапоги и укла-

дываю их на трубочку. Затем, изловчившись, укладываюсь и сам, на

спине. Изумленный дубак сказал:

– Ну ты даешь! Акробат какой-то! Первый раз такое вижу.

– Будешь на моем месте, тоже станешь акробатом!

– Нет уж, я лучше на своем побуду.

Так спать, поддерживая равновесие, очень трудно. Через некото-

рое время, немного согревшись, переходишь на нары. Потом опять на

трубочку, и снова на нары. Проходит ночь.

Днем одолевает безделье. Ни читать, ни писать. Стены карцера от-

деланы «шубой», волнистым слоем цемента. С трудом нацарапаешь ка-

кое-нибудь подходящее слово, например, «электродинамика». И состав-

ляешь из нее слова, за сотню получается. Надоест «электродинамика»,

вспоминаешь писателей, книги которых читал. Русских, французских,

английских и т. д. Кого оказывается больше? Понятно, сперва идут рус-

ские авторы, потом французские, с полсотни, и далее по убывающей. В

перечень попадают не все, а действительно настоящие писатели.

Но чем заниматься деятельно? Теоретическая физика немысли-

ма без сложных математических выкладок. Можно обдумать только

184

общие построения, но надолго себя не развлечешь и не проверишь.

Кинетика ферментативного катализа попроще. Но решать в уме

дифференциальные уравнения, пускай и обыкновенные, я не умею.

Сочинять прозу? Можно контурно наметить повествование. Но без

записи на бумаге оно ничего не стоит. Остается только одна свобод-

ная стихия – поэзия. Стихи можно и даже нужно сочинять в уме, без

немедленной записи. Недаром поэзия первоначально служила спосо-

бом запоминания. За два месяца в карцере сочинишь (не запишешь!)

с десяток-другой стихов. Главное – запомнить первые строчки. По-

том, поднявшись в хату, восстанавливаешь и записываешь всё. Но на

случай обысков, изъятия на шмоне тетрадей я всегда вел отдельный

список первых строчек. И при малейшей возможности передавал на

волю. Сотни стихотворений храню я в памяти, только бы вспомни-

лись первые строки. Я и раньше знал античное изречение «поэзия

есть свобода». Но только в тюрьме, на киче, убедился. Новый, неожи-

данный смысл открылся в изречении. Будь я художником, не мог бы

обойтись без холста и красок или бумаги и карандаша. Композитору

требуется нотная запись. Только стихам ничего не нужно, кроме тебя

самого. Только поэзия окончательно свободна. Вопреки карцеру… и

благодаря ему!

Временами из ментовской дежурки доносилась музыка по ра-

дио. Тоже развлечение. Как-то исполняли «Соловья» Алябьева. Со-

сед заныл:

– Хоть бы что путное передали.

– Ты не прав Саня, – говорю ему. – Композитор Алябьев, сочинив-

ший эту песню, возможно, сидел именно здесь. И шконка его находи-

лась на твоем месте.

Сосед за стеной оживился:

– Жаль, что я не пишу музыку.

Числа 10 ноября из дежурки доносилась только тихая музыка по-

хоронного настроения.

– Наверное, помер, – поделился догадкой сидящий неподалеку

авторитет. – Как думаешь, кто следующий?

– Ну, не знаю.

– Андропов будет.

Авторитет явно пользовался инсайдерской информацией от мен-

тов. Потом музыка прекратилась, зачитали какое-то сообщение. Раз-

185

дался крик шныря: «Парни, Брежнев сдох!». И вся крытая сотряслась

от мощного «ура!» Кричали все – крытники и обслуга, юнцы со стро-

гого и старики с особого, на киче и в «обиженке». Я представил себе,

как над огромной страной с ее тюрьмами и лагерями повисло в студе-

ном воздухе миллионное «ура!» Умер жалкий, больной, ничтожный

человек. Умер глава ненавидимой советской власти. Страшная смерть.

Канализацию, как систему коммуникаций, используют не только

зеки, но и крысы. Они часто наведывались ко мне в гости. Симпатич-

ные, смышленые существа. Об уме крыс зеки рассказывают легенды.

Я в них верю. Крысы, как и собаки, хорошо чувствуют настроение

человека, стараются его понять. На киче водились не черные, а ко-

ричневатые, с желтым оттенком крысы. Предвижу усмешку читателя.

Уверяю: крысы очень чистоплотные животные. Уделяют внимание

своему туалету не менее кошек. Почему на одном корпусе уживалось

два вида, две популяции, не совсем понятно. Впрочем, ведь уживают-

ся на крытой как-то люди: зеки разных мастей и менты.

Я оставлял крысам угощение – немного крошек. Как и я, они

страдали от холода. Спишь ночью на нарах, прибегает крыска и ло-

жится на ногу. Ей так теплее. Отстранишь ее тихонько. Резко нельзя,

от испуга может укусить. Минут через десять настырная крыска при-

бегает опять и ложится на руку. «Ну и ладно, спи подруга, только не

вертись-ка!». Вдвоем всё же теплее и веселее.

В карцере второго этажа отсидел месяц. Затем перевели вниз, в

удаленные карцера. Наверное, чтобы перед выездом с крытой обор-

вать мои тюремные связи. Захожу в карцер, и очень странно, здесь

тепло. В чем дело? Потрогал пол. Он если и не горячий, то весьма

теплый. Под ним располагается узел центрального отопления. Это

надо же, как повезло! Я попал в единственный на всю крытую, а мо-

жет быть, и страну, теплый карцер. Ложись на пол и спи. Что мне

менты с их постановлениями? Все равно уезжать отсюда. «По жизни»

я человек невезучий. Если есть где-то поганое место, обязательно в

него попаду. А тут редкостное везение! В декабре я уезжал с крытой.

Действительно теплое расставание.

Я бодро шел по этапу. Через многочисленные пересылки, через

хаты с крытниками, черными и полосатыми, свояками. Выслушивая

интересные истории и сам делясь впечатлениями. Ветер наполнял

мои паруса.

186

В Тюмени ночью разговорился с одним зеком, специалистом по

подделке документов. Интересные вещи он поведал. Зек утверждал,

будто половина начальников всех мастей имеет фальшивые докумен-

ты. Это уже тогда! А многие и поддельные партийные билеты. Поте-

рял начальник по пьяни партийный билет. Что делать? Бежит к наше-

му мастеру. По утверждению зека, он даже несколько раз так избегал

тюрьмы – освобождение как плата за услугу. Причем разок друзья

моего собеседника специально украли у высокого чина партийный

билет. Надо же помочь кенту! Открыв в Тюмени нечто вроде печат-

ного производства, кустарь-одиночка жил припеваючи. Кто только не

обращался к нему за ксивами, включая ментов. Он щедро всех про-

писывал фальшивой печатью в паспорте. Паспортистки (настоящие)

взмолились. Мол, если уж ты сам прописываешь, то сам и выписывай.

«А то эти дурни прописываются у тебя, а выписываться бегут к нам!»

Все-таки однажды угодил специалист в тюрьму серьезно. И совершил

изящнейший побег. Доставили ему в камеру бумагу, фото, краски и

нужный инструмент. Повели зеков в баню. Пошло мыться шесть че-

ловек, а в камере оказалось пятеро. Прилично одетый гражданин про-

шествовал через тюрьму. Предъявляя удостоверение адвоката, ордер

и прочие положенные бумаги. И тюрьму покинул. Менты рюхнулись

не сразу. Скорей всего пропажу обнаружили быстро. Но каждая смена

постаралась спихнуть недостачу на смену другую. Официально побег

обнаружили дней через десять. Не помню уже все подробности даль-

нейшей зековской судьбы.

Менее интересная история в Тюмени. В этапке кроме меня еще

несколько человек. Заводят еще двоих. Один с ампутированными

кистями рук. Срока у них небольшие, лет по пять, за кражу. Но для

безрукого непомерное наказание. Он даже ширинку сам расстегнуть

не может. А потом в камеру привели еще одного, третьего их подель-

ника. Безрукий подошел ко мне и сообщил следующее. Тот, третий,

сдал этих двоих, навел ментов на хату с украденным добром. Сам

попался и друзей заложил. И вопрос ко мне: «Можем мы ему предъ-

явить и опустить?». Я с крытой, ко мне первому с вопросом и обра-

тились. Нелегкое решение. По тюремным правилам мне отвечать за

происходящее здесь. Но я не могу встревать в их разборки по воле. Я

так и ответил: «Решать вам самим. Если неправы, с вас и спросят. Но

предъяву делайте при всей хате». Так ребята и поступили, подробно

187

всё рассказав камере. Тому, третьему, крыть было нечем. Никто из со-

камерников за него не заступился, история сомнений не вызывала. В

общем, его… Крик помню до сих пор.

В январе прибыл в Ярославль. Сижу в хорошей хате, отдыхаю.

Неделю сижу, другую. Месяц сижу, второй. Через камеру прошли де-

сятки зеков. Я же всё здесь, старожил. «Родное» управление не желает

меня принимать. Я не тороплюсь, куда они денутся? Иногда скучно-

вато. Мылили как-то втроем. Вдруг дверь открывается, и в хату влета-

ет ДПНСИ: «Играете?». Попались! ДПНСИ схватил карты, выбросил

на пролетку и скрылся. Старый надзиратель поманил меня пальцем и

указал на карты: «Собирай!». Стал оправдываться.

– Понимаешь, командир, скучно. Шахматы, что ли, хотя бы вы-

дали…

– Не… В карты играйте!

И запихнул меня назад в камеру со стирами вместе.

Помню двоих сокамерников. Парень лет тридцати, с золотой

«фиксой» (коронкой). Идет на крытую во Владимир, здесь последняя

перед ней остановка. Мы ему предлагаем: «Давай твою фиксу тол-

канем ментам. Чаем разживемся, выпивкой. Люди здесь приличные,

после крытой расслабятся. Да и перед крытой гульнуть не грех». Па-

рень отказывается, у него отмазка. Якобы ворам везет. Все же пони-

мают, что не довезет. Об его фиксе владимирским ментам, поди, уже

сейчас известно. Сам им отдаст, или в прессе снимут. Заодно с зубом.

И другие потерять может. Ну ладно.

В хате напряженка с махоркой. Стоит на столе общаковая в коро-

бочке. Парень делает огромные закрутки, прямо гаванские сигары. Не

могу же я ему указывать, сколько брать. Кидаю намек на его сигары.

– Ты случаем на Кубе не был?

– Нет, а что?

Не въезжает. К тому же храпит по ночам страшно, как трактор.

Дальнейшая судьба парня понятна. Пускай он и не виноват в своем

храпе. Но, имея некий недостаток, надо особенно внимательно отно-

ситься к сокамерникам. А тут еще и туповатость, и сигары, и прижи-

мистость. Пропадет на крытой.

Противоположный случай. Старый, всё повидавший зек. Тоже

идет во Владимир на крытую. Общий срок десятка, возраст, болезни.

Верно, и откинуться не успеет – «деревянным бушлатом накроется».

188

Зек угрюмый, замкнутый, погруженный в свои мысли – «гусей гоня-

ет». Стали молодые ребята над ним подсмеиваться. Я их осадил. Ока-

зались однажды вдвоем на прогулке. Зек и говорит: «Вижу, ты человек

правильный, можно доверять». И поведал удивительную историю. В

конце войны он и трое друзей напали на немецкий обоз. Те вывозили

награбленное добро, в том числе золото, ювелирные изделия. Немцев

положили, а драгоценности спрятали в надежном месте.

«Из нас четверых один я остался, – рассказывает. – Впереди кры-

тая, на свободу уже не выбраться. Драгоценностей тех по нынешним

ценам миллионов на шесть. Половина твоя. А на оставшиеся выта-

щишь меня из тюрьмы». Да за такие деньги все МВД тогда купить

можно было с прокуратурой в придачу! Называет место. Под Белгоро-

дом деревня. На окраине деревни огромный старый дуб с выщерблен-

ным основанием, вроде дупла. Там клад и зарыт. «Только, – говорит,

– поосторожней. Мы там на всякий случай немножко заминировали».

Скоро зек ушел этапом. Я долго размышлял над услышанным. Байка,

не байка? Но зачем шутить этому угрюмцу? Может быть, он и «по-

вернутый», в психушке побывал. Но надо бы рассказ проверить. Чем

черт не шутит! Только бы поскорей свиданку с отцом получить.

Наконец прибыл в чахоточную зону Углича. Ту самую, из которой

уходил на крытую. Начало марта, бодро светит солнце, тает снег. И

настроение вполне весеннее – оставалось менее четырех месяцев до

конца срока. Этого по крайней мере. В зоне две «локалки» (локальных

зоны). В первой корпус для зеков с закрытой формой туберкулеза. Во

второй корпус для больных с открытой формой. Для начала размести-

ли в первой. На первом этаже, для «синих», то есть отрицаловки. На

втором этаже мужики и прочий контингент.

В зоне человек 800, со всех концов страны. Основное население –

строгий режим. Для общего и усиленного режима во второй локалке

несколько палат в небольшом здании. По соседству с ними полоса-

тые, в закрытых палатах (камерах).

Встретили нормально, чифирнули. Все же меня не то чтобы сто-

ронились, но чувствовалось некоторое напряжение. Менты разрекла-

мировали прибытие матерого антисоветчика, сопроводив угрозами

для непонятливых. Тем приятнее стало обрести семейку. В зонах мало

кто живет «сам на сам», большинство живет «семьями». Несколько

человек образуют дружеский круг, оказывая взаимную поддержку. У

189

них общие ларек, деньги, курево, чай. Одним словом – «едят вместе».

При этом пословица «скажи кто твой друг, и я скажу, кто ты» име-

ет буквальное значение. Члены семейки ответственны друг за друга.

Пятно на одном из них – урон для чести семьи.

Мы составляли троицу. Володя Аверин (Авера), Санька Бандит

и я. Ребята немного моложе меня. Володя спокойный, остроумный,

развитый парень. Александр Митин, он же Митька, он же Бандит –

шустрый и рисковый. Мы дополняли друг друга.

Ребята – заядлые картежники. Частенько они «в куражах», и се-

мейка живет в достатке. Но иногда ребята и «в минусе». Наступает

полоса невезения, всё проиграно: курево, чай, деньги. Тогда ребята

ходят за мной и канючат.

– Сыграй партейку в шахматы. Червонец нашли, для раскрутки.

– Не… В карты играйте!

– Ну не везет, мы потом отобьем.

Среди зеков попадаются очень сильные шахматисты. Но и я играл

не слабо. Еще будучи десятилетним, победил в сеансе одновремен-

ной игры гроссмейстера Бронштейна. В городском парке проходила

с ним встреча, на 30 досках. Я пришел со своими шахматами и стал

тридцать первым. Взрослые дяди, конечно, меня бы за стол иначе не

допустили. Бронштейн увидел юное создание и решил, должно быть,

что малец подкован в теории, партии разучивает. И разыграл какое-

то нестандартное начало, предпринял сразу сильную атаку по моему

правому флангу. На самом деле я разбирался лишь в общих принципах

игры, имея весьма смутное представление о классических дебютах,

защитах, партиях. И самонадеянно ответил пешечной контратакой по

тому же флангу. Самоубийство при правильной, продолжительной

игре. Фланг весь в прорехах оказывается. Но нестандартный ответ на

нестандартное предложение озадачил гроссмейстера. Его время под-

гоняло. Бронштейн быстро обходил остальных игроков и задерживал-

ся у моей доски. Наконец я поймал белого коня, и противник потерял

качество. Разумеется, играй мы один на один, Бронштейн быстро бы

со мной разобрался. Но он решил пожертвовать одной партией ради

остальных и положил своего короля на доску, сдался. Я даже не сразу

понял, в чем дело.

А потом наступили мгновения славы! Всеобщий шум, меня сфо-

тографировали, жали руку, приглашали в шахматную школу. Я выиг-

190

рал первым. Выиграл еще один мастер спорта, один перворазрядник

сыграл вничью. Кстати, Давид Бронштейн был некогда чемпионом

СССР! По случаю победы папа преподнес мне и брату по стаканчику

томатного сока. Приятная награда.

Наступило лучшее время моей тюремной эпопеи. Хожу по зем-

ле, небо над головой. Из пяти с половиной лет заключения я чуть

более полугода провел вне четырех стен – не на киче, или в крытой,

или в СИЗО. Менты не досаждали, помня о прошлом, не лезли глупо

в конфронтацию. Кажется, они ожидали конца моего срока не менее,

чем я.

Начались некоторые трения с семейкой из местных. В отличие

от других зон, в чахоточной удельный вес местных невелик. Возмож-

но, это их и задевало. Предложили встретиться, так сказать – «забить

стрелку». Бандит раздобыл заточки. Но местные пошли на попятный,

дискуссия не состоялась.

Дали длительное свидание. Как и ранее, в Усмани, приехали папа

и Сусанна. Два дня пролетели быстро, но с пользой. Рассказал папе

историю про клад. Точнее, написал, памятуя о возможной прослуш-

ке. Отца одолевали сомнения, всё же я его убедил. Действительно,

даже если шанс невелик, грех им не воспользоваться. Иначе потом

досада замучает, будет представляться упущенный случай. Так отец и

его приятель Владимир Веденеев стали кладоискателями. Владимир,

физик, смастерил нечто вроде миноискателя. Я еще сидел, когда они

вдвоем отправились за добычей. Соблюдая по возможности конспи-

рацию, добрались до нужной деревушки. Как и положено, в лунную

ночь приступили к делу. Границы раскопки определились легко, по

рыхлой земле. За периметром работ земля оказалась плотнее. И на-

шли! Ржавую подкову и бутылочные осколки. Есть такая древняя тра-

диция у разбойников – оставлять на удачу подкову. Нас опередили,

и, кажется, ненамного. Наверное, клад откопали, подкову оставили, с

радости распили бутылку. Должно быть, тот зек на этапе еще с кем-то

поделился секретом. Для подстраховки. История про клад красочно

описана в отцовских мемуарах, глава «Куап».

На свидании передал отцу для отправки заявления в союзные

прокуратуру и МВД. Те же заявления отправил и ранее, легально.

Я продолжил тяжбу с администрацией Тобольской крытой и Солги-

реевым. Через некоторое время пришли ответы. Тобольская шатия

191

обвиняла меня в антисоветской пропаганде. Отправил новые заяв-

ления. Обвиняя шатию в произволе, беззаконии.

– Зачем тебе это надо? – недоумевали ребята. – Скоро срок кон-

чается.

– Именно поэтому, – объяснял я, – пусть знают, что на каждое их

действие окажется мое противодействие. Авось поймут, что неприят-

ностей от меня в тюрьме не менее, а то и более, чем на воле.

Несколько раз в таком духе «неосторожно» высказался прилюд-

но. Администрации, естественно, донесли.

Затеяли переписку с сидящим в Якутии братом Александром.

Такая переписка между сидящими близкими родственниками разре-

шена. Мы обменивались посланиями в рифмованной прозе. Привожу

фрагмент одного своего письма.

Из письма брату

Итак, я год провел в Тобольске. Он знаменитый городок. Со сла-

вой странною и скользкой. Его ль вина, да судит бог. Все началось при

Годунове. Когда зарезан Дмитрий был, правдивый колокол в соборе

о том без устали звонил. И царь, рассерженный набатом, ему рас-

плату объявил. Его секли, затем этапом навечно выслали в Сибирь.

Беднягу колокол при этом за звон лишили языка. Он тоже, видно, был

поэтом. Судьба ж поэтов нелегка. Прозаиков, пожалуй, тоже. Кому

трудней, не знаю я. Ну, в общем, плетью покорежен, набат отпра-

вился туда. В Тобольск из Углича поехал. И повторяя древний путь,

мне тоже было не до смеха. Колоколам теперь чуть-чуть попроще,

легче, скажем прямо. Сейчас их крытая не ждет. Меня ждала такая

яма! И ненадолго пусть, на год. Но не железный же я право, отчасти

смертен, кровь – не медь. Туберкулезную отраву похуже ржавчины

иметь. Но я к чертям туберкулёмы послал с каверной заодно. Мне все

же крытые знакомы, и ямы все имеют дно.

Я знаю, брат, ты критик строгий, и да простится мне жаргон.

Как соль в борще, как чай в дороге, как запах в стоге сена он – необхо-

дим, но в малых дозах. И значит, так тому и быть. И я в ритмичес-

кой сей прозе о том стараюсь не забыть.

В Тобольске холм есть одинокий, на том холме стоит острог.

И побывало душ в нем столько, что их числа не помнит бог.

192

Их имена с забвеньем спорят

Теперь на мраморной плите,

А крест Тобольского собора

Парит, как прежде, в высоте.

И я взгляну на крест и также,

Как в том скрещении времен,

Услышу голос вечной стражи,

Вновь стерегущей Мертвый дом.

Пройдут года, и мне не надо

Посмертной славы белых плит;

Но кто пройдет кругами ада

И путь извечный повторит?

Привет тебе, который снова

Узнает этот вечный путь!

Пусть крест Тобольского собора

Тебе поможет, как-нибудь…

Ребята все же доигрались. Володю и Митьку за карты упек-

ли в ПКТ. Я остался один. Как говорится, на подсосе. Ни курева,

ни денег. По счастью, пришла вещевая посылка от отца (собира-

ла, конечно, Сусанна). За какую-то маечку достал махорки и чая.

Маечка действительно шикарная, Сусанна постаралась. С обме-

ном тонкость. В зоне всегда есть барыги, готовые за деньги про-

дать чай, курево, сапоги и т. п. Но стоящий зек барыгой не станет.

За деньги прилично купить всё, что угодно. Вещи позволительно

сделать платой за чай, курево. Обратная операция возбраняется. К

примеру, если ты чай обмениваешь на вещи, тем более деньги, то

становишься продавцом, а не покупателем. Возможно, и не все так

щепетильны, но лучше подобные нюансы понимать. Помню, в Ус-

мани у меня были прекрасные новые запасные сапоги. Несколько

раз предлагали уступить, мол, «сапоги крутятся?» «Нет, не кру-

тятся». Приглянулись сапоги дружественной мне семейке. Булат

совсем обносился, ребята решили сделать ему подарок на день

рождения. Я согласился.

193

– Что возьмешь? – спрашивают.

– Да ничего, пусть носит на здоровье.

Я поступил правильно, как «бродяга». Деньги я взять не могу,

а ребятам расплачиваться чаем или куревом не к лицу. А щедрость

в этом мире всегда в почете, пускай и не в почете дело. Разумеется,

ребята при всяком удобном случае звали меня чифирить.

«Маечная» махорка быстро кончилась. Курить хочется! Когда

в зоне напряженка со смолой, выкурить самокрутку до конца невоз-

можно. Кто-то из пацанов непременно «забьет»: «Оставь покурить».

Теперь сам «стреляешь». Тут подкатили местные. «Понимаешь, – го-

ворят, – наши тумбочки совсем забиты. Лады, мы махорку положим в

твою?». Я согласился. Знаем мы эти прокладки! Причин отказать нет.

А мне явно готовят провокацию. Рассчитывают на мою нестойкость.

Авось я не удержусь и закурю из их запаса. Уличат и предъявят. Да еще

скажут, будто бы махорка общаковая, грев на кичу. Нет, мудрецы, я та-

кой марочкой не утираюсь! Помню, как-то на киче спрашивали с одно-

го парня. Он с зоны отправлял грев в ПКТ и заменил несколько пачек

хорошей махорки на другие, чуть похуже. Хотя, кажется, он просто

позаимствовал на время пачки, а потом не смог достать точно такие

же. Через недельку местные свою махорку из моей тумбочки забрали.

Меня перевели на второй корпус. Итак, я обменял закрытую фор-

му туберкулеза на открытую. Палочки Коха просились наружу. В палате

(секции) еще несколько человек, мужики. У меня хорошее место, под уг-

ловым окном. На улице уже тепло, сидишь на шконке, смотришь на про-

бегающие облака. Рука на подоконнике, на кожу падает солнечный луч.

Как-то вечером с первой локалки сообщили, что пришел этап:

«Один авторитетнейший человек, Хозяйка, на твой корпус. Встреть

его». Что надо встретить, передали. А чем встретить, не снабдили.

Увидел на пролетке зека, возрастом немного постарше моего.

– Здорово! Хозяйка?

– Он самый. Здорово!

– Пойдем, разместишься, потом повечеряем.

Я заранее попросил одного мужика уступить хорошее место. Тоже

у окна, рядом с моей шконкой. Мужик согласился, из уважения. Тре-

бовать я не могу. В бытовом отношении у мужиков те же права, что и

у отрицаловки. Просто мужики не решают тюремные проблемы. Их

голос совещательный, если мужики путевые. Точно так же, воры в

194

законе не имеют бытовых привилегий по отношению к остальной от-

рицаловке. Но у них решающее право голоса, им в первую очередь де-

лать разборки, рассматривать тюремные проблемы. Дополнительные

права накладывают и дополнительные обязанности, повышенную от-

ветственность. И дополнительные тяготы: кича, крытая, новый срок.

Чая, тем более выпивки, нет. Чем встретить человека? Предложил

кружку молока, я же на диете.

– Пей, – говорю, – вот и хлеб.

– Давай, но только вместе, – отвечает Хозяйка.

С этого момента мы образовали семейку, стали есть вместе.

Володя Анкундинов известнейший вор в законе. Думаю, ему за-

ранее сказали, кто его станет встречать. Тут ведь как: раз входишь в

семью, значит, и ты, и твоя репутация тому соответствуют. Мы сдру-

жились. Володя мне понравился. И не потому, что он свояк. Я в душе

анархист. Признаю иерархию по ее необходимости в тюремном мире,

да и в мире просто. Но особого пиетета к иерархии не питаю. Володя

же обладал всеми качествами, располагающими к дружбе. Стоек, умен,

деятелен, спокоен. Никакого показного превосходства, зазнайства. Сло-

жись его жизнь иначе, он стал бы известен не на тюремном поприще.

Так ведь и я не предназначался с рождения к тюремной карьере.

Погода хорошая. Гуляем на пятачке перед корпусом. Володя спра-

шивает:

– Ты ушел бы сейчас в побег?

– Смысла нет, конец срока близко. Вот если новый… А ты бы

ушел?

– Сейчас тоже нет. Дела в зоне. Дорога в бур толком не налажена.

Связь с волей плоховата. Менты не зафалованы.

На проверке, при перекличке, зеки называют свои статьи. Я заме-

тил, у Володи 145-я – грабеж. Он и сам обратил на это мое внимание.

– Ты не подумай, будто бы я грабил! Я могу только воровать. При

задержании оказал сопротивление, вот и вляпали вместо 144-й.

– Понятно.

– Сейчас принесу приговор, сам убедишься.

– Да брось ты! Я же верю.

– Нет, прочитай.

И притащил приговор. Его никто не заставлял оправдываться

(смешно было бы!). Но Володя щепетилен в таких делах.

195

Вдвоем мы представляли силу. У вора свои возможности, у поли-

тического – свои. Менты нервничали, но наезжать опасались.

Частенько мы собираемся хорошей компанией, чифирим. Воло-

дя не заядлый наркоман, но любитель. Да вот проблема, где хранить

травку? Найдут, можно и срок заработать. Володя держит травку при

себе. «Давай, – говорю, – ее сюда. Знаю, где лучше спрятать, да и тебя

скорей обыщут, чем меня». Это действительно так. Менты со мной не

связываются, раз я их не трогаю. Пока.

Я поддерживал связь с соседней здоровой зоной. Там мой зем-

ляк, электросталец Васька Цукан. Малявы перебрасываем через

запретку в банке. Для переброса зову парня с общего режима. У

него длинные руки и хорошее, для туберкулезника, здоровье. Ки-

дает ловко. На соседней зоне авторитет по кличке Китаец. Какой

именно, не помню. Китайцев таких в тюрьме чуть ли не столько

же, как в самом Китае! Володе надо договориться с ним о встре-

че. Паренек с общего сделал переброс. И угодил в запретку! При-

шлось мне лезть туда за банкой. А тут дубак Марксист с обходом.

Вовремя заметил его, издалека, но и он меня тоже. Успел схватить

банку и назад. Марксист приставать не стал. Ну не узнал, так не

узнал! А Хозяйка и Китаец встретились на нашей больничке. Ки-

тайца повели на рентген, и Володю в то же время. Бывают совпа-

дения! Если их устроить…

Однажды Володя спрашивает:

– Сколько вас всего, диссидентов?

– Деятельных – несколько сотен. Кого мы знаем. А в воровской

семье сколько?

– Так же примерно.

Странные, закономерные параллели. При советах я видел два

примера самоорганизации. Сообщества диссидентское и тюремное.

Отчасти сообщество верующих – баптистов. И где же им встретиться,

как не в тюрьме? И как же им не найти хотя бы иногда общий язык?

Разные у них цели, скажут. Да, конечно. Защита прав человека, воров-

ская идея, вера в Бога. Но в целях ли всё дело? Думаю, главное, что

изначально определяло действия и судьбу таких людей – неприятие

советского образа жизни.

Позволю себе маленькую вставку из своего текста «Которая всег-

да с тобой».

196

Проповедь вора

Углич, барак чахоточной зоны. Под вечер авторитетные собра-

лись в секции, чифирим. Самовар идет по кругу, развязываются язы-

ки. Вот Володя Анкундинов, мы вместе едим. Он вор в законе, явление

редкое в лагере. Его дорога – из крытой в крытую. Я тоже с крытой.

И политических в зоне тоже, наверное, давно не было. Все слушают

Володю.

– Вот часто говорят, такая-то зона «красная» и делать в

ней нечего. Но так не бывает, люди везде есть. Кому-то стрёмно

в нее подниматься! А я вам говорю, если есть в зоне хотя бы один

человек на сотни сук, надо там быть. Кто же ему поможет? С

нас спросится и за то, чего мы не сделали. Из моей семьи скажет

любой: «Вот ты был в зоне, как исправил положение? Собирал

общак, пробивал дорогу в бур?». Спросят с меня, если я отдыхал,

абы-абы время прошло. Знайте, с каждого, считающего себя че-

ловеком, могут спросить. И каждый, считающий себя человеком,

может спросить. А если не пресек беспредел, не помог бедолагам

в ШИЗО, жил «я и мое пузо», какой же ты человек? Есть такая

мода, греть только своих кентов. Разве мы не все свои? Если он

человек, плохого за ним не известно, значит достойный. У тебя

смола, музыка – пошли в бур. Есть последняя пачка махорки – от-

дай ее. Им хуже, чем тебе. Главное, не ссорьтесь понапрасну, не

надо этих дешевых разборок. Он такой же, как ты. Лучше помоги

ему – мы братья.

Я слушаю и вспоминаю благую весть далекого прошлого. На-

стоящее свело нас вместе: свояка, уголовников, политического.

А на вышках охрана, адепты «светлого будущего». Ну где еще

возможно такое смешение идей, времен и судеб? Удивительна

Россия.

Оставалось месяца полтора до конца срока. И тут произошло

«чудесное посещение». Приходят за мной дубаки и доставляют в

кабинет начальника лагеря. В кабинете сам хозяин и некто в штатс-

ком. «Вот, – говорит начальник, – с вами хотят побеседовать». Некто

представляется сотрудником КГБ, полковником, кажется. Оставлю

его в этом звании, чтобы не обиделся. Хозяин деликатно удаляется

197

из кабинета. Полковник очень вежлив, я тоже не грубияню. Первым

делом гэбэшник осведомляется, какие у меня проблемы. Странный

вопрос. Сидит второй срок человек с открытой формой туберкулеза,

а его о проблемах спрашивают.

– Более-менее всё в порядке, – отвечаю. – Есть некоторые вопро-

сы не личного характера, к лагерной администрации. А так, ничего.

Как у вас с проблемами?

– Спасибо, у нас тоже всё в порядке, – усмехается полковник. – О

лагерных делах мы потом поговорим.

«Я – ваша проблема, – думаю про себя, – не зря же ты пришел».

И тут полковник начинает убеждать меня, что нового срока не

будет:

– Послушайте, перестаньте наконец распространять ложные из-

мышления, будто бы вас не освободят.

– Это как раз тот случай, когда буду рад, если мои измышления

окажутся ложными.

– Поймите, вы нам не навредили. «Беспредел» у нас. Досиживай-

те спокойно срок. Никто не собирается вас задерживать далее.

– Вот и хорошо. Вы же понимаете: чем дольше я сижу, тем боль-

ше у меня накапливается материала. Есть чем заниматься.

Полковник и глазом не моргнул. И тон по-прежнему добродуш-

ный. Я про себя думаю: «Экая важность! Словно «Беспредел» нельзя

снова написать! А о Елецкой крытой, и не только о ней, информация

прошла. Вот вы и суетитесь».

Побеседовали о лагерных делах. С ходу перечислил некоторые

непорядки. «Знаете что, – говорит гэбэшник, – я с начальником коло-

нии всё обсужу. Но если у вас появятся действительно серьезные про-

блемы, вызывайте меня». Тут полковник приглашает хозяина опять

в кабинет и говорит ему: «Если Кирилл Пинхосович пожелает снова

меня видеть, то вам сообщит. Передайте, пожалуйста, его просьбу, я

приеду». На том расстались. Бедный хозяин! И самолюбие его пост-

радало, и неприятности вероятны.

Недели через две в ШИЗО погиб зек Анатолий Елистратов. Он

протестовал против помещения его в какую-то камеру и вскрыл себе

вены. Менты оставили его умирать. Истекающему кровью Елистрато-

ву необходимую медицинскую помощь не оказали. В сущности, про-

изошло убийство.

За несколько дней мы установили все подробности трагедии. До-

говорились с узниками ПКТ об их возможных свидетельских показа-

ниях. Собрались всей нашей компанией принимать решение.

– Делать нечего, – говорю, – надо гэбэшника вызывать.

– Кирилл, может, не стоит? Тебе считанные недели остались, –

отговаривает меня Володя.

– Какая разница, сколько осталось. Две недели, два дня…

Составили несколько заявлений. Сообщил начальнику колонии о

желании видеть полковника. Тот через несколько дней приехал. На

этот раз был хмур и уже не уверял меня в скором конце заключения.

Наши требования ему радости не доставили. Я действительно рис-

ковал, так можно и палку перегнуть. Многие мои действия в тюрьме

не отличались обдуманностью. Так, под влиянием эмоций. Ну зачем

лезть на рожон, затевать драки с конвоем? Но теперь я действительно

совершил поступок обдуманно. Чаши весов колебались. Кто-то в сво-

ем кабинете решал: выпускать, не выпускать? Во всяком случае так

представлялось.

Наступило утро 24 июня 1983 года. Рано, еще до подъема, мы

собрались в секции. Чифирбак пошел по кругу. Ребята напутствовали

меня добрыми пожеланиями. Я заранее раздал свой гардероб – добро-

тные, модные у зеков вещи. «Знаешь, Володя, – сказал ему, – возмож-

но, меня уже автозак поджидает. Ехать в СИЗО. Я тогда на вахте ки-

пеж подниму. Мол, теплое белье забыл, пускай принесут. И ты тогда

узнаешь, и пара белья пригодится». Попрощались. Приходит дубак:

«Пошли освобождаться».

– Счастливо, парни!

– И тебе счастливо!

В канцелярии выдали документы. Вот и вахта. Двери открывают-

ся… До последнего мгновения я не верил до конца в свое освобожде-

ние. Последний шаг из зоны, первый на волю… Увидел отца. Свобода

приняла меня в свои объятия.

199

Глава 7

НА ВОЛЕ

Стояло прекрасное солнечное утро. Приехавший с отцом Вла-

димир Веденеев меня сфотографировал. На снимке я получился ху-

дой, длинный, с заметными залысинами. В потрепанном бушлате и с

немного глуповатой улыбкой. Потом в такси, на вокзал, в Москву. В

поезде папа обратил внимание на мою пробивающуюся седину. Она

стала появляться еще на Елецкой крытой.

Я откинулся. Свобода ошеломляет. Краски мира, беззаботные

люди, красивые женщины. Очень быстро человек привыкает ко всему,

и плохому, и хорошему. В Москве, у Сусанны, плескался в ванне. Через

пять с половиной лет с ванной встретился! И почти не удивлялся ей.

Заморить меня не сумели. Я оказался живуч. Тюрьма многое дала

мне, но и многое отняла. Баланс подвести затрудняюсь. Заключение –

великий опыт самопознания. Наверное, дельфийское предписание на

тюрьму и рассчитано. Но не всем и не всегда самопознание в радость.

Иногда лучше бы оставаться в неведении.

Я не столь жесток к читателю и к самому себе, чтобы подробно

описывать вторую половину жизни. Коснусь лишь значимых и инте-

ресных, на мой взгляд, событий.

Я снова в Электростали. Первым делом пошел на Мира, 6. Еще на

какой-то из зон получил известие, что разведен. Бывшая жена встре-

тила крайне неприветливо. И сделала всё, чтобы сын у меня тоже ока-

зался «бывшим». Советская власть ей в том помогала.

У отца я жить не мог. Незадолго до моего ареста он женился. Ли-

дия Алексеевна тоже врач. В 1978 году родилась их дочка Маша. С

удовольствием познакомился с сестричкой. Но ребенок маленький, а

я заядлый туберкулезник. Итак, жить негде, прописки нет, работать

не могу.

Стал устраиваться в городской противотуберкулезный диспан-

сер. Пока суд да дело, съездил несколько раз в Москву. Москва же

200

тогда была безвидна и пустынна. Диссиденты делятся на досиден-

тов, сидентов и отсидентов. Второй разряд в те дни преобладал.

Многие из первой и третьей категорий эмигрировали. Все же кое-

кого повидал.

Лег на лечение. Половина населения чахоточного диспансера

такие же, как и я, откинувшиеся зеки. Нам не скучно. Днем рас-

полагаемся в больничном скверике. Навещают кенты из городского

криминала, бывшие зеки, просто приятели. Все же я предпочитал

пешие прогулки. Режим содержания предоставлял достаточное для

них время. Меня посещали многие знакомые. И родные, конечно. В

свою очередь и я хаживал в гости. У старинных приятельниц отца,

Евгении Львовны Соболевой и Жозефины Иосифовны Бельфант,

познакомился с Татьяной Яковлевной Ткаченко. Она преподает в де-

тской музыкальной школе фортепиано. Скоро Татьяна стала моей

женой.

Приезжали ко мне и московские диссиденты. Недавно осво-

бодившиеся Виктор Давыдов и Кирилл Попов. Приехала Соня

Гримм. Муж ее, Юра Гримм, тогда еще сидел. В Тюменской облас-

ти, можно сказать по соседству с Тобольском. Два лаптя по карте.

Навестила Ася Лащивер. Я и Татьяна с ней и ее мужем Рудольфом

(в просторечии Рудиком) крепко подружились. Состоялись и дру-

гие визиты.

Все бы ничего, да по ночам диспансер закрыт. Вечером двери за-

пираются, дежурный врач совершает обход. Не сидеть же в диспан-

сере! Меня свидание с Татьяной ждет. Есть два пути. Моя палата на

втором этаже. Можно выйти через окно палаты на первом этаже, как

многие и делают. Но не следует попадаться на глаза дежурным мед-

сестрам. Могут проверить ночью твое наличие в палате. Особой вред-

ностью отличалась одна старушка по кличке Записю. Чуть что не по

ней: «Записю, записю». А серьезное нарушение режима содержания

приводит к удалению из больницы. Ах, если бы так из тюрьмы про-

гоняли! К тому же неудобно возвращаться ночью опять через окно

палаты. Надо стучаться, поднимать кого-то открыть окно. Пусть и

свои люди, но больные. Да еще требуется незаметно проскользнуть к

себе. Я пошел другим путем. После обхода крепко связываю несколь-

ко покрывал с кроватей. Привязываю к батарее и спускаюсь вниз че-

рез окно. Однопалатники на подстраховке. Здание старое, с высокими

201

этажами. Второй этаж эквивалентен обычному третьему. Я в спор-

тивном костюме. Утром двери диспансера открываются, чахоточный

люд высыпает во двор. Покурить, размяться. Я незаметно сливаюсь с

населением.

Досаждала еще так называемая «трудотерапия». Придумают же

поганое словечко! Заключалась она в мелких трудах по больнице. Уб-

рать что-то, дворик подмести и т. п. Вроде бы не обязаловка, но на ук-

лонистов администрация смотрит косо. У меня трудотерапия прочно

ассоциировалась с так называемым «общественно-полезным трудом»

на зоне. Например, тот же дворик подмести. Для отрицаловки такие

работы западло. Если взял метлу в руки, автоматически переходишь в

мужицкую масть. В сущности, отношение к такому труду есть водо-

раздел между братвой и мужиками. Именно за отказ от «обществен-

но-полезного труда» (кому полезного?) многие попадают на кичу.

Естественно, я от трудотерапии отказался. Мол, такой метод лечения

мне не подходит. Главврачу очень отказ не понравился. В конце кон-

цов, он совместно с Записю обнаружил как-то ночью недостачу. Меня

в диспансере не было. На следующий день оформили документы на

выписку. Вот еще один пример того, как воля становится продолже-

нием тюрьмы. А тюрьма продолжением воли. Недаром зеки говорят о

зонах маленькой и большой.

Я снова «на улице». Стал жить у Татьяны. В СССР очень подлая

статья УК – «бродяжничество» и «тунеядство». Живешь без пропис-

ки – отправляйся в лагерь. Не работаешь (на государство) – отправ-

ляйся в лагерь. Моя ситуация типичная. Зека, как только приговор

вступил в законную силу, с жилплощади выписывают. Хорошо,

если есть собственный дом, или сердобольные родственники при-

ютят и пропишут. Или жена, ежели она имеется, из дома не выго-

няет. А если нет? Без прописки не устроишься на работу. И даже

с пропиской отсидевших стараются на работу не брать. Как жить

человеку? Воровать, конечно! Советская власть делала всё воз-

можное для поддержания высокого уровня преступности в стране.

Воры в законе, те обычно по выходе с вахты просто рвали справку

об освобождении.

Моя ситуация не совсем типичная. По 190-прим жить в Москве

и Московской области запрещено до погашения срока судимости.

Отправил кучу заявлений в официальные инстанции соседних об-

202

ластей. Могу ли получить работу, место в общежитии, лечение при

необходимости? Отовсюду пришли отрицательные ответы.

Начали досаждать менты. Начальником паспортного стола стал

давний знакомый Рацыгин, следователь по первому моему делу. Он

ли инициатор «наездов», городской ли ОВД, КГБ – не знаю. Скорей

всего, все вместе. Взяли себе моду вламываться в квартиру. Татьяна

живет с соседями, они дверь и открывают. Как-то раз участковый с

сопровождающими вознамерились утащить меня в участок в одном

халате. Я не дался, а Татьяна сбила фуражку с головы участкового.

Атмосфера накалялась, следовало подыскать другое место пребыва-

ния. Нашлось оно у наших друзей Цветковых. Лариса бывшая моя

одноклассница, Владимир работает в одной школе с Татьяной. Пере-

кантовался какое-то время у них.

Иду по улице мимо паспортного стола с приятелем. Лето, окно

там открыто, а в нем Рацыгин! Указываю на него пальцем приятелю и

зубоскалю. Разгневанный Рацыгин сотрясает оконную решетку, пок-

расневший и взъерошенный.

Начал поиски жилья во Владимирской области. Большинство от-

кинувшихся так и поступают: за некоторую сумму прописываются в

частном доме у какой-нибудь бабульки. Я же имел капиталец. Отец

передал мне три тысячи рублей. Кажется, «Фонд помощи политзак-

люченным» выделил 600 долларов. На такие деньги и домик можно

купить.

Я скитался по Владимирской области в надежде хотя бы что-ни-

будь найти: прописку, или жилье, или домик в собственность. Устав-

шие от наплыва зеков хозяева отказывали. Мешала сильная конкурен-

ция, нашего брата много развелось.

Алла, жена брата Александра, приобрела половину дома в Кир-

жаче, тоже Владимирской области. Она и нашла для меня пристани-

ще по соседству. Я уже и документы на прописку оформлял, остава-

лось встать на воинский учет. Но поцапался с нагловатым военкомом.

Обозвал его задрипанным майоришком, учет не состоялся. КГБ и

менты тем временем поторопились. Уверенные в дальнейшем моем

проживании в Киржаче, выписали постановление о надзоре по месту

жительства. А жительства и нет!

Наконец нашел подходящий домик в Покрове все той же Вла-

димирской области. Место стратегически выгодное. Городок стоит

203

на самой границе с Московской областью. Горьковское шоссе, 105

километр. Можно доехать на автобусе до Ногинска, тут и Электро-

сталь рядом. Можно и по железной дороге, с пересадкой во Фрязеве.

Домик старенький, неказистый – но все-таки дом! Хозяйка исполь-

зовала его как дачу и продала мне. Состоялась передача собствен-

ности. Тут цыгане шумною толпой вторглись на участок. С гром-

кими претензиями – хозяйка первоначально обещала им продать.

Да передумала, мне уступила. Я немного охладил цыганский пыл

феней. И Татьяна помогла. Мол, муж недавно освободился, нервы

у него подпорчены, как бы чего не вышло. Позднее мы с цыганами

поладили. Покров вообще наполовину населен бывшими зеками и

цыганами.

Я стал домовладельцем! Сходил в паспортный стол, получил

штампик прописки. Рядом ОВД, попросили и туда заглянуть. Менты

меня обрадовали.

– Вот постановление об административном надзоре.

– Какой надзор? Показывайте постановление!

Показали. А там надзор установлен по месту жительства в Кир-

жаче!

«Ну, нет, – говорю, – живу я в Покрове. Как же могу выпол-

нять правила надзора в Киржаче? Нелепость ведь». Менты со мной

поспорили: «Все равно выполняйте положения надзора. Два раза

в неделю должны у нас отмечаться. Покидать Покров без нашего

разрешения запрещено. Покидать дом с вечера до утра тоже запре-

щено».

Ладно, написал несколько заявлений: в местный ОВД, в МВД, в

прокуратуру. С требованием привлечь ретивых службистов к уголов-

ной ответственности за превышение служебных полномочий. Недели

через две менты сообщают: надзор снят, ошибочка вышла. Зато обра-

довали другой вестью.

– Лицам с судимостью по вашей статье запрещено посещать Мос-

кву. Есть соответствующее постановление Совета Министров номер

такой-то. Распишитесь, что ознакомлены.

– Показывайте постановление! Стану я расписываться неведо-

мо за что!

– Да мы его сами не читали. Постановление засекречено, текст

не дают.

204

– Да как же вы, ничего не зная, распоряжаетесь?

– Что поделаешь, начальство велит.

Существовала такая иезуитская практика. Выпускается секрет-

ное постановление, текста его никто не знает. А выполнять должны!

Недели через две раздобыли мне друзья в Москве «секретное»

постановление. Показал ментам: «Вот, можете прочитать... и распи-

саться». Они сильно удивились.

В Москве делать особенно нечего. Съездил несколько раз. Встре-

тил в аэропорту брата Александра, прилетевшего из Якутии. Он осво-

бодился в конце декабря 1983 года. Шесть лет не виделись.

В Электросталь я наведывался исправно. Помню, в январе или

феврале посетили меня и Татьяну в Электростали Александр с Ал-

лой. Для серьезного разговора вышли на улицу. Брат заявил, что мы

оба со своими близкими можем уехать за границу сейчас, пока КГБ

снова не прибег к заложничеству. Потом поздно будет, история мо-

жет повториться. Я его понимал. Мы поменялись ролями. Он обрел

семью: жену и сына. Я семью потерял. Правозащитное движение

почти разгромлено, репрессии усиливаются. Но я вошел во вкус,

отведал крови врага. Славная была охота! И уезжать не собирался.

Свобода представлялась мне краткосрочным отпуском. Надо мак-

симально его использовать, а там хотя бы и по новой. Тюрьма уже

знакома.

На Татьяну тем временем КГБ оказывало давление. С ней прове-

ли беседу, отговаривали выходить за меня. Ну, Татьяна еще поупрямее

меня будет. Да в таком деле! Оказывали давление и на директора Та-

тьяниной школы. А коллег по работе предупредили, чтобы на нашей

свадьбе никого из них не было. Правда, коллектив сбросился на пода-

рок. Приходим мы как-то домой, а у дверей стоит пылесос. Презент

на свадьбу.

В феврале отправились мы в ЗАГС. Были Сусанна и наша доб-

рая приятельница Нина Степановна Мурадова. Отец с Татьяной

не поладили, и дипломатические отношения они установили че-

рез некоторое время. КГБ не мог обойти стороной мою свадьбу.

В зале при регистрации присутствовало двое в штатском. С крас-

ными гвоздиками в руках. Но ни цветов, ни поздравлений мы от

них не дождались. Не было Владимира Цветкова, по уважительной

причине. Сломал ногу. Не нарочно же! Особых празднеств мы не

205

затевали, поехали в Москву к Сусанне. Там и посидели за столом.

Приехала подруга Татьяны – Зигрида Урга.

Жизнь в Покрове комфортом не отличалась. Домик старень-

кий, весь в щелях. Холодно! Дрова я закупил осенью, сырые, ес-

тественно. По воду ходил на колонку. Там лед. Назад тянул санки

с ведрами.

Следовало подумать о здоровье. После некоторых мытарств по-

лучил направление в противотуберкулезный санаторий. Местечко

Потакино во Владимирской области. Платформа «Новая жизнь», как

ехать на Камешков. Жизнь не очень новая. Санаторий располагался в

старинной усадьбе. Хозяина прогнали еще в 1917-м. Половина сана-

торников – бывшие зеки. Барский дом стоит на высоком берегу реки.

Неподалеку деревенька. Кругом поля, леса. На пригорке церквушка.

Внутри мешки с каким-то сором. На стенах блеклые лики святых.

Вода, как слезы, стекает по щекам. Ныне бывшие коммунисты и ком-

сомольцы стали (все вместе, вдруг!) шибко верующими. Стоит гэбэш-

ник в храме, крестится под телекамеры.

На выходные приезжала Татьяна. Я встречал ее на платформе, и

мы шли долгой зимней дорогой. В деревне снимали комнату у одного

деда. Затапливали баньку, отогревались. В воскресенье я провожал

Татьяну и возвращался в санаторий один. Я люблю зиму. Для меня

Россия – бесконечные снега, зимняя дорога, морозный воздух. Час-

тенько приезжала Сусанна.

Я поймал себя на том, что мыслю (кабалю!) на тюремном жарго-

не. Хорошо еще, что по Декарту, не в тюрьме существую. Следовало

от жаргона избавляться. Нет, я не употреблял феню в обыденной речи,

разве только в разговорах с бывшими зеками. Но постоянные перево-

ды с тюремного на русский и обратно… Завел себе блокнотик, стал

записывать жаргонные слова и выражения. Они покидали голову и

застревали на бумаге. Составил словарь уголовного жаргона, точнее,

краткое по нему пособие. Язык требует постоянного употребления,

чтобы не забывался. Требует погружения в соответствующую языко-

вую среду. Сейчас я многое подзабыл из жаргона. И акцент, наверное,

появился…

Весной сошел снег и на старом кладбище, за санаторием, обна-

жились надтреснутые плиты, поваленные памятники. Но скоро юная

зелень приняла смену, приукрасила старое кладбище.

206

Опять начались трения с администрацией из-за трудотерапии.

Летом меня выписали.

Решил съездить в Елец. По дороге заглянул в деревню к Толику.

Тому, с которым сидел в Усмани на больничке и потом на зоне. Он

еще мне стольник остался должен. За давностью лет о долге не напо-

минал. Посидели, выпили. Лисий, по рассказу Толика, бродяжничает.

Был слух, недавно снова посадили. Жаль.

Приехал в Елец. Прошел по той самой улице, на которую смотрел

из тюремного окна. Постоял на том самом углу, под тем самым фона-

рем. Долго смотрел на тюремные окна.

Повстречал Аллу, ларечницу. Она шарахнулась от меня, словно

от привидения. Поговорил с одним надзирателем. На крытой всё то

же… Валерия Шалыгина, того баландера, с которым сидел на Елец-

кой больничке (он тогда еще хорошо мне помог), дома не застал Раз-

говорился с его сестрой. Она врач, некогда оперировала Сахарова по

поводу аппендицита. Тесен мир.

Приехал в Покров, в свой дом. Наступили, как теперь кажется,

лучшие годы моей жизни. У нас хороший сад, весь в зелени. По вы-

ходным принимаем с Татьяной гостей. Александр с Аллой наведыва-

ются. Ася Лащивер приезжает, Сусанна, Веденеев не забывает. Отец

часто бывает. И другие тоже. Мы с Татьяной ездили в Киржач к Алек-

сандру и Алле. С отцом раза два навещали Мальву Ланду в Петуш-

ках, неподалеку от Покрова. Она вернулась из ссылки и поселилась в

домике наподобие моего.

Стал искать работу. В отделах кадров косо смотрят на недав-

него зека. С трудом устроился водителем погрузчика на механи-

ческий завод «Прибор-деталь» в Орехове-Зуеве. Оболтусы отдела

кадров сделали запись в трудовой книжке: «Принят на должность

погрузчика и электротележки». Недавно при оформлении пен-

сии казус вскрылся. Пенсионный фонд уперся, мол, представьте

справку, кем действительно работали. Послал письмо на завод. Со

слезной просьбой подтвердить, что не тележкой я у них был, а

водителем.

На работу вставал ни свет, ни заря. Пока соберешься, автобусом

на вокзал, электричкой в Орехово-Зуево, далее пешком. Работа при-

емлемая. Но немного опасная. Цеховой погрузчик старый, иногда его

«клинит». А на «клыках» несколько тонн. А в цехе узкие пролеты,

207

шум, снуют люди. Того и гляди, кого-нибудь задавишь, придавишь.

Или сам пострадаешь, протискивая свою колымагу в считанных сан-

тиметрах от оборудования. Ничего, наловчился.

Я чифирил. Несколько лет, пока не избавился от привычки. В цехе

нас трое чифиристов. Водитель электрокара, слесарь и я. Слесарь, мо-

лодой парень, недавно освободился. Пока искал жилье и работу, про-

шло время, и на него завели уголовное дело, «за тунеядство». Он уже

более месяца работал, когда его судили. И посадили! Омерзительнее

российских судов ничего в жизни не встречал.

В выходные занимался ремонтом. Сначала внешним утеплением

стен к предстоящей зиме. Потом Татьяна (ох уж эти женщины!) насто-

яла на ремонте внутреннем. Стали сдирать старенькие обои. За ними

слой газет. Затем опять обои и газеты. Приклеенные газеты отрыва-

ются неровно, зачастую с предыдущим бумажным поколением. Все

же, искривив шею, можно прочитать отдельные фрагменты. Слой за

слоем перед нами открывалась история страны. Остановились, кажет-

ся, на 1910 годе – сообщение о смерти Льва Толстого.

Пришли вести с Угличской зоны. Там произошли волнения, ла-

герь объявил голодовку. В зону ввели внутренние войска. Многие

зеки пострадали, зачинщиков разбросали по разным зонам. Меня там

не было…

Повадился захаживать к нам участковый. С глупыми претензия-

ми по поводу произрастания сорняков на нашем участке. Татьяна ему

доходчиво объясняет, что в природе нет ничего бесполезного. Вот из

репейника получают превосходное косметическое масло, крапивой

лечатся…

Мы приобрели щенка черного терьера. Назвали Джоном. Как и

всем черным терьерам, зима Джону в радость. Он весело скакал по

сугробам. Любимое развлечение – висеть на кустах малины, обильно

растущей вдоль ограды. Джон быстро рос и скоро превратился в мо-

гучего грозного пса. Был у нас и кот Клаус. Пес и кот дружили.

Сначала участковый пренебрежительно относился к нашей

собаке. Затем Джоник навел на него страху. Участковый издали,

даже не касаясь калитки, взывал к нам. Потом и вовсе прекратил

посещения.

Между нашим домом и соседским – узкий пролет. Вскоре, опа-

саясь Джона, народ пользоваться пролетом перестал. Забор ветхий,

208

а пес силен. Довольный сосед пролет заколотил. Зато огорчал его

кот. Клаус повадился охотиться на соседских голубей. И, этакий

хитрован, потрошить добычу предпочитал на участке другого на-

шего соседа. А у того миленькая диванная кошечка, весь прикуп

на нее. Соседи ссорятся, Клаус про себя смеется. И над нашими

нотациями.

Если бы все так жили, как наши кошка с собакой! Об их дружбе,

играх, взаимопомощи я мог бы рассказывать бесконечно.

Весной стал заходить к нам Костя, мальчик лет тринадцати. У

него колли Бим. Пока Джон и Бим играют, мы с Костей беседуем.

Мальчик любознательный, ему с нами интересно. Родители Кости на

его посещения антисоветчика смотрели с опаской. Потом судьба све-

ла нас поближе.

В Покрове единственная на всю страну крытая для туберкулез-

ников. Меня разыскали и передали: Володя Анкундинов (Хозяйка)

сейчас на крытой. Позже пришла и записка. Ранее я получал от него

письма, посылал и сам. Но в почтовой переписке многое не скажешь.

Отправился к проживающим неподалеку цыганам. «Ну, Паша, – го-

ворю хозяину дома, – вы совсем от рук отбились. На крытую ав-

торитетнейший вор в законе пришел. Ты бы организовал ему грев

соответствующий. Сам понимаешь, что требуется. У тебя возмож-

ностей по этой части больше, чем у меня». Паша парень толковый:

послал на крытую две пачки заряженного «Беломора». Я передал

чай, немного денег и записку. Канал на крытую вроде бы надежный,

но подстраховка не помешает. В записке напомнил, где именно стоя-

ла в бараке Угличской зоны моя шконка. И просьба к Володе: точно

указать, где стояла его шконка. И «Беломор», и прочее Володя полу-

чил. Пришла от него (якобы) записка. Но про шконку написано ту-

манно, в общих чертах. Все ясно, оперчасть начала свою игру. Стал

разбираться. Действительно, кум послал мне фальшивку. Отправил

Володе обычное письмо, по почте. Он, конечно, всё понял. А через

некоторое время Володю с крытой увезли. Как позже выяснилось, на

Дальний Восток. Там в зоне он и умер в 1990 году. Ушел мой друг

на вечную волю.

На заводе начало работы передвинули на полчаса раньше. Ез-

дить стало совсем неудобно. Устроился на отопительный сезон де-

журным слесарем в бойлерную при больнице. Работа посменная,

209

«сутки – трое». Отработал смену и езжай в Электросталь. Ко мне не

придерешься, в Электростали я заведомо не более трех суток нахо-

жусь, менты со своими правилами прописки отдыхают.

В бойлерной тепло, есть панцирная кровать, стол, стулья. Днем

заходит разный люд. Поболтать, новости узнать, выпить. Бойлерная –

нечто вроде клуба. Я занимаюсь своими делами: читаю, пишу, с фор-

мулами разбираюсь. Надоело – присоединяюсь к компании. Постоян-

ный мой гость студент-заочник. Я ему задания по высшей математике

помогаю делать. Парень в долгу оставаться не хочет, периодически

самогон притаскивает. Народ волнуется, скоро ли очередной гонорар

прибудет. Посещает иногда Леонард Терновский. Он недавно освобо-

дился и осел в Покрове. По специальности Леонард врач-рентгенолог,

устроился работать в больнице. Заходит он к нам и домой, в гости.

Иногда в шахматы играем.

В 1986 году, когда срок судимости истек, я перебрался в Элект-

росталь. В домике нашем поселился на некоторое время отец. Потом

присоединился к нему освободившийся Анатолий Булёв. Я их иног-

да навещаю. Анатолий интереснейший человек, закоренелый анти-

советчик. Когда ему окончательно надоело жить в СССР, перешел

нелегально советско-китайскую границу. Но и в коммунистическом

Китае ему жить надоело. Тогда снова перешел китайско-советскую

границу. Пожил немного, пока не арестовали. Пишет книгу о своих

приключениях, «Туда и обратно» называется. Литературным трудом

Анатолий занялся впервые. С волнением представил свою повесть

на мой суд. Я приободрил его, хорошо написано. Через несколько

лет, в разгар перестройки, «Туда и обратно» напечатали в одном пи-

терском журнале. Сам Анатолий немного пожил в Покрове и пере-

брался в Москву. Немолодой уже, слабый здоровьем человек. Без

дома, без семьи, без работы. У него типичная судьба многих быв-

ших политзаключенных. В качестве иллюстрации приведу отрывок

из своей давней статьи «Куда податься?» Статья о цензуре, но не

только о ней.

Помнится съезд бывших политзаключенных (50-х – 80-х годов)

в Петербурге в декабре 1991 года. Августовские события случились

недавно, кое-кто из бывших политзеков, поддерживающих Ельцина

и иже с ним, теперь вплотную приблизились к власти. На трибуне

210

Сергей Ковалев рассказывает о принятом с его помощью законе, ре-

абилитирующем бывших политзаключенных, в частности о компен-

сациях (жалких, конечно). Вопрос из зала: «Значит, получается, что

день пребывания депутатом оплачивается как много дней заключе-

ния?». Ответ, естественно, повествует о финансовых трудностях.

В общем, для бывших зеков денег нет. Живым воплощением послед-

него тезиса в зал входит опоздавший Анатолий Булёв, в телогрей-

ке и кирзовых сапогах – отсидел десятки лет, жить негде и не на

что. Анатолий деликатный человек, но глуховат. Заметив Гершуни и

меня, сидящих вместе, громогласно, на весь зал: «Володя, Кирилл!».

Пробирается по рядам, привлекая всеобщее внимание.

Обсуждается закон о люстрации. Большинством голосов по-

добная возможность одобрена. Но тут на трибуну поднимается

Вячеслав Игрунов и в течение получаса заклинает зал отказаться

от «охоты на ведьм». Вопрос снова ставится на голосование и… на

этот раз не проходит. Анатолий, опять громогласно: «Ну и дела!».

Действительно, пускай даже никого не привлекут к ответственнос-

ти. Пускай все эти кагэбэшники, советские бонзы не поражаются в

правах. Но против человека велись незаконные разработки: слежка,

подслушивание, провокации. Имеет право гражданин знать, кем, ког-

да и с чьей помощью, всё осуществлялось? Так дайте ему возмож-

ность, по крайней мере, ознакомиться с делом, что хранится на него!

Предавать ли дело огласке – его решение. Нет, охота, видите ли, на

ведьм. Зачем тогда удивляться их нынешнему шабашу? Интересно,

как чувствуют себя сегодня люди, столь быстро изменившие некогда

свое мнение о люстрации? Одобрившие запрет на распространение

существенно важной для граждан информации, фактически выска-

завшиеся в пользу цензуры. Кстати, как себя чувствуют и те, кто

некогда поддерживал Ельцина? Удивляются ли приходу кагэбэшника

вслед за обкомовцем? Да, политика трамвай, а не такси. Здесь бес-

полезно восклицать: «Ой, извините, ошибочка вышла, случайно про-

скочили нужную дорогу! Давайте вернемся назад!».

(«Индекс» № 20, 2004 г.)

Скончался Анатолий Кузьмич Булёв в апреле 1992 года.

В декабре 1986 года я устроился в котельную хлебозавода опера-

тором. В декабре же, в Чистопольской тюрьме, после продолжитель-

211

ной голодовки скончался Анатолий Марченко. Целью голодовки было

привлечение внимания мировой общественности к судьбам политзак-

люченных. Цели своей Анатолий добился. Если не самой голодовкой,

то ее трагическим концом. Мир вздрогнул, по крайней мере, его часть.

Горбачёв позвонил в Горький Сахарову. Скоро Андрей Дмитриевич

прибыл в Москву.

В начале 1987 года в Москве состоялся всемирный форум. Под

девизом «За доверие между странами, за мир и гуманизм». Передаю

здесь смысл девиза, возможно и неточно его формулируя. Мероп-

риятие имело характер пропагандисткой акции. Горбачёв стремился

продемонстрировать мировой общественности новый подход, новое

«мышление». Участвовал в форуме и Сахаров. Фактически являясь

политическим прикрытием Горбачёва, некой декорацией на государс-

твенном фасаде. В то же самое время в Москве преследовали акти-

вистов группы «Доверие». Общественное объединение имело ту же

цель, что и формально форум – укрепление доверия между страна-

ми, народами. Но другими методами. Не с помощью заседаний пар-

тийной номенклатуры с приглашенными гостями. Но с помощью

установления связей между общественными объединениями разных

стран. Такую инициативу «снизу» власть терпеть не могла. Группа

«Доверие» у гэбэшников и ментов доверием не пользовалась. Раза два

побили одного из лидеров группы, Николая Храмова. Он в те времена

был без этих самых, как без пряника. На такую коллизию следовало

отреагировать.

Составил открытое письмо участникам форума. В нем кратко

описывалась создавшаяся ситуация и ставился закономерный воп-

рос. Этично ли рассуждать на форуме о доверии между странами,

если людей, пытающихся установить такое доверие явочным поряд-

ком, задерживают и избивают? Политзеков освобождали тогда еще

скупо. Письмо подписали только Ася Лащивер, Владимир Ведене-

ев и я. Иным, наверное, не хотелось подписывать из политического

расчета. Письмо косвенно било по Сахарову. Да и по зарубежным

гостям.

С Асей Лащивер мы навестили недавно освободившегося Сер-

гея Григорьянца. У него же и отпечатали текст. Сергей письмо не

подписал. Возник вопрос, как передать послание форуму? Тут я

хлопнул себя по лбу: «Так ведь Сахаров может, его и попросим!».

212

Позвонил Андрею Дмитриевичу. Поздравил его с возвращением и

изложил просьбу.

– Знаете что, Кирилл, приезжайте сейчас ко мне. Всё и обсудим.

– Ничего, что время позднее?

– Приезжайте, приезжайте.

Поехал к Сахарову. Благо живет он неподалеку от Курского вок-

зала. Домой добираться будет удобно. После обычного обмена любез-

ностями приступили к делу. Вручил текст и высказал просьбу. Елена

Георгиевна сразу почувствовала подвох. Андрей Дмитриевич, разу-

меется, тоже. Но, будучи мягким, деликатным человеком, он пытался

объясниться. Боннер, не в пример мужу, сразу перешла в атаку – ха-

рактер у нее другой.

– Зачем же беспокоить Андрея Дмитриевича по такому вопросу в

столь поздний час?

– Простите, Елена Георгиевна, за столь позднее вторжение. Право

же, только настоятельная необходимость заставила вас потревожить.

Боннер еще несколько раз упомянула о позднем времени. Я еще

несколько раз извинился. А потом вошел во вкус. Как только Елена

Георгиевна открывала рот, я неизменно просил прощения за достав-

ленное визитом беспокойство. Когда извиняешься раз, другой – это

вежливость. Когда извиняешься десяток раз – это уже насмешка. На-

конец Боннер поняла и примолкла. Да и Андрей Дмитриевич ее одер-

гивал: «Лена, Лена!».

Разбираем содержание письма. Андрей Дмитриевич начинает ис-

кать возражения.

– Разве говорить правду не всегда этично? В том числе и на фо-

руме?

– Наверное, всё зависит от обстоятельств. Но мы ничего не ут-

верждаем. Только ставим вопрос об этичности. Думаю, это позволи-

тельно.

Сахаров несколько раз перечитывал письмо. Мне даже стало его

жаль. Он мучительно искал доводы против и не мог найти. Елена Ге-

оргиевна пришла мужу на выручку.

– По-вашему, Андрей Дмитриевич – курьер, должен письма

носить?

– Нет, конечно. Но только Андрей Дмитриевич может письмо

зачитать. Или хотя бы передать. Если соседняя камера слева просит

213

меня передать записку другой моей соседней камере, справа, я это

сделаю. Даже если сама записка мне неприятна.

Наконец Сахаров решился:

– Знаете, Кирилл, я не смогу выполнить вашу просьбу.

– Хорошо, Андрей Дмитриевич. Мы понимаем, письмо вам не-

приятно. Но то, что мы к вам обратились, говорит о нашем к вам ува-

жении.

– Вы во мне ошиблись.

И прозвучало так, словно не в данном только случае ошиблись.

Я понял подобным образом. Попрощались.

– Надеюсь, Кирилл, мы расстаемся друзьями. И буду рад вас сно-

ва видеть.

– Конечно, Андрей Дмитриевич. Простите, Елена Георгиевна,

еще раз за позднее посещение. До свидания.

Больше мы не виделись. А письмо отправилось почтой. Вряд ли

оно дошло до участников форума.

В 1987 году начали освобождать политзаключенных. При весь-

ма скверных обстоятельствах. Практически всем политзекам пред-

лагали что-нибудь подписать. Просьбу о помиловании, отказ от по-

литической деятельности, обещание не нарушать законы. Хотя бы

любую бумагу, пусть две-три, вроде бы ни к чему не обязывающие

строчки, но подразумевающие просьбу об освобождении. Очень-

очень многие пошли на компромисс. Нашлись и упрямцы, в резуль-

тате отказа просидевшие еще год, а то и два. Наверное, некоторые и

побольше.

Не берусь никого осуждать. Компромисс – личное дело каждого,

если только не вредит явно другим. Не сдал никого, и поступай, как

хочешь, разбирайся сам со своей совестью. Печально другое. С воли

повелась кампания за подобные уступки. Руководили ею Сахаров и

Боннер. При поддержке Софьи Васильевны Каллистратовой и других.

Через родных до зеков доводилось: надо освобождаться, все нужны

на свободе. Со ссылкой на авторитетные мнения. Диссиденты тоже

не железные. И пускай привыкли в основном изначально исходить

из собственных представлений, такая индульгенция подталкивала их.

Но как люди, находящиеся на свободе, могли позволить себе такие

советы? Сидит зек, голодный и холодный, где-нибудь в Тюмени. А

его манят свободой, всех дел – поставить подпись. И освящено всё

214

авторитетом Сахарова. Впрочем, он в своей ссылке в Горьком тоже

подписал отказ от общественной, политической деятельности. Бог

ему судья. Но зачем других подталкивать?

Это стало началом конца. Правозащитное движение деморализо-

вали просьбы к властям, поддержка власти, участие во власти. Оппо-

зиционеры были, но составить оппозицию не смогли. Необходимой

при любой, даже самой хорошей, власти. Не сложилась тогда оппо-

зиционная общность. Тут как с интеллигенцией: интеллигенты есть,

а интеллигенции нет. Слишком много советского оказалось не только

в обществе, но и в самих антисоветчиках подчас. Ну и что, если Гор-

бачёв генсек преступной партии? Ну и что, если Ельцин обкомовец,

кандидат в члены Политбюро? Мол, они делают нужное дело, не надо

им мешать. Тут уже недалеко до почти всенародного: «Ну и что, если

Путин гэбэшник?». И, бывало, только заикнешься о политзаключен-

ных, тебя одергивают: «Не вспугните Горбачёва с перестройкой!».

Потом стало модным: «Не вспугните Ельцина с реформами!». Очень

пугливые у нас властители…

Помню, однажды смотрю телевизор. Показывают многотысяч-

ный митинг в поддержку Ельцина. Вижу человека в рясе, возде-

вающего кулак ввысь. Ба! Знакомое лицо, Глеб Якунин! Если так

себя ведет священник, что же остается мирянину?.. Не в укор Гле-

бу Павловичу будет сказано, за его тогдашнюю политическую эк-

зальтацию. Без которой он очень достойный человек. В 2010 году,

на форуме «Пилорама», нас разместили в одном номере. Чуть было

не написал «камере». Хорошо провели время, с удовольствием об-

щались.

Меня всегда удивляло представление, будто от деятельности сом-

нительных людей можно ожидать хороших результатов. Такой осо-

бенный взгляд прозорливых политиков, не видящих далее собствен-

ного носа.

Я, возможно, увлекся общими рассуждениями. Но еще один при-

мер. После августовских событий 1991 года, кажется, в сентябре, про-

исходило перезахоронение Юрия Галанскова. Политзека, погибшего

в лагере в 1972 году. В Москве на площади Маяковского состоялся

митинг. Гроб с прахом установили у подножия памятника. После ми-

тинга, перед поездкой на кладбище, народ не расходился. Стою вмес-

те с отцом рядом с Владимиром Буковским. Отец Буковскому:

215

– Владимир Константинович, не пора ли вам подумать о своем

президентстве?

– Все пока идет в нужном направлении, Пинхос Абрамович.

Через 17 лет Буковский попробовал наконец баллотироваться в

президенты. Поздно! Не в укор Владимиру Константиновичу будет

сказано, которого весьма уважаю. Конечно, политика не тачка для

каторжника, приковывать к ней людей, того же Буковского, не надо.

Но гложет досада за упущенные всеми нами возможности. И мною

тоже… Темно будущее страны, а укоренено оно в прошлом.

1987 год выдался веселым. Меня плотно опекало КГБ. Постоян-

ная открытая слежка. Выходишь утром из дому на работу – стоят

две машины с московскими номерами. Едешь на автобусе, они сле-

дом. Идешь пешком, топтуны провожают до проходной. Вечером

выходишь с завода, они тут. Если едешь в контору за зарплатой –

автобус преследуют их машины. Естественно, весь хлебозавод пот-

рясен.

Наконец-то мое тщеславие было удовлетворено. Ранее всё ка-

залось, будто КГБ мало уделяет мне внимания. Если не считать по-

кушения десятилетней давности. Да, походили они за мной немного

перед посадкой. Мало! Теперь же и климат помягче, и перестройка

на дворе. Но контора видела во мне угрозу своему дворику. Уж не

знаю, насколько обоснованно. В нерабочее мое время гэбэшники ра-

ботали. Выручал Джон. Только я выводил пса на прогулку, топтуны

моментально прятались по машинам. Они явно опасались его клы-

ков величиной с мизинец, килограммов семидесяти с лишним веса

и яростного нрава. Джон, умнейший пес, чутко понимал настроение

хозяина. Черные терьеры от природы недоверчивы к посторонним и

агрессивны. Джон же представлял собой идеальный образец телох-

ранителя. Он не обижался, если в переполненном автобусе ему на-

ступали на лапы. Понимал – так положено. И в многолюдной толпе

спокойно шел рядом. Но стоило кому-нибудь сделать подозрительное

движение в мою сторону, проявлял молниеносную реакцию. Смотря

по обстоятельствам. В иных случаях предупреждал грозным рыком,

в других молча нападал. Намордник его не смущал. Я сам занимался

его дрессировкой. Джон умел очень многое. В том числе и такое, чему

и научить нельзя. Оно или есть в собаке от рождения, или нет. Как и

у человека.

На воле

216

Джон – боец. Совершенно игнорирует каких-то там презренных

пуделей и болонок. Но при виде достойного противника глаза его раз-

гораются. Этому доминантному кобелю крупный оппонент в радость.

Поставь слона – станет с ним драться. Я решительно против драк,

по крайней мере, между собаками. Всегда Джона удерживал. Лишь

иногда, по необходимости, давая ему волю. Ненадолго, чужую собаку

жалко, пускай ее хозяин и придурок. Мой черныш пользовался в го-

роде широкой известностью. Гораздо большей, чем я сам. И в Москве

о нем знали.

Звонит как-то брат: «Приезжай в воскресенье на Гоголевский с

Джоном. Нам тут побоищем грозятся». В конце восьмидесятых ста-

ла выходить самиздатовская газета «Экспресс-Хроника», Александр

ее редактор. По воскресеньям устраивались встречи с читателями на

Гоголевском бульваре. Отвечаю брату: «Приеду, но без Джона. Он в

политике плохо разбирается. Случись что, всех порвет».

Я не натаскивал Джона на гэбэшников. Он сам относился к ним

и к ментам с особой подозрительностью. Конечно, псу передавалось

состояние хозяина. Самому мне незаметное учащение пульса, выброс

адреналина в кровь, напряжение руки с поводком.

Днем, гуляя в лесу, я Джона отпускал. В наморднике. Он сразу

мысленно очерчивал круг радиусом метров в тридцать. И не дай бог

кому-то черту переступить! На то и намордник, без него Джон пред-

ставлял серьезную опасность. Впрочем, он и в наморднике как-то

разделал двух хулиганов, осмелившихся приставать к Татьяне в лесу.

Они просто не сразу заметили Джона в кустах.

Вечером на опушке леса собирается человек пятнадцать со свои-

ми собаками. И днем, и вечером опушка становилась границей слеж-

ки. Я запросто мог бы уйти от гэбэшников, нужды не было. Но раза

два топтунов проучил.

Как-то заметил наглеца, идущего дворами параллельно моему кур-

су. Бросился туда. Топтун понял мои намерения и попытался скрыться.

Юркнул в какой-то подъезд. Джона учить не надо, он и по следу ра-

зыщет. Так и есть, привел на последний этаж дома. Там, прижавшись

к стене, стоит гэбэшник. Весьма бледный. Я ограничился внушением:

«Все понятно?». Топтун промолчал. Джон мое миролюбие не одобрил.

Не знаю, вооружены ли гэбэшники на таком мероприятии. Но

стрелять им без крайней необходимости вряд ли разрешено. Подстре-

217

лят – шуму будет! Пускай и крайняя необходимость. Джон без на-

мордника, снят заранее. Между нами и топтуном несколько метров.

Он и оружие не успеет вытащить. Дистанция короткая. Формально

гэбэшник может гулять, где хочет, но и я с Джоном тоже.

Другой раз, после заката, гуляет наша компания по лесопарку.

Нормальный человек в такое скопище людей и собак не сунется. Я

заметил красный проблеск на траве. Наверное, прибор инфракрасно-

го видения, или как он там называется. Гэбэшник удирал как заяц и

перемахнул через солидный забор. К явной досаде Джона.

Со временем острые конфликты вроде описанных выше исчезли.

Надо признать, мы притерлись друг к другу. Гэбэшники не лезли мне

под нос, я не пер на рожон. Так и в тюрьме арестанты и надзиратели

привыкают друг к другу.

Приехала как-то к нам в гости Зигрида Урга из Москвы. Собра-

лась уезжать. А у гэбэшников пересменка, одна машина отправляется

в Москву. Зигрида к ним: «До Москвы не довезете? Что же мне в элек-

тричке трястись, если вы все равно едете?». Гэбэшники вежливо: «К

сожалению, вас не подвезем. Можем только Татьяну Яковлевну или

Кирилла Пинхосовича».

Все же один раз меня разозлили. Обычно я выгуливал Джона

по утрам достаточно долго. А тут сократил маршрут. Прихожу до-

мой, а дверь в квартиру не заперта. И вроде бы книги не на месте…

Понятно, рассчитывая на наше долгое отсутствие, гэбэшники ре-

шили провести нелегальный обыск. Ранний приход их вспугнул. И

книги не успели поставить на место, и дверь запереть. Позвонил в

милицию:

– Так и так, пытались ограбить мою квартиру.

– Сейчас будем.

Тут и ехать не надо, участок напротив нашего дома. Минут через

пять появляется капитан милиции.

– Что произошло?

– Да вот, похоже, пытались ограбить. И дверь оказалась незапер-

той, и в вещах рылись.

– Есть на кого-то подозрения?

– Как не быть, если выслеживают.

– Кто?

– Да вот они.

218

Подвел капитана к окну в кухне. Стоит на газоне машина, рядом

несколько типов. Капитан к ним спустился, переговорил и вернулся

назад. Сел, снял фуражку и отер пот со лба.

– Ну что, КГБ?

– Конечно.

– Пойми, я ничего не могу с ними сделать. Документы в порядке,

какая-то строительная организация.

– Да я понимаю. Но если поймаю их у себя дома, вернее, мой пес

поймает…

– Тогда им не позавидуешь. А с газона я их все-таки сгоню!

Действительно, спустился вниз и прогнал гэбэшников с газона.

Кроме слежки были у меня и другие развлечения. Наконец во вто-

рой раз написал «Беспредел». Опубликовал в самиздатском журнале

«Поединок». Потом Кронид Любарский напечатал в своем мюнхен-

ском журнале «Страна и мир». Затем «Беспредел» появился в «Экс-

пресс-Хронике». Публиковался очерк в нескольких сборниках, газе-

тах, журналах. И ныне «висит» на десятке сайтов. С тюремщиками я

рассчитался. Отчасти.

В один действительно прекрасный день слежка исчезла. Скоро

разыскал меня Исаак Самуилович Зоншайн, отоларинголог, давний

папин приятель. И брат того самого завуча, что некогда меня из шко-

лы пытался выгнать. «Ну все, – говорит, – можешь жить спокойно. В

местное КГБ пришло распоряжение тебе не досаждать». Исаак Са-

муилович в курсе всех дел в городе, со всеми знаком. Я с детства его

знаю как «Исаака с машиной». У него легковушка еще тогда появи-

лась, когда личная машина была редкостью. И он, и его жена Фаина

Израилевна – приятнейшие люди. Мы с Татьяной иногда к ним в гос-

ти ходили. Сын их при первой возможности эмигрировал, обосновал-

ся в Канаде. Потом и родители туда переехали. Город в те годы пустел.

Уезжали хорошие врачи, учителя, инженеры. С больным ухом, к при-

меру, и пойти стало не к кому.

Все же КГБ меня не забывал. Иду на вокзал, спешу, опаздываю

на электричку. Рядом кто-то пристраивается. Смотрю, Голубков, мес-

тный гэбэшный начальник.

– Кирилл Пинхосович, можно с вами поговорить?

– Только на ходу, тороплюсь.

– Я бы вам не советовал ехать в Москву.

219

– Почему?

– Сегодня Рейган приезжает.

– Так вы ему советуйте не ехать.

– В отличие от вас ему в столице неприятности не угрожают.

Тут я кое-что вспоминаю и говорю Голубкову: «Кстати, о непри-

ятностях. Как дела у вашего брата, всё в порядке? Надеюсь, он в Чер-

ноголовке уже обжился?». Голубков ошарашенно смотрит. Его брат

– тоже гэбэшник. Недавно где-то на Урале, на дежурстве, по пьяни

устроил дебош. Его и перевели с понижением в должности в Черно-

головку Московской области. А у меня там знакомые. Так что и я без

внимания КГБ не оставлял.

Наконец я добрался до своего досье на Лубянке. Не стану раскры-

вать посредников. В общем, от одного полковника поступила инфор-

мация. Нет, в ней не содержались имена, пароли, явки. Лишь общая

характеристика на меня и еще кое-кого. Ничего приятнее о себе я в

своей жизни не слышал. Настоящее признание – признание врагов.

Друзья всегда простят нам какие-то наши слабости, или не заметят.

Враги не упустят ничего.

В 1989 году звонит мне из Москвы отец: «Приезжай!» Встре-

тились на Гоголевском бульваре. Подхожу к скамейке. Вижу, сидит

отец, рядом молодой человек. Да это же Костя! Тот самый мальчик,

который заходил к нам в гости со своей собакой в Покрове. Мальчик

вырос. Его призвали в армию, во внутренние войска. Он дезертировал

и нашел моего отца. Надо парня выручать. Пристроил его на некото-

рое время в Москве. Но Москва неподходящий город для дезертиров,

Костя в розыске.

По счастью в Москву приехал Гия Чантурия, известный грузин-

ский диссидент. Взялся помочь. Скоро Костю отправили на Кавказ

под надежной опекой двух помощников Чантурии. Где еще спрятать-

ся в стране, как не на Кавказе, в ауле? В 1992 году началась грузино-

абхазская война, Косте пришлось бежать. Мы как раз продали домик

в Покрове и переселились в кооперативную квартиру. Константин

поселился у нас под видом дальнего родственника. Ему для конс-

пирации и другое имя дали – Григорий. Конспирация мало помога-

ет в насыщенной стукачами стране. Звонит как-то мне приятель по

кинологической деятельности Александр К.: «Надо встретиться!»

Александр капитан милиции, я еще его собаку лечил. Встретились.

220

Александр сообщает: «Поступил ко мне на тебя донос: ты укрыва-

ешь у себя дезертира. Я доносчику объяснил, что такой человек, как

ты, роту дезертиров может укрывать, и ему ничего не будет. Но этот

тип может к другим сунуться. Неизвестно, как дело обернется». В

тот же день Александр увез Костю к себе на дачу. Опять стали ис-

кать Косте пристанище. Нашли у наших друзей (тоже по собачьим

делам) в Храпунове.

Вообще, занимаясь собаками, обрастаешь знакомствами, приоб-

ретаешь друзей. Я собак лечу и дрессирую, по общественной линии.

Татьяна кинологический судья-эксперт. Да еще председатель городс-

кого клуба собаководства, тоже на общественных началах. В те годы

народная инициатива проявлялась во многих областях жизни. Потом,

с изменением политического климата, инициатива сошла на нет. И

коммерциализация многое подпортила.

К 1993 году и неразбериха в стране усилилась, и амнистия де-

зертирам вышла. Константин заявился в свою часть. Его встретили

чуть ли не с распростертыми объятиями. Ушел без автомата, ни-

чего не украл, никого не прикончил. Хоть награждай! Поставили

отметку в военном билете и отправили восвояси. Так Константин

снова зажил в своем доме в Покрове. А с родителями его мы под-

ружились.

Я не единожды убеждался, сколь многое в России зависит от ре-

жима. Изменяется политическая обстановка, и люди меняются. Вер-

нее, основное в человеке остается прежним. Но проявляются скрытые

до поры свойства. И хорошие, и плохие.

Мы еще жили в коммуналке, когда соседи накатали на нас очеред-

ную жалобу. Очень им наша собака не нравилась. Есть такие люди,

ненавидящие собак. Хотя Джон поводов не давал. Соседи вздорные,

склочные, с претензиями и явным антисемитским душком. Я поста-

вил их на место. Вот они и выбрали собаку мишенью для жалоб.

Прихожу разбираться в городской ОВД и попадаю к знакомому Б.

Я еще его собаку лечил. Б. засунул жалобу подальше, поговорили о со-

баках. «Да, подожди,– говорит, – не уходи. Меня тут просили тебя на

минутку задержать. Сейчас приду». Возвращается с Рацыгиным, сле-

дователем по первому моему делу. Поздоровались.

– Кирилл, ты уж прости меня за прошлое. Сам понимаешь, я ведь

по службе.

221

– Ладно, Валера, я зла не держу.

– При нашей последней встрече мне показалось иначе.

– Ну, и время было другое, и настроение другое.

Поговорили и распрощались. И менты люди, только работа их

портит.

Еще одна иллюстрация. Занятная история произошла в 1993 (?)

году. На хлебозаводе работал хамоватый грузчик, косил на сдвинуто-

го. Мол, ему все по…, у него и справка есть. Как-то раз попробовал

передо мной получить деньги в кассе без очереди. Я его осадил. Он с

угрозами.

– Пойдем, разберемся!

– Заходи в котельную, разберемся!

Парень всё же не дурак, в котельную не поперся, но злобу зата-

ил. Вот привозит соль в котельную, разгружает в ящик. Я ему делаю

замечание, соль надо из мешков высыпать, а не так бросать. Он на

меня с матом, я на него. Тут этот весьма здоровый парень хватает-

ся за подвернувшуюся железную трубу. Раз так, выхватываю нож. Я

не хотел его убивать. Лишь немного порезал, скорее поцарапал. Вся

придурь с грузчика моментально соскочила: бледный, выбежал из

котельной. Работаю себе спокойно дальше. Заявляется в котельную

опять грузчик с тремя парнями. Манеры у них блатные. Ставят ульти-

матум: заплатить за нанесенный ущерб, иначе плохо будет. Через три

дня обещались зайти.

Типы эти явно с рынка, что рядом с котельной. Грузчик часто

на рынке трется, и больно быстро они заявились. Деньги за кровь –

не по понятиям. Следовало вооружиться. Вечером рассказал исто-

рию Татьяне. Она в панике, но я настаиваю – никому ни слова. Да

разве женщина послушается! Тайком позвонила Володе А. У него

немалая должность в милиции. Я еще его собаку лечил. Примчался

Володя.

– Чем помочь?

– Ничем, сам справлюсь.

Володя внимательно на меня посмотрел:

– Ладно. Но когда ты их положишь, позвони. Приедем и вложим

по лому в их коченеющие руки.

На следующий день приехал брат Александр. С бронежилетом и

газовым пистолетом. Ну, это оружие оборонительное. На другой день

222

отправился за оружием наступательным. К Александру Васильевичу

Грачёву. Он охотник, я еще его собаку лечил, лайку. Хорошим псом

был Чук. Александр Васильевич снабдил меня двустволкой 12-го ка-

либра и патронами. Картечь и разрывные пули. Мог бы я еще при-

обрести в одном месте трофейный «вальтер» в хорошем состоянии.

Удобная штука, но две «огнестрельные» статьи в одной жизни – мно-

говато. Как ни важно оружие, информация еще важнее. Следовало вы-

яснить, с кем имею дело. Во-первых, если за ними целая группировка,

противостоять ей трудно будет. Во-вторых, если они городские, мне

предъявить могут: «Почему конфликт на разборки не вынес, а сразу

хлопцев угробил?» Электростальский криминал всегда немного не-

понятный по вхождению в те или иные круги. Позвонил в Москву

Юре, бывалому сидельцу.

– Юра, электростальские сейчас в какой группировке? Или сами

по себе?

– С балашихинскими вместе, а что случилось?

– Тут наезд на меня странный.

– Ничего сам не предпринимай, завтра приеду.

Приехал Юра с полномочиями от Гиви К., вора в законе. Встре-

тились в ресторане с местными авторитетами. Свояк Валентин Зверь

(Зверев), Толик Л., еще несколько человек. Стали выяснять. Пошли

вопросы по пейджингу: «Из наших никто с котельной не конфлик-

товал? С рынка ребята в разборки ни с кем не вступали?». Приеха-

ло еще несколько парней. Вскоре выяснилось: из городской братвы

никто о происшедшем не ведает. «Ну и ладно, – говорю, – благодарю

за хлопоты. Дальше сам разберусь». Мне помощь предлагают. «Нет-

нет, – отказываюсь, – главное, что не наши». Все же ребята настояли

съездить домой к грузчику, адрес его я заранее в заводской конторе

узнал. Толик поднялся в квартиру. Старуха-мать клянется: сына два

дня как дома нет. Юра поехал в Москву, а мы отправились на старое

кладбище. Почтили память похороненной там братвы. Ребята меня

укоряют: «С такими людьми и в таких местах сидел, а о тебе мало

кто знает. И у нас не появляешься». Я объясняю, что за мной чекис-

ты следят, а им такое внимание ни к чему. По дороге домой Толик

спрашивает:

– Ты во сколько лет впервые сел?

– В двадцать пять.

223

– Поздно!

– Лучше поздно, чем никогда!

На прощание дали адрес своего неофициального офиса, пригла-

шали заходить.

От входа в котельную до моего рабочего стола метров десять по

узкому коридору. С такого расстояния картечью ногу отстрелишь,

если надо – и голову. Рядом со столом шкаф КИПиА, в нем двуствол-

ка. Я в бронежилете, за пазухой нож. В столе газовый пистолет. Жду

визитеров, и с пятью справлюсь. Смена проходит, другая, никого нет.

В бронежилете работать очень неудобно, ружье держать в котельной

долго не стоит. А тех залетных отморозков несколько дней искали. И

слухами город наполнился. Понятно, залетные улетели. Через неделю

скомандовал себе «отбой». Возвратил с благодарностью Александру

Васильевичу ружье, брату бронежилет. Газовый пистолет придержал.

А нож всегда при мне.

Пистолет отдал брату при забавных обстоятельствах. Догово-

рился встретиться с Александром в Московском городском суде. Там

как раз слушалась кассация по делу, я принимал участие в защите.

Недавно в суде ввели досмотр сумок и установили рамку детекто-

ра. А я о том не знаю, а в портфеле незарегистрированный газовый

пистолет! Вхожу и вижу неприятную картину. Дергаться поздно, ох-

ранники внимательно наблюдают. По счастью, детектор не работал.

При досмотре взял охранников нахрапом и небольшой уловкой. Всё-

таки есть опыт. В зале заседаний шепчу брату: «Пистолет сейчас

передать?» Удивленный Александр попросил отложить, на улице

удобнее будет.

В «офис» к ребятам я несколько раз заходил. И они раза два к

котельной подъезжали, посоветоваться. А Валентина Зверя, вора в за-

коне, убили. Расстреляли на Горьковском шоссе его машину из авто-

мата. Был слух – ФСБ руку приложила.

Через много лет приехали мы с Татьяной к Саше К. в гости. На

дачу, где он некогда Костю укрывал. Стали вспоминать прошлое.

Александр и рассказал о тех залетных. Кто такие, что натворили. Ока-

зывается, их тогда не только братва, но и милиция искала.

Мне несколько раз приходилось на воле применять оружие. Бог

миловал, никого не убил. Ситуация для бывшего зека типичная. За-

щищать себя надо самому. Не в милицию же обращаться! Таковы

224

зековские правила. Никогда не сидевшие отморозки, шантрапа, бак-

ланьё не ждут отпора. И послать человека им вместо «здрасьте». За

что порой и расплачиваются. А бывшие зеки получают новый срок.

Примеров множество.

В самообороне важны следующие обстоятельства. Во-первых,

оружие не должно подпадать под уголовные статьи. Если у тебя в

котельной обнаружат гладкоствольное ружье, наступает лишь ад-

министративная ответственность. Нарезное оружие означает срок.

Точно так же не надо носить холодное оружие, если оно так может

квалифицироваться. Достаточно обыкновенного складного ножа. При

необходимости им можно нанести серьезный урон врагу. Да что нож,

в умелых руках и авторучка опасна! Нож во многом оружие психоло-

гическое.

Во-вторых, надо иметь полную уверенность в том, что оружие

применишь при необходимости. Иначе твое же оружие выйдет тебе

боком. И уверенный в себе человек меньше рискует подвергнуться

нападению.

В-третьих, оружие всегда надо иметь при себе. Именно когда за-

будешь положить его в карман, подстережет беда. Не стоит себя успо-

каивать, вроде бы только на минуточку выходишь во двор выкинуть

мусор. Кстати, самое опасное место в городе – подъезд дома.

В-четвертых, совершенно необходимо сохранять хладнокровие.

Опасно в стычке терять самообладание. И риск, по возможности, сле-

дует оценивать трезво. Кроме того, вооруженная рука злодейка. Сама

тянется к наиболее уязвимому месту противника: к горлу, к сердцу.

Надо сделать волевое усилие, если не хочешь убивать.

Не только о собственном спокойствии идет речь. Скажем, не-

сколько хулиганов пристают к девушке. Мимо не пройдешь, слово не

останавливает, а ты уже немолод, здоровья не хватает. Да и мало ли

здоровяков забивали ногами! Или трое избивают одного. Тут некогда

разбираться, за что, кто прав, кто нет. Приходилось и в такие драки

вмешиваться. Памятно одно ночное происшествие во дворе чужого

дома. Человек шесть било двоих. Со мною Джон, он живо толпу ра-

зогнал. Хорошая собака очень эффективное оружие. Но не станешь ее

всюду таскать с собой, в карман не положишь. Опытный противник,

тем более несколько вооруженных, и с собакой справятся. Для под-

страховки надо самому иметь оружие.

225

Разумеется, защищая себя и других, рискуешь оказаться под

следствием. Такова цена. В нашем внеправовом государстве власть

склонна расценивать самооборону как преступление. Постоянно вы-

носятся неправосудные приговоры за «превышение необходимых мер

самообороны». Это такой конек власти. Ее рассуждения элементарны:

«Сегодня он защищает себя от обыкновенного бандита, завтра станет

сопротивляться бандиту в форме. Глядишь, скоро и на бандитскую

власть покусится. Привычку защищаться надо истреблять на корню!».

Все эти чиновники, прокуроры, судьи имеют право на персональ-

ное нарезное короткоствольное оружие. Богатые люди имеют телох-

ранителей. Криминал разрешения на оружие ни у кого не спрашивает.

Только обыватель беззащитен. Полиция о его безопасности не беспо-

коится. А часто опаснее самого криминала.

Есть такая игра, задается вопрос: «Какие законы или указы вы

считаете полезными в первую очередь?». Отчего не пофантазиро-

вать? Если бы граждан наделили правом, точнее, не отбирали право

ношения нарезного короткоствольного огнестрельного оружия, очень

скоро мы жили бы в совсем другой стране. Лучшей, чем сейчас. Эк-

сцессы бы случались, всякое лекарство имеет побочное действие. И

все же обстановка оздоровилась бы. И еще, на мой вкус, следует от-

менить сроки давности за преступления против правосудия. Чтобы

никакой неправедный судья, никакой следователь-фальсификатор не

жил спокойно до конца своих дней. А сейчас им что? Каждого успо-

каивает мысль: режим не сегодня падет, срок давности небольшой, к

ответственности не привлекут. Не помешало бы России и нечто вроде

института народных трибунов, с правом вето. Я увлекся – мечтать,

как говорится, не вредно.

На реабилитацию я не подавал. С какой стати? Надо быть пос-

ледовательным. Реабилитация восстанавливает доброе имя челове-

ка. Но надеюсь, я его и не терял. Думаю, порядочные люди никогда

меня преступником не считали. Напротив, преступны власти. Им

бы и надо реабилитироваться. Некогда они положили уйму усилий,

времени и денег на преследование диссидентов. Я, наверное, и за

год столько не заработаю, сколько КГБ тратил за неделю слежки за

мной. А теперь им лень попросту прислать бумагу: «Вы реабилити-

рованы». Грош цена такой бумажонке. Но она хотя бы свидетельс-

твовала о некотором поползновении на справедливость со стороны

226

властей. На некоторую их заинтересованность в ней. Нет, оказыва-

ется, это я их должен о чем-то просить. Писать заявление в про-

куратуру, ту самую, что утверждала мне обвинение. Или тот суд,

что выносил мне приговор, примет решение. И чего ради? Чтобы

получить ничтожную компенсацию, льготы по оплате услуг ЖКХ

и проезда? Чтобы к моей нищенской пенсии сделали крошечную

добавку за учитываемые пять с половиной лет? Да пошли они! И

все эти благополучные судьи и прокуроры, работники спецслужб,

получающие прекрасные зарплаты и пенсии, пользующиеся немыс-

лимыми льготами за преследования честных людей, только презри-

тельно усмехнутся. Оказывается, они меня простили. Нет, стыдно

реабилитироваться в такой стране. Реабилитироваться можно толь-

ко в приличном государстве. Которое само реабилитируется в глазах

порядочных людей.

Впрочем, Татьяне извинения принесли. Еще до путча в 1991 году.

Ее вежливо пригласили на Лубянку, прислали машину. Председатель

КГБ Крючков от имени своей организации принес ей извинения за

доставленные неприятности.

Уже после путча мне звонили из администрации президента Ель-

цина. Выразили надежду на поддержание со мной контактов, возмож-

ное решение личных и общественных вопросов. Сообщили номер

своего телефона. Разумеется, я не звонил.

Работа в котельной шла своим чередом. Семнадцать лет прора-

ботал я в ней. И все годы постоянно судился с администрацией. Из

десятка с лишним процессов проиграл только один, еще до введения

института мировых судей. Все-таки мировые судьи в целом прилич-

нее федеральных. Но и в федеральном суде случаются справедливые

решения. Администрация хлебозавода типичная. Вороватая, безгра-

мотная, нагловатая. Постоянно ущемляющая работников. И даже не

корысти ради, а «для порядку». Ужулит из моей зарплаты невеликую

сумму, потом выплатит по суду, да еще госпошлину заплатит. Опять

ужулит, и опять заплатит. Директор переменил с пяток юристов. Ему

все казалось, будто в юристах дело, а не в нем самом. Идет суд. Вдруг

юрист, молодая женщина, представляющая ответчика (администра-

цию), начинает плакать.

– В чем дело? – спрашивает судья.

– Если я проиграю, меня директор уволит.

227

И мне, и судье девушку жаль. Но не станем же мы этим в процес-

се руководствоваться!

Ко мне постоянно обращались за советами. Я помогал, даже пред-

лагал вести дело в суде. Но народ идти против начальства опасался.

Только незаконно уволенный начальник охраны решился. Терять уже

нечего! Стал его гражданским представителем и выиграл дело в го-

родском суде. В благодарность он поставил бутылку вина. Принял, не

оставлять же его в долгу. Деньги за юридическую помощь, ведение

дел в судах, я никогда не беру. Как и за лечение собак. Еще один раз

коллеге, тоже оператору, в суде помог отменить выговор. Что харак-

терно. Приходят ко мне в котельную то один, то другой. Жалуются на

администрацию, на несправедливости и воровство. Неизменно спра-

шиваю: «В суд пойдешь? Свидетелем будешь?». Никто не решается.

На собрании акционеров все, потупив очи, голосуют за директора.

Один я – против.

Как-то почти единогласно меня выбрали председателем ревизи-

онной комиссии. Администрация, видимо, решила, что такая деятель-

ность мне не по зубам, дискредитирую себя в глазах акционеров. Стал

прежде всего проверять бухгалтерию. Очень скоро их благодушие уле-

тучилось, начали вздрагивать уже при моем появлении. Подумаешь,

бухгалтерский учет, тоже мне высшая математика! Накопал изрядно.

У меня в помощниках главный механик, приличный мужик. А помощ-

ница из планового отдела, так себе. Уличили директора в присвоении

очень приличной суммы. Главный механик совсем разозлился, стал

в Москву ездить, в министерство, еще куда-то. Заставили директора

деньги вернуть. Правда, главного механика все же уволили. Вынесли

ему выговор. Я механику говорю: «Обращайся в суд, помогу». Тот не

стал, инерция страха. И под угрозой второго выговора сам уволился.

Я как раз был в отпуске, уезжал. Приезжаю, нет моего помощника. А

потом ревизионную комиссию выбрали уже в другом составе.

Остановлюсь еще на одной истории. Директор – чеченец. На

собрании акционеров утверждаются пожертвования на благотвори-

тельность. Директор предлагает помочь российским солдатам. А они

как раз в Чечне воюют! Все – «за», я – «против». Ладно, формально

законно, не придерешься. Второе предложение – пожертвовать в из-

бирательный фонд главы города. Объясняю собранию незаконность

такого решения. И почему бы в избирательный фонд американского

228

президента не сделать вклад? Все равно собрание «жертву» главе го-

рода утвердило. Своего рода взятку за преференции хлебозаводу и

откуп от неприятностей. Подал в суд. У меня много знакомых в ре-

дакциях городских газет. Иногда и сам там публикуюсь по городским

темам. Пригласил в суд журналистов. Они от городской администра-

ции, конечно, зависят, но процесс осветить могут, в том числе и мои

доводы. Суд я проиграл. Решение явно неправосудное, но судья тоже

в городе живет… Зато публикация оказалась любопытной.

Директор то пытается на меня наехать, то помириться. Спра-

шивает:

– Как полагаешь, десять процентов от выручки в свою пользу

нормально будет?

– Нормально. И по году срока за каждый процент.

Обижается.

Раз выхожу после работы из проходной. Кто-то окликает: «Ки-

рилл!». Смотрю, две навороченные тачки. Около несколько человек.

Местная братва подкатила. Толик Л. машет рукой. Подошел, поздоро-

вались.

– С чем приехали?

– Понимаешь, ваш директор попросил какие-то дела обсудить.

Что он за человек?

– Так себе.

Тут как раз на пороге проходной появляется директор. Увидел

меня среди братвы и побледнел. Видно подумал, что по его душу раз-

говор серьезный.

Всё-таки он сумел меня сильно разозлить. Обычно я не трачу

нервы по таким пустякам, как администрация. Здесь другой случай.

Привожу свою публикацию в местной газете.

Лада и Рыжий

На территории электростальского хлебозавода № 1 жили две

собаки. Серенькая Лада уже давно, года четыре. Ее отличали само-

стоятельность и веселый нрав. Причин бояться людей у нее не было.

Напротив. Будучи совсем молодой, она попала под машину, сломала

лапу. Шоферы завода приютили собаку в гараже, лечили, кормили.

Скоро Лада снова весело бегала по двору.

229

Рыжий был недоверчив. Видимо, люди когда-то сильно его

обидели, и он держался от них на некотором расстоянии. Мудрый

пес… Протянешь руку – пятится. Но и с ним года за два удалось

подружиться. Бывало, ночью Рыжий заглянет в дверь котельной и

приветливо помашет хвостом: мол, нет ли у вас чего вкусненького?

Дашь, конечно.

Работники завода старались накормить собак, приветить. Но

и собаки платили добром, ночью сторожили территорию, подавали

голос на радость охране.

Лада два раза приносила щенков. Первый помет разобрали по

знакомым. Летом 2003 года появились новые щенки. Их яркий окрас

не оставлял сомнения – папаша Рыжий. Среди зданий, асфальта,

железа веселое семейство радовало глаз. Лада, заботливая мать,

щенков опекала. Неожиданно сильные отцовские чувства проявил

Рыжий. Очень меня удивив, у псов такое поведение редкость.

В сентябре ночами стало холодно. Как-то впустил щенков

погреться. Они расположились на коврике у входа и, разморенные

теплом, сладко заснули. Несколько раз появлялась Лада и, удос-

товерившись, что все в порядке, убегала по своим делам. Заглянул

пару раз и Рыжий. Пошел дождь, и я дверь котельной закрыл. Под

утро дверь открыл и вижу: у входа, весь мокрый, лежит Рыжий.

Он так и провел несколько часов под дождем. Встал, отряхнулся,

взглянул на щенков и, кажется, пересчитал. Потом спокойно уда-

лился.

Неизвестно, чем помешали собаки администрации. Впрочем, слу-

чай обычный: когда в стране ли, на предприятии ли дела идут плохо,

начальство начинает имитировать деятельность. Неспособное ре-

шать действительно важные проблемы, занимается наведением ме-

лочного порядка. Директор завода распорядился от собак избавить-

ся. Конечно, можно было их отловить и сдать в приют или содер-

жать в вольерах при вахте. Но избрали самый простой и варварский

способ – устроили бойню.

Днем 10 октября в ворота завода въехала машина, из нее высы-

пали люди с ружьями. Движимая безошибочным материнским ин-

стинктом, Лада увела двух щенков в котельную. Потом бросилась

спасать остальных. Но не успела, четверых «всех поклали в мешок».

Затем люди с ружьями погнались за собаками…

Меня не было тогда на работе. Но и на следующий день работ-

ницу, с побледневшем лицом рассказывавшую мне о происшедшем,

трясло мелкой дрожью. А одному из инженеров, очевидцу расправы,

стало дурно. Наверное, не только ему одному…

Ночью плакал дождь. Солнечным утром, придя на работу, я уви-

дел в центре двора на асфальте следы крови и клочки мяса. Здесь

убили Ладу. Где погиб Рыжий, я не знаю.

Конечно, всё происшедшее было не только жестоким обраще-

нием с животными, но и жестоким обращением с людьми. Впрочем,

одно с другим связано. Существует закономерность: чем больше

жестокости в обществе, тем оно беднее. Неудивительно, что пред-

приятие разваливается, разоряется, заработки уменьшаются, ра-

ботники с завода уходят.

Жалко собак. Но они порадовались миру, служили человеку, вос-

питывали щенков. Прожили честные жизни. Могут ли то же самое

сказать о себе люди?

Директор очень обиделся:

– Ты меня перед всем городом ославил!

– Поделом тебе за собак!

Отправил я заявление в милицию с требованием возбудить ад-

министративное дело по факту незаконной стрельбы в черте города.

Милиция отказала. Обжаловал решение милиции в суде. Суд жалобу

удовлетворил. Но пока суд да дело, прошло два месяца, срок для воз-

буждения административного производства истек. Удобная увертка,

не правда ли?

У директора и связи в городе, и верные помощники на заводе.

Инженер по труду разрабатывает схемы оплаты рабочим. Она же в

профкоме. Она же председатель комиссии по трудовым спорам. Зна-

комое разделение властей, не правда ли?

Для понимания положения в стране вовсе не обязателен глобаль-

ный подход. Достаточно вглядеться в типичные заводские порядки.

Обычный российский заводик в обычном городе дает хорошее пред-

ставление о структуре и общества, и власти.

231

Глава 8

ОТСИДЕНТ

Постепенно у меня сложилась некоторая репутация в глазах го-

родских судей. Я знаком с основами права, но не считаю себя боль-

шим знатоком законов. Зато, надеюсь, неплохо разбираюсь в безза-

конии. Имею определенные преимущества перед адвокатом. Не пос-

тесняюсь обжаловать незаконные действия следователя. Точно так

же, если судья вынесет заведомо неправосудное решение (приговор,

постановление, определение), потребую привлечь его к уголовной от-

ветственности. Адвокат же – член корпорации, он во многом зависит

от судейского корпуса и, опосредованно, от прокуратуры. Начни он

себя вести подобным образом, очень скоро станет проигрывать все

дела подряд. Растеряет в городе клиентуру и протянет с голода ноги.

Мое преимущество в независимости. Кроме того, стараюсь каждое

дело, уж если за него берусь, сопровождать публикациями и, при не-

обходимости, правозащитными кампаниями.

Развлекался я и в московских судах. Например, вместе с Алексан-

дром Годлевским пытались засудить Ельцина за ввод войск в Чечню.

Если соответствующий приказ был, то он незаконен (тогда). Если же

войска сражались без приказа Верховного главнокомандующего, то

это законности происшедшему не добавляет. Суды начисто отказа-

лись дело рассматривать, во всех инстанциях. Каждое решение суда

мы обжаловали, в том числе и в прокуратуре, как заведомо непра-

восудное. Каждое действие и бездействие прокуратуры обжаловали

в судах. Дошло до смешного, пришлось требовать от Генерального

прокурора привлечь к ответственности Генерального прокурора. От-

чет об эксперименте над российским правосудием опубликовали в

журнале «Континент».

Другое памятное дело. В рассказе о нем воспользуюсь фрагмен-

тами своих давних публикаций «Судите их по судам их» и «О духе

беззакония» в журнале «Индекс».

232

У меня, как и у каждого завсегдатая судов в качестве обвиняемо-

го, заявителя, истца, защитника, представителя, есть со вкусом по-

добранная коллекция. Коллекция заведомо неправосудных решений

(приговоров, определений, постановлений). Есть в ней и свой шедевр.

В котором сочетаются громкость события, серьезность предмета и

глубина неправосудности. Не могу не поддаться искушению и пох-

вастаюсь шедевром.

В октябре 2002 года террористы захватили заложников в теат-

ральном центре на Дубровке. Тогда еще наивные, они полагали, что

этим чего-то можно добиться. Ведь какова логика в подобных дейс-

твиях террористов? Мы захватываем граждан государства в плен и

предъявляем к власти некоторые требования. При их неисполнении

начинаем убивать заложников. Власть, ответственная перед избирате-

лями, дорожащая жизнями граждан и своей репутацией, идет на ус-

тупки. Или хотя бы вступает в переговоры. Так в нормальной стране,

но не в нашей. Российские власти мысленно отвечают террористам:

«Станете убивать заложников? Не извольте беспокоиться! Да мы их

сами уничтожим! Нам главное до вас добраться». Что и продемонс-

трировали на практике. В ходе «блестящей» операции спецслужбы

уничтожили террористов и заодно часть заложников. Умертвив пос-

ледних газом и отсутствием должной медицинской помощи. В ходе

операции террористов застрелили в состоянии сна, когда они не мог-

ли оказать сопротивления.

За столь доблестный подвиг спецслужбы не остались без много-

численных наград. Власти же, естественно, попытались заслужить с

помощью сервильных СМИ имидж непримиримых и квалифициро-

ванных борцов с терроризмом. Имидж немного подпортили немного-

численные, отчасти еще независимые, средства информации и немно-

гочисленные, отчасти еще активные, граждане. После же во многом

схожих событий в Беслане террористы, надо думать, несколько «по-

умнели», перейдя к прямым диверсиям-убийствам.

Как квалифицировать операцию спецслужб в событиях «Норд-

Оста»? В сущности, как умышленное причинение смерти, то есть

убийство двух или более лиц, совершенное группой лиц по предва-

рительному сговору (ч. 2 ст. 105 УК РФ). Но доказать умышленность,

то есть осознание спецслужбами неминуемых последствий их дейс-

твий… Пришлось ограничиться более легкими статьями.

233

В прокуратуру Москвы отправил два заявления о преступлениях.

Первое с просьбой возбудить уголовное дело по фактам причинения

смерти по неосторожности, а также причинения тяжкого и средней

тяжести вреда здоровью – вследствие ненадлежащего исполнения ли-

цом своих профессиональных обязанностей.

Второе заявление содержало требование возбудить уголовное

дело по факту убийств, совершенных при превышении мер, необхо-

димых для задержания лица, совершившего преступление. От сле-

дователя Кальчука пришла бумажка (не постановление!) с отпиской.

Мол, сообщения мои проверят в ходе расследования возбужденного

уголовного дела по факту совершения террористического акта. Яв-

ное нарушение УПК! Обжаловал бездействие следователя в Замоск-

ворецком суде Москвы. Статья 125 УПК прямо говорит, что отказ от

возбуждения уголовного дела, бездействие следователя, его незакон-

ные действия, можно обжаловать в суде. На слушание по моей жалобе

пригласил корреспондентов. Никто не пришел. Судья Васина вынес-

ла заведомо неправосудное постановление, оставляющее жалобу без

удовлетворения. Якобы рассматривать ее в порядке применения УПК

суд не может.

Счастлив тот из наших современников, кто ни разу не ходил в суд.

Для неподготовленной души такой поход может обернуться глубоким

потрясением. Прямо земля уходит из-под ног, рушится мироздание. Го-

ворят – есть ложь, наглая ложь и статистика. Но статистики хотя бы не

пытаются опровергнуть таблицу умножения. Ловко приспосабливая ее

под свои нужды. Есть нечто превосходящее статистику – толкование

судьями законов. Даже не толкование, а полное игнорирование, подме-

на текста и смысла закона по своему усмотрению. Допустим, в законе

ясно написано: дважды два равняется четырем. А в судебном решении

говорится: поскольку в законе дважды два пять… Возмущенный, вы

стучитесь в кассационную инстанцию, потрясая таблицей умножения,

то бишь текстом закона. Высокая инстанция высокомерно отвечает: ос-

нований для пересмотра решения нет.

Российскую Фемиду следует изображать не столько с повязкой на

глазах, сколько с затычками в ушах. Типичная картина: вы ссылаетесь

на ясно выраженное, не подлежащее произвольному толкованию по-

ложение закона. Ни суд, ни прокуратура с вами и не спорят. Просто де-

лают вид, что ни положений закона, ни ваших доводов не существует.

234

Правда, судья Васина, чего-то застеснявшись, добавила в поста-

новлении, что я могу действия и бездействие работников прокуратуры

Москвы обжаловать в рамках гражданского судопроизводства. Естес-

твенно, постановление Васиной обжаловал в кассационном порядке в

Мосгорсуде, безрезультатно. Кроме того, последовал «совету» Васи-

ной и, прикинувшись идиотом, обратился в Электростальский городс-

кой суд, по месту жительства. Дабы обжаловать действия следователя

в соответствии с рекомендованным судьей законом «Об обжаловании

действий должностных лиц» в порядке применения главы 25 ГПК.

Наверное, в «родном» горсуде очень удивились и забеспокоились о

моем здоровье. Естественно, Электростальский суд рассматривать

жалобу отказался, совершенно обоснованно. Поскольку, как указано

в постановлении об отказе, жалоба на действия и бездействие следо-

вателя не может быть принята и рассмотрена в порядке гражданского

судопроизводства. Но должна рассматриваться в порядке применения

статьи 125 УПК. Разумеется, в Московский областной суд отправи-

лась частная жалоба на определение Электростальского городского

суда (через него же). Интрига обнаружилась и, надо полагать, о моем

здоровье в городском суде беспокоиться перестали. А частная жалоба,

естественно, обоснованно осталась в областном суде без удовлетво-

рения.

Итак, в конечном итоге у меня на руках два противоречащих друг

другу решения первых инстанций (гражданской и уголовной). И под-

тверждающие выводы первых инстанций решения соответствующих

вторых инстанций. На специальной полке среди прочих дел пылится

у меня это юридическое чудо.

Несостоятельность российской судебной системы очевидна всем.

Сижу в уголовном процессе в качестве защитника. Рядом адвокат, на-

против прокурор. Мирно беседуем до прихода судьи. Высказываю

мысль: «Правосудные решения, конечно, случаются, но правосудие

как система – отсутствует». Прокурор соглашается!

В неправовом государстве невозможна эффективная экономика,

да и вообще ничего толкового. Пусть простится мне высказывание

такой банальной, то есть уставшей истины. А она очень устала. Ниг-

де не издеваются над истиной так, как в российском суде. Разумеет-

ся, и над людьми тоже. Среди всех безобразий, творимых властью,

безобразный суд занимает центральное место. Это главное убежище

235

власти. Фальсификация в суде – краеугольный камень всех прочих

фальсификаций. Нечестные выборы, поддельный парламент, ненас-

тоящая медицина, дутая экономика… Пытки в милиции, устранение

неугодных, дедовщина в армии, рейдерские захваты… Всё, всё в ко-

нечном итоге обеспечивается неправедным судом.

А статья 125 в России так и не заработала, приказала долго жить.

Со святыми УПК! Я бы обогатился, отправляя жалобы по многим де-

лам в Страсбургский суд. Нужды нет. Ну получишь лет через шесть-

десять компенсацию. Так не ради же денег стараешься. А решение

ЕСПЧ не касается существа вопроса, не обязывает пересмотреть

дело. И даже если обязывает, не станет выполняться российскими

судами. В общем, Страсбургский суд есть некий денежный налог на

российскую Фемиду, на беззаконие. Забавная ситуация.

С десяток раз я был защитником в уголовных делах. В большинс-

тве из них содержалась политическая подоплека. Я не подменял адво-

катов, но дополнял их работу. К тому же о политической стороне дела

мне высказываться удобнее и приятней. Два раза судился с админис-

трацией «Матросской тишины». Приходишь в СИЗО к своему подза-

щитному, а у тебя требуют разрешение на свидание от следователя.

Никакими законами такое разрешение не предусмотрено. Пренеб-

регая мелкими сошками спецчасти, я заявлялся к начальнику СИЗО

Прокопенко и получал отказ уже от него. Честно предупреждая, что

ему придется встретиться со мной в Электростальском суде. Потом

получал нужную (ненужную!) бумагу от следователя и снова приез-

жал в СИЗО. Не страдать же подзащитному!

В первый раз Прокопенко явился на суд в Электросталь бодрым.

Ссылался на подзаконный акт – приказ МВД. Я ссылался на Консти-

туцию, УПК и федеральный закон. Суд признал действия начальника

СИЗО незаконными. Кассационная инстанция оставила решение без

изменения. Но поступила надзорная жалоба от заместителя прокуро-

ра Московской области. Того самого, которого через несколько лет

арестовали по скандальному делу об игорном бизнесе. Дело пере-

смотрели, теперь уже не в мою пользу. Так у нас в судах соблюдается

иерархия законов – ментовская инструкция оказывается всех сильней

в конечном итоге. Заявился я к Прокопенко и в другой раз. Он взмо-

лился: «Поймите, я рад бы допустить вас к подзащитному без всякого

разрешения от следователя. Не могу, правила не позволяют. Ездить

236

к вам в город – только напрасно время терять». Все же приехать его

заместителю в Электросталь разок пришлось.

В СИЗО «Матросская тишина» перед окошком спецчасти ви-

село (наверное, и до сих пор висит) любопытное объявление. «Для

сведения следователей. По указанию прокуратуры г. Москвы, арес-

тованные, в отношении которых не поступили в следственный изо-

лятор уведомления о продлении сроков содержания под стражей, на

допрос и проведение следственных действий выдаваться не будут.

Администрация». Тут несколько интересных моментов. Во-первых,

если санкция не продлена, арестованный должен быть освобожден.

Иначе происходящее должно квалифицироваться как незаконное со-

держание под стражей и влечет уголовную ответственность. Во-вто-

рых, такое уголовное дело против администрации должна возбуждать

прокуратура. Которая как раз и потакает беззаконию. Наконец, слово

«выдаваться» очень точно характеризует отношение к заключенным

как к некому государственному имуществу. Что хорошо иллюстри-

руется следующей повсеместной практикой. Выше уже говорилось,

для свидания с подзащитным от защитника требуют письменное

разрешение от следователя (не предусмотренное никакими закона-

ми). В нарушение конституционного права на защиту. Допустим, за-

щитник разрешение получил. Мог бы и не получить, ведь порядок

и основания для получения разрешения нигде не прописаны! Если

кто-то полагает препятствия для защиты исчерпанными, то глубоко

заблуждается. Предварительное следствие закончено, обвиняемый и

защитник познакомились со всеми материалами дела, дело переда-

но в суд. Если защитник, продолжая себя таковым считать, придет на

свидание к подзащитному, то ему скажут: «Обвиняемый числится за

судом. Принесите разрешение на свидание от судьи». Что это требо-

вание абсолютно незаконно, очевидно – нарушается право обвиняе-

мого на защиту. Можно подумать, будто перевозка бумаг из одного

учреждения в другое аннулирует обязанности и полномочия защиты!

Но такие требования только на первый взгляд кажутся абсурдными.

Логика проста: арестованный рассматривается как некое государс-

твенное имущество. Тюрьма – камера хранения этого имущества, тю-

ремщики – кладовщики. А распоряжаются имуществом временные

владельцы – сначала следствие, потом суд. С какой стати имущество

будет выдаваться без разрешения очередного хозяина? Рассматривать

237

заключенного как наделенного правами человека в голову правоох-

ранителям не приходит. Поэтому в подобной ситуации защитники в

следственный изолятор не спешат. Они знают: в работе наступил в

лучшем случае двухнедельный перерыв. Пока дело окажется в суде,

пока будет назначен судья по рассматриваемому делу… Тот самый су-

дья, с разрешения которого только и можно попасть к подзащитному.

Тот самый судья, который еще до суда потворствует нарушению прав

обвиняемого.

Многие годы я поддерживал связь с заключенными в разных кон-

цах страны. С одними просто веду переписку. Другие просят помочь

юридическим советом, составить нужную бумагу. По делам третьих

шлю запросы в разные инстанции, пытаюсь инициировать обще-

ственные кампании, публикую статьи. Скучать некогда!

Некоторые дела совершенно удивительные. Например, у Николая

Заярнова. В суде в качестве свидетеля допросили его следователя. Ход

очень остроумный – опираться на свидетельские показания лица, пря-

мо заинтересованного в исходе процесса. Следователь поясняет суду

в числе прочего, что Заярнов и его подельники содержались в СИЗО в

одно время. И тем самым «имели реальную возможность согласовать

свои показания». Судья в приговоре пишет, что показания обвиняе-

мых «в судебном заседании объясняются именно этим обстоятель-

ством». И никаких доказательств. То есть обвинительный приговор

основан на предположении! Что абсолютно недопустимо! И потом:

обвиняемые содержались в СИЗО одновременно, но ведь не вместе.

Казалось бы, подозреваемых задерживают и помещают в изоля-

тор в целях их изоляции друг от друга и от общества. Дабы не могли

влиять на ход расследования. Но по логике следствия и суда именно

это и является уликой. Оказывается, арест и тюрьма несомненно вре-

дят расследованию, служат сговору обвиняемых. Если гуляете на сво-

боде, всё хорошо. А сажаем в изолятор, чтобы были виновны, тюрьмы

для того и строятся!

С Заярновым пришлось повозиться. Сначала разыскивал его в

московских изоляторах. Потом вел долгую переписку с ним, сидя-

щим в Сибири. Исписал гору бумаг в разные инстанции. Делал пуб-

ликации. Отсидев срок, Николай заявился в Электросталь. Сам он из

Норильска. При освобождении дали ему направление в красноярский

центр. В центре снабдить билетом на пароход могут. Но до Нориль-

238

ска с осени до весны (сибирских!) только самолетом можно долететь!

Проехав пол-Евразии зайцем на поездах и электричках, Николай доб-

рался до меня. С туберкулезом. Пожил несколько дней у меня дома.

Потом пристроил его в «родной» противотуберкулезный диспансер.

Благо тамошние врачи меня помнили, а времена изменились. Стал ис-

кать деньги для его отправки на родину. Авиабилет дорогой, по край-

ней мере для оператора котельной. Толкнулся в несколько правоза-

щитных организаций. Без толку! Наконец субсидировал полет Алек-

сандр Майсурян из ДС (Демократического союза). Я еще был у него

когда-то защитником. А сам Александр работал в руководстве про-

цветающего издательства. Все-таки Николай улетел в свой Норильск.

Приходилось иногда ездить и подальше, чем в Москву. Берешь

день или два за свой счет, и в дорогу. Поскольку работа посменная,

дня три еще добавляется до выхода на работу.

Летал два раза в Дагестан по делам Александра Гисцева. Был у

него защитником. Ездил в Архангельск. Там произошла страшная ис-

тория. При ограблении квартиры убили двух детей. Обвинили в пре-

ступлении трех совершенно не причастных к нему молодых людей.

Ментам так проще – по сфабрикованным доказательствам выхватить

первых попавшихся. Двух ребят приговорили к смертной казни, од-

ного к 15 годам заключения. За обвиняемых вступилась обществен-

ность. Дело несколько раз пересматривалось. Был защитником у од-

ного из обвиняемых при кассационном разбирательстве в Верховном

Суде. Написал несколько статей. Наконец, после шести лет пребыва-

ния в следственном изоляторе, ребят освободили. За недоказаннос-

тью обвинения.

В те годы меня не раз приглашали поучаствовать в правозащит-

ных инспекциях. Собираются несколько журналистов и правозащит-

ников, отправляются в дорогу. Так мы посетили зоны общего режима

в Можайске и Вельске Архангельской области. С Геннадием Жаво-

ронковым ездили в составе группы в Мордовию и Кострому. После

каждой поездки публиковал статьи.

В частном порядке два раза ездил в Архангельскую область. Там

в лагере сидел Володя Аверин, мой бывший односемейник по Углич-

ской зоне. В первый раз получил краткосрочное свидание с ним. А

еще до свидания через одного прапорщика послал ему грев. До это-

го как-то отправил почтовой посылкой вещи, в том числе и тапочки

239

с зашитыми в них деньгами. Во второй раз свидания не дали, лишь

помахал рукой издалека. Наконец Володя откинулся, и встретились

мы на Ярославском вокзале. Проводил Володю на Брянский вокзал, и

отправился он к себе в Брест.

Все же, в основном, ездил я в Москву. В конце восьмидесятых

появилось множество политических объединений, групп, кружков. Я

наведывался в заседания семинара «Демократия и гуманизм». Мото-

ром предприятия была Валерия Новодворская. В первый же вечер она

мне заявила: «А не пора ли начинать кампанию за изменение Консти-

туции?». Я ответствовал классически: «При виде исправной амуни-

ции, сколь презренны все конституции». И в свою очередь спросил:

«А не пора ли нам начинать широкую кампанию за освобождение

политзаключенных?». Заседания семинара шли своим чередом, коли-

чество участников росло, образовалось активное ядро. Стали поду-

мывать о создании политической партии «Демократический союз».

Но образовалась и небольшая «Инициативная группа по проведению

демонстраций в защиту политических заключенных». На семинаре

Новодворская тянет в свою сторону, напирает на политические ло-

зунги. Я тяну в свою сторону, напираю на защиту политзаключен-

ных. Валерия предлагает на предстоящей демонстрации лозунги типа

«Партократия не демократия!», «Да здравствует многопартийность!»

Ну пусть здравствует... Я предлагаю «Свободу политзаключенным!».

На демонстрации несколько плакатов в защиту политзаключенных

растворяются в десятках плакатов с политическими требованиями.

Постоял я и у истоков «Демократического союза». Постоял и ото-

шел. Роль пропагандиста мне чужда. Готов высказать свое мнение

при необходимости. Но навязываться, агитировать… Возможно, про-

явил ненужное чистоплюйство, следовало убеждать членов семинара,

а потом и ДС в своей точке зрения.

Помните наивные надежды многих в конце восьмидесятых? Буд-

то рынок, многопартийность, свобода слова сами всё расставят по

своим местам. Расставили… Сугубо политические институты в Рос-

сии не затрагивают чего-то очень существенного, обрекая тем самым

страну на воспроизводство надоевшей картины. Всесилия испол-

нительной власти, беззакония, массовых нарушений прав человека.

Хорошие политические институты нужны. Свободный рынок, мно-

гопартийность, свобода слова – вещи замечательные. Но почему-то

240

рынок скукоживается, многопартийность превращается в фарс, слов

становится больше, а свободы меньше.

Казалось бы, всё как у людей. Президент, парламент, главы ад-

министраций. Есть Конституция, политические партии, акционерные

общества, частная собственность, профсоюзы и… правозащитные ор-

ганизации. И всё фикция в основном, сплошные вывески. В сущнос-

ти, мы имеем лишь чертежи демократического правового государс-

тва. Чертежи необходимы, спора нет. Но смешно ожидать, что поедет

нарисованный автомобиль. Как реальный автомобиль воплощается в

механических конструкциях, так и реальная демократия воплощается

в правовых механизмах, системе гарантий соблюдения прав человека.

Можно привести в объяснение ситуации многие объективные и

субъективные причины. Но хочется выделить главное: политическая

деятельность, не наполненная правозащитным содержанием, не дает

желаемых результатов. Права человека должны становиться факто-

ром политики. Хотя бы в деятельности оппозиции. И защита прав че-

ловека, не ориентированная на политическое противостояние власти,

по большому счету тоже бесплодна. Помощь конкретному человеку

– дело достойное. Но ложкой моря не вычерпать. В конце концов доб-

росовестный политик занимается разграничением прав граждан, их

интересов, защитой и того, и другого. Добросовестный правозащит-

ник озабочен не только защитой прав человека и самого человека, но

и устранением причин нарушений права. Пускай политическая и пра-

возащитная деятельность не тождественны, но они сестры-подруги.

Их противостояние в головах оппозиционеров, отчуждение на прак-

тике – досадное явление.

Пути мои с ДС разошлись. Хотя и продолжал с ДС сотрудничать.

Бывал защитником у некоторых членов партии. Многие дээсовцы

участвовали в правозащитных кампаниях. А с Валерией мы поссори-

лись. Она опубликовала статью «Чем отличается политическая борь-

ба от правозащитной деятельности». Я ответил в «Экспресс-Хрони-

ке» статьей «Политическое опьянение». Новодворская обиделась за

ДС и его курс. Потом по своему обыкновению стала выяснять отно-

шения в переписке. И тут уже обиделась за себя. Безосновательно,

как полагаю. Еще добавилась история с расколом ДС. Валерия бездо-

казательно обвинила Александра Элиовича и Андрея Грязнова в со-

трудничестве с КГБ. Наверное, истинной подоплекой раскола явилась

241

поддержка Новодворской Ельцина с его реформаторами. Даже первая

чеченская война не остановила ее! Элиович и Грязнов обратились к

моему отцу и ко мне с просьбой – организовать разбирательство в

представительном третейском суде. Валерия на суд не пришла, и он

преобразовался в комиссию. Которая рассмотрела заявление и пос-

ле многочасовых дебатов приняла решение: обвинения в хищении,

выдвигаемые группой Новодворской, необоснованны, обвинения в

адрес А. Грязнова и А. Элиовича в сотрудничестве с КГБ не имеют

под собой фактического основания и морально предосудительны.

Уставом ДС раздел имущества не предусмотрен, и конфликт, таким

образом, может быть решен только по соглашению сторон. Решение

подписали Александр Лавут (председательствующий), Татьяна Ве-

ликанова, Алексей Мясников, Виктор Орехов, Кирилл Подрабинек,

Пинхос Подрабинек.

С годами страсти улеглись. Встречаясь с Новодворской, мы мир-

но беседовали. Я считал все разговоры (и власти, и оппозиционеров)

о гласности и демократических реформах никчемными, пока в стране

есть политзаключенные. Если общество не готово вступиться за по-

литзеков, какой толк от всех преобразований! На митингах и демонс-

трациях неизменно выступал за освобождение политзаключенных.

Или держал соответствующий плакат. Проводил одиночные пикеты.

Писал статьи. Иногда проходили и малочисленные митинги в защиту

политзеков. Раза два-три отсиживал по пятнадцать суток админист-

ративного ареста. В спецприемнике «Северный» – хорошо известном

для тогдашней оппозиции, в основном дээсовской. Приятно встре-

титься в таком месте с бывшими политзеками. То сижу в одной каме-

ре с Юрием Денисовым. То за стенкой Михаил Ривкин. То напротив

по коридору Валерия Новодворская.

Помню одну акцию. Зима, вечер, темно. Мы с Александром (к

сожалению, забыл его фамилию) обложили здание Комитета на Лу-

бянке с двух сторон. Стоим у самых стен с плакатами «Свободу по-

литзаключенным!». Мимо идут прохожие, останавливаются, вступа-

ют в разговоры. Минут через десять нас задержали, отвезли в ОВД,

рассадили по разным кабинетам. Менты и гэбэшники начинают раз-

бирательство. И перепутали наши паспорта! Обычно я не вступаю в

такие беседы. На этот раз решил позабавиться. Меня упорно назы-

вают Александром. Я не возражаю, валяю дурака. Наконец надоело.

242

«Вы хоть бы фотографию в паспорте посмотрели», – говорю им. Они

встрепенулись, притащили мой паспорт, и с претензиями. Вспомнил

незабвенную фразу Атоса, когда его судейские допрашивают, спутав

с д'Артаньяном.

– Что же вы раньше не сказали, что вы не Александр?

– Вам, наверное, виднее. Кроме того, я могу и ошибаться.

Потом эти молодчики решили провести полицейскую съемку.

Втихаря из коридора. Я бросился к оператору, складным ножом по-

пытался разбить объектив. Оператор удрал. Нож у меня отобрали.

До сих пор сожалею, такой удобный и красивый. Некоторое время

спустя показывали телевизионный фильм. О нехороших людях анти-

советчиках, в основном дээсовцах. Есть в нем и такой эпизод. Меня

представляют зрителям со спины. Затем я оборачиваюсь, надвигаюсь

на камеру, и затемнение. Голос комментатора: «Дальнейшее общение

становится небезопасным».

Уже поздно ночью повезли в «Северный». Менты толком дороги

не знают, проскочили нужный поворот. Я никуда не тороплюсь. Удоб-

ная легковушка, тепло. Машина блуждает по ночным пригородам. На-

конец менты взмолились, попросили указать верный путь. Сжалился

над ними. Как завсегдатай «Северного» довез их до места своего на-

значения.

Последние известные нам политзаключенные освободились в на-

чале 1992 года. Некоторые по приезде пришли на Гоголевский буль-

вар. Бульвар стал местом собрания оппозиционеров. Сюда приходили

встретиться, обсудить дела, поболтать. Кроме «Экспресс-Хроники»,

распространялся и другой самиздат. В некоторых изданиях я участ-

вовал.

Помню день, когда на бульваре появился недавно освободив-

шийся Виктор Орехов. Ранее Ася Лащивер, Владимир Гершуни и я

образовали группу в его защиту. Разыскали его родственников, но те

от контактов уклонялись. Наконец встретились с Виктором. Присутс-

твующие на бульваре обступили его со всех сторон. Виктор, человек

скромный, такому вниманию удивился. Мы хорошо с ним поговори-

ли, вспомнили дела минувшие.

С того же Гоголевского бульвара отец однажды выгнал Звиада

Гамсахурдия, тогда еще не грузинского президента. Отец громко опо-

вестил собравшихся: «Вот бывший политзек, публично покаявшийся

243

перед властью». Звиад с позором удалился. Брат и я временами наез-

жали на него в статьях. Когда Гамсахурдия стал президентом, мне в

Электросталь позвонили из Тбилиси. Некто представился сподвиж-

ником президента. В разговоре прозвучали завуалированные угрозы

в мой адрес. Основное требование – оставить Гамсахурдия в покое.

Предложил собеседник и встретиться в Тбилиси. Я предложил иной

вариант, тоже не без угрозы – встретиться в Электростали.

Виктору Орехову помогли некоторые люди, и он стал владельцем

небольшого пошивочного ателье. Жил спокойно до 1995 года. Пока

по спланированной чекистами провокации вновь не оказался за ре-

шеткой. Прошла весьма мощная кампания в его защиту. Мы проводи-

ли митинги, обращались к отечественной и мировой общественности.

Писали бумаги, статьи, присутствовали в суде. Всякий политзек нуж-

дается в помощи. Но, защищая Виктора Орехова, мы отдавали свой

долг. Долг человеку, пошедшему против своей корпорации и запла-

тившему некогда годами тюрьмы за помощь диссидентам. Взаимная

поддержка диссидентов совершенно естественна. Кто же не помогает

своим? Но Виктор, находясь в стане наших врагов, выступил против

своей организации. Ради чужих ему, в сущности, людей. Противников

того режима, которому он был призван служить по своей должности.

Прекрасно понимая неминуемые последствия, осознанно рискуя сво-

ей свободой, а возможно, и жизнью.

Проходила как-то в Москве конференция, посвященная теме спец-

служб. В числе прочих присутствовали Виктор Орехов и я. А также

Феликс Светов, бывший политзаключенный и писатель. После конфе-

ренции мы решили не расходиться и втроем куда-то отправились. Ка-

жется, к Феликсу Светову. Хорошо выпили. Тут-то я и позволил себе

сравнить Виктора с тем Савлом, который стал Павлом. Пускай иной

масштаб, но суть та же. Поступок Виктора Орехова стал для меня в

свое время нагляднейшим подтверждением правоты диссидентов,

силы их убеждений. Справедливости ради отмечу, что всем троим на

следующий день стало нехорошо. Водка оказалась паленой, несмотря

на дороговизну и затейливость бутылки. Я принял это как наказание

за допущенный пафос речи. Уж не знаю, за что пострадали другие…

По новому обвинению Виктор отсидел немногим более года и ос-

вободился, с желтухой. Стал подумывать об отъезде и дружески со

мной посоветовался. Я понимал его колебания. «Твой отъезд хороший

244

выход, – сказал ему. – Пока чекисты в силе, они тебя в покое не оста-

вят. Мы для них враги. Ты враг вдвойне, продолжат мстить».

Действительно, когда сажали диссидентов, гэбэшники зараба-

тывали себе звезды на погоны. Когда посадили Виктора Орехова, у

многих звездочки с погон полетели. Скоро Виктор с женой Надеждой

уехали в США. Я пристроил оборудование ателье в Покрове. Посели-

лись они в Денвере, штат Колорадо. Виктору нашли какую-то работу

в мастерской. Он очень русский человек, и чужбина ему в тягость.

Несколько лет Виктор и Надежда мне звонили. Потом звонки прекра-

тились. Я забеспокоился. Звоню, шлю письма – безрезультатно. Пред-

принял некоторые шаги по розыску. Пока наконец не догадался. Если

Виктор исчез из поля зрения, на то есть веские основания. Сам объ-

явится, когда сочтет нужным. Действительно, убийство Литвиненко в

Лондоне подтвердило мою версию. Виктору есть чего опасаться.

В 2010 году, кажется, мне позвонила из Москвы переводчица. Ее

временный шеф, журналист французского телевидения, делает фильм

о Викторе Орехове. Не могу ли я помочь, поучаствовать? С готовнос-

тью согласился. Приезжали французы в Электросталь. Вели съемку,

брали интервью, смотрели документы. Даже Волю засняли (собач-

ники поймут мои чувства). Передал с французами памятный презент

для Виктора, сборник своих стихов. Фильм «Диссидент из КГБ» по-

лучился интересным. В числе прочего рассказал французам одну ис-

торию, поведанную мне Виктором. Она очень его характеризует. Речь

идет о первом сроке.

Бывшие работники спецслужб сидят в специальных зонах. (Есть

такая в Нижнем Тагиле, я получал оттуда от Виктора письма во вто-

рой его срок, и сам посылал). Идут по этапу они тоже отдельно от ос-

тального контингента. На какой-то пересылке Виктора повели в баню.

По недосмотру (возможно, и специально) закрыли вместе с особым

режимом. Для «ментов», пускай и бывших, такая встреча ничего хо-

рошего не сулит. Пошли расспросы. Кто, откуда? Виктор объяснил.

– Да ты хотя бы понимаешь, к кому попал?

– Понимаю, к людям.

Кончилось тем, что полосатые не только не тронули Виктора, но

и снабдили его в дорогу теплыми вещами.

1995 год памятен еще одним интересным эпизодом. Отца, бра-

та и меня задержали на Пушкинской площади. Вместе с другими

245

немногочисленными участниками митинга. Привезли в 108-е от-

деление милиции. Нас как людей строптивых посадили отдельно,

в «обезьяннике». Редкая удача: мы не только встретились, но и

просидели ночь втроем, вместе. Присутствовали и другие интерес-

ные особы. Менты провели облаву на Тверской и стали заполнять

обезьянник проститутками. Забили до отказа, яблоку упасть негде.

Шум, крики, теснота. Иные девушки чуть ли не на наших коле-

нях примостились. Видимо, менты решили нам досадить. Глупые

люди… Мы стали очевидцами поборов с проституток. Одни де-

вушки при деньгах, сами откупаются, и их выпускают. Других при-

езжают выручать сутенеры. Делается всё откровенно, без глупых

формальностей. Протоколы, даже если и пишутся, наверняка унич-

тожаются. Утром нас троих выпустили на свежий сентябрьский

воздух. Написал для «Экспесс-Хроники» статью «Милицейская

проституция». О том, как доблестные правоохранители наживают-

ся на проститутках. Пускай и женщинах сомнительной профессии,

но честно зарабатывающих свои деньги. В отличие от молодчиков,

обогащающихся на торговле чужими телами. Тех же сутенеров,

только в погонах. Кто-то из дээсовцев, часто попадающих в 108-е

отделение, подарил ментам номер газеты со статьей. Говорят, они

были в ярости.

Наверное, некоторые из последних двух десятков страниц пока-

жутся скучными. Как сухой отчет о проделанной работе. Зачем пи-

сал? Для оправдания. Все-таки я не сидел сложа руки. И когда сидел,

и когда не сидел.

Занимался я общественными делами в основном по собствен-

ной инициативе. Но к бывшим политзекам проявлялся тогда некото-

рый интерес. Приглашают на мероприятия, обращаются за советом,

поддержкой. Я даже свои малые и редкие гонорары отдавал на об-

щественные нужды. Потом понял: прежняя общность распалась, но-

вая не сложилась. В правозащитную деятельность устремилась но-

вая категория людей. Защищать заключенных стали люди, никогда

не сидевшие. Проблемами военнослужащих озаботились никогда не

служившие. Свободой слова занялись те, кто и строчки не написал в

самиздат. И добро, если б то были люди нового поколения. Просто

не успевшие себя проявить в советские времена. Нет, многие из них

моего возраста, а то и постарше.

246

Появились правозащитные организации, существующие на зару-

бежные гранты. Но обобщенный Запад сделал ставку на людей элас-

тичных, удобных, склонных к сотрудничеству с властью. Конструк-

тивному, как им представляется. Как и в «большой» политике, Запад

сделал ставку на советскую номенклатуру, вчерашних коммунистов и

комсомольцев, срочно превратившихся в демократов. Одна «горбома-

ния» чего стоит! У западных грантодателей свои тараканы в голове.

Они (грантодатели, не тараканы) часто пользуются схемами, не под-

крепленными знанием истинного положения в стране. Какими-ни-

будь стереотипами наподобие курса реформ и демократизации в свое

время. Всё не умещающееся в схемы отсекается. Естественно, гран-

тополучатели склонны давать ту информацию, какую требуют схемы.

Мой отец, Ася Лащивер и я занялись выпуском сборника «При-

говоры по политическим делам в СССР (50 – 80 гг.)». Выпустили

самиздатским способом более десятка серий. Тратили свои деньги,

принимали пожертвования, пользовались технической помощью за-

интересованных лиц. Составили неплохую коллекцию приговоров и

других документальных материалов бывших политзеков. Обратились

за помощью в Фонд Макартуров. Нам отказали. Зато Фонд субсиди-

ровал в то же время издание словаря ненормативной лексики – матер-

ный словарь. Разумеется, решение принимали российские сотрудни-

ки фонда. Всё те же люди…

Правозащитная деятельность стала для многих привлекательной.

Прежнего риска нет. Сотрудники правозащитных организаций полу-

чают зарплату. Ездят в зарубежные командировки. О ком ни спросишь

– или отправляется за границу, или еще не вернулся. Все едут защи-

щать права человека в Страсбург, никто не едет в Магадан! Страсбург,

конечно, приятный город. И собор там замечательный. Повидал, буду-

чи туристом. Один собеседник мне говорит:

– Я никогда не езжу за границу на свои деньги.

– А я всегда езжу на собственные, – отвечаю.

В обоих способах есть свои достоинства.

Приносила такая деятельность многим и некоторую известность:

форумы, конференции, упоминания в прессе, внимание телевидения.

К тому же она усиливается официальным статусом многих подобных

правозащитников. Пребыванием во всяческих советах и палатах при

власти. Той самой, что и является источником нарушений прав че-

247

ловека. Иные правозащитные организации ухитряются, как ласковое

теля, двух маток сосать. И зарубежные гранты получать, и субсидии

от своего государства.

Постепенно личная инициатива вытеснилась корпоративными

интересами правозащитных организаций. С их техническими, фи-

нансовыми, медийными ресурсами. Одновременно девальвирова-

лось само понятие правозащитной деятельности. «Правозащитник»

стало столь же сомнительным обозначением, как и несколько ранее

«демократ».

Я не против правозащитных организаций. Пусть цветут сто цве-

тов! Тем более что наверняка существуют и добросовестные право-

защитные организации. Чем добросовестней, тем менее известны.

Но стараниями фиктивных и неэффективных правозащитников сама

идея защиты прав человека оказалась на периферии общественного

сознания. В глазах публики правозащитная сфера видится декоратив-

ным привеском режима.

Да, можно действовать и в одиночку. Но без общественного вни-

мания к проблеме, без публичного резонанса многого не добьешься.

А с чего бы у публики имелся интерес? Ведь до смешного доходит.

Никогда не сидевшая журналистка представляется в своей газете как

«эксперт по зонам».

Подлинный интерес к прошлому, практике диссидентов, их опы-

ту тоже отсутствует. Проводит именитый московский центр мероп-

риятие. Публичное обсуждение темы: советские диссиденты и сов-

ременная оппозиция, связь поколений. Заметим, не было советских

диссидентов, были антисоветские. Но главное, среди заявленных

докладчиков ни одного диссидента в прошлом, ни одного бывшего

политзаключенного. Их и не пригласили! За всем происходящим так

и сквозит настроение: чтобы вы скорее померли, а мы тогда спокой-

но напишем о вас диссертации. Другой известный московский пра-

возащитный центр проводит конференцию на тему самиздата. Среди

выступающих ученых мужей (и дам) ни одного автора самиздата, ни

одного редактора самиздата.

В девяностых годах приглашения на форумы, конференции, ме-

роприятия прекратились. Нет тебя, и всё. Ну и ладно. Как говорил

Швейк – «вам на нас, нам на вас». Впрочем, для пользы дела я еще

пробовал за чем-то обратиться. Например, один фонд объявил кон-

248

курс региональных правозащитных проектов. Вместе с электросталь-

ским журналистом подали заявку. Нам отказали. Заметил фамилию

Бахмин среди сотрудников фонда. Через несколько лет встретился со

Славой на похоронах Ларисы Богораз. Мимоходом заметил ему, что

обращался безрезультатно в «его» фонд. Слава удивился:

– Что же ты напрямую ко мне не обратился?

– А почему я должен с черного хода заглядывать?

В том-то и беда, что тебя начинают рассматривать как ходатая по

личным делам. Видят в тебе просителя. Если добиваешься известнос-

ти, влиятельности, возможности выдвинуться, прозвучать лишний

раз – так оно и есть. Но мне ничего не надо для себя лично. В моло-

дости естественно желание самоутвердиться. В глазах окружающих и

своих собственных. Но я давно уже переболел этой детской болезнью.

Нет никакого желания что-то доказывать себе и другим. Тюрьма окон-

чательно поставила меня на ноги, отбросила ходунки.

Постепенно осложнились отношения и с прессой. Я никогда не

видел в публицистике источника заработка. К сожалению для одних,

к счастью для других, многие издатели понимают дело именно та-

ким образом. Словно публикациями ты стремишься проникнуть в

сложившийся круг авторов, извлечь материальные и прочие доходы.

По моему разумению, писать статьи следует в двух случаях. Когда

проблема заслуживает общественного внимания, но никто о ней не

говорит. Или, когда никто не скажет так, как ты можешь. Поэтому

пишу достаточно редко и никак не конкурент авторам, публикующим

по две, а то и более статьи в неделю. Зря редакторы меня подозрева-

ют… К тому же пишу медленно. Если не требуется быстрой реакции,

например, отчета о суде. Приятно тему обдумать, взвесить аргумен-

ты, дать тексту отлежаться. Ясное дело, с таким подходом денег на

публицистике не заработаешь. Пускай быстро пишущие авторы не

обижаются. Конечно, они все мастера своего дела и талантливы, мне

ли с ними тягаться…

Регулярно печатался в «Экспресс-Хронике». Издание прекра-

тилось. Опять же у брата Александра печатался в его интернетов-

ской «Прима-ньюс». Издание прекратилось. Печатался в журнале

«Индекс». Там редактором Наум Ним, бывший политзаключенный.

И редактор хороший, и журнал отличный, пускай и с небольшим

кругом читателей. Издание практически прекратилось. Издавна вре-

249

менами печатался в дээсовском безгонорарном «Свободном слове».

Издание пока живо, да мало кто его читает.

Понимаю, мир статьями не переделаешь. Романами и стихами

тоже. Да и вообще ничем. Мир сам любит переделываться. Все же по-

сещает иногда публицистический зуд. Написал политическую сказку

на актуальную тему. Предложил «колючему» интернетовскому жур-

налу. Пришел ответ: «Извините, у нас портфель уже полон». Это в

ежедневнике-то! Ладно, послали меня куда подальше. Им бы за такой

текст в ноги мне кланяться! А они нос воротят. Предложил другому

интернетовскому журналу. Редактора его лет двадцать пять знаю. Он

и заявляет: «Хорошая статья. Но поздно печатать, уже несколько дней

прошло после события». То есть тоже послал, только вежливее. Пос-

кольку в скором времени опубликовал статью Буковского посвящен-

ную событию чуть ли не двухмесячной давности. Оказывается, сроки

давности у нас разные. Понимаю, для редактора Буковский – «о!», я

же – «а…». В общем, не текст важен, а фамилия над текстом. Как же

не появиться раздражению? Да простит читатель его проявление. Что

толку сердиться на прессу?

Странное занятие – публицистика. В этих своих воспоминани-

ях я воспользовался текстами многих десятилетиями накопившихся

у меня статей. Даже не уведомляя о том читателя. Швы незаметны?

Допустим, пишешь на важную, как тебе кажется, тему. Приводя неиз-

битые доводы и оценки. Статью даже опубликовали, но внимания ни-

какого она к себе не привлекла. Лет через пять, десять, двадцать всё,

о чем ты писал, становится общим местом. Усиленно муссируется в

прессе. Но в это же время ты пишешь другую статью. Чтобы лет через

пять, десять, двадцать… Никакой жизни не хватит!

В 1996 году организовалось движение «Нет». Прямо по апории

Зенона. Действительно, все наши «движения» в конечном итоге ока-

зываются стоянием. Или сидением. Идея заключалась в объединении

сторонников голосования «против всех кандидатов», не желающих

выбирать из двух (или нескольких) зол меньшее. Инициаторами ста-

ли Александр Элиович, Валерий Терехов, Владимир Прибыловский

и я. В связи с захватом заложников в театральном центре на Дубров-

ке сторонники движения «Нет» сделали заявление. В котором доста-

лось обеим сторонам: и террористам-боевикам, и российской власти,

осуществлявшей террор в Чечне. Попутно досталось слегка и Западу.

250

Под обращением десятки фамилий: Белоцерковский, Богораз, Боннер,

Буковский и т. д., по алфавиту. Люди известные, многие в прошлом

политзаключенные, противники советской власти. Ни одно из средств

массовой информации, в том числе и электронных, полученный текст

не опубликовало, не озвучило. Ни здесь, ни за рубежом. Казалось бы,

люди, подписавшие обращение, уже некогда доказали свою правоту.

Хотя бы только поэтому их мнение заслуживает быть известным со-

гражданам. Вдруг они и на этот раз правы? Можете не соглашаться с

ними, спорить, но опубликуйте! Тишина.

Постепенно я отошел от общественной деятельности. Или она

отошла? Всё-таки сильно связывает работа. Поехать куда-то – про-

блема. Надо отпрашиваться. Да и за свой счет ездить накладно, за-

рплата небольшая. В Москву ездить тоже не очень получается. Работа

посменная, и в выходные дни, и в праздничные трудишься. На мно-

гие мероприятия не попадаешь. Сказывается и возраст. Раньше после

ночной смены бодренько отправлялся в Москву. Или в свой выходной

приезжал запоздно. А утром на работу. Теперь без крайней необходи-

мости такого себе не позволяю. Точнее, организм не позволяет.

И всё же главная причина в другом. Я убедился, что ни мой

опыт, ни какое-никакое умение никому не нужны. Всегда могу ими

поделиться. Но навязываться… Разумеется, и сейчас готов оказать

помощь конкретному человеку, если ко мне обращаются. Приходит-

ся иногда.

Окончательно утвердили меня в таком состоянии два обстоятель-

ства. В 2004 году «сократили» на работе. С нарушением законнос-

ти. Бестолковая администрация ничего правильно сделать не может,

слишком уж хотела от меня избавиться. Подал в суд. Он стал скло-

няться на мою сторону. На первом заседании присутствовала, как

обычно, помощница прокурора, мнения которой всегда совпадали с

мнением судьи. Убеждался в том много раз. На второе судебное засе-

дание вместо помощницы примчался заместитель городского проку-

рора. У судьи тоже есть самолюбие, дело я выиграл. Но зампрокурора

подал протест. В итоге кассационная инстанция решение отменила,

повторное рассмотрение дела я проиграл. Надеюсь, зампрокурора

обошелся директору недешево.

Я стал безработным. Искал работу год. Действовал напрямик.

Приходишь в редакцию, представляешь «портфель» с публикациями:

251

«Сотрудник не требуется?». Нет, не требуется. Приходишь в имени-

тый московский центр, там меня знают: «Сотрудник не требуется?».

Нет, не требуется.

Ладно, ищу работу в котельных. В одних я не подхожу, очевид-

но, по возрасту. Другие мне не подходят – работа сезонная, зарплата

смешная. Там одни пенсионеры: зимой трудятся, по окончании ото-

пительного сезона рассчитываются. Их огород ждет. В котельную

электростальского Машзавода мой знакомый, главный конструктор

предприятия, сразу отсоветовал соваться. Допуск не пройду, ведь си-

дел же. Государство по-прежнему видит во мне врага. Быть по сему, я

тоже о нем не лучшего мнения.

Как там у Булгакова, никогда ничего не просите? Я и не просил.

Естественно, никто ничего и не предлагал. Наконец устроился в ны-

нешнюю котельную.

Теперь на укор внутреннего голоса в общественном бездействии,

он же и отвечает – не слишком ли велик спрос с пожилого оператора

котельной? Понимаю, нелогично. Но человек вообще существо не-

логичное. Иногда ужалит досада. Сидишь, понимаешь, в котельной,

словно тебе нет лучшего применения. Но тогда я вспоминаю свои

крытые и быстро успокаиваюсь.

Все же отмечу: три раза в жизни предложения мне поступали.

В 1989 году в Польше речь зашла о должности редактора русского

отдела радиостанции «Солидарность». Уезжать, когда в стране проис-

ходят серьезные события и еще остались политзаключенные? Я отка-

зался. Примерно в то же время крупное избирательное объединение

предложило баллотироваться в народные депутаты. Но выборы были

явно недемократичными, с квотами для общественных и прочих ор-

ганизаций. Я отказался. Геннадий Жаворонков когда-то давно завел

разговор о моей работе в «Общей газете». Зависеть от таких людей,

как Александр Яковлев? Я отказался. Характер – это судьба.

Второе обстоятельство проиллюстрирую выжимкой из своей ста-

тьи «Генсек и политзек» (2011 год).

Я раздумывал, ехать ли на митинг 24 декабря. Конечно, подде-

ржать протест... Но разрешенные митинги не слишком интересны. И

тут узнал, что организаторы митинга пригласили выступить Михаи-

ла Горбачёва, и тот вроде бы согласился. Как! Того самого, что сидел

252

в Политбюро, когда я сидел в тюрьме? Того самого генсека преступ-

ной партии, при котором митинги разгоняли? Тогда, в восьмидесятых,

для моих друзей и меня спецприемник «Северный» стал домом родным.

Столько «суток» пересидели. Да, попозже многотысячные митинги

не разгонялись. Но нескольких одиноких человек с плакатами «Свободу

политзаключенным!» неуклонно задерживали. Суд, «Северный», «сут-

ки». И политзеки продолжали сидеть... И тогда я решил ехать. По-

нятно, выступить мне не дадут, но хотелось получить отказ.

Приехал я заблаговременно, но через ограждение к организато-

рам прорвался с трудом. Кажется, помогла фамилия, пропустили.

Сначала хотели препроводить к Рыжкову. Зачем он мне? Мне нужны

не столько организаторы, сколько заявители. Именно они несут всю

ответственность, это их митинг. Наконец разыскали заявителя.

Представился. Так и так, я бывший политзаключенный, хочу высту-

пить на митинге. И получил уверенный отказ. Вот и замечательно,

что и требовалось доказать!

Сам по себе митинг и пришедшие на него люди были хороши. Чего

не скажешь о всех выступавших. Клеймил Путина Немцов, в 1999 году

поддержавший выдвижение Путина в президенты. Клеймил Путина

Касьянов, некогда бывший у него премьер-министром. Выступал Куд-

рин, еще недавно министр финансов в правительстве Путина. И по-

том, какая-то искусственность, наигранность у ряда выступавших.

Как будто они воспитатели в детском саду перед малыми ребятами.

И даже те же несколько заискивающие интонации. Вместо серьезной

постановки проблем и путей их решения. И уже витал в воздухе дух

соглашательства, обозначенного Кудриным. Мол, не торопясь, изме-

ним законодательство, и через годик проведем новые парламентские

выборы. Что и одобрил уже вечером по «Эху Москвы» Рыжков. Как

будто нынешней Конституции и законодательства мало, и те же са-

мые люди не станут снова жульничать.

Ни одного бывшего политзаключенного среди выступавших не было.

Разумеется, я пришел не ради выступления, а за отказом. Но,

будь такая возможность, сказал бы нечто, со сцены не прозвучав-

шее. Что персонификация зла опасна, и Путин, как он ни плох, всего

лишь человек-функция. Что истинными правителями страны явля-

ется корпорация генералов спецслужб и аффилированных структур.

При необходимости Путиным пожертвуют, подставив нам иного

253

исполнителя. Сказал бы, что протестному движению требуется

динамика и ясно поставленная цель. Что необходимо наращивать

усилия, проводить новые и новые митинги, увеличивая давление на

власть. А не дожидаться марта или апреля, или когда-нибудь... Что

надо неуклонно требовать отмены сфальсифицированных результа-

тов и скорейшего проведения новых выборов с участием ранее не за-

регистрированных партий. Если мы действительно хотим мирного

демонтажа нынешнего режима, то необходимо сформировать аль-

тернативный центр власти. Лучше всего, если бы таким центром

стал новый, честно выбранный парламент.

Сказал бы и еще... «Съесть бы он съел, да кто же ему даст».

Всё-таки, дело не в Горбачёве. И даже не в организаторах и за-

явителях. Но в глубоко укоренившемся и опасном для общества пие-

тете перед начальниками, пусть и бывшими. Как сказал Антисфен:

«Государства погибают тогда, когда не могут более отличать хо-

роших людей от дурных».

Статью послал давнему знакомцу редактору в тот же вечер. Дабы

не оставить ему отмазки, ссылки на запоздание материала. На следую-

щий день раза три препирался с редактором по телефону. Ему, видите

ли, интонация текста не понравилась. Все же статью опубликовали. Где

ее никто и не прочтет, в подвале. Спасибо еще, что не в пыточном…

Тогда, в конце 2011 года, после двух мощных московских митин-

гов власти растерялись. Потом очухались и уверились в своей вседоз-

воленности – «что хотим, то и воротим!». Даром им это не пройдет,

добром не кончится когда-нибудь. Впрочем, и для нас тоже.

Теперь на укор моего внутреннего голоса добавился еще ответ. В

действительно серьезных событиях готов поучаствовать. И желательно

оптом, а не в розницу. Или хотя бы в чем-нибудь дельном. А так увольте.

Организаторов хватает, есть кому и на митинге выступить, и объяснить

согражданам суть событий. Бывших начальников, модных писателей,

актрис, журналистов, шахматистов и певцов предостаточно. Все люди

известные. Кто я такой, чтобы набиваться к ним в компанию? Зачем?

И потом. Страх очень понятное чувство. Кто никогда ничего не бо-

ялся? Это только в высшем, литературном смысле трусость – «самый

страшный порок». В обыденности страх хотя и неприятен, но извини-

телен, если только не связан с предательством. Как не понять людей,

боявшихся противостоять советской власти? К тому же задуренных

пропагандой. Но кто их потом загонял на избирательные участки и за-

ставлял чуть ли не поголовно голосовать за Ельцина? Не под дулами

же автоматов, не под страхом же наказания! С какого перепугу почти

полстраны проголосовало потом за гэбэшника? Ссылки на неинформи-

рованность не принимаются – хватало независимых СМИ, если поис-

кать. Да и какая особая информация требуется, если и так очевидно: к

власти рвутся те, кто еще вчера служил надежной опорой тоталитарно-

му режиму. Они понавыбирают черт знает кого, а ты потом разбирайся!

Итогов я не обещал. Но выводы сделаю. Россия продолжает ос-

таваться страной беззакония. Остается пыточной страной. Боюсь, нас

ожидает всё тот же круг: смута, массовое насилие, террор (возможны

перестановки). Хорошо бы ошибиться!

Прошлое застряло в моих снах. Досаждают навязчивые сюжеты.

Ровесники давно отучились, а я всё хожу в школу. «Сколько можно!» –

возмущаюсь я. Наконец объявляют: «В школу больше не ходи». Тогда

образуется мучающая всю ночь пустота. Надо же в институт поступать!

В мои годы? Часто снится армия, меня снова в нее призывают. «Да я уже

отслужил!» – кричу во сне. Но я опять в армии, и дембель давно прошел,

а я все служу, служу…

Постоянно снится тюрьма. Бесконечные этапы, серые лица, чер-

ные бушлаты. Мне почему-то непременно надо попасть на крытую. Я

знаю – там меня ждут. И весь долгий, как сама жизнь, сон, я пытаюсь

выяснить – когда же конец срока? Никто не отвечает.

Иногда, наяву, я грущу по тому легкому, веселому юноше, еще не

умеющему по-настоящему ненавидеть. Грущу по самому себе.

А зверей африканских я все-таки повидал! У них дома, в саванне.

Март 2014 года.

255

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

Абдуллаев 132, 136

Аверин Владимир 189, 192, 238

Австриевский 125, 133

Адоньев 117, 122, 125

Александров 125, 131

Алла (вольнонаемная ларёчница)

121, 143, 206

Алябьев Александр 147, 184

Андропов Юрий 184

Аникин А.И. 164

Анкундинов Владимир («Хозяйка»)

193-196, 208

Барышкова 170

Бахмин Вячеслав 42, 49, 59-60, 248

Белов Ю.С. 49-53, 64, 66

Белоцерковский Вадим 250

Бельфант Жозефина Иосифовна 200

Бетховен Людвиг ван 124

Блок Александр 139, 143

Бобряшева 125

Бодя 94-95, 97, 101, 105

Болмасов 125

Боннер Елена 57, 212-213, 250

Борисенко 125

Борисов Владимир 59, 77

Брежнев Леонид 122, 127, 130-131,

137-138, 185

Бронштейн Давид 189-190

Буковский Владимир 214-215, 249-

250

Булат (из Дагестана) 155, 192

Булгаков Михаил 251

Булёв Анатолий Кузьмич 209-210

Вагиф 180

Вакула («Хряк») 105 , 115, 119

Валерия (помощница ларёчницы)

121, 142-143

Васина 233-234

Веденеев Владимир 190, 199, 206, 211

Вергилий 68

Великанова Татьяна 45, 57, 241

Владимов Георгий 57

Волков С.Ф. 170-171

Волчек Дмитрий стр. 7 фотовкладки

Галансков Юрий 214

Гамсахурдия Звиад 242-243

Геродот 16

Гершуни Владимир 210, 242

Гинзбург Арина 57

Гисцев Александр 238

Годлевский Александр 231

Годунов Борис 191

Голубковы, Владимир и Ляля стр. 2

фотовкладки

Голубков (из КГБ) 218-219

Гонкур, братья 112

Горбачёв Михаил 211, 214, 251, 253

Горький Максим 7, 13

Грачёв Александр Васильевич 20, 222

Гривнина Ирина 59

Григоренко Алик стр. 2 фотовкладки

Григоренко Зинаида Михайловна

38, 45, 49, 61; стр. 2 фотовкладки

Григоренко Петр Григорьевич 38-40,

45, 49, 61; стр. 2 фотовкладки

Григорьянц Сергей 211; стр. 7 фото-

вкладки

Гримм Софья 200

Гримм Юрий 200; стр. 2 фотовкладки

Грязнов Андрей 240-241

Давыдов Виктор 200; стр. 4 фото-

вкладки

Дебай Петер 14

Декарт Рене 153, 205

256

Денисов Юрий 241

Домье Оноре 142

Достоевский Федор 147

Дудко Дмитрий 118

Дымшиц Вениамин 137

Джемилев Решат 45

Дурак 152, 177

Ежов Николай 158

Елистратов Анатолий 197

Ельцин Борис 209-210, 214, 226,

231, 241, 254

Ермак 147

Ефремова 170-171

Жаворонков Геннадий 158, 238, 251

Записю 200-201

Заярнов Николай 237

Заяц 168

Зверев Валентин («Зверь») 222-223

Зенкин («Москва») 100-103

Зиновьев Александр 57

Зоншайн Исаак Самуилович 218

Зоншайн Моисей Самуилович 8

Зоншайн Фаина Израилевна 218

Иванов Василий 165

Иванов Леонид 165

Иванова Л. 76

Игрунов Вячеслав 210

Каллистратова Софья 213

Кальчук 233

Капитанчук Виктор 45, 118

Каплун Ирина 38-39, 45, 48, 57, 59

Касьянов Михаил 252

Катаев 107, 110-111, 123, 125, 140

Керносов 75

Китаец 195

Клинтух 168

Клочихина Сусанна (сестра Кирилла

и Александра Подрабинеков)

20, 77, 112, 114, 124, 126-127,

140, 142, 190, 192, 199, 204-206

Ковалев Иван 58

Ковалев Сергей 210

Ковпак Сидор 170

Кокa 180

Колдуев Ахмед 165

Компанеец А.С. 31

Кононов 125, 131

Королев 165

Котелкина 125

Красильников 125, 130-131

Красин 62

Кронин Арчибальд 13

Крылов Иван 137

Крючков Владимир 226

Кувшинова Любовь 24

Кудрин Алексей 252

Кузнецов 136

Кушнир Михаил 42-43

Крюи, Поль де 14

Лавут Александр 45, 241

Ланда Мальва 206

Ландау Лев 137

Лапин Евгений 45

Ларин 125

Лащивер Ася 200, 206, 211, 242,

246; стр. 7 фотовкладки

Лащивер Рудольф 200

Ленин Владимир 13, 74, 122, 127,

131, 137-138

Леонтьев Дмитрий 54, 57

Лец Ежи 48

Лидия Алексеевна (вторая жена

Пинхоса Подрабинека) 114, 199

Лисий 117, 152, 206

Литвиненко Александр 244

Логинов 182

Любарский Кронид 61, 218

Майсурян Александр 238

Макаров 136

Малых 125, 128-130, 138

Именной указатель

257

Малявин 136

Марксист 195

Марончак 95, 105, 107, 142

Марченко Анатолий 211

Маша (дочь Пинхоса Подрабинека)

199

Мейман Наум 45

Митин Александр 189, 192

Михалков Сергей 137

Мотина 17000

Мошкин 132, 136

Мурадова Нина Степановна 204

Мурашкин 107

Мурашкинцев 125, 133-135, 138, 140

Мыка 177

Мясников Алексей 241

Некипелов Виктор 53

Немцов Борис 252

Николаев Евгений 53

Ним Наум 248

Нобель 116, 152

Новодворская Валерия 239-241;

стр. 4 фотовкладки

Нужнов 125-126

Овчинников 125, 135-136, 138, 140,

142

Орехов Виктор 42, 65, 77, 241-244

Орехова Надежда 244

Орлов Юрий 42

Осипова Татьяна 45, 57-58

Пастернак Борис 141

Пестов 136

Петренко Мария 45

Петухов 145

Планк Макс 14

Плоткин 75, 77

Податев («Пудель») 180

Подгаецкий 104

Подрабинек Абрам Алторович 12;

стр. 1 фотовкладки

Подрабинек Александр

Пинхосович 4-5, 11, 17, 36, 38,

42, 45-46, 49-59, 61, 63-64, 66,

76, 112, 114, 118-119, 174, 191,

202, 204, 206, 216, 221, 223,

248; стр. 2, 7 фотовкладки

Подрабинек Илья Кириллович 5, 11,

24, 26

Подрабинек Лидия Михайловна 4

Подрабинек Марк 112

Подрабинек Пинхос Абрамович 4,

12, 45, 49-50, 52-53, 65, 76, 78, 108,

112, 118-119, 144-146, 164-165,

174-175, 241; стр. 2 фотовкладки

Подрабинек Рувим Абрамович 11

Подрабинек Татьяна 200-207, 216-

218, 221, 223, 226; стр. 7 фото-

вкладки

Подъяпольская Мария Гавриловна

38, 45

Покровский Сергей 4

Поляков 170-171

Попов Кирилл 200; стр. 4 фото-

вкладки

Попов Н.С. 145

Поповский Марк 39

Прибыловский Владимир 249

Прокопенко 235

Пронин 104-105, 107, 111, 119

Путин Владимир 214, 252

Пушкарев 101, 105

Пушкин Александр 21

Рааб 28, 34

Райкин Аркадий 137

Рацыгин 52, 66, 74, 202, 220

Регельсон 118

Рейган Рональд 219

Репнев 136

Ривкин Михаил 241; стр. 5 фото-

вкладки

Именной указатель

Робисон Дэвид 65

Робисон (семейство) 65

Робисон-Тоу Элизабет 65

Рожкаёнок 178-179

Руденко Николай 39

Рудкевич Лев Александрович 77

Руднев 125, 127-128

Рыжков Владимир 252

Рябчиков 174- 175

Сазанов 136

Самара 116, 152

Санчук Виктор 4, 10, 164

Сахаров Андрей Дмитриевич 50, 55,

57, 136, 206, 211-214

Светов Феликс 243

Седой 74

Серебров Феликс 77

Сереброва Вера Павловна стр. 2

фотовкладки

Серебряная Марина 114

Симонов Константин 137

Слепак Владимир 45

Смолянские 38

Соболева Евгения Львовна 200

Соколов 125, 131

Солгиреев 182-183, 190

Солженицын Александр Исаевич

58-59

Сталин Иосиф 20

Старчек Саида стр. 2 фотовкладки

Старчик Петр 39

Стендаль 112-113

Тайга 98-100

Терехов Валерий 249

Терновский Леонард 60, 209

Тихий Алексеей 39

Тихонова 125

Толик (с Усьманской зоны) 116, 152,

206

Толстой Лев 207

Ткаченко Татьяна Яковлевна 200

Туркин 174

Турчин Валентин 39, 61

Урга Зигрида 205, 217

Утевский Михаил стр. 2

фотовкладки

Файнберг Виктор 65

Филимонов Анатолий 107, 110, 115,

123-124, 131-135, 138

Фролов 131, 133

Хадаева О.В. 116

Хвостов 78

Ходорович Татьяна 61

Храмов Николай 211

Хромова Алла 112

Хрущев Никита 20-21

Цаплин 160, 165

Цветков Владимир 202, 204

Цветкова Лариса 202

Цукан Василий 195

Чантурия Гия 219

Чаплин Чарльз 158

Чижов 75

Шалыгин Валерий 117, 121, 206

Шафаревич Игорь 58

Шекспир Вильям 5

Шерко 78

Шинкарев А.А. 165

Шиханович 62

Щаранский 88

Эзоп 7

Эйнштейн Альберт 14

Эйснер Дмитрий стр. 5

фотовкладки

Элиович Александр 240-241, 249

Юров 136, 140

Якир 62

Яковлев Александр 251

Якубовская Т. 76

Якунин Глеб 45, 118, 214

Именной указатель

259

СОДЕРЖАНИЕ

Глава 1. Зачем писать мемуары ..............................................4

Глава 2. От рождения до армии ............................................ 11

Глава 3. Армия ....................................................................... 26

Глава 4. От армии до тюрьмы .............................................. 35

Глава 5. На общем режиме ................................................... 67

Глава 6. На строгом режиме ............................................... 144

Глава 7. На воле ................................................................... 199

Глава 8. Отсидент ................................................................ 231

Именной указатель ............................................................... 255