ПРЕДИСЛОВИЕ

Петров Николай Иванович вышел из семьи русских оружейников, трудившихся в Ижевском оружейном заводе. Его дед, Петров Иван Федорович, сам был из рабочей среды, из «освободившихся оружейников», и после отмены крепостного права начал свое дело, основав фабрику по производству охотничьих ружей, которая славилась по всей стране и за ее пределами. Продукция фабрики И.Ф.Петрова неоднократно получала награды на различных выставках (в 1888 г. - медаль в г.Глазове - Вятская губерния, в 1890 г. - медаль в г.Казани, в 1907 г. - медаль в г.Сарапуле - Вятская губерния, в 1907 г. - медаль в Ростове-на-Дону, в 1907 г. - высшая награда - Grand Prix на Брюссельской выставке в Бельгии, в 1910 г. - медаль от Общества сибирских охотников в г.Иркутске).

Семья была большая и дружная. С И.Ф.Петровым работали его сыновья, помогая в организации производства, торговле, рекламе (издавались открытки, прейскуранты, реклама размещалась в газетах, журналах и т.д.). Замужние дочери разъехались в Архангельск, Чердынь, Фергану, Новониколаевск, Иркутск, словом, география семьи необычайно широкая. События 1917 года развивались в Ижевском заводе очень драматично, и семье Петровых пришлось уехать. Начиналась другая жизнь...

Эхо прошлого, хотя и жестоко отозвалось в судьбе моего отца, но именно прошлое во многом и помогло ему в будущей сложной жизненной ситуации. Был в этом поколении какой-то стержень, заложенный еще тогда, в той прошлой благополучной жизни, позволивший людям выстоять, вынести множество испытаний, тяжкий опыт которых сформировал будущую твердую жизненную позицию, сильный характер. Жизнь свела отца с разными людьми, многие из которых были весьма далеки от каких-либо нравственных понятий, но были и настоящие, преданные друзья, будем хранить о них добрую память! Веселый и доброжелательный, очень открытый человек, отец любил людей, и все окружающие испытывали к нему огромную симпатию. Полное неприятие вызывали только люди равнодушные и лодыри, а по-настоящему взрывался, сталкиваясь с обыкновенным хамством. «Недорезанный буржуй», с детства приученный к труду, он работал всю жизнь, умел сделать все, что вызвало у него интерес или было необходимо, его звали «наш Кулибин».

XX век стал историей, и свидетельства современника об ушедшем времени не только интересны, но с каждым годом все более значимы и ценны для потомков.

Воспоминания Н.И.Петрова, в определенной мере являются историческим документом советской эпохи, поскольку в его биографии отразилась судьба многих тысяч людей его поколения и страны в целом. Нам же, потомкам, остается помнить о наших близких, пусть рядовых, но самых замечательных людях, «Ведь память это единственная река, которая движется против течения Леты» (С.Довлатов).

ПРАЗДНИК ДЕТСТВА

По рассказам родителей я родился с 30 на 1 декабря 1910 года в 5 часов утра, когда прогудел гудок оружейной фабрики, призывавший рабочих на работу, и мой дед Петров Иван Федорович сказал, что родился рабочий человек. Было это в городе Ижевске Вятской губернии, теперь столице Удмуртии. Город стоял на горе, а эта фабрика, принадлежавшая моему деду, находилась на Заречной улице, за рекой, и была отделена от города большим прудом и плотиной через речку Иж, вытекающую из этого пруда.

Мой дед был в свое время крепостным, работал в большом оружейном станоделательном заводе, называвшемся казенным заводом. Его отец, мой прадед, тоже работал на этом заводе. Речка Иж крутила механизмы, приводившие в движение станки завода. Дед много мне рассказывал о себе. Будучи совсем маленьким, он учился изготавливать сначала все инструменты. Гак тогда было установлено, что каждый мастер должен сделать для себя все инструменты, необходимые для работы, и только после этого его допускали к изготовлению ружей, причем сначала он осваивал изготовление всех деталей ружья, а это значило уметь изготовить все детали вплоть до ложи, т.е. деревянной части ружья. Дед очень любил рассказывать такую историю. Когда ему было лет двенадцать, он делал ложу к берданке, и какой-то генерал долго наблюдал за тем, как он работает, потом похвалил его и наградил 25 рублями. В то время это были очень большие деньги.

Раскрепощение в Ижевске прошло много позднее, чем в других районах страны. Деду исполнилось 18 лет, и он с сундучком своего инструмента ушел на вольную жизнь. Женился и начал дело с небольшой мастерской. Было у деда 4 сына и 6 дочерей, которых я всех помню. Все мои дяди окончили специальные школы оружейников, были отличными мастерами своего дела, а тетушки также все работали до замужества на фабрике и были отличными охотниками и рыболовами.

Мои воспоминания начались примерно с трех лет, когда на этой Заречной улице был двухэтажный деревянный дом с садом, большим двором, где стояла двухэтажная из красного кирпича сама фабрика и были сложены большие штабеля дров. Вся территория была обнесена деревянным забором, и у дома были ворота с калиткой и подворотней. Рядом с воротами -сторожка со сторожем, и на улице и во дворе везде были тесовые тротуары.

Хорошо помню расположение комнат. Вход в дом был со двора. Крыльцо и прямо против дверей - лестница на второй этаж. Справа от лестницы на первом этаже телефонная комната с гардеробом. Под лесенкой темный чулан, туалет и проход на кухню, в которой была большая русская печь и стол, на котором готовили, и за ним же кормили кучеров, сторожа, дворников и истопников. Я помню, что мне нравилось с ними кушать. Налево от лестницы была большая столовая, за ней большая комната бабушки, за ней комната, где всегда гладили белье и жила горничная. Эта комната через коридорчик соединялась с кухней. На втором этаже прямо от лестницы была большая столовая, справа - дедушкина комната, а слева на площадке стояли большие шкафы, в которых хранились разные вещи и, помню, коньки. С этой площадки был вход в детскую комнату. Оттуда вход в комнату, где жили дядя Гриша с тетей Фисой и мои сестрички Зина и Таня - дочки дяди Гриши. Рядом был вход в комнату моих папы и мамы. Тут стоял большой письменный стол, над которым висели оленьи рога, и на них висели ружья мамы и папы, и стояли две кровати, на одной из которых я родился.

За папиной комнатой была гостиная, где на Новый год ставили елку до потолка, а под елкой игрушки и подарки, а нам, ребятам, в ботинок ставили розги и прятали конфеты. За гостиной большой зал, где было пианино, по стенкам стулья, пол паркетный и натерт до блеска. Из зала вход в столовую с большим обеденным столом, покрытым белоснежной скатертью. В праздник за этим столом всегда было много народа, гостей, родных и знакомых.

За домом в саду была терраска и небольшой домик, тоже с русской печкой. В нем жили кучера. Сад был с большими деревьями, липами и разными кустарниками. Сад от двора был отгорожен штакетником, и со стороны двора у штакетника стояла конура, в которой жил большой черный с белой грудью сенбернар, очень ласковый. Я любил с ним играть. Были лошади и экипаж, и зимние саночки с волчьим одеялом, а вот конюшен не помню. Был у папы любимый пес сеттер гордон по кличке Рональд. Папа очень любил этого пса, так как он работал и по болотной и по полевой дичи. Мамочка моя, тоже как и папа, отлично стреляла и по дичи и по тарелочкам на стенде.

Пруд был очень большой - 12 верст в длину до Воложки и в ширину тоже несколько верст. В пруду было много рыбы и дичи. Около Воложки очень красивая трехэтажная дача на горе, построенная в 1913 году, а внизу на берегу пруда дом, где жил дедушка Терно, отец тети Фисы. Он был учитель. У него в доме был большой письменный стол, на котором стоял большой глобус, кругом разные чучела птиц и зверей, которые он делал сам. Рядом с его домом была пристань с мостиками для лодок и купания, а для моторной очень хорошей лодки "Чайки" крытый домик на воде. Еще была лодка с подвесным мотором "Альбатрос". На Воложке заготавливали дрова для фабрики и дома. Эти дрова вывозили на большой барже, которую буксировал небольшой нефтяной катер "Садык". На дачу ездили по пруду на "Чайке". Очень хорошо помню, как на пруду зимой устраивали большой каток, обсаженный елочками, и там играл духовой оркестр. Я ходил с мамочкой на

этот каток, и мы отлично катались. Также по льду пруда катались на буерах. Управлял буером папа.

Году, наверное, в 1914 я натаскал каких-то железок, колес, разных станочных частей в комнату бабушки и все ручки комода обмотал нитками, так как видел на фабрике трансмиссии и идущие от них ремни к станкам. Дед, увидев все это, очень был доволен, похвалил меня и повел на экскурсию по фабрике, объясняя, что к чему. Сначала мы осматривали первый этаж, где на станках сверлили стволы для трехлинейных винтовок, и, как я потом узнал, эти заготовки отправляли на казенный завод. Потом пошли в кузницу, затем на второй этаж, где делали охотничьи ружья и в отдельном отгороженном сеткой цехе делали штучные ружья. Затем спустились вниз - там был магазин, в котором продавали разные ружья, револьверы, пистолеты, ножи, капканы и всякое оборудование и снаряжение для охотников и рыболовов. Хорошо помню, как к нам приехал голландец, которого поселили в телефонной комнате. Он монтировал на первом этаже фабрики дизель, который приводил в движение динамо, дающее ток для освещения, и приводил в движение моторы, крутившие трансмиссии. В монтаже, а затем и в эксплуатации этой электростанции помогал голландцу Павел Иванович Курносенко. Он также был мотористом на "Чайке", и у меня была с ним большая дружба, продолжавшаяся многие годы, даже уже и после Великой Отечественной войны. У него были две дочки, но я их не видел.

Часто папа уезжал в командировки, всегда с мамой, меня брали с собой. Помню, как из Перми мы плыли на пароходе в Нижний Новгород, и прямо с парохода папа на спиннинг поймал две стерлядки, из которых поварами тут же была приготовлена уха и черная икра. Впоследствии я узнал, что самая лучшая икра - стерляжья. В Нижнем Новгороде большая ярмарка, и папа потом рассказывал, как в больших деревянных чанах плавали большие рыбины, и какой-то купец, увидев осетра весом с пуд, а это 16 кг, сказал, что даст 100 рублей тому, кто съест эту рыбину. Приказчик говорит: "Ваша светлость, есть такой человек". "А ну, зови"- говорит купец. Пришел огромный грузчик. Купец спрашивает: "Съешь ?" А он говорит: "Четверть водки будет, съем". А четверть водки - это 5 бутылок по 400 г. Осетра взяли, понесли в ресторан. Но, конечно, мама с папой тоже пошли посмотреть на это представление. Чтобы грузчику было не противно есть, купец велел готовить осетра по-разному - вареным, жареным, словом, по-разному. Грузчик ел, выпивал, закусывал и говорит: "Скоро ли рыбину дадут? А то я уже начинаю наедаться". Так, незаметно для себя, он съел почти всего осетра, и купец дал ему 100 рублей. Папа с мамой, по их словам, прямо обалдели, глядя на это представление.

Мама рассказывала, как в 1912 году она ездила с папой в Германию. Не зная языка, папа очень быстро освоился. Делал покупки и объяснялся с немцами без переводчика. Например, покажет на пальцах и похлопает себя по попе, ему дают 0,5 кг ветчины. Как-то был в парикмахерской, его спрашивают: "Вам салфетки, бритву, одеколон новые?". "Я, я", - ответил папа, а после того, как его обслужили, преподнесли ему все это в большом пакете,

даже там была машинка для точки лезвий безопасных бритв, которая очень долго нам служила. Но с мамой случилась там беда. У нее открылось сильное кровотечение, и ее положили в клинику, где она пролежала целую неделю. Немцы очень удивлялись, что папа все время старался быть с ней, постоянно приносил цветы, а всему персоналу дарил подарки.

Не помню, наверное, где-то году в 1914, мы поехали на Черное море в Анапу, купались в море, собирали ракушки, ловили крабов, и я на берегу из песка делал разные лодки. Вдруг все убежали с пляжа, так как на горизонте увидели крейсер и думали, что он немецкий и будет стрелять, но все обошлось, он не стрелял. Потом приехал папа, и мы поехали домой.

Где-то в году, наверное, 1916 мы поехали в Москву, где остановились в гостинице на Покровке, недалеко от дома, в котором жил и воспитывался мой старший брат Ваня. Он был от первой жены папы, которая умерла после его родов. Его воспитала семья Якобсон, очень симпатичные люди. Его воспитатель, не помню его имени, уже после революции подарил мне великолепную коллекцию марок - несколько альбомов в несколько тысяч штук. Ваня был старше меня на 6 лет, а в 1917 году родился мой младший брат Боря. После посещения Вани мы поехали на Театралыгую площадь, в самый большой в то время универсальный магазин "Мюр Мерлиз", где покупали разные игрушки и другие вещи. Этот магазин потом стал называться МОСТОРГ, это здание и сейчас стоит, и в нем находится один из самых больших магазинов Москвы. Из магазина папа повез нас на автомобиле. Это был автомобиль "Бернис" или "Руссо-Балт". Я помню, у него был сигнал с большой резиновой грушей, и шофер сидел в открытой кабине, а мы в салоне.

В нижней столовой по утрам я любил кушать с папой. Он всегда заваривал из самовара какую-то соленую рыбку и отваривал в самоваре яички. Рассказывали, в этой столовой всегда кушала вся семья дедушки, и бабушка ходила с плеткой за поясом. Ели ведь из общей посуды, а так как мой дядя Вася был большой выдумщик и проказник, то этой плеткой ему больше всех попадало. Наказывая, его часто сажали в темный чулан под лесенкой, не давали кушать, но братья и сестры его очень любили и подкармливали тоненькими кусочками хлеба, чтобы их можно было подсунуть под дверь. А он, неугомонный, опять что-нибудь выдумает. Например, освещение было от керосиновой лампы, а он лампу задует, и утащит блюдо с пельменями на коленки и уплетает. Все кричат: "Мам, Васька опять балует!", и ему снова попадает. Да, про все его фокусы многое рассказывали. Я помню его, уже когда он очень большой и важный ходил в цилиндре, у него был свой магазин, где все было для охотников и рыболовов. Он умел делать рекламу и выпускал почтовые открытки. Они у меня есть и сейчас, и они содержат 14 житейских правил:

1.Не трать денег прежде, чем их получишь.

2.Не покупай лишних вещей только потому, что они дешевы.

3.При начале всякого дела смотри на него с дурной стороны; раз начавши дело - не зевай, давши слово - исполняй.

4.Никогда не бывает трудно то, что делается с охотою.

5.Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.

6.Не утруждай других о том, что можно сделать самому.

7.Никогда не будешь каяться в том, что мало съел.

8.Никогда не сердись; но если уж случится рассердиться, то прежде чем говорить или что-либо делать - просчитай до ста.

9.Гордость обходится нам хуже голода, холода и жажды.

10.Деньги потерял - ничего не потерял, друзей потерял - много потерял, бодрость потерял - все потерял.

11.Остерегайся язвы: бессонных ночей, вина и карт, не будь против природы - день для работы, ночь для отдыха.

12.По возможности больше пользуйся свежим воздухом.

13.Занимайся благородным спортом для развлечения - охотой.

14.Покупай ружья и принадлежности для охоты только у Василия Петрова в Ижевском заводе Вятской губернии, требуй от него прейскурант.

Все мои тетки вышли замуж и разъехались по всей России - на Север, на Восток и в Азию, и в поездках к ним очень многое помню.

Одна из поездок была в город Чердынь на север Урала к тете Марусе. У нее были одни дочки - Вера, Зина, Лена, Алевтина и Наташа. Мужа тети Маруси я не помню. По рассказам она сама вела все свои дела по заготовкам и торговле рыбой и пушниной. Особенно помню рыбу семгу и разные другие продукты. Помню, утром на завтрак давали большую тарелку простокваши с корицей и сахаром, очень вкусно. У них был деревянный двухэтажный дом. У сестры моей Али был муж Константин Чупров, офицер, который после 1917 года перешел на службу в Красную Армию и трагически погиб при переправе через реку. Алина дочка, моя племянница Муся, прожила сложную жизнь, и сейчас мы с ней дружим.

Помню, как ездил в Усолье (это теперь Березники), где у моей мамочки жила сестра - тетя Тоня. Муж ее был Александр Иванович Ушков. У них там был мануфактурный магазин. Дом был двухэтажный. Их дети - Люся, Коля и Тамара.

"БЕЖЕНЦЫ" - ПЕРМЬ, НОВОНИКОЛАЕВСК (НОВОСИБИРСК), ИРКУТСК

Помню, очевидно, это было в феврале 1917 года, у папы на костюме был красный бант, а позднее, уже наверное после октября, в нижней столовой дед сидел в кресле перед открытой крышкой подполья, в который спустился один красноармеец, а другой стоял напротив деда, штыком уперся ему в живот и кричал: "Сейчас проткну тебя, паршивый буржуй!", а дед плакал. Дальше не помню, но думаю, что это был обыск, что искали, конечно, не знаю, и после всего этого мы всей семьей уехали к моей крестной Александре Михайловне Меркурьевой, сестре моей мамочки, в Пермь. Муж ее Дмитрий Петрович. У них была лавка на рынке, в которой моя мамочка до

замужества работала кассиршей, и в этой семье было четверо моих двоюродных братьев и две сестрички.

Дом их стоял на горке в конце длинного двора, а на улицу выходил фасадом одноэтажный дом с высоким крыльцом, в котором жил часовой мастер и была его мастерская, а между домом крестной и фасадным был еще дом, который назывался флигель. Было это на Петропавловской улице, номер дома 143. Наискосок через улицу была продовольственная лавка, в которую мы ходили в основном за ирисками. А в лавке Дмитрия Петровича на рынке помню почему-то только бочки с патокой и мешки с крупчаткой. У крестной внизу, в столовой, за столом усаживались все, и мой младший брат Борька сидел в своем детском стульчике, и когда пытался встать, дядя Митя доставал с буфета кусочек ремня, показывал его Борьке и спрашивал: "Чем пахнет?",- а Борька отвечал: "Фметаной" и садился на место. Всем нам выдавался сахар кусочками на неделю. Мы, конечно, быстро с ним управлялись. Самая экономная была Зоя, а нам приходилось пить чай только вприглядку.

Из Перми мы уехали с мамой, Ваней и Борисом в теплушках, нас называли беженцами, и, сейчас я понимаю, бежали от красных и приехали тогда в Новониколаевск (теперь Новосибирск) к дяде Мише Порсеву. Это был муж моей тети Ксении. У них был оружейный магазин. Там же жила младшая сестра папы тетя Катя с мужем дядей Алешей и дочкой Женей, моей ровесницей.

У дяди Миши был хороший деревянный дом с большим садом, лошадь и кучер - остался после войны военнопленный австриец, женился на его горничной. Он меня называл "лапша говяжая". Вот тут началась в Новониколаевске интересная охота и рыбалка на реке Инюшке. Приехал папа.

Помню, как зимой была организована большая охота с загоном, и после охоты привезли в большом плетеном коробе на одиннадцать охотников 11 волков и 300 зайцев. Мама потом рассказывала. Она вообще стреляла, как и отец, без промаха. На нее зайчики шли прямо без конца, и она стала жалеть их, а охотники с других номеров на нее кричали и сердились, что она не стреляет.

Еще интересный момент, когда Борька сбежал из дома. Он оставался с тетей Ксенией, а папа с мамой уехали на охоту. Я был у тети Кати. Когда вернулись с охоты папа с мамой, мы уже начали поиски и нашли женщину, которая видела, как он на железнодорожном пути играл в калачики. Она спросила, чей он, и он ответил, что из вагончиков. Она обошла весь состав, но никто его не узнал. Тогда она сдала его в железнодорожную милицию. Папа и дядя Миша всюду объехали и все обзвонили, но Борьки нигде не было. Наконец позвонили в железнодорожную милицию. Там ответили, что Боря Петров у них. Когда за ним приехали, он сидел на лавочке с милиционерами и ел бублик. Привезли домой, начали расспрашивать, где он был, а он спрашивает: "Бить не будете?"

Вскоре из Новониколаевска мы поехали дальше на Восток, тоже в теплушках. Доехали до Иркутска. По дороге папа заболел сыпняком, но не

помню, где его оставили. Помню только, что приехали мы в Иркутск к дяде Мише Варову, старшему брату моей мамочки. Поезда в Иркутск приходили на станцию Черемхово, а сам город расположен на другом берегу Ангары. Берега соединялись понтонным мостом, и, когда переходили по этому мосту, можно было видеть дно этой прекрасной реки - такая в ней была чистая вода, и больших хариусов и тайменей, стоявших против течения. Когда приехал отец, он ловил с этого моста на спиннинг хариусов и один раз поймал тайменя, как тогда говорили - больше пуда.

Дом у дяди Миши был на Большой Русиновской улице, идущей от центра города, которую пересекали 12 Иерусалимских улиц, идущих по большой горе, с которой мы катались на коньках и санках и очень здорово на бревне, которое было сделано как лодка. Его снизу обмазывали пометом и обливали водой. Получалась такая гладкая льдина, отлично скользившая по выдолбленной лошадьми дорожке. Садились на бревно иногда до десяти ребят и взрослых, и катились вниз до Графокутайсовской улицы, идущей параллельно главной.

У дяди Миши было четыре дочери: Люся, Вера, Зоя и Зина. Кроме них, в доме жил еще один человек, которого почему-то называли Шахер Махер Яшка Бляхер. Была зима, и морозы были очень сильные, но мы, ребята, все равно катались и играли на улице. К лету, когда приехал папа, мы переехали в дом, где на втором этаже была гостиница. Мы жили на первом этаже, у нас было две комнаты, одна темная и холодная, и, кроме нас, в этой квартире жила женщина с двумя сыновьями, которые все время дрались между собой, конечно, мы не знали почему. Она очень полюбила мою маму и. как могла, нам помогала. Этот дом был на углу Графокутайсовской и 3 Солдатской улицы. Папа, когда приехал, стал ездить на охоту, и у нас всегда было много битых зайцев и птицы, которые, я помню, висели в темной комнате на веревках. В этот же дом приехали папины знакомые - Вера Ивановна с мужем по фамилии Халтуларин. У них была дочка Ира и сын Костя, который очень сильно заикался. Эта тетя Вера сама шила обувь и мне все показывала и рассказывала, как и что нужно делать. Как шить заготовки и делать выкройки по колодкам. Так я под ее руководством сшил первые, из синей кожи, ботинки все на металлических гвоздях, а кожу на обувь папа принес и много, так что было из чего шить. Во дворе этого дома стоял небольшой домик, и рядом с ним была наша уборная, из которой можно было видеть, что делается в этом домике, если в его крыльце были открыты двери, прямо против второй уборной, которая была рядом с нашей. В этот домик обыкновенно ходили китайцы, которых в Иркутске в то время было очень много. Ходили китайцы с женщинами, ну, нам было интересно, что они там делают, и через щелочки мы с ребятами все видели, и было все ясно.

Как-то папа привез большой мешок крупчатки, но она была подмочена керосином. Мама напекла из нее шаньги и пироги с рыбой, поешь - и страшная отрыжка керосином. Что только с ней ни делали, и прожаривали на противнях, все равно не помогало; и только тогда, я помню, мама решила все испеченное смолоть в мясорубке и из этой перемолотой муки снова

испечь и хлеб, и пироги, и шаньги, так что мука не пропала. У нас не было хлеба, картошки, а дичь всегда была, и даже гуси. На рынке покупали молоко, которое, я помню, продавали замороженное в кружках с палочкой, за которую можно было взять и посмотреть, какое молоко, а оно снизу прозрачное, а вверху сливки.

Все сибиряки все время жевали серу древесную, вот почему они все скуластые и у всех белые и крепкие зубы. Эту серу продавали в тазиках с водой, такие кусочки вроде конфеток ирисок коричневого цвета, и была такая присказка: "Позвольте для примера, Вам, барышня, сказать: когда исчезнет сера, что будете жевать." А где находился сам рынок, не помню.

Папа работал в Союзе охотников, и ему поручили организовать оружейную мастерскую и выделили на 6-ой Солдатской улице, против Гранд-отеля, большие помещения, бывшие каретные мастерские хозяина Сапожникова. Они были все разгромлены. Вот в них (папа нашел мастеров из Ижевска) и была организована кузница и мастерская, где работали два мастера. Я, конечно, с ними сразу подружился. В этом дворе, где была мастерская, были ели, два дома и около мастерской дом, в котором мы поселились. В нем была большая русская печь и большая кухня, в которой стоял большой стол, и по-сибирски под столом - курятник. У нас появились куры и свои яйца. Был очень хороший серый петушок, который совсем не кукарекал, и вот мама ему прокукарекала, и он научился и стал кукарекать. Ночью, как все, мама пекла сама черный хлеб и сибирские калачи из серой муки. Кроме кухни, была большая комната в три окна, а под подоконниками вешали бутылки, в которые стекала вода со стекол. Помню, как из туалетов зимой, из выгребных ям выкалывали их содержимое, грузили на повозки в большие деревянные ящики и вывозили на лошадях на лед на Ангару, а этих возчиков называли золотарями. Около уборной стояла большая собачья конура, в которой жил большой кудрявый пес Джек. Я с ним быстро подружился. В одном из домов, который был ближе к воротам, жил с женой сапожник поляк, очень хороший мастер своего дела, и работали они с женой очень хорошо. Заработают и все пропьют вплоть до инструмента, а потом снова работают. Я ему понравился, и он научил меня делать дратву, всучивать щетинку, делать деревянные гвозди. У него был старший брат, который заведовал большой сапожной мастерской. Он взял меня к себе в подмастерья. Там я научился тачать голенища сапог, шить сандалии. Эта мастерская обслуживала армию и на нее шили ботинки, в которых подошва приколачивалась на деревянные шпильки, надо было научиться их приколачивать с двух ударов молотка. Ознакомился я со шпандырем. После я самостоятельно сшил сафьяновые детские сапожки, и мама их на рынке обменяла на разные продукты. Потом папа познакомился с замечательным сапожником по фамилии Калита. Он сшил папе охотничьи болотные сапоги, которые после изготовления испытывались в кадке с водой. Папа надел их и стоял в этой кадке долго, но сапоги не потекли. Папа эти сапоги очень берег, и после охоты в них засыпался овес, и они подвешивались. Прослужили они папе очень долго. Этот сапожник научил меня шить выворотные чувяки и

ичиги - это такая мягкая и очень удобная обувь. Я научился подшивать валенки кожей в обтяжку с задника, чтобы они не промокали. Все это в жизни мне очень пригодилось.

Но все же я сын оружейников, и меня снова заинтересовала мастерская и кузница, где я помогал качать большой мех, который раздувал горно, и, как мог, помогал работать молотом, изготавливать инструмент и детали для ружей и производить закалку инструмента. Мастера решили, а они меня очень уважали, проверить, как я соображаю, и изготовили из свинца перовое сверло и послали в кузницу закалить его. Я заложил в горно разодеть для закалки, и оно исчезло. Я побежал к мастерам объяснять, что все делал правильно, но оно сгорело. Мастер дядя Миша пошел со мной в кузницу и показал, где мое сверло. Оно, конечно, расплавилось и утекло в поддувало. Так я познакомился со свинцом, и мы с ребятами потом заливали битки - это самая крупная бабка называлась биток - для игры в бабки, очень популярная тогда игра. Также играли в заску. Заска - это кусочек меха с длинной шерстью вверх, а снизу к нему пришивали кусочек свинца, и эту заску нужно было ногой подбрасывать, приплясывая. Побеждал тот, кто больше раз подбросит. Еще играли в лапту с чижиком.

К нам приехала младшая сестра моей мамочки тетя Тоня с сыном Колей и две сестрички. Старшая Люся и Тамара, ровесница моего младшего брата. Еще у нас поселилась какая-то дальняя родственница учительница, которую звали тетя Туля. Мы поддразнивали ее, называя Туля-пуля виде пуля виде оптика топтика туля. Очень славная старушка. Было ей, наверное, лет шестьдесят. Работала она в школе и занималась с нами, обучая арифметике, русскому языку, немецкому и французскому. Когда мы уже кое-что начали понимать, она нам отвечала только тогда, когда мы к ней обращались по-немецки или по-французски, и мы довольно прилично научились говорить, так что потом в школе мне с немецким языком было совсем не трудно. Я до сих пор помню по-французски стишки, и говорят, что у меня очень правильное произношение и выговор. Мой старший брат Ваня ходил в школу и был скаутом, а меня и Колю мама отвела в церковь, чтобы мы там прислуживали. В церкви за алтарь никому входить не разрешалось. Только священник, дьякон и мы с Колей туда заходили. Помню, как-то мы зашли и видим, как дьякон и священник сидят за столиком и из чаши для причастия пьют красное вино и закусывают просвиркой. Нас это как-то удивило и поколебало веру в правдивость всего того, о чем говорилось в проповедях и других разговорах о вере, было во всех обрядах, и у нас пропал интерес к церкви. Вскоре от нас уехала тетя Тоня с ребятами в Оренбург, и мы остались своей семьей. Появились очень хорошие знакомые - семья кондитеров бабкиных. У них, как и у нас, на кухне был стол, под которым жили куры, и был очень большой и красивый петух, но не кукарекал. Моя мамочка ему прокукарекала и он стал кукарекать. Все сказали, что Лиза, т.е. моя мама, испортила петуха.

На главной улице Иркутска, не помню точно, но, по-моему, улица называлась Миллионной, был кинематограф. Назывался "Одеон". Это недалеко от нашего дома, и мы в него ходили. Какие были фильмы, не помню.

Моя двоюродная сестра, дочка дяди Миши, вышла замуж за шофера. Он ездил на автомобиле "Кадиллак" и покатал нас на этой машине. Звали его Сережа Королев. Сережа, когда к нам приезжал, все в машине показывал и объяснял. Он, пожалуй, и заложил в меня такую страсть к автомобилям. Знаю, что потом у них был сын Вова. Он после войны жил в Киеве.

Я стал чаще ходить в оружейную мастерскую и наблюдал, как ремонтировали ружья, делали ложи и аксидировку - воронье стволов, и как для этого составлялся так называемый ржавый лак.

Был такой забавный случай. Папа и мама уехали на охоту. Мы остались только с Туленькой, я бегал во дворе, и пришел какой-то дядя и стал меня расспрашивать, где папа и мама. Я рассказал, что уехали на охоту. А в Иркутске в это время было очень много грабежей и убийств, были такие банды, назывались кошовники, которые ездили на лошадях, ловили прохожих, раздевали и голых выбрасывали. Прыгуны сидели в кюветах, накрывались простынями, а когда проходил прохожий, прыгали на него и тоже раздевали. Много было убийств и квартирных краж, поэтому, когда я рассказал Тулечке, что меня какой-то дядя расспрашивал о родителях, Туленька испугалась и, когда мы ложились спать, положила с собой колун. Это такой большой и тяжелый топор. Я зарядил ружье и тоже положил свою двадцатку рядом - так мы и уснули. Ночью мама с папой приехали, стучали, стучали и не могли достучаться. Вскрыли окно и через окно влезли, а мы так и не проснулись.

В Иркутске было много автомобилей. Помню, была такая крытая машина, называлась "Фиат 60 /90". Я, как и все мальчишки, сделал себе большой крючок из проволоки на сыромятном ремешке, надел его на руку и на коньках зацепился за этот автомобиль, а отцепиться от него не смог. Когда же отцепился, то летел кувырком так, что весь изломался и больше никогда не думал цепляться, но автомобиль меня ужасно заинтересовал.

Ангара замерзала только в очень сильные морозы, течение было очень быстрое, поэтому лед был не гладкий, а ледяные торосы. В летнее время вода была очень чистая, но очень холодная, поэтому мы ходили купаться на речку Ушаковку, за которой был знаменитый монастырь. Зимой морозы в Иркутске доходили до 40 градусов мороза, а летом - до 40 жары.

Не помню, в каком году, но папу послали организовывать заготовку дров для города. Так мы поехали на лесосеку километров за сорок от города. Какие там были сосны: стройные, высокие и очень большие. Грибов, ягод и дичи сколько хочется. Сосны валили, пилили и кололи на большие доски, протесывали их, и они шли на крыши и полы в землянках. Для папы перед землянкой на берегу большого оврага, в который стекал родник, свалили сосну, пень от которой больше 1 1/2 аршина в диаметре. Снизу этот пень все время рубили, делали щепки на костер, так что из пня получился стол на одной ножке. Родничок подняли в желобок, чтобы вода его стекала в

большую бочку, в которой хранилась солонина. Лесорубов наехало много, нужно было всех кормить, хлеба не было, тогда стали делать русскую печь, очень интересную. Сделали сруб, в него заложили глину, утрамбовали, потом засыпали туда битое стекло и снова глину, на которую положили большой кусок бревна с дуплом и сверху опять глину. Все очень сильно утрамбовали, сделали из глины трубу и затопили. Когда дупло выгорело, глина обожглась, получилась замечательная печь, в которой стали печь отличный хлеб, варить щи и каши.

Мамочка моя ходила за грибами и однажды нашла тряпочку, в которой оказались три пятнадцатирублевых и два десятирублевых золотых и золотое колечко. Все удивлялись, откуда в тайге такая находка, кто мог потерять. Папа всех опрашивал, но не нашлось никого, кому принадлежали бы эти вещи. Так они остались у мамочки.

К нам на лесосеку с той стороны оврага повадился приходить медведь. Встанет на задние лапы и рычит. Папа его застрелил. Потом из его мяса приготовили запеченные в печке окорочка. Через некоторое время из бочки стала пропадать солонина. Папа караулил несколько дней и в конце концов убил воришку. Это оказалась очень красивая рысь. А какие красивые там были глухари, я больше в жизни нигде никогда таких не видел.

Лес валили. Огромные сосны такой толщины, что пришлось спаивать две пилы, чтобы такую подпилить и распилить. Когда такая красавица падает, она и другие деревья за собой валит. Затем обрубают сучья, размечают на 3/4 аршина и эти кругляки колют большими колунами, и складывают большими поленницами длиной в несколько саженей.

В то время в Иркутске было очень много китайцев. Они ходили по дворам, кричали - "Аршинный Тряпка", у них на аршине висел большой узел с разными тканями, а другие кричали - "Таварь починяю", это сапожники, которые при вас ремонтировали любую обувь.

МОСКОВСКАЯ ЮНОСТЬ

Сокольники

В 1921 году папу вызвали, и мы поехали в Москву. Папа был очень добрый, веселый человек, он очень любил маму, и никогда мы от него не слыхали не только ругательств, но даже грубых слов, обращенных к нам и мамочке. По приезде в Москву мы поселились у дяди Коли Березина. Это был муж папиной сестры Елизаветы Ивановны. Он был директором механического завода, где делали поперечные пилы, сапожные ножи, берманскую трубку и другие скобяные товары. Завод находился в Сокольниках, на Колодезной улице. У них была большая семья: старший брат Шурик, Леня, Борис и дочери - Вера, с мужем Карлом Адольфовичем, и дочкой Ирой, Надика, с мужем Валентином, Нина и Валя. Всего 12 человек. И мы приехали 5 человек, так что за стол садилось 17 человек. Дом был при заводе, с большим чердаком и 5 или 6 комнатами. Двор при заводе большой,

много штабелей дров и большая спорт-площадка с футбольными воротами, где мы играли в футбол.

По улице Стромынка ходил трамвай, через Матросский мост над Яузой на Преображенскую площадь, где кинотеатр "Орион", Преображенский рынок и церковь. На рынке можно было купить все, от продуктов до всяких хозяйственных вещей. Братья мои двоюродные сразу меня научили, как на буфере трамвая можно проехать на рынок. Трамвай в гору ходил медленно, и сесть на буфер было нетрудно. Так я как-то поехал, и милиционер, сняв меня с буфера, надрал за уши так, что больше я никогда на буфере не ездил. Трамваи тогда были с открытыми площадками, а проезд стоил 8 копеек.

На семейном совете решили, что мы сами будем ремонтировать обувь для всех. Дядя Коля снабдил нас деньгами, и я с Леней поехал на рынок, накупили несколько пар колодок, гвоздей, деревянных шпилек, разного сапожного инструмента, ниток и разной копейщины. В одной небольшой комнате организовали сапожную мастерскую, и я стал учить Леню и Бориса, как делать дратву, набойки и подметки. Дяде Коле очень понравилось. В свободное время я стал ходить с Леней и Борисом в спортшколу в парк Сокольники, она называлась "Сокол". Занимались здорово. Я научился делать сальто и стойки. Кроме "Сокола" там была спорторганизация, называемая ОЛЕЛЕС - Общество любителей лыжного спорта, и ОППВ - Опытно Показательная Площадка ВЕВОБУЧА, они имели футбольные и лыжные команды.

По соседству с заводом в Колодезном тупике был дом, в котором жил дядечка по имени Пренс. Он нам посоветовал обзавестись кроликами, как и у него. Мы, конечно, на чердаке сделали клетки и развели там крольчатник, и у нас очень быстро появилось 70 штук этих милых животных. Напротив завода был трехэтажный дом, в котором жил парень, он с нами дружил и играл в футбол. Он занимался пиротехникой, делал разные фейерверки, хлопушки. Его фамилия Ульрих, имя его не помню, может быть, он даже был сын большого военного начальника. Однажды он принес большую консервную банку и конец бикфордова шнура. Заставил нас в тупике по середине дороги разобрать мостовую и выкопать яму, что мы и сделали. Туда он заложил эту банку и поджег шнур, а мы все по его инструкции спрятались в кювет. Был такой взрыв, что в соседних домах вылетели стекла, но нам ничего не было. Мы, конечно, поняли, что натворили, и боялись идти домой и прятались до темна, а когда мы подошли к калитке, нас встретили мой папа и дядя Коля, и нас так выпороли ремнями, что я и сейчас помню. Это был единственный случай, когда меня наказал папа, и было за что.

Зимой на Новый год делали елки и горку с дорожкой через весь двор, которую заливали водой, и делали освещение - гирлянды лампочек. Гора была замечательная. Даже взрослые все на Новый год с нее катались вместе с нами.

Как-то летом во время игры в футбол Борис бил по воротам, а я был голкипером. Но сильный удар мяча попал мне в руку, и получился перелом

правой руки. Меня, конечно, увезли в Остроумовскую больницу, там наложили лубок и отправили домой, но рука быстро срослась.

Была у меня двоюродная сестра, дочка тети Маруси, - Вера Николаевна. Она работала в центре города в библиотеке и приносила нам книги, которые подлежали уничтожению. Это были замечательные книги про знаменитых сыщиков: Ната Пинкертона, Ника Картера, нашего сыщика из Петрограда Голубева, П.Лехтвейса, а также книги Жюля Верна, Вальтера Скотта, Джека Лондона, книги о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне. Читали вслух, сидя за большим обеденным столом. Читали больше сестры. Кроме чтения, по вечерам играли в лото на очищенные кедровые орешки. Устраивали концерты. Карл Адольфович, муж Веры, играл на скрипке, Верочка на пианино, а мы пели.

Помню, как мы ходили к дяде Коле на рождество славить. Он нам давал десять рублей, и все ребята ездили в цирк Никитина, который находился на Садово-Триумфальной улице, где Аквариум, или в цирк А.Саламонского, который и сейчас существует, где директор Юрий Никулин.

При въезде в город на Стромынке, помню, был кинотеатр, который назывался "Наполеон", его потом переименовали в "Молот", и следующий, никак не могу вспомнить, как он назывался раньше, впоследствии назывался "Шторм".

В 1923 году было организовано АО "Торгохота", и папа стал там управляющим. Правление этого общества было напротив ГУМа на Никольской улице. В то время вход с Моховой улицы на Красную площадь был через два прохода: справа между Кремлевской стеной и Историческим музеем проходили трамвайные пути, и через Красную площадь шел трамвай в Замоскворечье, а между музеем Ленина и Историческим музеем было две арки, между ними Иверская часовня, и в этих двух проходах торговали всякой нсячиной с прибаутками. Стоит дядя, продает металлические пуговицы и кричит: "Вы берете иголку, вы всуете и не всовывайте, вы хотите и не можете - купите механические пуговицы, раз - застегнул, и брюки износятся, а пуговица останется". Другой кричит: "Лучшее средство от клопов, блох и тараканов", покупатель интересуется, как же им пользоваться, на что продавец отвечает: "Поймайте клопа и в глаза ему, в глаза. Клоп чахнет, чахнет и сдохнет". Покупатель: "Так проще раздавить", продавец: "Можно и nак". Другой продает небьющиеся граненые стаканы. Они у его ног на мешковине лежат. Он берет их лопатой и сыпет в кучу, и все они целы. Я купил тогда два. Один разбился, когда упал с полочки в раковину, а другой служил очень долго. Другой продает порошок для пайки алюминиевой посуды, но это, конечно, обман. Затем стекольщик продает сигары для резки стекла, причем на ваших глазах вырезает из стекла разные силуэты зверей очень здорово. Я купил, пришел домой, попробовал - не получается. Я к нему, подал, говорю, что у меня не получается, и он меня научил, стало здорово получаться. Еще интересно из жести нарезать разные формочки, раздать хозяйкам. Ими можно резать из теста и овощей разные фигурки.

В общем, торговали всем очень бойко: и одеждой, и обувью, и электротоварами и т.п.

Слева от музея Ленина (раньше это была Государственная Дума), там, где сейчас метро "Площадь Революции", был вдоль Кремлевской стены сквер вплотную к гостинице "Метрополь". На 2-м этаже этой гостиницы был авто-мото клуб, а у скверика проходил техосмотр авто-мото транспорта. Мы, конечно, ходили смотреть. Было в то время очень много машин, в том числе и частных. У них на дверках был нарисован желтой краской круг, а в нем надпись "Прокат". В то время в Москве было много как легковых, так и ломовых извозчиков, и прокат автомобилей.

На Зубовском бульваре

Для управляющих АО был арендован дом №10 на замечательном Зубовском бульваре, имевшем 5 аллей с большими деревьями, в основном липами. Бульвар был между Зубовской и Крымской площадями. Как и на всех бульварах Москвы, у Зубовской площади перед бульваром был дом, где располагались магазины, а за ним круглые металлические уборные, почему-то прозванные "шуриками". С Крымской площади дорога шла на Крымский мост через Москву реку. По обе стороны бульвара проходили трамвайные пути, по которым ходил трамвай "Б". Это был участок Садового кольца. Трамвай называли Букашкой. А трамвай "А"- "Аннушка" ходил по Бульварному кольцу. Потом я узнал, что длина Садового кольца 16 км, а Бульварного - 8 км.

Когда мы переехали в этот дом, мама послала меня в магазин за сметаной с баночкой. Когда я шел домой, около дома №12 меня встретили ребята, один подходит ко мне, наверно, мой ровесник и говорит: "Заявляешь?"; ну, чтобы не показаться трусливым, ответил: "Заявляю!", поставил сметану? и началась у нас драка, и, когда я стал его одолевать, на меня накинулись еще три мальчика, и они вчетвером здорово меня отлупили, нос разбили, и я пришел домой весь в крови и слезах. Было очень обидно, что они поступили нечестно. Ведь должны были драться один на один. Но сметану я принес. Папа сказал, что главное, что я не струсил.

Дом был большой деревянный с большим подвальным помещением, где была русская печь, и мезонином, в который с нашей кухни была лесенка. Перед домом была большая площадка и сад. Говорили, что в этом доме жил раньше градоначальник. В нем были замечательный паркетный пол и лепные потолки, и стены с зеркалами. Кроме нашей семьи, в этом доме рядом с нашей квартирой был гинекологический кабинет, хозяйкой была врач Лабунская. А в мезонине жила Абрикосова, бывшая хозяйка кондитерских и конфетных фабрик. С ней жила очень славная женщина, не помню имени, и собачка шпиц. Абрикосова в 1923 году уехала в Париж, а на ее место вселились студенты рабфаковцы. Им было очень трудно, стипендия небольшая, и вот эти студенты откупали у дворников двор и ловили кошек, потом их обдирали, а шкурки сдавали. Как это они делали, никто не видел,

но, когда они от нас уезжали, один из них рассказывал папе. Мамочка всегда, как напечет пирожков, положит в миску, и я их относил, но они ни за что не хотели брать, тогда я оставлял миску у них в комнате, а утром они пустую оставляли в кухне. У них на всех были одни выходные брюки.

К нам приехала семья папиной сестры из Архангельска. У них было 6 детей, т.е. 4 моих двоюродных брата и 2 двоюродных сестры. Они заняли 2 большие комнаты, а у нас было 3 комнаты. У них был рояль, и они все умели играть, а Коля, старший брат, играл очень хорошо. И получилось так, что у нас в обеих семьях было 2 Бориса, 2 Николая и 4 Ивана. У нас был телефон и, когда просили к телефону, всегда переспрашивали, кого - дедушку Ивана Федоровича или моего папу Ивана Ивановича, или моего старшего брата Ивана, или художника Ивана Дмитриевича. Помню, как один раз праздновали именины 4-х Иванов. К тому времени из Владивостока приехал наш дедушка Иван Федорович. А так как он не мог сидеть без дела, в подвале была организована мастерская, где он меня начал учить изготавливать инструменты, делать к ружьям ложи. Перед домом сделали площадку для крокета, и этой игрой увлекались все, и взрослые и дети. Особенно здорово получалось у моего младшего брата Бори.

Я подружился в соседнем дворе дома N 8 с семьей Диодоровых. Их было 2 сестры - Маргарита и Тамара, и 2 брата - Игорь и Аркадий. Мамы у них не было, не помню, как звали их отца, главного бухгалтера треста ''Льноправление", который сам шил для них обувь. Шил очень красиво, но как-то не по сапожному. Он даже не знал, как всучить в дратву щетинку, и когда я показал ему, как это делается, он был очень доволен. Игорь от него гоже кое-чему научился, и мы с ним решили организовать сапожную мастерскую. У них в квартире был такой уголок, в который можно было проникать через окно, имевшееся в его комнате. Там мы и работали с Игорем. Я уже пошел в школу, учился во вторую смену. Уроки делал обычно вечером, а по утрам мы работали: ремонтировали обувь, иногда успевали сшить две пары подметок и набоек. Не помню, сколько мы брали за работу, но денежки у нас водились, хватало на кино и каток, иногда покупали юрт и фрукты и устраивали чаепитие без всякого спиртного. На чай приглашали его сестру Тамару и ее подружку Иту. Мне нравилась Тамара, а ему Ита. Кино смотреть ходили в кинотеатр "Чары", расположенный на втором этаже двухэтажного дома у Пречистенских ворот (между 11речистенкой и Остоженкой). На первом этаже была большая пивная. Фильмы были немые и шли в сопровождении тапера. Был такой американский девятисерийный фильм "Тарзан". Люди сидели с утра до вечера без перерыва, мочевой пузырь многих не выдерживал, облегчались прямо в зале под кресло. Фильм был замечательный, я считаю, что лучше всех последующих, вышедших с таким же названием. Ходили в кинотеатр Художественный" на Арбатской площади. Он был не такой как сейчас: был в нем гардероб, где раздевались как в театре, шикарный буфет с отдельными столиками под большими цветными абажурами. Подавали кофе, различных тортов мороженое и всевозможные пирожные, разные фруктовые воды. В

этом кинотеатре в 1927 году я первые услышал джаз Утесова и увидел фильм "Веселые ребята". Там же смотрел "Три мушкетера" и кинокомедии с Мэри Пикфорд и Дугласом Фэрбенксом. В 1924 году я ходил встречать их на Белорусский вокзал. Там снимали тогда "Поцелуй Мэри" с Игорем Ильинским. Также видел, как снимали на Пречистенском бульваре "Процесс о трех миллионах". Тогда были замечательные комики Монти Бэнкс, Фати, Гарольд Ллойд, Пат и Паташон - Чарли Чаплин и Бастер Китон. Они оставили большое впечатление на многие годы.

Как-то я зашел к Игорю (было это в 1922 году), он лежал в постели и курил шикарные папиросы. Он предложил мне закурить, и я попробовал, очень уж хотелось выглядеть постарше. Эти папиросы "Люкс" стоили 3 миллиона. Помню, папа принес мельхиоровый судочек и заварной чайник, купленные на аукционе, заплатив по 49 миллионов за каждую вещь. Устраивали аукцион на втором этаже дома, где был кинотеатр "Наука и Знание", на третьем этаже был ресторан "Прага". На первом этаже впоследствии был магазин Торгсин. После Отечественной Войны дом надстроили, ресторан стал располагаться на двух этажах с верандами. В этом же году произошла девальвация. Твердой валютой считался червонец -бумажная купюра стоимостью в 10 рублей, приравненная к десятирублевому золотому. На Неглинной у Банка ходили люди, приговаривая "Даю, беру червонец". Рядом располагались Сандуновские и Центральные бани, около которых ходили проститутки, также приговаривая "Даю, беру червонец". Рассказывали, как один грузин пригласил девушку помыться в бане, но попал на порядочную женщину, которая пригрозила ему милицией, на что он ей ответил: "Не хочешь мыться, ходи грязной". Нам было очень интересно наблюдать за всем происходящим. Помню, появилась водка 30% по 1 руб.30 коп. за бутылку и назвали ее "Рыковкой", а папиросы "Люкс" стали стоить 40 копеек.

Когда мы жили на Зубовском бульваре, папа будил нас в 6 часов утра, и мы шли купаться, обыкновенно справа от Крымского моста. Там была лодочная станция, с мостиков которой мы и купались, а иногда ходили купаться вечером с левой стороны моста, там была спасательная станция. Мы купались с моим старшим братом Ваней и Леней Березиным и, конечно, голые. Переплыли Москву реку, но мне и Игорю старшие ребята плыть обратно не разрешили, побоялись, что мы устали, и сказали, что одежду нам принесут, как только доплывут обратно. Это же было вечером, мы замерзли, сидим ждем, а их все нет, и мы решили голыми бежать через Крымский мост. Около Крымской площади нас поймал милиционер, народ кругом шумел, нас называли бесстыдниками и хулиганами, и нас хотели забрать в милицию, но тут подошли Ваня с Леней и принесли нам одежду. После этого мы стали купаться только в трусах.

На углу Остоженки и Зубовского бульвара по нашу сторону находились интендантские склады, и вечером и ночью около них на тротуаре выставляли ограждение, и часовой, охранявший склады, кричал: "Сойди с тротуара!" Но самым страшным было то, что из этих складов через

Остоженку в переулок, идущий к реке, передвигалось несметное количество крыс, так что трамваи останавливались, пропуская их. Но у нас в доме они не водились, очевидно, на складах еды было больше. Впоследствии в этих складах разместился гараж Министерства Обороны, и там работал Ваня Карпов. Ближе к храму Христа Спасителя была плотина, направо начинался Обводной канал, а на образовавшемся полуостровочке была кондитерская фабрика "Красный Октябрь", тогда называвшаяся "Эйнем". На самом конце полуострова был яхт-клуб, где были гоночные гребные лодки, одиночки, парные четверки и восьмерки, а на берегу у плотины большая, хорошо оборудованная купальня МГСПС, от которой в 1927 году я, Павлик План и Леша Нестеров один раз плавали на Воробьевы Горы. Леша испек большую сдобную булку, завернул ее в клеенку, и мы, держа ее по очереди, доплыли до i op, покушали и поплыли обратно, вниз по течению плыть было много легче.

Еще в 1923 году было большое событие: открылась Сельскохозяйственная выставка, там, где сейчас Парк культуры им. Горького, а по другую сторону Крымского вала был иностранный павильон. Но самое интересное на этой выставке - гидросамолет, который спускался на Москву реку. На нем можно было за 10 рублей полетать над Москвой. Я, конечно, собрал 10 рублей и пошел в надежде полетать, но полеты почему-то были отменены, и полетать мне не пришлось. За выставкой был, он есть и сейчас, Нескучный сад. Там давал представления, выступая со своими зверями, Дуров, и мы ходили смотреть эти незабываемые представления. Там за одним столом сидели и мирно кушали кошка рядом с крысой, собака с лисой и петухом, свинья с волком и зайцами, а его знаменитая железная дорога, где начальник станции, машинист, кондуктор и все пассажиры были крысы и мыши - просто необыкновенное зрелище. Сейчас это тоже можно посмотреть и Уголке Дурова и по телевизору.

Несколько раз в 1924 году мы ездили с папой на рыбалку и охоту под Рязань на Оку, на Родину С.Есенина. Там около села Константинова была плотина, но шлюза не было, а был обводной канал, который называли протокой. На берегу протоки жил в очень красивом домике лесник. У него была лодка и челнок, а у папы - сети трехрядки длиной в несколько саженей. Эти сети папа ставил на ночь, или загоняли рыбу ботом (на длинном шесте раструб, при ударе об воду создает большой шум). Рыбы привозил по пол-лодки: лещей, их звали "буржуями", язей, щук, большую плотву, окуней. Из деревни крестьяне приходили за рыбой, папа раздавал все бесплатно, очень удивляясь тому, что никто здесь не ловит рыбу. За рыбу нам привозили мед, яйца, молоко, сметану, творог. Мама ходила за ягодами и грибами, всего было вволю.

В то время у нас был замечательный сеттер гордон, опять же по кличке Рональд, и, когда мы ездили на сиденку или зорьку, он сидел в носу челнока. Папа всегда управлял одним веслом. При пролете уток папа вставлял меня всегда стрелять первым, пес сидел спокойно, но стоило только и взять в руки ружье папе, как Рональд сразу прыгал в воду. Дело в том, что я мазал, а папа стрелял без промаха. Привозили по 10-12 уток, селезней. Один

раз мы очень смеялись, так как я обманул Рональда. Поехали на вечернюю сиденку, потихоньку плыли. Папа дал команду мне приготовиться, я взял свою двадцаточку «Хускварна», папа закрякал по-утинному (он очень здорово умел это делать), поболтал рукой по воде, словно плещется утка, и селезень вылетел на ее зов метрах в 10-15 от меня. Я выстрелил, и селезень упал в воду, а пес сидит и смотрит на папу и меня просто с удивлением. Папе пришлось скомандовать "Пиль", пес прыгнул в воду и приплыл с селезнем к лодке. Это была моя первая удача. Потом стрелял папа, и мы привезли 8-10 уток. Много он ездил с мамой, она очень хорошо стреляла.

Пятая совшкола во 2-м Смоленском переулке: учителя, друзья, увлечения

Поступил в школу сразу в пятый класс, благодаря Туленьке. Пятый класс 5-й совшколы. Это было пятиэтажное здание во 2-м Смоленском переулке. Наш 5 "Б" находился на втором этаже. В нашем классе не было парт. Сидели на скамейках за большим длинным столом. Сидели за таким столом пятеро: Смирнов Саша, Коля Захаров, Володя Кивейша, Валя Воинов и я. Сразу подружились. Все жили не так далеко друг от друга, на все школьные мероприятия ходили дружно. Я ходил в школу по Зубовскому и Смоленскому бульварам. Школа была недалеко от набережной Москвы реки, и мы ходили зимой к Бородинскому мосту смотреть, как на льду реки смоленские дрались с дорогомиловскими на стенке по всем правилам. Нельзя было драться ни с закладками, ни с кастетами, ни с палками, только врукопашную, а если кто нарушал, его били и свои и противники. Дрались от ребятишек до дедов с бородами, причем драка длилась несколько часов.

Рядом в 6 классе "Б" учился мой двоюродный брат Герман. В этом же классе училась девочка блондиночка Люся Шелкович, я часто после занятий провожал ее домой. Она жила на Тверской. Шли обыкновенно по Новинскому бульвару, дальше по Садовому кольцу до Триумфальной площади.

В нашем классе верховодил и был старостой Валя Воинов. Помню замечательных учителей. По литературе Николай Владимирович, по математике Карп Евгеньевич Шлепаков. Не помню по какому предмету была учительница, которой дали прозвище Пескарь. Учительницу по биологии прозвали Лампада Керосиновна. По немецкому - Булочница, за ее полноту. По обществоведению учителя не помню, было не интересно. Он приходил, садился за свой столик и говорил и говорил... Мы сидели, слушали, ничего не понимали; вообще нам казалось, что этот предмет нам абсолютно не нужен. Физика также не помню как звали, но предмет был интересен, так как проделывали множество опытов. Он давал нам разные домашние задания по изготовлению наглядных пособий. Мы с Володей Кивейшей даже сделали трамвай и рельсы, по которым он двигался и возил на своей платформочке в качестве груза плоскогубцы. Делали различные турбинки. Вообще все уроки физики были очень интересны. Очень строгим был учитель географии. Очень

высокого роста, одет во френч и сапоги. Носил очки. Он сразу заявил нам, что замечаний делать не будет, а сразу выгонит из класса того, кто будет мешать, но произошло это только один раз, так как уроки его были чрезвычайно интересны, и мы слушали с удовольствием. Он очень много путешествовал, побывал во всех странах света, т.е. все, о чем он нам рассказывал, он видел своими глазами и теперь делился с нами своими впечатлениями и наблюдениями. Был он очень внимателен к нам, особенно к отвечавшему у доски, поэтому оценки по географии у всех были хорошие. Очень нелепо, что я не помню его имени и фамилии. В 6 классе нас стали обучать по плану Дальтона. Мы слушали лекции и часто сдавали экзамены. В 1925 году я закончил 7 класс, и больше учиться мне не пришлось.

В 1924 году умер В.И.Ленин. Его смерть потрясла всю страну. Прощались с ним в Колонном Зале Дома Союзов. Рядом с Домом Союзов была небольшая церковь, около которой постоянно жгли костры, чтобы проходившие для прощания люди могли греться. Были очень сильные морозы. Народу было очень много, но все равно ходили со школой дважды. вокруг гроба стояли члены правительства, я многих видел, многих запомнил, по тогда, как и для всякого мальчишки, это было совершенно не важно. Мавзолей Ленина был сначала деревянный, а уже впоследствии построили ни, который есть сейчас.

Валя Воинов жил на Арбате в доме № 9, в котором была булочная и пекарня, поэтому там всегда был свежий хлеб. Рядом с булочной была небольшая пивная, через которую ходили в подвальное помещение, где располагался ресторан "Подвальчик". Валя жил во флигеле на втором этаже. Маму его звали Зоя Ивановна, а на третьем этаже жила семья Зои Петровны. У нее были две дочки - Вероничка и Таня. Зоя Петровна работала кассиршей в ЦКовском магазине в Охотном ряду. В квартире напротив жила семья Конигсбергеров. У них был сын Андрюша, и мы с ним очень сдружились. Все вместе мы очень весело проводили время. Зое Петровне давали в парке Сокольники на 4-й просеке дачу на втором этаже с террасой. По вечерам на этой террасе при керосиновой лампе, лежа на ковре, мы ели из большой сковороды жареную картошку, пили чай с тортом всей нашей дружной компанией.

Еще мне запомнился случай, произошедший с папой. Он возвращался с работы с приличной суммой денег, зашел в Охотный ряд, купил кое-что из продуктов и банку сметаны, а его выследили и, когда он зашел в трамвай, то почувствовал, что у него из кармана тянут деньги. Он закричал, двери закрыли, папа ударил рядом стоявшего мужчину банкой со сметаной по лицу и увидел, как упали деньги. Он деньги подхватил, трамвай остановили, и милиционер, ехавший в этом вагоне, помог задержать двух воров. Пошли в милицию, по дороге они все уговаривали папу разойтись по-хорошему, но он отказался. Когда они пришли в милицию, во время допроса вошел оперативник, который видел, как, поднимаясь по лестнице, один из воров выбросил бритвенное лезвие, обвернутое к картон, для подрезки карманов. Составили протокол. Через некоторое время пришла повестка в

суд, потом другая, но папа не ходил. В третий раз пришел милиционер, и папу увели в суд, а воры пришли сами, и их отпустили под расписку. Судья стал папу обвинять, на него наложили штраф, а папа в ответ рассмеялся, а судья спрашивает: "Почему Вы смеетесь?", а папа говорит: "Как же мне не смеяться. Я потерпевший, меня привели в суд с милицией, а воры пришли сами без конвоя", ну, с него сняли штраф, а ворам дали по 3 года.

Начиная с 1923 года все мои товарищи и я очень увлекались коньками, мы постоянно ходили на каток, в основном на Девичье поле около Новодевичьего монастыря, в котором еще были монахини. Мама отдавала им делать постельное белье и ватные одеяла и всегда восхищалась их работой.

Кроме Новодевичьего были катки на Патриарших прудах, в Сокольниках, на Чистых прудах, все в отличном состоянии, обсажены елочками. В четверг и в воскресенье играл духовой оркестр. Оборудованы были теплушки с гардеробом и буфетом. Но главным был Новодевичий каток, где от общего катка всегда была отделена снежным валом беговая дорожка, на которой тренировались лучшие бегуны - Ипполитов, Мельников, Якушин, и мы, пристроясь к ним, во всем старались им подражать. Ипполитов имел мастерскую по ремонту велосипедов, различного спортивного инвентаря и точке коньков, располагавшуюся на углу Беговой и Ленинградского шоссе. На всех катках у нас появились партнерши для катания в паре. Помню хорошенькую Ниночку, жившую в переулке на Остоженке, Машеньку, жившую за Институтом Склифосовского в Коптельском переулке. Последнюю я как-то вызвался провожать, она уговаривала меня не ходить, так как боялась, что я буду избит местными парнями. Народ там жил отчаянный - это ведь Сухаревка, но я не хотел показаться трусом, поехал и получил. На меня напали четыре парня, много старше меня, и здорово меня побили, одного, однако, я сильно ударил по лицу коньками, но мне все же досталось больше всех.

Кстати, о Сухаревском рынке. Это был самый большой рынок Москвы. Он начинался у Самотеки и заканчивался у Красных ворот. Всякого рода жулья там было очень много. Если идти от Самотеки, то сначала шли ряды и палаточки с продтоварами, слева у стен домов стояли столы, покрытые белыми простынями, на них самовары, разные закуски, калачи, булочки. Можно было недорого покушать, попить чай. Дальше палатки москательные с разными хозтоварами, скобяными товарами, инструментами, строительными товарами. После палаток шел развал, торговали товаром, разложенным на мешковине. Еще дальше торговали с рук. Вот тут не зевай - обманут и обкрадут. Посередине Сухаревской площади и рынка проходил трамвай, а напротив Сретенки стояла Сухаревская башня. В ней было два крыла, в которых располагались мужской и женский туалеты.

Как то раз мы с Игорем собрали все старые коньки и продали их на Сухаревском рынке, так как я решил купить себе беговые коньки. В Столешниковом переулке был очень хороший спортивный магазин, и мы купили для меня отличные коньки-норвежки, настоящие "Христьянс" с ботинками и даже чехлом, и так как у нас остались еще деньги, то мы

отправились в кафе пить кофе с пирожными и со взбитыми сливками, там же и Столешниковом переулке. Мы съели по пять пирожных. Они стоили по 16 копеек и были в два раза больше, чем сегодняшние. Потом мы пошли в Табакторг" и решили попробовать сигары, которые продавались в стеклянных трубочках. Сделали все по правилам: откусили концы и закурили, по они оказались очень крепкими, и нас сразу вырвало, еле успели добежать до урны. После этого случая я до самой войны не брал в рот сигар. Не помню » каком году, моему старшему брату Ване его знакомый, капитан дальнего плавания, привез из Лондона уже обкуренную трубку из корня дрока, очень дорогую, но Ване курить трубку не понравилось, и он подарил ее мне. Я обзавелся непромокаемым резиновым кисетом, купил табак "Кинстон", а так как от него был очень приятный запах, то мама часто просила, чтобы я дома шкурил трубочку. Ее достоинство состояло в том, что она очень долго не затухала, но она была большая и не совсем удобная, поэтому я курил ее редко, предпочитая папиросы "Таис", которые стоили 27 копеек.

Как-то так получилось, что мы с Володей Кивейшей занялись радио, с i роили и собирали детекторы, приемнички. Помню, я сделал приемничек в скорлупе грецкого ореха и с наушниками. Первый раз услышал по этому приемнику концерт из Дома Союзов. Пела Изабелла Юрьева: "За веселый шум, за кирпичики полюбила я этот завод".

В Художественном проезде рядом с Художественным театром был магазин товаров для радиолюбителей. Там покупал я приемники детекторные "Красный пролетарий" с головными телефонами. Их через конденсатор подключали вместо антенны к электросети, они работали устойчиво.

Как-то к нам заехал мой двоюродный брат, сын тети Клавдии, он был артистом Большого театра - Алексеев Александр Иванович. Он очень любил нашу мамочку и всегда привозил нам или оставлял в кассе театра билеты на 1-го спектакли, и мы с мамой ходили или в Большой или в Филиал, и благодаря ему я прослушал почти все оперы - "Садко", "Лоэнгрин", "Кармен", "Аиду", "Евгений Онегин". Его партнершей по сцене была Барсова. У него был прекрасный тенор. Он женился на дочке артиста - баса 11етрова. Ему понравилось, как работал "Красный пролетарий". Так вот, он давал мне адреса, и я ходил и ставил эти приемники артистам. А потом мы с Володей сделали 2-х ламповый усилитель, и он работал с громкоговорителями "Рекорд" по тем временам неплохо.

Но после переезда на Арбат это увлечение отошло на второй план. С новыми друзьями начались новые увлечения.

Наш замечательный дом на Никитском бульваре. Мои новые друзья

В 1924 году АО, в котором работал папа, было ликвидировано, и из шикарного дома на Зубовском бульваре всем нам пришлось разъехаться по разным квартирам. Дедушка Иван Федорович опять уехал во Владивосток. 11етровы переехали на Радищевскую улицу напротив Яузской больницы, а мы

на Арбатскую площадь, вернее, на Никитский бульвар в дом № 6, в помещение бывшей прачечной, а потому очень сырое и без туалета, зато в самом центре Москвы. Конечно, у меня появились новые друзья.

В этом доме наружные стены были по 90 см, а стена, соединяющая кухню и комнату, - 120 см. Всегда было очень темно, постоянно горело освещение. Двор в этом доме разделен на два двора флигелем в 3 этажа, в 1-м этаже помещались различные кладовочки для дров и т.д. В двух арках, соединяющих дворы, находились две общественные уборные. Это угловой дом, одной стороной выходивший в Калашный переулок, другой на Арбатскую площадь, а третьей на Никитский бульвар. Папа был очень веселый человек и любил пошутить. Частенько, когда мама ходила в туалет, он брал на плечо свое охотничье ружье и караулил ее у входа. Однажды во время такого караула, его встретил председатель товарищества, которому принадлежал наш дом, тов. Логутин, очень удивился и поинтересовался, что же он тут делает. "Туалет ты нам не делаешь, вот и караулю женку", отвечал папа. Под всем домом был подвал, но только в одном были жильцы, а остальные использовались как угольные ямы. Еще в одном подвале был склад всевозможных семян, владел им какой-то Власов, и еще был подвал, в котором делали чудесный варенец, и мы его покупали по 8 коп. за стакан, всегда самый свеженький. Под нашей квартирой тоже был такой подвал, заваленный каким-то мусором, и мы все вместе несколько дней выносили и вывозили его, так как нам нужен был дровеник. В нашей квартире не было отопления, а были 2 голландочки, и в кухне большая плита с бачком для нагревания воды. Мы сделали подвал с лазом прямо из кухни, а снаружи и в соседний подвал ход заделали, и у нас получился замечательный дровеник, и в нем можно было хранить картошку, разные овощи и продукты, холодильников ведь не было. Потом я сделал там верстак, провел электричество и еще позже радиотрансляцию. В подвале можно было и построгать и попилить, в общем, было очень удобно, а главное, было где хранить дрова. Из одного подвала был потом обнаружен ход в сторону Кремля, и поэтому приезжали из газеты "Вечерняя Москва", все там обследовали, но подвал был чем-то завален и заделан.

Как-то наш председатель увидел, что из одного подвала идет дым, пошел гуда, а там горит костер, и вокруг сидят беспризорники. Он спрашивает: "Как же вы сюда попали? ", а они отвечают: "А мы его купили за 10 рублей у Вовки из 7 номера", а тот Вовка - друг моего брата Бори, ему лет 8. Председатель вызвал милицию, и их забрали в колонию. Двор был проходной. Выход из нашего дома был через 3 подъезда во все улицы. Во втором дворе яма-снегатаялка, нагревалась от парового отопления в этой части дома. Рядом с нашей квартирой жил дворник дядя Семен. У него было 2 сына и 4 дочери. Они убирали все подъезды, двор и улицы вокруг дома, зимой снег возили на санках в снеготаялку. Асфальта не было, мостовая была булыжная, и это очень тяжелый труд - убирать такую мостовую, но кругом всегда было очень чисто. Дядю Семена все очень уважали, потому что, если он что скажет, то так и будет. Все подъезды и ворота в 23 часа закрывались, и у ворот

дежурил сам дядя Семен или его сыновья. Они знали всех жильцов в доме, но, если вы опоздали и пришли позднее, они откроют только за 10 коп. Это был их приработок, и никто, в общем, не возражал, зато у нас в доме в те времена не было воровства или каких-либо случаев хулиганства, в общем, они честно работали. На углу дома, выходившем на Воздвиженку, был магазин Осавиахима. Там продавали плакаты, книги, разные приспособления для стрельбы дробинкой, противогазы, патроны для мелкокалиберной винтовки и монтекристов, в общем, все для подготовки будущих воинов. Директором был Иванов, имя не помню. Впоследствии в этом бывшем магазине размещалась команда так называемых "топтунов", они дежурили по всему Арбату и Воздвиженке, обеспечивая охрану проезжающему начальству. В нашем доме было 50 квартир-коммуналок. Например, кв.27, она находилась на 4 этаже, в ней как в гостинице был коридор, по обе стороны которого располагалось множество комнат. Дом с улицы был в 4 этажа, а со двора в 5 этажей. Жил в нашем доме артист Художественного театра Чехов, но году в 1925 или 1926 уехал в Париж.

В наш двор каждый день ходили разные артисты, пели и играли на разных музыкальных инструментах, цыгане с медведями и много разных разносчиков и мастеровых людей. Старьевщики кричали - "Ирем старья", медник - "Лудим самовары, чиним, паяем", стекольщик - "Вставляем стекла", Рыба, свежая рыба", "Корм для кошек и собак", "Берем бутылки, покупаем". В общем, и ходить никуда не надо. Все при тебе сделают, и дешево, и удобно.

Во втором флигеле на 1-м этаже жили Стрункины, у них была отдельная квартира. Дмитрий Иванович работал продавцом в Елисеевском магазине. Жил он с женой Агриппиной Андреевной, двумя сыновьями Лешей и Женей и дочкой Надей. На втором этаже жил Леша Нестеров с мамой. Мама работала уборщицей в доме Пролеткульта. Это особняк с Морозова, в нем потом сделали Дом Дружбы, а в то время мы ходили туда ил спектакли. Леша учился на рабфаке и работал в булочной на Петровке с 4 у гра до 3 дня, изготавливал рожки. Потом приходил ко мне. Он очень хорошо играл на гитаре и учил меня. На 5 -м этаже жил Павлик План.

В доме № 8 был и сейчас находится там же Дом журналистов. Там со стороны бульвара в то время был ресторан. В нем играл небольшой оркестр, и мы ходили в него, потому что там хорошо кормили, особенно часто ходили туда после катка и закусывали. Основное порционное блюдо - шницель. Его подавали на большом мельхиоровом блюде, обычно 2 шницеля с жареной картошкой. Стоило это 1 руб.70 коп. и мы вдвоем наедались, никого не беспокоя дома.

В доме № 10 жил Женя Морозов. У него была сестра Оля. Папа его был замечательный женский портной, поэтому Женя был одет всегда лучше нас. Он, Леша Стрункин и Ваня Карпов были велогонщиками на длинные дистанции, как например, Москва - Тверь.

Алеша Стрункин учился в школе ОШКУМТ на шофера-механика, а Женя уже работал мотоциклистом при Штабе Военно-Топографического отдела РККА, и у него был мотоцикл "Киино" с деревянной коляской, в

которой он возил начальника, носившего 4 ромба, по фамилии Артанов. С ним вместе работал Ваня Карпов, тоже отменный велосипедист, впоследствии большой тренер. Также с ним вместе работали Юра Штром и Старостин.

В 1924 году я поехал с Юрой Штромом, а он стал работать в какой-то строительной организации, на мотоцикле Харлей-Дэвидсон с двухместной коляской, на строительство моста через реку из Старой Рузы в Новую Рузу. Его начальник, инженер, все время уделял этой стройке, а мы варили обеды и ездили за продуктами в магазин, который находился в Дорохове, за 13 км от стройки. Часто я сам управлял мотоциклом, набираясь опыта. Когда мы вернулись домой, у Юры появился, не помню, откуда, замечательный мотоцикл с коляской "Индиан скаут", пятисильный, очень красивая двухцилиндровая машина и удобная. Юра жил на Большой Полянке с мамой и все время занимался ремонтом мотоциклов.

У Жени был мотоцикл "Вандерер" 4-х цилиндровый, очень небольшой, и он меня учил на нем ездить. А учился я ездить в сквере около Храма Христа Спасителя, где в углу сквера был памятник Александру III, a когда у меня стало получаться, я на мотоцикле "Рудж" один раз поехал к Никитским воротам и наехал на лоток с фруктами у разносчика, который торговал ими около кинотеатра "Унион". Но все обошлось благополучно.

Гараж у Жени был в Вешняковском переулке, и я ходил туда, помогал там ремонтировать автомобили. В то время у них были две полуторки "Фиат", легковые автомобили "Пирс-Эрроу", "Патфиндер", "Форд" и "Коттэн-Дегутт". Их ремонтировали. Запасные части для них изготавливали нам в гараже ВЦИК, расположенном в Манеже, и оттуда также приходили маляры красить машины. Я им помогал паять радиаторы, разные трубочки и выполнял другие слесарные работы. И каждый раз после работы открывали задний борт полуторки и устраивали закус с небольшой выпивкой, а закуска была, начиная от икры, ветчины и разных балыков, сколько душе угодно. Все шофера, бывшие там, имели большой опыт, и работа шла успешно.

Как-то я зашел к Жене Стрункину и узнал от его отца Дмитрия Ивановича, что Женя попал в аварию на Знаменке на мотоцикле между двух трамваев. Я побежал туда, а он уже складывает свой мотоцикл на ломового извозчика - коляска вдребезги, и все ремни сломались, так что нам пришлось их спаивать медью в восьми местах. Хорошо, что у меня была замечательная паяльная лампа. В общем, сделали, и он продолжал на нем работать.

Раньше кинокартины состояли из нескольких частей, а демонстрировались одновременно в разных кинотеатрах. Время показа каждой части было свое. Юра Штром и еще был у Жени товарищ, у которого был мотоцикл, перевозили пленки от одного кинотеатра к другому и обратно. Нужно было успеть, чтобы киносеанс проходил без задержки. В 1926 г. Леша Стрункин окончил ОШКУМТ и пошел работать шофером на автобус. Первые автобусы были английские "Лейланд", позже появились немецкие "Ман".

Еще у нас были товарищи - два брата Ильичевы. Старший Коля и младший Ваня. Коля работал шофером в греческом посольстве. Оно находилось на 1-й Мещанской улице. У него был белый открытый "Бьюик".

Ваня работал помощником шофера на частных машинах на прокат. Он мой ровесник. В греческом посольстве был известный в то время мотогонщик Закревский. У него был мотоцикл "Индиан". Позднее он разбился, стукнувшись головой о шлагбаум. В Москве тогда не было асфальтовых мостовых, и первый асфальт положили от Беговой улицы в направлении Всехсвятского - 2 км. Здесь и устраивали мотогонки и с ходу и с места. Одну из таких гонок мы с Колей Ильичевым и поехали посмотреть. Был такой гонщик Обухов, уже пожилой человек. У него был английский мотоцикл "Бинкборт". Во время гонки, как выяснилось потом, на его машине соскочила с ободка покрышка. Его с мотоцикла сбросило, а мотоцикл, мы потом просчитали, пролетел 53 шага и ударился в столб электроосвещения. Мы на 'Бьюике" были ближе всех, подобрали гонщика и отвезли в Солдатенковскую больницу, так тогда называлась больница, которую построил этот промышленник. Позже ее переименовали в Боткинскую. Мы тогда думали, что Обухов не выживет, а он через два месяца снова появился в клубе в гостинице Метрополь. Отремонтировав свой мотоцикл, он снова участвовал в соревнованиях.

Вспоминаю, на Пушкинской площади тогда была торцово-деревянная мостовая, и, когда на нее заезжали, шум от движения затихал. И, вообще, было интересно прокатиться на легковом извозчике. От нас до Пушкинской площади на рысаках и пролетке на дутых шинах стоило 90 копеек. Памятник Пушкину стоял тогда в начале бульвара, и перед ним был туалет, а в конце бульвара был памятник Тимирязеву у Никитских ворот, а на нашем бульваре, т.e. на Никитском, в начале стоял дом, где была 31 школа и парикмахерская. С торцовой стороны, выходившей на площадь, в этом доме была булочная и молочно-гастрономический магазин, а по середине между ними на втором этаже - Банк, а с другой стороны дома - винный магазин. Посреди Арбатской площади стояла Борисоглебская церковь, и трамвай Аннушка, идущий с Арбата, у этой церкви замедлял движение, т.к. повороты были крутые, а народ старался сесть в трамвай на ходу. Тут на площади у булочной всегда стояли прокатные автомобили. Рядом с Художественным кинотеатром, в ломе ближе к Воздвиженке, была пивная, в которой играл гармонист Шахман на сорока гармошках - от баяна до гармошки величиной со спичечный коробок. Папа ходил туда послушать его. А с другой стороны кинотеатра, где сейчас станция метро, был небольшой продовольственный рынок. Когда мы переехали, мама отправила меня на этот рынок за овощами. Я пришел с корзиночкой, а зеленщик такой обходительный говорит: "Молодой человек, чего желаете?". Я ему сказал, и он нагрузил мне полную корзину. Я испугался и стал объяснять ему, что у меня не хватит денег с ним расплатиться. Но он меня успокоил, сказав, что ничего страшного в этом нет, все подсчитал и разрешил принести недостающие деньги в следующий раз. Так и повелось, часто брали у него в кредит, а потом папа с ним подружился, и он всегда давал нам самые лучшие и свежие овощи. Я пишу сейчас и думаю, вот бы сейчас так вежливо обращались с покупателями, а у нас нахамят и могут обматерить только за то, что ты спросил о стоимости или наличии

товара, не считаясь с тем, что ты плохо видишь или слышишь. Вокруг площади и у нас на бульваре были такие небольшие палаточки, 5 штук. В них продавали мороженое всех сортов, а ближе к осени и фрукты. Их хозяин, дядя Степа, сам всегда торговал на нашем бульваре, готовил мороженое вручную в сарае на Знаменке во дворе дома напротив Комитета Обороны. Мороженое продавалось в формочках с вафлями или шариками в вазочках. Мы так подружились с дядей Степой, что он давал мороженого, сколько мы хотели, даже если у меня не было денег. Он записывал долг на столбике, а потом я с ним расплачивался. На углу нашего дома торговал папиросами, табаком, гильзами для папирос очень симпатичный старичок. Курево я всегда покупал у него.

Работа у московских оружейников Никитиных. Первые мотоциклы.

Наша оружейная мастерская. Увлечение автомобилями. Друзья

На Трубной площади перед Сретенским бульваром был рынок по воскресениям. На нем продавали все, что продается сейчас на Птичьем рынке, а также ружья и принадлежности для охоты и рыбалки. А на Трубной улице в первом доме была оружейная мастерская Никитина Александра Григорьевича. Их было три брата. Старший, Владимир, имел такую же мастерскую на Театральной площади, рядом с Детским театром, и обслуживал по большей части артистов и народ более зажиточный. Третий брат - Виктор - работал вместе с Александром Григорьевичем. После окончания школы я и пошел к ним работать. Александр Григорьевич был большой специалист, а главное - очень умело объяснял, как и что нужно делать. Я очень многому у него научился. Платил он мне 50% с заказа, и я стал зарабатывать у него 4-5 рублей в день. Это были большие деньги в то время. Люди жили на 30-40 рублей в месяц целой семьей. Я, например, брал на обед французскую булочку - 3 коп. и полфунта ветчины. Меня посылали покупать на обед для всех. Там на Трубной улице, напротив, была небольшая лавочка, и в ней можно было все купить, и я на 50 коп. покупал и севрюги, и ветчины, и капустки провансаль, и огурчиков, и хлеб, в общем, что заказывали. Когда же приходил какой-нибудь охотник за заказом или просто поговорить, я бегал в Центроспирт за бутылкой водки. Но не помню, чтобы кто-нибудь напился. Обычно выпьют, поговорят и уходят, а мы нормально продолжаем работать. Делали все работы по ремонту ружей. Такое оружие как пистолеты и револьверы бралось в ремонт с разрешением на ношение и хранение этого вида оружия. Очень сложная - работа закалка пружин. Ее нужно делать очень внимательно, знать, из какого материала она сделана. Такой работы я выполнил очень много. Я делал пружины, а закаливал их Александр Григорьевич.

Как-то в 1925 году, Леша, Женя и я решили купить по мотоциклу. Их продавали на 11-м километре Ленинградского шоссе, на моторемонтном заводе. Туда после революции их свезли отовсюду очень много. Мы там

купили 3 совершенно одинаковые мотоцикла фирмы "Ровер". Они, конечно, нее были без магнето и карбюраторов и все с одинаковой неисправностью - задранными цилиндрами, так что нам самим пришлось растачивать цилиндры и шлифовать под другой размер поршней. Все недостающие детали мы находили по объявлениям в мотоклубе и в Каретном ряду, там много было разных мастерских - сварочные и по электрооборудованию, в большом гараже Автопромторга, в котором в 1926 году появились первые 10 открытых белых машин такси со счетчиками фирмы "Штир". Мотоциклы пыли без свободного хода, и мы их переделывали, поставив в заднее колесо новые ступицы, в которых было три скорости и свободный ход. Это ступицы "Арметрона". Мы их покрасили и стали на них кататься. Как-то поехали в Переделкино, а там был разобран мост через реку, и мы сходу туда и летели. Тут было много приключений.

К нам заезжал товарищ Жени Стрункина Петя Ижнов. У него был замечательный мотоцикл "Санбим", 2 и 3/4 силы, с очень красивой отсечкой, благодаря хромированной выхлопной трубе. Тогда не было двухтактных мотоциклов, а были четырехтактные, и на этом мотоцикле были верхние клапаны. Ну, мы, конечно, решили сделать к нашим мотоциклам такие же трубы. Нашли стальную мачту с одной стороны заваренную, набили, вроде сухим песком и забили пробку. Я согнул из проволоки шаблон, и мы с Лешей Стрункиным у них в кухне на плите стали моей лампой разогревать. Леша держал лампу, а я в тисках загибал, получалось немного неровно, я говорю Леше: "Ничего, посадим", - и вдруг раздался страшный взрыв. Меня выбросило в комнату, а Леша улетел, бросив лампу, в коридор. От лампы загорелся половик, я услышал Лешин крик. Затушив половик, я кинулся к Леше. У него было совершенно черное лицо, и он не мог открыть глаза. Хорошо, что подъехал Женя и увез его в поликлинику. Я стал наводить порядок. Вылетела рама окна. Все было засыпано вылетевшим песком, а в трубе разорван участок около 25 см. Эту трубу я нашел уже во время войны у себя в подвале, она напомнила мне все наши приключения. После этого у нас отпало желание делать эти трубы, оставили старые.

В 1926 году я поехал в Петровский парк. Там меня задержал милиционер, и я его повез на багажнике. В то время в парке было 22 отделение милиции. На меня составили акт за езду без удостоверения на право управления мотоциклом. Как-то, через несколько дней, я пришел домой, а у нас сидит наш участковый милиционер и рассказывает папе, что я нарушаю правила и меня штрафуют на 10 рублей. Он сидел у нас и ждал, пока я уплатил штраф и вернулся. Папа предложил продать мотоцикл, а когда я получу права, купить мне новый. Ну и продали, помню, какому-то дяде из Воронежа. Леша и Женя тоже скоро продали свои "Роверы", а вскоре Женя на каком-то чердаке обнаружил совершенно новый в ящиках "Харлей Дэвидсон". Мощный 1200 кубиков, выпуск 1914 года. Это была очень мощная машина, мы все на ней ездили.

Помню, как-то мы с Лешей ездили к кому-то, к кому не помню, на дачу. Когда ехали обратно, навстречу нам ехал на лошади какой-то дядя,

лошадь испугалась мотоцикла и понесла. Я был за рулем, сразу остановился, но лошадь ударила ногой в переднее колесо, выбила сразу 4 спицы, я полетел в кювет, Леша через меня. Так нам не повезло. Но все же мы все сделали и поехали домой. У нас на багажнике в мешковине привязана была камера, которую подкачивали и получалось мягкое сиденье. Спускались под уклон, я ехал очень тихо, но не слышал, как Леша соскочил, а тут подъем, я добавил газу, вылетел на гору и тут почувствовал, что Леши нет. Не могу понять, куда он подевался, развернулся, еду обратно, а он идет мне навстречу. Шел и опасался, что я не вернусь. В общем, много было разных приключений. Потом Леша работал до самой пенсии в Голландском посольстве, все время на новых машинах, "Кадиллак", "Кайзер". Как новый посол, так новый автомобиль. Он возил послов.

В 1926 году мы с Лешей Нестеровым купили мне гитару, и я с Павликом Планом стал учиться играть на гитаре по нотам. Я, правда, сходил только на 8 уроков, а Павлик впоследствии очень хорошо играл. Я купил себе еще одну циммермановскую гитару с грифом, сделанным знаменитым в те времена мастером Климовым. Гитары были семиструнные. Мне очень всю жизнь нравились цыганские песни и романсы. Очень хорошо помню, на улице Тверской, где была Филипповская булочная, рядом на углу с переулком Немировича-Данченко, где сейчас ресторан Центральный с гостиницей, была пивная, в которой пели два хора. Одним руководила Ланская, а другим Христофорова с замечательным плясуном Поняковым. Они же пели в ресторане "Прага", который был наискосок от нашего дома, на углу Арбата.

В 1927 году Юра Штром стал завгаром в Настасьинском переулке. У него в гараже был грузовой автомобиль на 7 тонн, «Бюссинг». Он был на колесах с грузолентой и цепной передачей. На нем ездил только сам Юра. И вот нашли ему такую работу: вывозить шлак из одного учреждения по 40 руб. за тонну, а ввозить на строительство стадиона по 35 рублей за тонну. Таким образом, одна ездка давала нам более 500 рублей. После такой погрузки и разгрузки мылись, одевались и отправлялись в "Прагу", где веселились до утра, заказывая все, что хочется.

В 1925 году я как-то поехал с папой на Мясницкую улицу. Там в каждом доме были магазины - инструментальные и скобяные. Нам нужно было купить тиски и разного инструмента. Сначала мы доехали до Мясницких ворот на «Аннушке», а там на углу Мясницкой и Сретенского бульвара была пивная. Папа предложил зайти. И мне на всю жизнь запомнилась эта пивная. При входе на стене висел плакат очень красочный: осел в цилиндре с сигарой в копыте и большой восклицательный знак после надписи "Здесь курю только я!". Мы сели за стол, папе подали пиво, я пил фруктовую воду. В это время мимо столиков проходил человек, одетый в черную вельветовую толстовку, с белым бантом вместо галстука. Папа говорит: "Смотри, это советский Пушкин", а это был Сергей Есенин. Потом, купив все, что было нужно, мы на извозчике поехали домой.

В тот год папа решил открыть оружейную мастерскую. Была

заказана вывеска, взят патент, и мы начали работать. Работы было всегда много. Кроме охотников, стали обслуживать разные тиры, которых в Москве тогда было очень много. В 1927 году снова приехал из Владивостока дедушка. Я начал уже делать ножи под дедовским руководством, стало получаться здорово. Дед и папа были очень довольны. Работа была интересная, т.к. ремонтировали и пистолеты, и револьверы при наличии разрешения. Когда нужно было выполнить заказ срочно, я иногда работал очень много, другой раз до утра или часов до 8-10 вечера. К этому времени ко мне приходили ребята, и уже появились подруги. Они сидели и ждали, когда я закончу работать, а потом мы ходили погулять или в ресторан. Иногда я даже один ходил в какой-нибудь ресторан, хотелось посмотреть, где и как народ проводит время. Приходил, заказывал кофе и мороженое и смотрел, как танцуют или слушал цыган. Так я побывал в ресторанах "Националь", "Савой", "Гранд-отель", "Метрополь". Один раз, когда к нам приехал дядя Миша из Владивостока, мы ездили в ресторан "Яр", где пели и плясали цыгане. Впоследствии я узнал, что этот хор жил в Эльдорадовском переулке, обслуживали они только "Яр", был там виртуоз-плясун Поляков. Во всех ресторанах можно было заказать, что хочешь. Вот, например, как ходили в Прагу". Вчетвером - две девушки и нас двое. Заказывали кофейничек кофе, пирожные, фрукты, бутылочку шампанского в холоде. Все это стоило 10 рублей, а официанту давали "на чай" - 5 рублей. За это он брал с нас деньги только за то, что мы съедали, и нам всегда был организован столик, даже если мест в ресторане свободных не было.

Мы - дедушка, Ваня и я - жили вместе в темной комнате, а в другой жили мама, папа и Боря. Дед встанет часа в 4 утра, а я только приду. Часов до 8 он поработает и меня будит: "Коля, вставай. Сонливые будут одеты в рубище", а сам ложится отдохнуть. Я не хотел, чтобы дед знал о том, что я курю, и я при нем не курил. Иногда он уезжал на день или два к тете Анюте на Радищевскую. Однажды, когда папы с мамой тоже не было дома, мы устроили собантуй, и когда кто-то позвонил, я побежал открывать с папироской в зубах. Открыл и обалдел. Это дед вернулся раньше, чем мы рассчитывали. "Ладно, знаю, что ты куришь, но помни, что табашники и винокуры уподобляются псу смердящему".

В 1927 и 1928 году мы частенько ходили в сад "Эрмитаж". Там был кинотеатр, концертный зал и много разных аттракционов. Здесь впервые мы услышали незабываемые выступления Вадима Козина, его романсы. Я всю жизнь относился к нему с уважением, даже после его ареста и разных суждений об его аресте, из которых следовало, что он голубой. В то время они очень преследовались. Аттракционы были следующие, например: на витрине выставлены призы - самовар, четверть (5 бутылок вина), коробка конфет, духи, разные хозяйственные вещи. Под ними штыри, на которые нужно набросить кольца, чтобы получить приз. Кольца продавались тут же. Другой аттракцион - на движущейся ленте установлены лошадки, которых нужно было передвигать, вращая рукоятку привода. Чем быстрее крутишь, тем быстрее движется лошадка. Тот, чья лошадь придет быстрее, получает

приз - сувениры, конфеты, фрукты, духи и т.д. Павлик План, пронаблюдав за всем, сказал, что все это сможет выиграть, только немного потренируется. У нас дома на стене наделали штырей, на которые нужно набрасывать кольца. Павлик каждый день приходил ко мне и кидал эти кольца, а также крутил ручку привода точильного камешка. И когда он сказал, что готов пойти попробовать, мы всей компанией отправились в "Эрмитаж". Первым кольцом Павлик выиграл самовар, вторым - четверть вина, третьим - коробку конфет. Хозяин сказал, что такого никогда еще не бывало. Потом мы перешли к бегам (лошадки), и там Павлик выиграл духи, одеколон, шоколадные конфеты. Ну, мы, конечно, отправились с этими призами домой, и у нас была прекрасная вечеринка, которую мы устроили у Юли Прейс.

Как-то мы ходили в кинотеатр "Колос", располагавшийся тогда в Большом зале консерватории. Там впервые был показан фильм объемного кино. При покупке билетов выдавали специальные пластмассовые очки с красным и зеленым стеклом. Было интересно смотреть и испытывать такое ощущение, как будто все, что происходит на экране, происходит совсем близко, около тебя. С удовольствием ходили в Клуб МГУ. Он находился в здании, у которого стоит памятник М.В.Ломоносову. Вход с Большой Никитской. Там небольшой кинозал, недорогие билеты. Мы познакомились там с Лидой и Валей. Лида жила на Малой Бронной, а Валя на Арбате. Лида очень здорово плясала. Впоследствии она работала в кассе тотализатора на Бегах. Как-то мы с Лешей Нестеровым пошли за ней на бега, подошли к кассе, а она спрашивает: "Не хотите выиграть?". Мы ничего не знаем и не понимаем. Она посоветовала поставить на определенную лошадь по 5 рублей. Лошадь пришла одной из первых, и нам выпало по 127 рублей на билет. Мы, конечно, побежали в буфет, купили пирожных, шоколада, пошли поблагодарить ее, но она нас прогнала, сказав, чтобы мы поставили на другую лошадь по 3 рубля, как-то в двойном. Мы, конечно, ничего не поняли, но получили еще по 60 рублей на билет. Потом мы дождались Лиду после работы, заехали за Валей и пошли в "Прагу". Но больше с бегами я никогда ничего общего не имел, а Лида вскоре вышла замуж за какого-то артиста из оперетты.

Женя Стрункин в то время уже работал на новом мотоцикле "Харлей Дэвидсон". Я с ним на этом мотоцикле собрался ехать на гонки. Я, как полагается, подготовил машину, но оставил без масла, чтобы утром залить. Вечером там работали электрики, а после работы покатались на нем. Мы утром пришли, залили масло и поехали, не зная, что на мотоцикле ездили. Взяли отлично старт, проехали около 300 метров, и в моторе оборвался шатун и пробил цилиндр. Так, буксиром, притащили нас в гараж, пришлось ремонтировать мотоцикл, а электрики потом сознались, что катались на нем без масла, поэтому и заклинил поршень.

В 1926 году я тоже захотел учиться на шофера, подал заявление в ОШКУЛЬТ, но мне отказали, так как мне не было 18 лет. Это заявление с отказом я храню до сих пор.

В 1928 году Жене для обслуживания Артанова дали новенький

легковой автомобиль "Форд", а я, конечно, вставал по утрам, с Женей бежал в гараж, чтобы помочь ему помыть машину и подготовить ее к выезду. Я ездил с ним за Артановым, мы отвозили его в Комиссариат и ехали обратно в гараж. И вот тут Женя сажал меня за руль, и мы ездили по Пятницкой, по Вишняковскому переулку, по Ордынке, по набережной. Я неплохо научился ездить и пошел сдавать экзамены в МТЕХ, которое находилось на втором таже здания, что напротив гостиницы "Метрополь". Помню вопросы, которые мне задавали, и я отвечал на все, в основном, по устройству автомобиля. Предварительно прошел медосмотр на Гороховской улице, а практику проехал вокруг сквера на Театральной площади. Мне выдали удостоверение шофера, книжечку величиной с паспорт. Так я приобщился к шоферскому делу, в последующем сыгравшем главную роль в моей жизни.

В 1924 году стали выпускать на заводе АМО первые советские автомобили по модели полуторки "Фиат" и назывались они «АМОФ-15», стали расширять и реконструировать завод. Туда пошел работать Ваня Ильичев, работал на автобусе «Пежо», а потом туда же пришел Женя Стрункин и работал на машине «СКФ». Я на всех этих машинах тоже попробовал ездить.

Как-то все мои друзья, пять девушек и я, поехали за город. В селе Всеславинском купили ящик четвертинок водки, так как в городе продавали только в Центроспирте и были большие очереди. Закуски было много. Я взял с собой гитару. Был у нас и большой жестяной чайник. По дороге, конечно, выпивали, кроме водителя Вани Ильичева, это был его автобус Пежо". Приехали, организовали костер, поставили чайник. Все чин по чину. Начали выпивать и закусывать. Одна из девушек, Аня, позвала меня пойти с ней. Я взял закуску, у нее была бутылка водки. Сидим мы с ней, а она мне стопочку за стопочкой наливает, а себе совсем немного. Я напился так, что не мог подняться, и было мне совсем плохо. Когда же я очнулся и начал соображать, то пошел посмотреть, что и как с другими. Вижу, гитара висит на дереве, чайник весь распаялся, костер погас, девочки наши убежали, а мои друзья валяются все пьяные настолько, что не соображают совершенно ничего. Мы с Ваней стали всех тормошить, ведь завтра всем работать, а еще нужно добраться до Москвы. Запомнил я этот пикник на всю жизнь и до такого состояния больше никогда в жизни не напивался, знал свою норму.

В 1925 году за нашим домом между Калашным переулком, Собиновским и Кисловским построили первый 12-этажный дом. До него самый высокий дом был в Гнездниковском переулке в 10 этажей, на его крыше был ресторан, а в подвальном помещении цыганский театр "Ромэн". Этот 12-этажный дом построила организация Моссельпром. У нее было много продавцов-лоточников. Они ходили по всей Москве, продавая конфеты, печенье, папиросы. А про этот дом сочинили песенку о том, что "в Арбатском районе, точно башню в Вавилоне, кто построил небоскреб, знает каждый идиот. Комнат там настолько много, даже черт сломает ногу. Кто виновен тут во всем, гопца-дрица, Моссельпром." В этом доме в подвале

была китайская прачечная. Мы туда носили стирать крахмальные воротнички, которые были тогда в моде.

Еще я вспоминаю, что в 1927 году на углу Тверской и Газетного переулка построили Центральный телеграф. На его строительстве еще работал наш сосед Жора Малаховский и Зальман Осиновский, над которым как-то всегда подсмеивались. Но смешнее всего было, когда его в комсомольской организации судили за шовинизм. Потом он работал на заводе "Динамо", а после войны инженером, был главным электриком в Театре Красной Армии, вообще был очень неплохой малый. Он женился на русской и просил меня, чтобы в ее присутствии я называл его Захаром. Его сын, как я потом узнал, стал летчиком большого авиалайнера, а сам он с детства возился с нами с мотоциклами, и мечта его осуществилась - у него был и мотоцикл, а потом и первая модель "Запорожца". Войну закончил он в чине полковника.

В 1928 году Леша и Женя перешли работать в посольства. Леша в Голландское, Женя в Китайское, а Ваня Ильичев в Японское, все по-прежнему дружили. В Газетном переулке, где жили Ильичевы, у нас были еще друзья два брата - портные Вася и Жора Соловьевы. Шили очень хорошо. Они с отцом обслуживали Большой театр и все близлежащие гостиницы. С ними очень дружил Павлик План, и они ему из недорого материала шили отличные костюмы. В том же дворе жил непман Григорий Васильевич. У него был сын Антон и две дочки. Антон учился вместе с Игорем Диодоровым, и я подружился с их семьей, ездил к ним на дачу. Именно там, помню, первый раз в жизни ел жареное мясо с вареньем. У них на Тверской было два магазина - обувной и галантерейный. Антон стал заядлым охотником и моим заказчиком. Бывало, придет, сходит в магазин, принесет 3-х литровую плетенку розового муската, и пока я ему чищу оружие, мы эту плетеночку опустошали. Когда непманов стали зажимать, Григорий Васильевич открыл на Большой Никитской шапочную мастерскую. Сам он шил отлично и научил этому Антона. Сейчас в этом помещении находится комиссионный магазин. Кроме них, в Газетном переулке жил сапожник Королев. У него было две дочки. Одна, Маруся, помогала отцу в мастерской, а другая, Аня, работала шофером в ГПУ. Я быстро сдружился с Марусей, и мне сшили отличные туфли на каучуке, тогда это был шик. В их же дворе жила девушка Лида Цуцкова, мы подружились, и однажды во время нашей прогулки произошел забавный случай. Гуляя, мы зашли в Александровский сад, а в 23 часа всех из этого сада выгоняли, и ходил сторож со свистком. Мы с Лидой сидели в аллее под самой Кремлевской стеной и целовались. Подошел сторож и свистком вызвал милиционера. Они довели нас до Кутафьей башни, и милиционер хотел припроводить нас в милицию. Но тут проходил, медленно поворачивая с Воздвиженки на Моховую за Манеж, трамвай. Милиционер, дежуривший на площади, стал кричать нашему, чтобы он скорее прыгал, а на нас плюнул. Тот так и сделал, впрыгнув на ходу в трамвай, а мы довольные пошли домой. Когда я вернулся в Москву, мне сказали, что Лида умерла от чахотки.

У нас после собаки Рональда в 1926 году появилась дворняжка Шарик, очень веселый пес. Он с папой ходил везде, и очень любила его мамочка. И вот однажды она слышит во дворе разговор о том, что рано утром были собачники, ловили собак, и Петровы прозевали своего Шарика. Мама расплакалась, а папа ее успокаивает: "Твой Шарик в огне не горит и в воде не тонет", и тут за окном раздается веселый лай. Все очень обрадовались, но так и не узнали, где же спрятался он от собачников. Еще у нас появился кот. Сибирский красавец с белой грудкой и в белых тапочках. Я с ним много занимался. За мясо он научился целовать меня, поднимаясь на задние лапы, давать лапу, прыгать через палочку, которую я клал на стол, ходил между ног восьмеркой через всю кухню, искал заячью лапку, но самый коронный номер заключался в том, что он ел с лапы. Для этого он садился за стол на стул, я повязывал ему салфетку, мясо клал подальше, и, чтобы взять мясо, ему приходилось достать его лапой, и потом он ел его с лапы. Это нужно было видеть. Однажды я показал это своей компании, и все пришли к заключению, что мне с Пушком нужно выступать в цирке.

В 1927 году к нам приехала из Иркутска младшая дочка дяди Миши, Зина. Ей было 19 лет, но она вышла замуж за очень пожилого человека. Она перезнакомилась со всеми моими товарищами. Была она в то время очень эффектная, и они все ей увлеклись. Бывало, муж ее сидит с моей мамочкой, а она с моими друзьями ходит по магазинам и в кино. Потом они уехали на КВЖД, он был каким-то важным представителем компании, и года два жили в Тяньзине в Китае, а нам оставили щенка дога по кличке Том. Мама кормила его молоком из соски. Он очень скоро вырос и стал огромным псом, а мой младший брат Боря стал его проводником. Впоследствии, когда была введена карточная система, Том на свою карточку, которую ему выдали в школе, где он проходил военную подготовку сторожевого пса, получал 15 кг конины, 20 кг пшена. С Пушком они очень подружились, до такой степени, что Том у Пушка искал блох. Но главной его хозяйкой была все-таки наша мамочка. Ее слова были для него законом, и если она сказала "Нельзя", "Не трогать", то на эти вещи было лучше даже не смотреть. Том так и следит и, если заметит, что вы смотрите на эту вещь, начинает страшно ворчать. Был очень сильный, рост 95 см, гулять мог с ним ходить только Боря. Раз пошла с ним гулять мама, а Том, увидев другую собаку, дернул поводок так, что мама упала, и потащил ее. Был и такой случай. Мама принесла сладкие пирожки, разрешила Боре съесть парочку, а остальные трогать запретила, поставила в буфет и ушла в кухню. Том все это слышал и видел, и, как только Боря полез за пирожками, бросился на него и прокусил ему в трех местах руку, а ведь Боря был его проводником, но мамочка сказала "Нельзя"! Несмотря на то, что Том в своей школе был обследован, Борису все равно пришлось ходить на уколы. Боря кричал, что застрелит его, но мама утром пришла с работы, а они спят на диване в обнимку. Мама в то время работала в аптеке, дежурила по ночам. Вообще, сначала мама работала в буфете на кондитерской фабрике "Красный Октябрь", а когда построили на улице Поварской первый кинотеатр, то ей пришлось перейти с фабрики в буфет

кинотеатра. Там был внизу большой зрительный зал, на втором этаже танцзал, а на третьем - малый зал кинохроники и научно-популярных фильмов, читальный зал и мамин буфет с самыми свежими кондитерскими изделиями. Потом кинотеатр стал называться Дом киноактера.

После переезда на Никитский бульвар мы познакомились с семьей Холодовых, жившей на втором этаже в среднем флигеле. Анна Ивановна, ее муж, имени его я не помню, а вот брата ее Тимофея Ивановича помню очень хорошо. Он был очень общительный человек. Жена ею Вера Николаевна и дочь Ира жили в этом же доме. У тети Нюси был сын, тогда ему было года 3, Вова. Муж ее вскоре умер, и тетя Нюся очень подружилась с моей мамочкой. Вова очень любил к нам ходить, как он говорил, поработать. Сейчас он большой профессор геологии. Потом у нее жила девушка, с которой я подружился, звали ее Арфения Леонтьевна. На третьем этаже этого флигеля жила семья Корниловых. Отец был моряк. Две дочки, Марина и младшая Маруся, тоже наша подружка. Как-то праздновали у них день рождения Маруси. Всем взрослым наливали чай, а мы из другого чайника пили портвейн и "закусывали" тортом, а потом все удивлялись, почему это вдруг нам стало так весело, а Андрюша Кенигсбергер очень хорошо играл на пианино.

Однажды мы с Павликом были у Маруси, и вдруг рядом у соседей кричат: "Помогите! Убивают!" Мы с Павликом влетели, а там муж бьет жену по голове табуреткой. Мы бросились их разнимать, а жена набросилась на нас и кричит: "Не вмешивайтесь, раз бьет, значит любит, не ваше дело!" После такого выступления мы решили больше никогда в подобные ситуации не вмешиваться, так как муж и жена - одна сатана.

В 1928 году мой старший брат Ваня закончил техникум и уехал в качестве гидротехника в Фергану на строительство какого-то канала. Боря учился в 31 школе, стал увлекаться стрельбой из мелкокалиберных винтовок. Через кухню он из мелкокалиберной винтовочки стрелял в спичку без промаха по несколько десятков раз на пари со всеми знакомыми. У него здорово получалось, он стрелял лучше всех, но плохо дружил с дедом. Мы, постарше, стали увлекаться девочками, но все работали. Как-то к нам зашел товарищ Вани, Женя Кобельков. Ему понравилась одна из моих подружек, и он стал с нами дружить и часто у нас бывать. Часто ко мне заходил и Андрюша Кенигсбергер.

В 1928 году один из моих заказчиков предложил поехать на охоту на зайчиков. Я стал готовиться к этому особенно тщательно. Папа обыкновенно сам всегда заряжал патроны к ружьям, особенно аккуратно нужно было заряжать бумажные гильзы, закручивать аккуратно, чтобы не было застреваний, а любимым ружьем папы был пятизарядный браунинг полуавтомат 12-го калибра. Папа ездил в Ижевск и привез сохранившиеся у каких-то родственников наши ружья. Среди них был мой именной "Монтекрист", сделанный специально для меня, когда мне было лет шесть. Потом папин "Зауер" три кольца двенадцатого калибра. Ванина двадцатикалиберная и моя двадцатикалиберная двустволки фирмы

"Хускварна", мамина 24-го калибра очень красивая двустволочка "Зауер", тоже с гравированной ложей, берданка заказная с прицельной планкой и вся гравированная. Когда все было подготовлено, за мной заехали, и мы поехали куда-то в Завидово. Были собаки медалисты: гончие, два костромича и один поляк. От Завидова поехали на лошади в лес. Меня оставили около дороги, а мой заказчик, очень жалею, что не помню его имени, с егерем пустили собак и сказали, что собаки на меня выгонят зайца. Я ходил с браунингом и слышал, как собаки лаяли, и думал, что они выгонят на меня зайца вплотную, а он выскочил, сидит и смотрит на меня. Я выстрелил три раза, но заяц убежал. В это время подбежали собаки, я их направил на след, и они совсем недалеко от меня схватили зайца и притащили ко мне. Подъехали мои наставники, оторвали зайца у собак. Это был громадный русак. Я раздробил ему заднюю ногу, а собаки загрызли. Стало темнеть, мы поехали домой. Зайца ободрали, мама приготовила замечательную солянку из капусты с зайчатиной. В честь моей удачной охоты набралось много гостей, все приносили водку и смеялись, что заяц заставляет так много выпивать.

Еще как-то я ездил с Женей Кобельковым за город, мы набили мелких птичек штук десять. Мама нам их зажарила. Больше мне никогда не приходилось охотиться.

Работы было много. По возможности ездил с Женей Стрункиным на машинах, на которых он работал. Помню, как в 1927 году появился первый деревянный светофор на перекрестке Петровки и Кузнецкого моста. Там же па углу был косметический кабинет. В то время у меня начался фурункулез, мне ничего не помогало - никакие лекарства, ни переливание крови. Однажды на щеке выскочил огромный фурункул, и я ходил в частную поликлинику под названием "Общество русских врачей". Она находилась на Арбате, в доме над 33 аптекой на втором этаже. Там принимал профессор Розанов. Он поинтересовался, кто меня забинтовал, я ответил, что мама, тогда он сказал: "Передайте маме, чтобы она поила Вас пивными дрожжами". Так я и ходил с бидончиком, покупал эти пивные дрожжи на пивоваренном заводе им. Бадаева и каждый день эти противные дрожжи пил, предварительно приготовив ложку варенья. Но и это не помогало. Вот и пришлось ходить в косметический кабинет. Там мне почистят лицо, сделают массаж, и неделю я хожу с чистым лицом, а потом я опять иду к ним. Стоило это 10 рублей.

В 1929 году случайно при ремонте Коровинского пистолета я прострелил себе левую кисть, и у меня очень долго после этого не гнулись пальцы, так как было повреждено сухожилие. После прострела я пять дней жал в Русаковской больнице. Для того, чтобы пальцы быстрее обрели подвижность, мне посоветовали больше играть на гитаре, что я и делал. Рядом со мной после операции аппендицита лежал парень. Ему мама принесла селедочки, он поел и на утро умер. Еще лежал мальчик трех лет. Женя его опрашивает: "Как зовут твоего папу?". Тот отвечает: "Не знаю". "А как называет его мама?" - "Кобель". Я до сих пор помню, как мы все смеялись.

К нам из Ижевска приезжал замечательный токарь Опалев. Он работал на казенном заводе. Дома у него были станки, и он изготавливал патрончики для стрельбы дробинкой из трехлинейной винтовки, которые привозил в Москву и сдавал в магазины. У него был сын Боря, очень сильно заикался, и его оставили лечиться у какого-то врача, где его учили разговаривать как чревовещателя. Примерно через год он начал хорошо говорить. У Зои Петровны в квартире жил датчанин. У него на Москве реке была замечательная моторная лодка, похожая на нашу "Чайку". Он эту лодку продал Опалеву, и я помню, как мы с Борей ее грузили на пароход. Потом Боря приезжал к нам и рассказывал, что они ее отремонтировали, и она была самой быстроходной на пруду в Ижевске.

В то время у нас появилось очень много крыс и мышей, даже окна пришлось заделывать металлическими решетками. Я часто вечером садился в тамбур, и, когда они вылезали из подвала через отверстие в крышке, сделанное для кота, я их стрелял из мелкокалиберной винтовочки, а кот ловил мышей, и мы иногда уничтожали штук до десяти. А один раз дядя Семен поймал крысу, облил керосином и поджог, она вспыхнула как факел и ускользнула в нору под пол. Дядя Семен испугался страшно, стал заливать нору из шланга, и все обошлось благополучно.

Как-то к нам зашел мужчина и предложил мне сделать для него мелкокалиберный целевой пистолет. Это был Державин. Он занимался подготовкой стрелков в Осавиахиме. Я сделал однозарядный пистолет, и на конкурсе он показал лучший результат из трех других, и по моему образцу на Ижевском заводе сделали три образца, конечно, изменив их внешний вид. Державин жил в Проточном переулке, мы подружились, жаль, не помню его имени и отчества, он потом делал разные приборы для стрельбы и подготовки стрелков.

Я подружился с девушкой, которая жила у тети Нюси Холодовой, и частенько устраивал небольшой вечерок, когда тетя Нюся уходила.

Где-то году в 1928 к нам из Перми приехал младший из братьев Варовых, старше мамочки, Иван Михайлович. У него в Перми была дрожжеварная артель и для ее машин нужно было сделать сита с отверстиями 0,5 -1 мм. Он накупил сверлышек и уехал, а вскоре их артель ликвидировали, и он приехал к нам. Поступил в институт, окончил его с отличием и начал работать в системе мясомолочной промышленности по производству консервных банок. Потом он привез всю семью. Ему дали квартиру на Селезневке. У него было четыре дочери. Зоя, Ия, двойняшки Юля и Миля и жена Мария Раймундовна. Он очень скоро стал крупным специалистом в этой области и ездил на все заводы СССР, где были консервные производства, был большой рационализатор. За одно предложение и его реализацию нарком А.И.Микоян наградил его 10 тысячами рублей. Для нас он был просто деда Ваня. Из транспорта он предпочитал только самолет. Никогда в жизни не курил, совсем не употреблял спиртного, но очень любил сладкое - печенье, торты, конфеты. Жена его, Мария Раймундовна, умела все очень хорошо готовить. Дочка Юля закончила нефтяной институт, работала

в министерстве. Миля уехала в Пермь, Ия в Киев, а Зоя в Ростов-на-Дону.

О дальнейшей жизни этого замечательного человека напишу дальше много интересного.

В 1927 году Александр Иванович Алексеев почему-то стал работать в оперетте. Она тогда занимала здание бывшего цирка Никитина на Садово-Триумфальной улице рядом с "Аквариумом", а впоследствии называлась "Мьюзик-Холл". Я ходил с мамочкой смотреть оперетту "Черный амулет", где также играл Ярон или Хенкин, и еще "Роз-Мари", а потом Александр Иванович снова стал петь в Большом театре.

Помню, как-то мы устроили вечеринку у Лидочки Цуцковой. У них по дворе был сквер, а в нем хорошенькие скамеечки. Все подвыпили и пошли и сквер посидеть на скамеечках, поцеловаться, но в темноте не увидели, что все скамейки крашеные, причем оказалось - совсем недавно, и не успели высохнуть. Только вернувшись в помещение, мы обнаружили, что все перепачканы краской - пиджаки, брюки, платья, все было в разных полосах. Пришлось всем раздеваться, оттирать и чистить краску. Хорошо, что удалось найти скипидар и бензин, и к утру все привели себя в порядок. Я дружил со всеми девушками, они меня уважали, очевидно, за то, что я никогда не делился тем, что между нами было, а другие ребята трепались, рассказывая про девчонок даже то, чего и не было.

Работа моя меня очень интересовала. В ремонт приносили очень дорогие по тем временам ружья, таких фирм как "Голанд", "Паркер", "Лебо", наших мастеров штучных ружей. После ремонта приходилось восстанавливать гравировку. Когда я работал у А.Г. Никитина, я познакомился с замечательным гравером, который мне и помогал.

Мама умела чудесно все готовить, и, конечно же, одним из самых коронных блюд были пельмени, кроме мясных, делали и из капусты, делали очень помногу, ели с конопляным маслом. Пироги мясные, рыбные, капустные, пирожки с сырым мясом, ватрушки, шанежки, всевозможные торты. Все зависело от наличия в доме денег. Как-то повелось, что к воскресенью мама всегда пекла пирог или мясной, или рыбный, а когда не было денег - с капустой или морковью. Папа называл их деревянными. Мы с мамой пили утром кофе, который она покупала сырым, сама жарила, молола и варила с добавлением цикория. Пили с топленым молоком, ели варенец и покупали тогда парижские батоны, а булочки были французскими.

В 1928 году пришли однажды из домоуправления и объявили, что мой дед и папа лишаются права избирать и быть избранными, и их будут выселять из Москвы. Было решено, что мама с папой разводятся, мама берет себе девичью фамилию Варова. Все было оформлено в суде, маме выдали специальный документ. Я тогда ничего не мог понять, что же это такое получается, а пока мы жили вместе и продолжали работать.

В 1929 году Лешу Нестерова, постоянного моего товарища по вечеринкам, проводили в армию. Была у него тогда подружка Сонечка, жила у Патриарших прудов, была отличным партнером на катке. Но она его не дождалась, вышла замуж, и мне казалось тогда, что это непростительная

измена. Как-то мы вчетвером распили бутылочку водки, причем пили из очень маленьких ликерных рюмочек, а опьянели сильнее, чем если бы пили из больших, вероятно, маленькие дозы действуют сильнее. У нас в доме жила семья Прейс. У них была дочка Юля, тоже моя подружка, и младшая Таня и брат Шура. У них мы тоже часто устраивали то блины, то еще какую-нибудь вечеринку.

В 1929 году папа познакомился с заведующим оружейной мастерской завода "Динамо", находящейся там же, где и их магазин по продаже всякого оружия и боеприпасов как охотничьих, так и специальных. Это был дом по Большой Лубянке, № 14, а заведующим был Чигунов. Я с ним тоже подружился, мы обменивались опытом, кое-какими деталями и, в том числе, и ореховыми болванками для лож. Я тогда не думал, что это могло быть определенного рода наблюдением за моим поведением, возможно, что это было именно так.

Еще вспомнил, в 1923 году был большой судебный процесс, на котором однажды нам даже удалось побывать в Верховном суде, располагавшемся тогда на Тверском бульваре. Суд над Петровым-Комаровым. Он вместе с женой убил 33 человека, трупы были выловлены в мешках в реке Яузе. Про него даже была песенка: "В Москве за Калужской заставой жил когда-то Петров-Комаров. Торговал он на конном конями и грабил ночных воров". Он был легковым извозчиком. В воскресные дни на конном рынке выбирал покупателя побогаче, завозил его домой, где обмывали покупку, убивал молотком по голове, потом с женой вместе расчленяли труп, складывали в мешок. Жена в качестве пассажира с мешком ехала с ним к Яузе, где мешок выбрасывали, денежки забирали себе.

«КТО НЕ БЫЛ, ТОТ БУДЕТ, КТО БЫЛ - НЕ ЗАБУДЕТ!»

Время летело быстро. И вот наступил день 3 ноября 1930 года. Я возвращаюсь домой часов в 11 вечера, дверь открыта. Слышу команду: "Руки вверх! Стоять!". За дверью оперативник ГПУ с красным околышем и петлицами. Стал он меня обыскивать, начали делать обыск в доме и составлять акт. Забрали все наши ружья. У меня в то время была хорошая коллекция различных ножей, много различных патронов, охотничьих прицелов. Фотографии, документы, в том числе и мои шоферские права - все это забрали, но ружья, пистолеты, револьверы, на которые были выписаны квитанции, не взяли, и папа смог вернуть оружие заказчикам. Оставили папе копию акта, меня погрузили в легковую машину и увезли в Бутырскую тюрьму.

Меня втолкнули в камеру, где находилось человек 100, хотя рассчитана она была не более чем на 25. Когда меня везли, я все время думал, что это какая-то ошибка, я за собой ничего такого, за что можно было бы арестовать, не чувствовал, тем более, как выяснилось потом, по политической статье. В камере посередине был большой стол, а по обе стороны нары. На столе, под столом, под нарами головой в проход лежали

kюди. При входе около дверей стояла параша, так что, не то, что лечь, сесть было негде. Когда меня втолкнули, несколько человек проснулись, стали спрашивать, что творится там, на воле, а я и не знал, что отвечать. После подъема мне стали кое-что объяснять; как потом я узнал, старшим в камере был какой-то не то узбек, не то таджик, он сидел здесь уже 3 года. Мне определили место, я должен был лежать около параши, и, когда в нее ходили, на меня летели брызги. Когда утром нас выводили в туалет, я прочитал высоко на стене надпись: "Кто не был, тот будет, а кто был - не забудет".

Из всех заключенных было здесь только три уголовника, остальные политические. В то время, оказывается, проходил "Процесс над вредителями" ("Дело Промпартии"). Это мне объяснили потом, а пока я ничего не знал и никак не мог понять, при чем тут я. Пока мы ходили в туалет, в камеру входили человек пять охранников и делали обыск. У меня каким-то образом остался маленький перочинный ножик, и меня сразу предупредили, чтобы я носил его всегда с собой, иначе, если его найдут, всю камеру оставят без еды и воды. Среди заключенных были профессора, различные директора, управляющие. Каждую ночь одного или двух человек уводили на допрос, иногда на два дня. Я все надеялся, что меня вызовут, допросят и отпустят домой, ведь навредить или сделать что-то противоправное я не мог и, вообще, у меня в то время, кроме девушек и моей основной интересной работы, на уме ничего не было, а тем более какая-то там политика. Жили мы дружно, без хулиганства, воровства, все было нормально, никого из нас никогда никуда не вызывали. Среди заключенных был врач Василий Андреевич Новосельский. В последующем он стал большим профессором эпидемиологом. Он и другие заключенные после завтрака рассказывали много о разных путешествиях, строительстве, разных интересных механизмах и изобретениях, научных открытиях, и все очень внимательно слушали. В 1 мировую войну Василий Андреевич был на фронте хирургом, а после войны работал в больнице. Он рассказал, как однажды к нему привезли больного с сильными болями в желудке, ему сделали рентген, который показал, что у него в желудке большие гвозди. Когда ему сделали операцию, он сознался, что на спор наелся гвоздей. А через несколько месяцев его привезли опять, и опять с гвоздями. Пришлось предупредить, что, если такое повторится, то его будут судить за самоиздевательство. Многие заключенные до ареста были за границей и теперь рассказывали о разных странах, строительстве гидростанций, их пользе и значении, словом, было интересно. И вот, мне дали небольшое зеркало, чтобы показать, как я выгляжу, и я себя не узнал: так я поседел, стал совсем седой, а до ареста я был блондин. На мою беду у меня опять начался фурункулез. Я объяснил Василию Андреевичу, как я от него лечился, и он сказал, что очень быстро мог бы меня от него избавить. Рассказал он историю о том, что, еще будучи студентом, вылечил дочку одного богатого человека. Она была красивая девушка, но лицо ее было покрыто прыщами и нарывами, поэтому ее даже нельзя было в качестве невесты никому представить. Отец хотел построить

ему в знак благодарности дом и давал большие деньги, а Василий Андреевич от всего отказался, но стал большим другом этой семьи. Я рассказываю о нем, потому что мне еще не раз довелось с Василием Андреевичем встретиться.

Так как многие из заключенных после допросов не вернулись, места стало больше, я от параши перебрался и стал спать на нарах, но меня так никуда и не вызывали, а все в камере меня успокаивали. Я немного освоился, нашел гвоздь, сделал из него шило, из тряпок какие-то нитки и стал, как мог, ремонтировать всем обувь, и все стали относиться ко мне уважительно.

Примерно в январе 1931 года меня вызвали на допрос и увезли на Лубянку. Когда я вошел к следователю, там сидело человек пять. "Ну, - говорит один из них, - рассказывай". А что рассказывать, я не знаю. Тогда мне показали фотографии Жени Кобелькова, Андрюши Кенигсбергера, Павлика Плана и еще какого-то парня, велели рассказать, что я о них знаю, чем они занимаются, как проводят время, какие анекдоты рассказывают и почему Павлика прозвали фашистом. А его прозвали, очевидно, в шутку; он был немного замкнутый, работал где-то по радио, но никто и никогда этого не замечал и не обращал внимания на это прозвище. Тут я понял, что они тоже все арестованы, но за что - я же этого не знал. Рассказывая анекдоты, мы и воспринимали их только как анекдоты, не более того. Я сказал, что мне не нравится, что меня арестовали неизвестно за что. "Скоро узнаешь",- сказал допрашивающий, а сам пишет протокол. Потом я должен был подписать, что запись правильная, что признаю себя во всем виновным, а в протоколе написано, что я, сын и внук лишенных избирательных прав бывших фабрикантов, занимался рассказами антисоветских анекдотов, торговал и хранил разное оружие и боеприпасы (а тогда торговали на рынках и в магазинах и оружием и боеприпасами, и никто в их продаже никаких противоправных действий не усматривал). В протоколе должно было быть три подписи. Первая - что я протокол прочитал, затем, что я признаю себя виновным в предъявленных мне обвинениях, и третья - что я не согласен с этими обвинениями. Я подписался только в том, что протокол я прочитал. Мне сказали, что о результатах я скоро узнаю, и увезли опять в камеру, где меня стали обо всем расспрашивать и успокаивать. А 13 января 1931 года меня вызвали с вещами, и, когда мы все оказались вместе, Павлик, Женя, Андрюша и я, в одной комнате, нам зачитали приговор, который гласил, что по постановлению особой тройки ОГПУ мы осуждены по статье 58 пункт 10 и 11, а это значит контрреволюционная агитация и организация контрреволюционной деятельности. Мы совершенно ничего не могли понять: какая агитация, какая организация... Мне и Жене Кобелькову, так как я был внуком фабриканта, а у Жени отец имел типографию, то есть был непманом, дали по 5 лет, Андрюше и Павлику по 3 года. Нам выдали теплые вещи, переданные родителями: мне пальто и шапку, Жене еще бурки, а у нас на ногах были только ботинки. Еду тоже принесли, но нам ее не передали. Нас покормили супом и кашей и повезли на Красную Пресню в пересыльную

тюрьму. Из пересыльной тюрьмы нас погрузили в спецвагоны, кругом решетки и под усиленным конвоем. Вагоны, хотя и пассажирские, набиты кипи битком. Мы, например, 13 человек, сидели на верхних полках, где возили багаж, под самым потолком. Воды давали половину кружки в день на человека, по одной вобле и граммов 100 хлеба. Останавливали состав и выпускали по нужде 1 раз в сутки. Чтобы хоть как-то утолить жажду, мы подвязывали кружку под лючок для воздуха, с которого в кружку капали камельки - не то вода, не то наши испарения. Пили эти капельки строго по очереди. Так ехали до Березников, сколько не помню, показалось, что целую вечность. В Березниках в каком-то клубе заставили раздеться, вещи связать, отнесли в дезкамеру, а нас голых в лаптях и каких-то бушлатах повели в баню. После бани нас накормили кашей, немного отогрелись. В зале стояло пианино. Андрюша стал играть, его услышал заведующий клубом, и его оставили в Березниках, а нас утром погрузили в вагон и повезли в Соликамск. Здесь выгрузили, снова баня, дезинфекция и от бани опять в одном белье и лаптях загнали в какой-то дом, многие по дороге падали, я думал, что вообще не выживу, но, вероятно, в результате такого стресса никто даже не заболел. Утром покормили рыбным супом с кусочком хлеба, осмотрели, у кого какая обувь, кое-кому дали старые валенки и объяснили, что мы пойдем пешком 120 км до Красновишерска, и, если кто-нибудь сделает хотя бы один шаг вправо или влево, будут стрелять без предупреждения. Построили в колонну по 4 в ряд и погнали. В этой колонне было много уголовников, их называли, как мы потом узнали, тридцатипятниками Это значит 35 статья УК. Она давалась тем, кто, освободившись из мест заключения, в течение трех лет не работал. Их забирали и отправляли снова в концлагерь. Это были такие типы, которые, не считаясь ни с чем, обкрадывали и обирали уже совсем измученных людей, а конвой совсем не обращал внимания на все что безобразие. На пути колонны было несколько деревень, где нас заводили на ночь в избы, но домов было мало, а колонна большая, нас прямо набивали в это тепло, и все валились в одну сплошную кучу, друг на друга, и не в силах даже шевельнуться. Утром вновь построение, перекличка, раздача воды и хлеба и снова в дорогу. В одну из таких остановок я слышал, как какой-то блатной пел: "Налей, подруженька, ты, девушка гулящая, не тронь ты душу, отравленной тоской, ведь все равно наша жизнь теперь пропащая, а тело женское проклято судьбой". Эти блатные уже привыкли к таким переходам и лишениям, так как шли не в первый раз, я же на благополучный исход не надеялся. Позади колонны шли три или четыре лошади с санями, на которых везли какие-то вещи и еду, иногда на эти вещи сажали на отдых тех, кто падал и не мог идти. Шли мы семь дней, если не хватало дня, то шли и ночью, чтобы добраться до деревни. Проходили примерно 20 км в сутки. Дорога эта только зимняя, так как кругом болота, летом пройти и проехать невозможно.

Красновишерск расположен на берегу реки Вишеры. Летом пароход притаскивал большие баржи. Кругом тайга, и уже построен был лагерь, баня, много недавно построенных бараков из сырого теса с опилками. В них

двухэтажные нары, посередине проход, 2 железные печки. Тут же была большая дезкамера. Нас снова раздели, все вещи в дезкамеру, а после бани загнали в такой новый, еще ни разу не топленый барак. Кругом стружки и щепок много, но щепа совершенно сырая и не горит. Общими усилиями разожгли, и печки накалились докрасна. Вскоре принесли в больших баках, первый раз за несколько дней, рыбный суп и даже кашу и дали граммов по 500 хлеба. За эти дни мы познакомились с хорошими, также осужденными по ст.58.10 и 58.11, как и мы, москвичами. Все они были спортсмены. Помню: Коля Бин, Володя Тараканов, Витя Савенич, Николай Васильевич Кузнецов. Так что мы сразу разместились на одних нарах подальше от блатных. Наши домашние вещи отобрали в склад, а нам выдали ватные брюки, телогрейки, шапки, бушлаты, подшитые валенки и портянки. Весь лагерь был обнесен в два ряда колючей проволокой со сторожевыми вышками. Был спецотдел - отдельный участок для женщин, их было очень много.

К утру у нас появился командир роты, 4 дежурных и нарядчик. Все они были тоже заключенные, очевидно, сидевшие уже давно, все из блатных. Конечно, к нам самое недоброжелательное отношение. Напротив лагеря было уже много хорошо построенных деревянных домов, в которых располагались разные службы управления, и красавец-клуб с залом на 1200 мест, с большой сценой и киноустановкой, пятиэтажный, выстроенный из теса и опилок, очень красиво выкрашенный, кругом был разбит прекрасный сад, за которым были дома начальства.

В полутора километрах от лагеря начал строиться большой целлюлозно-бумажный комбинат - Вишхимзавод, на котором нам пришлось работать; кругом на 20-30 км были лесозаготовительные отделения, куда посылали на работы в основном провинившихся заключенных. На следующий день после прибытия, утром после построения, переклички, завтрака, нас разбили на бригады, и нарядчик назначил, кто и куда пойдет. Построили и под большим конвоем погнали на строительство. Рядом шел народ, много вольнонаемных, и они смотрели на нас, как мне казалось, как на бандитов, а я себя не чувствовал хотя бы в чем-нибудь виноватым.

В первый день нас заставили затаскивать бревна по лесам стройки на третий и пятый этаж, а бревна были очень большие и тяжелые, под бревно вставали но 10-15 человек, поднимали на плечи и несли. Было очень трудно, особенно когда нужно было развернуться с таким бревном, длина которого доходила до 20 метров. К обеду всех собирали и гнали в лагерь, а после обеда опять на стройку. В это время на стройку прибыли немцы, которые помогали. Все отличные специалисты в строительстве, а Женя Кобельков очень хорошо говорил по-немецки, и его сразу определили к ним переводчиком. Дали ему пропуск, он мог ходить без конвоя. На берегу реки лежали 8 больших котлов для котельной строящейся электростанции. Их нужно было подтащить к стройке. Очень хороший трактор "Кинброк" за один день перетащил три котла, и у него лопнул коленвал. Тогда пригнали 27 пар быков, но они не смогли их даже сдвинуть с места. Тогда нашу бригаду нарядили перетаскивать их ручной лебедкой, но при всем нашем желании мы за день

не смогли протащить больше 10 метров. И вот наш прораб латыш Ауль, у него был большой срок, пошел к начальству с предложением перетащить эти котлы за один день, для чего попросил 3 роты заключенных. Начальство согласилось, а мы подготовили дорогу и растянули канаты от каждого котла. Когда пришли заключенные и взялись за канаты, Ауль забрался на котел и в рупop стал кричать: "На гору козу поставили и прораба ...ть заставили, раз, два, взяли!", а мы кувалдами стукнули по сваям, на которых были котлы, котел пошел и очень легко. Начальство и стройки и лагеря стояло вокруг и смотрело. Мы за один день перетащили все котлы прямо к строящейся котельной. За это Ауля освободили с условием, что он пробудет до конца строительства. Чтобы все это правильно оценить, нужно было это видеть.

Нашу бригаду тоже освободили от конвоя, на работу и на обед мы ходили без конвоиров. После этого нас перевели на монтаж этих котлов в котельную. Их нужно было поднять на высоту до 20 метров и уложить на каркас. Этой операцией стал руководить немец Вальтер, совсем не говоривший по-русски, и обер монтер Панаш. Это была очень сложная работа. После этого мы стали монтировать дымососы, их мы поднимали на площадку выше котлов, и произошел такой трагический случай. К нам в бригаду пришел очень здоровый парень, Лука, бывший кулак, осужденный по той же статье, что и мы. Работа была следующая: подняв опоры выше на площадку, их ломами передвигали по рельсам, были они очень тяжелые. Лука взял самый большой лом, всех нас отогнал, подсунул лом под опору, сказал, что хорошо зацепилось. Оказалось, что его лом попал в окно, оставшееся после снятия опалубки, и он сдвинул опору так, что она покатилась по рельсам. Он отпустил лом, который и полетел вниз с такой большой высоты, а внизу в это время работали слесари. Лом попал слесарю в плечо, прошел через все туловище до ног. Мы слышали крик, но не придали этому значения. Быстро прибежало снизу разное начальство, стали все выяснять и обвинять Луку в том, что он сделал это умышленно как вредитель. Нас всех допрашивали. Оказывается, этот слесарь был вольнонаемный, у него осталась жена и трое детей. Когда со всем разобрались, Лука вернулся в бригаду, и мы начали клепать эти дымососы горячей клепкой. За это время в поднятые котлы стали вмонтировать трубы и мы стали делать их развальцовку, а для этого нужно было через люк в котлах залезть внутрь котла с инструментом. Люк настолько мал, что мы никак не могли в него пролезть. Пришел обер монтер Панаш, очень полный немец, и со словами: "Вот как надо, русский свин", сложа руки над головой, как мышонок в норку, пролез в котел. Мы этого способа не знали, а, оказывается, этот способ знает каждый домушник, залезая в квартиру для грабежа через форточку. Когда начали развальцовку, нужно было установить инструмент, и через веревку рычаг тянули три пары ребят, как гребцы в лодке веслами. После развальцовки производилась опрессовка, т.е. проверка плотности всех соединений трубопроводов. Ей руководил Вальтер, с которым я научился хорошо объясняться, частью по-немецки, а частью на пальцах. У нас в подсобке работала нарядчицей вольнонаемная, хорошенькая девочка лет 19, а немцы приходили и всех

приветствовали "...твою мать", девушка краснела, а немцы хохотали. Я стал объяснять Вальтеру, что это значит, что так ругаться некрасиво. "Ферштейн, ферштейн, данке". Вальтер все понял. После опрессовки все неплотности устранял чеканщик, по национальности поляк. Он чеканил классически как музыкант, но матерился по-польски, по-немецки и по-русски не хуже. Вообще, иностранцы быстро все научились материться и очень часто совсем некстати, это было очень забавно.

Нам давали не то купоны, не то талоны, сейчас не помню, по которым мы могли в лагерном магазине, довольно хорошо оборудованном, купить конфеты, печенье, макароны. Как-то купили макароны и сварили на работе целое ведро, и здорово наелись с подсолнечным маслом, хлеба давали 600 граммов; жратвы, в общем, не хватало. Пайку хлеба всегда уносили с собой, т.к. если оставишь в бараке, блатные все равно украдут.

Как-то после работы я возвращался один, а мне рассказывали раньше, что в ВОХРЕ есть оружейная мастерская, и я решил зайти. Меня встретил высокий здоровенный хохол, зав. мастерской. Я рассказал, что я внук оружейного фабриканта и мастер по изготовлению и ремонту разного оружия. Он поинтересовался, по какой статье я сижу, а узнав, что по 58, сказал, что вряд ли мне разрешат здесь работать, но пообещал попробовать и вызвать на следующий день. Я еле дождался утра. После переклички всех вызывали и назначали на работу, а меня не вызвали. Когда все ушли, нарядчик сказал, что мне наряд в оружейную мастерскую ВОХР. Я пришел, заведующий стал спрашивать, что же я умею делать; я сказал, что думаю - все, что касается оружейного дела. Тогда он дал мне задание сделать замок с ключами для ящика письменного стола. Дал образец, место, показал инструмент, и я начал работать. За работу он меня похвалил, сказал, что завтра опять вызовет. Так я три дня ходил по наряду. В эти дни начальник лагеря Теплов, в то время он носил 4 ромба, принес в мастерскую почистить малокалиберную винтовочку "Маузер" пятизарядную, и мне ее дали почистить. Она была в очень запущенном состоянии, я постарался привести ее в полный порядок, даже заново отполировал ложу. Когда в мастерскую заходил какой-нибудь начальник, подавалась команда "Смирно!", и зав.мастерской докладывал, кто чем занимался. Теплов спросил, кто чистил его винтовку, зав.мастерской показал на меня и доложил, что я заключен по 58 статье, и для проверки мне поручили его винтовку. Начальник лагеря спросил, не могу ли я сделать запасные обоймы для патронов, я ответил, что могу. Два дня я делал две обоймы, а когда они были готовы, Теплов заставил меня пойти с ним в тир для пристрелки. Стрелял он отлично, пришлось только немного поправить мушку. После пристрелки вернулись в мастерскую, и он приказал перевести меня жить и работать в мастерскую. Так я расстался со строительством и стал мастером в мастерской. Сама мастерская была в тесовом домике, в чердаке которого находились помещения для жилья мастеров. Там стояли деревянные кровати на 9 человек, кормили нас в столовой ВОХР.

К мастерской было пристроено помещение, где находился магазин

"Динамо". В нем вольнонаемные и их семьи могли все покупать, в том числе и галантерею. Зав.магазином был Сережа, заключенный. Его жена как вольнонаемная приехала к нему и осталась работать на комбинате. У них была комнатка в доме недалеко от лагеря. Он также был маркером в бильярдной и обыгрывал всех, даже потом я не видел игрока лучше. За магазином "Динамо" была каптерка, где хранились продукты для столовой ВОХР.

Одна стена нашей мастерской с окном выходила в собачий питомник, где содержалось до 400 овчарок, приученных ловить беглецов. За питомником - тир. Перед мастерской - большой рубленый дом, где была наша столовая и казарма для стрелков и конвоиров из заключенных. Все эти вохровцы, в том числе и мы, носили серые петлицы, а вольнонаемные - красные, и жили они отдельно. Вохровцы не имели права общаться с заключенными; если обнаруживалась связь, сразу переводили обратно в лагерь на общие работы. Направо от мастерской метрах в 250 находился замечательный клуб, а перед ним большой рубленый дом - общежитие для командного состава и 3-й отдел ГПУ, т.е. ГПУ в ГПУ. Там работал заместитель начальника лагеря и начальник этого отдела, носил 3 ромба, Буркин Николай Николаевич. На меня он произвел сильное впечатление как очень душевный и умный человек. Все эти строения находились через дорогу от самого лагеря, на территории которого за футбольным полем был лагерный магазин, большой цех пошивочной мастерской, сапожной мастерской и разные хозяйственные службы, гараж, а в 2 км от лагеря - кожзавод и совхоз, где также работали заключенные. По дороге на комбинат с правой стороны стояли дома, среди них был большой дом Управления лагерями и штаб ВОХР, где находился кабинет Теплова и начальника ВОХР Кудрявцева, носившего 3 шпалы, а также начальника боепитания. Ему непосредственно подчинялась мастерская, и им выписывались наряды на работы, производимые в мастерской. Он носил 3 кубаря, был очень воображалистый и корчил из себя большого начальника. Фамилия его Чекмарев.

В мастерской, когда я туда пришел, работали следующие мастера. Громов, его гражданская специальность - мастер по ремонту весов, он умел работать. Красноперов, имя его не помню. У него не было на правой указательного пальца. Тип неприятный и неблагонадежный. Я понял, это стукач. Мещеряков - очень добродушный мужчина. Он во время службы в армии был оружейником и разбирался в работе неплохо. Миша, столяр, нахальный малый, и часовой мастер по фамилии Дриц, но он жил в лагере и по утрам приходил на работу. Рассказывал, что ему дали 10 лет за камешки. Он в Столешниковом переулке продавал ювелирные изделия со стеклышками вместо алмазов. В итоге за подделку записок на получение со склада спирта и других товаров его посадили в карцер. Потом он заходил и рассказывал, уверяя, что ему никогда и никто не поверит, как из карцера он в одном белье и лаптях в сорокаградусный мороз ходил в туалет на улицу. Больше я его никогда не видел.

Вскоре после начала моей работы зав.мастеской списали на общие работы за связь с заключенной. Завом стал Громов. Кроме ремонта оружия мы производили в мастерской различные работы, обслуживали столовую: ремонтировали титаны, мясорубки, точили ножи, словом, делали все необходимое; дежурный по мастерской ходил с судками на кухню, и нас за работу отлично подкармливали. Он приносил большой чайник с чаем, который обыкновенно разливали по кружкам, и каждый ставил свою кружку против рабочего места, чтобы попить, когда захочется. Мишка сам себе не наливал, а выпивал чью-нибудь. От чая кружка темнеет, и для ее очистки использовали соляную кислоту техническую. Красноперов налил кислоту в свою кружку и оставил, а сам отлучился. Мишка хотел выпить и, как он потом рассказывал, сделал только один глоток и заорал благим матом. Когда я к нему подбежал, у него были совершенно белые зубы и изо рта шла пена. Мы потащили его в санчасть, там его обработали глицерином, но он долго не мог ничего есть и сразу перестал пить чужой чай.

Мы также обслуживали Управление, ремонтируя пишущие машинки, арифмометры, хотя никто из нас раньше с ними дела не имел. Однажды зимой я ходил в штаб, и мне приказали отвезти две пишущие машинки в мастерскую. Дали наряд на конный двор за лошадью. Я пришел, лошадь запрягли, а ездового нет. Пришлось ехать самому, а она - возьми и распрягись, и остановилась. Ну, я же видел, как ее запрягали, и стал также запрягать и стягивать хомут, а лошадь как прыгнет в сторону, и не дает даже к ней подойти. Я, прямо скажем, растерялся. Тут проходил какой-то мужчина и стал меня стыдить, что я с лошадью не умею обращаться. На машине ездить умею, на мотоцикле, а вот с лошадью иметь дело пришлось первый раз, объяснил я. Он показал, что, когда я ее засупонивал, то хомутом стянул ей горло, вот она меня и не подпускает. Лошадь я запряг, привез машинки в мастерскую, но попросил Мещерякова отогнать повозку на конный двор. Вскоре после этого Витю Громова сняли на общие работы за ту же провинность, а именно - за связь с заключенной женщиной. Меня назначили завом, а это уже совсем другое дело, когда нужно отвечать не только за себя, но и за подчиненных, и, спасибо им всем, - меня никто не подводил.

В 1932 году появился новый завгаражом Заржецкий Борис Аполлонович. Он был участником всех автопробегов через Каракумы, участвовал в разных автогонках, говорил он на четырех языках, много повидал и рассказывал очень интересно. Работал он в Автопромторге, учреждении, которое имело связь со многими странами. Осудили его по ст.58, пункт 6 - шпионаж - на 5 лет. Он был хороший спортсмен и замечательный организатор. В то время он играл центрхава в сборной СССР по хоккею и был одним из лучших теннисистов Союза. Он сумел организовать при нашем клубе "Динамо" хоккейную и футбольную команды. По его просьбе нам сшили спортивные костюмы и выделили спортинвентарь. На футбольном поле заливали прекрасный каток, и по выходным дням там даже играл духовой оркестр, и на нем каталось также все начальство. В самом лагере тоже нашелся хороший организатор спорта по фамилии Заикин, на

комбинате тоже были разные спортивные команды, словом, было с кем соревноваться. Мы имели также возможность ходить на лыжах.

Тогда были в моде пексы, и к ним нужно было приспособиться. Около лагеря протаптывали лыжню 5 и 10 км, мы обыкновенно ходили с Борисом Апполоновичем по 5 км лыжне. Появился также замечательный футболист из сборной СССР центрхав Гаврютиков, так что наша команда "Динамо" была по сравнению с другими по всем видам спорта более сильной. У Бориса Апполоновича был брат - они близнецы. Он говорил, что они настолько похожи, что никто бы не заметил, если бы он уехал, а брат остался вместо него. В последующем я в этом убедился. В гараже у Бориса Аполлоновича было 2 трактора "Коммунар", грузовой автомобиль "Паккард" выпуска 1912 года и пикап "Джефери".

Было еще два замечательных одессита Гудимов и Осадчий. Когда-то Гудимов имел в Одессе несколько легковых машин и занимался прокатом, он очень хорошо разбирался в машинах. Когда Борис Аполлонович принял гараж, вся техника была в нем неисправна и недвижима. Нашу мастерскую по просьбе Бориса Аполлоновича подключили к ремонту. Сначала стали восстанавливать тракторы, у них были разморожены радиаторы, а были они алюминиевые, и, как ни старался я их запаять, ничего не получалось, несмотря на то, что я составил, наверное, 10 различных флюсов и сплавов. Тогда я сделал и наложил на все трещины заплаты, на сурике с прокладкой из парашюта, на винтиках и запустил оба трактора. Начальство сразу отдало команду подготовить двое больших саней, загрузить ящиками с оружием и боеприпасами, не помню сколько, но очень много. Двум трактористам, мне и Мещерякову, и еще одному стрелку были выданы новые полушубки, валенки, рукавицы и три больших тулупа. Выписали со склада 3 литра спирта, а так как спирта не было, выдали 3 литра шеллачной политуры. Кладовщик научил, как его очистить. Нужно было налить в политуру кипяток и взболтать, при этом шеллак превращался в шарики, а затем профильтровать через вату, и получилась изумительная жидкость, готовая к употреблению. Столовая дала 2 ведра пшенной каши, очень вкусную селедку иваси, сахар и несколько буханок хлеба. Меня назначили старшим. Ехать было тяжело. Мороз очень сильный. Сидеть в санях холодно, бежать за тракторами не успевали, т.к. они все же делали 8-10 км в час. Ехали в темноте, освещая дорогу факелом, сделанным из большой банки с тряпками, залитыми маслом, а тут еще оказалось, что наши черные полушубки красятся, потому что, когда мы приехали в деревню, не могли узнать друг друга - такие мы были закопченные и черные, а глаза у всех были очень красные. Я оставил часового около груза, а мы пошли пить чай, есть пшенку с селедкой. В этой деревне была такая вкусная вода, что мы вчетвером выпили ведерный самовар. Дороги никакой не было, ехали по ориентирам на деревню или край леса, тракторист Костенко уже проезжал здесь пару раз раньше на лошадях. Трактора заваливались с условной дороги, приходилось отцеплять один из них, чтобы вытащить застрявший, и снова в путь. На вторые сутки приехали

в Соликамск, по акту все сдали, оставили сани и на одних тракторах поехали обратно. За эту операцию нам была объявлена благодарность.

Зимой кое-какая связь с Соликамском еще была, но, как только сходил снег, вскрывались болота и все сообщение было только пароходом по реке Вишере, которая впадает в Каму. Когда приходил пароход и притягивал баржи, объявлялись срочные работы по разгрузке барж парохода, а затем по их загрузке. В основном грузили тес, бревна упакованные дощечки для ящиков, а когда комбинат стал выпускать бумагу, 100 кг пачки на тачках завозили на баржу. Все это нужно было делать очень быстро, пока была большая вода, когда же она спадала, то сообщение прекращалось. Правда, были еще 3 самолета, но я видел только летчиков, самолеты находились на аэродроме за рекой. На баржах прибывали также новые партии заключенных. Я просил начальство выпросить на комбинат токарный станок, но было решено получить станок с Пермского машиностроительного завода, и меня отправили за ним в командировку г.Пермь в сопровождении адъютанта Теплова, красивого грузина Мисурадзе. У него была очень красивая жена, бывшая заключенная, и двое ребят, но он любил поухаживать за другими женщинами, а их было очень много! Особенно помню заключенную, бывшую жену турецкого консула, красавицу, осужденную по ст.58.6, т.е. за шпионаж. Она была отличной актрисой и играла все главные роли в нашем лагерном театре.

Завод находился в районе Перми, называвшемся Мотовилиха. Мы остановились в гостинице уже не ГПУ, а НКВД. Получили замечательный японский станок "Футима" с нортоновской коробкой, погрузили на баржу, его очень быстро нам доставили. Мы его быстро установили, провели электропроводку, поставили электромотор. Я нашел книги по токарному делу и начал выполнять разные работы, также я научился на нем фрезеровать.

Зашел как-то в мастерскую небольшого роста мужичок заключенный, работал он тогда в совхозе. Попросился на работу. Он Кургана, имел там свою кузницу, но его раскулачили, дали 5 лет по ст.58.10.11, как и мне, но по этой статье нельзя было работать в ВОХРЕ. Пришлось просить за него Теплова, он разрешил. У нас за мастерской была небольшая кузница с ножным горном и хорошей наковальней. Этот Авдеев его потом прозвали Авдеич, сказал: "Дай мне два дня, я сделаю тебе инструмент, а потом буду делать все, что нужно". Я дал ему в помощь Мещерякова и за два дня он наковал кучу всяких инструментов, да так аккуратно, что после его ковки не требовалось дополнительной обработки! Когда закончился срок его испытания, его перевели к нам в мастерскую, он стал очень добросовестно работать, мог сделать действительно все. Он научил меня, как калить инструменты, чтобы их не повело, как делать отливки из бронзы и латуни, как делать сварку кузнечным способом. Он рассказывал, что перед арестом начал делать автомобиль, но его арестовали. И я понял, что он его сделал бы обязательно. С ним вместе в лагере был его сын, работал на комбинате чертежником, очень славный паренек.

За это время произошло много изменений. Во-первых, мы

отремонтировали грузовик и задние колеса переделали под пневматику 40/8, и на нем стали развозить с пристани по складам все необходимое. Отремонтировали "Джефери" и на нем стали обучать всех вольнонаемных сотрудников, т.к. при "Динамо" был организован кружок для автолюбителей, которым руководил Витте, профессор по механике, а тут был водителем в пожарке, там появился автомобиль, не помню какой. Витте был замечательный преподаватель, очень хорошо и доходчиво рассказывал об устройстве автомобиля и правила эксплуатации и ремонта, что тоже впоследствии мне пригодилось.

Примерно в это время сгорела небольшая палаточка, стоявшая вне лагеря. В ней жил и работал часовой мастер, заключенный Петя Караваев. Он шизофреник, но как потом выяснилось, отличный малый. Когда загорелась палатка, он смог из нее выскочить, забрав только ящик с часами заказчиков, а все его инструменты и вещи сгорели, и его привели к нам в мастерскую. До лагеря он с мальчишек работал в мастерской Павла Буре, которая находилась на Кузнецком мосту между Петровкой и Неглинной улицей. Мастер был высокого класса. К нам привозили для него часы даже из Москвы и Ленинграда. Когда его привели к нам, меня предупредили, что я буду отвечать, если с ним что-нибудь случиться. Пришлось делать ему весь инструмент и передать, что осталось от Дрица. Выделили ему место, сделали верстак, словом, все как он просил. Он обладал большим блатом во всех службах лагеря и комбината. У него был ящичек для часов, и он просил принимать все заказы даже в его отсутствие, но прикреплять записочку, определяющую, чьи это часы. Так как запасных частей почти не было, он скупал все, что приносили, на запчасти. Нам стали приносить ящиками ходики со всех уголков лагеря, а он сидел и работал день и ночь, даже покушать другой раз не вызовешь. Отремонтирует, начистит до блеска, всю стенку завешает этими ходиками, а они все идут и очень точно. Нам к этому времени провели трансляцию и был громкоговоритель "Рекорд", так что проверить можно было по радио. Он быстро обзавелся опять одеждой и необходимым, приносил из магазина разные конфеты, печенье. У него в жизни было, помимо часов, одно сильное увлеченье - он играл на бегах, отлично помнил, какая лошадь и с каким временем выиграла забег, но разговаривать с ним на эту тему было нельзя, т.к. он бросал работу и начинал рассказывать разные истории. Например, о том, как он приходил на бега с полтинником, а уходил с тысячами рублей. Он ремонтировал секундомеры, все наездники его хорошо знали и подсказывали, на какую лошадь нужно ставить. Один раз он выиграл 5 тысяч рублей и устроил, как он говорил, цирк. Тогда доехать до бегов с Пушкинской площади на извозчике стоило 2 рубля, извозчики, привезя пассажиров, не уезжали, а стояли и ждали пассажиров обратно. Он собрал всех извозчиков, заплатил им по 2 рубля и отправил в город, а сам укатил на последнем. Народ возмущался и шумел, а его разбирал смех. Жил он на Тишинской площади, а там рынок, так вся рыночная шпана были его друзьями. За его "чудачества", как он говорил, ему дали 35 ст.- 3 года. На комбинате был цех точной механики, он

ходил туда вытачивать и засверливать некоторые детали. Там, конечно, выпьют, он что-нибудь учудит, его заберут и посадят на губу; он там посидит дня два, а потом его выпустят. Так, один раз он вскрыл себе вены, другой раз его целый день отливали холодной водой, то он убежал в лес и его еле нашли. После таких приключений он два дня выхаживался, а потом принимался работать так усердно, что, пока все заказы не сделает, с места не встанет. Как-то мы кушали с ним в столовой, и зашел командир дивизиона ВОХР, тип неприятный, и закричал: "Караваев, опять пьяный!" А тот ему в ответ: "Виноват, товарищ командир, как вчера с вами напились, так до сих пор никак не отойду!", тот сразу ушел. Ему все прощали благодаря его большой популярности. Однажды кто-то из начальства принес ему золотое колечко, которое нужно было спаять. Решили попробовать. Я сделал флерку и припой, получилось хорошо. Мы делали стекла для часов из обыкновенного стекла, т.к. плексигласа у нас не было, но, так как они получались толстыми и не умещались в часы с крышкой, а корпуса старых карманных часов были почти все серебряные, то с согласия заказчика крышки вырезали и серебряные донышки от крышек оставались у нас. Я решил сделать серебряное колечко, а вместо камешка использовал эбонит. Оно так всем понравилось, что стали поступать заказы. Кроме колечек, в свободное вечернее время, мы из списанных треснутых бильярдных шаров стали делать наборные с эбонитом мундштуки, курили, ведь махорку, а она очень противная. Потом я выучил Петю кататься на коньках. Над ним все посмеивались, он был около 2 метров и полный, говорили, как только его лед держит. Еще у нас был пожарный, он стоял голкипером в хоккейной и футбольной команде, ростом более двух метров. Он всегда хвастался, что ему нее обмундирование шьют по блату. Конечно, стандартного обмундирования на него не было. Фамилия его Ломов. Понятно, если он ложился в хоккейных воротах, то мячу пролететь было негде.

Как-то пожарные поймали маленького медвежонка и поместили его в собачью будку на цепочку. С ним все очень любили забавляться, рос он быстро. Однажды приходят, а ни будки, ни медвежонка нет. Он видел, откуда ему приносят еду, и притащил будку к столовой. Тогда у будки вкопали столб, а он через некоторое время и столб притащил к столовой, пришлось прицепить его к самой пожарке, а там были и гараж и вышка с дежурным пожарным. Они с ним забавлялись, а когда он подрос и здорово зажал одного пожарного, его перевели в зверинец, который был недалеко от клуба. В нем жили олень, лось, лиса, волк и 10 медведей, три из них очень большие. Этот стал одиннадцатым. Они очень забавно лазили по елкам, раскачивались и падали в снег. Кормил их какой-то очень старым заключенный. Они его не трогали, а он, очевидно, был очень к ним привязан, разговаривал с ними как с детьми. У нас в мастерской жили котенок и гладкошерстый фокстерьер по кличке Франтик, и с ними были разные приключения. Слоило мне только взять мелкокалиберку, как кот залезал на плечо, и мы отравлялись с ним стрелять воробьев. Я убью, он спрыгивает с плеча и бежит с дичью и мастерскую. Один раз я, пробуя ружье, ранил в крыло большую ворону, он хотел ее

схватить, но ухватила его за живот она, да так сильно, что в мастерской даже отверткой не могли разжать ей клюв, пришлось отрубить голову, которую он потом обглодал начисто. Франтик был очень агрессивен по отношению к другим собакам, когда он шел с кем-нибудь из нас, от него даже самые большие собаки убегали, поджав хвосты. Но однажды они его поймали и ободрали от ушей до задних лап. Он еле приполз в мастерскую. Мещеряков натянул ему шкуру на место, привязал шпагатом, и Франтик не вылезал из-под верстака почти две недели. В другой раз его подстрелил часовой, пуля прошла насквозь около задней лапы, он опять еле приполз под верстак. А у кота сломался зуб, он не ел ничего, что бы ему ни давали. Я его осмотрел, а у него зуб болтается, я вырвал его плоскогубцами, и он сразу накинулся на еду.

Освободился и остался работать у нас Девейкис Франц Викентьевич. К нему приехала жена, им дали комнату в доме, где жило вохровское начальство, ему и принадлежал Франтик. У Франтика была подруга японская гейша, но она была какая-то вялая собака. Франц Викентьевич был ленинградец, отличный механик по пишущим машинам и арифмометрам. Он съездил в Ленинград и привез большой чемодан запчастей и инструмент, и мы начали в нашей мастерской ремонтировать управленческие пишущие машинки. Он научил меня, как нужно составлять отчеты на расход материалов по мастерской, вплоть до граммов, и как лучше действовать с начальством, хотя у меня и так было все в порядке. Проработав месяц, он принес распоряжение, в котором предписывалось сдать ему мастерскую. Так он стал завом, а я - старшим мастером. Завом он был месяца два, потом ему дали 1 шпалу и он стал начальником штаба ВОХР, а я опять завмастерской. У нас в Управлении выпускалась небольшая газета, и в ней появилась статейка о том, что в нашей оружейной мастерской могут сделать все, даже черта, если на него будет выписан наряд в штабе ВОХРа.

Однажды я совершенно обалдел - в мастерскую зашел Василий Андреевич Новосельский, с которым я сидел в одной камере в Бутырской тюрьме. Он не знал, что я здесь, и пришел, т.к. ему что-то нужно было сделать для лаборатории. Он возглавлял санчасть лагеря и назначил на следующий день к нему прийти, чтобы лечить меня от фурункулеза, который время от примени давал о себе знать. Он взял гной из фурункула и сделал вакцину. Через день медсестра делала мне уколы, всего 15 уколов. Моя физиономия вся очистилась, и больше у меня почти никогда ничего не было. Но курс нужно было повторить, отдохнув месяц. А в течение месяца Василия Андреевича отправили куда-то на холеру, и медсестра без его указания больше уколы мне делать не стала. Жаль, еще 15 уколов сделать было нужно.

Я, конечно, не знаю, как описать природу, чтобы было красиво, но все же не рассказать об этом в своих воспоминаниях не могу. Километрах в сорока от нас была так называемая Полюд-гора, с блестящей снежной вершиной, вокруг тайга, а восход и закат Солнца, такого яркого красно-оранжевого цвета круг, выделяющийся на фоне темного горизонта, или поднимающийся по утрам, или уходящий за горизонт вечером, конечно,

забыть нельзя. Такое явление наблюдать можно только на Севере, я подобных явлений в последующей жизни больше не видел.

В нашем клубе были киносеансы и шли замечательные спектакли под руководством завклубом, он же был и режиссером, бывший артист Московской оперетты заключенный Ямпольский. Помню пьесу "Аристократы" Погодина. Там главную роль Кости-капитана исполнял настоящий урка, так, наверное, настоящий артист не сумеет сыграть, а женскую роль исполняла настоящая красавица, фамилии не помню, но я о ней уже вспоминал в своих записях, это была жена турецкого консула, и некоторые ходили на этот спектакль по несколько раз, чтобы только полюбоваться на нее и послушать Костю-капитана и его реплики: "Жизнь - это очень трогательная комбинация" или "Какая же вы мелкая стерва, Маргарита Ивановна", которая по пьесе была секретаршей, Костя приходил к ней за клеем, приклеить клавиши на баяне, а она ему этот клей не давала. Уже в 50-е годы я ходил на этот спектакль в театр Революции (Маяковского), прекрасные были актеры, но все же это был уже не тот спектакль. Ставили "Слугу двух господ" Лопе де Вега. Даже создан был симфонический оркестр и показан 1 акт оперы "Аида". У нас была создана гимнастическая группа из 6 человек, и мы ходили на третий этаж тренироваться, готовили выступления ко дню работников ЧК. В клуб приводили строем заключенных, как мужчин, так и женщин. Это было единственное место, где можно было немного пообщаться. Как-то на киносеансе я сел рядом со славной девушкой моего возраста. Она оказалась свояченицей начальника ВОХР. Мы подружились и стали часто встречаться. Она работала на комбинате дежурным электриком.

В это лето ко мне приехала на свидание мама, и мне разрешили с ней пожить три счастливых дня и даже дали комнату в гостинице, где жили наши иностранцы. С ней вместе приехала также Вероника Дурова, оказывается, тут был ее муж. В Москве я видел его только раза три, очень неприятный тип, звали его Тони. Он тут как заключенный работал в опергруппе, а в Москве работал в МУРе. Вероника рассказывала, что ее тоже сажали в Бутырку, но почему-то выпустили. Она устроилась на комбинат машинисткой. Ее муж вскоре освободился и уехал, а она осталась и уехала, когда освободились Павлик и Женя. Мама рассказывала, что получила от меня только одно письмо, хотя писал я ей не один раз, где я просил прислать некоторые инструменты, которые она и привезла, и даже привезла мою гитару и трубку. Мама рассказывала, как вскоре после моего ареста, папу выслали на 3 года в Сыктывкар. Ваня женился и жил в Средней Азии, кажется, где-то около Душанбе. Боря учился на продавца. Мама, в общем, жила с дедом и Борей, работала в аптеке фасовщицей. В мою комнату вселили каких-то мужа с женой, он работал медиком в гараже ЦК. С едой у нас с мамой получилось здорово: мне разрешили брать завтраки и обеды в столовой гостиницы, так что мы очень хорошо провели эти три дня, но больше не разрешили, и она опять уехала пароходом до Березников, а оттуда поездом до Москвы.

Вскоре освободился Павлик, за ним освободили Женю, у него начался туберкулез, и, когда я освободился, он уже умер, но все же в Москве.

Андрюшу в Березниках также освободили досрочно, а я все еще "исправлялся", так и не поняв, от чего.

Как-то меня вызвал Н.Н.Буркин и рассказал, что у него все время вскрывают столы, и попросил меня сделать такие замки, чтобы без взлома их не открыть. Я сделал в 3 ящика на 6 сувальд с очень тонким ключом, чтобы нельзя было вставить отмычку. Он спросил, за что меня посадили, я ответил, что по 58.10/11, но я не знаю за что. Он обещал познакомиться с моим делом помочь, если будет возможно. А пока сказал: "Жди. Я тебя вызову". Через 2 дня вызвал и сказал, что ничем помочь не сможет, время такое. Я очень помню, как он делал доклад в клубе на День чекиста. Очень спокойно, без всяких записок; сразу было видно, что он высокообразованный человек, пользовался большим уважением окружающих.

Среди вохровских стрелков были два, которые здорово играли на мандолине, и мы сыгрались - гитара, мандолина и еще балалайка, получилось очень неплохо. И еще был очень пожилой заключенный, начальник собачьего питомника, также хорошо играл на гитаре и пел романсы, конечно, я с ним подружился. Зашел как-то к нему, а у него в большой комнате отгорожен угол, где были щенки, очень много щенков, и за ними наблюдал красивый пес, помесь овчарки и колли. Этот пес почему-то потерял чутье, и его хотели списать, но он оказался замечательной нянькой для этих щенят. Кличка его Узбек. Если они перелезали через загородку, он их за шиворот затаскивал обратно, всех облизывал; если же кто-нибудь заходил, он сразу ложился у двери и обратно не выйдешь, пока не разрешит начальник.

Среди заключенных стрелков ВОХРа был один, не помню ни имени, ин фамилии, но зато помню голос и манеру исполнения. Вот прошло с тех пор уже 60 с лишним лет, а помню, как он в клубе на концерте спел некрасовское "Меж высоких хлебов затерялося небогатое наше село". Три раза его вызывали на бис.

Как-то пришел, сел на лавочку около мастерской собачий проводник со своей собакой и стал рассказывать, что после первой отсидки он не воровал 21 год, завязал. И вот в ГУМе увидел, как один непман небрежно кладет в карман бумажник, он к нему залез и попался, и опять дали 3 года. А я ему говорю: "Ты не не воровал, а не попадался 21 год", а он в ответ: "Может быть, и так". Позднее я понял, что воровство и бандитизм – это неизлечимые привычки, и, кто к ним привык, от них никто не отучит, поэтому у нас и имеют по 5 и больше судимостей, только из урок становятся рецидивистами, и ни для кого не секрет, что в тюрьмах и лагерях попавшего на 1 год, предположим, за хулиганство, обучат всем "прелестям" лагерной жизни.

Зимой 1933 года у нас случилось страшное несчастье. Я с группой был в клубе на тренировке ВАГа, так нас называли, пришел, покушал и сидел около печки, курил. Вдруг вбегает наш официант Ембеков и кричит: "Чего сидите, клуб горит!", а я ему: "Не сочиняй, я только что из клуба". Клуб был полон людей. Там шел киносеанс, на верхних этажах шли занятия разных кружков. Потом рассказывали, что в фильме тоже был пожар, который

тушили пожарные, и в этот момент завклубом Ямпольский вышел на сцену и сказал всем спокойно выходить из клуба, горит сцена. Когда открыли двери, через весь этот огромный зал полетело пламя, началась жуткая паника и давка. С верхних этажей прыгали прямо в снег. Когда мы из мастерской подбежали к клубу, он был весь в огне, к нему подойти уже было нельзя. Съехались пожарные, также и с комбината, но сделать ничего было невозможно. Стали отстаивать близстоящие к клубу здания. Был такой жар вокруг, что с крыши нашей мастерской сразу стаял снег, и мы забрасывали туда снег снова, а мороз был большой. Подбирали раненых и обожженных людей, очень много было обмороженных, так как многие были не одеты и даже в тапочках. Пожар начался в 16 часов, а к 4 часам утра осталась только бетонная кинобудка и костюмерные, которые располагались в подвальных помещениях под клубом, и там же был проход из зала на улицу. В это время начальником ВОХРа стал Медведев. Он метался на пожаре, организовывая защиту соседних строений. У него было 2 сына, одному 5, а другому 6 лет. Когда начался пожар, они были в кино, и теперь ни он, ни его жена не знали, где ребята, а они (потом они сами рассказали) выскочили из кинозала по этому подземному проходу, прибежали домой и сидели, смотрели в окно. Мы в это время все еще занимались крышей мастерской, чтобы она не загорелась, и помогали в поисках ребят начальника ВОХРа. В этом ужасном пожаре сгорело заживо 9 человек, в том числе и завклубом Ямпольский. Вскоре после пожара был отдан приказ строить новый клуб.

Иногда в ВОХР присылали бригаду уборщиц, и нам для мытья полов выделяли трех или четырех заключенных женщин. Это было, конечно, событие - пообщаться с этими, в общем-то, очень симпатичными девушками.

Я благодаря Пете Караваеву пошил себе сапоги, брюки, пальто, шинель и разные другие вещи. Вскоре Петя освободился и пошел работать на комбинат. Как-то мы играли свадьбу, женился Ваня Савенич. Спирт и водку достали, а со жратвой было неважно, и Ваня настрелял несколько ворон. Конечно, всем сказали, что это тетерева. Их почистили, пожарили с картошкой, и всем понравилось. Тут освободился Авдеич и тоже остался работать на комбинате, затем освободился Борис Аполлонович и уехал работать тренером в свердловское "Динамо". Потихоньку стали освобождаться и все те москвичи, с которыми я был первые дни в лагере. Новый клуб построили очень быстро, правда, не такой большой, какой был, но, в общем, тоже не плохой.

За это время уехал Теплов, и на его место приехал новый начальник, не помню точно имя и фамилию, кажется, Файндберг, тоже носивший 4 ромба, и привез с собой старый мотоцикл без коляски. Вызвал меня и поручил почистить все его личное оружие и отремонтировать мотоцикл. Борис Аполлонович еще не уехал, и мы с ним восстановили мотоцикл, на котором я имел возможность съездить в штаб и на комбинат, а начальник только один раз проехался на нем и больше не ездил, а пользовался отличной тройкой лошадей. Как-то Петя Караваев уговорил ездового дать ему прокатиться на этой тройке и прокатился, а ездового за это посадили

на гауптвахту. Петя за работу на комбинате был все время на красной доске почета, а за поведение - на черной.

А еще вспоминаю, как в нашу столовую прислали повара заключенного. До ареста он был шеф-поваром в каком-то харьковском ресторане. Он стал очень вкусно все готовить. Например, нам давали кету с кашей, а головы от рыбы выбрасывали, а он стал готовить из этих голов отличные супы и кашу обязательно с очень вкусной подливкой. Он также организовал порционные блюда. Наш официант Ембеков где-то закупал жеребят, и он из этой конины делал отбивные и шницеля, правда, они были и платные, но по вполне сносной цене. Он проработал у нас недолго, его забрали в комсоставскую столовую, но меня и Бориса Аполлоновича туда прикрепили. В столовой был пожилой грузин, придет за чем-нибудь в мастерскую и всегда меня приглашает: "Коля, когда мы освободимся, приезжай ко мне во Владикавказ, спроси, где шашлычная Гобедашвили, тебе каждый скажет, и я тебя буду угощать таким шашлыком, что ты больше нигде такого есть не найдешь!"

Еще вспоминаю парикмахера, по национальности ингуша. Он ко мне приходил шлифовать бритвы и точить ножницы. Во-первых, как он выглядел. Он носил усы, большие буденновские усы, полный рот золотых зубов. Ему разрешали носить черкеску и даже кинжал. Мастер он был отличный и, если он тебя уважает, то лучшего не найти, но, если ты уважением у него не пользуешься, то он так побреет тупой бритвой, что больше не захочешь. Его частенько сажали на губу за то, что он подторговывал одеколоном, но ведь начальство надо брить, ну, его и выпускали. Как-то его долго не было, я поинтересовался, куда он пропал, а он говорит: "Лучше одному богу молиться, чем семи святым кланяться. Ходил Буркина брить". К годовщине чекистов 27 декабря 1933 года в новом клубе был доклад Н.Н.Буркина и большой концерт, где мы выступали в ВАГа как гимнасты, а потом сыграли втроем на гитаре, балалайке и мандолине и с успехом.

Весной с пристани пароходами стали отправлять большие партии заключенных на строительство БАМа, и мне было приказано сдать мастерскую. Я, начальник штаба Девейкис и еще один мастер поехали на БАМ, по дороге заехали в Новосибирск, и я нашел тетю Катю (муж ее умер), но я помнил только улицу Вознесенскую и номер дома 16. Приехали на трамвае, а улицы такой нет, их все переименовали. На углу одной из улиц пожилая женщина торговала подсолнышками, она спросила, кого нам надо, я сказал, что Кричман Екатерину Ивановну, оказалось, что она ее соседка. Тетя Катя мне очень обрадовалась, мы у нее хорошо поужинали, переночевали и поехали дальше в Иркутск. Я разыскал двоюродную сестру, старшую дочку дяди Миши, она работала в Заготзолото. Она пригласила нас к себе, жила она одна. Ну, мы с Францем Викентьевичем пошли в спецмагазин НКВД, купили там водки, шоколад, всякой закуски. Когда мы пришли, Франц Викентьевич стал извиняться за то, что мы накупили, а она говорит: "Все хорошо. Я пью все, вплоть до нефти, а курю все, вплоть до

махорки". Мы очень хорошо посидели, переночевали и утром уехали в город Свободный, где находилось наше Управление БАМа.

Это недалеко от Благовещенска. По приезде меня и мастера направили опять в оружейную мастерскую при ВОХРе, а Франца Викентьевича - в штаб ВОХРа. В мастерской работало три мастера, помещение было небольшое, но работы все те же. Один мастер был грамотный товарищ. Я с ним поспорил, что он не спаяет на олово алюминий, на литр спирта, а он там тогда стоил 500 рублей. И он на наших глазах согнул кольцо из толстой алюминиевой проволоки, залудил концы и спаял. Я стал разрывать концы, но место пайки было отличное, и я этот флюс, которым он воспользовался, знал давно, так как при спаивании стволов в охотничьих ружьях пользовался этим флюсом, и я просто никак не мог понять, почему я тогда в Красновишерске при ремонте радиаторов не вспомнил про этот флюс. Гак что мне пришлось спирт купить, и мы его потихоньку распили. С нами в соседнем помещении находился начальник боепитания, и у него был помощник заключенный Андрюша Опель. В Москве его семья жила на Житной улице. Семья немецкая, но все они родились в России и, несмотря на это, у него тоже была 58 статья. Мы потом встретились с ним в стройбате и подружились. Он очень любил всех разыгрывать. Забрали его с 3-го курса Строительного института. Тут же в Свободном я встретил Аркашу, зубного техника, с ним я познакомился еще в Красновишерске.

А время шло, и я по зачету рабочих дней был освобожден в июне 1934 года, отбыв три с половиной года. Меня несколько раз вызывали и предлагали остаться в ВОХРе с присвоением мне звания старшего лейтенанта, т.е. 3 кубаря в петлице, и давали отпуск 2 месяца. Но ведь я не был дома три с половиной года. Мамочка моя жила одна с Борей. Дедушка умер в 1933 году, его похоронили на Русском кладбище, которое находилось тогда, где сейчас стоят дома, в которых жили все чекисты, т.е. по правой стороне Кутузовского проспекта, а с левой стороны было Еврейское кладбище. Позднее оба кладбища были перенесены в Востряково но Боровскому шоссе.

После получения документа, в котором указывалось, что мне нельзя проживать в шести главных городах, я выбрал Тверь, где должен был сразу явиться в Управление НКВД. Дали литер и денег. Ехать в то время нужно было не менее 15 суток, а у меня разболелся зуб, я пошел в поликлинику, а там один Аркаша и говорит: "Врач уехала по участкам. Я, конечно, могу тебе помочь, но лечить не могу, а удалить без наркоза - пожалуйста". Делать нечего, ведь от этой боли за 15 суток с ума сойти можно, я согласился, уселся в кресло. Он все помазал йодом, постучал пинцетом, но зуб уже настолько наболел, что в каком месте ни постучи, везде больно. Он вытащил сразу и говорит: "Это совершенно здоровый, надо соседний", и выдрал второй. Очнулся я на крыльце, он мне под нос нашатырный спирт поднес и сказал, что 4 часа нельзя есть, а я даже рот не мог раскрыть. Потом мы встретились с ним в стройбате и вспоминали про эту операцию.

ТВЕРЯК ПОНЕВОЛЕ ИЛИ СВОБОДНЫЙ ЖИТЕЛЬ ТВЕРИ

Распрощавшись со всеми, я поехал в Москву. Приехал, и ко мне сразу пришли и родные, и товарищи, а на второй день пришел участковый, проверил документы и сказал, чтобы через 24 часа духу моего здесь не было. Делать нечего, надо ехать в Тверь, а в Твери у меня ни одного знакомого. Электрички тогда туда не ходили, а паровоз шел 4 часа. Приехал, сразу пошел в НКВД, меня зарегистрировали, дали записку в Дом крестьянина, там дали место на 10 дней, и начались мои приключения. Прежде всего нужно было получить паспорт, для этого нужна справка с места жительства, но без паспорта никто не соглашался пустить меня на жительство, на военный учет не брали. Вот тут я пожалел, что не остался на БАМе. Деньги кончались, нужно было как-то заработать, но никто никуда не брал. На железной дороге стал разгружать вагоны, в основном дрова. Вагон разгрузишь - 10 рублей, и никто ни о чем не спрашивает. Пошел в НКВД, просился обратно на БАМ, но мне дали еще 10 дней, сказали, что все образуется, устроюсь. На меня уже стали косо посматривать в Доме крестьянина.

Как-то после разгрузки вагона зашел в буфет на вокзале, сижу, ем гречневую кашу. Ко мне за столик подсел мужчина, принес две кружки пива и спрашивает, о чем это я задумался. Я рассказал, что паспорт не дают, так как нет справки о проживании. Он поинтересовался, что я умею делать, какая у меня специальность, я обо всем рассказал. Он пообещал, если я ему помогу, дать мне нужную справку, и необходимая для такой справки печать у него тоже была. Он на Вокзальной улице построил большой дом, но пока была только одна большая комната с русской печкой посередине. Я стал помогать, сначала обносили участок штакетником. В доме мне поставили топчан. Хозяин дал мне справку, я пошел в милицию, мне выдали временный паспорт на 3 месяца, я встал на военный учет. Разгружать вагоны ходил через и день и стал искать работу, а вечером, когда приходил хозяин, я ему помогал: делали в доме перегородки, столы, скамейки. Работал он плотником на мельнице. У него была жена и двое ребят 2 и 3 года, а вот имени и фамилии его я не помню.

Куда бы я ни обращался насчет работы, как только видели, что у меня была 58 статья, сразу отказывали. Все были в то время напуганы, и никто не хотел брать на себя ответственность, взять на работу контру, ни на заводах, ни на фабриках, ни в каких других учреждениях, которых в Твери было очень много.

В это время начали асфальтировать Тверь. Я как-то шел и увидел катки, которыми закатывают асфальт. Около одного из них суетился, как потом выяснилось, инженер. У них никак не заводился мотор. Я подошел и стал наблюдать. Вижу - устанавливают магнето в разных вариантах, а он все равно не заводится. Я подошел к трактористу, взялся попробовать, и свершилось чудо: я поймал разрыв, проверил В.М.Точку, поставил магнето, крутанул, и мотор заработал. Тогда инженер, как сейчас помню, Хесин

Давид Маркович, в синем комбинезоне, спросил, где я работаю, какая моя специальность. Я сразу отдал ему все свои документы, а в них была и хорошая характеристика, написанная Францем Викентьевичем, и разные вырезки из газет. Мы зашли в садик, он очень внимательно все просмотрел, задал мне несколько вопросов и предложил работать дежурным слесарем на асфальтовом заводе, а это была организация ОШЕСДОР НКВД.

Наш асфальтовый завод находился рядом с заводом силикатного кирпича на окраине Твери и состоял из большой площадки, обнесенной колючей проволокой, в упор с железнодорожным полотном, большой печи для разогрева битума, большого смесителя и нескольких каменных дробилок, небольшой кузницы и мастерской. Были две бригады, которые все это обслуживали, т.е. подвозили и загружали в смеситель щебенку, песок и заполнитель. Когда асфальт был готов, его выпускали из смесителя в грузовые автомашины и увозили на строящуюся дорогу. Одна бригада работала днем, другая ночью, а через 3 дня смены менялись. Меня закрепили за одной сменой, а слесаря Степанова - за другой. Когда смеситель работал нормально, то все шло как по маслу, но он часто ломался, и тогда все шло кувырком. Дело в том, что, если бригада выполняла план на 100%, давали талоны на обед из двух блюд, а, если на 110%, то из трех блюд, а это было сильно ощутимо. Основная неисправность была в колесах, которые крутили барабан смесителя; когда их нужно было менять, бригада простаивала. Я сговорился со Степановым и, поговорив с бригадами, решили, что бригады будут помогать слесарям готовить валы заранее, чтобы каждая смена могла все менять с очень небольшим простоем. Мы приспособились распрессовывать и напрессовывать рамки на новые шпонки в горячем виде, а разогревать эти рамки в битумной печи. Все получилось здорово. Когда прибывали вагоны с битумом, его нужно было разогреть, а цистерны были тонн на 60. Для этого в цистерну вставлялся паровой змеевик, а пар нам давала котельная силикатного завода, и часов через 8-10 битум разогревался , и его спускали на отгороженную площадку. Расплавленный битум хуже болота, из него не выберешься; у нас было два случая, в первый раз забрела коза, ее еле вытащили, а второй раз попал пятилетний мальчик, пришлось вызывать скорую. Около смесителя была высокая площадка, с которой по транспортеру засыпался наполнитель, и делать это нужно было своевременно, когда загружался барабан. Как-то раз барабан забуксовал, тут нужно было под его ролик подсыпать песок, я бежал к роликам по мосткам и попал в пролет правой ногой, но все же подсыпал песок, забрался к элеватору, подсыпал наполнитель и спустился по лестнице. Нога немного распухла, и меня тут же положили на машину с асфальтом и отвезли в больницу. Сделали рентген, оказался перелом около лодыжки, и я две недели ходил с костылями.

За это время я переехал в небольшую комнатку на Воробьевской улице поближе к заводу. Хозяйкой была пожилая женщина, а у нее была не совсем нормальная дочка, но отношения у нас были хорошие. В это время приехал из ссылки папа. Его, как и меня, выдворили из Москвы, и он приехал ко мне. Я попросил Давида Марковича, и его взяли работать кладовщиком, а

по снабжению у нас работал Борис Николаевич Преклонский, про которого говорили, что, если он чего-нибудь не достал, то это найти вообще невозможно.

Работы по асфальтированию затихали, и мы переходили на ремонт всех механизмов. Была организована большая мастерская, я ездил в Москву, накупил всякого инструмента и стал работать инструментальщиком по 7 разряду. В мастерской был замечательный моторист Коля Комлев, механик Василий Иванович Повров, пароводопроводчик Григорий Иванович Перевезенцев, токарь Штыркин и много разных слесарей, электриков, шоферов; в общем, большой и дружный коллектив. У меня стали появляться новые друзья и подруги, я стал ходить на каток. Папа по утрам сам стал готовить завтрак, а обедали мы на заводе. На катке я познакомился с Жоржиком, он и жил недалеко от меня. Каток заливали в центре города в сквере, недалеко от моста через Волгу.

Год 1935 я поехал встречать в Москву, а так как поезда ходили ли долго, я опоздал и приехал после 24 часов. Боря организовал большое застолье, меня все угощали штрафной и только что появившимися мандаринами. Я так намандаринился, что до сих пор не ем ни мандарины, ни апельсины, ни лимоны, словом, все цитрусовые. После застолья поехали все на новогодний вечер в клуб завода "Серп и молот". Там был отличный бал, и Боря со своей будущей женой Татьяной за бальный танец получили главный приз, а я познакомился и подружился с Таниной подругой Лелей. Ее прозвали "Леля-Арифмометр",т.к. она работала в Госбанке на этих машинках.

АРМЕЙСКАЯ СЛУЖБА В ЧАСТЯХ ТЫЛОВОГО ОПОЛЧЕНИЯ (СТРОЙБАТ)

На следующее утро я опять уехал в Тверь, у меня там было много работы, а в феврале меня вызвали в военкомат и вручили повестку явиться с вещами для прохождения воинской службы. Я эту повестку вручил Давиду Марковичу, он тут же поехал в НКВД, чтобы меня оставили, но из этого ничего не вышло, и меня отправили служить в части тылового ополчения, сейчас они называются стройбаты. В этих частях проходили службу все, ранеe судимые по 58 статье, раскулаченные и лишенцы, которые еще не проходили военной службы. Наш стройбат находился на станции Выползово Ленинградской железной дороги, в 30 км от Валдая, и нас называли "тылопаны". Мы строили аэродром и все службы, включая жилье для летчиков и командиров. Хорошо, что среди нас совсем не было уголовников, а весь состав был на удивление работоспособным. Наш военный городок был с такими же бараками как и в концлагере, огорожен проволокой и с пропускной будкой и воротами, и на работу также ходили строем, только без конвоя. По прибытии нас сразу разбили по взводам по специальностям: механизаторы, плотники, столяры, маляры, землекопы, каменщики, ездовые и хозвзводы - портные, сапожники. Со всеми знакомились отдельно и назначали, кому куда. Я, конечно, попал к механизаторам. У нас по

распорядку были такие дни, когда проводились политзанятия, изучение оружия и даже за 3 года службы 3 раза водили на стрельбы.

Самым главным у нас в батальоне был старшина Шкурин - настоящая шкура. Он имел право сажать на гауптвахту на 3 суток, чем он безнаказанно и пользовался, не говоря уже о нарядах вне очереди. Построит батальон утром на физзарядку, проверит и, если кто опоздал, сразу говорит примерно так: "Иванов, выйдите из строя. Объявляю вам 3 наряда вне очереди". Иванов отвечает: "Есть, 3 наряда вне очереди". Шкурин: "Встаньте в строй", потом подойдет к Иванову и пальчиком перед носом: "Служба, брат, ничего не поделаешь!".

Был у нас такой бригадир столяров по фамилии Шумейко. Он как-то сумел все организовывать, и сам очень проворно работал, даже сапожничал. В общем, куда бы его ни послали, обыкновенно туда, где прорыв, он обязательно положение выправит, а вечером уходит в самоволку. Старшина его разыщет и - на гауптвахту. Так он мне рассказывал, когда демобилизовался, что он за три года службы отсидел на губе 178 суток.

Меня определили в мастерскую, где изготавливали парапеты на крыши домов и поручни для лестниц. Дома строили пятиэтажные. Вообще, мы получали неплохую зарплату, а рабочий день был 10 часов. Кроме основной работы, у нас был хороший приработок. В выходные дни мы ходили ставить укосины - это мачта из нескольких бревен, выше дома, и на ее кронштейне укреплен ролик для подъема стройматериалов на верхние этажи. Этот подъем производился с помощью небольшого нефтяного моторчика, который обслуживал моторист. Все эти парапеты клепали вручную, так как сварки у нас не было. Во всей мастерской был небольшой токарный станок с ножным приводом. Сначала я тоже работал на парапетах, а потом меня поставили ремонтировать эти нефтяные моторчики "Коммунар", "Победа" и покрупней мотор "Красный Октябрь".

Как-то всех нас собрали, а с нами работали и вольнонаемные, и объяснили, что нужно построить парашютную вышку 75 метров высотой, что мы и сделали, и с этой вышки прыгали с парашютом на тросу. Сначала я сделал основу для парашюта - кольцо диаметром 12 метров, и полет шел очень медленно. Пришлось кольцо переделать на 8 метров, и стали прыгать. Мне тоже пришлось прыгать несколько раз, так как спускаться по лесенкам долго и неудобно.

Вспоминаю, как работали бывшие кулаки. Например, чтобы выполнять и перевыполнять норму землекопа; закапывали рельсы подошвой вверх, для того чтобы легче было отвозить выкопанную землю на переделанных тачках, где колесо помещалось под центром тачки и получалось лучшее равновесие, и человек по этой дорожке вез такую гору грунта, что трех тачек вполне хватило бы, чтобы загрузить 1,5-тонную автомашину. Или вот еще пример. Было организовано соревнование каменщиков, и за 10 часов один каменщик уложил 23 тысячи кирпичей, а другой 19 тысяч, конечно, их обслуживали две бригады подсобных рабочих, но ведь даже просчитать, указывая пальцем на кирпич, такое количество

просто невозможно. Первого каменщика наградили золотыми часами, а второго - серебряными и досрочно демобилизовали. Мне кажется, что ни один рецидивист так работать бы не стал, так как они с детства приучены не работать, а воровать.

Как-то пришел на работу, смотрю: у мастерской стоит грузовой автомобиль. Один из первых автомобилей, наш советский «АМФ-15». Оказывается, его подогнали к нам из авиачасти, ну мы, конечно, им заинтересовались, попробовали завести, и оказалось, что у него в коробке сломан валик переключения передач. Я выточил новый вал, закалил его, и автомобиль заработал. Стали на нем возить всю нашу продукцию по объектам.

В это время на электростанцию, электроэнергией которой пользовался и наш городок, и весь поселок вольнонаемных, привезли новый дизель, так как стоящий там четырехцилиндровый был слабоват и часто были перебои в снабжении электричеством всех объектов. Новый дизель приехал из Ленинграда монтировать мастер, уроженец Ленинграда, русский немец, работавший на заводе "Русский дизель", Краузе Карл Адольфович. И наш помтех батальона выделил нас 5 человек, среди них были замечательные ребята - Коля Трофимов, Косоговский, до раскулачивания имели дела с оружием и локомобилями, и еще двое, не помню их фамилии. Привели нас и передали Карлу Адольфовичу. Он нам объяснил, что он старый человек, ему было уже, наверное, за 60, и у него есть свои привычки: "Если я вам скажу: "Есть!", вы мне ответите: "На жопе шерсть", а я вам скажу: "Только реденькая", и, хотя это было издевательски смешно, но работа предстояла интересная, и мы эти и другие его причуды старались выполнять и не обращать особенно на них внимания. Он еще любил за женщинами поухаживать, особенно ему понравилась одна, очень симпатичная лет 30 уборщица Люда, но нас это как-то не волновало. Он привез с собой хороший инструмент, и мы начали устанавливать и бетонировать станину дизеля, все очень точно. Дело он, конечно, знал отлично. Дизель был судовой 2-цилиндровый мощностью 200 л.с. После установки станины стали укладывать коленчатый вал с перешабровкой подшипников по ватерпасу, а шабровка очень точная, по 25 точек на квадратный дюйм, потом начали монтаж цилиндров и топливной аппаратуры, где нужно было сгибать по месту трубопроводы и напаять на трубочки наконечники на серебро, что я и делал, и ему это очень понравилось. Когда все было готово, стали запускать. Он запускался сжатым воздухом, израсходовали два баллона, а дизель не запускается. Все страшно расстроились, ушли на обед, а Коля Трофимов не пошел. Вдруг после обеда мы услышали, как дизель заработал, а Карл Адольфович прибежал и кричит: "Как ты его запустил?", а дизель работает и принял нагрузку. Коля мне потом объяснил, что, когда ставили клапаны, он предупреждал Карла Адольфовича, что он ставит клапаны не так, но тот не согласился, сказав, что он, а не Коля, монтирует дизель. Когда все ушли на обед, Коля переставил клапаны, и дизель заработал. За эту работу нам была объявлена благодарность, и Колю оставили работать на этом дизеле.

После монтажа дизеля меня вызвал помпотех батальона, не помню его имени и фамилии, он узнал, что мы наладили «АМФ-15» и спрашивает: "Ты шофер?". Я рассказал, что при аресте у меня отобрали удостоверение шофера. Тогда он объяснил, что у нас в батальоне есть автомашина «АМО-3», там ее старается наладить один тракторист, сказал пойти посмотреть, помочь сделать, что нужно, и доложить. Действительно, около машины копался Ваня Гарехт, он из раскулаченных немцев Поволжья, очень славный парень. Он показал, что есть из запчастей, оказалось, что нужно растачивать блок, а это можно было сделать только на станции Бологое в железнодорожных мастерских. Поехали с помпотехом туда, там нам расточили, и он выпросил кое-какие ключи и инструменты. Все привезли, и мы с Ваней начали собирать. Он не особенно хорошо говорил по-русски, но мы освоились. Помпотех пообещал, что как только мы сделаем машину, он нас отправит в Ленинград сдавать экзамены на шоферов, а пока дал нам книги, мы сколотили группу из 5 человек (Коля Трофимов, Косоговский, Павлик Никитин, он со мной работал в мастерской, Ваня Гарехт и я), стали готовиться. Что касается вождения, то все уже поездили на «АМО-Ф-15», а когда сделали «АМО-3», то поездили и на ней.

В батальоне был радиоузел, и по всем ротам и домам комсостава была сделана трансляция, 175 точек. Его монтировал ленинградец Рудольф Петерсон. Мы подружились, и, когда он куда-нибудь уходил, я оставался за него, а так как электричество подавалось неравномерно, очень сильно менялось напряжение в зависимости от нагрузки, и все время нужно было следить за напряжением и вручную регулировать автотрансформатором. Рудольф помог мне также перебрать аккумулятор, в общем, мы наладили «АМО-3» и стали на ней ездить.

Нас вскоре послали с группой из аэропорта (25 человек и нас 5) в Ленинград. Мы устроились у моей двоюродной сестры Марусеньки Вологдиной, т.е. бывшей Меркурьевой. ГАИ находилось на Набережной Мойки д.43. Из группы аэродрома в 25 человек сдали только 3, а мы все пятеро. Нам выдали удостоверения практикантов и сказали, что после того, как мы пройдем практику в части, и нам отметят, что мы наездили по 100 часов, может приехать с документами один человек, и ему выдадут водительские удостоверения на всех нас. Так помпотех и сделал, примерно через месяц привез нам из Ленинграда всем пятерым водительские удостоверения. Это был 1936 год.

У нас в батальоне было 40 лошадей. Так вот, мы начали с того, что стали возить на машине прессованное сено, брали с собой грузчиков и загружали так, чтобы только при переезде через железнодорожные пути груз проходил под шлагбаумом, и там внутри помещались грузчики, а кто-нибудь из командиров ехал со мной в кабине. Еще ездили с начфином в банк за деньгами вдвоем, я помогал там ему считать деньги. Бывало, везли 2 больших мешка, а деньги мелкие - рубли, трешники и пятерки. Положим эти мешки в кузов и везем спокойно, никогда и не думалось, что нас могут ограбить. Все шло нормально, но один раз, когда ездили за сеном, старшина

попросил остановиться и пошел вместе с солдатами в магазин за культтоварами - шашками, тетрадями, чернилами и т.д., а вернулись все вместе с грузчиками поддатые. Но делать нечего, поехали. Машина была сильно перегружена, и я ехал очень медленно. Остановились посмотреть, как груз, а из сена никто не отзывается. Старшина полез посмотреть, а там никого нет, когда и куда они подевались - непонятно. Развернулись, едем обратно, а они сидят в кювете. Оказывается, они между собой не поладили и подрались, одного выкинули из машины, а другие спрыгнули за ним. Это было уже ЧП. Все стали меня просить, чтобы я не докладывал начальству, но один сильно повредил ногу. Приехали, разгрузились, и я не помню, как там потом старшина сам докладывал.

После этого нас "продали" на строительство и ремонт Ленинградского шоссе, и мы с Гарехтом стали работать по очереди, день он, день я. За нами закрепили по 4 грузчика, и мы возили за 8 км от нас гравий ипесок для дороги, иногда делали по 10 ездок в смену, платили сдельно с машины, и мы стали получать по 200-250 рублей в месяц.

В батальоне был Леня, фамилию не помню, он здорово фотографировал, и у меня много снимков. Рудольф где-то купил мотоцикл, и начали с ним везде ездить. Комиссаром батальона был неприятный тип, носил одну шпалу, фамилия его была Гриб, и был в штабе писарь по фамилии Вольф. Убираясь в штабе, он налил в графин комиссара сырой воды, тот напился, и у него расстроился желудок. Этот Гриб устроил целое следствие, якобы Вольф хотел вывести из строя командование части, а это уже контрреволюция, и его снова нужно судить по 58 ст. Но после этого Гриб уехал, а Вольф остался работать в штабе, а вместо Гриба приехал замечательный комиссар по фамилии Бибиксаров. Он очень умело и по-человечески со всеми беседовал, хорошо организовывал красные уголки, разные кружки, в том числе и спортивные. Сразу была организована футбольная команда, драмкружок, струнный оркестр. Его жена, очень славная женщина, включилась в наш драмкружок.

В это время с новым набором к нам приехал Андрей Опель, с которым мы были на БАМе, и он тоже стал заниматься в драмкружке. С ним же приехал ленинградец, актер из Кировского клуба, по фамилии Ковшик, а звали его Капа. Он стал почтальоном батальона, вообще был очень и деятельный малый и стал нашим режиссером в драмкружке. Первый спектакль "Ложь" Вяльцева, второй по пьесе Гусева "Слава", который Капа знал дословно наизусть. Я в этом спектакле играл профессора и пел под гитару. Это был очень удачный спектакль, и всем очень понравился. Мы выступали с ним и в поселке и на аэродроме, и нам очень аплодировали.

В 1937 году, когда я уже работал на машине, случилась авария на буровой, которая питала водой весь гарнизон. У дизеля полетел подшипник шатуна, и за отсутствием брони его даже отказались ремонтировать в железнодорожных мастерских. Там временно подключили трактор, но он был слабый и не обеспечивал нужной силы, и воды все время не хватало. На совещание собралось все начальство, и пригласили меня. Я предложил

попробовать отлить самим и получил разрешение. Я сделал железные формы, 2 половинки, но для этого нужно было разогреть 30-40 кг бронзы, а ее не было. Но выход нашли - решили использовать гильзы от отстрелянных винтовочных патронов. Сварили ковш, заформовали формы и стали плавить металл. Развели такой огонь, что чуть не загорелась вся кузница, но отливки получились отличные. Я их припилил, спаяли, расточили, проточили, потом залили баббитом и снова расточили, и я их пришабрил. Дизель был дореволюционный, одноцилиндровый 50 л.с. фирмы Мамонтовых, диаметр шейки 120 мм. Мне опять же помогали Коля Трофимов и Косоговский. Когда мы все сделали и запустили буровую, нам объявили благодарность, а мне дали 15 суток отпуска и поездку в Ленинград. После этого опять произошла авария, на сей раз полетела шестерня на пилораме, тоже бронзовая, но очень сложной конфигурации. Но нашелся модельщик, сделал очень хорошую модель из 8 частей, но у нас не было формовочной земли, и мы делали форму в натуральном песке. Но на этот раз надо было разогреть 50 кг металла, и мы даже не ожидали, такая получилась хорошая отливка, что ее пришлось совсем немного подгонять. Пилорама заработала, и опять благодарность и отпуск на 15 суток в Ленинград.

Тут я получил письмо от папы. Его без меня судили, якобы, за какие-то махинации. Он уже работал как снабженец, и вроде бы, как мне потом рассказывали, они продали вагон скобяных товаров, но толком никто ничего объяснить не смог, только дали ему 3 года, и вот он на Васильевских торфяных разработках. Пишет, что работает на подноске торфа к локомобилю, а вскоре пришло известие о его смерти. Ему было семьдесят с лишним лет, и, конечно, не известно место, где его похоронили. А тут еще пришло письмо от младшего брата. Он работал продавцом в магазине, и у него получилась растрата. Он, правда, растрату погасил, продав кое-что из дома, но не знал, что ему дальше делать. Я ему написал, чтобы учился на шофера, он так и поступил. После окончания курсов работал на грузовике, развозил пиво, а потом перешел работать в Институт коневодства, возил директора на М-1. Этот Институт часто посещал Буденный, и Борис иногда развозил их по домам. Потом он пошел работать в такси, их таксопарк находился в Столярном переулке на Красной Пресне.

В это время должен был демобилизоваться Рудольф Петерсон, и когда комиссар спросил его, кому он может передать радиоузел, Рудольф назвал меня. Меня сняли с машины, и я стал радистом. Радиоузел был у проходных ворот в отдельном домике, и, кто бы ни проходил, все заходили или садились на скамеечку около домика. Мне нужно было включать передачи в 6 утра на подъем до 11 часов и потом с 19 до 23 часов в казармах, а командный и вольнонаемный состав слушал до 2 часов ночи. Также был установлен на чердаке домика громкоговоритель очень мощный. Его было слышно далеко за пределами городка. И вот однажды я уснул, а после хорошей музыки из Берлина начали передавать какую-то пропаганду на русском языке. Меня разбудил замполит с криком, что я якобы специально провоцирую, транслируя фашистскую агитацию, что меня надо судить снова,

что он сообщит этот факт в политотдел армии. Но спасибо комиссару, он быстро обуздал этого зама, а комбат и помпотех только посмеялись. Ко мне в радиоузел стали заходить с ремонтом часов и разной хозяйственной мелочью, и свободного времени почти что не было.

Нам, младшим командирам, а мне уже присвоили звание, и я стал в петлицах носить 2 треугольничка, нужно было дежурить по батальону, а утром докладывать комбату. И вот, я должен был сдавать дежурство старшине Шкурину. Пришли к комбату после обхода всех служб, и он докладывает комбату, что дежурство не принимает, так как на гауптвахте грязно, в третьей роте полы не помыты. Комбат приказывает все устранить и доложить исполнение. Я дал команду привести все в порядок, доложил комбату, сдал дежурство и расписался в книге. Но когда в следующий раз я принимал дежурство от Шкурина, я также доложил, что дежурство не принимаю, т.к. на кухне грязно, в конюшне нет козла, который все время должен быть при лошадях, потому что его запах отпугивает ласку и крыс, на террритории у казарм не убрано. Комбат приказал все привести в порядок и доложить. Вышли, и Шкурин говорит: "Ну, ты даешь!". Я тогда ему объяснил, что это для того, чтобы он знал - я над собой издеваться не позволю. С тех пор он по отношению ко мне очень изменился. Шумейко сделал замечательный письменный стол для комбата. Старшина Шкурин попросил сделать такой же для него и пообещал, что, если он сделает ему стол, то он не будет сажать его на губу. Шумейко стол ему сделал, и Шкурин пригласил его к себе, чтобы поблагодарить, и они напились. У Шкурина было двое ребят, он держал 2 козы для молока, так они одну козу по пьянке отвели в соседнюю деревню и продали. Утром Шкурин пришел ко мне и спросил, не видел ли я Шумейко, и все мне рассказал, а потом зашел Шумейко и рассказал, что все это сделал специально, чтобы его проучить, дабы он не издевался над ополченцами.

Был у нас и такой случай. Все пообедали, задержались маляры и моторист Никулин. Сели за стол, стали разливать суп, Никулин зачерпнул, а в половнике - мышь. Сразу крик, звать дежурного врача. Щи, конечно, вылили. Всем, кто не ел, выдали сухой паек, полукопченую колбасу, ну, а кто уже поел, тому, конечно, ничего не выдали. Был и еще случай, когда в макаронах были обнаружены гвозди в большом количестве. Сразу заподозрили деверсию, а когда разобрались, оказалось, что этими гвоздями сколочены ящики, в которые были упакованы макароны, и попало дежурному по кухне, за то, что он плохо смотрел, когда засыпал макароны.

Где-то году в 1937 меня вызвал комиссар и сказал, что нужно демонтировать радиоузел, так как нам предстоит передислокация на новое место. Окраина в г.Сольцы. Оказалось, очень неприятное место, никакой и зелени поблизости, местность болотистая. Этот городок из нескольких бараков и небольшого домика, очевидно, был оставлен предыдущей воинской частью или концлагерем. Электроэнергии не было. Пришлось пользоваться "летучей мышью". Между всеми строениями были небольшие тротуары, но все это требовало ремонта. В этом отдельном домике я стал монтировать радиоузел, но пришлось его делать на аккумуляторах и

налаживать трансляцию. Это все было очень сложно за отсутствием инструментов, да еще огромное количество крыс. Был даже случай, когда часовой наступил на крысу, она прокусила сапог и тяпнула его за ногу, так что пришлось ему делать уколы. Но со временем все устроилось, подключили электростанцию, организовали клуб, опять заработал драмкружок, и перед моей демобилизацией давали 3 спектакля "Слава". Я должен был демобилизоваться в ноябре, но по просьбе командира задержался, так как в спектакле у меня не было замены. После 3-го спектакля я поехал домой с хорошими отзывами и характеристиками о прохождении воинской службы. В 1936 году нашу часть переименовали из частей тылового ополчения в стройбат.

За это время я написал заявления о снятии судимости сначала Ягоде, потом Ежову, Калинину, Ворошилову, Вышинскому, Берия, Сталину и на все получил ответ "Отклонено" и "Отказано".

ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАЛИНИН

Пока я служил, дома сделали туалет, поставили телефон, провели паровое топление, которое подключили только после Великой Отечественной войны. Все эти мероприятия организовал мой младший брат Боря. Мамочка работала уже в аптеке, а Боря в такси. В моей комнате были новые жильцы - муж с женой. Я думал, что после армии мне разрешат жить дома, но не тут-то было! Юра Штром устроил меня работать в мастерские гаража Центрпромгражданстроя, в инструментальную, на Большой Тульской улице. В ней стоял токарный станок, на котором работал дядя Сережа, отличный, очень грамотный токарь, и кладовщица-инструментальщица. Мы очень сдружились, а начальник мастерских Михаил Васильевич разрешил делать нам все, что угодно, но в первую очередь то, что нужно для гаража. Я сразу принялся наводить порядок в выдаче инструмента, занялся заправкой и заточкой. Кузница и сварочные - все было под рукой, и все быстро отрегулировалось. В то время мелких мастерских для ремонта разной техники поблизости не было, и нам носили из прачечных, столовых, магазинов ремонтировать всякую технику: точить, запаивать, заваривать. В общем, работы было сколько хочешь, а дядя Сережа умел со всеми договориться, и мы хорошо подрабатывали. Когда время подходило к обеду, дядя Сережа давал кладовщице Машеньке "на конфеты", и она ходила, покупала нам четвертинку водочки и закуски, а в то время в магазинах уже можно было купить, все, что душе угодно, и дядя Сережа в шутку говорил: "До чего жизнь хороша, когда ж ты похужеешь!", а в итоге так и случилось. Я был дома, когда пришел наш участковый, проверил мои документы и сказал, чтобы в 24 часа я уезжал в Тверь, переименованную уже в Калинин.

Пришлось мне снова ехать к Давиду Марковичу. Он уже возглавлял организацию под названием Центрстроймеханизация с управлением в Москве. Мы занялись подготовкой строительства шелкового комбината и комбината Крепз, т.е. завода по изготовлению искусственной подошвы. Для

котельной электростанции нужно было построить трубу высотой 75 метров, а основание трубы должно было встать на бетонную подушку, так вот, под эту подушку нужно было забить в фунт 329 одиннадцатиметровых деревянных свай. Для этого создали две бригады, называемые закоперщики. Одна бригада работала днем, другая ночью, потом менялись. Забивали при помощи паровой бабы. Так я стал бригадиром закоперщиков, а этих свай забивали иногда только по 2-3 штуки в смену. Потом на эти сваи залили бетон и построили трубу, в основание которой внутри можно было заехать на грузовой машине. Когда труба была готова, на нее одели металлические пояса. Это все очень сложные работы, проводились под руководством очень грамотного мастера Ивана Васильевича, жаль, не помню его фамилию.

После трубы мы побригадно перешли на изготовление ферм для перекрытий котельной, работали также в две смены. Весь металл резали автогеном и рубили вручную, но потом привезли ножницы эксцентриковые, на них можно было резать и уголок, и лист на косынки, и дело пошло быстрее. В одном из цехов шелкового комбината построили стеллажи и на них собирали фермы 50-ти метровой длины и высотой до трех метров. За каждой бригадой было закреплено по три электросварщика и газорезчик. Я по чертежам раскладывал детали ферм и прихватывал сваркой, за мной шли сварщики и заваривали. После изготовления ферм мы перешли на их установку: затаскивали эти фермы при помощи трактора по наклонным лесам на будущее перекрытие, т.е. на крышу.

В это время я устроился с жильем, сняв комнатку на втором этаже в доме на набережной Волги, сделанную из бывшей уборной, шириной 1,5 м и длиной около 4 метров, с окном, выходившим на крышу соседнего дома, окно было небольшое, почти под самым потолком. Хозяйка жила с сыном Сережей, работала шефповаром в ресторане на Калининском железнодорожном вокзале. Я устроился, сделав себе столик, вешалку, диванчик такой ширины, что, если мне нужно было на двоих, я его отодвигал от стенки на середину и упасть было некуда, тумбочку. У хозяйки была комната большая. Я, конечно, сделал замочек в дверь, ведущую ко мне в комнату. Хозяйку мою звали Анна Ивановна. Я столовался по столовым и кафе, а на работе - в столовой строительства. Конечно, все прежние друзья появились, как только я приехал. Среди них было много девушек, мы частенько ходили вместе в кино и театр, а иногда и в ресторан "Селигер", совсем недалеко от моего дома, тоже на набережной, очень уютный. Так как Калинин расположен между двумя такими замечательными городами как Москва и Ленинград, то и у нас, как в столице, милиционеры были в белых перчатках.

Меня избрали профоргом и пришлось заняться организацией разных коллективных походов в кино и других мероприятий. Я организовал поездку на теплоходе в Москву вместе с Крепзом и силикатным заводом. На обратном рейсе два дурака напились и поспорили, что один из них прыгнет со второй палубы в Волгу, что он и сделал, а если человек за бортом, пришлось останавливать теплоход и вытаскивать его из воды, в общем, вышел скандал.

А плыли мы очень хорошо. Давид Маркович с женой и его секретарша Анечка, с которой я дружил, были в одной каюте. Было весело. В Химках на речном вокзале пообедали в ресторане. Вообще, в Калинине мы с Колей Комлевым частенько ходили по подругам и как-то не особенно увлекались водочкой. Бывало, после получки я заходил на рынок, покупал разные сладости, цветы, и у меня всегда было, чем угостить подружек. Моя хозяйка Анна Ивановна все говорила, что я живу как граф. Ей очень хотелось, чтобы я с ней подружился, а она мне совсем не нравилась, и только один раз я у нее поужинал, и то из-за ее подруги Полины, с которой сдружился.

Рядом, в соседнем цехе была построена котельная, в которой в качестве топлива использовали торф. Я после выходного пришел на работу и ничего не мог понять - за одну ночь сгорели все леса, и все поднятые фермы рухнули вниз. Остались только одни стены, все выгорело, был страшный пожар. Нам пришлось начинать все сначала: изготавливать фермы, делать специальную мачту для подъема ферм. Эту мачту нужно было сварить из нескольких труб, и как мы ее ни варили, она получалась кривая, а этого допустить было нельзя. В это время к нам пришел новый электросварщик Завьялов и сказал, что сварит так, что не поведет. Он так умело все организовал, что эту мачту сварили и подняли и при ее помощи стали поднимать новые фермы.

АВТОБАТАЛЬОН. БЕССАРАБИЯ

Вот тут меня снова забрали в армию. Был сформирован автобат. Нас выгрузили, не помню на какой станции, и мы стали ждать технику. Пришел целый эшелон новых автомашин «ГАЗ-14», т.е. газогенераторных, а ни один из нас никогда ничего общего с такими машинами не имел и в глаза не видел, но, самое главное, они были хорошо укомплектованы инструментом. К ним не было никаких инструкций, и никто не знал, как с ними управляться. Сгрузили их с платформы, а они не заводятся, хоть тащи их на себе, а до городка 2 км. Это, в общем, "ГАЗ-АА", только дополнительно установлены на них газогенераторные установки, но бак с бензином на месте. Мы с одним малым завели 2 машины на бензине и стали ими таскать остальные. У нас и бензина в подразделении еще не было. Через несколько дней привезли 3 небольшие книжечки, в которых описывалось все устройство, и наши командиры стали с нами проводить занятия, жаль только, что они в автоделе сами плохо разбирались. Мы начали их осваивать, но, однако, дело плохо двигалось; нужно было заготавливать топливо - деревянные чурочки, но определенной влажности. Недалеко от нашей стоянки обнаружили мебельную фабрику, и там нам стали готовить эти чурочки. На одной заправке чурками можно было проехать 200 км, а у нас пока получалось так, что наездили 60 км, а сожгли мешок чурок и бак бензина, но нарушать инструкцию было нельзя, у тех, кто нарушал, газ в газгольдере взрывался, и крышки, закрывающие газгольдер, улетали так, что мы не могли их найти, и эти машины выходили из строя, а ездить на бензине

не разрешали. Но, в конце концов, освоили и стали работать нормально, машины на газе работали лучше, чем на бензине. Первый раз поехали на склад боеприпасов, но на склад нас не пустили, т.к. там даже курить не разрешалось, а тут такие машины... Пришлось на тачках вывозить боеприпасы со склада к машинам, а машин было 170, грузили целый день, а потом с этим грузом поехали по другим подразделениям. Не помню, где мы эти машины сдавали, но помню, что, когда мы поехали в Бессарабию, у нас уже были нормальные «ГАЗ-АА», и, когда у нас на одной машине полетела сливная трубка главного подшипника коленвала, меня и эту машину оставили в Чадыр-Лунга, чтобы ее отремонтировать и догнать колонну. Дело было к вечеру, мы вчетвером вытащили двигатель при переносках, поставили эту трубку и, когда все сделали, было уже 4 часа утра. Увидели напротив трактир, хозяин открывает ставни, мы к нему, а он говорит, что так рано у него еще ничего не готово, но яичницу с ветчиной сделать может и спрашивает, из скольких яиц делать. Я подумал, нас четверо, и говорю, что штук из двадцати. А он: "У нас так не едят, но раз вы так говорите, я сделаю". Дал еще помидоры, большую буханку белого хлеба и спрашивает: "Вино пить будете?", мы ответили, что будем, тогда он принес 4 бокала по пол-литра каждый и хорошего вина. В общем, наелись, напились, и я спрашиваю, сколько мы ему должны? Он подсчитал и говорит - 2 руб.50 коп. (такой завтрак у нас в то время стоил рублей 250). Я дал ему 3 рубля и не взял сдачи, так он провожал нас до самой калитки. Вообще, мы были очень удивлены тем, что все встретившиеся нам люди с нами здоровались и снимали шляпы. Колонну нашу мы догнали, и, когда въезжали на аэродром в Кишиневе, с него улетели последние три румынских самолета. Тут начались разные покупки, идешь по улице, а тебя зазывают продавцы в магазины, покупай, что хочешь. Я сразу в одном магазине купил себе туфли, маме, Бориной жене и своей девушке по паре туфель и за все это заплатил 60 рублей. Потом в другом магазине купил отрезы на костюм, на брюки, а маме, Тане и двоюродной сестре по отрезу на платье; потом в инструментальном - ножницы по металлу и много разного инструмента и красивый альбомчик с очень красивыми девушками, который из дома потом у меня исчез бесследно. Как-то я поехал с комроты, он дал мне 3 рубля и велел купить винца, а тут и подвальчик. Я зашел, отдал 3 рубля продавщице, а она спрашивает: "Вам на все?", я ответил "Да", и она стала выставлять бутылки. Я уже совершенно обалдел, а она все выставляет. Спрашиваю "Сколько стоит бутылка?", оказалось, что 8 копеек. Получилось 36-38 бутылок, вот такие тогда там были цены.

КАЛИНИН - МОСКВА - КАЛИНИН

После Кишинева нас погрузили на платформы, и мы поехали. Не помню, где сдавали машины, но это было уже начало 1939 года. Я, конечно, поехал в Москву, но меня опять попросили уехать, и я снова вернулся в Калинин. В 1939 году ко мне в Калинин приезжал Боря с какой-то

хорошенькой подружкой, и они жили у меня 2 дня. Павлик План работал начальником связи при Волгоканале, а во время войны с Финляндией пропал без вести. Ваня, мой старший брат, в то время работал при Волгоканале как гидроинженер по наблюдению за объектами канала. У него на берегу водохранилища был отличный домик, я ездил к нему купаться с Лялей «Арифмометр».

В те времена, когда я приезжал из Калинина в Москву, Леша Нестеров работал на Лубянке в НКВД, Женя Морозов тоже работал в Управлении НКВД. Он женился. Жену звали Валя, а дочку Наташа.

Однажды, в 1938 году мой младший брат Боря пришел домой с девушкой, с которой он танцевал в 1935 году в клубе завода "Серп и молот" и говорит мамочке: "Вот, это моя жена, мы расписались, прошу любить и жаловать". Вскоре его призвали в армию и отправили служить в г.Полярный, Таня ездила туда к нему, а когда я приехал, ей уже нужно было рожать. Мы два раза водили ее в роддом, но все было рано, а после одного застолья с друзьями пошли к Грауэрману (так назывался этот роддом) провожать все вместе, конечно, все поддатые и устроили там такие проводы, что вышел главврач и говорит: "Товарищи, ну так же нельзя, ведь это медучреждение!". Через два дня приехал Боря и сам ходил встречать ее с дочкой Инночкой.

После этого я опять уехал в Калинин к Давиду Марковичу. Ему дали машину "Изото Фаскини" модели 1927 года. Это замечательная машина, городской N 0013, на ней ездил Феликс Дзержинский. Она была открытая и с правым управлением. Я привел ее в порядок и стал возить Давида Марковича. Как раз в Москве открылась ВДНХ, и мы поехали на ее открытие. Боря опять начал работать в такси, и мы поехали всей компанией. Номер машины ведь был НКВД, и поэтому нас поставили на спецстоянку, а милиционер, взяв под козырек, заверил, что к машине никто не подойдет, да и когда я ездил по Москве, все милиционеры козыряли. Машина была классная, очень сильная, никакие подъемы для нее не существовали, только очень много кушала бензина. После выставки поехали к нам домой, а пока мы ездили, мамочка приготовила пельмени и полный стол всякой закуски. Леша Нестеров женился и пришел с женой Тоней. Пришел Павлик План. Жена Леши замечательно пела, у нее был чудесный голос, и мы ей аккомпанировали на трех гитарах. После мой директор Давид Маркович сказал, что много слушал разных певиц, но такое исполнение слышал впервые, а Тонин голос, как в песне поется, у меня "до сих пор в ушах звенит" (это, правда, про гитару). По возвращении в Калинин я продолжал возить Давида Марковича, по утрам, когда я за ним заезжал, его жена Паша Яковлевна всегда приглашала меня завтракать. Но вскоре Давид Маркович сказал: "Хватит шоферить, давай на стройку. Нужно монтировать на шелковом комбинате разные трубопроводы", чем и пришлось заняться. Уезжая куда-нибудь, Давид Маркович всегда просил меня помочь его семье. У него была бабушка, мама Паши Яковлевны, дочка и сын Витя, и я ходил, помогал, что нужно сделать по хозяйству.

Однажды вызвал меня к себе наш парторг и сказал, что хочет

выдвинуть мою кандидатуру на выборы в депутаты горсовета. Я рассказал, что был осужден по 58 статье и судимость еще не сняли, оказывается, он этого не знал.

Юра Штром познакомился с Давидом Марковичем и стал выполнять кое-какие его задания по снабжению и приезжал к нам в Калинин за зарплатой. И вот в одну из таких поездок (я и шофер Толя были в Москве на полуторке, заехали за ним и поехали в Калинин) мы остановились недалеко от Завидова и набрали грибов, а их было очень много, и Толина жена Настя устроила нам такую жареху, что мы наелись и основательно поддали. На следующий день Юра получил зарплату, и мы пошли в ресторан "Селигер". С нами пошел мой товарищ по катку Жорик. Там прилично выпили и пошли домой. На одной из улиц остановились закурить около больших окон. В это время мимо нас пробежал какой-то парень, а мы даже не заметили, чем и как он разбил витрину и убежал. Тут засвистел дворник, и нас забрали в милицию. Потребовали документы. У меня паспорт был с собой, а у Жорика не было, пришлось идти к нему, будить родителей и брать у них паспорт. Я вернулся в милицию, а дежурный мне и говорит: "Иди, смотри, что там ни вытворяет твой приятель!» Оказывается, Юре стало обидно, что его, москвича, вдруг в Калинине привели в милицию, а, главное, он не знает за что. Он поругался с дежурным, его закрыли в камере с пьяницами, а он их тех поднял, заставил маршировать и петь "Смело, товарищи, в ногу". Я еле уговорил порвать протокол и отпустить нас всех. К этому времени Юра протрезвел, извинился перед дежурным, и мы пошли по домам. Я Юру посадил на поезд, и он уехал в Москву.

В это время я занялся радио и сделал два приемника - один для Жоржика, а другой для выставки при Радиокомитете, и получил диплом и благодарность как участник выставки. Тут пришли три новых пятитонных самосвала. Мне пришлось немного поработать на одном из них - засыпать новые цеха грунтом и песком. А в свободное время ко мне приходили подружки, Ниночка, Аня, Валя, в общем, я со многими дружил, и со всеми у меня были хорошие отношения.

ФИНСКАЯ КАМПАНИЯ

Вдруг меня опять вызывают в военкомат и вручают повестку на Формирование в 71 автобат. Сформировались, и нас отправили своим ходом в Нолховстрой. Автобат был очень большой. Машины были в основном I A3-AA» и немного «ЗИС-5». Я стал командиром отделения, а это 15 машин. Морозы начались ужасные, доходили до 50 градусов. Комроты поехал, замыкая нашу колонну. До Торжка ехали днем. В Торжке оправлялись на бензоколонке, нас заправили наполовину с водой, и у нас стали замерзать бензопроводы, приходилось все время останавливаться. Потом мы приспособились отогревать прямо факелом. Это, конечно, против всяких правил, но хотя бы остановок стало меньше; но пришлось ехать и ночью. У меня не было одного дверного стекла, вместо него стояла фанерка.

Обмундирование было, правда, хорошее: полушубки, ватные брюки, телогрейки, валенки с галошами, шапки-ушанки и рукавицы, но при таком морозе ничего не помогало, хотя погода была совсем безветренная. Если машина нагазует, то этот дым с парами так и стоит над дорогой сплошным облачком, а ночью совсем было не видно даже впереди движущуюся машину. Я из-за этого облачка стукнулся в впередистоящую машину. Ротный сел в ту машину, мою взяли на буксир и тащили до Вышнего Волочка. Мой сигнал они не слышали, тащили без остановки, и я обморозил себе на правой ноге большой палец, уши, нос и, главное, все пальцы на руках. Разместили нас на главной площади в клубе напротив пожарной части, а мороз был 52 градуса. Меня хотели отправить в госпиталь. Спасибо, у нас был санинструктор грузин, жаль, не помню его фамилии, он говорит: "Коля, не езди в госпиталь, там тебе пальцы отрежут, а я тебя здесь вылечу", и забинтовал мне голову, руки и ногу, наложив повязки с какой-то желтой мазью. На ногу даже пришлось привязать галошу. Перевязывал меня через 3 часа все время, пока мне не стало лучше, но когда стала отходить заморозка, были страшные боли.

У нас в роте был шофер Саша Карлышев, замечательный малый, он исправил все повреждения на моей машине. Тут еще произошел такой случай. Когда заправляли машины, то бензин наливали из бочек в ведра и машину облили бензином, она загорелась, но хорошо, что это случилось против пожарной части, и оттуда сразу подъехала машина и затушила, так что загоревшаяся машина пострадала мало, а могло быть страшное дело - кругом с очень небольшими промежутками стояли все машины батальона. Мы тут простояли не помню сколько времени, но у меня благодаря заботам санинструктора все отошло, и тут мы начали шить себе из телогреек большие рукавицы, чтобы было удобно в них руки прямо всовывать, а не надевать. Они висели на тесьме на шее. Когда все утряслось, поехали дальше, прямо на Чудово - Волховстрой, где была наша основная стоянка, с которой мы и начали наши очень сложные рейсы: Лодейное поле - Олонец - Видлица - Сальми - Питкяранта.

Казарма, в которой мы в Волховстрое разместились, была хорошая, была отличная баня, так что после рейса - сразу в баню, потом обед и 100 граммов, положенная нам доза. Но первый рейс был очень тяжелый. Дороги узкие в горной местности и разъехаться просто невозможно, даже был случай, когда застрявшую машину просто перевертывали. Все колдобины дорожники засыпали снегом и заливали водой. В одном месте мы стояли несколько суток, дороги были забиты машинами, а так как у нас не было незамерзающей жидкости (все машины были залиты водой), их приходилось все время заводить, чтобы они были готовы к движению. Хлеб, находившийся постоянно в замерзшем состоянии, мы приспособились отогревать под капотом. Для этого в каждой машине сделали сетки из телефонных проводов, и он очень хорошо отогревался и даже делался как-то вкусней. В одной покинутой жителями деревне я нашел сломанный примус, исправил его и стал подогревать кабину; так, ко мне все время приходили погреться. Разводить костры разрешалось только днем и так, чтобы не было

дыма и не нарушалась светомаскировка. Самолетов, правда, мы не видели, зато вдоволь было финских кукушек.

Один раз днем поставили плащпалатку, посередине развели костер и устроились около костра; улеглись ротный и политрук, я тоже задремал и проснулся, только когда почувствовал запах горелой ваты. Оказывается, у ротного горела спина, он лежал спиной к костру. Прогорела шинель, и телогрейка, а он спит и ничего не чувствует, пришлось все с него стаскивать и тушить. В этом рейсе мы везли спешенный кавалерийский полк, продукты и боеприпасы. В одном месте все машины проехали, застрял «ЗИС-5», груженый свиными тушами, и немного отстал. В это время на дорогу подложили мину, был сильный взрыв, но кабина уцелела, и водитель остался жив, а кузов и вся свинина разлетелись в разные стороны. Еще помню, как в одной санитарной палатке с красным крестом мы обнаружили три трупа наших медсестер с вырезанными на груди красными звездами. Такое зверство в то время я видел впервые.

В конце концов, мы приехали в Питкяранту. Там были шахты. Финны нас туда пропустили, мы разгрузились. Финны засели в шахтах, и, когда мы приехали туда второй раз, нам рассказали, что они напали на полк с тыла и уничтожили весь полк, осталось в живых только 6 человек.

Во время стоянки в лесу у нас был такой случай. Все машины заводились хорошо, т.к. их подогревали, а один водитель слил воду и подогревал ее на костре. Стал заводить, машина у него не заводится, а загружена она была запалами для гранат. Он решил подогреть коллектор факелом, и тут лопнул стеклянный отстойник бензина, и весь мотор оказался в огне. Хорошо, мы не растерялись и стали забрасывать огонь телогрейками и шинелями, ведь у «ГАЗ-АА» бензобак у торпедо мотора, он мог взорваться, а совсем впритык спереди и сзади стояли другие машины.

Нам выделили одну машину «ГАЗ-ААА». Это машина трехосная, и задние колеса надеты резиновые ленты как гусеницы, но, когда между колесами попадал снег, колеса на ленте буксовали и она не двигалась. Пришлось снимать эти резиновые гусеницы, они себя не оправдали, а машина была новая и работала хорошо.

Но тут начались другие неприятности. Наши молодые командиры стали по утрам выгонять всех на физзарядку в одних рубашках на этот жуткий мороз, а водители в основном лет по 35-40, и, конечно, на следующий день, после этой зарядки температура до 39 градусов, был сорван рейс. Мы предупреждали наших молодых командиров, что делать зарядку не нужно, но они в амбицию, как это их посмели учить, а им по 20-25 лет, конечно, шибкого жизненного и житейского опыта у них не было, но после случившегося стали к советам прислушиваться.

Каждый обратный рейс мы возили раненых, а главное, страшно обмороженных бойцов. Их укладывали на сено по 7 человек, среди которых раненых был 1 или 2, остальные обмороженные, везли их с разгрузкой для обогревания километров по 30 от пункта до пункта с таким интервалом,

чтобы одних сгрузить, а обогревшихся из предыдущей машины загрузить и везти до следующего пункта, где их и покормят, и напоят.

Но тут начались еще неприятности с машинами, стали ломаться передние рессоры. Меня сняли с машины, организовали ремонтную бригаду с бригадиром Сашей Карлышевым. Мы со всех телег в Волховстрое снимали рессоры и переделывали для машин, собирали как только могли, а также приходилось снимать двигатели для перетяжки подшипников, и все это на морозе, а чтобы не мерзли руки, нагревали ключи и другие инструменты, сделали эстакаду, от ветра отгораживались брезентом. Со складов выдавали 1-2 рессоры, а их после каждого рейса нужно было 15-20. После каждого рейса к ужину давали по 100 граммов водки, и вот, кто придумал - не знаю, но было решено: тому, кто приедет со сломанной рессорой, 100 граммов не давать, а отдавать тем, кто ремонтирует. Так и поступили, но интересен результат. У нас, ремонтников, появился стимул, ведь мы все время на улице, и еще, если в рейс уходило 30-40 машин, возвращались 20-25 машин со сломанными рессорами, то после этого указания стали возвращаться с одной или двумя сломанными рессорами. Шофера сами стали за этим следить, и смотришь - кто заложил покрышку от колеса, то нашли какие-то резиновые кольца, заложили, даже накаченные камеры, и нам стало легче ремонтировать.

Где-то в конце зимы нас предупредили, чтобы мы готовились, нас будут переводить в другое место. Наш бригадир нашел себе подружку, у нее был сын лет восьми, и он сказал Саше: "Если будешь приставать к маме, я тебя поленом зашибу насмерть!". Вот какой защитник был у мамочки, мы так смеялись, когда Саша нам рассказал. У Саши был замечательный голос, он здорово пел, и когда он запевал, то дружно пел весь строй, и его все любили.

Но окончании военных действий нас погрузили в эшелоны, и мы поехали на юг. Выгрузили нас на станции Веселый Кут, где-то между Тирасполем и Одессой, и своим ходом мы доехали до Каселя. Это немецкое поселение с большим костелом, интересная деревня: с одной стороны дороги - собственники, а с другой - колхоз. Нас поселили к собственникам. У них была большая семья, жили с большим недостатком, и мы им давали хлеб, а иногда и на них приносили обед. Жил у них я, Саша Карлышев, Алеша Сельцов - вся наша ремонтная бригада. В батальоне был цыган по фамилии Орловский, хорошо пел, играл на гитаре и очень здорово плясал. И вот, как-то мне сказали, чтобы я шел посмотреть, что Орловский вытворяет. Прихожу, а он пляшет на паперти костела, а когда сплясал, снял пилотку и пошел собирать деньги, чтобы потом купить винца, там почти в каждом доме был подвальчик, где торговали вином. Это увидел комбат и приказал посадить его на гауптвахту, которая находилась в палатке. Ее охранял часовой, и ребята, конечно, приспособились: один разговаривает с часовым, а другие с противоположной стороны подсовывают в палатку бутылочку.

И еще: у нас был огромный водитель, он очень сильно заикался. При построении он был правофланговым по росту и всегда старался встать во вторую шеренгу, а старшина возьмет и развернет строй, и он опять первый,

а дана команда: "По порядку номеров, рассчитайсь!". Он весь надуется и, волнуясь, никак не может выговорить. Уже кричат: "Девятый", а он крикнет: "Первый", ну а все, конечно, хохочут; но пел он не заикаясь. Как-то он выпил, и его комиссар привел в подразделение. На следующий день было батальонное собрание, и комиссар ему говорит: "Расскажи, как ты мог так поступить?", а он разволновался и еле-еле говорит: "Виноват, произошла техническая ошибка", ну и опять все смеялись, и с тех пор стали называть все выпивки технической ошибкой.

Помпотех батальона узнал, что в Одессе есть завод, и там за сданную изношенную резину можно получить новые покрышки и камеры. Нагрузили целую мою машину, и он, я и еще один водитель поехали в Одессу. Там жил мой двоюродный брат Алексей Иванович Алексеев, он бывший военный летчик, награжден двумя Орденами Красного Знамени, мы у него и устроились. Потом я поехал на Дерибасовскую д. 16 к Федору Даниловичу Гуслимову, с которым я был в Красновишерском лагере. Пришел, а жена говорит: "Что, вы не знаете, где его искать? Он в бильярдной!", пошел туда, а он играет в трусах и в красном платке на голове, увидел меня и удивился: "Вот, никогда бы не подумал, что мы можем встретиться!". Конечно, все нам объяснил, куда идти и как действовать. Мы нагрузили полную машину резины и поехали в Аркадию купаться в море. Там помпотех нашел себе подружку и приехал к нам только на следующее утро, и мы, погостив у Алексея Ивановича, поехали в Касель.

Машины привели в порядок, нас разбили на группы, мне выделили 10 машин и отправили в Григорополь, это в 60 км от Тирасполя. Там меня встретили очень приветливо, и председатель колхоза поселил меня у одной женщины, а 9 машин распределил по разным населенным пунктам. Я с утра увозил полную машину людей на гарман - это место, где обмолачивают зерно. По пути останавливались около сада, площадь его 175 га, и все бежали в сад и приносили мне разные фрукты, ссыпая их прямо в кабину. Наша работа заключалась в том, чтобы вывозить зерно на элеватор. Я объеду все машины, где нужно помогу, и возвращаюсь в свой колхоз, а тут на столе... и всякое вино, и вареники, и куры жареные, и помидоры, свежая брынза, пироги, мед, а цены прямо сказочные. Например, ведро помидоров - 10 коп., курица - 80 коп., яблоки 30 коп. ведро, а в Одессе курица стоила 12 руб., яблоки 7 руб. ведро. Я пошел на почту, купил три ящика, хотел оттравить домой яблоки. Председатель увидел и сказал, что эти яблоки до Москвы не доедут, и обещал назавтра поехать со мной и показать, какие нужно посылать. Мы с ним поехали в свинарник, повезли туда разные помидоры, кое-какие хозтовары, и он показал мне по пути, с каких яблонь нужно нарвать яблок и как их упаковать, каждое яблочко завернуть в газету отдельно, и мои получили все очень хорошо сохранившиеся яблоки. Как-то раз я поехал с председателем в Тирасполь, и мне понравилась там вывеска на парикмахерской. На ней было написано так: "Брильня. Цирульня. Перукарня". Я в ней подстригся. На наше счастье погода все время была хорошая. Я пошел, посмотрел на Днестр, течение в нем очень быстрое, а

вода очень мутная, прямо желтая. Перед окончанием наших работ, дня за три, ко мне приехал командир роты лейтенант Струев и политрук, фамилию не помню, они устроились в нашем колхозе, сказали, что здесь лучше, чем у других. Председатель велел приготовить для такого начальства шикарное застолье. Вскоре после их приезда собрался весь батальон, и мы поехали своим ходом в Николаев. Там на большой площади законсервировали все машины, и нас демобилизовали.

ПРИРОЖДЕННЫЙ СНАБЖЕНЕЦ

Я, конечно, поехал домой в Москву, ну а там меня, несмотря на мои документы, все равно заставили уехать, и я опять поехал в Калинин к Давиду Марковичу. Он стал главным инженером на строительстве набережной, которую строили напротив Речного вокзала, там же было наше Управление. Я стал механиком в гараже, который расположен был рядом с Речным вокзалом. У нас было 2 полуторки, 8 «ЗИС-5» и, как мы называли, царская машина «ГАЗ-А», на которой возили начальника строительства Жукова. Через дорогу, напротив гаража, был небольшой магазин, во дворе пекарня, из которой в магазин приносили свеженькие французские булочки, и я там на завтрак покупал булочки, стакан сметаны, 50 г. сахарного песка. Жил я там же, на набережной, у Анны Ивановны. Между правым и левым берегом ходил перевозной катер, а так как от нас до моста было далеко, все пользовались этим перевозом. Обедал и ужинал я или в комсомольской столовой на пл.Сталина, или в кафе. И там и тут кормили хорошо и доступно по цене.

Мой завгар был Петя, фамилию не помню, а снабженцем Преклонский Борис Николаевич. В основном мы перевозили гранитные плиты для облицовки берега. Из окон Управления было хорошо видно, что делается у нас в гараже. Телефон был там 3-15. В то время четвертинка водки стоила тоже 3-15, и Борис Николаевич телефонисткам всегда говорил: "Дайте четвертинку", и его правильно соединяли. Был такой забавный случай: Борис Николаевич поехал на царской машине, а на площади Сталина женщина заметалась и чуть не попала под машину, уперлась руками в радиатор и уписалась. Борис Николаевич послал ее матом, а оказалось, это была жена председателя Горисполкома, он ее в горячке не узнал. Она нажаловалась мужу, и Бориса Николаевича с водителем вызвали в Исполком, стали так обвинять, что ему пришлось идти к ней извиняться. Он, хоть и был страшный матершинник, но всегда знал, как выйти из любой, даже очень сложной ситуации.

На полуторках работали две девушки, Вера и Шура. Шура была и сама очень аккуратная, и машина у нее всегда чистенькая и исправная, а Вера, когда ставила машину на профилактику, слесари кричали: "Коля, пошли ее сначала в баню, от нее воняет псиной!", и машина у нее всегда была грязная и всегда что-нибудь неладно.

Когда закончились перевозки на набережной, начали ликвидировать машины, в конце концов осталось 2 полуторки, на одной иногда ездил я, на

другой завгар. Все наши поездки были связаны с ликвидацией, в общем, делать было уже нечего, и вот, Петя накачает большую камеру, сядет в нее, да еще с газетой, и вниз по матушке по Волге, а из Управления все видно. Вскоре Борис Николаевич Преклонский ушел работать начальником отдела снабжения при Облавтоуправлении, а Давид Маркович - начальником строительства экскаваторного завода, и сказал мне поработать пока у Бориса Николаевича, а потом мы оба сможем перейти к нему. Я за это время переехал на новую квартиру на улицу Волжанова, в общем, в неплохую комнату, хозяйку не помню, на первом этаже в деревянном доме. Вскоре приехала Анечка, она после Финской еще долго работала машинисткой в какой-то воинской части, и мы возобновили нашу дружбу.

В Автотехснабе я стал работать техником по приемке и сдаче автомашин в капитальный ремонт, составлял заявки на запчасти и ездил получать их. Заявки составлять было легко, т.к. Борис Николаевич на память знал все детали и их номера. Он диктовал, а я записывал. Я один или мы с ним вмеете ездили в командировки, то в Москву, то в Ленинград. У нас был большой ремонтный цех по резине и машина «ГАЗ-АА».

В 1939 году я ездил за резиной в Москву, и когда получал резину, на Ходынском поле как раз разразилась трагедия с самолетом Максим Горький, и к забору этого склада, пробив его, прилетело колесо этого самолета. Все летчики и пассажиры, т.е. конструкторы и инженеры, которые были в этом самолете, похоронены на Новодевичьем кладбище. Как-то раз я ездил с Борисом Николаевичем в Ленинград, и когда он пойдет со мной но городу, бывало скажет: "Вахтенный, право руля", повернусь, а там закусочная. Зайдем с ним, выпьем по 100 граммов, закусим и дальше. У него в любом городе все снабженцы были знакомые, и все нас встречали очень приветливо. Я приезжал с ним в Москву, и он познакомил меня с приемщиками и сдатчиками машин и агрегатов на 1-м и 2-м МАРЗе. Привозя и сдавая туда наши заказы, я узнавал о готовности по телефону, так что привозил, сдавал и получал их без особых хлопот. Один раз у меня было задание получить 10 машин «ЗИС-5» и 10 двуосных прицепов, загрузить их попутным грузом и пригнать в Калинин. Машины я получил, водители приехали со мной, а вот прицепы без визы министра автомобильной промышленности не выдают. Я звоню Борису Николаевичу, он обещает утром быть в Москве. Мы встретились на Октябрьском вокзале и сразу поехали в Министерство. Борис Николаевич говорит: "Иди, купи самый большой и самый дорогой торт". Я купил огромный торт. Когда мы поднялись в приемную, там сидело человек 20 посетителей, а Борис Николаевич прошел мимо всех прямо к секретарю и говорит ей как старой знакомой, поцеловав ручку: "У меня к Вам просьба, угостите нас чаем, а то нам не пришлось позавтракать"; она пригласила нас сесть, пока она приготовит чай. Борис Николаевич отрезал по кусочку торта и попросил: "Устройте так, чтобы я попал на прием". Она говорит: "Хорошо, пейте чай, и я вас проведу через свою дверь". Мы прошли, фамилию министра я не помню, но он поздоровался Борисом Николаевичем как со старым знакомым и подписал нашу заявку

на прицепы, и я поехал их получать. Еще там нам дали тару под бензин, чтобы заправить машины и на дорогу до Калинина.

В нашей конторе было 27 сотрудников, а с продуктами в Калинине становилось плоховато, и мы иногда давали свою машину в какие-нибудь торговые точки, чтобы получить что-то из продуктов. Все полученное делили поровну, и когда я уезжал в Москву, Борис Николаевич всегда наказывал всех обойти и спросить, кому и что нужно, чтобы выполнить в Москве все заказы. Он был страшный матершинник, и если кто-нибудь что-то делал не так, страшно орал, но так же быстро отходил, как будто ничего не случилось. Его все уважали за заботу и внимание ко всем работникам конторы. Борис Николаевич дружил с главным инженером Силикатного завода, они с ним вместе ходили к подружкам. Зимой мне дали путевку в дом отдыха в Подсолнечное. Так первый раз в жизни я поехал в дом отдыха, катался там на лыжах, познакомился с девушкой Зиной, и мы вместе проводили время. Когда мы уезжали, то поехали через Москву, ей нужно было в Тулу. Она у нас ночевала, а на следующий день я ее проводил.

Как-то перед переездом на новую квартиру я ночевал у Сережи Хохрякова, он был со мной в одной роте в Волховстрое, а тут он возил на «М-1» какое-то начальство. Меня положили на диван в отдельной комнате, там стоял шифоньер, и рано, когда стало уже светать, я услышал какой-то шум, прислушался, присмотрелся и вижу, как с шифоньера падает на спину, а в лапках держит яйцо, мышка. Там стояла коробка с яйцами, и мышки вытаскивали их из коробки, зажимали в лапках и падали на пол, ну, а мне стало как-то неудобно, ведь могут подумать, что это я перетаскал. Понаблюдал я за мышами и вижу, что они катят яйца под кровать, тоже стоящую там. Когда проснулся Сергей, я ему обо всем увиденном рассказал, мы отодвинули кровать, а там маленькая норка и целый десяток яиц, но все они пустые, все содержимое из них высосано через отверстие, словно иголочкой прокололи, а скорлупа совершенно не повреждена, как будто яйца целы. Сережина жена никак не могла понять, куда деваются яйца.

В то же время вернулся Саша Карлышев. Оказывается, его после Финской кампании за конфликт с командованием отправили в штрафной батальон на 2 года. Там народ был такой, что, когда идет строй, никто не хотел петь, а когда запел Саша, стали петь все. Его вызвал комбат и сказал, что если он научит всех петь и подготовит запевалу, то демобилизует его через год, что и сделал. Саша разыскал меня, а мы с Борисом Николаевичем уже работали у Хесина Давида Марковича. Сняли сарай и одну комнату в доме, недалеко от моей квартиры. У меня он был старшим шофером. Было две полуторки, и я должен был получить «ЗИС-5». Саша получил «ЗИС-5» новенький. Он очень понравился Борису Николаевичу, так как он был настоящий тверяк и все кругом знал. У него были жена и дочка, дружная семья. Давиду Марковичу дали машину «М-1», но ее пришлось отдать на ремонт в мастерские Облавтоуправления, а мы с Сашей отремонтировали полуторки, взяли еще одного шофера и начали трудиться при Управлении строительства.

ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА

В рубашке родился

Шел уже 1941 год. 22 июня я во дворе нашей стоянки монтировал колесо, а репродуктор был выставлен в окно, чтобы не скучно было работать, и в 2 часа дня вдруг стали передавать выступление Молотова, где говорилось, что на нас напала фашистская Германия, а мне был выдан военкоматом талон, но которому я должен явиться на второй день после объявления мобилизации и команду при военкомате за № 55. Тут же приехал Борис Николаевич и велел подготовить «ЗИС-5», то есть Сашу Карлышева, снабдив его всем необходимым и емкостями для бензина, и отправить на сборный пункт, что я и сделал, а на следующий день пошел сам. Спасибо Борису Николаевичу, он по моей просьбе все мои вещи, кроме гитары, отвез в Москву и передал маме. Моего младшего брата прикрепили возить какого-то большого начальника при Главном штабе РККА, а старший брат был отправлен строить дорогу из Ирана на нашу территорию. Он поехал туда с женой, а потом его мобилизовали, и он был командиром пулеметной роты и погиб в 1943 году под Ровно, так сообщалось в извещении, т.е. похоронке, а о его жене Кате так мы ничего и не знаем.

Собрали из нас команду, не помню точно, но человек, наверное, 100, и отравили в Тарту. Нас выгрузили в Порохове и сказали, что сюда должна прибыть эстонская воинская часть и передать нам машины, но тут, якобы, немцы высадили десант, и его нужно уничтожить. Нас построили и выдали по одной берданке на двоих и по 10 патронов к берданке. Вызвали тех, кто был участником войны с Финляндией, разбили по 5 человек и отправили в и ближайшую местность. Мы уже двое суток ничего не ели и, блуждая по кустам, у небольшой деревушки обнаружили только ярославскую пятитонку, груженую ящиками с яйцами, и в деревянных ящиках шоколадные конфеты. Наелись сырых яиц с шоколадом, и нас начало всех тошнить, очевидно, оттого, что мы обожрались; и так, никого не обнаружив, вернулись к месту стоянки. На следующий день действительно приехали машины, водители эстонцы, по-русски не говорят, побросали нам машины, а они все разные, никто из наших водителей такие раньше не видел и спросить не у кого, что к чему.

Мне достался большой грузовик "Бедфорд", с очень большой кабиной и очень длинный, такой, что на наших узких дорогах на нем развернуться просто невозможно. Загрузили меня разным хозимуществом, которым командовал какой-то старшина, оружия никакого нет, но обмундирование дали, особенно были хороши сапоги - все кожаные и очень крепкие, они мне послужили очень долго. С машиной было плохо: ни запчастей, ни инструмента, а бой уже начал доходить и до нас, нас оттесняли ближе к станции Дно, и в одном месте я увидел такую же машину, кем-то брошеную. Я с нее снял бензонасос и нашел много разного инструмента, сейчас же заменил насос на своей машине, и мой "Бедфорд"

пошел по-настоящему. Он был очень низкий, но зато в кабине можно было лежать вытянувшись, а это важно для водителя. Тут немцы стали нас постоянно обстреливать, я ехал последним в колонне, а когда дали команду развернуться, дорога очень узкая, получилось, что я застрял и перекрыл всю дорогу. Ко мне подогнали трактор. Он стоял под углом, к моей машине радиатором, и я стал прицеплять его цепочкой к моей машине, но в это время на нас налетели самолеты, началась бомбежка. Я в этой суматохе только и помню, как из радиатора трактора брызнула вода, и потерял сознание. Очнулся, только когда меня стали класть на мою же машину, ее вытащили с помощью людей, так как тракторист был убит наповал, так мне рассказал солдат-санитар, который меня сопровождал с направлением в санбат. Оказывается, меня уже осмотрел врач и выписал направление, где было написано, что у меня перелом ребер: трактор скатился на меня и прижал к машине. У меня вся левая рука и левая нога были синие как сплошной синяк, и я совсем не мог двигаться.

Меня погрузили в «ЗИС-5», там лежали еще два безногих и один раненый в живот, и кругом в кузове были раненые, кто в руку, кто в ногу. Нас довезли до реки, и когда стали переезжать через мост, снова налетели самолеты, и началась бомбежка. Легко раненые соскочили, а мы, лежачие, лежали и смотрели, как все вокруг рушится от бомбежки, но в нашу машину не попало ничего, и нас сдали в медпункт, расположившийся в деревянном доме. Меня положили у окна, напротив большой русской печи, и когда снова налетели самолеты и стали бомбить, эта печь качалась так, что я думал - она завалится и засыпет нас, лежачих, а мы даже не могли никуда откатиться. Но тут снова приехали санитарные машины, нас повезли и погрузили в санэшелон. Меня нес на носилках, оказалось, наш начальник резинового цеха из Калинина. Он положил меня на пол теплушки на сено около нар. Это было между станцией Дно и Пороховым 18 июля 1941 года. Эти 45 км нас везли трое суток до станции Старая Русса. В течение этого времени нас то обстреливали, то бомбили, несмотря на то, что на вагонах были флаги и надписи с красным крестом. Раз при обстреле мне удалось кое-как передвинуться под нары, и туда, где некоторое время назад лежала моя голова, прошла пуля, пробив стенку вагона. За двое суток к нам никто не показался, даже попить не было, и только на третий день пришли девушки латышки, принесли воды и кое-какой еды, но они плохо говорили по-русски. В Старой Руссе нас погрузили в санэшелон и повезли в г.Рыбинск, но в Бологое на станции началась страшная бомбардировка, кругом все горело и взрывались цистерны, мы просто еле уцелели. Это было очень страшно, и кто выскочил из эшелона, так и остался на станции. В Рыбинске нас привезли в госпиталь, всех перебинтовали, пересортировали: нас, лежачих, снова погрузили в эшелоны и повезли в г.Томск. Наш эшелон с ранеными был там первым. Нас разместили в госпитале, бывшем институте, п/я БИН № 104.

Я после Финской войны уже год не курил, бросил, а тут давали четвертинку табака, не помню на сколько дней, куришь, не куришь - давали

всем, и табака накопилась полная тумбочка. Я попросил одну пожилую нянечку забрать этот табак, она поблагодарила и сказала, что поменяет его на хлеб, там уже стало туговато с хлебом, но нас кормили хорошо. А в следующий раз, когда я предложил взять табак, она отказалась и рассказала, что ее вызвал комиссар и сильно ругал и стыдил за то, что она обирает раненых. Комиссар нам сказал, что ему кто-то именно так об этом доложил. А табак продолжали давать. Конечно, нас все время обследовали, делали перевязки и лечили. Меня, например, обертывали бинтами и обливали гипсом - это была такая повязка, что после двух-трех дней начинался такой зуд под ней, что не давал спать. Были там и такие тяжелые раненые, что страшно было на них смотреть. Было в госпитале и кино, и артисты приезжали, вообще очень нам уделяли много внимания, за что так всех их хочется поблагодарить. Я стал поправляться, рука и нога зажили, только рука стала какая-то слабая, поднимать я ей не мог даже небольшую тяжесть. И когда я понял, что меня скоро выпишут и я поеду снова на фронт, и там могут убить и курящего, и некурящего, я снова закурил. Пробыл я в госпитале до декабря 1941 года, после чего меня отправили в Новосибирск в батальон выздоравливающих.

Инструктор по вождению и учитель

Приехав в Новосибирск, я решил сначала зайти к тете Кате и дяде Мише. Стою на трамвайной остановке, вдруг вижу: к остановке подходит мужчина, а это оказался Рудольф Петерсон. Его вместе с заводом эвакуировали из Ленинграда, нужно было быстро построить авиазавод, который назвали впоследствии Чкаловским. Рудольф приехал с женой и дочкой, сказал, что плоховато с продуктами. Договорились встретиться дня через три, мне тоже нужно было выяснить, как я устроюсь. Я повидался с тетей Катей и дядей Мишей и поехал в гарнизон. Там меня сразу направили в 626 учебный артполк, я сдал там все свои документы, и мы стали изучать 152 м/м гаубицу, довольно мощное орудие, но позанимался я там немного, всех шоферов стали переводить во вновь организующийся 22 учебный автополк, конечно, никаких увольнительных, в город никого не пускали. В городе уже стало плохо с продуктами, а у нас в гарнизоне в палатке торговали хлебом и кое-какими продуктами. Мне все же удалось встретиться с Рудольфом, я ему в нашей палатке покупал хлеб, и он мне был очень благодарен, так как ему еще не совсем хорошо удалось обустроиться. Он был классным токарем.

К нам в полк стала прибывать молодежь из глубинок Сибири. Здоровые, красивые парни, но совершенно неграмотные - ни читать, ни писать не умели. Казарма наша была рассчитана человек на 150, а их прибыло человек 500, очень плохо были одеты. Пришлось срочно делать нары из железных кроватей и теса в 4 этажа. Утром на поверке по форме 20, а это проверка на педикулез, т.е. на вшивость, их сразу отправляли в баню и дезкамеры, каждый день почти всех, пока их не обмундировали, затем сразу

на занятия. Меня определили инструктором по вождению, и, кроме вождения, поручили учить их читать и писать, ведь шофер не может быть неграмотным. Это нужно было делать по вечерам, когда заканчивались общевойсковые учения, т.е. изучение оружия, химзащиты, строевые занятия, а я, в общем, какой из меня преподаватель, я ведь закончил школу в 1925 году. Но ребята, попавшие ко мне во взвод, были на удивление усердны и очень скоро научились читать, писать и считать, а я старался, чтобы наше подразделение было не хуже других. Нас, младших командиров, часто собирали на политзанятия и на разный инструктаж, но мы ходили все с волосами, и вот один раз комбат на эти занятия вызвал парикмахера, и нас, голубчиков, всех подстригли под машинку.

Как-то у нас заболел помкомбата, который занимался по автоделу, и мне приказали его заменить, а я ведь и в водительском деле был самоучкой, но приказ есть приказ. Я стал ребятам рассказывать и про устройство автомобиля, и про правила дорожного движения по Москве, и всем очень понравилось. Сначала на занятие пришел комбат, а на второе занятие пришел комиссар полка, и меня сняли с инструкторов по вождению и приказали проводить занятия по технике и правилам уличного движения, выдали книжки и заставили составлять конспекты к занятиям. Мы хорошо оборудовали классы, сделав большую схему по электрооборудованию, схемы по устройству разных механизмов и по правилам дорожного движения. Кроме того, я сделал из дерева милиционера-регулировщика с подвижными руками и все типы машин и трамваев, их хорошо раскрасили, и заниматься стало легче. Также натаскали много разных деталей и агрегатов автомобиля, в основном по автомобилям «ГАЗ-АА», «ЗИС-5» и « М-1». И вот через 2 месяца - экзамены в ГАИ. Мои ученики все до одного сдали экзамены и по езде тоже, т.к. и по вождению у них было по 90 часов. Среди экзаменаторов была женщина капитан, а у меня во взводе был красноармеец с неблагозвучной фамилией. Направлял их к экзаменаторам я. Дошла очередь до этого красноармейца, я обратился к председателю комиссии, к кому его направить, а он говорит: "Только к Нинке", так звали капитана, а каждый экзаменующийся имел направление, в котором указывалась фамилия, имя и отчество, год рождения, оценки, полученные во время занятий, и он должен был зайти и доложить о себе по всей форме. Он зашел к ней и докладывает: "Товарищ капитан, красноармеец Бледище прибыл для сдачи государственного экзамена!". Она покраснела, смотрит в направление, а в нем именно так и написано и говорит: "Подполковник, это, конечно, твоя работа!", и все рассмеялись. А этот красноармеец был отличный сапожник и перешил мне сапоги, сделав их по тем временам модными, по модели "Джимми", и они мне прослужили до самой демобилизации.

Тогда была такая установка: красноармейцев, никакого отношения не имеющих к технике, обучать 3 месяца, трактористов, механизаторов - 2 месяца, а водителей автотранспорта без удостоверения - 1 месяц. К нам стали поступать уже побывавшие в боях, вылечившиеся, из батальонов для выздоравливающих, новые красноармейцы и сержантский состав. Кстати, и

мне присвоили звание старшего сержанта. Иногда выпадало свободное время, и я стал тем, кто попросит, ремонтировать часы, сделав себе разные инструменты. Цены в то время были сумасшедшие, например, сделать стекло и поставить стрелки в городе стоило до 500 рублей, а я сделал штампик и из лезвий безопасных бритв стал делать стрелки, стекла из плексигласа, и, конечно, ни с кого ничего не брал, но мне в благодарность все равно приносили махорку, сахар и даже хлеб, его не хватало, пайка была 600 г.

Нас, младших командиров, и в наряд выделяли дежурить на кухню в помощь дежурному офицеру по полку, ну, конечно, в такой наряд шли всегда с удовольствием, так как жратвы всегда не хватало. Например, были дни, когда утром давали на завтрак, как говорили, капусту с водой или капусту без воды, на обед - капусту с водой и капусту без воды, а ужин был как завтрак, ну, а на кухне все же что-то перепадало. Повара были больше все женщины. Как-то к нам поступил из госпиталя сержант, рост больше 2-х метров и крепкого телосложения, так комиссар полка на занятиях с младшими командирами сказал: "Я официально увеличить ему паек не могу, ну, а вы, по силе возможности, подкармливайте его. Ему ведь с его фигурой, очевидно, нужно три наших пайка". Он всегда подходил за добавкой. В одно из своих дежурств я был на раздаче. После обеда у меня остался резерв, и я ему дал бачок, в котором суп давали на 10 человек. Он съел, я ему - газик каши, тоже на 10 человек. Он все съел и говорит: "Спасибо тебе, я ведь первый раз, как из госпиталя вышел, наелся."

Как-то на занятиях с первым выпуском мне ребята говорят: "Сержант, ты вот нам все рассказываешь про Москву, но мы ведь никогда в нее не попадем, нас отправят на фронт", а я отвечал, что все это им только на пользу, и в январе 1942 года меня в сопровождении лейтенанта отправили в Москву, сдавать своих курсантов. До Москвы доехали хорошо, но были очень сильные морозы. После того как я сдал своих учеников, у меня появилась возможность заехать домой, трамваи ходили плохо. Когда я добрался, мамочка была дома, вхожу, а она сидит и печет из картофельной шелухи лепешки на голландочке, сжигая старый ломаный стул. Я, конечно, сразу достал свои новые брюки и ботинки и побежал на Арбатский рынок. Покупатель нашелся сразу, и мы забежали в подъезд 31 школы померять, а за нами милиционер, я его еле уговорил, чтобы он нас не забрал, он согласился за 300 рублей. Покупатель был студент, и все же он мне заплатил 3 тысячи, я побежал обратно на рынок, купил картошки, четвертинку подсолнечного масла, кусочек кеты и две буханки черного хлеба, а хлеб стоил 300 рублей буханка. У меня осталась тысяча, которую я отдал мамочке, а на следующий день по командировочному удостоверению получил сухой паек. В нем была копченая колбаса, сахар, пшено в брикетах и 3 буханки хлеба. Вернулся домой, а меня дожидается гостья, подруга тети Нюси, она работала где-то в гостинице и принесла мне в подарок пол-литра водки. На следующий день мне надо было быть в районе Тимирязевской академии. Трамваи туда не ходили, и мне пришлось идти пешком, со мной был еще один

боец. Там жила жена лейтенанта, с которым я приехал, ему нужно было напилить и наколоть для нее дрова.

После этого мы поехали обратно в Новосибирск. Ни Борю, ни Таню с Инной, они жили в Одинцове, я не видел. Когда я вернулся в Новосибирск, всех сержантов, кто преподавал, отправили в ГАИ сдавать экзамены на преподавателей. Мне сказали, чтобы я на экзамене держался как преподаватель, а экзаменаторы будут учениками. Технику я прочитал по всем трем машинам, по «ГАЗ-АА», «ЗИС-5» и «М-1», а по правилам движения все 32 главы, и мне выдали удостоверение шофера 1 класса, права на мотоцикл и удостоверение, по которому я могу по всем этим предметам преподавать на курсах по подготовке шоферов.

В Новосибирске есть речка Каменка, у нее очень высокие берега, и она как бы разделяет город и протекает перед нашим военным городком. Так вот, в ее берегах, как стрижи, эвакуированные накопали землянок и в них жили. Наше командование, чтобы увеличить жилые площади, решило выкопать в этих берегах и построить техклассы для занятий. И построили, обширные, очень удобные, с большой площадкой перед классами, где можно было даже заниматься строевой подготовкой. Поместили в них все оборудование, покрасили и провели электричество, и окна были большие, было светло.

В это время появился капитан, начальник оперотдела. Ему кто-то сказал, что я разбираюсь в мотоциклах, и он попросил помочь ему. У него новый мотоцикл "Красный Октябрь", но никто никак не может его завести, поэтому он хочет систему зажигания сделать по схеме «ГАЗ-А». И я до занятий и после возился с этим мотоциклом в течение недели и тоже не мог завести. Рядом с нашим полком были ремонтные танковые мастерские, и я все детали ходил проверять там на стендах, все вроде бы нормально, а он не заводится. Я все менял, ставил совсем новые детали - безрезультатно, хотя искра хорошая. И как-то раз, думаю, дай, заменю конденсатор. Взял другой со стенда и подвесил, и мотоцикл сразу завелся, хотя я перед этим проверял конденсатор мотоцикла и на постоянный и на переменный ток, и он показывал полную исправность (я его потом разобрал и обнаружил неисправность). Но факт есть факт - мотоцикл заработал. Капитан так обрадовался, что предложил мне назавтра поехать с ним в совхоз километров за 20 от города. Возвращаясь из совхоза, мы везли 2 решета клубники и какие-то документы, и не доехали всего 2 км, как снова вышел из строя конденсатор. Остановили встречную машину, водителем была женщина. Она дала нам конденсатор, и мы доехали благополучно. После этой поездки капитан выписал мне круглосуточный пропуск, по которому мне заправляли мотоцикл, и я мог в любое время выехать из гарнизона, только доложив ротному, что мне нужно отлучиться.

На 8 марта меня и сержанта Егорова, тоже преподавателя, за хорошую подготовку к экзаменам наших курсантов премировали билетами в Дом культуры авиачасти, и мы с Егоровым там на танцах познакомились с двумя сестрами, потанцевали, оказалось, что они живут на берегу Каменки, и

нам с ними обратно по пути. Конечно, мы их проводили и были ими приглашены в гости. Так я познакомился со своей будущей женой Валюсей. Она работала как техник-наноситель при аэродроме, обеспечивая сведениями о погоде вылеты, узнал, что у нее муж на фронте, и есть сын, который в Красноярске у родителей мужа, а тут она живет у тети Дуси, и когда мы с Егоровым пришли, нам сразу нашлась работа: я исправил электроутюг, наладил гитару, починил примус и поэтому очень понравился тете Дусе. Потом нам дали билеты в театр, и мы ходили с ними в "Красный Факел" на спектакль "Накануне", в следующий раз пригласили в наш гарнизонный Дом культуры, где выступали Кадочников, Черкасов, Боголюбов. К нам в клуб проходили и другие девушки, но их задерживали в проходной и заставляли выполнять разные работы по уборке, а с моим пропуском не задерживали, и я с Валюсей ходил не один раз. Однажды я заехал за ней на мотоцикле, но она, увидев меня, сбежала и попросила, чтобы больше на мотоцикле я за ней не приезжал. Сестричку ее звали Тонечка (это, кажется, двоюродная или троюродная сестра, потом жила в Колывани).

Осенью 1942 года мы полком ездили сначала на пароходе, а потом ходили пешком под Колывань, не помню - в совхоз или колхоз, помогать убирать урожай, на несколько дней. Работали с утра до вечера, а ночевали все на сеновале во дворе. Там были почти все женщины, мужики-то были все на фронте, а наши курсанты наскучались без женщин, и была кругом сплошная любовь... Кормили нас хорошо, были и свинина, и баранина, так нам не хватавшие в нашем рационе в части. По возвращении в часть мы стали заготавливать квашеную капусту. Были в земле большие бетонные резервуары и машина для резки капусты. В эти резервуары по лесенке спускались бойцы в резиновых сапогах и утаптывали там нарезанную капусту с морковкой, и, надо признаться, капуста получалась отменная.

Весной 1943 года мне вдруг поручили 60 девушек из соседнего женского автополка. Приводил их ко мне их старшина, и я стал с ними заниматься по устройству автомобиля и правилам уличного движения, и, надо отдать им должное, они были хорошо дисциплинированы, все с образованием не ниже 7 классов, очень быстро и хорошо все усваивали и на практических занятиях около машин всем интересовались. Инструкторы по вождению тоже о них хорошо отзывались, и я, конечно, очень хотел, чтобы из них получились хорошие водители, и они ко мне относились уважительно, всегда делились своими радостями и бедами, приносили мне махорочки, они ее получали, а курящих среди них я никого не видел.

Я с другими преподавателями устраивал, так мы называли, бомбежки. В разных подразделениях собирали даже по 2 взвода в один класс и вдвоем пли вчетвером задавали разные вопросы и сейчас же застявляли отвечать, а 1ак как вопросы были разнообразные и за ответы ставили оценки, все относились к ним очень внимательно и, если кто-то неправильно отвечал, другой должен был его поправить; это вызывало определенный интерес, и лучше усваивался материал. Вероятно, поэтому при сдаче экзаменов у нас почти не было оставшихся на второй срок обучения.

Весь наш сержантский состав неоднократно подавал рапорты с просьбой отправить на фронт, и поэтому как-то комиссар полка собрал всех младших командиров и вправил нам мозги, сказав, что это зависит не от командования части, а от вышестоящего командования. Будет такой приказ - и всех отправят, а пока мы должны еще лучше готовить водителей, в которых очень нуждается фронт. Весной 1943 года был получен приказ расформировать наш полк и весь состав отправить в г.Богородск, сначала в Гороховские лагеря, а затем в 6 учебный автополк. Ну, наши младшие командиры, опять подали рапорт об отправке на фронт, и тогда комполка построил всех и предупредил - никаких рапортов, а, если кто-нибудь еще подаст подобный рапорт, будет передан в трибунал и может быть расстрелян, как за отказ от выполнения приказа командования во время войны. Перед отправкой я попрощался со своей Валюсей, обещавшей поддерживать переписку со мной, где бы я ни был.

Шестой учебный автополк

Полк, в который мы прибыли, был очень большой, более 6 тысяч человек, и техника новая: "Студебекеры", "Джей-Си Бедфорда", "Шевролеты", "Виллисы", "Форды" - такие машины, которые мы не только не знали, но и не видели. Нас, правда, снабдили учебными пособиями и целую неделю занимались с нами, обучая новой технике. Тут я встретился со своим школьным товарищем Колей Захаровым. Он командовал комендантским взводом в звании старшины. Потом нас разбили на подразделения, и мы начали занятия с совсем молодыми бойцами, прибывшими к нам. Не обошлось и без разных приключений. Они прибывали к нам с большими "сидорами", так назывались мешки с продуктами, но жратвы всегда не хватало, и был случай, когда один другому откусил нос, и его пришлось везти в санчасть и пришивать нос. В другой раз старшина роты взял новых бойцов наводить порядок в каптерке. Один из них нашел запал для гранаты, ничего не сказав старшине, а утром перед подъемом был взрыв и страшный крик. Оказалось потом, что он из этой трубочки решил сделать мундштук, а трубочка взорвалась, поранив ему руки и живот. После этого на утренней поверке комроты сказал, что если кто-нибудь найдет хотя бы палочку, должен обращаться за разъяснениями к командирам.

Наша рота занимала небольшой двухэтажный домик, там были организованы техклассы со множеством экспонатов и пособий, заниматься было хорошо. Но среди курсантов попадались такие, которые боялись фронта, прикидывались все время непонимающими, и с ними приходилось дополнительно заниматься. Ротный как-то вызвал меня и говорит: "Как же так, ты, такой хороший шофер и преподаватель, и не можешь выучить этого дурака". Я отвечаю: "Очевидно, потому, что, как вы сами заметили, он - дурак", а ротный в ответ: "Он не дурак, он хитрожопый, и ты это учти". И этот "дурак", когда почувствовал, что вождение стало получаться и ему не миновать отправки на фронт, правда, с трудом, но стал обучаться.

В Новосибирске таких курсантов мне не встречалось.

Столовая наша располагалась в большой церкви. Там были столы, скамеек не было, и ели все стоя. Там было страшное количество крыс, и когда мыли полы, они, как дрессированные, стаями переходили на вымытые участки, лазили везде здорово, даже по электропроводке по потолку. Наряд на кухню выделяли человек по 60, в помощь дежурному офицеру одного младшего командира. Повара вольнонаемные, преимущественно женщины. На 6 тысяч нужно было 6 больших котлов, вмазанных в плиты, которые подтапливались дровами, а чтобы перемешать еду в котлах, были большие деревянные мешалки, вроде весла. С таким веслом в сапогах по плитам ходил человек и размешивал готовившиеся супы и каши. Была и механическая картофелечистка, но приходилось вручную вычищать глазки и поврежденные картофелины. Всем этим командовали младшие командиры, а также выдавали из каптерки продукты. И вот как-то раз я захожу с поваром в каптерку, и мы видим, как на бутылке с томатной пастой (а бутылка как из под молока с широким горлышком) сидит громадная крыса, опускает хвост в бутылку, потом облизывает и снова опускает в бутылку, и нисколько нас не боится, и съела уже больше полбутылки. Мясные продукты, правда, хранили в железных ящиках. Дежурный офицер только присутствовал и с врачом проверял на вкус обед и все питание, а сержанты и всем командовали, и были на раздаче, иной раз совсем не приходилось соснуть. Как-то после такого дежурства я построил наряд, выделил старшего и отправил, а сам иду и прямо на ходу засыпаю. Навстречу старшина ведет строй сержантов, увидел меня и сказал, что нужно срочно идти на политинформацию к комиссару полка майору Ушиканову. Это был очень строгий человек, но весьма образованный, на его занятия всегда ходили с удовольствием, он очень интересно все рассказывал о положении на фронтах, о всей стране, но был беспощаден, если при обходе подразделений части замечал какой-нибудь непорядок, например, лежащую под нарами метлу или лопату, сейчас же наказывал дежурного; его все и уважали, и боялись. По прибытии на занятия старшина ему докладывал о прибывших и отсутствующих. Я пришел, спросил разрешения присутствовать, он кивнул головой, и я сел на свободное место около печки и мгновенно уснул. Только услышал команду: "Встать! Можно покурить". Вышли во двор, покурили - и на занятия, а мне опять досталось место около печки, я только сел - и снова уснул и слышу команду: "Всем встать. Идти на построение. Сержанту Петрову остаться!" Когда все вышли, он говорит мне: "Объявляю вам 2 наряда вне очереди за сон на моих занятиях. Доложите комроты". Я стал оправдываться, что я с суточного дежурства и сутки совсем не спал, а он говорит: "Если бы я отпустил Вас к девочкам, Вы бы не уснули". Вот так я за всю службу в армейских условиях заработал первое и последнее взыскание. Я, конечно, ротному доложил, он обещал поставить оба наряда подряд, но мои курсанты меня подначили: "Товарищ сержант, что-то Вы часто стали дежурить!", и все рассмеялись.

В этом полку был драмколлектив, и меня пригласили в нем участвовать. Им руководил сержант, талантливый был малый, киноактер. Он

женился на дочке командира нашего полка, очень славной блондинке, тоже игравшей в нашем драмкружке.

По фронтовым дорогам: Румыния, Венгрия, Австрия, Чехословакия

В конце концов, после третьего выпуска, курсантов стали отправлять на фронт. За это время к нам приехал оперуполномоченный, которым оказался, теперь уже майор, новосибирский начальник оперчасти, у которого был мотоцикл. Увидев меня, он очень обрадовался, пригласил к себе пить чай и предложил помощь в случае необходимости. Я ему объяснил, что подавал рапорт об отправке на фронт, но мне отказали. Тогда он сказал, чтобы я встал в строй, когда будет построение для отправки на фронт, а он прикажет комбату, чтобы меня, если хочу, отправили. Так и сделали, и я со своими курсантами поехал в Москву. Разместили нас в Тушине, на улице, где сейчас Институт им. Курчатова, а тогда там было танковое управление. Нас всех построили, когда приехали, как их тогда называли, покупатели. Они ходили вдоль строя, всех опрашивали, а там было много молодых водителей из второго учебного автополка с практикой вождения от 3 до 5 часов, т.е. для фронта они совсем не подходили, их надо было еще учить и учить, они были совсем без практики, хотя теоретически вполне грамотны. Покупателем был командир Овченков в звании майора и помпотех, старший лейтенант, фамилию не помню, они набирали водителей во вновь формирующийся 284 отдельный батальон спецназначения. Дошла очередь до меня: "А ты, сержант, что тут стоишь, может, ты шофер?". Отвечаю: "Да, первого класса". "Виллис" знаешь?". - "Знаю, однако никогда на нем не ездил, но думаю, что поеду." - "Ты откуда?" - отвечаю: " Из Москвы". После этого они набрали еще человек 30. Привели они меня к "Виллису" и сказали ознакомиться с ним, пока они будут оформлять документы. Я стал заводить, а он не заводится; осмотрел, а у него совсем болтается карбюратор. Нашел ключи, в нем полно было любых инструментов и ящичек с запчастями первой необходимости, и инструкция на английском языке, хорошо, с русским переводом. Такой комплектации можно только позавидовать. Когда они вышли, машина была готова, я ее даже обтер, и мы сразу поехали. Помпотех спросил, как же я его завел, и я объяснил, что был отвернут карбюратор. Мы приехали в подразделение, в бараки, на Лесной улице. В бараках был наш штаб. Комбат дал команду, чтобы меня одели и обули во все новое обмундирование, выдали наган и все, что положено бойцу.

Тут уже была полуторка «ГАЗ-АА» и санитарная машина на базе «ГАЗ-АА», появился и врач, лейтенант, по имени Иван, фамилию я не помню, так началось формирование. Стали прибывать водители и сержантский состав. Среди сержантов из госпиталя прибыл сержант Кузнецов, я очень испугался, когда увидел его спящим с открытыми глазами, я подумал, что ему плохо и хотел идти за врачом, а он сильно храпел и проснулся. Оказывается, это у него с детства. Батальон сформировали в 3

роты, каждая рота по 3 взвода, во взводе 3 отделения; появились командиры рот и взводов. В каждом взводе была должность техника, он же был и помкомвзвода. К этому времени мы получили еще 3 мотоцикла "Харлей Дтидсон" с колясками, для каждой роты по мотоциклу. Комбат говорит мне: 'Завтра мы с тобой поедем в город в Сандуновскую баню". Приехали, разделись, попарились, помылись, и он обращается ко мне: "Пойди, принеси но кружечке пива", кружечка стоила 75 рублей, а у меня было всего 150, и я их истратил на это пиво, а майор рассказывает, что до меня у него был шофер, который всегда его обеспечивал и выпивкой, и закуской, и его не интересует, где и как тот все это доставал, и я должен быть не хуже того шофера. Потом спрашивает: "Где ты живешь? Поедем к тебе", ну, я и привез ею к нам. Мамочка моя была очень рада, Таня, Борина жена, в то время жила с Инночкой у своих родителей в Одинцове. Ему все у нас очень понравилось, а мне тем более, я мамочку не видел с 1942 года. Она за это время стала работать в аптеке кассиршей, а Боря сначала работал при Горвоенкомате, потом стал возить какое-то начальство из Комитета Обороны, но из-за девушек проштрафился, и его отправили на фронт, где он и пропал без вести. Сколько после войны я ни писал, пытаясь узнать об его исчезновении, мне все время отвечали, что о его нахождении ничего не известно. На Ваню пришла похоронка, в которой сообщалось, что он был командиром пулеметной роты и погиб, похоронен под г.Ровно. Так я остался без отца и братьев, один с мамочкой, которая, будучи членом Осавиахима, во время войны получила значок отличного стрелка, а ей уже было около 60 лет.

Батальон продолжали формировать, стали выставлять караулы, а комбат все больше фокусничать. Например, идет утром в подразделение, часовой знает его и не задерживает, а он приходит, строит батальон и говорит: "Гак к нам любой диверсант может пройти, пропускают без опроса и вызова начальника караула"; на следующий день часовой его не пропускает, он опять строит батальон и теперь говорит: "Какой же это часовой, который не знает своего командира части!". Как-то раз майор, т.е. комбат, с помпотехом приказали отвезти их на Малую Бронную. Привез, они меня отпустили на 2 часа, и я поехал домой. Вернулся через 2 часа, а их все нет, я ждал долго, наконец, выходят оба пьяные и говорят, чтобы я вез их к себе домой. Ну, я привез, а он просит, чтобы я достал еще пол-литра, а у меня ни пол-литра, ни денег на покупку нет. Мама угостила их чаем, а я сдуру рассказал, что был судим и отбывал срок, он и взъелся. Потребовал ключи от машины, сказал, что поведет ее сам. Я, конечно, за руль его не пустил, и он сказал, что отдаст меня под трибунал за невыполнение приказа, а когда я их привез, вызвал караул, и меня посадили на гауптвахту. На вторые сутки ко мне на губу пришел наш парторг, старший лейтенант Аристов, и стал спрашивать, за что майор меня посадил. Я все ему рассказал, и тут же ко мне пришел наш оперуполномоченный, тоже стал меня обо всем расспрашивать и сказал, чтобы я принес все свои документы. Меня выпустили, я съездил домой, привез все документы: об освобождении, об участии в Бессарабской кампании, в Финской войне, справки с мест работы в Калинине. Этот

оперуполномоченный был не то узбек, не то таджик. Познакомившись со всеми документами, сказал, чтобы меня выпустили с гауптвахты, и тут появились наш комиссар батальона, майор Ефремов и старший лейтенант Струлев, командир первой роты, и выпросили меня на должность техника первого взвода, нужно было уже ехать получать "Студебекеры" на завод ЗИЛ, где их собирали, а водителей, умеющих ездить на них, не было. До тех пор, пока не получили первые 10 машин, так никто из водителей на них и не ездил, а они с очень сильными тормозами, и пока мы доехали до Тушина, три машины разбили, хорошо, что не особенно сильно. На следующий день совместными усилиями все исправили. Так, наученные горьким опытом, поехали за следующей партией, получили и прибыли без поломок. С завода ЗИЛ мы получали "Студебекеры" с бортовыми кузовами, сделанными у нас, без всякого дополнительного оборудования. Позже я получал машины, идущие к нам через Иран. Эти машины были замечательные, кузова заделаны железом и из очень хорошего дерева, с полным оборудованием и полностью со всеми тремя ведущими мостами и лебедками, и мне во взвод достались пятнадцать машин. За время формирования снабдили все машины шанцевым инструментом, и я организовал размещение шанцевого инструмента на бортах кузовов, чему последовали и другие взвода. В то же время я на мотоцикле обслуживал всех командиров в нужных поездках по городу, обучал вождению тех водителей, у которых почти не было практики, и осваивал эти замечательные "Студебекеры". У нас уже появилась и санчасть с хорошей сестричкой Машей, и рота Р.Т.О., и цистерна бензозаправка.

В роту прибыли помпотех, лейтенант Литош, и комвзвода лейтенант Митюшкин. Это были танкисты, их направили к нам после госпиталя. Они были ранены, и у обоих раны еще плохо зажили. Литош в левую руку, так и не зажившую до конца войны, а Митюшкин в правую, она у него совсем почти не сгибалась. Он стал моим комвзвода, а когда ротный стал помкомбата по строевой части, Митюшкин стал нашим комроты. Это были очень хорошие командиры, они ведь уже побывали в боях и знали что к чему, не то что те воображалы, с которыми начиналось формирование. Два раза мы ездили в лес, рубили деревья и продавали их в ближайших деревнях, а деньги передавали начальству, но все такие дела сближали бойцов. У меня во взводе было три москвича, я даже сумел получить для них увольнение повидаться с родными. Один из них, Володя Баженов, стал комиссаром роты. У него был очень приятный голос, и он хорошо пел.

Когда все было готово, нам дали задание привезти танковые тралы из местечка Березанка, это за Калининым, недалеко от станции Бологое. "Студебекер" был рассчитан на полтонны, но он впоследствии всегда работал с большой перегрузкой. Трал представлял собой вал, на котором укреплялись большие звездочки. Эти тралы крепились к танкам в передней части и, когда звездочки натыкались на мину, она взрывалась, не причиняя вреда самому танку. Тралы были очень тяжелые, и на автомашину грузили по полкомплекта. У нас был водитель, который плохо видел, я удивлялся, как он прошел медкомиссию, но зато он был очень хозяйственный и

исполнительный. Случилось так, что он наехал на какое-то препятствие, и на одном заднем мосту сорвало заклепки на чулке, и колеса стали выходить, сдвинулись с положенного места, поэтому его груз перегрузили на другие машины. Меня оставили ремонтировать его машину и сказали ехать в расположение части, если не удастся догнать. Так мы доехали до небольшого населенного пункта, спасибо, там была кузница, и стали заниматься ремонтом, все разобрали, но такие заклепки сделать было нельзя, и я додумался снять с каждого моста по болту. Удалили старые заклепки и поставили чулок моста на эти болты, все остальное поставили на место. Нашли НЗ, немного отдохнули. Денег у нас не было, даже купить что-нибудь поесть, мы поехали, а по дороге пассажиров сколько угодно, так как транспорта по дорогам в то время двигалось мало, и мы стали подвозить по пути людей, и нам подбрасывали и деньги, и кое-что покушать. Шофер сидел с пассажирами и собирал, что давали, так у нас появились деньги и еда. Все пассажиры знали, сколько с них брали гражданские водители, и платили, а мы ничего об этом не знали, но раз давали, он и брал, и все нас благодарили и предупреждали, где КП и, не доезжая этих пунктов, останавливали и сами выходили, поэтому до Москвы нас никто не задерживал. Но у самой Москвы на КП нас задержали, а у нас, кроме путевого листа и водительских удостоверений, ничего не было; нас сопроводили в комендатуру, где, кроме удостоверений, отобрали карабины, и у меня был отличный нож, который я сделал, когда мы были в г.Дзержинске на танковом ремонтном заводе, я ею отковал и сделал наборную ручку, хорошо отполировал и сшил ножны, он выглядел как настоящий финский нож, за который мне давали по тем временам большие деньги - 1000 рублей; сняли ремни и отправили на гауптвахту. На следующий день меня вызвали к коменданту в звании майора. Я ему доложил все, как есть, и попросил позвонить в часть, чтобы за нами приехали, а он сказал, что никуда звонить не будет, кому надо - сами нас разыщут, и снова нас отправили на гауптвахту. Вечером во всей комендатуре погас свет, к нам пришел сержант и спрашивает: "Кто может исправить предохранитель, к майору!". Ну, все молчат, тогда я пошел. Майор спрашивает: "Можешь сделать?", я отвечаю: "Попробую, только вы сначала позвоните в нашу часть", а он как заорет: "Да я тебя сейчас расстреляю за невыполнение приказа!", а я говорю: "Расстреливайте, если у вас есть такое право", - а он: "Сейчас я тебе покажу, какое у меня есть право", - и отправил обратно на губу. Вскоре снова пришел за мной сержант и отвел к майору. Я сказал: "Звоните при мне, и я тогда пойду исправлять". Он набрал номер и попал на нашего помпотеха, я ему доложил обо всем, и он обещал прислать за нами ротного, а я с сержантом пошел со свечами к распределительному щиту. По инструкции этот шкаф можно вскрывать только в присутствии не менее чем двух человек. Там нашли контрольную лампу, и я увидел, что оба предохранителя сгорели, а у нас нет даже резиновых перчаток. Пришлось идти к машине, у нас была камера, которую я разрезал и, используя ее, начал ремонтировать вставки, но проволока была миллиметра три толщиной, первую вставку поставил, а когда ставил вторую, свет вспыхнул, и сразу

обе вставки опять сгорели, возможно, где-то было короткое замыкание, а возможно, просто большая нагрузка, здание было очень большое. Хорошо, нашли еще проволоку, я решил попробовать в две нитки, поставил, и свет появился. Я сказал сержанту, чтобы он обошел все помещение и, где можно, выключил свет. Нас с гауптвахты выпустили, а утром за нами на мотоцикле приехал мой комвзвода с документами. Комендант все нам вернул, кроме моего ножа, и сказал, что нож мне не положен, а если и положен, то специального образца, и еще поинтересовался, почему у меня три водительских удостоверения. А у меня первое - удостоверение водителя первого класса, второе на мотоцикл, а третье преподавателя. Я ему все объяснил, а он говорит: "Молодец, что не побоялся расстрела!"

Тралы были доставлены в танковую часть, все были в сборе. Вскоре нас погрузили, и мы поехали в Молдавию под Яссы. Когда мы туда прибыли, уже начали созревать фрукты, было тепло. Мы расположились, не помню как назывался этот населенный пункт, все были рады, что можно уже спать прямо в кузове, а не в кабине, натаскали в кузова соломы, а в ней оказалось такое количество блох, что не только спать, а даже сидеть было невозможно. Блохи залезали везде, страшно кусались, а у большинства водителей были ботинки и обмотки, и приходилось их разматывать, чтобы достать этих паразитов, а солому пришлось сжечь.

Так как наш батальон предназначен был возить горючее, т.е. бензин и солярку, и у машин выхлопная труба должна быть под передним крылом, чтобы в случае утечки топлива от выхлопа не возникло загорание, нам приказали переделать, т.е. перепаять глушители и трубы под подложку и крыло, поэтому пришлось снимать их и перегибать трубы. Раздобыли переносное горно, а топливом были только вышелушенные початки кукурузы. Это была сложная работа. Кроме того, нужно было продолжать обучать водителей, учить ездить, так как они еще не совсем освоились с этими замечательными машинами, да еще дали несколько контейнеров, которые нужно было укрепить на бортовые машины емкостью по полторы тысячи литров. Их ставили по 2 штуки на машину, так как мы перекачивали горючее из железнодорожных цистерн, а часть получали в бочках емкостью по 200 литров.

Очень хочется рассказать об одном человеке. Был у нас в роте отличный старшина. Соберет нас, младших командиров, всех опросит, что нужно для водителей, все запишет и сделает. Организовал баню, дополнительное питание. Он сделал помощником того водителя, с которым я был в Березанке, и, если колонна готовилась в рейс, этот бывший водитель с ведерком ходил по колонне и всех снабжал хлебом с кусочком сала, так что, если мы где и задерживались, у нас всегда было, что перекусить. Он хорошо умел налаживать отношения с мирным населением, очень быстро устанавливал контакты на румынском, венгерском и немецком языках. Он ходил с записной книжечкой, все записывал и быстро обо всем договаривался. Соберет женщин, они нам постирают, почистят картошку, он их по-своему благодарил, сумел даже для них организовать киносеанс, это уже в Австрии.

У нас все было готово, машины загружены бензином и соляркой, ждали приказ о начале наступления, так как мы должны были двигаться за нашей армией. Мы доехали до места, где должны были ждать приказ. Там к нам подъехали бензозаправщики на нескольких машинах-цистернах, и была команда слить им топливо из наших цистерн. Когда все было организовано, меня вдруг окликнули и бросились обнимать. Это были мои ученики, самый первый выпуск 1942 года, 15 человек. По прибытии в Москву их посадили на санитарные машины, они работали при госпиталях, перевозя раненых, и сказали, что все время меня вспоминали. Им очень пригодились мои занятия, когда я рассказывал им о Москве, и теперь они были очень рады меня видеть, поэтому, пока сливали топливо, сварили баранину, притащили канистру со спиртом и начали нас угощать. Тут подъехали комроты и мой взводный, их тоже усадили и рассказали, по какому случаю ребята все это устроили. Они сказали, чтобы мы только не переусердствовали, выпили с нами, а мне было велено доложить по окончании всех процедур. Ребята рассказали, что после санитарок их посадили на эти заправщики и отправили в нашу 6 танковую армию, где их закрепили за дивизионами танков, а так как армия двигается быстро, они не успевают с заправкой, и нам придется им помогать. Так и получилось, что мы часть топлива сливали, заправляя прямо танки, и снова ездили к железнодорожным эшелонам, и снова сливали или в танки, или в их заправщики.

Вскоре, не помню точную дату, после сильнейшей артподготовки мы с очень большой скоростью пошли за танками. Кругом все, что могло гореть, горело, а так как стояла сухая погода, была ужасная пыль, так что совершенно было не видно впереди идущие машины, пришлось увеличивать интервалы между машинами. А кругом валялись трупы убитых немцев, и было много наших солдат. Я не помню точно, но продвинулись мы тогда, наверное, километров на 100, и двигались все вперед и вперед по направлению к Бухаресту. Тут нам объявили, что Румыния прекратила сопротивление, и ее воинские части будут вместе с нашими войсками очищать от немцев Румынию. Мы остановились под Бухарестом в местечке Штыфанешти. Здесь нас построили и объявили, что у нас будет новый комбат, майор Романов, а старого комбата сняли за пьянку и издевательства над подчиненными. Не знаю, кто доложил новому комбату обо мне, но он, подъехав ко мне на "Виллисе", приказал сесть к нему за руль, и мы поехали в какую-то усадьбу, где в сарае стояла без колес совсем новая машина "Форд-Седан". Мы его осмотрели, с него был снят распределитель и карбюратор. Нашли слугу хозяина машины. Хозяин сбежал с немцами, а этот слуга показал нам, где спрятаны колеса, но об остальном он не знал, однако рассказал, что можно приобрести в ремонтной мастерской. Комбат оставил мне 2 бочки бензина, приказал все оборудовать и догнать, а часть пошла дальше. Хорошо, что этот слуга прилично говорил по-русски, иначе мне была бы полная труба. Я по-румынски не знал ни слова, и денег у меня не было, а нужны были леи. Я с этим слугой за 50 литров бензина в мастерской все достал, а инструмент в "Форде" был, и я на следующий день уже был готов ехать. И, опять же, за

бензин мне дали несколько монет. Я совершенно не знал, что сколько стоит, а там были монеты по 50 и 100 лей и еще какая-то мелочь. У меня на эту машину не было никаких документов, а за нами уже шли подразделения, называемые трофейщиками. Они, если кого увидят на машине или мотоцикле, а документы на них не оформлены, то их отбирали.

Когда я выехал из Бухареста на трассу, меня остановила хорошенькая блондиночка в форме лейтенанта и попросила, если я еду в сторону фронта, ее подвезти. Я сказал, что это не положено, а она рассмеялась и предъявила мне документ, удостоверяющий, что она следователь военного трибунала. Я ее посадил, и, когда меня на КП остановили, она предъявила свой документ, ей козырнули, и дальше мы ехали без приключений. В небольшом селении остановились что-нибудь купить покушать, и тут женщина-румынка несет целую корзину прекрасных груш бера, а я не знал, сколько ей за них платить, дал 50 лей, и она отдала все груши с корзинкой и, уходя, все время кланялась. Лейтенант купила какие-то булочки, мы выпили в лавочке кофе и поели сосиски, а груши были такие сладкие, что мы смогли съесть только по три штуки. На рассвете мы проснулись с ней в обнимку, и она мне созналась, что я ей очень понравился. Когда доехали до указателя в ту воинскую часть, куда она ехала, мы с ней распрощались, но я так и не помню, как ее звали, помню только, что она из Ленинграда.

Вскоре я добрался до нашей части. Комбат был очень доволен, и на этом "Форде" я возил его два дня, а потом он приказал пересесть на "Виллис", и я его возил еще несколько дней. Он очень был строгий, но справедливый, и я никогда не слышал, чтобы он на кого-то закричал. В моем взводе не было командира, так как мой взводный стал командиром роты, а наш ротный стал замкомбата по строевой службе. Когда мы стояли, нас хорошо кормили, так как старшина организовал хорошую кухню. Был у нас отличный повар, а ребята из рейса привозили то поросеночка, то барашка, и к нам стали приходить кушать все командиры. Этот повар рассказывал, что у него на Украине сожгли жену, двух дочерей и дом, и он очень хочет за это рассчитаться с немцами. Очень жаль, но он во время боев у Секешфехервара попал между двух машин, и его раздавило насмерть, не дожил посчитаться с немцами. Был он также хороший шофер.

Комбат любил быструю езду и все говорил: "Давай, давай!". Как-то мы объезжали места, где должен был сосредоточиться наш батальон, дело было в Карпатах, прошел дождик, и было очень скользко. Нам встретилась какая-то воинская часть и перекрыла дорогу. Я стал притормаживать, и "Виллис", ударившись о бордюр, перевернулся и выкинул нас метров за двадцать от дороги под откос и улетел дальше, а мы только ушиблись, да я разорвал штаны. Вылезли на дорогу, комбат попросил бойцов спуститься к "Виллису" и поставить его на колеса. Я выехал на дорогу, с машиной ничего не случилось, комбат сел, и мы поехали дальше.

Вскоре ребята пригнали брошенный немцами наш «ЗИС-5»-фургон, очень хорошо отремонтированный, и наш старшина обзавелся, что называется, собственной каптеркой и транспортом, а еще шикарной

спецмастерской "Бюссинг-дизель" с замечательным оборудованием: там были токарный, шлифовальный и сверлильный станки с приводом от спецмотора и, кроме того, оборудование для подключения всего этого к сети любого напряжения, в общем, не машина, а мечта! Я еще подумал, вот бы такую машину в любой колхоз или совхоз - прямо клад. И вдруг комбат приказал РТО все оборудование снять, и в этом кузове, переставив его на "Студебекер", сделали штаб из двух комнат, где он поселился вместе с прибывшей к нам врачихой, очень симпатичной женщиной. К нему в это время прибыл старший сержант, новый шофер, а я перешел опять к себе во взвод.

У меня не было командира взвода, а во втором взводе появился младший лейтенант, ленинградец, такой комик, что только завидев его, все начинали смеяться, хотя он еще ничего не сказал, очень остроумный и находчивый, и появился у нас почтальон, он ездил и как курьер на мотоцикле. Как-то раз едем с комбатом, и видим, на боку лежит большой "Бюссинг", а рядом стоит с мотоциклом наш почтальон. Он тут же рассказал нам, что у него плохо держат тормоза, и он ударил этот грузовик в колесо, а тот от удара перевернулся, ну, все тут посмеялись. Комбат остановил два "Студебекера", зацепили тросами этот грузовик и поставили на колеса.

Мы шли за двигавшейся вперед армией, изредка останавливаясь и разных населенных пунктах на 2-3 дня, перевозя горючее и заправляя танки. Нам выдали ручные насосы, но они очень медленно качали, и один водитель придумал привод от заднего колеса, получилось здорово. Так оборудовали две машины, и дело с перекачкой пошло быстрее. Когда разоборудовали "Бюссинг", мне достались тиски и тумба с инструментами. Тиски я установил на заднем борту, так как много было разных работ, особенно много приходилось ремонтировать колеса. В "Студебекере" большое количество колес, 10 баллонов, и в них постоянно попадали то патроны от разного оружия, то подковы, и даже был случай, когда влез снаряд от 20 мм авиапушки, а если хотя бы один баллон спустит, ехать нельзя, так как он трется бортами о соседний и загорается. Мы приспособились снимать диски с подбитых и сгоревших "Студебекеров" и одевать на них резину с немецких брошенных пушек, так что в каждой машине было по три-четыре колеса в запасе. Это нас очень выручало, и мы также научились вулканизировать камеры.

Передвигаясь по дорогам, мы уже знали: если над нами пролетел разведчик, «Хейнкель-111», его называли "рамой", он имел два фюзеляжа, то через 2-3 минуты шли «Фокке-Вульфы» или «Мессершмитты», и нас будут бомбить. Нужно было как можно быстрее рассредоточиться и, если есть близко зелень или какие-нибудь строения, скрыться, но не всегда это удавалось. Один раз они на нас напали на совсем открытой местности и начали бомбить, а со второго захода расстреливать из пулеметов, и у моей машины загорелся борт, а я бегал, разгоняя уцелевшие машины. Но на счастье, пока я бегал, ребята забросали песком мою машину, хорошо еще, что она была загружена соляркой, а, если бы был бензин, едва ли удалось

затушить. Немцы очень охотились за бензовозами, и мы нередко подвергались таким бомбежкам, но пока все шло благополучно.

Мой взвод был дружный, но, тут надо отметить, были и очень интересные водители. Алексеенцев, почтенный водитель, со стажем с 1927 года. Я к его машине даже никогда не подходил. У него всегда было все в порядке, он был большой чистюля, например, все ложку носили за голенищем сапог, а у него была только в котелке, и он не особенно дружил с молодежью. Были два водителя - страшные картежники. Оба белорусы. Панченко -молодой, Пашковский - пожилой, и оба жуликоватые. Водитель, ефрейтор Женихов, его называли стукач, так как, если, с его точки зрения, что-то было не так, он сейчас же докладывал командованию. Очень интересный москвич Кулешов, с железными нервами. Помню, был налет, а он в это время накачивал баллон, все попрятались в укрытие, а он качает, как будто ничего не происходит. Со мной служил очень услужливый, небольшого роста, но очень сильный Газис Рахматулин, специалист резать барашков, и всегда мне говорил, что, если его родственники узнают, что он ест свинину, его проклянут. Когда я садился за руль, он укладывался на сиденье клубочком, отдохнуть.

Нас перебросили в этих горах в небольшой городок Алба-Юлия, в 8 км от городка Дева. Это интересный городок, расположенный вокруг высокой пирамидальной горы, в которой размещалось бензохранилище. Пока мы были в Алба-Юлия, там была мирная жизнь. Я с ротным поехал в городок на мотоцикле, встречать колонну нашего батальона на КП. Узнали, что она прибудет часа через три или четыре, и поехали по городку. Видим: стоит «Т-34», ствол пушки придвинут к двери, а со второго этажа танкист кричит нам: "Здесь только одна девочка, остальные ушли на обед", а нас шесть человек. После такой встречи поехали дальше. Видим скверик, а вокруг него стоят кабинки для девочек, и наших бойцов и командиров полным-полно. Тогда мы поехали по магазинам, накупили печенья, конфет, фруктовой воды, вина, колбасы, только вышли из магазина, и к нам подходят две хорошенькие девочки с повязками на руках. Оказалось, это француженки, и, потолковав с ними, частью на пальцах и с помощью некоторых вспомнившихся мне слов, мы поняли, что их освободили наши из концлагеря, и они хотят кушать. Мы стали их угощать, а они попросили их покатать. Ротный сел на багажник, их посадили в коляску, и мы поехали за город, где в зарослях виноградников очень хорошо провели время. Потом отвезли их в город, встретили приближающуюся колонну наших машин и повели их в наше расположение. На следующий день, так как у меня не было контейнеров, отправили в Деву загружаться топливом. В этом бензохранилище нам стали выдавать топливо в двухсотлитровых бочках, их нужно было по слегам закатывать в кузова. Машину загрузим, отгоним, а другую подгоняем. В это время налетели "Фоккеры" и начали по-страшному бомбить и обстреливать. Румыны все разбежались, и мы все грузили сами в этом аду. Я смотрю - нет Рахматулина, а он отгонял очередную машину под окружавшую хранилище зелень, подбежал к нему, а он спит, уткнувшись в руль, я стал его материть, а он

услышал и говорит: "Тудыть, его мать, этот Гитлер, я седьмые сутки совсем не спал", и побежал, он очень здорово раскатывал бочки по кузовам машин. Тут выдавали на каждую машину запасные пробки к бочкам, прокладки и ключ. Нас это очень удивило, так как мы обыкновенно свои бочки закубаривали деревянными клиньями. Когда бомбежка кончилась, появились румыны, я подписал накладные и поехал в свою часть, а там уже все было готово, началось снова наступление с предварительной артподготовкой.

Мы опять поехали вслед за танками и остановились только в Венгрии в местечке Хатван. Это железнодорожная станция. Мы остановились, батальон сосредоточился у этой станции в форме буквы П. Меня назначили дежурным по части. Дело было к вечеру, и вдруг в наше расположение въехали три "Катюши", это ракетные установки. Расположились в центре нашей стоянки и стали разводить костер. Я подбежал к ним и говорю: "Сейчас же затушите костер, кругом машины с горючим, и, если нас обнаружат фрицы, начнется бомбежка!", а их командир - на меня с автоматом. Я бросился в штаб, рассказал начальнику штаба, в чем дело, он скомандовал комендантскому взводу, и мы побежали к стоянке. Начштаба разбросал костер, а их лейтенант спрашивает: "Как же нам быть? Мы уже сутки не ели". Начштаба указал им на сторожку, она была без дверей и окон, но с печкой, и он посоветовал им занавесить проемы палатками и готовить все, что угодно. После этого инцидента я проверил все посты и пошел немного отдохнуть, так как сказали, что с утра будет артподготовка, и мы должны быть готовы к рейсу. Часов в пять утра я снова пошел проверять посты, и, когда проходил мимо сторожки, меня окликнули ракетчики: "Старшина, зайди, с нами перекуси, чего с нами воевал!". Я зашел, у них на плите целый противень жареной картошки с бараниной, у меня слюньки потекли. Они мне подают кружку и говорят, что в ней неразведенный спирт. Ну, я вижу, стоит белое эмалированное ведро с водой и рядом бидон. Я выдохнул, выпил полкружечки, зачерпнул из ведра и стал запивать, а это тоже оказался спирт. После этого я чуть не загнулся, а они все рассмеялись и дали большой половник воды из бидона и еще скорее картошки с хлебом. Потом они уехали, а я сдал дежурство. Стала появляться наша пехота и другие воинские части.

За нашей стоянкой ребята обнаружили большой винный склад. Там на козлах стояли бочки с разным вином и три большие дубовые емкости, сверху закрытые тесом, и солдаты, а их было очень много (хозяева, как видно, сбежали с немцами), конечно, бочки быстро все опустошили и принялись за эти емкости. Поскольку забраться на них невозможно, стали делать так: выстрелят в чан, подставляют котелок и уходят, а вино все вытекает, и так до самого дна. Наделали дырок и пили, сколько хотели, а остальное вино вытекало прямо на земляной пол. Нашим шоферам пить было нельзя, так как ожидали рейс, но ребята все же несколько бочонков с вином погрузили.

После очень сильной артподготовки началось наступление. Нас разбили на маленькие подразделения, и я со своим взводом двигался в

сторону населенного пункта Каль. Здесь скопилось очень много воинских частей и только одна зенитная установка. Образовалась пробка, но кругом болота, и выбраться из этой пробки было трудно. Нас обнаружили фрицы, налетели "Фоккеры", штук десять, и начали нас бомбить и обстреливать. Конечно, было очень много раненых. Я забежал во двор небольшого домика, а бомба попала в домик и разнесла его в щепки. Я упал и, очевидно, только благодаря этому уцелел, а самолеты повторяют налет за налетом. Один самолет зенитка подбила, но раненых и убитых было много. Тут появился ротный и приказал мне двигаться любыми путями в населенный пункт Вац, так как там стоят танки без горючего. И мы через огороды и тропинки, через болото, окружающее поселок, перебрались при помощи лебедки. Сначала протащили одну машину, потом стали вытягивать другие, и при помощи одного мадьяра, местного жителя, он говорил по-русски (был военнопленным в Империалистическую войну), который показал, как нам добраться до дороги, а до Ваца было километров 30-40, мы к рассвету добрались. Приехав туда, нашли наш заправщик, он как-то добрался раньше нас, и тут подъехал начальник тыла на "Виллисе", генерал-майор Петренко, с адъютантом, и спрашивает: "Кто привел колонну?". Я ему все доложил, он рассказал, где танки, приказал их заправить и приказал адъютанту всех нас наградить; "А старшине - звезду!", т.е. мне. Это была моя первая награда.

Вац очень небольшой и красивый городок. В центре замечательный сквер, и вокруг домов много зелени. Танки мы заправили, а оставшиеся бочки сложили в центре сквера, машины расположились все под зеленью. Тут подошла пехота, и охрану бочек передали им, а к нам стали прибывать машины нашего батальона. Мой взвод разместился в доме напротив сквера у бывшего полковника. Старик тоже был в России и неплохо говорил по-русски. Ребята где-то добыли поросенка, килограммов на 40. Мы все это время почти совсем не ели, и полковник пообещал приготовить нам ужин, если мы зарежем этого поросенка. Но из наших никто не умел резать, наконец, Петрович решился. Положили поросенка во дворе, и Петрович немецкое шило, а оно как нож, воткнул в него, а поросенок вырвался и с ножом начал бегать по двору. Не помню кто, но уложили его из автомата, и выяснилось, что Петрович воткнул нож под правую ногу, а нужно было под левую. Потом опалили паяльной лампой и разделали, начистили картошки, и полковник замечательно нам все приготовил, а из ребрышек пожарил такие сухарики, прямо, по его выражению, к чаю. Вино у нас было, и мы здорово поужинали. Только улеглись и стали засыпать, как слышим: над нами летит разведчик. Не знаю, как он увидел, но сбросил бомбу прямо в бочки, что были сложены в центре сквера. Тут и началось... Все горит, ему все стало видно, и он начал бомбить кругом. Часть машин, которые удалось завести, стали загонять в переулки, а некоторые пришлось толкать буксиром, так как осколками у одной пробило кабину и щиток приборов, у другой коробку передач, а на моей машине срезало половину тисков, которые были привернуты к заднему борту, другие машины тоже пострадали, и мы два дня и две ночи ремонтировались.

Часть машин уже направилась в Будапешт, там тоже требовалось горючее. В Пеште я сначала разыскал свои три машины. Проезжая по улицам города, видел на крыше дома подбитый самолет. Мне очень захотелось в туалет, и я остановился около одного совершенно разрушенного дома, оправился, и вдруг увидел на стене надпись, сделанную кровью "Здесь ничего не трогать. Здесь мне спасли жизнь", и тут же в этих развалинах появилась мадьярка и стала меня приветствовать, а я готов был сквозь землю провалиться. Двигаясь по городу, видел, как мадьяры отрезали от убитых лошадей куски конины для еды. В Будапеште шли тяжелые бои, и они были блокированы, там не было питания у населения, и видел наши пехотные кухни и к ним огромные очереди из жителей, их подкармливало наше командование. Я нашел Женихова. Он расположился в шикарной квартире на втором этаже. Зашел, а Рахматулин спит на шикарной кровати под шелковым одеялом одетый и в сапогах, а две мадьярки, очевидно, хозяйка с дочкой, стягивают с него эти сапоги, а он так устал, что даже не проснулся. Потом мы ездили через Дунай в Буду. Это аристократическая часть Будапешта. Там только отдельные коттеджи с очень хорошими гаражами и хозяйственными постройками, и ни одного человека. Все хозяева сбежали с немцами. Мы отправили стоявшие здесь танки и поехали снова в Пешт, где весь наш батальон расположился во дворе в казармах военного училища, огороженного хорошими кирпичными стенами, в которых были большие пробоины от снарядов. Вообще, и за городом и в самом городе шли очень тяжелые бои. Припарковав машины в форме буквы П, собрались ужинать. В это время через пролом пробежал мальчуган лет двенадцати и прямо в центре бросил противотанковую гранату, к счастью ничего и никого не задело. Мальчика поймали, но мы никак не могли понять, как он сам уцелел, и повели его в дом за забором, в котором расположился наш оперуполномоченный с комиссаром. Он оказался сыном хозяев этого дома, что было дальше - я не помню.

Весь наш батальон отправили вывозить раненых в тыл, их было очень много, а многие из наших водителей были не спавши. Погрузили раненых, их нужно было везти очень аккуратно и приходилось часто останавливаться, да и водители засыпали на ходу. Я почему-то не помню, в каком месте мы их разгрузили, но потом нас, дав нам отдохнуть до утра, отправили перевозить другой большой госпиталь, ближе к фронту. Мы погрузили все имущество госпиталя и вытянулись в колонну. В это время у Пашковского разболелся зуб, и он попросил Панченко его вытащить, уселся на пенек, а Панченко большими автопасатижами залез ему в рот и вытащил больной зуб. Все это видел проходивший мимо начальник госпиталя, подполковник медицинской службы. Он сказал, что видел много операций, сам хирург, но такую операцию видел впервые, и скомандовал Пашковскому немедленно идти к старшей сестре, чтобы она хотя бы йодом помазала ранку.

Госпиталь мы разгрузили в Братиславе, и нас опять отправили в Румынию за горючим, а ездили через Арад-Мару в Сибиу, заправились из железнодорожных цистерн и поехали к фронту. В это время нас передали в

распоряжение 3-го Украинского фронта, но не надолго, мы воевали в составе 2-го Украинского. Помогли им с горючим, и нас снова вернули в нашу Армию. Потом нас опять послали в Румынию за боеприпасами, только мой взвод.

За это время в батальон привезли несколько машин парашютного шелка в рулонах. В рулоне было 100-150 метров, шириной, наверное, 2-2.50, а у нас не было обтирочного материала, и каждый запасся по 2-3 рулона и стали надраивать свои машины, а когда было разрешено посылать посылки, каждый мог отправить домой этот шелк, что я тоже и сделал, послав метров 50. Он такой тонкий и крепкий, что из него можно шить великолепные рубашки и блузки и, когда я вернулся домой, мы так и делали.

Не помню, где мы загружались боеприпасами, только помню очень хорошо, что на Дебрецен была очень красивая дорога, асфальтовая, обсаженная с обоих сторон яблонями и грушевыми деревьями. Доехали до сторожки, в которой обнаружили хорошее моторное масло, и каждый сразу заполнил канистры. К этому времени уже каждый шофер обзавелся канистрой, так как нужно было иметь в запасе воду и масло, и под вино. Пока с этим возились, видим: Женихов идет с хворостиной в руках и гонит перед собой целую стаю гусей. Когда подогнал поближе, гуси испугались и стали разлетаться в разные стороны, ну, ребята начали по ним стрелять из автоматов и подбили штук 5-6. Но одного гуся Женихов поймал, нашел корзинку и поместил его в кабину. Гусь так привык ездить, что на стоянках выходил из машины сам, а как только машину заводят, он сам лезет в кабину в свою корзинку. Он приехал с нами в Манчьжурию, и его съели только на Октябрьские праздники. Он был очень ласковой птицей, его все любили и подкармливали.

После этого приключения мы поехали дальше, загрузились ящиками с патронами, ручными гранатами, запалами и поехали обратно, и остановились в одном небольшом поселке, где когда-то стояли несколько дней. Домик и все постройки были без стекол, и ребята привезли ящик стекла хозяину, он был очень доволен, угощал нас вином. А в этот раз, увидев меня, сказал, что у него на праздничный день хранится очень хорошее вино и поэтому, за наше хорошее к нему отношение, откопал очень старый бочонок с замечательным вином и угостил нас. Потом мы остановились ночевать снова в том Хатване, где были винные склады. Пока готовили ужин, ребята позвали меня в эти склады. Они обнаружили в проломе за кирпичной стеной темные бутылки. Пролом был сделан под надписью, высеченной на стене: 1802 г. и дальше по стене 1808 и так дальше до 1850 года. Ребята стали ломать стенку, а там видимо-невидимо этих бутылок с пробками и свинцовыми колпачками сверху, залитыми варом и засыпанными золой. Решили попробовать. Вино было совершенно прозрачное, совсем без осадка. Быстро сообразили: разгрузили одну машину по другим и нагрузили целый "Студебекер" этими бутылками, а, кроме того, каждый запасся отдельно. А вино оказалось коварным: если выпить одну бутылку на двоих, голова совершенно светлая, а ноги не идут. Вот тогда я понял, что значит, вино

ударяет в ноги. Из-за этого совсем не пришлось спать, все время ходил, проверял часовых, все же мы были на чужой территории, но все водители пели себя хорошо. Ужин был хороший, отдохнули и на рассвете тронулись в путь. У меня оставалось еще 5 часов в запасе до назначенного срока. По приезде в часть машины пошли на разгрузку, а я на машине с вином - в расположение части. Ротный, как увидел, сразу опробовал. Тут приехал комбат и приказал весь "Студебекер" отправить в штаб Армии, и сам с ротным поехал сопровождать.

Я остался готовить посылки к отправке, нужно было обследовать все содержимое посылок. И тут выяснилось, что Панченко отправляет все посылки с хозяйственным мылом. Комиссар приказал мыло разрезать, и в нем обнаружили разные золотые вещи. Панченко отправили к оперуполномоченному. Он сказал, что выиграл в карты, часть выменял у населения на хлеб, часть купил за деньги, их у него, выигранных в карты, тоже было много. Его предупредили и посадили на губу до первого рейса. Он мне божился, что у него дома фрицы все разорили, и он очень хотел помочь семье. У него была жена, дочка и родители, родом он был из Белоруссии.

После боев под Будапештом нам дали несколько дней отдыха, мы стояли в местечке Вацратот, приводили в порядок технику, мылись в бане, оборудованной из нескольких бочек с горячей водой и палатки. А наш замечательный старшина собрал младших командиров в одном доме на совещание, поставив на стол таз с вином, кружки и закуску, а мы предварительно опросили всех, выяснили, кому и что нужно из белья, обуви, боеприпасов и т.д. Но к этому времени ребята уже все обзавелись и автоматами и пистолетами, и я, кстати, тоже нашел в кювете пистолет "ТТ", его бросили, и он заклинил. Я его исправил, пострелял в консервные банки, он очень точно бил, сдал свой наган, и мне записали "ТТ" в мою красноармейскую книжку. Он был еще удобен тем, что патроны к нему были такие же, что и к нашим автоматам.

После этого отдыха нас отправили к озеру Балатон, сначала в населенный пункт Шахи, а затем в Секешфехервар. Там шли сильные бои, и мы попали с гружеными машинами в довольно сложную обстановку. В открытом поле стояли стога сена, за которыми мы укрывались, а по нам все время вели обстрел из орудий и пулеметов. За каждым стогом могли укрыться только 1 или 2 машины, но снаряды рвались как-то между стогами, и просто удивительно, как никого из нас не задело. Ко мне в машину прибежала наша медсестра Машенька. "Ты жив?"- спрашивает,- "Ну и хорошо! У тебя есть что-нибудь выпить, а то мне очень страшно". У меня были яички от куропаток, сало. Я налил в котелок вина, в крышке поджарил яичницу на сухом спирте, и мы с ней выпили и хорошо перекусили. Это было днем, а к вечеру обстрел прекратился, наши войска подавили стрелявшие по нам огневые точки, и шли дальше. Нам дали команду двигаться за ними.

После этой операции нас направили в Австрию. Мы остановились в очень интересном месте. Это был какой-то замок, в пять этажей, обнесенный большим водным каналом, с двумя подъемными мостами, а в канале было

много рыбы. Ну, наши начали глушить рыбу ручными гранатами. Во дворе замка мы все и разместились. Там в галереях были замечательные коллекции и картины, сервизы из очень красивого фарфора и хрусталя, шкафы со столовым серебром, разное древнее оружие. Хозяева все сбежали с немцами. Пока мы размещались, наш замечательный старшина собрал целый двор австриячек. Они чистили картошку и стирали белье, просто удивительно, как он с ними договаривался. К вечеру на другой день к нам приехала кинопередвижка, и их пригласили в кино, так австриячки в него все просто влюбились. Он, правда, был очень симпатичный и умел со всеми ладить.

После небольшого отдыха мой взвод направили в Вену. Поездили по Вене, и нас отправили на трофейный склад недалеко от Вены, забрать там контейнеры для топлива. Приехав на склад, мы там никого из начальства не нашли и самостоятельно стали загружать контейнеры. Это были большие емкости, из которых поливали водой улицы. Мы загрузили ими все машины и прихватили с собой железные прутья для крепления этих бочек на машины и уже собрались выезжать, но тут появился старшина с целым взводом трофейщиков и сказал, что для того, чтобы взять эти бочки, нужно разрешение из штаба Армии. Я сказал, что сообщу своему командованию, и ему пришлют такое разрешение, а сейчас ведь мы делаем одно дело, нам нужны бочки для горючего, которое мы перевозим для наших танков. В общем, разговорились, он оказался тоже москвич. Я пообещал ему рулон парашютного шелка и канистру вина, так мы и порешили, выпили по кружечке вина, и я оставил ему канистру с вином. Он и вся его команда остались очень довольны тем, как разрешилась ситуация, и он мне говорит: "Раз так, пойдем, я дам тебе мотоцикл". Пошли в склад, а там на втором этаже стоит, наверное, не одна сотня мотоциклов. Он мне говорит: "Выбирай", - я показываю на понравившийся мне мотоцикл, а он говорит, что его брать нельзя, так как он сам на нем ездит. Я ему: "Но мне надо на ходу, возиться некогда", - "Ладно, забирай!". Это был чудесный спортивного типа " НСУ", четырехтактный с верхними клапанами и на 500 кубиков. Я его тут же заправил, пробег у него был всего 90 км, и мы поехали впереди колонны на мотоцикле. Приехали в подразделение и попали прямо на комбата. Он как увидел, сразу говорит: "Дай, покатаюсь?" Я доложил, что на эти контейнеры нужно разрешение, и он обещал оформить и переслать документы. На следующий день он подъехал на "Виллисе" и говорит: "Не обижайся, я мотоцикл отдал в РТО, они его упакуют и отошлют мне домой, а тебе я подарю хорошее ружье". Так я больше не видел ни мотоцикла, ни ружья. Ну, я подумал - не дорого взято, не больно жаль. Мы набрали австрийцев, и они начали устанавливать контейнеры на наши машины. Но мой взвод опять оставили без контейнеров, в резерв, чтобы, когда понадобится перевозить горючее бочками.

Вскоре меня со взводом отправили за пустыми бочками в местечко Левице в Чехословакию. Приехав туда, нашли склад, и кладовщик выдал нам к каждому десятку бочек по ключу и прокладки для пробок. Мы полностью загрузились и решили выехать утром, остались ночевать, так как там были

пустые дачные домики, где мы разместились. Я выделил часовых, и мы улеглись спать. Лежу и слышу, как кто-то разговаривает. Поднимусь - все вроде бы спят, а прислушался, присмотрелся и вижу: из под одного одеяла на полу что-то светится. Поднял одеяло, а это Панченко с Пашковским играют и карты при свете карманного фонарика. Я, конечно, их отматерил и пошел проверять посты, все было в порядке. Заменил часовых и только зашел в ломик, как слышу - самолет. Он в наше расположение бросил какие-то бомбочки, которые рвались в разных местах, прыгая как лягушки, но все обошлось благополучно. С рассветом мы покушали и собрались в путь, но гут по нам из разных мест начали стрелять из автоматов, и нам пришлось отстреливаться. Фрицы хотели нас окружить, но у них ничего не вышло, так как появились два "Т-34", сделали по ним два выстрела из пушек и прострочили пулеметами. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не помощь танкистов. Оказывается, они тут патрулировали, услышали стрельбу и пришли на помощь. У нас, как оказалось, были пробиты несколько бочек, хорошо, что они были новые и пустые. Мы вернулись в часть без потерь.

Как-то раз мы проезжали по фашинированной набережной Дуная, а в конце на пригорке фашин не было, и фрицы приспособились нас расстреливать с другого берега, но из одного орудия, и мы сообразили проезжать этот участок сразу после выстрела по одной машине. Настала моя очередь, я ехал с ротным, и перед нашей машиной разорвался снаряд, я аж зажмурился. Но все же наша колонна прошла без потерь, а дальше попали под пулеметный обстрел и даже не могли понять, откуда стреляют. В нашу машину попала пуля через крышу кабины, между мной и ротным прошла под сидения, так что нам опять повезло.

Один раз я ездил со своим взводом за горючим через всю Румынию в порт Констанца, на Черном море. Загрузились и поехали обратно, но не помню, сколько времени мы затратили. Во всех этих странах дороги в основном были асфальтированные, а если грунтовая, то хорошо ухоженная. Помню, в Австрии остановились, а на дороге пожилой человек на грузовом мотороллере с асфальтом заделывает разрушенное полотно дороги. Он творил по-русски. Я поинтересовался, зачем он ремонтирует, а он ответил: "Вы приехали и уедете, а я здесь всю жизнь работаю. Это мой участок".

После этой поездки мне тоже пришлось поставить на машину цистерну. Она была короче кузова, и между ней и кабиной уместились запасные колеса, канистры, и разные инструменты, и запчасти. Мне всегда и выпадало замыкать колонны, не только ротные, но иногда и батальонные, помогать и подбирать отставшие машины, зачастую подтаскивать буксиром, а по очень большая перегрузка. "Студебекер" рассчитан на полторы тонны, а при буксировке получается, что сам груженый, да еще такую же груженую машину на буксире тащишь, да нередко в большой подъем, особенно в горах. Конечно, при таких нагрузках сгорало сцепление, лопались шпильки на передних мостах, но мы эти неполадки научились ремонтировать сами, не прибегая к помощи РТО, почти прямо на дороге.

Все эти страны - Румыния, Венгрия, Австрия, Чехословакия - территории не особенно большие, и можно за день проехать от одной до другой границы, что и приходилось делать не раз. После взятия Будапешта и освобождения Вены пошли за Армией в Чехословакию через Брно в Йиглава. По дороге на одной машине лопнула клапанная пружина, и я остался с ней устранять неполадку, а тут проходила наша воинская часть, и ребята говорят: "Старшина, возьми там в кустах, мы поймали фрицевского связного, хороший мотоцикл". И точно: очень хороший и хорошо укомплектован. Мотоцикл "ДКВ", я его осмотрел, выкатил на дорогу, а он не заводится, пробег у него всего 3000 км. И тут, как по заказу, 4 наших автоматчика вели человек 6 пленных. Остановились около нас перекурить, угостили всех и пленных. Они все рядовые, ну, я и попросил их поднять и поставить этот мотоцикл в кузов между цистерной и кабиной и закрыл плащпалаткой. Закончил ремонт машины и поехал догонять своих, догнал в Чехословакии в Йиглава. Весь батальон уже разместился по домам. Меня пригласил ротный, я пришел, а он с помпотехом наставил рюмки и выпивают на пробу, кто сколько рюмок выпьет. Мой взвод приводит в порядок технику, и каждый из бойцов себя. Это было 7 мая 1945 года, а в ночь на 8 мая я проснулся от страшной стрельбы. Ротный приказал срочно по тревоге вытянуть колонну, но мы ничего не понимаем: кругом строчат автоматы, раздается винтовочная стрельба. Мы быстро стали готовиться к рейсу, уже по колонне бежит наш кухонный помощник, всем дает на дорогу хлеб с кусочком сала, словом, никто ничего не знает, но по нам никто не стреляет, все выстрелы направлены в небо. Вдруг подъезжает на "Виллисе" комбат и говорит: "Отбой. Эта стрельба в честь окончания войны!", ну, тут наши все начали тоже стрелять в честь Победы.

Во время нашей стоянки в Вацратоте мне в сапожной мастерской сшили очень красивые сапоги, бежевого цвета и очень удобные, но стоило их поносить, как у меня появился на ногах грибок, да такой, что мне совсем нельзя было надевать сапоги, так как ногам было жарко, и сразу появлялись водяные пузырьки, которые лопались, образуя болячки, и ноги горели так, словно стоишь на раскаленной плите. Это было ужасно. Очевидно, кожа, из которой были сшиты сапоги, была заражена этой гадостью, с которой я даже после войны долго не мог справиться. Что я только ни делал - ничего не помогало: ни уколы, ни ванны, никакие лекарства, поэтому мне разрешили ходить в тапочках и гражданских брюках. Избавился я от этой заразы только в 60-е годы.

Когда мы стояли в небольшом поселке, не помню его названия, мой взвод поехал сливаться, а батальон фрицы обнаружили и пробомбили, и, когда мы вернулись, то увидели очень много раненых, правда, не серьезно, но всех нужно было перевязать. Это делала наша Машенька, а когда она закончила перевязки, упала в обморок. Подойдя к ней, обнаружили, что у нее полные сапоги крови, и ее сразу отправили в госпиталь, а потом мы узнали, что из нее извлекли 22 осколка. Перед демобилизацией я встретил ее в Маньчжурии. Она после госпиталя была разведчицей, и у нее было уже

много наград. Она забеременела и поехала домой, я спросил тогда: "А как же муж?", а она говорит: "Кто вас, мужиков, знает. Может, и не приедет". Она была очень добрая и ласковая девушка, родом с Урала.

Из Йиглава мы поехали в Прагу. Население Праги встречало нас очень приветливо с цветами. Сначала мы стояли в парке на окраине города. Я после остановки пошел, доложил ротному, он мне разрешил поспать. За последние дни мне совершенно не удавалось поспать, да еще было расстройство желудка. Я постелил под машину кошму, под голову положил шинель, выпил кружку спирта, запил вином, съел половину банки тушенки с хлебом и только лег, ко мне подбегает старшина роты: "Иди, тебя ротный вызывает!". Это был уже другой старшина. Нашего замечательного старшину, это было без меня, я был в рейсе, якобы за изнасилование хозяйки, у которой он стоял, и его с ней застал муж и поднял шум, отправили в штрафбат. Но потом нам рассказали, что вместо штрафбата его отправили в офицерскую школу, кстати, мне тоже предлагали подать рапорт для поступления в эту школу, но я совсем не собирался стать военным и отказался. Я пришел к ротному, а он говорит: "Смотри, какое вино привезли, махни!". Ну, я и махнул еще кружечку и пошел спать. Проспал я 16 часов, а проснулся, и тут идет наш врач и говорит: "Чего не приходишь? Я привез сульфидин". Он всегда ко мне очень хорошо относился, я ему и рассказал, как я выпил и закусил. Он рассмеялся и сказал, что с такой дозы не только мои бациллы, но и я сам мог загнуться. А у меня все наладилось.

Сильно растрескался указательный обмороженный палец на правой руке. Я его забинтовал и полез под машину, нужно было помочь заменить сцепление, бинт размотался, а тут подошли две девушки чешки. Поздоровались, поговорили, как могли, одна из них убежала и принесла мне палец от кожаной перчатки с веревочками. Надели мы его мне на больной палец, просто и удобно. Они стали нас приглашать вечером потанцевать, а пока я с ней разговаривал, кто-то нас сфотографировал, так у меня появилось фото, но не помню, кто снимал. Потом подошел чех и пригласил нас в дачный ломик на берег речки, протекавшей тут же за парком. Я пошел и со мной 1СХНИК второго взвода старшина Береза. Чех подошел, стал угощать нас вином и показывает на обогреватель, что, мол, здесь можно просушить вонючки, так у них называются портянки. Мы помылись в речке, закусили, выпили, а он и говорит, что ему нужны патроны для нагана, а у нас их нет, у нас только винтовочные и от автоматов. Он очень сожалел, сказал, что он партизан и достанет у своих новых друзей. Так мы с ним и расстались.

После отдыха батальон перевели недалеко от Праги в Рыбник. Тут нам устроили инвентаризацию, стали осматривать машины. Дошла очередь и до моей. Замкомбата по строевой, бывший мой ротный, говорит: "Сними мотоцикл, я на нем покатаюсь". Я снял, заложил свечу, мотоцикл завелся сразу, и он на нем уехал. Я уже в Маньчжурии так просил его вернуть мне мотоцикл, а он сказал, что уже его продал. По гражданской специальности он был агроном, их демобилизовывали в первую очередь, для восстановления

сельского хозяйства. Вообще, он был крохобор, отобрал у ребят аккордеон и тоже отправил домой. После инвентаризации набралась целая гора разных трофеев, и все это так и осталось лежать во дворе.

Как-то, еще в Венгрии, привезли целую машину разной ткани и всем раздавали, досталось и мне, хотя я только прибыл из рейса. Драп на пальто 6 метров, отрез на костюм и отрез на брюки. Чтобы сохранить что-то, например, шелк, ребята сообразили вот что: нашли какие-то трубы с крышками и парашютный шелк запаяли в эти трубы и опустили в цистерны с топливом. Так что у многих он сохранился.

После Рыбника нас отправили в местечко Здицы. Еще в Венгрии нас, всех шоферов батальона, направляли перегонять трофейные машины на погрузку в эшелоны с разных населенных пунктов, их было очень много. Я помню, перегонял "Форд", "Штеер", автобус-дизель "Ман". Это все были легковые автомобили, ими загрузили несколько эшелонов. В Здицу приехали и как-то почувствовали себя посвободнее, появилось желание все посмотреть, война-то вроде окончилась. Нам объявили, что эшелоны для погрузки будут только на следующий день, и мы, прогуливаясь, остановились около хорошенького домика, где во дворе и в огороде между грядок был асфальт и оригинальный колодец. Если крутишь за его ручку, то специальными черпочками разливается по каналам по всем грядкам чистейшая вода. Кругом такая чистота, что даже ящик под уголь выкрашен белой краской. В домике паркетные полы, пианино. Я попросил хозяйку поджарить нам картошку, принесли сало, колбасу, тушенку, канистру вина. Это мне ребята еще в машину принесли и поставили дубовый бочонок с вином, и каждый раз по возможности можно было выпить приличное винцо. Когда картошка была готова, хозяйка, накрыв большой стол, пригласила нас. Пришел Володя Баженов с гитарой и наш аккордеонист. Ему где-то раздобыли хороший аккордеон, и он хорошо его освоил. Собралось много наших, пришел ротный и помпотех. Мы, конечно, пригласили к столу хозяйку и хозяина, они сначала очень стеснялись, а когда выпили по кружечке, и Володя стал петь наши задушевные песни, почувствовали себя свободнее. Потом появились и три их сына, оказалось, они работали все в Праге музыкантами в ресторане. Один из них пианист, другой играл на скрипке, а третий на большом аккордеоне. В общем, был очень задушевный концерт и в классном исполнении, и я, пожалуй, с начала войны не испытывал такого наслаждения как тут.

МАНЬЧЖУРИЯ

На следующий день мы грузились, и нас провожал весь поселок с цветами, расстались мы большими друзьями. Грузиться было сложно, нужно было закрепить машины на платформах так, чтобы при любых обстоятельствах они не двигались. На двухосную платформу грузили одну машину, на четырехосную по две, подкладывали клинья и скрутками

закрепляли машины. У начальника штаба был "Опель-Блиц" с кузовом, в котором был штаб. Машина нашего нового старшины тоже была отдельная и т.д.

Я об этом пишу, потому что никто из нас не знал, куда мы едем, а оказалось - на Восток! За эти 19 суток, в течение которых мы проделали путь от Чехословакии до Монголии, до г.Чойбалсан, было не мало приключений. Во-первых, на стоянках к нам шли и покупатели и продавцы, предлагая разные продукты и домашнюю выпечку - шанежки с картошкой и кашей, огурцы и помидоры, в общем, шла бойкая торговля. Ближе к Сибири ребята стали продавать парашютный шелк, который шел прямо нарасхват. Покупатели сами назначали цену и платили по 300 руб. за метр, и у ребят, конечно, появились денежки. Единственное, что нам было совершенно не понятно, так это то, что мы едем на Восток, а нам навстречу идут такие же эшелоны с воинскими частями и орудиями, следующие на Запад, очевидно на переформирование. Между нами и ребятами из этих эшелонов вставали бесконечные вопросы: "Как там на западе?", "Как там - на востоке?" и шел постоянный обмен: "Давай, махнем, не глядя!", и, конечно, обменивались. Гак я, например, с одним старшиной обменялся часами, я ему - карманные, а он мне неидущие, ручные, очень симпатичные, совсем новенькие женские часики с браслетом. Я после этого обмена сел в машину и обнаружил неисправность, которую сразу устранил, но они были, то что принято называть штамповкой, и, конечно, недолговечные, но пошли хорошо и точно. 11е помню на какой станции ко мне подошел железнодорожник с женщиной и спросил, нет ли у меня часов. Я им предложил эти часики. Он спрашивает: "Сколько стоят", - а я им отвечаю: "Сколько дадите". Они дали мне за них три тысячи, я согласился, так как совершенно не знал, что и сколько в это время стоит. Эшелон тронулся, поехали дальше. Я прыгнул на платформу, па которой стояла машина нашего старшины. Они мне очень обрадовались. Сидят в кузове как в ресторане - вокруг бочки с вином со свечкой посередине и играют в карты в "очко". Я никогда не играл в карты и всегда считал, что это делается только от безделья и никогда ни к чему хорошему не приводит, и у меня не было времени этим заниматься, потому что было много занятий более интересных, да и полезных, но, когда мне предложили присоединиться, неудобно было отказаться, и я сразу же проиграл две тысячи, а на следующей станции я перевел оставшуюся тысячу мамочке. Как-то я проверял свои машины и допроверялся до того, что эшелон тронулся, и мне пришлось садиться на ходу, я попал на платформу, на которой стояла машина начальника штаба "Опель-Блиц", а водителем был Алексеенцев, которого от меня взял капитан. Он мне очень обрадовался и говорит: "Ну, вот теперь мы сможем с тобой отметить окончание войны и поговорить по душам", сделал яичницу с салом, достал канистру со спиртом, и мы с ним махнули по полкружечки. Я поинтересовался, как сложились у него отношения с капитаном, и был рад услышать положительный ответ, а он, продолжая разговор, спрашивает: "Помнишь, как у Петровича я из беленькой канистры

выпил кружечку? Я только никому не говорил, один Бог знает, как я тогда болел, ведь там была незамерзающая жидкость!"

Не доезжая до Новосибирска, я получил разрешение комбата и увольнительную повидать свою Валюсю, с условием, что я повидаюсь и догоню эшелон на пассажирском поезде. Я дал ей телеграмму, чтобы меня встречала, сел на пассажирский поезд и поехал в брюках, в тапочках, в кожаной куртке, с пистолетом в кармане. Вышел на вокзале в Новосибирске, а меня никто не встречает; я решил, что она, возможно, пошла на воинскую площадку, и направился туда. У меня с собой был сверток: я ей привез фрицевскую шинель, шелк на платье и отрез на платье для тети Дуси, у которой она жила, в дороге купил бутылку топленого масла, еще у меня были часы для нее и еще две штуки на всякий случай. Иду, и вдруг меня останавливает патруль, спрашивают документы. Я показываю справку от врача и увольнительную, но они отвели меня в комендатуру, все отобрали и посадили на гауптвахту. Сижу, жду, не знаю, что и делать. Тут входит старшина и говорит: "У тебя часы есть?" - Отвечаю: - "Есть", а он: "Давай мне и коменданту!". Делать нечего, отдал. Через полчаса приходит старшина, все мне принес и говорит: "Иди скорей!". Я, конечно, сразу побежал, а там надо переходить через пути по мосту, и слышу - меня кто-то догоняет и кричит, а это старшина несет забытую мной бутылку масла. Я взял масло и поехал к тете Дусе, а Валюся, оказывается, улетела в Красноярск. Отдал тете Дусе все, что привез, а она за отрез, что был ей на платье, даже заплакала. В Красноярске у Валюси был сын, жил у матери мужа. Я навестил еще свою тетю Катю и поехал в Красноярск. Пришел к ним, а мне говорят, что она уже улетела обратно в Новосибирск, я - на аэродром, купил билет, сижу и жду, и вот входит начальник аэродрома и объявляет, что самолет будет только для какого-то большого начальника и посадки на него не будет, а когда будет следующий - не известно. Так мне и не пришлось повидаться с Валюсей. Я сел на пассажирский поезд и догнал свой эшелон где-то уже у Соловьевска, доложил комбату, он тоже пожалел, что у меня не состоялась встреча, а через несколько дней я от Валюси получил письмо, в котором она сообщала, что получила похоронку на мужа и очень ждет меня и благодарит за подарки.

Вот так мы и доехали до Чойбалсана. В этом городке протекала небольшая речка, и все после такой дороги, конечно, бросились в нее купаться, мыться, даже пить, а в ней купали лошадей, стирали белье, мыли машины, и в батальоне началась дизентерия. Туалетов не было, пришлось срочно рыть ямы, а в них еще ямы, так как кругом была только голая степь и никакой растительности. Началась борьба с дизентерией. Батальон выстраивали, ходили три санитара и всех заставляли пить по стакану марганцовки, и так в течение трех дней, и дизентерия отступила, а тут еще прибыли батальоны, где водителями были девушки. У них были автомашины "Форд", полуторотонные.

Когда нам стало получше, нас отправили сливаться в Тамцак-Булак за 350 км по, казалось, бескрайней степи, без дорог. Она была совершенно

ровная, покрытая небольшой зеленью. По ней двигалось огромное количество наших войск и днем и ночью, причем с постоянно включенными фарами, и ночью это напоминало огромный светящийся город. На этой трассе не было никакой воды, только ближе к Тамцак-Булаку одно озеро Буир-Нур, не очень большое. На нем плавало много пеликанов. Мы с собой возили воду в канистрах, а войска шли и шли, очень большое количество, и у них воды почти всегда не было, и мы часто отдавали свои запасы, которые тут же выпивались. Так мы продвигались по этой трассе, если ее можно так назвать, ведь дороги нет, а грунт очень твердый, на нем даже не оставалось следов от проезжающих машин. Приезжая из Чойбалсана в Тамцак-Булак, сливали топливо в емкости и, немного отдохнув, тут же ехали обратно. Снова оправлялись прямо из железнодорожных цистерн, с расчетом, чтобы с утра опять в рейс, и выходило, что мы за сутки покрывали расстояние более 1000 км. По этой же трассе шли и громадные автомашины «МАГ» и с трейлерами, на которых возили легкие танки, а большие шли своим ходом.

Когда мы залили все емкости и заправили танки, нас через Малый Хинган направили к границе поближе к Маньчжурии. Когда проезжали по этим горам, произошел такой забавный случай. Мы остановились подтянуть колонну, и тут появились местные жители монгольского типа, но, как мужчины, так и женщины, совершенно голые, без всякой одежды, принесли нам арбузы и длинные огурцы и просили дать им одежду, показывая на наши гимнастерки, но ведь переводчика не было, и мы объяснялись, как говорят, на пальцах. Ребята кое-что им набрали, и был большой хохот, когда на одну очень симпатичную девушку лет 18-20, ребята надевали кем-то принесенное платье. Мы наелись арбузов, и еще хватило взять с собой.

После гор нам предстояло проехать по железнодорожному пути, по шпалам и рельсам 175 км, так как другой никакой дороги не было, а меня, не знаю почему, начало трясти, температура поднялась до 40 градусов, и я никак не мог согреться. Ребята уложили меня, укрыли шинелями и одеялами, а меня все трясет. Наш врач определил, что у меня малярия, и начал поить хиной. А тут еще этот рейс по шпалам, а меня и так трясет, кругом жара, а я мерзну. В общем, я очухался где-то через двое суток, когда мы уже остановились около большой насыпи железнодорожного полотна, и тут случилась большая неприятность. К нашей санитарной машине, к врачу, подъехал комбат на "Виллисе" и говорит: "Налей-ка мне полкружечки", а дело было к вечеру. Врач подошел к своей машине, открыл задние дверки, и так как было темно, зажег спичку посветить и найти спирт, и вдруг раздался страшный взрыв, санитарка загорелась и в течение получаса сгорела со всеми документами и одеждой врача и водителя. Хорошо, что водителя не было, а врача отбросило взрывом, но тушить было нечем, да и нечего. Правда, вскоре все было восстановлено, нам дали другую санитарку, все вошло в норму, и мы ждали наступления, но наш батальон был довольно далеко от начавшихся военных действий.

Перешли границу, остановились уже в Маньчжурии. При переезде в Тунляо в одном месте переезжали через большую реку с очень

заболоченными берегами. Мост разрушился, а я был в это время в РТО. Мои машины прошли, а я остался в РТО, и нам пришлось ждать, но нам никто ничем не помог. Ребята из РТО разжарили сухой картофель с бараниной, но не было хлеба. А у них был один веселый малый, и он говорит: "Нет хлеба, это не беда! Я его сейчас нарисую", и после этого стали, когда чего-то не хватает, говорить, что сейчас нарисуем. Мы хорошо перекусили и стали соображать, что же нам делать. Один из них переплыл реку с веревкой и на том берегу зацепил за большой пень. Мы все разделись и, держась за веревку одной рукой, а в другой держа обмундирование и оружие, стали переходить реку. В самом глубоком месте было по плечи, но вода была желтая, и только после середины стало твердым дно, а то было очень вязким, течение было очень быстрое, и я уже думал, что не дойду до другого берега. Это. наверное, я так ослаб после малярии, но спасибо ребятам, они меня поддерживали, и мы все перебрались на противоположную сторону.

После стоянки мы двинулись в Тунляо. Надо заметить, что в Маньчжурии было много ишаков, их где как называют, где-то ослами. Они по-страшному орут. Мы не доехали до Тунляо, и у нас на одной из машин полетел шариковый подшипник. Пришлось вместо подшипника залить в моховик баббит, а возились мы ночью, темень страшная, а тут еще какое-то селение в виде крепости, за стенами кто-то ходит, и орут ослы, наводя на нас страх. В Маньчжурии у нас начались неприятности, нельзя было посылать одну машину, ее подкарауливали, людей расстреливали или резали, машину сжигали. Когда за это забирали китайцев, они говорили, что это банды хунгузов. На западе на нас никто не нападал, хотя нередко ездили за 1000 км от расположения, а здесь приходилось посылать не менее двух машин и вооружать даже пулеметами, так как приходилось отстреливаться от этих хунгузов. Китайцы очень многие говорили по-русски, их во время революции и после в России было очень много, я помню по Иркутску. Все же после ремонта мы заехали в эту крепость, и нас китаец проводил в какой-то не то трактир, не то столовую. Нас встретили дружелюбно, накормили пельменями, их там делают с зеленым луком и черемшой, а кушают палочками, но у нас, конечно, ничего не получилось, пришлось достать свои ложки, а они смеются. Мы ведь не ели сутки, а тут подзаправились солидно.

Они тут же стали к нам приставать, чтобы мы им что-нибудь продали. Они, мы потом убедились, великие коммерсанты - все покупают и все продают. Но, что нас больше всего удивило, во всех селениях, в которых нам пришлось побывать - очень много публичных домов и, конечно, сутенеров и зазывал, которые нас приглашали с такими словами: "Капитана, капитана, истко мадама, ходи!" Вообще, все китайцы называли нас капитанами, поэтому Женихов сказал: "Отсюда никуда не поеду. Всю войну хожу в ефрейторах, а тут стал капитаном!" Там много торговали японской водкой саке, но она напоминала нечто другое, с другим ударением, да и пили они ее всегда подогретую. На закуску всегда можно было купить палочку, на которую нанизаны зажаренные в селитре маленькие птички, они как консервы, косточки не чувствуются, а вот крупную птицу они не едят, она

считается священной. Интересно, что свиньи у них преимущественно черного цвета.

Где-то еще в мае 1945 года меня вызвал начальник штаба и говорит: "Старшина, мы на тебя получили два ордена и медали, а вручить не можем, нужно снять судимость. Пиши рапорт". Вот только не помню, на чье имя я тогда писал и просил за меня походатайствовать о снятии судимости по 58 статье. Я, конечно, не надеялся, так как мне всегда в этом отказывали, но ответ пришел через два дня из Военного Совета 2-го Украинского фронта. Это была справка о снятии судимости, в которой говорилось, что: "Настоящая справка выдана Петрову Николаю Ивановичу, старшине 284 отдельного автобатальона подвоза в том, что, в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 14 декабря 1941 года, постановлением Военного Совета 2-го Украинского фронта от 2 мая 1945 г. № 018 за проявленное им отличие в боях с немецкими захватчиками судимость по приговору Коллегии ОГПУ по ст.58-10 УК РСФСР и 5 годам лишения свободы с него снята", и подпись: Секретарь Военного Совета, майор Романчиков. Награды нам стали вручать перед Октябрьскими праздниками, и мне уже перед строем вручили 2 ордена Красной Звезды и медали "За боевые заслуги", "За победу над Германией", "За победу над Японией", "За взятие Будапешта", "За взятие Вены", "За освобождение Праги". Также вручили награды и всем другим бойцам, т.е. водителям. Интересно получилось с Газисом Рахматулиным. После вручения наград его все стали поздравлять, и он пришел ко мне и спрашивает, можно ли ему выпить по такому случаю. Я сказал, что сначала узнаю, не поедем ли мы сливаться. Узнал у ротного, что пока никаких указаний нет, и разрешил Газису выпить, он вообще был очень дисциплинированный. Он напоздравлялся, а тут приказ - ехать сливаться в г.Цицикар. Все было в порядке, колонну вытянули и поехали, а когда подъезжали к городу (там был поворот дороги на 90 градусов с обрывом глубиной метра четыре), Панченко, прозевав поворот, угадал с этого обрыва, но "Студебекер" был груженый, поэтому он даже не перевернулся, а прямо без остановки, сделав круг, пристроился в хвост колонны, а машины начали уже сливаться, часть в танки, часть в хранилище. В это время ко мне подъехал комбат и говорит: "Езжай, там один твой перевернулся!". Я подъехал и вижу: машина лежит на боку, и из нее течет солярка, а ротный стоит и материт Рахматулина. Хорошо, что люк у цистерны был закрыт, и топлива вылилось немного. Тут подъехали машины. Двумя машинами поставили "Студебекер" на колеса и поехали сливать топливо. Мне было очень жаль Рахматулина, он страшно переживал, но все обошлось.

Топливо сдали в норме и, проехав по городу, вернулись в Тунляо, где расположились в казармах бывшей Квантунской армии. Их штаб был в большом кирпичном 5-этажном доме, и было очень много маленьких кирпичных домиков, очевидно, для офицерского состава. Мы очень удивились: за это время китайцы успели выломать все, что было только можно. В здании бывшего штаба расположилась наша РТО, так там китайцы, не стесняясь нас, стали снимать оцинкованную крышу, ну, комбат

отдал приказ всех их ловить и сажать на гауптвахту. Когда их набралось там человек 30, позвонили в китайскую комендатуру, и оттуда пришел китаец, с каким-то старым ружьем и длинной веревкой. Он выводил по одному человеку, очень здорово связывал руки и, пропустив веревку через ноги, привязывал следующего, и таким образом, связав всех, закурил. Всю эту колонну он погнал, идя сам совершенно беспечно и замыкая это шествие.

Рядом с нами расположился и женский автобатальон. В протекавшей тут небольшой речке мы устроили мойку с моторной помпой и в ней же стирали обмундирование. Так и из женского батальона 5 девушек стирали белье со своим старшиной, а вечером их стали искать, т.к. они не присутствовали на поверке. Утром их нашли в кустах зарезанными вместе со своим старшиной, и, конечно, никаких виновников этого дикого случая не нашли. Было дано указание - всех китайцев, носивших свои косы в виде серпа, задерживать и это оружие отбирать, так как было установлено, что девушки были зарезаны такими косами.

Надо отдать должное, китайцы очень умело работают и на небольших площадях выращивают всевозможные овощи, кругом поля засажены чумизой, гаоляном, земляными орехами, т.е. арахисом. На этих полях водилось очень много всяких птиц, но их никто не трогал. Помню, как китаенок, лет десяти-двенадцати, нес на коромысле две кипы гаоляна. Я хотел поднять, но не смог, а он с ним бежал трусцой.

Как-то в одном селении, не помню, как оно называется, еще и потому, что нигде ничего не написано, а, если и написано, то иероглифами, которые, конечно, никто не мог прочитать, и все вспоминали, как хорошо было в Европейской части, там каждое селение было с табличкой и, зная латинский алфавит, можно было прочитать, а тут невозможно было даже найти дощечку, на которой можно было что-то написать, поэтому на дорогах названия выкладывали дерном; так вот, в этом селении, где мы остановились, ребята позвали меня посмотреть на фабрику блинов. Это большая фанза, в ней в первой комнате большая лежанка, под которой проходят дымоходы, поэтому она теплая, на ней спят и кушают, дальше комната, где под большим ведром находится большая чугунная плита. Из ведра на плиту выливается жидкое тесто, и выпекается большой блин из чумизы (это зерно вроде нашего проса). Блины укладываются в стопку, от которой потом режут куски, очень вкусные. Дальше - помещение, в котором ишак ходит по кругу, вращая два больших жернова, размалывая чумизу на муку, из которой и пекут блины.

Как-то комбат пригласил меня сопровождать его к зубному врачу в соседний городок, говорит: "Возьми автомат, и поехали". Ему делали примерку на коронки. Я его спросил, можно ли мне тоже сделать, так как мой протез, который мне сделали в Новосибирске, сломался. Он сказал: "У тебя деньги есть? Делай". Я пошел к врачу, он снял мерки и назначил цену 900 рублей, и к следующей поездке сделал такой красивый и сразу очень удобный протез, под золото из американского металла "рондольф".

Мы возвращались, уже смеркалось. Проезжая через засаженные

поля, мы обратили внимание на крестики на посевах, а это оказались птицы. Комбат говорит: "Ну-ка, пальни!". Я дал очередь, потом другую, птицы поднялись, и такое количество, что сразу стало темно. Подождали, пока посветлело, оказалось, я убил шесть гусей. Мы их подобрали, и, когда приехали, комбат взял одного, а остальных, сказал, можно забрать на праздник. Это было уже под Октябрьские праздники.

Как-то старшина, который возил комбата, показал купленную им целую шкуру, наверное, с большого быка, выделанную под хром. Я подумал, что из нее выйдет, наверное, два кожаных пальто по 1000 рублей, и попросил продать мне половину, а он говорит: "Спроси у комбата, мы поедем и купим тебе такую же". Так и сделали, получив разрешение, поехали. Надо было видеть, как старшина и китаец торговались, усевшись на коже. Китаец только и умел сказать: "Пиши", и они по очереди карандашом писали пену. Старшина - 400 руб., китаец - 2000, старшина - 400 рублей, китаец -1800, в общем, я купил половину шкуры за 800 рублей и еще очень хорошую кожу "шевро" синего цвета и разной ткани метров 20-30.

Китайцы делали тележки, в них запрягали ишаков, и на такой тележке, у которой колеса были на шарикоподшипниках и дутых шинах, ездили, и я раз насчитал 10 человек на одном ишаке, и он еще весело бежал. Вообще, наблюдая за ними, я понял, что при их больших семьях живется им не совсем весело.

Как-то уже после праздников, который мы справили неплохо, я поехал с комбатом и его женой к коменданту соседнего городка на день рождения его жены, это был полковник. Он сразу сказал: "Тут наготовлено 100 с лишним блюд. Я сам наблюдал за приготовлением, так что не бойтесь, ешьте все", а готовил это все повар китаец, который работал во Владивостоке и ресторане и отлично говорил по-русски. После разных поздравлений и выпитого винца, а закусывал я куриной лапшой, пельменями и еще пробовал какие-то грибы, но они были маринованные, а я все, что с уксусом, не ем, я пошел покурить на улицу и разговорился с поваром, он тоже сидел и отдыхал. Я спросил тогда, почему у них так много публичных домов, и он ответил, что китайцу одному семью не прокормить, поэтому девочек отдают в эти бордели, где они учатся вести хозяйство, грамоте и даже иностранным языкам, и это китайцев не смущает, они охотно берут таких девушек в жены, но, если после замужества она попробует изменить, ее убивают, это право мужа. Вот существовал такой обычай.

Ближе к зиме нам дали команду готовиться к переезду на Родину. Нам пришлось возвращаться через Большой Хинган, это большие горы. Начались сильные морозы. Стали демобилизовывать некоторых водителей, и мы должны были довезти их до железной дороги, а наши машины были загружены, и в связи с началом снегопада нам пришлось оборудовать над кузовами тенты. И вот ко мне в машину залезло под тент 5 человек на цистерну. Там также лежали разные запчасти, передний и задний мост, и так получилось, я ехал с помпотехом роты, на одном перевале, покрытом сплошным льдом, меня стало заносить, и в итоге машина легла на бок. Я

очень испугался, так как мостами могло убить находившихся под тентом демобилизованных, но, как говорят, слава Богу, только одного немного зацепило - ушиб ноги. Тут подъехали наши машины, зацепили мою, поставили на колеса и поехали дальше, а мне пришлось замыкать весь батальон. В одном месте видим: стоит единственная во всем батальоне машина "Шевроле" и не заводится. Так и пришлось с ней возиться. В ней замерзла подача горючего, так как в горючем оказалась вода. Пришлось снимать трубопровод и бензобак, все оттаивать и продувать, а мороз был страшный, но все сделали и поехали догонять батальон, который сделал остановку недалеко от Хайлара, и расположились так, что можно было кругом проезжать по всему батальону.

Перед этим рейсом мы проезжали через деревню Венляо, где была чума. Нам сделали по два укола и всем дали повязки на рот и нос и объяснили, что разносчиком заразы является торпоган - это грызун, такой как суслик, но величиной с зайца, и предупредили, чтобы мы его не трогали. Там этих грызунов было кругом очень много. Здесь оставили наш 2-й взвод, который уже через неделю прибыл в Соловьевск без всяких неприятностей.

Приехав в расположение батальона часа в 3 ночи, пошел с помпотехом к ротному. Нас накормили, дали по полкружечки выпить, потом я пошел, дал команду подогревать постоянно все машины, чтобы в любой момент их можно было завести, очень было холодно, и решил отдохнуть, как тут ко мне подошел мой зам и говорит: "Старшина, пойди посмотри Васильченко". Это был недавно к нам прибывший сержант, бывший танкист, имел много наград, и я его сделал командиром 2-го отделения. Подошел, а он лежит совершенно пьяный. Я сказал, чтобы его не трогали, нужно выспаться, так как подъем будет в 6 часов, а в 8 должны двигаться дальше. На этом месте были бараки когда-то стоявшей здесь воинской части, и, когда я пришел в казарму, там был такой шум, что я сначала даже испугался, не зная, что случилось. Оказывается, во всем батальоне машины залили незамерзающей жидкостью японского изготовления. Она пахнет спиртом, и, найдя такую бочку, человек 30 напились, и среди них было четверо, в том числе и Васильченко, которые, проснувшись, еще опохмелились. Все, кто пил, сильно отравились, пришлось везти в санбат, а эти четверо умерли, но хоронить их мы повезли на свою русскую землю. Комбат приказал со всех машин эту жидкость слить и заправить водой, и сам ходил и проверял, как сливали. Сложилось очень серьезное положение - водителей-то нет, и весь командный состав пришлось посадить за руль.

У меня во взводе никак не заводилсь машина Женихова, я ее долго таскал на буксире. Главное, топливо есть, искра есть, а она - не заводится. Потом произошел сильный взрыв, разлетелся на куски глушитель, и машина заработала, а мне ребята принесли кусок выхлопной трубы, в которую была набита картошка, и она там вмерзла. С Жениховской машиной это был второй случай, до этого ему в бак засунули чулки, и мы еле разыскали причину, почему она заводится и тут же глохнет - нет подачи топлива. Конечно, в этой ситуации никто не стал выяснять, кто это делает, но

встраивали ему такие неприятности, конечно, потому, что он всегда на всех кляузничал.

Так мы и поехали, сначала на Соловьевск, а потом на Борзю, в расположение ранее стоявшей там воинской части, в 8 км от Борзи. Снега было мало, а морозяка доходил до ниже 50, поэтому картошка была как галька, а капуста еще ничего, если ешь с верблюжьим мясом. Картошку сначала отмачивали в холодной воде, но все равно она была очень противная. Выручал нас трофейный рис, да был сахарный песок.

Здесь в казармах был клуб. Его начальником назначили командира комендантского взвода Леню Васюхно, очень славный сержант, умеющий хорошо наладить клубную работу. А нас заставили заниматься автоделом, организовав для вновь прибывших учебный класс, и пришлось делать еще 2 выпуска. Сделал все как тогда в учебном полку: чертежи, схемы и по правилам движения дорожные знаки, словом, все, что нужно. Стали ходить заниматься и к машинам, а морозяка - страшный, но совершенно безветренно.

Разведя костры и оттаяв грунт, вырыли могилы и похоронили товарищей, которые отравились. Комбат с комиссаром на общем собрании батальона сказали, что, так как они умерли после окончания войны, а бойцами были неплохими, то их семьям послали похоронки, в которых сообщалось, что они погибли, выполняя сложное военное задание.

Когда наши новые водители были готовы к сдаче экзаменов в ГАИ, стали нужны фотографии, и Леня Васюхно стал их делать, а я ему сделал увеличитель и помогал делать эти фото. Леня ездил в политотдел Армии, там ему дали все необходимое для фотографии: бумагу, проявители, закрепители и т.д., и у него все очень здорово получалось. Тут стал фотографироваться весь батальон. Мы фото для водительских удостоверений делали бесплатно, а, если кому просто на память или послать домой, или увеличить, то за денежки, а так как появились денежки, мы могли себе позволить купить молочка, варили рисовую кашу на молоке, а иногда даже хватало на 100 г к ужину. Васюхно был отличным организатором клуба, он прекрасно читал стихи и рассказы, создал драмкружок, и с нами стала заниматься жена комиссара и тот комик, лейтенант, ленинградец, командир 2-го взвода. Еще у меня появился комвзвода дней на 10. Он хорошо пел, и после организованного у нас концерта его снова от меня забрали в армейский ансамбль. Наш концерт всем очень понравился, всем очень хлопали, особенно когда наш комик вышел в охотничьем костюме с ружьем, где-то взял прекрасного щенка, вел его на веревочке, и стал рассказывать, как он с Трезоркой ходил на охоту: "В лесу зайчишек было видимо-невидимо, как в аптеке пузырьков, и Трезорка не растерялся...", и в это время зал грохнул от хохота, так как Трезорка на сцене уселся и спокойно писал. Потом пел под аккордеон Володя Баженов и про синий платочек и про рябину. Я тоже исполнил песенку профессора из спектакля "Слава" под гитару и тоже получил аплодисменты.

Так мы перезимовали эту суровую зиму, а весной, когда появилась зелень, в основном это была черемша и травка чеснока, вылезло несметное

количество полевых мышей и, чтобы от них избавиться, так как они стали забираться в машины, мы от выхлопной трубы в их норы вставляли шланги, и, стоило газануть, как они разбегались очень далеко по своим подземным ходам. Еще их очень ловко ловил и душил пес, очень красивая овчарка, которой обзавелся комбат. Начались страшные ветры, они дули, образуя песочные смерчи с большим количеством мелкой гальки, что было очень некстати, так как, когда зелень пожухла и засохла, у нас начался пожар -горела эта трава, и огонь стал приближаться к бензоскладу, огонь был очень сильный. По тревоге стали копать канавки, не давая огню приблизиться к складу и законсервированным машинам. К такой борьбе мы не были готовы, но все же справились, огонь затушили, и обошлось без потерь.

Недалеко в деревне нашли портниху, и она быстро пошила многим гимнастерки и брюки галифе, а материал накупили в палатке военторга, который к нам иногда приезжал.

К МИРНОЙ ЖИЗНИ

Демобилизация. Дорога домой

В июне 1946 г. я получил от Валюси письмо. У нее умерла мама, и во время войны вообще у нее умерли два брата и сестра, и остались живы две младшие сестры и брат. Я с этим письмом пошел к комиссару, и он мне разрешил обратиться к начальнику тыла генерал-майору Петренко с просьбой о демобилизации. Вообще она уже началась, но нас, младших командиров, задерживали для обучения вновь поступающего пополнения. Адъютантом генерала был наш бывший начштаба, он стал уже майором, и сразу же передал мой рапорт генералу, и я получил разрешение на демобилизацию. Когда стали мне готовить документы и расчет, начфин говорит: "Старшина, я очень сожалею, но не могу тебе заплатить как командиру взвода, так как на этом месте числится офицер, а тебя придется рассчитать как старшину", но мне еще заплатили за экономию горючего, и у меня были кое-какие сбережения, так что общая сумма была вполне сносной. Выписали мне и проездные документы до Москвы с остановкой в Новосибирске. Провожали нас, демобилизованных, всем батальоном очень сердечными и добрыми пожеланиями, и на память сфотографировал Леня Васюхно. Так я со всеми распрощался и поехал, пригласив всех, кто поедет через Москву, в гости, не предполагая, какие неурядицы ждут меня впереди.

Прибыв в Новосибирск, я, конечно, сразу же поехал к Валюсе. Они уже жили всей семьей в Ельцовке, это район недалеко от завода Чкалова. К ней, уже тоже демобилизованный, приехал отец, т.е. будущий мой тесть. Я пришел, а она только что поехала в город, но за ней побежал тут же ее двоюродный брат и успел вернуть. Она сразу поцеловала меня и давай готовить застолье, но, судя по всему, у них было неважно с продуктами. Это мы быстро исправили, сходив с ее братом в магазин, и, конечно, купили водочки для такой важной встречи. Валюся нажарила картошки и с радости

посолила ее сахарным песком, и по этому поводу было немало шуток. В общем, познакомившись со всеми, я сделал ей предложение, и она согласилась расписаться. На следующий день мы пошли в ЗАГС, но ведь у меня была только красноармейская книжка, а в ЗАГСе понадобилась справка о том, что я не был женат. Пришлось срочно звонить в батальон и просить, чтобы мне прислали по телеграфу фототелеграмму-справку, что я не числился женатым, и спасибо нашему штабу, просьбу мою выполнили быстро. А у Валюси оказался просрочен паспорт, пришлось идти в милицию за новым, и там у нее потребовали справку о разводе с мужем, так что ей пришлось предъявлять похоронку. Для верности, я решился и купил паспортистке плиточку шоколада, и все было оформлено. Собрав все документы, мы пошли в ЗАГС, где нас и зарегистрировали. За это время я познакомил Валюсю с тетей Катей и дядей Мишей, а она меня познакомила со своими подругами по работе. Она работала тогда в Гидрометцентре г.Новосибирска.

После ЗАГСа я купил бутылку шампанского, и мы пошли к тете Кате. Поздравив нас, она подарила два огромных георгина, каждый величиной с тарелку и такой расцветки, что больше никогда в жизни я таких цветов не видел. А цветы эти назывались Андрулька и Марулька. Тетя Катя рассказала, что корешки этих цветов ей прислали из Австрии. Она переписывалась с кем-то из садоводов и обменивалась семенами. Вообще у тети Кати было большое хозяйство: сад, огород, корова, которая давала до 20 литров молока, свинья и две сибирские кошки и собака шпиц. Она их чесала и из этой шерсти вязала береты и варежки. Во время Финской войны она присылала мне такие, очень теплые, варежки. Со всем этим хозяйством ей помогала возиться девочка Галя, очень славная и трудолюбивая девушка. Закончив институт, она стала ветеринарным врачом, а потом научным сотрудником, и когда тетя Катя переехала во Львов к дочке Жене, то дом оставила Гале. Gогостив у тети Кати, мы пошли к дяде Мише. Он тогда был директором Табакторга, хотя я никогда не видел его курящим. Потом устроили застолье у Вали дома.

Покончив со всеми визитами, мы поехали в Москву. По дороге я старался угостить Валюсю всем, что только можно было купить. Ей очень хотелось, и я купил целое решето вишни. Она потом часто вспоминала, что никогда раньше не могла покушать вдоволь, так как семья большая, а доходы были небольшие, особенно ей досталось в войну. Доехали мы хорошо, до дома добрались на такси. Пришли, а мамочки моей не было дома. Соседка, которую вселили в мою темную комнату после стариков, Маруся, очень оказалась славная женщина, сказала, что мамочка придет с работы вечером. Тогда мы пошли и накупили всего, чего хотелось, для стола.

И вот - звонок в дверь. Я открыл, расцеловал мамочку и представил ей: "Вот моя жена, Валюся", а моя бабуля, я ее даже никогда такой не видел, как-то сразу очень расстроилась, и Валюся, естественно, тоже, да так, что сразу хотела уехать. Но потом они сдружились, благодаря, конечно, характеру моей мамочки. Выяснилось потом, что для меня была приготовлена невеста,

Ниночка Зубова, девушка очень славная, но я-то полюбил Валюсю. В итоге Валюся всегда говорила, что таких людей, как наша бабуля, и на свете нет. Она питалась до этого кое-как и готовить разнообразно, конечно, не умела, и мамочка обучила ее всему - и варить, и жарить, и печь пироги, плюшки и шанежки, и здорово делать пельмени. Когда в Новосибирске я сказал тете Кате: "Она красивая, возможно, мне изменит", а тетушка в ответ: "Не бойся! Не мыло, не измылится. Не переживай". Конечно, вся моя родня и друзья считали, что я привез настоящую красавицу, и она еще хорошо пела, а мне говорила, что у меня нет ни слуха, ни голоса и не любила, когда я пел, а я все равно всегда пел, и многим мое пение нравилось.

Валюся быстро подружилась с женой моего двоюродного брата Юлией Федоровной и моей двоюродной сестрой Зинаидой Михайловной. Они обе курили, ну и Валюся с ними сначала для компании закуривала, а потом случилось так, что и на работе ее окружали все курящие, и она курила 18 лет, а когда стало хуже с голосом, бросила и больше не курила.

Прописать и выдать паспорт!

По приезде я сразу пошел прописываться, а инспектор сказал, что сделать этого не может, так как у меня была судимость. Я ему показал справку о снятии судимости, а он: "Все равно - не могу!". Я пошел на прием к Председателю Верховного Совета РСФСР, им тогда был Власов, он меня принял и на моем заявлении написал "Генералу милиции. На ваше усмотрение". Я, конечно, пошел на прием в форме старшины и со всеми наградами, и меня приняли без очереди. Я доложил генералу: "Я, демобилизованный, бывший командир 1-го взвода 3-ей роты 284 отдельного автомобильного батальона 6-й Гвардейской Танковой Армии, Гвардии старшина Петров, обращаюсь к Вам за разрешением прописаться на ранее принадлежавшую мне площадь, где сейчас живет моя мать. Судимость с меня снята". Когда я ему рапортовал, он даже встал и стоя выслушал меня, сказав: "Молодец, старшина! Давай рапорт" и написал начальнику 5 о/м: "Прописать и выдать паспорт". С этим разрешением я тут же поехал к уполномоченному, а он мне говорит: "Это только о тебе речь, а на твою жену разрешения нет!" Я даже заорал на него: "Что же, по-твоему, я теперь жениться не могу!", и обратно к генералу. Он обещал посоветоваться со своим начальством и перезвонить. И, действительно, на следующий день мне позвонил и отдал мое заявление, на котором было подписано, что мне разрешено также прописать мою жену, приехавшую из Новосибирска. Получив паспорта и прописку, я встал на учет в военкомат.

Дома после войны

После всех этих передряг я занялся ремонтом комнаты и печки, так как нам еще не подключили паровое отопление, перестелил пол, перетянул свой двуспальный диван, отремонтировал стулья и заготовил дрова на зиму. А

в свободное время ходили с Валюсей гулять, я показывал ей Москву, Кремль, ГУМ, ЦУМ, ходили r музеи и, конечно, в кино, ведь кинотеатр "Художественный" был напротив нашего дома.

Как-то в октябре 1946 года мы пошли в Сандуновские бани, чтобы поплавать в бассейне. После бани пошли на Трубную площадь на трамвай, тогда ходила "Аннушка", его долго не было, и мы зашли в закусочную. Валюся выпила стаканчик кофе, а я 100 г водочки, но мы здорово промерзли, и утром, когда я проснулся, у меня была температура под 40 и очень горел подбородок. Я вспомнил, что, вытираясь, содрал полотенцем прыщик на подбородке, и пошла кровь. Он воспалился и дал такую температуру. Мы побежали в поликлинику, а меня там - в машину и отвезли в Яузскую (ныне № 23) больницу. Там сказали, что у меня сепсис и необходим пенициллин. Бабуля работала в аптеке на Арбате, но там пенициллина не было. Спасибо, выручила моя двоюродная сестра Ольга Ивановна, дав несколько ампул, она работала замом главного врача в детской поликлинике. И все же я пролежал в больнице 12 дней.

Первая работа. Любимый «Доджик»

Выписался, иду после больницы, и вдруг мне навстречу - Коля Торопов. Мы с ним были вместе в Финскую войну. Разговорились, он и предложил: "Давай к нам на базу. Я вожу замминистра текстильной промышленности. Сутки работаю, двое дома, и для тебя найдется работа". Договорились, на следующий день я поехал на базу, она находилась в Хохловском переулке. Директор базы Петр Петрович Власов и его заместитель Борис Иванович встретили меня очень радушно: "Немного поработаешь на грузовике, а потом посмотрим...", а грузовая колонна находилась на стоянке на Потылихе. Там командовал Устинов Сергей Петрович, там было 20 штук «ЗИС-5» и полуторка «ГАЗ-АА», а в Хохловском переулке был теплый гараж, в нем штук 70 легковых машин и автобусы «ПАЗ» и «ЗИС-16», а также машины министра, их у него было пять: «ЗИС-110», «Паккард», «Опель-Адмирал», «Форд» и «ЗИС-101», который обслуживал семью министра. В то время им был Седин. Эти машины обслуживали 2 водителя и 2 водителя работали на «ЗИС-101». Министр звонил и приказывал, какую машину ему прислать. Вообще, на базе было много разных машин, и "Мерседесы", и "БМВ", и "Хорхи", а управление обслуживал "Додж" 3/4. Замов министра тоже обслуживали круглосуточно по 2 или 3 водителя. Само Министерство и Управление делами находились на ул.Кирова, д.39, где сейчас находится Центральное статистическое управление СССР. Это такой оригинальный дом на столбах, а под ним была стоянка для машин, но постепенно эту стоянку уменьшили, застроив ее служебными помещениями. Под землей этого здания была котельная, как громадный завод, которая его отапливала углем. Меня назначили туда вывозить шлак. Я заезжал, мою машину нагружали, и я отвозил шлак в разные места, куда

давали наряд. Через месяц меня посадили на автобус "ПАЗ". На нем работали 3 водителя: сутки отработаешь и двое дома. В основном, кроме выполнения хозяйственных поручений, мы возили консультантов. Министерство работало с 10 до 16 часов и с 20 часов до 4-5 утра, так как днем шел прием, а ночью министр работал со своими консультантами. И вот, посадим их и везем, сначала в основном в ресторан "Прага", а потом развозим по домам, а жили они все в разных концах города. По выходным возили их в дом отдыха за ж/д станцией "Правда", а проехать туда было непросто, так как тогда путепроводов еще не было, и очень долго приходилось стоять на железнодорожных переездах. После автобуса меня пересадили на "Додж" 3/4 тоже на круглосуточную. Мы работали на машине вдвоем, второй водитель был Козлов. У "Доджика" был крытый кузов. В то время была карточная система, и нас прикрепляли к какому-нибудь магазину. Наш продовольственный магазин был на Колхозной площади. Меня на "Доджике" иногда туда посылали, и так как я всегда помогал разгружать и загружать машину, меня всегда хорошо отоваривали.

Иногда я ездил по делам снабжения с нашим снабженцем. Это был замечательный человек, звали его Иван Григорьевич. В детстве он работал мальчиком в самом в то время престижном магазине Елисеева, что на улице Горького, тогда она, конечно, была Тверской. Он очень хорошо знал город, рассказывал, где какой дом, кому он принадлежал, купцу или промышленнику, кто его построил, где какая церковь. Рассказал, как он женился: "Несмотря на то, что я был шустрый малый, с девушками был робок. И вот, по совету одного знакомого, пошел в Институт благородных девиц, где воспитывались девушки сироты. Этот Институт тогда размещался, где сейчас Артиллерийская Академия им.Дзержинского, в Китайском проезде. Пришел, отдал паспорт, надзирательница меня обо всем расспросила и повела в зал, где стояли девушки, как в строю. Она стала рассказывать: кто эта девушка, какой у нее характер, что она умеет делать. Я растерялся и показал на первую девушку, и мне тут же разрешили ее увести. Так вот, скоро у нас будет золотая свадьба!". У него два сына. Один, зав.гаражом Министерства обороны, майор, а второй где-то на дипломатической работе. Он познакомил меня с женой и одним из сыновей.

В нашем гараже были и мастерские, в которых выполнялись все работы и ТО-1, и ТО-2, и окраска автомобилей. Особенно мне понравился электрик Петр Петрович, уже пожилой , очень грамотный и деловой, мастер своего дела. Вообще я со всеми подружился, и у меня с ремонтом проблем не было. Начальство решило, что для обслуживания грузовых машин нужно построить на Потылихе несколько боксов, и выделило в 20-м км от Серпухова делянку леса, где разрешалось вырубать лес для строительства. Так я и зав.базой Петр Петрович, и я попросил у него разрешения взять с собой мою мамочку, поехали в лес. Приехав, нашли лесника, и Петр Петрович с ним пошел осматривать и отмечать деревья, которые можно вырубать, а я с мамочкой остался у машины, и мы начали собирать грибы, а их было несметное количество. Мы даже не ходили далеко, а завалили

грибами весь кузов, в основном подосиновыми и белыми. Такого количества я больше никогда в жизни не видел. У меня был с собой чемодан, его я наполнил одними белыми, а когда вернулись на базу, я прямо ведром оделял всех, кто был в гараже - диспетчеров, механиков, мастеров, за что получил от всех большую благодарность.

Как-то меня послали с завом сапожной мастерской Министерства за разным товаром. Я, конечно, помогал ему все получить и погрузить и попросил пошить мне и Валюсе из имеющейся у меня кожи сапоги. Он разрешил привести жену снять мерку, и нам пошили, причем очень здорово, по паре сапог, и Валюсе еще туфли из синей кожи, очень красивые, и, как она просила, на высоком каблуке. А еще меня иногда посылали обслуживать магазин старых большевиков промтоварами. Там был директор Федор Иванович и его заместитель женщина. Они со мной посылали очень симпатичного снабженца, уже пожилого, отлично знающего свое дело. Мы с ним ездили и за парфюмерией на фабрику "Свобода", за обувью на разные фабрики, на "Богатырь" за резиновой обувью, на меховой комбинат за шапками и воротниками, за кожгалантереей, на фабрики за разной тканью, за бельем и сорочками, т.е. я привозил за две ездки очень много разного товара и помогал загружать и разгружать машины. Федор Иванович всегда предлагал отоварить "единички" (это у карточек на промтовары). Так, к примеру, тогда были в моде резиновые женские ботики и каракулевые шапки, которые я покупал по госцене, а так купить было очень дорого. Помню, как обрадовалась моя Валюся, когда я привез ей сумочку и резиновые сапоги, а потом и две каракулевые шапки. Кроме того, я возил из Управления в прачечные шторы, скатерти, словом, все что нужно было стирать и чистить. Еще меня часто отправляли в разные подсобные хозяйства за продуктами для работников Министерства и замов, и сразу их приходилось развозить по указанным адресам. Это было очень хорошо, так как привозили в корзинах и мешках помидоры, огурцы, сливочное масло, мясо, яйца, и, когда доставлял продукты по назначению, почти всегда что-нибудь оставляли. Однажды из совхоза перевозил в канистрах молоко, а у меня с собой была своя канистра, и я девчатам, которые разливали молоко, дал 3 пары чулок, меня этому научили ребята, так мне налили канистру сливок, и они, конечно, очень пригодились.

У нас был такой небольшого роста водитель, он обслуживал одного зам.министра. Сутки работал, а двое свободных суток подрабатывал, всем на базе ремонтируя обувь, и работая как стекольщик, кровельщик и плотник. Брался за любую работу и все добросовестно выполнял, за что его псе очень уважали. Оказывается, у него было 13 детей. И когда нам дали участки для посадки картофеля в Востряково, он приехал туда со всей своей командой. Там нужно было вскапывать целину, так он сделал соху, и ребята се тянули, а он управлял. Так вот этот Петя рассказывал, что если бы не жена министра, он вряд ли поднял бы семью. Она ему отдавала всю поношенную одежду и обувь, и им все это годилось, так что он вспоминал ее всегда добрым словом. Мне тоже дали три сотки, и я с Валюсей ездил копать, а

сажали только глазки, так как на картошку денег не было. Я, конечно, никогда таким хозяйством не занимался, всю жизнь возился с железом, которого изрезал, наверное, не один вагон, а Валюся у себя дома этим занималась и была в курсе дела.

6 марта 1947 года у нас родилась дочка. Это было все очень здорово! Я заехал домой, а Валюся лежит, у нее уже отошли воды. Бабули не было, она работала. Я посадил Валюсю в машину и повез в роддом Грауэрмана, а там обвалился потолок, и никого не принимали. Нас направили в роддом N 3 в Николопесковском переулке (ул.Вахтангова), и там произошли роды. Дочка родилась очень слабенькая, поэтому Валюся с ней долго лежала в роддоме. Назвали дочку Татьяной. Я много переживал оттого, что она все время держала голову как-то набок, но везде, куда мы возили ее на обследование, говорили, что все нормально, старше станет и пройдет. Она очень рано стала ходить и говорить, и в 2 годика стало ясно, что у нее один глаз слабее, поэтому она все время наклоняла голову. Так я стал постоянным посетителем в глазной больнице на ул.Садовских. Ей стали заклеивать здоровый глаз, чтобы развивался тот, что был слабее. Заказали ей очки, и я придумал - вместо заклеек сделал на пружинках повязку, изнутри белую, а сверху черную. За счет пружинок повязочка плотно прилегала к глазу. Врачу это приспособление очень понравилось, его даже сфотографировали, и пришлось ей для образца сделать такое же. Доктор была Акерман. Потом ходили на разные специальные занятия. Головку она стала держать прямо, и разница в зрении уменьшилась, но все же и по сей день она носит очки со сложными стеклами.

Когда пришло время окучивать картошку, Петр Петрович разрешил возить всех, кому было нужно. Я сажал целую машину этих огородников и, забрав Валюсю и Танюшку, вез всех на участки. Танюшка лежала в кузове, а мы окапывали, не зная, что вырастет. Однако, когда выкопали, получилось неплохо: 7 мешков крупной и 5 мешков помельче. Потом я развозил картошку всем огородникам по домам. Почему-то осталось 4 мешка, не помню кому я их довозил, но вез, пододвинув 2 мешка к заднему борту. У Серпуховской площади долго стояли под светофором. Хозяин картошки сидел со мной в кабине, а когда приехали к нему, то в кузове осталось только два мешка. Как стащили 2 мешка, мы не заметили. На ходу, конечно, не могли, значит, это случилось, когда стояли под светофором.

Зимой меня послали в Ярославль на лакокрасочный завод за краской. Я получил краску и по дороге обратно в Москву остановился около леса, срубил 2 березки, разрубил, сложил в машину, а тут - лесник в форме: "Давай документы. Буду составлять акт!" Я стал ему объяснять, что у меня 2 маленькие печки, которые нечем топить, а жена, дочка и бабуля мерзнут, так как нет дров. Со склада, где я заказал дрова, никак не везут. В общем, акт он не составил, а взял штраф 15 рублей, так мы и разошлись.

В 1948 году мне предложили поехать в совхоз им.Молотова под Шатуру с инженером из Министерства. Там нужно было протянуть электролинию от большой трансформаторной будки до совхоза и деревни. Он

разрешил мне взять с собой жену и дочку, а с ним поехала его жена, очень славная женщина. Они с Валюсей подружились. Жить устроились в деревне, названия я, конечно, не помню. Тут было молочко, яйца и даже можно было прикупить мясца и хлеб, карточки уже отменили. Моя работа заключалась в том, чтобы отвозить рабочих копать ямы под столбы и растаскивать бревна к этим ямам для столбов, а в свободное время ездил с совхозным начальством в Ожерелье и Озера, иногда туда возил и хозяйку, у которой мы жили, с продуктами на рынок. Внутреннюю проводку в этой деревне делали электрики из 1-го Таксомоторного парка Москвы. Возглавлял эту бригаду завгар парка, и когда у моей машины лопнул рычажок бензонасоса, я в кузнице запаял его на медь, а этот завгар понаблюдал за мной и говорит: "Приходи к нам работать в такси. Я тебя сразу посажу на новую машину". После этой работы мы под командованием замдиректора базы вывозили на «ЗИСах» картофель прямо с полей, они застревали в этом раскисшем от дождей грунте, и моя задача состояла в том, чтобы вытаскивать эти машины и помогать им выехать на шоссе, и у меня это получалось хорошо, т.к. у моего "Доджика" все 4 колеса были ведущие, да еще цепи на колесах. Иногда я даже брал на буксир по две машины. За эту работу нам объявили благодарность, т.к. мы уложились в установленные сроки.

Как-то мне поручили перевезти две семьи Шуйского и Ивановского секретарей райкомов, они учились в Москве в Совпартшколе. Я заехал за ними в общежитие, и мы поехали, сначала в Иваново, где одну семью высадили, и поехали в Шую. Здесь меня оставили ночевать, а утром, не помню, как его звали, хозяин извинился, что у него нет денег меня о поблагодарить, но предложил заправить машину на колонке, и там мне еще налили 100 литровый бочонок бензина, это, конечно, всегда кстати. При выезде из города меня остановили девчата, человек восемь, им нужно было в Суздаль, и, чтобы не было скучно, я их посадил и, конечно, не думал ничего с них брать за проезд. Они рассказали, что учились в ПТУ и едут к месту работы. Отъехали от Шуи около 30 км, и меня остановили на посту ГАИ: "Кого везете? Сколько они вам заплатили, за сколько договорились?" Я сказал, что ни о чем не договаривался, просто захотелось помочь таким славным девушкам. Инспектор отдал мои документы другому, который сопроводил нас на КПП. Оказывается, в Ивановской области был такой порядок, что, если на грузовых машинах едут пассажиры, то они должны на КПП оплатить проезд, и с этих девчонок взяли по 23 руб.40 коп. У шестерых девушек деньги были, а у двоих не было. Мне выдали справку, подтверждавшую, что проезд шести пассажиров оплачен, отдали документы, и мы поехали дальше, а когда доехали до следующего ГАИ, меня снова остановили и, обнаружив двух лишних пассажиров, не указанных в справке, забрали права и сказали, что получу я их в областном ГАИ Московской области. Ну, что тут было делать, высадил девчат в Суздали и поехал в Москву.

Приехав, рассказал все Петру Петровичу, а через три дня пошел в областное ГАИ, где мне сообщили, что по решению комиссии я лишен права

управления автотранспортом на 4 месяца. Я, конечно, возмутился и сказал Петру Петровичу, что буду писать жалобу, а он посоветовал: "Не глупи. Они тебе сделают пометку в правах, и тогда каждый инспектор сразу будет видеть, что ты жалобщик, и тебе никакой пощады даже за малое нарушение тогда не будет. Иди, пока помогай Устинову на Потылихе как дежурный механик и в строительстве гаража". Это было очень плохо, так как надо было работать каждый день, приходить выпускать машины и дожидаться их возвращения. А тут еще ввели пропуска на грузовые машины. Их давали только на 20 машин, и мне приходилось провожать их за город, забирать пропуска, возвращаться и выпускать машины, которые будут работать в городе, а вечером опять ехать встречать за город эти машины и снова раздавать им пропуска. А днем я составлял графики на ТО-1, мы сами стали на Потылихе ремонтировать машины в построенных боксах, организовал инструменталку и кладовку для хранения запчастей.

За забором нашего гаража протекала речка. Однажды, проезжая мимо какого-то парка, где производили обрезку деревьев, я нарубил штук 20 довольно основательных сучьев, затесал и кувалдой заколотил их на берегу той самой речки, а на следующий год они все зазеленели небольшими веточками. Теперь это большие деревья.

С деньгами становилось все хуже. Я как механик получал 750 рублей, а на машине у меня оклад был 1200. Карточная система закончилась, становилось труднее прожить на малые деньги. Мы с Валюсей решили поехать на Тишинский рынок продать отрез на пальто, который я привез с фронта. Кругом все торговали с рук, и я решил тоже. Я хотел получить за него тысяч десять, но нам за него больше четырех никак не давали, кто бы ни подходил. Потом подошел инвалид с женой и говорит: "Из этого отреза на всех ребят хватит" и предлагает 5 тысяч. Мы решили отдать, Валюся получает с его жены деньги, а я стою и наблюдаю, как этот инвалид раскинул драп, к нему подходят покупатели, и он на наших глазах продал этот отрез за 10 тысяч. Вот как на рынках умеют облапошить таких продавцов как мы! Еще как-то Валюшка поехала на Преображенский рынок продать часы. У меня был совершенно новый механизм от кировских часов, и я купил к нему новый корпус и циферблат. Там спецы сразу приметили и все осматривали, вскрывая механизм, потом подошел следующий покупатель и говорит: "За эту хламиду я и 10 рублей не дам". Валюшка приехала домой вся в слезах и рассказывает, что не заметила, как ей подменили механизм. Вместо кировского вставили поддельный с таким же циферблатом, старый "Табан Вадж". Как-то я собрал все корпуса, крышки от серебряных часов, два корпуса от сгоревших часов, это мне ребята приносили на запчасти во время войны, и пошел на Арбат сдавать, и оказалось, что эти два корпуса - золотые, причем из золота высокой пробы. Мне выдали 5 тысяч, и я, конечно, тут же побежал в Смоленский гастроном и накупил яблок, мандарин, мяса, конфет, печенья, всякой всячины. Валюся даже расплакалась и спрашивает: "Где ты взял столько денег?", а я говорю, что это все за барахло, которое ты советовала мне выкинуть.

Трудности с деньгами заставили пользоваться ломбардом. Дед подарил мне золотой перстень 17 г высокопробного золота с брильянтом в середине, а вокруг мелкие розочки, очень массивный. Это была наша палочка-выручалочка. За него давали самую большую ссуду. О дальнейшей судьбе этого перстня я расскажу позднее.

Я сдал экзамены в ГАИ, и, по моей просьбе, меня снова перевели работать на машину. Я снова сел на свой "Доджик". За это время дочка подросла, я с ней стал часто гулять на бульваре. В доме N 12 был детский сад, но мне отказали, т.к. я считался обеспеченным. Там я познакомился с директором этого детского сада, ей понравилась Танюшка, она очень хорошо говорила и рассуждала. У них была проблема: сад должен был выехать на дачу, но не было машины для перевозки. Я Татьяне Владимировне, так звали директора, пообещал помочь с машиной, если она возьмет Танюшку, так и договорились. Я взял «ЗИС-5», оплатил, не помню сколько это стоило, перевез сад на дачу, а осенью обратно, и Татьяна Владимировна сказала, что сама возьмет путевку, и Танюшка сможет ходить в садик. Потом я стал ремонтировать им разную утварь, а на Новый год сделал елку. За все это меня избрали в родительский комитет. Валюся пошла работать в Центральный институт прогнозов (ЦИП), теперь Гидрометцентр им.Штейнберга, сначала техником-наносителем, а позднее стала бригадиром. В бригаде было 13 девушек, все мы очень сдружились. Я сделал им для работы из оргстекла специальные ручки на 2 перышка и отлил свинцовые чернильницы под эти ручки. Им очень нужно было два перышка на ручке, т.к. работа выполнялась красной и черной тушью. Работа была довольно сложная и очень напряженная, так как каждая карта погоды должна была быть готова к определенному часу, а наносили до 4,5 тысяч знаков на карту размером полтора на полтора метра. На такой карте работали сразу несколько человек. Работали день, на следующий день шли в ночь, а потом два дня, один после ночи и следующий - дома.

Дочку из сада нужно было забирать в 18 часов, а ни я, ни Валя раньше 20 часов не освобождались, поэтому я иногда заезжал за Танюшкой и возил с собой до конца работы. Потом там нашлась нянечка, тетя Катя, которая тут же жила, и она согласилась быть с ней до нашего прихода. Я сделал Танюшке коньки и приклепал их к галошам, которые надевались на валенки. В валенках ножка была устойчива, и Танюшка у меня за один день выучилась кататься. На следующий день мы пошли на каток, и она так полюбила коньки, что мы с ней ходили на каток, даже когда она уже училась в институте, и она всегда говорила, что у нее никогда не было партнера лучше меня. А эти первые коньки на галошах прошли через многих ребятишек гидрометцентра, т.е. детей Валюшкиных сослуживцев и ее подружек. Как-то мне подарили двухколесный велосипед мои родственники, у них ребята выросли. Я его исправил, и Танюшка быстро научилась на нем ездить.

Как-то Валюся ездила с Танюшкой в Красноярск повидаться с сыном (это было, когда дочка была совсем маленькая) и там попала с ней в больницу, где подружилась с женщиной, у которой был сын Володя, ровесник Танюшки. Муж этой женщины был москвич. Вернувшись в Москву, они случайно встретились на улице. Это была семья Зеленских, тетя Капуля, дядя Юра и мы подружились так, что дружба продолжается и сейчас.

ЗЕЛЕНЫЙ ОГОНЕК ТАКСИ

Как-то осенью 1948 года я встретил своего товарища еще по школе, потом мы с ним встречались в 6 учебном полку, он там командовал комендантским взводом, Колю Захарова. Он работал в такси и посоветовал мне идти работать туда тоже, так как всегда после смены что-нибудь остается, и жить станет полегче. Кроме того, Дима Жорин тоже работал в 5 Таксопарке, а его старший брат был директором 1 Таксомоторного парка. Я пошел к Петру Петровичу и подал заявление об увольнении, а он и говорит: "Не ходи в такси, тебя там убьют!". Но все же я уволился и пошел в 1-й парк, который находился в Графском переулке. Доехать с Арбата можно было на троллейбусе # 2 и метро. Я пошел сразу к завгару, который меня приглашал, и он направил меня прямо в колонну, но предварительно меня проверили на знание техники безопасности? и нужно было изучить Инструкцию по эксплуатации и правила по работе в такси, как работать с таксометром. В то время при включении таксометра зажигался красный фонарик, укрепленный на лобовом стекле, а если свободен, рядом загорался зеленый. Меня подсадили к водителю, который тоже только поступил и отработал всего две смены. Звали его Ваня Почуев. Так я начал работать в Первом таксомоторном парке. Работали по 13,5 часов, через день, так что я с Валюсей через день был вместе. Мой сменщик сразу мне сказал: "Коля, давай работать по-честному. Я не знаю никаких фокусов, а заработать я заработаю без всяких нарушений счетчика и сигнальных огоньков".

А я и вовсе не имел ни малейшего понятия, что можно делать. Мы с ним договорились, что если нужно что-то отремонтировать, то не уходить от машины, пока ее ремонтируют, чтобы машина всегда была готова к другой смене и заправлена, словом, чтобы, придя на смену, каждый из нас мог сразу выехать на линию, а все расходы, с этим связанные, делить пополам. Так мы с ним и отработали до самой пенсии. Он моложе меня на два года, и я вышел на пенсию раньше, но потом меня снова пригласили поработать? и я снова пришел к нему, так как он работал один. В общем, мы с ним отработали почти 25 лет. У него была жена Граня и сын ее дочки Миша, который называл Ивана папой. Еще у него была прекрасная болоночка Кнопка. За все время работы мы не привезли ни одной жалобы, хотя в такси работать непросто, ведь пассажир всегда прав. Но это точка зрения начальства, а среди водителей считалось тогда, что такси чаще всего пользуются те, кто ворует и торгует. И я до работы в такси, несмотря на все приключения и трудности, выпавшие мне в жизни, считал людей, окружающих меня, как-то лучше и честнее, но, когда меня стали обманывать чуть ли не каждую смену, я потерял в это веру и стал относиться к пассажирам более пристрастно.

Вообще, о работе в такси можно написать отдельную книгу, но я поделюсь только разными случаями из моей работы. В Москве в то время было очень много диспетчерских пунктов на заказ такси по телефону. Подъезжая к такому пункту, сдаешь путевой лист и ждешь вызова, а если к тебе сядет пассажир, забираешь путевку и едешь с ним. Если едешь по вызову, то счетчик включаешь только после посадки, он начинает работать, только когда начинается новый километр. Потом сделали посадку и подачу платную, и счетчик включался сразу, а за посадку платили 20 коп. Когда же я начал работать, стоимость проезда была 2 руб. за 1 км, простой - 30 руб. в час - это для «Победы», а для «ЗИС-110» - 4 руб. за 1 км и 75 рублей один час простоя. Конечно, большим спросом пользовались машины подешевле. План на «Победу» был 350 руб. за смену, и холостой пробег давался из расчета 14 км на каждые 100 платных километров, а если холостой пробег больше, то приходилось доплачивать самому, поэтому водители приспосабливались как могли. Кто-то работал только между вокзалами, а их в Москве 9, кто-то по аэропортам, кто за городом. Их так и называли: вокзальщики, аэродромщики, дальнобойщики, а остальные работали по городу. Категорически запрещалось возить выпивших пассажиров, так как они садились частенько без денег и приходилось их везти в милицию, а там ответ один: "Пьяного посадил, сам и разбирайся!" Вообще, надо быть почти психологом, чтобы определить пассажира, а кроме того, работая в такси, нужно было очень хорошо знать жизнь города, где и когда бывает больше пассажиров. Например, когда идет выписка из больниц, когда в каком театре заканчиваются спектакли, закрываются рестораны, но это уже несколько сложнее, так как эти клиенты нее же подвыпившие, когда подъехать к рынкам и универмагам, которых в Москве очень много, время прихода судов на речные вокзалы, прилет самолетов, не говоря уже о расписании прибытия поездов. Все время приходилось решать - ждать пассажиров на стоянке или ехать их искать, рискуя лишним пробегом холостых километров. Нельзя было делать посадку вблизи стоянки, а если там очередь, то разрешалось сажать без очереди только пассажиров с грудными детьми и инвалидов, если увечье было очевидно. Не разрешалось возить в "Победе" более 4 взрослых и 2 детей и более 50 кг багажа в багажнике. И, пока я все эти таксистские премудрости не освоил, я почти год не выполнял план, за что не раз имел беседы с начальником колонны и начальником эксплуатации.

Нам выдали спецодежду, и мы стали в ней похожи на ПТУшников. На линии у нас было много разных проверяющих на летучках и милиция, и сотрудники ОРУ Да и ГАИ, так что во всех случаях приходилось выкручиваться как сумеешь, тебя в любое время могли снять с линии, а если отберут водительское удостоверение, то на линию выедешь только после его получения, а до этого будешь работать в гараже на разных работах.

Обыкновенно, выезжая из гаража, я ехал в Марьину Рощу. Там был диспетчерский пункт, где утром всегда можно было получить вызов, и я часто попадал возить постоянно пользующихся такси пассажиров. В то время в Марьиной Роще было много кустарных артелей и отдельных кустарей.

Работать с ними было хорошо и выгодно, так как нужно было помогать загружать и разгружать товар, и они всегда хорошо за это платили, а кроме того, это были дальние поездки, даже в ближнее Подмосковье. Например, там была семья, которая делала чемоданы от самых маленьких до очень больших. При погрузке их укладывали один в другой, а на рынке хозяин раскладывал их поштучно, и получалась такая гора, что создавалось впечатление, будто и на грузовой машине не увезти. Я с этим пассажиром подружился, и он меня заказывал, назначив день и час, и я к нему подъезжал. Иногда у него не было денег, и он расплачивался в следующий раз. Когда ему запретили делать чемоданы, он пришел к нам в парк и стал работать сменщиком у моего друга Алеши Камаева. Потом с ним случилось приключение, о котором я расскажу позднее. Другим таким местом, где было много ремесленников и разных артелей, было Черкизово. Там в основном делали трикотаж, и все товары развозили по магазинам и рынкам, но я работал главным образом в городе и очень часто по вызовам, поэтому, мало того, что я хорошо знакомился с городом, мне еще пришлось обслуживать разных артистов, режиссеров, профессоров всех специальностей, я знакомился с очень интересными людьми и нередко с их семьями.

Особенно часто я пользовался диспетчерским пунктом в центре на Страстной площади около забора Страстного монастыря, где сейчас построен кинотеатр "Россия", а памятник Пушкину стоял на другой стороне, на Тверском бульваре. Кстати, в ту ночь, когда его перевозили, я работал. Все вокруг было огорожено забором. У Никитских ворот ко мне сели два пассажира и говорят: "Товарищ водитель, поедем поздравлять с новосельем Александра Сергеевича". У них с собой было шампанское и бокалы, а еще яблоки. Так, рассуждая, вспоминая разные случаи из жизни, распили шампанское. Угощали и меня, но я же за рулем, так что вынужден был отказаться.

Пассажиры - народ очень интересный, и с разным настроением садятся в машину. Это все нужно учитывать, ведь в зависимости от настроения как пассажира, так и водителя, зависит удовольствие от поездки. Зачастую к водителю относятся как к хорошему знакомому, партнеру по поездке и хотят поделиться с ним своими радостями и печалями, рассказать и о семейных делах, о работе, о жизни, а иногда стараются спровоцировать на разные нарушения. Я всегда считал своим долгом помочь пассажиру положить вещи в машину, а иногда и поднести к поезду или лифту, и редко когда за оказанные услуги тебя не отблагодарят, словом, всему этому обучался в процессе работы. За годы работы в такси я много раз возил Лемешева, Обухову, Михалкова, Козловского, Боголюбова, Набатова, Андреева, Бернеса, Алейникова, Мдивани, Дунаевского, Райкина, Миронову и Менакера, Пельтцер, Нечаева, Виноградова.

При посадке пассажира всегда нужно спросить, по какому маршруту он хочет ехать, так как, если этого не сделать, то обязательно скажут, что везешь самым длинным маршрутом, чтобы больше заработать. При расчете я всегда называл, сколько на счетчике, и всегда давал сдачи, если платили

больше, но редко кто брал сдачи. Однако были и удивительные случаи с расчетом, о которых я скажу дальше, описывая разные поездки. Обыкновенно, когда интересовались стоимостью поездки, я называл примерную сумму, а пассажиры, которые пользовались такси часто, знали лучше водителя, во что им обойдется эта поездка. Иногда нас посылали в разные редакции развозить газеты и журналы по киоскам и магазинам, а иногда в почтовые отделения, чтобы развозить телеграммы. Это была неплохая работа, так как маршруты были большие, и клиенту и нам выгодно. Конечно, никаких чаевых от этих поездок не оставалось, но для плана они были хороши, так как без холостого пробега.

Как-то раз на Страстной площади ко мне подошел очень симпатичный, аккуратно одетый майор с бородкой. Он сказал, что у него нет денег, но он обязательно со мной расплатится и вынесет деньги, когда мы доедем до дома. Я и подумать не мог, что из этого получится, посадил его, и мы поехали. Ему нужно было в Арсеньевский переулок. Подъехали к большому пятиэтажному кирпичному дому, остановились у подъезда, и он говорит: "Вот, видите, на третьем этаже горят мои окна. Я сейчас вам вынесу деньги". Я стою, счетчик работает, а его все нет. Я вышел из машины, стою покуриваю, и ко мне подходит милиционер: "Чего стоишь?"- я говорю: "Майора привез",- а он мне: "Выключай счетчик. Этот майор каждый день нашего брата тут обманывает, мы его давно уже ловим. Хочешь, пойдем проверим". Мы поднялись на третий этаж, открыла женщина и сказала, что у них тут никакого майора никогда не было, а, спускаясь вниз, мы все поняли, гак как со второго этажа был выход на другую сторону дома. Гак я потерял с ним много времени и 15 рублей. Следующий обман не заставил себя долго ждать. Вечером на Тишинской площади ко мне сел пассажир, притворившись глухонемым, и пишет на запотевшем стекле пальцем адрес "Трубная площадь" и дает мне сразу сторублевую бумажку. Я взял, положил ее в карман отдельно от других денег. По дороге он у меня эти сто рублей два раза брал обратно и снова отдавал. Я, ничего не подозревая, последний раз взял и не стал ее рассматривать, а положил сразу в карман. Мы подъехали к продовольственному магазину на углу Петровского и Цветного бульвара, а по значит, что поехать я мог только в сторону Петровских ворот. Он пишет на стекле, что с него 10 рублей, значит, я должен сдать ему 90. Магазин уже закрыт, а он показывает, что хотел купить что-нибудь покушать. Я отсчитал ему 90 рублей, смотрю, на стоянке машин нет, поехал к Петровским воротам, развернулся и приехал на стоянку. Время у меня кончалось, нужно было ехать в парк, а пока я решил посчитать деньги. Достал эту сотенную, а она оказалась свернутой десятирублевкой. Когда я приехал в парк, мне пришлось даже занимать у ребят деньги, чтобы рассчитаться с кассой, а ребята тогда сказали, что не я первый. А вот другой случай, на стоянке в Столешниковом переулке, его еще называли Спекулешников переулок, так как там всегда было много всяких аферистов и мошенников. В этом переулке были ювелирные магазины, различные мастерские, в общем, очень бойкое место. Гам ко мне сел пожилой пассажир, приветливо поздоровался и говорит: "Я

вас не обижу, но мне нужно много поездить. Мне нужно заказать гранитный памятник. У нас такое правило, что в течение трех лет после смерти, а у меня умерла дочка, нужно поставить памятник. Так что мне нужна такая мастерская, где делают памятники". Я предложил поехать на Архангельское кладбище, так как знал, что там делали памятники. Приехав туда, он взял двух человек, и мы поехали на Востряковское кладбище. Там они ушли в мастерскую, потом он вышел, дал мне 10 рублей и попросил привезти 2 бутылки коньяка. На пути к кладбищу на Боровском шоссе была палатка, в которой торговали вином, я купил коньяк, тогда армянский "три звездочки" стоил 4 руб. 12 коп. Потом мы поехали на Даниловское кладбище, а в конце дня я развез всех мастеров по домам, а его в гостиницу "Урал". Расплачиваясь, он заплатил все по счетчику и еще 50 рублей сверх счетчика, поблагодарил меня, сказав: "Это вам за хорошее обслуживание". В эту смену я хорошо выполнил план, так как поездки были из одного конца города в другой, и не было холостого пробега, в общем, все в норме. А вот еще один интересный случай. Я стоял на площади Маяковского около гостиницы "Пекин". Ко мне подошел паренек и говорит: "Товарищ водитель, помоги мне отвезти пьяного брата домой". Я говорю: "Только вместе с тобой". Он согласился. Мы подъехали, у нового входа в Зоопарк лежит на тротуаре в военной форме с голубыми петлицами мужчина, совершенно бесчувственный. Мы его затащили в машину, парень сел рядом с ним. Это было в день выборов в Верховный Совет в 1957 году. Парень говорит: "Давай на Георгиевскую площадь", и мы остановились около большого пустыря, а когда ехали, я видел в зеркало, как он лезет к нему в карман. Я тогда сказал: "Не балуй!", а он говорит, что смотрит, не замерз ли он, было очень холодно. У пустыря мы пьяного вытащили, и парень говорит: "Езжай. Я сейчас схожу за его женой". Но я не согласился уехать, а сказал, что покараулю, пока он приведет жену. Прождал я минут двадцать и, конечно, никто не пришел. Тут проходил какой-то дедушка, я рассказал ему, в чем дело, и попросил побыть с пьяным, а сам побежал на избирательный участок. Там дежурный милиционер дал мне двух дворников-женщин, и мы его повезли на Баррикадную в 11 отделение милиции. Дежурный по отделению сказал везти его в вытрезвитель на ул.Веснина, а он даже не шевелится. Приехали в вытрезвитель, а дежурный младший лейтенант говорит: "У меня людей нет. Неси его сюда сам, и учти, я составлю акт и, если у него что пропало, будешь отвечать". Ну, что делать? И я решил возить его до тех пор, пока он не очнется. Открыл окна, чтобы лучше продувало, и поехал по Садовому кольцу. Около Кудринской площади после второго круга он пришел в себя и спрашивает: "Где мы?" Я ответил, он говорит: "Давай в Конюшковский переулок". Когда остановились около дома, к нам подошел милиционер и говорит: "Здравия желаю, товарищ майор!". Я спрашиваю: "Откуда ты его знаешь?", - а он: "Так это же наш бывший начальник 11 отделения милиции". На счетчике было 320 рублей. Мой пассажир вытащил большую пачку денег сторублевыми купюрами, отсчитал 5 бумажек и говорит: "Спасибо, что не бросил меня". Милиционер сказал, что это с ним не первый раз, и тут до меня дошло, что тот парень, очевидно, ему

что-то подсыпал, чтобы он потерял сознание, и хотел его обобрать. Я поехал в гараж с таким вот хорошим заработком. В то время зарплата водителя была 600-700 рублей, так что мой приработок от 5 до 15 рублей в смену был очень ощутим. Мясо стоило 2 рубля, да и другие продукты были более доступны. Утром по выходным дням я ходил покупать, что было нужно, жить стало несколько легче.

В 1947 году праздновалось 800-летие Москвы. Это был чудесный праздник, красивая иллюминация, особенно красиво оформлялся Центральный телеграф на ул.Горького, Красная площадь и Кремль, на котором каждый зубчик стен и башни были иллюминированы, многоцветный салют и фейерверки. Также запоминающимся событием был Фестиваль молодежи в 1957 году. Кругом было очень чисто, урны стояли почти через каждые 25 метров, и дворники были в белых халатах. Весь народ был одет празднично и старались поддерживать чистоту и порядок, а праздничные демонстрации и парады, мне кажется, не оставили равнодушных. Нам на машины выдали специальные флажки и посылали обслуживать в гостиницы и общежития иностранных гостей, а также наших, приехавших из разных районов страны.

Убивали водителей разными способами, но до 1968 года это было не гак часто, а после, как говорили, "Ворошиловской" амнистии, когда из лагерей выпустили много уголовников, случаи убийства участились. 11риезжая в гараж после смены, узнавали об убийствах. Помню, за одну только смену у нас были убиты 2 водителя. После таких случаев нас собирали и клуб, подробно рассказывали о происшествии, иногда давали фото подозреваемых. Так, был нашим водителем задержан сын какого-то профессора, совершивший 29 убийств водителей. Он забирал выручку и золотые вещи, если таковые были у водителя, например часы и т.д. При обыске у него на квартире были также найдены инкассаторские сумки. Судили его у нас в парке показательным судом, также был представлен обрез, из которого он убивал водителей. Я, правда, на суде не был, работал. Иго приговорили к расстрелу, только я не знаю, был ли он приведен в исполнение. А вот еще случай. На стоянке около гостиницы "Москва" к водителю «ЗИС-110» сел пассажир солидного вида и попросил отвезти его в Подмосковье на кирпичный завод. На месте собрались около машины ребятишки со всего поселка, им было интересно посмотреть на такую машину. Пассажир пробыл на заводе недолго. Вернувшись к машине, так предполагают, увидел на счетчике большую сумму, а денег, вероятно, не было, и он из нагана выстрелил водителю прямо в висок, сел в машину и хотел выехать, но машина застряла в песке. Тогда он вышел из машины и на глазах у всех ребятишек застрелился сам, так что судить было некого. У этого водителя было 5 детей, он был уважаемым человеком в парке, и его знали все водители такси Москвы. По национальности он был еврей, поэтому в организации похорон, кроме парка, участвовала синагога, выдав и деньгами 5 тыс.рублей, а когда повезли хоронить, то все свободные водители такси Москвы организовали громадную колонну и с сигналами провожали его на

кладбище, так что орудовцам пришлось останавливать движение, чтобы пропустить эту похоронную процессию. У него был товарищ, тоже наш водитель, который потом женился на жене покойного, став отчимом его детей, так в парке его прозвали "еврейский зять".

Однажды на стоянке у Сокола ко мне сели три парня и девушка и говорят: "Поедешь туда, куда покажем!", а парень, севший со мной, в бок мне приставил нож. Я, конечно, поехал по Беговой улице прямо к ОРУДовскому посту, а они сразу выскочили из машины и бросились бежать, так что пока я все рассказывал орудовцу, они скрылись. Вообще моя Валюся постоянно уговаривала меня бросить работу в такси, хотя я с ней никогда не делился никакими страшными происшествиями, но она и от других и из газет знала, что происходит. А я как-то привык, мне нравилось работать, все время встречаясь с разными людьми. Я только старался избегать рискованных ситуаций - не возил выпивших и всяких подозрительных личностей, т.к. со временем научился определять людей.

В парке мы прослушали лекцию врача о том, как нужно поступать с пассажирами, особенно женщинами, у которых во время движения возникала тошнота. Это явление означает, что у тех, кто им страдает, нарушена работа вестибулярного аппарата, и нужно с такими пассажирами быть особенно вежливыми и отвлекать их от мысли о тошноте. Например, меня научили давать пассажиру спичку, и чтобы она все время была прикушена зубами и ни в коем случае не ослаблять прикус, тогда пассажир, думая о спичке, забывает о тошноте, и вся поездка проходит нормально, а еще хорошо отвлекать клиента беседой. В связи с этим был у меня такой случай. В диспетчерской на Страстной мне дали заказ отвезти из Шведского тупика на дачу в Малаховку, как оказалось, художника. Когда я к ним приехал, он договаривался с дочкой и зятем, что будет ждать их на станции в Малаховке, и поехал со мной один. По дороге он рассказал, что они ездят на дачу только электричкой, потому что дочку в машине тошнит. Я сказал, что напрасно они отказались от поездки, потому что я довез бы их благополучно. И надо же было случиться, что я через несколько дней опять попадаю к ним по вызову для такой поездки, и когда они стали договариваться, я предложил довезти их без всяких неприятностей. Они долго не соглашались, но я все же их уговорил, посадил дочку рядом с собой, дал ей спичку и начал им рассказывать одну из историй, произошедшую с моим бывшим пассажиром (выше я рассказывал о нем, до работы в такси он делал чемоданы), а теперь сменщиком моего друга Леши Камаева. На Большой Екатерининской улице он посадил женщину. Она попросила его подъехать к открытому окну, чтобы погрузить вещи прямо через окно, не таская через всю квартиру к выходу. Он подъехал и стал грузить: сначала большой узел, якобы с бельем, потом кучу детских игрушек: куклы, лопаточки, песочные формочки. Она сказала, что везет все на дачу детского сада и ее надо подвезти к Волоколамскому шоссе, а там за ней приедет подвода, т.к. к самой даче подъезда нет. При выезде из Красногорска она остановила у пивной и пошла вроде бы попить, потом вышла и они поехали дальше. Проехали около 15 км, и она попросила

остановиться и разгрузиться, поскольку именно сюда за ней должна прийти подвода. Когда он стал вытаскивать узел, то увидел, что тот весь снизу в крови и в багажнике тоже кровь. Он все выгрузил и помчался в Красногорск, а около той пивной стоит милицейская машина. Он нашел оперативников, а они, оказывается, уже арестовали двух типов, которые должны были подсесть к нему в машину и убить его, ликвидировав свидетеля. Они сейчас же поехали туда, где он разгрузился и оставил женщину. Обнаружили ее в кустах недалеко от дороги, где она детской лопаткой копала яму для узла. Когда его развернули, то там оказался расчлененный труп мужчины без головы. Все это сфотографировали и поехали к ней домой, где во дворе под большим кустом роз она закопала голову убитого. Эта женщина оказалась балериной Большого театра, а убитый - ее муж, большой авиаконструктор, с которым она прожила 15 лет. После этой жуткой истории водитель уволился. "Лучше, - говорит,- я пойду работать куда-нибудь в другое место, а то тут убьют неизвестно за что". Мой рассказ закончился, мы доехали до дачи в Малаховке, и моя пассажирка сказала, что впервые в жизни так здорово доехала на машине, а я получил большую благодарность и окончательно понял, как важно чисто психологическое воздействие на настроение и состояние пассажиров.

Я часто в диспетчерской в Марьиной Роще получал вызов из одного дома на Новослободской. Из одного подъезда возил двух профессоров, мужчину и женщину, в одну клинику на Пироговке. Женщина любила, чтобы я вез ее через Бульварное кольцо, а мужчина - только по Садовому. Но однажды я перепутал и повез мужчину так, как возил Нину Михайловну, через Бульварное кольцо, и, хотя стоимость поездки была одинаковой, он остался очень недоволен. Оказывается, проезжая по Садовому кольцу, он по некоторым ориентирам рассчитывал время предстоящей лекции, обдумывая ее изложение. После этого случая я старался не перепутать.

Как-то раз мне пришлось заехать в парк отремонтировать спустившийся баллон. Все сделав, я выехал из парка, у меня было хорошее настроение, и я что-то напевал. Тут же у парка ко мне села молодая, симпатичная женщина, ей надо было на Курский вокзал. "Не возражаете, если я буду кое-что напевать? - обратился я к ней. - "Что ж, если будет интересно, я вам буду подпевать". Так с песнями мы подъехали с ней к Курскому вокзалу, и она говорит: "У нас здорово получается! Давайте еще проедем по Садовому кольцу". Мы так увлеклись, что проехали по Садовому кольцу дважды, мне было и приятно и выгодно, она со мной хорошо расплатилась.

Раз на Ярославском вокзале ко мне сел пассажир с деревянным баульчиком, в телогрейке и валенках и говорит: "Не беспокойся, я тебя не обижу, но мне нужно одеться как следует. Вези меня в универмаг!" Я повез его на Новослободскую, у магазина он дал мне 100 рублей и сказал: "Жди, не беспокойся!" - и ушел. Стою час, а его все нет и нет. Вдруг ко мне подходит мужчина в шляпе, шикарном костюме, при галстуке, в красивых туфлях и с большим свертком. Я ему говорю: "Машина занята", - а он смеется: "Что, не

узнал?" Смотрю, а у него в руках тот же фанерный баульчик. Он рассказал, что работал 15 лет на Севере, а теперь едет домой. Потом мы заехали в магазин "Подарки" на ул.Горького, он накупил там всякой всячины, заехали в какой-то двор, и он выбросил свой узел, т.к. уже обзавелся чемоданом. Потом я его высадил, не помню у какого вокзала, и он из своего баульчика, который был полон денег, сверх счетчика дал мне еще 100 рублей, это было очень здорово!

А вот еще курьезный случай. Стояли на стоянке у гостиницы "Метрополь". Там были и диспетчерский пункт и бензоколонка. Стояли 4 машины "ЗИС-110" и несколько "Побед" в отдельной колонне. К последнему "ЗИСу" подошла хорошо одетая женщина и попросила у водителя разрешения воспользоваться машиной, чтобы поправить кое-что в одежде: у нее в рейтузах лопнула резинка. Водитель, конечно, предложил ей сесть, а сам пошел трепаться с впереди стоящими водителями. Вскоре она вышла, подошла к водителю и дает ему 100 рублей. Он, естественно, стал отказываться, а она говорит: "Берите, берите, не отказывайтесь, вам пригодится". Она ушла, он сел в машину и почувствовал специфический запах. Оказывается, она приподняла коврик, напакостила и снова все покрыла ковриком. Пришлось ему ехать в парк и мыть машину. Ребята все прямо умирали со смеху, а ночью в столовой, когда все вернулись с линии, вообще хохот стоял невозможный.

Кстати, нужно еще сказать и о нашем ночном буфете. Когда я начал работать, там даже торговали водочкой и пивом, всегда можно было выпить и закусить, а потом водку запретили, но зато сделали горячие обеды, и в нем всегда была свежая колбаска, которую я нередко покупал домой.

Каждый водитель должен был месяц в году отработать в ночную смену. На дневные смены выезд машин начинался с 4 часов утра. Несмотря на механические мойки, всегда приходилось долго стоять в очереди на мойку, хотя у нас было 3 линии. Первая была для всех машин, вторая - для тех, кто на ТО-1, а третья для тех, кто готовил машину к ТО-2, там мыли моторы и машины снизу. На первой линии восемь женщин протирали машину и убирали в салоне, и водитель, как только машина заходила на конвейер, должен был покинуть машину и подходил к ней только при сходе с конвейера, на второй двигался сам, а на третьей можно самому мыть мотор, но, если не хочешь возиться - плати девочкам по рублику, у них все приготовлено, и они помоют, и протрут, и просушат горячим воздухом. Конечно, нас никто не заставлял за все платить, но если этого не делать, то и будешь на каждой операции задерживаться дольше, чем хотелось бы. Вообще обслуживание в парке было организовано неплохо. В некоторых парках водителей вообще не пускали в ремонтные зоны, но это не совсем правильно, так как там иногда сделают не все, что нужно. Мы с Иваном всегда старались быть при машине, чтобы все было сделано как нам хочется. Взять хотя бы регулировку питания и электрику. Мы привыкли к одному очень опытному мастеру, и даже на ТО-2 не давали делать его операции, а просто после ТО-2 подъезжали к Ване Фролову, и он все делал очень

добросовестно. После ею обслуживания мы спокойно работали до следующего ТО-2. Если же он был занят, он назначал нам время, когда к нему подъехать, и всегда придерживался этого времени, и даже, если был занят, все бросал и занимался нашей машиной. На заявочном ремонте тоже нужно было уметь договориться.

Вообще, нам платили за перепробег. Мы со сменщиком на первой машине "Победа" с заменой двух двигателей проехали 700 тысяч км и получили за перепробег по 1200 рублей каждый, но когда мы пригнали ее на капремонт на завод на Ордынке, то приемщик сказал, что легче сделать новую машину, чем нашу отремонтировать. Там ремонт был обезличенный, т.е. получишь машину, собранную из других агрегатов, зачастую сделано все недобросовестно. Получишь такую машину, и начинаются неприятности. У нас после 5 тысяч км застучал мотор, ездили менять. Потом развалилась коробка передач, то стартер, то динамо, в общем, проездив 30 тысяч км, мы все время ее ремонтировали, а когда все как бы стало в норме, стал разваливаться кузов. После этого мы со сменщиком решили - больше никогда не отдавать машину в капитальный ремонт, а ездить до списания и получения новой машины. За время работы в такси мы со сменщиком заездили 2 "Победы", 3 «Волги-ГАЗ-21» и 1 «Волгу-ГАЗ-24».

Еще очень интересный момент - прохождение ежегодных техосмотров. За нашим парком был закреплен инспектор, старший лейтенант Жесков. Наша машина прошла ТО-2, все было сделано на отлично, мы ее надраили и поехали к инспектору. Техосмотр проходил на втором этаже в помещении. Он посмотрел машину, попросил тормознуть и говорит: "Правый задний не держит. Сделайте и снова подъедете". Делать нечего, поехали, покатались по этажам, а делать ничего не стали, т.к. на ТО-2 все было сделано, а часа через два поехали снова к инспектору. Он посмотрел и говорит: "Вот, теперь другое дело. Вы сменщики? Вот, по 5 рублей с каждого". Мы заплатили и поехали работать. Мой товарищ Леша Кузнецов VI ил этого инспектора ездить на машине, когда тот обучался вождению, и когда Леша подъехал к нему на техосмотр, тот обнаружил в Лешиной машине недолитый электролит в аккумуляторе и говорит: "Дружба дружбой, а служба службой. Плати 10 рублей". Леша заплатил и заметил: "Я, конечно, знал, что он сволочь, но не до такой же степени!" Я относился к разным штрафам как к явлению неизбежному и особенно не расстраивался, но, когда это было несправедливо, безусловно, было очень обидно.

В 1957 году начался обмен водительских удостоверений, а у меня уже был третий талон, который грозил мне лишением водительского удостоверения за совершение еще хотя бы одного нарушения. Когда я пошел на обмен, то взял с собой все права, и на право преподавания, и на вождение мотоцикла. Я попал на обмен к инспектору-женщине, в чине подполковника. Осмотрев мои документы, она поинтересовалась, кем я был во время войны. Я все рассказал, и она выдала мне новые водительские права тоже первого класса и с первым талоном, а также права на мотоцикл.

Как-то ко мне сел пассажир и говорит: "Шеф, давай в Столешников переулок! Как я выгляжу?" Я сказал, что выглядит он совершенно нормально, а он в ответ: "Я аферист, я должен выглядеть всегда хорошо, должен быть чисто выбрит, хорошо одет и слегка пьян!".

В другой раз меня остановила девушка и со слезами на глазах просит подвезти ее. Она опаздывает на экзамен, и если не успеет, то его отложат до осени, а ее лишат стипендии, а денег у нее нет, но она обязательно принесет, куда я ей укажу. Мне стало ее так жалко, что я согласился. На счетчике было 15 рублей, я дал ей свой адрес. В дороге мы разговорились, я рассказал, что у меня есть дочка, а она о себе, по-моему, она была из другого города. На следующий день я ушел в магазин, а Валюся стирала, когда к нам пришли три девушки, принесли 15 рублей и большую коробку конфет для дочки. Валюся говорит, что они меня так хвалили и благодарили, что ей даже стало неловко. А вот другой похожий случай. Как-то я стою у ресторана "Прага", ко мне подходит подполковник и говорит: "Товарищ водитель, видишь ли, сижу в ресторане с замечательной девушкой, но у меня нет денег рассчитаться. Одолжите мне 100 рублей, я вам завтра завезу, куда скажете, а чтобы вы не беспокоились, я вам оставлю свое служебное удостоверение и пропуск Министерства Обороны". Я посмотрел документы, но лишних денег у меня с собой не было, а так как "Прага" почти напротив нашего дома, мы поехали ко мне домой. Валюся дала 100 рублей, а он к тому же узнал адрес. Я отвез его обратно, он поблагодарил меня и убежал. На следующий день меня не было дома, а он принес Валюсе большой букет цветов, 100 рублей, коробку конфет и высказал множество похвал и благодарностей в наш адрес, а Валюся вернула ему документы.

Однажды я проезжал по Бутырской улице, и меня остановила женщина вся в черном и попросила отвезти ее на Курский вокзал. Я думал, что это какая-нибудь монашка. В машине она мне говорит: "Не бойся, не обижу. Только деньги у меня все мелкие. Я побирушка". Я сначала не понял, и она стала рассказывать, как она закатывает глаза так, что у нее остаются одни белки, а зрачков нет, и в таком виде ходит по вагонам электричек и собирает много денег. Когда я ее привез, она насыпала мне три большие пригоршни монет. На счетчике было 10 рублей, а когда я сосчитал, оказалось 20 рублей.

Вспомнил еще вот какую поездку. У 15-го отделения милиции я посадил двух пассажиров, оба изрядно выпившие, особенно один, и попросили их отвезти в ресторан на Люсиновскую улицу. Я их привез, и они, оставив сумку и портфель, ушли в ресторан. Примерно через полчаса пришли и принесли ананас и два больших пакета с яблоками и мандаринами. А было это 6 марта, в день рождения Танюшки, и мне, конечно, поскорее хотелось домой, там намечался праздник, она уже училась в институте и должна была собраться молодежь. Из ресторана я повез своих пассажиров на Киевский вокзал, где один повел другого провожать на электричку, а меня попросил его подождать. Он вернулся и говорит: "Хотя дорога скверная, но я тебя прошу, отвези меня в поселок Дачный, это по Киевскому шоссе. А от шоссе еще 2

км в сторону, но туда ходит автобус, и дорога неплохая." И мы поехали. По дороге я ему рассказал, что у моей дочки сегодня день рождения, а я так и не успел купить ничего вкусненького. Тогда он говорит: "Вот, возьми яблоки и мандарины. Я возьму только ананас", и, когда я его довез до дома, он в перчаточницу, или, как водители называют, "бардачок", положил два свертка со словами: "Пусть это будет ей подарок". Поблагодарил, щедро расплатился и ушел, а я развернулся и выехал на шоссе. Еду, а самому интересно, что же он мне положил. Посмотрел, а там оказалась красная и черная икра. Я сразу помчался домой, отдал подарок, а потом поехал в парк, так как план был уже выполнен. Помыл машину, написал сменщику записку, мы всегда это делали, и поехал на день рождения. Меня встретили дома на уpa, заставили петь и записали на магнитофон. Потом, когда я прослушал запись, даже не верилось, что это я, получилось здорово. Жаль, конечно, что эти записи не сохранились.

Не помню, в каком году, мы, десять человек во главе с водителем Черновым, поехали в Горький на автозавод за машинами, было очень холодно. В Горьком жила моя двоюродная сестра, у нее был свой дом и сад. Муж ее работал на строительстве автозавода инженером, и все они строились недалеко от завода, поэтому и район так назывался "Автозавод". Муж ее к этому времени уже умер, а дом был большой, и она полдома сдавала. Мы у нее переночевали и пошли получать "Победы". Машины стояли на улице под снегом. Нам выдали все, что для них было положено, а дальше, как хотите, так и разбирайтесь. Вот мы и намучились на этом холоде! Машины после такой стоянки совсем не хотели заводиться, а тут на складе и огонь не разрешали разводить. Но все же мы раздобыли паяльную лампу и кое-как начали заводиться. Рядом ребята, получившие грузовые машины, с радости, что удалось завести машины, подвыпили и уснули в машинах, и никто об этом не знал, а когда хватились, они уже замерзли насмерть, очень было холодно. Когда мы поехали обратно, выяснилось, что в машину была залита тормозная жидкость с температурой замерзания до 20 градусов мороза, а на улице было под 40. У нас стали клинить тормоза, нельзя ныло пользоваться ножным тормозом. Короче, мы еле добрались до парка в Москве и сразу стали менять тормозную жидкость.

Вскоре после этой поездки мы со сменщиком тоже получили новую машину, и все эти получения, конечно, в парке отмечались. Количество машин в парке прибавлялось и уже доходило до тысячи, а на трех этажах могло разместиться только порядка шестисот, поэтому часть машин по колоннам стояла во дворе. У гаража была своя бензоколонка. Летом это не вызывало неудобства, а вот зимой было намного сложнее, хотя для заводки подавалась горячая вода, но мы часто даже не мыли машины на ночь, чтобы они не обмерзали. Колонны, которые систематически выполняли план и работали без нарушений, всегда стояли в помещении, но иногда и наша колонна попадала на улицу. Мы все друг друга знали, поэтому частенько удавалось устроиться в другой колонне в тепле. Мы со сменщиком всегда перезванивались и, придя на смену, я всегда знал, где стоит машина и в

каком она состоянии. Но как-то я пришел к машине, была уже «Волга-ГАЗ-21», а фигурки оленя, символа машины "Волга", нет. Пошел к дежурному, а он говорит: "Ты его плохо кормил, вот он и сбежал". Но смех смехом, а на линию без оленя не выпускают. Пришлось занимать у другой машины. Потом я сделал из нержавеющей стали специальную фигурку, и, получив новую машину, мы сразу меняли оленя на своего.

Как-то мы получили новую машину, и нам сказали, что это опытные машины, и мы не имеем права производить на них никакие регулировки и вообще что-то делать, т.к. на них все запломбировано, и даже заправляться будем только в гаражной бензоколонке специальным бензином. В гараж поступило 15 таких машин и еще 15 экспериментальных машин, только работающих на 72 бензине. Наша "Волга" была зеленого цвета. Через 3 тысячи км нам меняли свечи. У них нагар был лимонного цвета и зазор 1мм, в то время как обычные свечи имеют коричневый нагар и зазор до 0,5 мм. Когда мы наездили по 180 тысяч км, у нас сняли моторы для изучения, а нам поставили новые двигатели на бензин А-93, а кроме того, они были сильнее на 30 л.с, так что приемистость возросла, и на светофорах я легко обходил все машины. Мы на этой "лягушке" проехали 500 тысяч км без всякого ремонта, а потом нам дали новую машину.

Время шло, я продолжал работать. Вставал в 4 часа утра, делал зарядку, завтракал и шел пешком до Трубной площади. Там в 5 часов шел первый трамвай N 5, на нем ехал до парка. Я всегда старался выехать в 6 часов, чтобы, закончив работу, успеть на троллейбус и без пересадки добраться домой.

Как-то в 1954 году я познакомился с одним пассажиром, с которым в дальнейшем мы подружились. У него была "Победа". В дороге мы разговорились, и он попросил посмотреть его машину, т.к. на ней не работал сигнал. Это был Борис Яковлевич Бобырь. Он жил в Леонтьевском переулке. Сигнал я починил, а потом он еще много раз обращался ко мне со всякими мелочами. Потом он купил новую "Победу" и наездил на ней уже более 2 тысяч км. А был он эстрадный артист и выступал вместе с женой. Он ее называл Мэричка-трансформатор (ее действительно звали Мэри), это эстрадный жанр быстрого перевоплощения из одного персонажа в другой. Весной 1954 года он попросил меня помочь ему доехать до Ялты. Он мог выехать туда только 18 апреля, а у него был договор, по которому он должен был в Ялте 20 апреля вечером дать концерт. Он обещал устроить меня в Ялте с жильем и питанием и предложил взять с собой жену. Валюся была в доме отдыха под Калининым, в Мелково, я тоже только вышел в отпуск, поэтому я сразу ей позвонил, и она приехала. 18 апреля мы выехали, ехать нужно было очень быстро, так как выехали мы поздно. Первую остановку сделали в кемпинге в Мценске. Мы с Валюсей встали на следующее утро пораньше, я проверил и заправил машину, и мы стали ждать, когда они встанут, а Борис Яковлевич только в 10 утра пошел с кофейником в буфет, так что опять пришлось нажимать, чтобы успеть ко времени.

Вторую остановку сделали под Симферополем и в Ялту приехали к

19 часам. Конечно, мест в гостинице для нас не оказалось, хорошо, я перед отъездом взял у Леши Нестерова адрес его сестры в Ялте, очень славной женщины. Она работала директором заводика, изготовлявшего фруктовые напитки. Она предложила у нее остановиться, только у нее в доме шел ремонт: двери и окна раскрыты настежь, все только выкрашено, так что до кровати шли по дощечкам. Когда выезжали из Москвы, было очень тепло, и мы, решив, что едем на Юг, не взяли теплых вещей и поехали в одних костюмчиках. А погода в Ялте резко испортилась: за окном дождь со снегом, на море шторм. Местные жители говорили, что и не помнят такой ненастной погоды в это время года. Мы ходили в столовую, потом в кино, потом опять в кафе или столовую, потом опять в кино, чтобы хоть где-нибудь согреться. Погода улучшилась только в день нашего отъезда, однако во время недолгого затишья мне удалось уговорить Валюсю прокатиться на катере-такси, она ведь первый раз видела море. Водитель катера согласился покатать нас только по бухте, и то нас здорово бросало. Как-то вечером ходили с нашей хозяйкой в ресторан, куда она прихватила литровую бутылку 60-градусного лимонного ликера, который они использовали в производстве фруктовых напитков. Пробыв здесь недельку, мы поехали в Симферополь на вокзал, где до вечера ждали поезд, поэтому довольно долго сидели на вокзале. Вокзал только отстроили - кругом гранит и мрамор, и пришлось сидеть на этих гранитных скамейках. В поезде проехали нормально, приехали домой, переночевали, а утром я думал, что меня разбил паралич, потому что не мог шевелить ни руками, ни ногами. Вызвали врача, оказалось, меня так тряхнул радикулит. Он выписал всякие лекарства, посоветовал мешки с горячим песком и поглаживание утюгом. Не помню, сколько я промучился, но в течение месяца ходил на разные процедуры, а поясница болела очень долго.

А еще со мной приключилась другая беда. Где-то в декабре у меня началось сильное расстройство желудка. Я бегал в туалет по 10-15 раз за смену. В нашей санчасти мне все советовали сидеть на диете и есть рис, но это не помогало, и я уже узнал, где находятся все туалеты в Москве и какие работают ночью. Иногда даже бросал машину с пассажирами и летел в туалет. И вот как-то, высадив на Савеловском вокзале пассажира, я понесся в медсанчасть, которая находилась на Масловке, д.№ 3. Я забежал в нее, взял у нянечки судно, оправился и с этим судном пошел прямо к главному врачу и поставил его ей на стол. Она, конечно, раскричалась, назвав меня хулиганом, а я ей в ответ: "Вы меня лечите с декабря, а сейчас уже февраль. В больницу не кладете. Если вы немедленно что-нибудь не предпримете, я с этим судном поеду в Министерство здравоохранения!" Тут она поняла, что я не шучу, вызвала моего лечащего врача и позвонила в Боткинскую больницу, в поликлинику к доктору Соловейчику, который на следующий день согласился меня принять. По его просьбе я привез историю болезни, он прочитал и говорит: "Как же тебя лечат! У тебя глисты. Нужно сначала расправиться с ними, а потом решим, что с тобой делать". Назначил мне лекарство и наказал смотреть, когда глисты выйдут. И действительно, через два дня у

меня вышли 2 аскарида: один с карандаш, а другой такой, что, если бы мне кто-то сказал, что у меня в кишках может сидеть такая змея в палец толщиной, я бы не поверил. Я плоскогубцами посадил его в бутылку из под молока, в которой он сделал три кольца, это же примерно полметра! После этого у меня все наладилось. Потом появилась язва желудка, но была уже другая медсанчасть № 34, и очень славная доктор Наталия Ивановна, которая хорошо меня лечила. Я выпил 600 таблеток викаина, а когда снизилась кислотность, еще 300 таблеток, но уже викаира, и мне стало лучше. Потом появилась страшная горечь во рту. Мне трижды брали желчь, а это очень мучительная процедура, но ничего не помогло до тех пор, пока я не бросил курить на 2 года. Но вскоре появилась новая болячка - ирит, это когда невозможно смотреть на огонь. Как объяснила мне глазная врач, возникает эта болезнь на нервной почве и при простуде. У меня так и произошло. У меня на машине провалилась рессора, поскольку места ее крепления проржавели, а меня стали обвинять, что это случилось из-за того, что я перегрузил машину, ну, я крупно поговорил с начальником техотдела. Поездил с открытыми окнами, и меня продуло. Этот ирит очень плохо поддавался лечению, и меня запичкали лекарствами так, что я от них обалдел и ослаб до такой степени, что еле добрался до медсанчасти. Но все же по весне все прошло.

Вспомнил еще один интересный случай. Ко мне на Ленинградском вокзале подошел пассажир и попросил помочь: "Я никак не могу найти адрес своего товарища, а вы, очевидно, давно работаете. Мне нужно Акулово". Я сказал, что Акулово тоже не знаю, но мы можем поехать в Центральную справочную, и там нам подскажут. Он согласился. Мы поехали на Пушечную улицу, там помещалась Центральная справочная, но нас отправили в новый справочный пункт на ул.Мархлевского. Там тоже такого места не числилось. Мой пассажир был очень удивлен: "Как же так, я с ним все время переписываюсь, получаю от него письма, а здесь не могу найти его по адресу!" Я попросил показать письма, на них было написано: Москва, Ярославское шоссе, поселок Акулово и номер почтового отделения. Я предложил поехать по Ярославскому шоссе и спрашивать, где находится Акулово. В Лосиноостровской на автобусной остановке мы у пожилого мужчины спросили про Акулово. Оказалось, что он сам из Акулова, мы посадили его в машину, и он показал нам дорогу. Дело заключалось в том, что это была закрытая зона Московского канала, снабжающего Москву питьевой водой, и информация о населенных пунктах, расположенных в этой зоне, была засекречена, и ее никому не давали. Мой пассажир побежал все разузнать, дал мне 300 рублей и говорит: "Не уезжай. Я вернусь и решим, что делать дальше". Примерно через час они вернулись вдвоем, и он дал мне еще 200 рублей. Получилось здорово! Зона находилась за Пушкино, я в Пушкино посадил пассажиров до Москвы, так что у меня не было холостого пробега, и я хорошо подзаработал.

За время моей работы в 1-м Таксомоторном парке у нас сменилось 5 директоров, 5 начальников эксплуатации и 3 завгара. Запомнился случай,

происшедший с приходом к нам нового начальника эксплуатации, женщины, Телешкиной Евгении Ивановны. Выступая на общем собрании, она сказала, что мы плохо работаем, а я спросил ее, где она раньше работала и работала ли она на автотранспорте. Получив отрицательный ответ, я сказал, что она не может в таком случае судить о нашей работе. Мне захлопали в знак одобрения, но я понял, что она меня запомнила. А дело было так. Когда мы становились на внеплановый ремонт по заявке, план на это время нам тоже начислялся. И вот как-то раз мне нужно было заменить коробку передач. Я встал на тупиковую яму и для быстроты стал сам разбирать. В соседней яме с аналогичной работой встал другой водитель. Потом он куда-то ушел, а вернувшись, говорит: "Ходил к тете Жене. Она мне списала план на время ремонта". Я, конечно, тоже пошел к ней с такой же просьбой, но она сказала: " Вот этого вам я разрешить не могу!" Я понял, что это была расплата за собрание. Но, надо отдать ей должное, она стала наводить порядок в парке. Всегда приходила проверять выход машин на линию и не выпускала тех водителей, кто был небрит, в неутюженных брюках или в несвежей рубашке. У нас в парке была парикмахерская и место, где можно было погладить. Нам стали выдавать сорочки и галстуки, перчатки, специально начали шить в ателье костюмы и форменные фуражки с эмблемами такси, и даже полупальто. Это было и в других парках, которых в Москве стало уже 15, и тетя Женя ушла от нас директором 15-го таксопарка. Когда она там появилась, ее еще не все знали, а она сделала замечание одному водителю за курение в неположенном месте, за что он послал ее на три буквы, и об этом скандале стало сразу известно таксистам по всей Москве.

Когда я уходил на пенсию, в Москве было уже 22 автопарка, и почти во всех директорами были бывшие наши начальники и водители. В нашем 1-м парке была также Лаборатория Горьковского автозавода. Это было здорово, так как по гарантийной можно было ехать в гарантийный цех автозавода в Москве, а наши машины почти все были горьковские: «Победы», «ГАЗ-21», «ГАЗ-24».

Как-то со мной был такой случай. Я привез на Киевский вокзал пассажира, а у меня были в багажнике две рессоры для "Победы", завернутые очень хорошо в бумагу. Тут ко мне подходит ревизор из управления, ревизор над ревизорами, кажется, Гусев, подзывает дежурного ревизора Александрова и говорит ему: "Оформи его за провозку железа в багажнике". Тому не хотелось, но делать нечего, он обратился ко мне: "Что тебе написать?" Я говорю: "Пиши, что видишь, я ведь никаких нарушений не сделал". Он написал, а раз в путевом листе сделана запись, то в следующую смену на линию не выпустят, пока не побеседуешь с начальством. В то время начальником эксплуатации у нас был Кончаловский, мужик очень справедливый. Разбирая жалобы на водителей, он никогда водителей в обиду не давал, но нарушителей наказывал по справедливости. Он при мне позвонил этому Гусеву и все уладил.

А вот еще случай о забытых в машине вещах. Оставляли перчатки, зонты, сумки, портфели и т.д., все это мы сдавали в диспетчерские пункты в городе или в диспетчерскую парка. Обычно после поездки я всегда осматривал салон и, обнаружив забытые вещи, сразу возвращался и отдавал их, а если сразу не удавалось, то сдавал в диспетчерскую парка. Как-то раз ко мне сел пассажир, я не заметил, что у него с собой был портфель. Высадив его на площади Революции, я сразу посадил военного. Он и сказал мне про забытый портфель. Я отвез военного и решил посмотреть, что же в портфеле. В нем оказалась металлическая коробочка с золотыми вещами. В ней были кольца, серьги, часы. Еще в портфеле была бутылка водки, пачка печенья и 6 тысяч рублей. Я сразу поехал в парк, отдал диспетчеру свою находку и сказал, что буду ждать, когда позвонят. Часа через два пассажир позвонил, оказывается, он запомнил номер парка и машины. Диспетчер позвала меня к телефону, и я договорился с ним встретиться там, где я его высадил. Мы поехали в более удобное место, и он сразу отдал мне бутылку и печенье в благодарность, что я никуда ничего не сдал. У него умерла сестра, и они с братом разделили ее имущество. Дачу он отдал брату, а ему досталось все это богатство. Отсчитав мне еще 500 рублей, сказав: "Это тебе за честность", и, поблагодарив еще раз, он ушел.

А вот другой случай. Два мужчины вышли из машины на Площади Революции и ушли в метро, а я смотрю, они забыли пиджак. Я осмотрел пиджак, в нем ничего не было, и отдал его тут же в диспетчерский пункт. Приехал в гараж, меня вызывают в диспетчерскую и говорят, что в забытом пиджаке было 900 рублей. В следующую смену меня вызвал начальник эксплуатации, я, разумеется, написал все как было. Оперативник из уголовного розыска говорит: "Не волнуйся, разберемся", и поехал со мной на встречу с хозяевами пиджака, якобы я хочу вернуть им деньги. При передаче денег их задержали. Оказалось, что они уже не раз были осуждены за мошенничество, а это один из способов вымогать деньги.

Теперь еще другой случай. Я высадил четверых узбеков на ВДНХ. Постоял на стоянке и уехал с пассажиром. Приехал в парк, а меня сразу к начальнику эксплуатации, в то время им был бывший наш водитель Сидоров. Он мне сказал, что при расчете с пассажирами на ВДНХ я ходил менял деньги, т.к. у меня не было сдачи со 100 рублей. Это было действительно так. Узбеки сказали, что забыли в машине большой сверток с деньгами, а я никакого свертка не видел. Сидоров стал меня уговаривать, чтобы я вернул деньги, иначе за такую сумму меня осудят и дадут срок, но я же никакого свертка у них не видел, а как это доказать? На следующую смену пошел сразу к Сидорову, а он мне говорит:"Иди, работай." Они позвонили и просили извиниться перед шофером за то, что оклеветали его. Этот сверток они забыли не в машине, а в шашлычной на ВДНХ. Конечно, все это очень обидно, но иногда среди водителей бывали случаи присвоения забытых вещей. Вообще, работая в такси, нужно быть все время начеку.

Как-то раз меня посадили на чужую старую "Победу", наша была на ремонте. Ко мне села женщина, и мы поехали в Болшево, ей нужно было в

дом отдыха. Я его хорошо шал, но лом отдыха от Академии наук. Дело было в марте, дорога неважная, да еще что-то в машине все время скрипело, что заставляло меня постоянно прислушиваться и ехать медленно, а это моей пассажирке не очень нравилось, и она интересовалась, почему же мы так медленно едем. Приехали, я помог ей отнести вещи, вернулся к машине, стал ее осматривать и вижу: нет колпака на переднем левом колесе. Я стал покачивать машину, чтобы понять, что скрипит, и тут это колесо вообще отвалилось. Я прямо обалдел, так как диск колеса по ступицу был в ржавой трещине и держался только на каких-то 10 мм. Конечно, я поставил запаску и поехал в парк, а по дороге нашел и соскочивший колпак. В парке мне заменили диск и сказали, что я родился в рубашке, а мог бы разбиться. Вот, что значит ездить на чужих машинах.

Как-то, не помню в каком году, я приехал домой пообедать, это было весной. Приехал, а дома все плачут. Оказывается, в дверь позвонили, бабуля открыла цыганкам. Было очень холодно, и они попросили разрешения перепеленать ребенка в тепле. Бабуля их впустила, они расположились у дверей и стали отвлекать бабулю разговорами, что они не цыгане, а молдаване, стали звать ее в гости. Она их заслушалась, а в это время одна из цыганок прошмыгнула в комнату и украла бабулину пенсию, которую бабуля только получила и собиралась, как она всегда говорила, сбегать в военторг. Она любила туда ходить, так как там можно было купить все, что нужно. Потом обнаружили, что она забрала также мое кольцо, подарок деда, перстень с бриллиантами и красивый черепаховый гребень. В это время Танюшка занималась в темной комнате, услышав шум, вышла и хотела пройти в комнату позвонить, но цыгане ее не пустили. Они разложили ребенка на полу пеленать и, чтобы пройти в комнату, его нужно было перешагнуть, а они сказали, что через ребенка нельзя перешагивать, обязательно случится несчастье. В это время жильцы со второго этажа, видевшие, как к нам зашли цыгане, стали звонить в дверь. Цыганки смотались сразу, но никто не видел, ни как вошла, ни как вышла цыганка, совершившая кражу в комнате. Я, конечно, сразу позвонил в милицию, приехал милиционер на мотоцикле и поехал их искать в округе, но никого, конечно, не нашел, а мне пришлось поехать в милицию, написать заявление, там я оставил и рисунок моего перстня. В милиции мне дали брошюру, в которой дословно было сказано, что цыгане рождены специально только воровать, а я им сказал, что я и без этой брошюры прекрасно знаю, кто они такие, так как, работая в такси, постоянно с ними сталкиваюсь. В общем, заявление мое приняли, а пропавшие вещи "ищут" до сих пор.

И вот еще очень интересный момент во время работы в такси. Я попал в первую десятку машин, оборудованных радиотелефонами. Едешь и слушаешь сообщения Центральной диспетчерской о месте заказа, сообщаешь, где находишься, и бывали такие случаи, что, высадив пассажира, например, в д.№ 17, получаешь заказ из д.№ 19. Это было удобно и мне, и пассажирам, и диспетчерской службе. Я брал до 20 заказов и за это попал на Доску почета, но, когда во всех парках появились такие машины, и их стало

до 400, а норму установили 8 заказов за смену, то такой план стало выполнять невозможно, поэтому стало удобней, когда радиотелефон снимали для ремонта. Когда он работал, я принимал заказы даже за 20-30 км от Москвы, иногда подсаживал пассажиров, конечно, с разрешения уже едущего со мной, и показывал на таксометр, с какой суммы ему нужно будет оплачивать проезд, и почти всегда каждый платил за себя, это было выгодно.

Чтобы получить хорошую пенсию, я последние годы в такси должен был зарабатывать не менее 1200 рублей в месяц, поэтому я все деньги, и чаевые и часто свои, вкладывал в счетчик, т.е. ездил все время с включенным сигналом, старался сделать как можно больше посадок, сам доплачивал, поэтому пенсия у меня получилась 1200 рублей.

В 1953 году, когда умер Сталин, были страшные очереди прощавшихся с ним людей. Люди в них падали и погибали, так как по ним шли, даже не помогая упавшим подняться, там все просто озверели. Мы с Валюсей тоже пошли, но не смогли дойти, так как все было перекрыто и заполнено людьми, но я и не особенно расстроился, потому что понимал, что умер тот человек, во многом благодаря которому я пострадал, будучи совершенно не виновным.

МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ

«Опель-кадет»

Время шло, и вот Леша Стрункин покупает себе "Москвич-401" за 6000 рублей. Он его отремонтировал и продал за 10 000. Я тоже загорелся купить. Стали с Валюсей собирать деньги, кое-что продали, кое-что заложили и собрали 4000. Я стал ездить на Бакунинскую улицу, там у автомагазина и на Спартаковской площади продавали много разных машин, но все не менее чем за 6000 рублей. Однажды там ко мне подошел мужчина, поинтересовался моими проблемами и сказал, что во дворе на Б.Черкизовской стоит "Опель-кадет", и посоветовал посмотреть. Там я увидел первую модель "Кадета" после «П-4» и последующую, принадлежавшую хозяину стоянки. Он с машины, подлежащей продаже, на свой "Кадет" переставил резину, заменил головку блока, мотор был разморожен, пол и все, что было под снегом, проржавело насквозь. Он сказал, что хозяин хочет за него 4000, и дал адрес хозяина. Я поехал к нему, и мы сговорились на 2800, а относительно хозяина стоянки он высказался так: "Эта сволочь, хозяин стоянки, поснимал с него хорошую резину, а также головку блока". Выпросить обратно я смог только головку блока и запасной блок. Когда мы с владельцем "Опеля-кадета" все оформили в ГАИ и я отдал ему деньги, мне пришлось брать такси, чтобы притащить на буксире свою покупку домой, прямо под окно. Я пригласил Женю Стрункина, своего друга и наставника, посмотреть на мою покупку, а он мне и говорит: "Как же это ты сообразил, ведь ты шофер, купить такую хламиду". Но я подумал, что руки

свои, потихоньку все сделаю. Это был март 1954 года. Ну и начались, конечно, разные хлопоты. Не зря говорят: "Не было у бабы забот, завела баба порося", так и я со своим автомобилем.

В нашей колонне работал Леша Кузнецов. Его жена Наташа работала в каком-то посольстве, а оба Стрункины и Ильичевы Ваня и Коля тоже работали в посольствах, они друг друга знали и дружили. У Леши был гараж в 4-м Воробьевском переулке, а жил он в Пыжевском переулке, по на Ордынке, и свой "Москвич-401" ставил около дома. Он предложил мне свой гараж, где я мог заняться ремонтом. Я занялся мотором, заделал размороженное место, в блоке заменил головку блока и один клапан, и мотор свелся. На нем было в то время шестивольтовое оборудование. Леша Стрункин дал мне свой аккумулятор, я посадил дочку, и мы поехали на Воробьевское шоссе в 4-й Воробьевский переулок. Там напротив небольшого заводика был склад, на территории которого и был Лешин гараж, где я ремонтировал свой "Опель-кадет" целый год. Пришлось все кругом варить, менять всю обивку и резину. Резину купил новую, тогда ее еще продавали без очереди, Московского шинного завода. Ездили ремонтировать всей семьей, т.е. с дочкой и Валюсей. Нужно было снять всю старую краску, а тогда в продаже никакой смывки не было, пришлось все счищать вручную, а это очень трудоемкая работа. В то время у меня было плоховато с запчастями, хотя многое подходило от «Москвича-400- и - 401». Кое-какие детали пришлось отдавать хромировать, тогда на Поварской улице у Кудринской площади была мастерская, где мне отхромировали колпаки, бамперы и другие мелкие детали. Пришлось также шить всю обивку: и верх, и сиденья, и подлокотники, и двери. Все это я шил сам, закупив дермантин. Когда все было подготовлено, я купил грунт и кистью все загрунтовал, потом купил нитрокраску серого цвета, это был "родной" заводской цвет, и поехал на Потылиху, где раньше работал. Там Сергей Устинович разрешил маляру покрасить мою машину, все получилось очень хорошо. Надраив все, как следует, я поехал в ГАИ сдавать техосмотр. Получил номера и начал на ней ездить. И тут встал вопрос о гараже, т.к. во дворе ставить не разрешали. Тогда мое место жительства находилось в Краснопресненском районе, я подал заявление, и мне отвели участок около платформы "Тестовская" Белорусской ж/д на Сельскохозяйственной улице. Дали проект на гараж, и мне повезло, один товарищ посоветовал, что на Товарной станции Ленинградского вокзала можно купить ящик из-под импортного оборудования. Я поехал туда и за 250 рублей купил ящик, сделанный в две обшивки из замечательных досок. Тут же мне его погрузили на грузовую машину, и я за 150 рублей привез его на отведенное мне под гараж место. К тому времени там уже построили несколько гаражей. По проекту он должен был быть сборный из щитов и весь на болтах. Я заказал у себя в парке болты, петли, ушки для замков и начал делать щиты. У нас в доме меняли кровлю крыши, и я смог набрать там железа столько, что мне хватило и на крышу гаража, и для обивки щитов. Покончив со сборкой гаража, я выкрасил его в серый цвет. Комиссия из Райисполкома приняла гараж, и меня заставили

платить и за гараж, и за участок земли под гаражом. Когда у нас построили порядка 60 гаражей, организовали охрану, и у нас появился председатель Гонопольский Михаил Абрамович. Мы вошли в организацию ВДОАМ как стоянка № 2 "Путеец". Когда все было оформлено, начали строить капитальные кооперативные гаражи. Я тоже хотел войти в такой кооператив, но меня не приняли, т.к. мое место жительства три раза менялось, хотя я никуда не переезжал. Наш дом сначала был в Краснопресненском районе, где были гаражи, потом он стал относиться к Фрунзенскому району, потом к Киевскому, и в конце концов, когда мне дали квартиру в Кунцевском районе, так меня ни в какое новое строительство не включили, хотя нас много раз хотели сносить.

За эти годы я много раз ездил на рыбалку и за грибами. Мы с Валюсей ездили в Горький к моей двоюродной сестре. Часто мне приходилось возить разную свою родню, кого на вокзал, кого показывать Москву. Приехала к нам и бабушка из Красноярска, мать Валюсиного первого мужа с Валюсиным сыном Юрой. Приезжали Валюсины родные из Новосибирска, и Валюся с Танюшкой тоже туда ездили. Ездили мы и по всему Подмосковью. Иногда я ездил на "Опеле" на работу, удобнее было брать график с выездом на линию пораньше, а по дороге подбирал наших водителей, и каждый говорил: "Коля, с меня 100 г", но я целый день на работе, вечером еду на своей, так что выпить не удавалось, так ребята подлавливали меня зимой, когда я на своей машине не ездил, и вечером после смены обязательно со мной рассчитывались. Друзей появилось, конечно, много. Как-то Дима Жорин познакомился у нас с Раечкой, Валюсиной подругой с работы. У нее муж умер, осталась дочка. Дима с Раечкой поженились.

Дела житейские

За это время моей соседке Марусе дали хорошую комнату на Волоколамском шоссе, и так как эта моя темная комната считалась по освидетельствованию Санэпидемнадзора непригодной для жилья, я стал хлопотать, чтобы ее вернуть, ведь фактически она была моя, но куда бы я ни писал, и в Райисполком, и в Моссовет, мне везде отказали. По норме в то время полагалось по 3 м на человека, а нас было пятеро в комнате площадью 21 кв.м., т.е. больше было не положено. В эту комнату вселили молодых мужа с женой. Ира и Алеша Беда. Они только что поженились, у них ничего не было. Я, конечно, дал им стол, стулья, 2 раскладушки. Леша работал пионервожатым, а Ира как счетовод, так же как бывшая моя соседка Маруся, работала в системе питания при МК партии. Леша выучился на водителя троллейбуса, поступил на вечернее отделение Московского автодорожного института и успешно его закончил, а пока учился, работал водителем. За время нашего соседства у нас произошел, пожалуй, один неприятный инцидент. Как-то он зашел ко мне и потребовал убрать из кухни все мои вещи, пригрозив, что в противном случае он все выкинет. Ну, я все свои

сундуки поставил "на попа" друг на друга, освободил место для стола и вешалки, кухня-то была большая, 15 м, но он на этом не успокоился. Я пошел к юристу на консультацию, и мне объяснили, что площадь кухни делится соответственно количеству членов семьи, таким образом получалось, что ему полагалось где-то 4 м, а мне все остальные. Он, видимо, тоже навел справки и утихомирился. И, хотя он был парень ершистый, но надо отдать ему должное, настойчивый в жизни. Окончив институт, стал работать сначала начальником цеха в своем троллейбусном парке, а потом главным инженером. У них родилась дочка Оксана, ему дали двухкомнатную квартиру, и они от нас уехали. Потом у них появилась еще Жанна. После их выезда я стал опять хлопотать, чтобы мне вернули темную комнату, а пока ее опечатали. Тогда при каждом ЖЭКе были общественные комиссии, на которых разбирались заявления, прежде чем выделялась площадь. Тогда я еще раз понял, что люди часто не такие, какими кажутся. Я не раз возил актрису Татьяну Пельтцер и как-то поделился с ней своей бедой, что мне не возвращают принадлежавшую мне раньше площадь. Она мне посочувствовала и тоже стала возмущаться, а потом я увидел ее в составе комиссии, которая разбирала мое заявление. Она выступила там с такими словами: "Посмотрите на него, он хочет жить в отдельной квартире, а кругом людям не хватает жилплощади!" Мне, конечно, отказали, но я все же дождался своего. Я как-то увидел, как наш председатель и районный депутат ходят по нашему двору и все осматривают, и попросил их зайти посмотреть на площадь, которую я гак долго прошу вернуть, ведь она признана непригодной для жилья. Когда они зашли и вскрыли комнату, им сразу стало ясно, что никто в такую комнату не поедет, поэтому мне разрешили получить ордер. Так у нас опять появилась отдельная квартира.

Еще раньше бабушка из Красноярска привезла Юру, Валюсиного сына от первого мужа, так как его двоюродная сестра Зина написала, что если мы хотим, чтобы Юра не попал в разные неприятности, надо его срочно из Красноярска забирать, что мы и сделали. Приехав, он пошел в 7 класс. Он был общительный парень, мы с ним подружились, и у него появились друзья. Он помогал мне во всем, я стал учить его ездить на машине, и мы часто ездили на рыбалку. Он научился играть на гитаре, хорошо пел, потому что имел хороший музыкальный слух. Очень неплохо у нас получалось играть в две гитары. В школе учиться он не хотел, сказал, что будет работать, а учиться можно и в вечерней школе. Поехали искать, на кого учиться, но везде принимали только на маляров и штукатуров. Мы ездили даже в Управление по подготовке кадров, была там такая управляющая по фамилии Сладкая, которая нам отказала, но Юра на следующий день поехал на прием к ее заместителю, и он направил Юру в ФЗУ при заводе Войтовича. Закончил учебу он с хорошими оценками, и его оставили на заводе. Учиться пошел в вечернюю школу, где познакомился с девушкой Галей, своей будущей женой. Она жила в Газетном переулке (ул.Огарева), во дворе, где жили мои друзья Ильичевы, и все друг друга знали. Мы познакомились с ее родителями, ну, и сыграли свадьбу. На мой взгляд,

свадьба была шикарная. Галина сестра Люся была с мальчиком, за которого потом вышла замуж, он замечательный музыкант и организовал оркестр, а Люся замечательно пела. Стол приготовили с помощью повара из ресторана, словом, я впервые был на так хорошо подготовленной свадьбе. Через год после свадьбы Юру призвали в армию. Проводы тоже были очень многолюдными. Помню, как у клуба им.Зубова на Лесной улице, где проходил сбор призывников, один парень играл на аккордеоне, но не очень хорошо, а, когда инструмент взял в руки Слава, и Люся запела, получилось настолько здорово, что все стали просить исполнить любимые и популярные в то время песни. Юра пошел служить в морскую пехоту, и их отправили на Камчатку. Там Юра, благодаря умению играть на гитаре и петь, организовал ансамбль, им даже разрешили выступать в клубе и в ресторане. После таких выступлений их угощали ужином и выпивкой. Потом его отправили на какой-то остров. Он отслужил 3 года, и, вернувшись, стал сильно выпивать. Тесть его, Володя, страшный голубятник, тоже любил поддать. На чердаке он держал большую голубятню, а по воскресеньям они с Юрой ездили продавать голубей на Птичий рынок, а после этого, конечно, выпивали. Юра работал на заводе токарем-инструментальщиком очень хорошо, своими изделиями он обеспечивал последующую работу целой бригады женщин и, когда он работал с ними, они зарабатывали больше, чем с другими токарями, за это они его подкармливали и подпаивали. Галя за время Юриной службы закончила курсы и работала в ателье. После его возвращения у них родился сын Миша, все мы были очень рады, но Юра стал сильно пить, и его пришлось неоднократно класть на лечение в Институт им.Сербского, что обеспечило лишь небольшие передышки. Он завербовался и уехал на Север, в Якутию, подальше от своих дружков, но через год вернулся, и все началось сначала. Потом он снова уехал на Север, в Усть-Неру, около 600 км от Якутска. Вернувшись, он рассказывал, что 1 раз в месяц к ним прилетал вертолет, который доставлял почти одну только водку. Каждый брал по ящику и не начинал работать, пока водка не была выпита. Еда была, т.к. там было множество зайцев и рыбы. Потом он рассказывал, каких прекрасных хариусов они там ловили, но бывало и голодно. Последний раз он вернулся со своей подругой Мариам. Это армянская семья. У ее мужа в Якутске была сапожная мастерская, и он у них работал. Вернувшись в Москву, он начал с тестем строить дачу в Апрелевке. Получилась хорошая дачка, и я думал, что он одумался, но он снова стал пить и опять уехал в Якутию. Там он перенес первый инфаркт. Приехав в Москву, он дважды попал в больницу с инфарктом. Приехала Мариам, и они уехали в Армению к ее родителям. В 1985 году, накануне Танюшкиной свадьбы, он там умер. Таня с мужем на следующий день полетели в Армению его хоронить, был он хороший парень, очень жаль, что ушел так рано.

В 1953 году мы ездили с Валюсей в дом отдыха в Поленово. Это был дом отдыха Большого театра. Ехали до Серпухова, а там на пароходе до Поленова. Там бывшая усадьба этого замечательного художника, его музей, могила. Еще там был домик, который назывался "Кошкин дом". Рассказывали,

что в этом доме брат художника разводил кошек, а, когда построили дом отдыха, в нем был магазин, где можно было даже пропустить стаканчик, а на берегу стояла палатка, в которой всегда было пиво, и называлась она ''Голубой Дунай". Была там лодочная пристань, в общем, мы очень хорошо отдохнули, а путевки нам дали у Валюси на работе.

Когда я закончил ремонт машины, мы стали ездить к родным и знакомым за город. Например, ездили к моей племяннице Марусеньке Моралевой. Они летом жили в Кратове. Там мы оставили Танюшку. У Мусеньки тоже дочка, и тоже Танюшка. У нашей кошки Мурки был котенок, пушистый, полосатый, настоящий тигренок. Мы его привезли в Кратово. Он натаскает маленьких лягушат на терраску, наиграется с ними и съест. Отьелся за лето и вырос в большого красивого кота. Мы его прозвали Французом за пристрастие к лягушкам, но через три дня после возвращения в Москву его стащили. Мурка прожила у нас 18 лет. Моя мамочка ее очень любила, потому что Мурка была необыкновенно ласковая кошка, меня всегда встречала, но чужих к себе не подпускала. Однажды бабуля попросила отнести ее к ветеринару, потому что она стала лысеть и плохо есть, а врач сказал, что ей, если по-человечески, то 150 лет, что же в таком возрасте можно сделать, нужно ее усыпить. Я подумал и согласился, а домой шел со слезами на глазах, и моя мамочка тоже дома разрыдалась. После Мурки завели кота Барсика, очень красивого: с белой грудкой и в белых тапочках, а сам полосатый, темный. Его кастрировали, и он стал домашним любимцем.

Моя первая лодка. Озеро Селигер

Я захотел построить лодку. Накупил литературы, приобрел все необходимые материалы и стал у себя в подвале делать разные детали для этой деревянной лодки по чертежам, уменьшив имевшиеся чертежи с 4 м до 3 м в длину. Это была очень интересная работа. Женя Стрункин отдал мне бортовой небольшой мотор, вот я и решил под него построить лодку.

В 1960 году Володя Кивейша, мой школьный друг, пригласил меня на дачу. Он снял домик на берегу канала "Москва-Волга". По железной дороге нужно доехать до станции "Трудовая", а потом 7 км пешком до парома через канал, там такое сужение перед плотиной, его называли трубой, и попадаешь в село Рождествено. До него можно доехать и на теплоходе, и "Ракетой" от Химкинского речного порта. Мы тоже сняли там половину дома у паромщика, и он разрешил мне в сарае строить лодку. Я привез туда все материалы и построил деревянную лодку с фанерной обшивкой, покрасил, и мы стали ездить по водохранилищу. К тому времени я сдал экзамены и получил права на управление маломерными судами. На этой лодке я проплавал до 1974 года, но так как каждый сезон ее приходилось ремонтировать, я решил в дальнейшем построить новую лодку из дюралюминия.

Кроме рыбалки, ходили за грибами, их там было очень много. Валюся иногда приезжала поездом после ночной смены, шла 7 км, а потом уходила в лес за грибами. У хозяйки была корова, так что всегда имелось

молочко и творожок. Ездить машиной не всегда было возможно. На этом участке в 7 км был кусок дороги, примерно с километр, очень топкий и грязный, так что в дождливое время там обязательно застревали. Но само Рождествено и канал - места замечательные. Отлично было купаться, загорать и ловить рыбу. Мы даже потом приезжали на эту трубу отдыхать.

За это время мы уже привыкли к своей деревянной лодке, но ездили в основном на канал, а однажды решили поехать на озеро Селигер. По пути заехали в поселок Селижарово к Алеше Селыдову, с которым я служил в Финскую войну. У него прямо за забором протекала Волга, но так как это близко к истокам, Волга там неширокая и много больших камней, поэтому на лодке ходить было не удобно. Мы у него прожили несколько дней, ездили за ягодами и грибами, в деревню к его родителям, очень гостеприимным людям, а потом все же поехали на оз.Селигер и остановились в селе Верхние Котицы. Там на берегу стоял дом, в котором мы сняли комнатку и стали ездить по озеру и ловить рыбу, я, правда, тогда был еще слабоватый рыбак, но рыбы там много, и мы с Танюшкой, уезжая утром, привозили улов, а Валюся варила уху и жарила. К нам присоединился еще один москвич с женой, тетей Тамарой, так ее звала Танюшка. Он тоже ловил, но все время крупную рыбу, вялил и коптил, заготавливал впрок. Как-то раз приехала машина, которая собирала рыбу, вероятно, у артельных рыбаков, и я пошел посмотреть, какую же рыбу берут. Тогда я впервые в жизни увидел леща, с которым сфотографировали Танюшку, он был величиной с ее рост, а чешуя размером с пятак, и весил, наверное, около 10 кг. Там было интересно ловить, Танюшка однажды вытащила на пустой крючок большого ерша, говорили, что это так называемый королевский, очень редкий экземпляр.

Полежайки

После этой поездки я купил новый лодочный мотор "Стрелу", и моя лодка стала выходить на глиссирование, т.е. стала как бы скользить по воде с поднятым носом.

Мы стали ездить отдыхать на Истринское водохранилище. Там был егерь, его звали Петр Ильич, за что он был прозван Чайковским. У него была стояночка для нескольких лодок, я с ним договорился и стал оставлять лодку у него, а когда я там со всем ознакомился, то в д.Полежайки мы сняли домик, сначала вместе с друзьями, Зеленскими, потом с мамой Танюшкиной подружки Жанны, Анной Ивановной и ее мужем, Жанниным отчимом, Колей. Потом в этой деревне стали снимать дачу наши близкие друзья Дьяконовы. И так, вот уже 30 лет, мы живем у одной хозяйки Татьяны Ивановны. Туда же приезжал и жил на терраске заядлый рыбак Тимофей Иванович, ее родственник. Мы построили на берегу мостики и стали настоящими рыбаками.

Вскоре там появился очень интересный человек, народный художник Александр Александрович Меркулов. В Москве он жил недалеко от нас, у него была большая мастерская, там же работала его жена, скульптор. Они

разошлись, и у него появилась другая жена, помню, что она была преподаватель французского языка. Он рассказал, что на этом водохранилище он с самого начала его заполнения, живет в палатке, рыбачит и рисует. Он тоже пожил у нашей хозяйки на терраске, а на следующий год у соседей Сторублевых. Вообще-то, я появился на этой даче благодаря деду Сторублеву. Он приезжал к нам на бережок, напротив Полежаек, где мы с Валюсей жили в палатке. Он был очень общительный человек, а на другой берег приезжал собирать бутылки и все, что оставляли туристы после выходных. Он говорил: "Смотрите, одного хлеба только половина лодки, и консервы и другие продукты, мне этого надолго хватает". Так мы с ним познакомились, угостили его чаем, и он пригласил нас у него устроиться. Мы пришли, а к нему зашла Татьяна Ивановна, это соседний дом, и предложила нам избушку, где мы и поселились, сначала с Зеленскими, потом с Колей и Анной Ивановной, а потом стали жить одни. Место это очень удобное и необыкновенно красивое. Под горку, метров за 200 - залив водохранилища, а в противоположную сторону, сразу за деревней, лес, вообще там кругом лес с земляникой, черникой, малиной, грибами. Тогда народу было не очень много, т.к. до электрички 18 км, а на машине по Пятницкому шоссе 65 км от дома (это от Кунцева, а с Арбата по Ленинградке было дальше). Но это такое волшебное место, что побывавший там хотя бы раз становится постоянным любителем этих мест. Лодкой до большой воды 5 км, но я туда плавал редко, т.к. в Полежайках было все очень удобно.

В хозяйском доме в "передней" жил в то время бывший начальник ОРУДа Москвы полковник Николай Иванович с женой, подполковником, следователем ОРУДа Лидией Филипповной. Мы с ним подружились и все время ездили на малька ловить окуней. Это очень веселая рыбалка, ловишь помногу, и даже, когда они уехали, прожив у Татьяны Ивановны 9 лет, мы с Валюсей ездили ловить на малька. Иногда были очень удачные дни, улова хватало и на уху и на жареху. Кроме рыбалки, ходили в лес за ягодами и грибами. На одной грядке, Валгося сама занималась, у нас рос зеленый лук, укроп, чеснок. Живем мы в этой избушке и сейчас.

Лодка «Москвичка»

Начиная с 1966 года я начал строить дюралевую лодку и строил ее семь с половиной лет. Это была очень интересная работа. Сначала я заготавливал материал, покупая в Детском мире и магазине "Пионер" на Тверской разные уголки, листы дюраля, заклепки и другие материалы, а потом в своем подвале делал разные отдельные элементы этой лодки. Но сначала я сделал модель этой лодки в 10 раз меньше ее настоящего размера по чертежам, опубликованным в журнале "Техника-молодежи". Это 4-х местная лодка "Москвичка", но там дано описание лодки из стекловолокна, а я решил сделать из дюралюминия и позвонил автору. Это был мастер водно-моторного спорта Малиновский. Он поинтересовался, что я могу делать, и я рассказал, что уже сделал деревянную лодку, а теперь хочу сделать его

лодку, но из металла, поэтому решил с ним посоветоваться. Он оказался, очевидно, очень воображалистый товарищ, сказал, что у меня ничего не получится, и повесил трубку. Но я все же решил осуществить свою мечту. Строил я ее в своей темной комнате, и надо было думать, как ее потом оттуда выносить, но так как высота в комнате была больше 4 м, то все обошлось.

Я заклепал на ней 8.500 тысяч заклепок, но, благодаря большой толщине стен, никто этого даже не слышал. Все свободное время я уделял строительству новой лодки. Мне часто помогал в этом Коля, с которым мы жили в Полежайках. Весь корпус лодки я сделал на стойках и мог ее как нужно повернуть, а, когда весь корпус склепал, заполнил с помощью шланга от крана в кухне водой, и он нигде не потек, а потом воду спустил в туалет. Проверка прошла удачно. Стал строить дальше и шить обивку и тент, в общем, это была трудоемкая работа. Когда все было готово, я ее загрунтовал и поднял в комнате вверх на лежки и стойки у шкафов, и уже в 1974 году покрасил и увез в Полежайки на "Опеле". Конечно, она была больше деревянной. Когда спустил лодку на воду, съездил на ней в инспекцию по маломерному флоту, прошел техосмотр, и в честь этого события, как полагается, распили бутылку шампанского.

ПУТЕШЕСТВИЯ

Я всегда старался весной все сделать с машиной, пройти медицинский и техосмотр, чтобы во время отдыха с ней меньше заниматься.

В 1962 году мы собрались и поехали в Крым. Я с Валюсей и Дима Жорин с Раечкой. Прихватив с собой продуктов и водочки, мы только один раз останавливались в кемпинге, раз обедали в Харькове в ресторане и добрались до Днепропетровска, где жила моя двоюродная сестра Вера. У нее два сына, Володя и Саша. Муж ее, Павел Заховайло, был полковник, начальник ГАИ Днепропетровской области. Мы прожили у них три дня, нас очень хорошо приняли, мы даже ездили на пикник. Но, когда ребята узнали, что мы едем отдыхать без фотоаппарата, заставили нас заехать в магазин, и мы купили "Смену-2". Нам объяснили, как им пользоваться, мы накупили пленки и стали фотографировать. Потом в Алуште, куда нам дал адрес и записочку Павел Ефимович к своему бывшему сослуживцу, где мы устроились, я пошел в фотолабораторию, и мне проявили одну пленку. Получилось очень здорово. В общем, по приезде домой мы имели 179 фотографий, очень неплохих, если учесть, что я и Дима в этом деле мало чего понимали. Когда я попросил Алешу Нестерова все проявить и напечатать, он сказал, что даже у профессионалов редко так хорошо получается, а он в то время был директором фотолаборатории отдела фотохроники ТАСС. Я отдал Диме фотоаппарат, а себе в комиссионном магазине купил такой же, им мы пользуемся до сих пор. Поездка получилась хорошая, только при подъезде к Алуште, на Ай-Петри, у нас стал кипеть мотор. Когда мы добрались до места, мы встали с Димой пораньше, сняли радиатор, распаяли верхнюю коробку и

прочистили все трубки, а потом снова все спаяли и собрали. За это нас Валюся с Раечкой повели в ресторан. Пляж в Алуште неплохой, только нет песка, а мелкая галька. Народу много, надо пораньше занимать удобное место, но мы неплохо устроились. Наш хозяин заведовал лодочной станцией и ездил рыбачить. Один раз он привез камбалу диаметром в полметра, а черноморская камбала намного вкусней дальневосточной. У него стоял автомобиль, который не заводился, и мы с Димой решили ему помочь. Это был наш первый тягач, по типу «Виллиса», « ГАЗ-67», его больше называли "Иван-Виллис". У него был не исправлен бензонасос, я его сделал, и мы машину завели, так что он мог ездить, хотя ездить ему, как он сказал, было некуда. В общем, пожили мы у него неплохо, питались в основном в кафе и столовых, а иногда дома. Прокатившись на пароходе до Ялты, мы поехали домой через Ялту, Бахчисарай, где, к сожалению, не попали во дворец, так как он был на ремонте, заехали в Севастополь и посмотрели Панораму. Дорога хорошая, останавливались перекусить, наши жены выпьют по полкружечки, нам ведь нельзя - мы по очереди за рулем, и поют песни, не давая нам заснуть. Выехав на новое шоссе Москва - Киев, мы довольно быстро добрались до Москвы.

Как-то в апреле 1964 года мы с Валюсей собрались и поехали в Ленинград. Выехали рано утром, остановились в Калинине. Я показал Валюсе, где я жил и работал. Хотели остановиться в Новгороде, но пошел дождик, и мы поехали дальше, а в 9 вечера были уже в Ленинграде. Остановились у Марусеньки Вологдиной, они в то время с Зоей жили вместе. Экскурсий по Ленинграду было множество, вот только погода была неважная, все время шел дождик, но все же мы побывали в Эрмитаже. Гам работала Валя Березина, моя двоюродная сестра, так что мы даже побывали в спецхране, где находятся разные ценности. Потом побывали в Казанском соборе и других местах. А Верочка Березина (Пауль) принесла нам билеты в театр, и мы ходили на "Баядерку". Потом ездили по побережью Финского залива, ходили в кино, в общем, очень хорошо провели время, а в день нашего отъезда выглянуло солнышко. Обратно ехали хорошо, остановились только у Валдая, на горке, покушали, а вечером приехали домой. Валюся сказала, что Ленинград, конечно, город очень красивый, но ей больше нравится Москва, которая стала ей родным городом.

Время бежало очень быстро. Наша Танюшка закончила институт. Помню, как они готовились с девочками к экзаменам в моей темной комнате. Клара, и еще девочки, одну они звали Помидоркой за румяные щеки. Жанна закончила Стоматологический институт. Все хорошо закончили учебу, но все остались в Москве, а Танюшка получила распределение в Карелию. В первый год с ней поехала моя двоюродная сестра Зина. Там их встретили очень приветливо. Первый год она проработала в пос.Суна, недалеко от Петрозаводска, а второй и третий в пос.Кубово в Пудожском районе, это на противоположной стороне Онежского озера, и туда можно было добраться от Петрозаводска только самолетом или по воде. Во время учебы в институте Танюшка ездила на практику в пионерский лагерь в Евпаторию. В школе

стала работать в старших классах, работать было трудно, но окружавшие ее учителя были доброжелательные и помогали, а потом они очень подружились. В Кубово с ней работала Валя, она финка по национальности, они до сих пор дружат. Я ушел на пенсию в 1970 году и в декабре того же года поехал в Пудож. Это была интересная поездка. Ехал на поезде до Петрозаводска. Там меня тепло встретила Танина подружка Галя. Я у нее переночевал, а на следующий день она посадила меня в самолет, и первый раз в жизни я полетел на самолете. До Пудожа летели всего 45 минут, но до Кубова нужно было добираться еще 50 км автобусом, который я прождал почти 5 часов. Меня очень приветливо встретил физрук их школы, мы потом ездили с ним на рыбалку, но ничего не поймали. Кубово - это довольно большой поселок с хозяйственным, промтоварным и, конечно, продовольственным магазином, а также с большим клубом. Я с собой взял некоторые инструменты, и они мне пригодились. В бараке, где поселили Танюшку и Валю, у них было свое отдельное помещение и свой вход. В квартирке было холодно, даже вода замерзала в ведрах, продувало насквозь, так как опилки в тесовой обшивке дома просели, и стены просвечивали, можно без преувеличения сказать, насквозь. Дымоход был засорен, печка топила плохо. И я взялся за работу. В отведенном им сарайчике нашел глину, прочистил и починил печку, хотя раньше никогда печками не занимался. Пошел на лесопилку, мне пообещали и привезли опилки, но ночью кто-то эти опилки стащил: те, кто держал поросят, использовали их для подстилки. Пришлось договариваться снова. Привезли 2 воза. Девочки договорились со своими учениками из 7 класса, и они пришли мне помогать. Я сделал лесенку и сверху засыпал стены и заваленки опилками. После такой работы устроили для ребят чай с московскими конфетами, и все остались довольны. Потом они помогли с дровами, которые привезли пиленые, а их нужно было наколоть и сложить в поленицу. Затем я сделал им вешалку, топчан и все, что еще нужно было по хозяйству. Гвозди и разную мелочь покупал в магазине. Постепенно познакомился с родителями и некоторыми учителями, и нас стали приглашать в гости, однажды мы ходили на пельмени. Питьевую воду развозили по поселку в цистернах, поэтому с раннего утра, перед работой все выставляли на улице в определенном месте ведра, баки, бидоны и т.д., а придя с работы, забирали. В этом поселке было страшное количество собак, и вот одна сука постоянно лежала около баков с водой. Я стал ее подкармливать, и она стала ходить к нам и не только сама, но и со своим сыночком, и ходила за мной по поселку. Это было удобно, так как другие собаки ко мне не подходили. Но настало время уезжать. Меня посадили в автобус, добравшись до Пудожа, я взял билет на самолет и стал ждать. Но тут началась пурга, и самолеты не прилетали, так длилось три дня. Но вот сразу прилетели два самолета, а пурга усиливалась, и все ждали, когда она утихнет. Наконец, одному самолету вьиет разрешили, и, поскольку билет я взял раньше всех, то на этот рейс меня посадили. Мы взлетели, но когда самолет попадал в воздушные ямы, разговоры прекращались, это не очень приятное ощущение. Когда же подлетали к

Петрозаводску, пурга еще усилилась, и из-за плохой видимости самолет никак не мог сесть, и мы очень долго кружили. Когда приземлились, пассажиры стали благодарить пилотов, и не только за благополучный рейс, а и за то, что он состоялся, так как неизвестно, когда будет следующий. Я опять погостил у Гали, а потом она меня проводила, и я вернулся домой.

Вернувшись, я поехал к себе в парк, и мне дали путевку за 30% в желудочно-кишечный санаторий в Литву в г.Друскининкай. Валюся взяла отпуск, и мы решили ехать на "Опеле". Было очень интересно еще и потому, что я первый раз в жизни ехал в санаторий. Быстренько собрались и поехали. Дорога хорошая, все время асфальт, и, выехав утром, добрались до Младечино, но мест для отдыха не оказалось, пришлось ночевать в машине. Утречком быстро доехали до Вильнюса, позвонили домой, покушали и поехали до Друскининкая. Въехав в город, остановили прохожего узнать, как добраться до санатория "Дзукия", а он оказался его директором, очень симпатичным человеком. Посадили его в машину, по дороге он обо всем нам рассказал, а, увидев у меня удочки, сказал, что поселит меня в 3 корпусе, т.к. там врач тоже рыбак. У Валюси путевки не было, и он посоветовал нам обратиться к истопнику насчет жилья. Истопником оказалась женщина-полячка, очень славная. Она устроила Валюсю у себя, а кушать Валюся ходила в кафе. Машину мне разрешили поставить у окна, возле которого была моя койка. С утра я ходил на процедуры, а потом мы с Валюсей ходили знакомились с этим интересным городком, правда, одно время было очсш. много комаров, но потом их вывели. Первое время я ходил рано утром на реку Неман и на червяка ловил окуней, а когда со всем ознакомился, мы стали ездить на разные озера. В такие дни я не обедал, и мне еду выдавали сухим пайком. Обычно это была половина курицы, сахар, масло, яйца, хлеб, т.е. все было в норме. У меня в комнате появился сосед - инженер из Минска, он нашел себе в санатории подружку и называл ее шмокодявка. Я считал, что это как-то не удобно, а оказалось, что по-белорусски это девушка. Мы стали ездить на очень красивое водохранилище, чем-то похожее на наше Истринское. Там мы варили уху и хорошо проводили время. Валюся там встретила свою сослуживицу. Мне было очень удивительно во время езды видеть множество разных животных. Впервые я увидел кабанов с большим выводком полосатых кабанят, встречались лисы, косули, зайцы, и все они почему-то совсем не боялись людей. Однажды был такой забавный случай. Я сидел на берегу под горой с удочкой, и вдруг меня кто-то ударил сзади. Это оказались два зайца, которые скатились с горки, ударились об меня, но, главное, встали рядом со мной и смотрят, совсем не собираясь убегать. Я заметил мальчика на лодке, который долго в ней возился, а когда он приплыл к берегу, то показал выловленную им огромную щуку, наверное, на 8 кг. Он рассказал, что ловит рыбу для ксендза, и тот ему платит за улов. Мы с Валюсей тоже ловили довольно крупных рыбешек на червяков, которых ходили копать в овраг, где было несметное количество комаров. После такого похода приходилось протираться одеколоном, который хорошо снимал зуд. В санатории мне делали промывание желудочно-кишечного тракта и грязевые ванны. С Валюсей ходили пить из источника минеральную водичку, в общем, все было нормально. Мы очень хорошо отдохнули и добрались домой за один день.

ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ ЗНАКОМСТВО

По приезде я получил приглашение на работу из парка, где работал, и пошел опять к своему сменщику, так как он работал один. Вообще за время работы в такси было много разных случаев и встреч, и забавных, и не очень приятных. Но в одну из поездок я познакомился с замечательными людьми. Однажды я поехал по вызову, и ко мне сели муж с женой, они оказались врачами. Он был большой хирург и работал в Институте Склифосовского, а она - терапевт. Я с ними очень подружился, это была семья Поповых, его звали Евгений Николаевич, а его жену Екатерина Алексеевна. Кроме работы в Институте Склифосовского, он преподавал в Медицинском институте, а еще он был художником и большим любителем охоты и рыбалки. Мы с ним несколько раз ездили к нам в Полежайки. Там я его познакомил с художником Меркуловым. Потом мы с Евгением Николаевичем ходили к нему в студию, у них, конечно, были общие интересы как у художников.

Как-то моя мамочка ездила к моей двоюродной сестре Зиночке в Горький, а по возвращении из Горького упала. Я ее прямо с вокзала повез в Институт Склифосовского. Евгений Николаевич осмотрел мамочку, ей сделали снимок, оказался перелом ключицы. Я увез ее домой, и она, оставшись дома одна, упала и сломала другую руку. Конечно, после этого ее одну дома не оставляли. Позже, когда мамочка выздоровела, мы сделали пельмени и пригласили Евгения Николаевича и Екатерину Алексеевну. Мы с Юрой играли на гитаре и пели, и нашим гостям у нас очень понравилось. Потом именно Евгений Николаевич помог мне положить Юру в Институт Сербского, позвонив прямо директору Морозову, и Юру сразу туда поместили. Там в это время лежало очень много известных артистов и других солидных и известных людей, и когда Юра о них рассказывал, я не переставал удивляться тому, как пагубна эта привычка, что умные, образованные люди не в силах с ней справиться.

НАШ МИЧУРИН

Еще в 1947 году к нам приехал из Перми брат моей мамочки Иван Михайлович. Учился в институте, потом стал работать по наладке автоматических линий по производству консервных банок. Ему дали жилье на Селезневке, где он жил с семьей. О нем я уже упоминал в записях раньше. В 50-е годы ему выделили участок в Бирюлеве, где он начал строить дом. Мы с Лешей Камаевым, моим товарищем по работе в такси, делали ему под дом фундамент. Домик он строил сам из шлакобетона совместно с дальней родственницей Фаиной Григорьевной Вологдиной, она нас там и кормила. Деда Ваня все время ездил в командировки по всему Союзу, в места, где

были консервные заводы. Между командировками он строил этот домик и посадил замечательный сад. У нею на участке было все: яблоки, груши, крыжовник, смородина, малина, клубника, даже виноград, черная "Изабелла" и прекрасные цветы. Когда деревья выросли, то урожаи были большие. Однажды он уехал в командировку, а пошел снег, и мы поехали собирать яблоки. Их было такое количество, что мы засыпали ими все комнаты, и надо было знать, какие сорта оставить на хранение, а какие можно раздавать. Он обыкновенно приглашал из детских садов и отдавал яблоки для ребятишек. Он никогда ничего не продавал, раздавал все - яблоки, цветы, ягоды. Это был настоящий садовод. На каждом дереве была бирка, все, что касается урожая, записывалось в специальную книгу, например, с какого дерева сняты самые крупные плоды и т.д. Иногда, когда дочки Юли не было дома, с ним жила моя мамочка. Они очень дружно жили. У деда Вани была замечательная овчарка по кличке Верный. Это был удивительно верный и умный пес. Он самостоятельно ходил в палатку за газетой. На нем возили воду (колонка была примерно за километр), зимой на санках, а летом на коляске. Две канистры по 20 л и бак на 40 л, причем он так подъезжал к колонке, что кран оказывался прямо над отверстием емкости. Помню, мы помогали деду Ване заготавливать дрова, пилили, кололи, складывали в поленницу, носили на терраску. Верный, увидев как мы носим дрова, тоже стал таскать в зубах и старался положить полено в поленицу. Деда Ваня дожил до 93 лет. На его похоронах было много его соратников по работе, вспоминали, как он организовал во время войны производство гранат и разного военного оборудования, за что был награжден орденами. Он, как и мы все, никогда не умел торговать, а только все бескорыстно раздавал. Незадолго до его кончины ему дали новую квартиру, там же в Бирюлеве, дом и сад снесли, дав за них смехотворную сумму - 175 рублей, чем он был страшно огорчен. Его дочка Юля после него прожила недолго, у нее был туберкулез. Она работала инженером в Министерстве нефтяной промышленности. На его похороны, конечно, съехались все дочки, а жена его, Мария Раймундовна, умерла много раньше. Вообще у нас много родных в разных местах, и на западе, и на востоке, и я часто не знал, кто из приехавших гостей кем мне приходится.

ЖИТЕЛИ КУНЦЕВА

Новая квартира

В 1973 году ко мне пришли из Дома журналистов и предложили 3-х комнатную квартиру в Кунцево за мою, так как она соприкасалась через стенку с их помещением, а им нужно было его расширить, пробив стенку, сделать в моей квартире подсобку или склад. Я, конечно, согласился, и мы переехали в эту квартиру на 3-м этаже нового дома, очень светлую, с балконом, и наконец-то увидели белый свет, так как в старой жили всегда с электрическим светом. Конечно, у нас, как всегда, что-то не доделано, что-то

не работает, и прежде, чем переехать, пришлось многое делать самому, но ведь целый день светло! Среди заселившихся в наш дом было много жильцов с Арбата, и мы быстро познакомились. При переезде первым, конечно, был завезен кот Барся. Я попробовал застеклить балкон, как делали многие, но пришел техник-смотритель и приказал все разобрать, а если я этого не сделаю, то меня выселят за нарушение правил эксплуатации жилплощади. Так мне и пришлось все разобрать, но в последующем я все же балкон застеклил, уже сделав все рамы из дюралюминиевых уголков и карнизов. Так вот, одну комнату заняла дочка, другую, с балконом, бабуля, моя мамочка, а мы с Валюсей поселились в большой комнате. Мою домашнюю мастерскую я разместил у бабули в комнате. Очень хорошо, что все же удалось застеклить балкон, так как с верхних этажей летели всякие отбросы, которые ветром заносило на балкон, в том числе и недогоревшие окурки сигарет, а при этом возможно загорание, а, когда застеклил, стало спокойнее, а, кроме того, я сделал еще козырек над остеклением.

На базе скорой помощи

После переезда я совсем ушел из такси. Проработав, как шофер, если считать со времени получения первого водительского удостоверения, 62 года, я получил четыре взыскания, хотя я и не был виноват и меня не наказывали, но все же один наезд на пешехода по его вине я совершил. Если же считать повреждения машины, то это, конечно, случалось много раз, но мы все быстро всегда ликвидировали, и на работе такие происшествия не отражались.

Мой сосед по гаражу Иванов Геннадий Дмитриевич, работавший раньше в 7-м таксомоторном парке, последние годы работал в автобазе скорой помощи и предложил мне пойти вместе с ним работать на эту базу. Мы стали работать сменщиками как в такси через день по 13,5 часов в смену, и там выплачивали пенсию, так что было неплохо. Когда я пришел, нам дали совершенно разбитую «Волгу-ГАЗ-22-10». Она была оборудована носилками, но ездить на ней было нельзя. Мы ее восстанавливали 7 дней и стали работать в Тушине в детской поликлинике № 78. Конечно, я тут из "шефа" превратился в Николая Ивановича. Геннадий Дмитриевич работал только зимой, а на лето уезжал на дачу, куда-то под Калинин. Потом у меня года три были разные сменщики, а потом мне дали сменщика, с которым я проработал в этой поликлинике 17 лет. Когда к нам в колонну пришел начальником когда-то работавший в 1 таксопарке водитель и знавший меня, он разрешил нам работать по 2 смены и 2 выходных, это очень удобно. Мой сменщик Артамошин Александр Митрофанович моложе меня на 12 лет, но мы с ним работали очень дружно, и со всеми врачами и сестрами у нас были очень хорошие отношения.

Работа начиналась активно с самого утра. Приезжал в поликлинику и сразу же ехал собирать грудное молоко, его сдавали мамы, у которых его было много, потом, после обработки, его через пункты детского питания, раздавали тем, у кого молока не хватает. Затем возил сестер делать уколы

на дальние участки, потом воpил анализы (мазки) в лабораторию, и уже потом ехали с врачами по вызовам на дальние участки, а вечером снова уколы, их бывало очень много, а делать их надо вовремя. Иногда давали еще 1 или 2 машины, а, когда начиналась эпидемия, то 2-3 машины или такси из 17 ТМП. Когда я пришел работать в эту поликлинику, гл.врачом была Ольга Ивановна, ее замом Людмила Ивановна, две старшие сестры Екатерина Ивановна и Раиса Ивановна, только главная сестра была Тамара Дмитриевна, замещала Валентина Ивановна, в общем, пять сотрудниц были Ивановны. Моя Валюся иногда мне так и говорила, когда я ей о них рассказывал: "Ну и езжай к своим Ивановнам!" Потом мы получили новую машину, тоже носилочную, на базе "ГАЗ-24", называемой "24-03", это ее модель. В общем, за время работы на базе скорой помощи мы со сменщиком заездили 3 "Волги" и 2 "Москвича". В поликлинике всем, кто просил меня помочь, я не отказывал, старался выполнить все просьбы: ремонтировал часы, швейные машинки, точил ножи, ножницы, ножи от мясорубок и т.д. У меня со всеми были хорошие и даже дружеские отношения.

Гараж наш находился под Шелепихинским мостом через Москву реку. На нашей стороне был гараж N 3 и стоянка 8,9,10 колонн на 2-м и 3-м этаже, а на 1-м - мойка и мастерские, а когда я уходил, уже все ремонтные работы были переведены в центральные мастерские; на другой стороне под мостом был гараж N 2, там стояли другие колонны, был резиновый цех, а также там делали ТО-1 и ТО-2 и производили окраску машин. Рядом с мастерскими был наш "Белый дом", его так прозвали за то, что он был построен из силикатного кирпича, там было все управление, клуб, санчасть, и при нем все склады. Автобаза имела несколько филиалов, и машин было более 4 тысяч, многие работали на базе с момента ее основания. Ну, а ремонт делали так же, как и в других автохозяйствах, если сам сумел все отрегулировать и направить этот процесс, то все сделают хорошо и быстро.

Добираться до работы мне было удобно. Я шел пешком до ст.Кунцево, и 9 минут шла электричка до платформы Тестовская, а оттуда 10 минут до работы, хоть пешком, хоть на автобусе или на троллейбусе, и я успевал к выезду в 7 часов утра. Если у нас не хватало часов, нас посылали на подработку на чужих машинах и в другие поликлиники. Одно время нам перестали платить пенсию, если она превышала общую сумму, которую мы должны были получать, но потом все наладилось, и стали платить нормально - и зарплату и пенсию.

Работая в поликлинике, я очень сдружился со всеми врачами и сестрами и вообще со всем персоналом. Так как мы были на "Волге", то всегда ездили получать аптеку, т.е. лекарства, вату, бинты, пленку, нагружали полную машину, даже приходилось убирать носилки. После такой работы нам наливали граммов по 100 чистого спирта. Часто нам выделяли наряды на продукты, и мы по ним получали в магазинах разные продукты и заказы. Иногда и мне перепадал такой заказ. Этим ведала всегда сестра-хозяйка и зам. главного врача по хозяйству. У нашей поликлиники 2 филиала. У них были очень дальние участки, и мы ездили туда для выполнения вызовов, и

также отвозили в эти филиалы хозяйственные, аптечные и разные другие грузы. Иногда ездили за медицинскими инструментами в магазины "Медтехника".

Отношения в поликлинике сложились хорошие, я даже возил как-то на "Опеле", несколько врачей купаться и за грибами в Полежайки. Была там такая врач, которая как морж ходила зимой купаться на канал, а утром обливалась, как рассказывали, холодной водой. Я примерно с 1960 года тоже начал заниматься зарядкой, но на старой квартире ванной не было, ходили в баню, а тут тоже появилась возможность обливаться. После зарядки я обычно делал контрастное обливание, сначала горячей, а потом холодной водой. Это занимало минут 45. Это я делаю и сейчас, правда, только по пояс. Иногда после работы по пути в гараж я любителей попариться завозил в баню, особенно любила баню Нелли Измаиловна. Баня была на берегу канала, и после парилки бежали окунуться в канал. В летний период мы иногда ездили в пионерские лагеря с врачами и сестрами с проверкой, посмотреть, как кормят и лечат детей. Нас, конечно, тоже угощали, и можно было свободно отдохнуть. Лагеря находились даже за 100 км от Москвы, преимущественно по Волоколамскому шоссе, и поближе в очень красивых местах с лесом и водой.

После спуска на воду новой лодки в 1974 году я старую отдал соседу, и он на ней плавал еще лет 10, но, в конце концов, ее у него угнали. Первый раз лодку нашли, а потом уже нет, вероятно, ее где-то утопили, и ему пришлось купить пластмассовую, но он все вспоминал мою, потому что старая лодка была очень удобная. Ну, а на новой лодке я проплавал до 1993 года и подарил ее Володе Зеленскому. Он приехал с Севера и поселился в Твери, недалеко от Тверцы и Волги.

А за это время у нас появилась внучка, ее назвали в честь прабабушки Лизой. Она быстро подросла, и мы всей компанией ездили на рыбалку и, конечно, купались в Полежайках. Иногда к нам приезжала из Петрозаводска мама Андрея, мужа Тани, и как-то был его старший брат Станислав Юрьевич с сыном. Валюсе моей иногда давали путевки, то в санаторий, то в дом отдыха, и я ее всегда отпускал, а сам все больше рыбачил в Полежайках. Иногда мы устраивали там застолье, если кто к нам приезжал, особенно после удачной рыбалки. Там жили и Дьяконовы. У них у сына Вити и дочки Веры было две внучки, Маняша и Машенька, вот мы и ходили друг к другу в гости. В Полежайках хороший дом отдыха "Лесные тропы", там было и кино, и хорошая лодочная станция, и пляж, так что можно было хорошо отдыхать.

Поскольку я работал в поликлинике, мне всегда там помогали, когда нужно было делать уколы, физиотерапию или рентген, поэтому я редко обращался в районную поликлинику, но с возрастом все-таки появляются разные болячки и приходится подлечиваться. Конечно, мне всегда выписывали лекарства, а, если они были в поликлинике, то мне их там давали.

На пенсии

У моей жены был диабет, очень долго она лечилась таблетками, но в 1989 году у нее началась ганфена большого пальца на правой ноге, ее увезли в больницу и сразу отрезали палец, а через два дня я приехал к ней и узнал, что ей уже ампутировали ногу чуть ниже колена. В больнице ей стали колоть инсулин, и врач сказала, что, если бы уколы начали делать раньше, то этою бы не случилось. Когда культя зажила, она никак не могла научиться ходить на костылях. Больше всего она доверяла Андрюше и начала понемногу передвигаться. Я ей сделал коляску на велосипедных колесах, на которой она тоже еле передвигалась. А потом в Полежайках она упала, сломала шейку бедра, а у диабетиков все травмы очень плохо заживают, и она слегла совсем. Потом стало плохо с другой ногой, постепенно отвалились все пальцы. С ней стало очень тяжело управляться. Сначала я ее еще кое-как поднимал на судно, а потом уже не мог, так что пришлось делать подъемник с лебедкой. Оставлять ее, конечно, одну было нельзя, так как приходилось кормить с ложечки, делать уколы и много было других сложностей по уходу. В 1994 году 6 октября утром она умерла. По ее просьбе мы ее кремировали. Случилось это в октябре, так что мы с ней прожили 48 лет, не дожив до золотой свадьбы всего 2 года. На похороны съехались все родные и знакомые, приехали и с ее работы из Гидрометцентра. Из крематория приехали к нам на поминки, а потом на 9 и 40 дней, и все всегда поминали ее только как хорошего и доброго человека. В общем, мы жили с Валюсей очень дружно.

Сейчас вот пишу и вспоминаю всю свою жизнь, так много воспоминаний и фотографий, все напоминает о сложности моего жития и хочется еще кое-что вспомнить и написать. Завели себе, в основном, конечно, из-за внучки, кота. Лиза назвала его Кешей, и этого паршивца все страшно любят, даже Андрюша, чего я никак не ожидал, а он всех знает и любит всякие новости и всегда суется, где нужно и не нужно. Я пишу, а он придет и ляжет прямо на мою писанину. Очень любит сидеть у меня на плечах и, залезая на них, исцарапал мне всю спину. По утрам приходит будить меня, а иногда спит со мной всю ночь. По своим делам ходит в туалет. Сейчас Таня, Андрюша и Лиза уехали в Полежайки, мы с Кешей вдвоем. В этом 1995 году даже еще не заводил "Опель", чувствую себя неважно, что-то вдруг стало побаливать сердечко, хотя раньше я никогда этого не чувствовал, а сейчас, после очередной диспансеризации, кардиограмма показала какие-то изменения, и я сижу на таблетках, и врач велела мне ничего тяжелого не поднимать. Но я пока все равно занимаюсь зарядкой, стал делать и утром и вечером. Появилась какая-то апатия, ничего не хочется делать, только смотрю телевизор. Недавно меня вызывали в Совет Ветеранов и вручили поздравления и подарки, очень красивые карманные часы, но они с брачком - не идут, и медаль в честь 50-летия окончания Великой Отечественной Войны. Потом вызывали еще и вручили приглашение на Торжественный концерт в кинотеатр "Кунцево" и еще подарки - свитер и пол-литра хорошей водочки. Концерт был очень хороший, я посмотрел и послушал с удовольствием, а то

за последнее время даже не помню, когда я ходил в кино, только раз ходил с Лизой в театр и один раз в цирк.

В Полежайках, говорят, в этом году много малины. Рассказывают, что опять спустили воду в водохранилище, и рыбалка стала плохая. Добираться туда электричкой и автобусом стало дорого, да и далеко и долго, а на "Опеле" я уже ездить не могу, не сдал техосмотр и медосмотр, и что будет дальше, не знаю. Воспоминаний, конечно, много, может быть, еще напишу, а пока мои уезжали в Полежайки и вернулись, так как Лизе нужно в школу, уже во 2-й класс. Привезли много опят, говорят, их очень много в этом году.

Все больше сижу у телевизора, иногда за полночь, а ночью проснусь и многое вспоминаю, читаю газету "Труд", которую пока еще выписываем, хотя раньше выписывали и "Московскую правду" и "За безопасность движения". Вот уже и 1 декабря 1995 года, мне, как говорят, стукнуло 85 лет. Получил много поздравлений и по телефону, и телеграммы, и открыточки. Посидели за небольшим столом, распили бутылочку шампанского и водочки. Жаль, конечно, что я уже почти никуда не выхожу, так как не знаю, что уже у меня не болит, стал хуже видеть и слышать, и даже не могу заняться ни ремонтом часов, ни настроить гитару, с которой у меня связано очень много воспоминаний. Когда смотрю телевизор или читаю, вижу много знакомых мест, где я побывал, не говоря уже о Москве, где мне знакомы не только улицы, но и дома, и не только потому, что я долго работал в такси, я и жил не в одном районе, а в нескольких. С 1921 по 1923 г. в Сокольниках на Колодезной улице, с 1923 по 1924 г. на Зубовском бульваре, с 1924 по 1973 на Никитском бульваре (Суворовском), а с 1973 г. в Кунцеве, на улице Артамонова. Например, недавно прочитал о доме N 14 на Б.Лубянке, что его ремонтируют, а я помню, что до 1930 года в нем помещалась оружейная мастерская ГПУ и оружейный магазин "Динамо", в котором продавались ружья, винтовки, револьверы, пистолеты, разные патроны и снаряжение для охоты и рыбалки; также памятники, многие из которых, не знаю почему, снесли или изуродовали, а я думаю, что все это нужно сохранять для истории нашей Великой Родины, ведь во всех странах, где я был, все памятники сохраняются, независимо от того, кому они поставлены. Нет права на издевательство или снос исторического памятника. Про них можно говорить, писать, но не подвергать всяким извращениям и, конечно, это делают те, кто никогда не строил и не создавал, или те, кому этого никто не внушал, это больше подростки, наслушавшиеся разной пьяни, тех, кто сам никогда не работал и ребят своих так воспитал. Я считаю, что работящему человеку и в голову не придет совершить какую-нибудь глупость или зверский поступок. Вот сейчас я смотрю телевизор, слушаю радио, читаю газету и удивляюсь, как же можно так поступать, когда кругом идет такая работа по улучшению нашей жизни. Конечно, жаль, что у нас развелось много таких людей, которые не дают людям спокойно жить и не несут никакой ответственности за свои действия. Развелось столько преступников, что страшно ходить по улице или даже выпустить внучку погулять, только и слышишь об убийствах и

изнасиловании. Я не могу помять, почему преступников так мало наказываю! Неужели нельзя понять, что настоящий преступник, отсидев срок, все равно опять возвращается к своим прежним занятиям, но, конечно, нельзя их всех смешивать и сажать вместе с теми, кто впервые совершил преступление, так как эти ребята получат здесь "академическое образование" и снова возьму гея за преступления. Я считаю, как гражданин своей страны, что того, кто не хочет жить нормально, если не ликвидировать, то пожизненно изолировать!

1 декабря мне исполнится 88 лет. Сейчас лето, меня послали и туберкулезную больницу, где я прошел несколько рентгенов, а в мокроте у меня обнаружили стафилококк и стрептококк и назначили 10 уколов. Палочку Коха у меня не обнаружили. У меня хронический бронхит, я задыхаюсь и не могу двигаться, поэтому только сижу у телевизора и возмущаюсь, как же мешает эта бесконечная реклама, прерывающая фильмы. Со мной всегда Кеша, мой полосатый друг. Ему сейчас 5 лет и вес больше 5 кг. Все его очень любят. Жаль, что его не кастрировали, он иногда ходит и громко мяукает. У меня за счет плохой циркуляции крови появились разные болячки (трофические язвы), которые плохо поддаются лечению, а из-за бронхита я совсем задыхаюсь и ничего не могу сделать, но пока все еще курю и кашляю.

Зять мой, Андрюша, немного упрямый, но мне в нем хранится, что он чистюля, любит убираться тщательно, делает все очень аккуратно, и ко мне относится очень хорошо, всегда меня покормит, поможет, если что нужно сделать. Он купил машину "Волгу" и с ней возится. Так всегда бывает: если есть машина, пассажиров сколько хочешь, а помочь некому. Я его за доброе и внимательное отношение ко мне тоже очень уважаю. Слава Богу, как говорят, с Танюшкой они живут дружно. Внучке Лизе 12 лет, она отца очень любит. Кеша, негодяй, все понимает. Недавно сделали ремонт, гак он по своим делам ходит в туалет в тазик. Сейчас он что-то приболел, его возили к ветеринару, и теперь ему делают уколы.

Встретили новый 1999 год, и мне пошел уже 89 год. Встретили хорошо. У нас как-то повелось на Новый Год всегда делать пельмени, и Танюшка это освоила хорошо. Выпили коньячку, шампанского. Меня совсем замучил бронхит, я ничего не могу делать, совсем задыхаюсь. Руки трясутся, и я не могу заниматься ремонтом часов и ювелирными делами. "Волга" стоит против наших окон, потому что в гараже снова проломили крышу и унесли все, что можно было унести. Сейчас наш гараж собираются снести, так как через эту территорию пройдет какая-то дорога. Обещали, правда, дать гаражи или стоянку, но я опять не того района, и нам ничего не светит, вообще, эти дела теперь ведет Андрюша, а я, если и могу помочь, то только советом.

Сижу смотрю хоккей и вспоминаю, как я играл левого края в хоккей с мячом. Сейчас мои ушли к Танюшкиной подружке на день рождения, а я сижу смотрю хоккей, вспоминаю и кое-что пишу...

Москва,

1995-1999