При влиянии экстремальных обстоятельств таких, как война, например, на жизнь отдельного человека, нельзя обойтись без понятия "судьба", хотя само слово остается загадкой.

Я родился в 1912 году, а на днях мы встречали год 1991. Следовательно, большая часть XX века прошумела на моих глазах. При этом мне досталась роль и свидетеля, и жертвы прошедших трагических десятилетий. Мою жизнь можно разделить на два этапа: довоенный и другой, связанный с началом второй мировой войны. Начну с первого этапа.

Мой отец в годы НЭПа занимался торговлей, семья наша состояла из восьми человек. Когда НЭП был отменен, у отца отняли все нажитое, а самого его осудили на 10 лет заключения. Это обстоятельство наложило тяжелый отпечаток на всю мою жизнь: для меня были закрыты двери учебных заведений.

В 1931 году меня исключили из комсомола по причине социального происхождения и пытались выселить из Ленинграда при выдаче паспортов. К счастью, не выселили и восстановили в комсомоле.

В 1933г во время очередной чистки партии, меня исключили из кандидатов в члены партии, формулировка была следующая: "За связь с отцом через мать". Имелась в виду переписка моего репрессированного отца с матерью, а матери со мной, я жил тогда в области и работал в областной газете.

Вообще трудиться я начал в 17 лет на кожевенном заводе. Затем был в торговом порту "каталем берегов". После этого работал на Путиловском заводе, сначала в мартеновском цеху, потом токарем в инструментальном. В 1939 г. я окончил рабфак и поступил в 1-ый медицинский институт им. Павлова.

Начало войны, первые ее дни и даже недели по масштабам бедствий и трагичности последствий можно сравнить с первыми секундами крупного землетрясения. Та же растерянность, страх и вопрос: "Что делать?"

Мединститут готовился к эвакуации из Ленинграда, и я имел

возможность нормально закончить его в тылу, так как студентов первых курсов на фронт не отправляли. Однако я выбрал другое: ушел из института и вступил добровольцем в дивизию народного ополчения. Это было в июле 1941 г. Впоследствии дивизия была названа 2-ой гвардейской дивизией народного ополчения Василевского острова. Мы формировались на территории горного института поспешно и трудно: не хватало снаряжения, оружия и транспорта. И великая срочность диктовалась полыхавшим у стен города пожаром войны. Меня зачислили санинструктором батальонного медпункта.

Ко мне в часть пришел прощаться старик-отец. Он сказал: "Сынок, возвращайся победителем".

На исходе июля, ночью дивизия совершила переход через город и вышла к Гатчине. Мы шли по разбомбленной дороге мимо разбитых и горевших домов. Войдя в лес, попали под обстрел и появились первые раненые. Я развернул медпункт и организовал первую помощь и эвакуацию раненых на транспорте, подвозившем снаряды.

На нашем участке обороны под Гатчиной плохо обученные и вооруженные солдаты сражались самоотверженно, потери были очень большими.

8 сентября меня ранило в правое плечо с переломом и раздроблением кости. Потеряв много крови, я ослабел, потерял сознание и очнулся в плену.

Спустя много десятилетий на встречах с однополчанами я услышал историю нашей дивизии. В течение двух месяцев она была разбита и перестала существовать. И все-таки ополчение выполнило свой высокий долг: жертвуя собой, хотя бы на час, хотя бы на день задерживало врага.

Жив я остался только чудом, совершиться этому чуду помогли моя вера в Бога, которому я неустанно молился, и судьба.

Мое пребывание в плену было драматическим от начала и до конца. Расскажу для наглядности лишь об одном эпизоде.

В конце сентября 1941 г. очередной эшелон с военнопленными прибыл ночью на станцию Эбенроде. Среди здоровых в эшелоне были раненые и больные. Эшелон быстро разгрузили, но прежде чем впустить военнопленных за колючую проволоку лагеря, приказали всем стать в ряд и спустить штаны. Немцы, эти цивилизованные европейцы, светя себе фонариками, внимательно осматри-

вали тощую солдатскую плоть, чтобы обнаружить тех, у кого было обрезание. Их немедленно расстреливали. Но вся операция носила характер формальности, потому что в условиях ночи и спешки слишком очевидна была абсурдность этого дела.

Летом 1943 г. я с двумя солдатами совершил побег из плена и добрался до своих. После пребывания в запасном полку, сражался до взятия Кенигсберга и Пилау. Был награжден орденами Славы и Отечественной войны I степени, не считая медалей.

В июне 1945 г. нашу армию отправили на Дальний Восток сражаться с японцами.

В октября 1945 г. в городе Порт-Артуре я был осужден Военным трибуналом 39-ой армии по статье 58, пункт 10 часть II на 7 лет заключения и 3 года поражения в правах. Основанием для возбуждения уголовного дела послужил донос, написанный в контрразведку дивизии неким Давиденко, который подслушал кратковременный разговор мой с сослуживцами. Остальное — техника и ловкость рук следователя. Правда, меня не пытали, но к концу 2-х месячного следствия я мечтал о лагере, как об избавлении, хотя вины за собой не знал.

Следствие велось в условиях действующей армии. После утомительного перехода под конвоем начинался изнурительный ночной допрос в степи, в палатке. После допроса я рыл себе яму для ночлега. Каждый раз она была похожа на могилу. Меня морили голодом и жаждой. Избивали за отказ подписать протоколы допроса.

Трибунал заседал в помещении клуба. Генералы поместились за столом на сцене, меня же поставили позади скамейки самого заднего ряда, так что судьи меня не слышали и почти не видели. Так начался и кончился спектакль правосудия.

Свои 7 лет я отбыл полностью на северном Сахалине, был освобожден в 1952 г. 3 года скитался по России с волчьим документом политического преступника, имея право жить только на 101 километре от центров маломальской цивилизации. В 1955 г. меня полностью реабилитировали и выдали мне компенсацию в размере б рублей.

В 1959 г., в возрасте 47 лет, я окончил мединститут и 30 лет отработал врачом скорой помощи и терапевтом. С 1989 года не работаю ввиду инвалидности по зрению.

Январь 1991 года