Евгений ПЕРВУШИН

Об авторе

Евгений Александрович Первушин родился a 1913 году в а, Красноярске в семье рабочего литейщика. Тяжелое детство выдало на долю мальчика в многодетной семье. В школу приходилось добираться на лодке через Енисей, а зимой, в пургу, по льду,

Наконец по окончании школы уход из семьи, отъезд в Нижний Новгород, где поступает в авиационный техникум. В 1932 году, по окончании учебы, направлен, на работу в Иркутск инженером-конструктором. Увлекается спортом. В 1937 году окончил школу инструкторов альпинизма на Кавказе, в Адылсу.

25 февраля 1943 года арестован органами НКВД. Осужден и отправлен в Бурято-Монгольскую АССР отбывать срок в один из известных своей жестокостью лагерей ГУЛАГа «Джидлаг», В 1951 году по отбытии срока, восьми лет пребывания в «лагере смерти», как именовали его заключенные, возвращается в Красноярск, но жить в нем с семьей, матерью, братом и сестрой не разрешают, и его определяют на поселение в Советском районе, под Красноярском, месте ссылки многих спецпереселенцев» из Прибалтийских республик и других городов. Работает на Березовском ремзаводе.

Среди ссыльных знакомится с семьей, матерью и дочерью Талат-Келпш, высланных вторично на Север в 1951 году из Риги. Знакомство с Наташей перерастает в любовь, и оба ссыльных образуют семью. Там же в 1953 году родился сын. Несмотря на неимоверные трудности, оба умудряются учиться на вечернем отделении лесотехнического института, надо было и работать, и содержать семью. После реабилитации Наталья Первушина, окончившая институт ранее мужа, едет в Ригу, где, снимая комнатушку, ожидает приезда семьи: сына Олега, матери и мужа, заканчивавшего институт. Наталья Первушина работает в Академии наук, а Евгений Александрович — ведущим конструктором. В настоящее время оба на пенсии. О своей жизни в лагере и мытарствах высланных из Латвии жены и ее матери он рассказывает в своих воспоминаниях.

ПЕРЕЖИТОЕ

Я был одним из трех ребят в семье, сына рабочего литейщика. Мой отец переселился с Урала в богатую Си-

бирь, в Красноярский край. Богатства в ней мы не обрели и жилось нам материально трудно, в детстве пришлось на себе испытать все тяготы жизни. В школу, находившуюся на противоположном берегу, добираться приходилось на лодке через Енисей, а в зимнюю стужу, в пургу — по льду реки. Пришлось пережить разруху и голод гражданской войны, которая прокатилась через город Красноярск. На измученных, голодных лошадях отступали колчаковцы на Восток. Как сейчас, помню несчастных животных, брошенных своими хозяевами: бродившие по улицам, от голода они грызли деревянные заборы, падали и погибали. Из-за отсутствия корма жители не могли спасти лошадей. Самим приходилось туго: ели горький хлеб с полынью, конину. В городе свирепствовал тиф, не хватало дров, обогревались железными печурками.

Рано я начал самостоятельную жизнь. Не состоялась моя мечта стать летчиком: из-за зрения пришлось отказаться от нее. Окончив 8 классов в 1928 году, я поступил вместе со своими земляками в авиационный техникум в Нижнем Новгороде, который окончил в 1932 году по специальности — техник по монтажу самолетов. Это был первый в стране выпуск специалистов по самолетостроению. В том же году был направлен на работу в Москву, но вскоре возвращаюсь в Сибирь, работаю в Иркутске на самолетостроительном заводе. Увлекался спортом. В 1937 году по путевке завкома был направлен в школу инструкторов альпинизма ВЦСПС на Кавказе, в Кабардино-Балкарию. Я альпинист. Говорю это так потому, что вся моя жизнь до моего ареста в 1943 году и позже, в течение многих лет, была озарена светом Кавказских гор. Я уверен, что «призрак гор» был тем, что дало мне силы перенести затем все ужасы 8-летнего заключения в Джидлаге… Мне ночами там снился несравненный ни с чем восход солнца над горными вершинами . . .

Начало 30-х годов... Иркутская краевая газета «Восточно-Сибирская правда» помещает материалы о вредительстве на железнодорожном транспорте и публикует списки расстрелянных железнодорожников. Теперь известно, что уничтожение тысяч специалистов железной дороги велось по указанию и «благословению» наркома Л. М. Кагановича.

Занятый работой, спортом, я как-то не задумывался о причинах, приведших тогда к гибели людей…

1937-й год. Первая трагедия в нашей альпинистской семье и последовавшие за ней репрессии.

Лето. Кавказ. Горы. Кончаем школу альпинистов. Зачеты — еще одно восхождение на вершину Джан-Туган. Неосторожный шаг одного из курсантов при сходе повлек снежную лавину, увлекшую несколько человек ... Погибает девушка альпинистка…

За этим трагическим для всей нашей школы событием следуют, один за другим, моральные для всех нас потрясения: арестован как враг народа начальник школы альпинистов, заслуженный мастер спорта Виталий Абалаков, арестованны и старшие инструктора Петр Заричняк и Владислав Русанович. Абалаков мой земляк — красноярец, впоследствии он был освобожден, но во время следствия потерял все зубы; Владик Русанович погиб в лагерях.

Еще до этих событий в 1936 году были арестованы все альпинисты-шуцбудовцы, приехавшие из Австрии, чтобы спастись от преследования фашистов… Одновременно начались аресты альпинистов в Иркутске. Как «врага народа» арестовывают известного альпиниста Бориса Берковича, а также ряд других.

В 1940—1941 годах Иркутск захватывает мощная волна репрессий. С началом войны в город эвакуирован Московский авиационный завод № 39 им. Менжинского. Прибывает много людей, начинается борьба за выживание, пополняется «штат сексотов» нашего оперуполномоченного (мы ему дали кличку «Кум»).

17 лет лагерей получает конструктор Владимир Швец, арестованы: конструктор Валентин Шалаев, председатель завкома Тихоньких и многие другие. 1943 год, 25 февраля — день моего рождения. Ночь. Резкий, непрекращающийся стук в двери. Открываю: передо мной двое в гражданской одежде… Обыск быстро окончен. Без предъявления ордера на арест роются в моей тумбочке. Больше и рыться негде. Мы тогда, молодые специалисты, жили очень скромно: единственные ценные вещи в моем жилище — семиструнная гитара и фотоаппарат. Меня выводят на мороз, вталкивают в грузовик. Кум, злорадно посмеиваясь, предупреждает охранников:

— Смотрите, чтобы он у вас не сбежал, лыжник отменный ...

Привезли в следственную тюрьму Иркутска. Встречают работники тюрьмы.

— Ну, как доехал? — спрашивают.

А я этот издевательский вопрос принял за чистую монету, отвечаю:

— Замерз немного...

О, молодость, молодость! В ответ мне хохот:

— Ничего, тут тебе будет жарко!

Унизительная процедура приема в камеру ... Начались ночные допросы ... Лучше, чем Солженицын, Волков, Гинзбург — я их описать не могу: а ведь как они все похожи друг на друга!

Обвиняюсь в проведении агитации против Советской власти. Не знаю, что отвечать, кроме того, что ничем подобным никогда не занимался... Конечно, все мои отрицания вины напрасны. Следователь, лейтенант Добровольский, смакуя, зачитывает мне показания «свидетелей-сексотов»! Господи, что только они не придумали — один другого хлеще!

Хочу назвать их пофамильно: все еще верю, что придет время — и всех их однажды обнародуют, ведь все они перечислены в материалах следствия в папках с печатью «хранить вечно»..

Итак:

Брегадзе Георгий — «матерый» сексот с большим стажем, приехавший из Москвы.

Конюченко — мой сосед по квартире и целый ряд моих коллег по работе в отделе:

Добрабаба Борис,

Агеев Борис,

Бабанин Александр (руководитель группы),

Кошкин Николай,

Шубенков Николай. Клеветал на меня Шубенков, уже будучи арестованным: видимо — надеялся облегчить свою участь.

Были и очные ставки. Вызвали свидетеля Александра Бабанина. Увидев меня, он стал отказываться от ложных показаний, что, в свою очередь, привело в «праведный» гнев следователя ...

Однажды в мою камеру заглянула мой адвокат — женщина, у нее был жалкий вид, казалось, что она испугалась больше, чем я. Так ничего и не спросив — ушла... Я уже тогда понял: никто не собирался меня защищать, все эти «адвокаты» — необходимая юридическая формальность. Зачем?..

Суд продолжался не более 10 минут ...

Решение: осужден по статье 58¹⁰ часть 2, итого: 8 лет лагерей, 3 года поражения в правах.

Из следственной тюрьмы меня перевели в общую камеру, набитую до отказа осужденными: не то чтобы спать — стоять было негде ...

К счастью, в ней я пробыл недолго — до этапа. В «столыпинские» вагоны нас погрузили вместе с уголовниками. Да, права Е. Гинзбург, прав О. Волков — те, кто побывал в этапах, если жил вместе с этим «зверьем» — знает: это одно из самых страшных наказаний, которые нам, «политическим», придумали наши мучители.

С уголовниками следовали мы, политзаключенные, до Улан-Удэ (Бурято-Монгольская АССР). Несколько дней мы провели в тюрьме. Затем нас увезли на пересыльный пункт Гусиное Озеро.

Все мы, несчастные, старались как-то сохранить те мелочи, которые успели прихватить с собой во время ареста, но тщетно... Мой альпинистский рюкзак был разрезан в первую же ночь — и вещи утащили через щель в нарах. Обычно матерые уголовники сами не «снисходили» до воровских «акций»: у них для этого были в услужении «подручные» — несовершеннолетние, способные под их защитой совершать любые пакости и преступления. И вот — неожиданное везение! Вместе с пожилым бурятом затолкнули меня в багажник в крыле самолета: так избежал я еще одной встречи с бандой уголовников в битком набитой ими грузовой машине ...

Этап направился к месту назначения — Джидлагу, городку в предгорье Восточных Саян (на границе с Монголией).

С аэродрома в лагерь конвой с собаками гнал нас пешком. Хотя природа не располагала к себе — вокруг скалы, горы, серое неуютное небо, — ощутима была уже весна, и у нас, бредущих по развязшим глинистым дорогам, так стосковавшихся по воздуху, невольно поднялось настроение ...

Джиллаг обеспечивал рабочей силой вольфрамомолибденовый комбинат, производственные объекты которого были разбросаны по ущелью реки Джиды. Основная задача Джидлага — добыча вольфрама и молибдена. Руду добывали на рудниках «Холстон» и «Первомайка» на машинах перевозили на обогатительную фабрику, которую энергией снабжала электростанция, работающая на дровах. Дровами же снабжали заключенные, работающие на лесоповале.

Лагпункт № 1, куда я попал, обслуживал с помощью заключенных целый ряд объектов: авторемонтные мастерские, дровосклад, обогатительную фабрику, электростанцию и ремонтный завод.

По дороге в лагпункт я обратил внимание на молодого бурята — весьма оживленного и в хорошем, радостном настроении. Разговорились. Оказывается, он на пороге освобождения! Вот он мне и посоветовал обратиться к бригадиру мехзавода Цигальницкому (по его словам, «хорошему человеку»), чтобы он дал заявку начальству и взял меня в свою бригаду.

Я последовал его совету — не предполагая даже, какой «счастливый билет» в жизненной лотерее мне удалось вытянуть!

Так я стал рабочим по ремонту горного оборудования в бригаде Цигальницкого, который в первый день моего прибытия, видя мое состояние, не задумываясь, отдал мне свою пайку хлеба. Кто знает, может, она спасла мне жизнь…

Началась трудная, изнурительная — морально и физически — лагерная жизнь, всегда («всю дорогу», как говорят зеки) — постоянное ощущение голода.

Приходили и уходили новые этапы. Случались побеги: не все выдерживали, не все мирились с неволей. Беглецов, как правило, ловили и показывали нам на вахте — уже не похожих на людей, изодранных и искусанных собаками…

Ворье — урки имели свой «блатной» стиль жизни, искали себе «наживу». «Доходяги», которые уже не в состоянии были выйти на работу, рылись по ночам в помойках и умирали в санчасти. Заключенные, попавшие на рудники, в основном все болели силикозом, профессиональной легочной болезнью.

9 мая 1945 года… Окончилась война…

Мы ждали — немедленно произойдут замечательные события: нас амнистируют, освободят либо уменьшат сроки… Наконец — в чем-то разберутся...

Но, увы, ничего подобного не произошло. Наше лагерное «население» стало пополняться новыми категориями заключенных. Прибыл большой этап фронтовиков из немецкого плена, «власовцы» и другие, все с 25-летним сроком. Рядом с нашей лагерной зоной образовалась новая зона — японская: какое-то время они работали с нами на ремзаводе.

В годы моего заключения ГУЛАГом командовал генерал Берман, бывший нарком внутренних дел БССР (впоследствии был расстрелян). «Джидлаг», как и все лагеря, входил в подчинение ГУЛАГа, руководил им майор Гольман.

К концу моего срока Джидинский вольфрамомолибденовый комбинат перешел в ведение Министерства цветной металлургии, но рабочую силу по-прежнему поставлял Джидлаг.

Итак, отсидел я в лагере — по лагерному выражению — «от звонка до звонка»: 8 лет и 1 день... Видимо, не считали меня «исправившимся» как следует, ибо в день моего освобождения (18 февраля 1951 г.) проводили выборы в Верховный Совет и меня не сочли возможным в тот день выпустить за проволоку... Так приплюоовался еще один день...

Только тоска по воле и горам Кавказа, которые я полюбил, желание увидеть их еще раз придавали мне силу выжить. И пришло это время, правда, не скоро, — горы вновь встретили меня!

С моим бригадиром Израилем Соломоновичем, сибиряком из Улан-Удэ, я встретился уже много лет спустя в Красноярске. Встреча была и радостной и грустной. Мой «начальник» и друг в самое тяжелое для нас обоих время вернулся домой слепым. Сейчас его уже нет, но на всю жизнь останется у меня память о человеке, который поделился своей пайкой, куском хлеба с незнакомым ему человеком, чтобы поддержать в нем жизнь... Такое не забывается!

1951 год. Мне запрещено жить в краевом центре, в Красноярске, где проживала моя семья: мать, старший брат, сестра. Я устраиваюсь конструктором-механиком на Березовском ремзаводе в Советском районе, неподалеку от родных мест. И тут я встречаю свою «судьбу» в лице спецпереселенки из Латвии, Наташи Талат-Келпш.

Судьба ее, матери и отца трагична, как и судьбы многих семей Латвии, да и других регионов «необъятной Страны Советов»... 14 июня 1941 года она с матерью, Ольгой Алексеевной Талат-Келпш, директором польской гимназии в г. Резекне, и отцом, пенсионером Антоном Антоновичем, бывшим попечителем всех польских школ в Латвии, были репрессированы. Отец сразу же был переведен в другой вагон и отправлен в Вятский лагерь, где вскоре скончался. Мать и дочь были высланы в Красноярский край. Проработав год в колхозах, в 1942 году были этапированы на Север, на Таймырский полуостров, в устье Енисея, на рыбные промыслы. И зимой и летом шел лов рыбы неводами, сетями. Многих похоронили тогда из бригады рыболовов — более половины ссыльных погибли в снежных буранах, в пургу далекого северного края ... Но

Бог миловал, не пришлось Наташе с матерью погибнуть, несколько раз так близко прошла мимо них смерть... Правда, Наташа отморозила руки и ноги, потеряла от цинги зубы, но в 1947 году вместе с матерью возвратилась в родную Ригу. На руках у нее был документ о смерти отца в 1942 году, и обе женщины, логически рассуждая, считали, что имеют право на возвращение.

Наташа пошла учиться на биологический факультет Латвийского государственного университета. Ольга Алексеевна стала преподавать русский язык, психологию и логику в латышской средней школе. В эти трудные годы сумела найти дорогу к сердцам своих латышских воспитанников, сумела привить им любовь к русской литературе и культуре (устраивались вечера Пушкина, Лермонтова, Некрасова и др.) — стала любимейшей учительницей старших классов...

В 1951 году, в августе, когда Наташа с матерью отдыхали на Рижском взморье, за ними вновь пришли… Вернули обратно в Красноярский край! Только дорога сейчас в Сибирь продолжалась не месяц, как это было в 1941 году, а целых три, пройдя этапами через семь тюрем, со связанными со всем этим «прелестями» — сопровождаемые охранниками, рвущимися с цепи собаками, пройдя тюремные досмотры, чистку картофеля в огромные чаны ночами, и т. д. Но на Север их больше не повезли, хотя и угрожали… Осталась Наташа с Ольгой Алексеевной в Советском районе Красноярского края, стала работать бухгалтером. Забегая несколько вперед, скажу, что в 1952 году Наташа продолжала учебу в Сибирском лесотехническом институте и закончила с дипломом отличия.

7 апреля 1952 года, в солнечный, на диво теплый в Сибири день, Наташа и я, Евгений, торжественно отправляемся в ЗАГС Березовского ремзавода в сопровождении свидетелей — друзей: Иосифа Ланцмана, Эдуарда Шкеле и Владимира Далингера. Я в новом теплом полупальто на вате с искусственным воротничком чувствовал себя героем, ведь это первая послелагерная моя обновка: Наташа «достала» его в местном рыбкоопе. Поселившись в Советском районе, через Наташу я встретился с интересными людьми, относившимися к категории, так же как и мы, «врагов народа». То были ссыльные, или, как их называли, спецпереселенцы. Так, из Прибалтики были семьи Прусак, Трецис, Шкеле, Озолс и других. Также жили с семьями немцы с Поволжья, из Саратовской области, из Ленинграда, чуваши из Чувашии, балкары из

Кабардино-Балкарии, русские «трудпереселенцы», в основном так называемые «кулаки» и их дети, часть, прошедшие уже и Беломорканал, и другие «великие стройки» сталинской эпохи, остатки каких-то бывших эсеров и меньшевиков. А сколько грузинской и армянской интеллигенции пребывало там, на поселении, их дети и жены. Вспоминается чудесный врач — хирург Иран Тиграновна Юзбалиева из Тбилиси, спасшая не одному десятку людей жизнь. Да разве всех перечтешь, ссыльных из Западных областей Украины и Белоруссии?..

В 1953 году Наташа родила сына Олега. Радость, но нас постигла неудача — мы теряем работу и квартиру. Несмотря на житейские трудности, я поступаю также на вечернее отделение того же лесотехнического института, в котором училась жена. Закончил его в 1959 году.

Тем временем произошли большие и радостные изменения в нашей семье — мы были реабилитированы, отец Наташи и муж Ольги Алексеевны, увы, посмертно... Пока я продолжал заканчивать институт, Наташа в 1958 году, имея на руках посмертную реабилитацию отца, выехала в Ригу, где с трудом сняла крохотную комнатку и устроилась на работу. В 1959 году приезжаем из Красноярска и мы: Олег, мама и я.

Много лет Наталья Антоновна работала в Академии наук, я же — ведущим конструктором в разных организациях. Сейчас мы оба уже пенсионеры. За спиной: лагеря, тюрьмы, ссылки, рубка леса, этапы в пургу, рубка льда и ловля рыбы на Севере и многое другое... Сказалось прошлое: стали донимать болезни, стынут пальцы обмороженных рук и ног, а все-таки ежедневно, а порой и ежечасно, прожив друг с другом почти сорок лет, мы вспоминаем пережитое. И в заключение мы говорим: «Не забывайте трагическую историю наших народов и тех, кто соприкоснулся с ней». Да воздадим же и вечную память тем, кто не вернулся, замученным в сталинских тюрьмах и лагерях, чей прах разметен по всей огромной территории архипелага ГУЛАГ!