Предисловие

Сергей Шафир (далее С.Ш.): Самыми памятными и приятными воспоминаниями детства были для меня два летних сезона, проведенных в пионерском лагере. Находился он в селе Долинка, что неподалеку от Караганды. Село было большим. Помню проселочные дороги, по которым бегать босиком было приятно из-за мельчайшей негрязной пыли. Их обрамляли высокие пирамидальные то поля, поблескивающие в утренних лучах солнца серебристо-зелёными листочками. Помню ипподром, бесконечные сады и огороды. Помню грузовики, в кузовах которых сидели люди в одинаковых черных одеждах. Мы знали, что это заключённые. И все. Разговоров на эту тему не вели. Не знаю почему. Просто воспринимали их как данность, как растущие вокруг деревья и кустарники, как стоящие в отдалении дёревянные вышки с автоматчиками наверху, как ночь, которая приходит после лагерного ужина как солнце, которое обязательно появится утром

Все хорошо было в нашём пионерском лагере. Огромные, военного образца брезентовые, палатки с чередой аккуратно заправлённых кроватей, торжественные линейки по самым важным случаям в нашей жизни и конечно же, походы и костры. Большое количество пионервожатых трудилось над нашим советским воспитанием. Было все достаточно просто и понятно. Подъем умывание,   линейка и построение на завтрак. Затем игры, занятия в кружках, обед, сон и дальше по расписанию. Ходили строем под барабанный бой. Я мечтал стать барабанщиком пионерского отряда. Но способностей не хватило. К тому же честолюбивые мечты перебивали другие мысли и чувства - ожидание вечера и неизменной игры в ручеек. Это когда группа мальчишек и девчонок становятся парами и, взявшись за руки, образуют своеобразный коридор. А потом крайний из нас мог выбрать любую понравившуюся ему девочку и, взяв ее за руку, под музыку пройти через весь строй. Было это в году 55-м или 56-м, точно уже и не помню. Но возраста я был такого, когда только начинаешь воспринимать необъяснимое еще чувство тяги к противоположному полу, как что-то волнующее, счастливое.

Впрочем, мои воспоминания могут растянуться на годы. А ведь это не главное. Главное заключается в том, что в селе Долинка находилось Управление Карлага огромнейшей империи концентрационных лагерей. Так вот наш лагерь находился на территории другого лагеря. Для взрослых. В нашем, правда, не было колючей проволоки, и уехать мы могли из него в любое время Мы были детьми людей, живущих на свободе.

Много лет прошло с тех пор. А эти воспоминания не уходят. Только теперь я больше думаю не о детских ручейках и военных играх с деревянными максимами и трещотками, а о живом людском потоке, который одной бесконечной рекой вливался в лагерные ворота заполняя единый, резервуар из человеческих жизней и судеб.

Я часто летаю в Казахстан и мечтаю побывать в Караганде, чтобы съездить в Долинку. Хочу увидеть ее глазами 57 летнего человека, все чаще размышляющего не о том, сколько прожито, а как. Но не удается. Вот и месяц назад, проезжая в поезде Алматы-Астана через Караганду, я смог только пять минут постоять на перроне.

В этом году я был участником III конгресса Глобального Антиядерного Альянса, который проходил в столице Казахстана Астане по инициативе международного антиядерного Движения «Невада-Семипалатинск».

В холле гостиницы висело объявление. Предлагалась экскурсия в село Малиновку, в музей АЛЖИРа. Я конечно же знал что такое АЛЖИР. Думаю, что и многие читатели «Новостей недели» это знают. Расшифрую для непосвященных: АЛЖИР - это Акмолинский лагерь Жен изменников Родны. Я предполагал, что этот лагерь похож на Долинский. И хотя село преобразилось и бараков, построенных руками женщин-заключенных, уже не было, но тополя-то остались, подумал я. И, сбежав с очередного заседания, поехал в АЛЖИР. На встречу с детством, на встречу с трагическим человеческим прошлым.

Тополя все еще были высокими. Но какими-то голыми, облезлыми. Срубленные ветки валялись на земле, и только неповторимый запах липких коричнево-желтых оболочек от молодой листвы напоминал мне мое далекое детство.

А лагерное прошлое предстало передо мной в лице молодой симпатичной женщины, которое смотрело на меня со стены, увешанной приказами, распоряжениями и резолюциями.

Анна Эммануиловна Каган, нет, вернем ее настоящее имя Хана Менделевна, жена расстрелянного в 1938 году ответственного работника Патрунова Георгия Михайловича. Она выжила в лагере и смогла описать историю своей жизни, типичную для многих женщин того зловещего времени. Эти воспоминания, с некоторыми сокращениями, я и доверяю вашему сердцу и памяти, уважаемый читатель.

Анна Каган

ЖИЗНЬ КАК ОНА ЕСТЬ

Хотелось бы посмотреть, как будут жить люди после 2000 года. Какие они будут, с какими интересами, характерами, чем будут заняты. Какая будет техника, что изменится по сравнению с нашим 20 веком Я родилась в конце 1904 года. Пишу в 1980-м. Мне 76-й год. Многое видела, пережила, и хочется рассказать о своей жизни тем, кто еще молод, кто войдет в 2000-й год. Пусть сравнивают.

РОДИТЕЛИ

Мои родители приехали в Баку из Литвы в конце 19-го века. Там не было работы: к земле не подпускали, в госучреждениях не разрешали. Кругом много бедноты, замучила и национальная вражда, еврейские погромы. В поисках заработка и лучшей жизни уезжали кто куда. У моей мамы были какие-то родственники в Баку, вот они и поехали туда, в город нефти.

Отец был человеком большой порядочностии скромности: в Литве из него не получился ремесленник или купец, даже самый мелкий торговец, и здесь у него не было ни денег, ни хватки, чтобы стать хоть не большим капиталистом, да и никогда он к этому не стремился. Мама моя была высокая, стройная, голубоглазая, красивая. Специальности никакой не имела, была не очень грамотной. Вышла замуж за моего отца рано, так как росла сиротой, воспитывалась бабушкой. Ее мать умерла в родах, мамин отец, мой дед, женился вторично, и не раз моя мама вспоминала, как трудно было жить без матери, как ее обижала мачеха. Когда сосватали замуж, стали собирать приданое. Очень старалась бабушка. Но мачеха все приданое присвоила себе, а ее пустили с одним узелком.

У моего отца жизнь тоже сложилась неудачно. Мать отца разошлась с мужем. В те далекие годы это было большой редкостью. Как я поняла, дед был очень набожный, молился и молился. А бабушке это не нравилось, по тем временам она была довольно светской и вольнодумной. Курила, да курила, много читала. Моленье ее мало интересовало. Разошлись. Остался общий сын мой отец. Поэтому и отец женился рано. Мои мама и отец оказались сиротами при живых родителях.

ДЕТСТВО

Жили мы в Балаханах, в Сураханах, затем в Белом городе. На границе между Белым и Черным городом стояла церковь, сейчас ее нет. Напротив церкви стояли одноэтажные бараки. В таком бараке родилась и я. Из этого детства, когда стала чуть постарше, запомнила разговоры старших о рабочих волнениях и забастовках. Рабочие нефтяники жили рядом с нами. Внутри бараки были разделены на маленькие клетушки, разделенные ситцевыми занавесками. Семьи у них, как правило, были большие. Заработки грошовые. Люди неграмотные, без специальности дешевая рабсила. Вдобавок большая конкуренция с пришлыми из Персии плохо одетыми, одурманенными религией. Мечетей в Баку было много. Мулла на рассвете несколько раз за день поднимался на плоскую крышу мечети и читал молитвы, а верующие тут же, становясь коленями на подушки, отбивали поклоны, благодарили Аллаха. Интересно, за что? Наверное, не за земную, а за будущую жизнь в поднебесье. Еще более забитыми были женщины. Без чадры нигде не появлялись. Чадра была черной, большой, как простыня. Как-то умело они в нее укутывались, оставив открытыми щелочки для глаз. Особенно запомнился мусульманский праздник Шахсей-вахсей, Толпы верующих выходили на проезжую часть улицы и в религиозном экстазе с возгласами «Гусейн, Гусейн» били себя цепями по голой спине. На них были рубахи, в которых делался специальный большой вырез на лопатках. По этим местам они и били цепями, да с таким остервенением, что спины становились черными от кровоподтеков. Зрелище дикое и очень страшное. Ночью они шли с факелами. Впереди обычно несли балдахин с символическим Гусейном. После хождения, по улицам возвращались в мечеть, где продолжали истязать свое тело, даже резать ножами и саблями. Говорили, что богачи этим не занимаются. Они нанимают бедноту и платят им за ритуал. А бедных было достаточно. Вот таким я запомнила Баку своего детства. Стояли деревянные вышки, нефть качали жалонками (подвешенное на канатах удлиненное ведрышко). Работали вручную. Земля была изрыта канавками в которые сливали нефть. Кругом хранилища-резервуары. Если попадешь под жалонку - беда. В такую-то беду попал и мой отец.

Его еле живого вытащили с отбитыми легкими, и он очень долго, годами болел. Не раз ездил в санаторий в Грузию. Какую-то сумму на лечение давал хозяин, но больше всего доставалось маме. Приходилось одалживать деньги, продавать вещи, спасать отца. Чтобы она могла уделять ему больше времени, нас раздали родственникам. Было нас тогда трое. Старший брат, сестра и я - самая младшая. Меня отдали к бездетным родственникам, жившим в достатке. Там впервые меня обучили грамоте. Мне у них было неплохо, но я очень тосковала по отцу, матери, по неожиданно разоренной семье. Когда отец смог вернуться после лечения домой, а болел он очень долго, мы снова собрались дома все вместе. И это было превеликим счастьем. Я сказала, что нас детей было трое. Это не верно. Видимо, нас было больше. Но я запомнила только одну девочку моложе меня. Она умерла от дифтерита. Возможно, от этого раньше умерли еще двое детей.

Любимой моей игрой был бег по нефтяной канавке, естественно, босиком. Набегаешься - и домой, а там мама приходит в ужас, ведь все было запачкано нефтью. Недалеко от нас жила семья каких-то родственников, и у них были две девочки. Их отец был важной персоной - управляющим промыслом, и жили они богато. Сколько у девочек было кукол и разных игрушек Изредка что-то перепадало и мне. Но вообще жизнь была устроена так, что люди общались между собой только в соответствии с материальным положением. Богатые с богатыми, бедные с бедными. Когда мы, дети, немного подросли, наша семья переехала в город. В центре квартиры были очень дорогими, и там жили богачи. Родители сняли квартиру в районе, где селился народ невысокого достатка. Были три небольшие комнаты. В одной стояли две большие железные кровати, рядом большой платяной шкаф и сундук для постели и хранения в нафталине зимних вещей. Это была спальня родителей. Смежная с ней комната - столовая, где стоял буфет для посуды и большой прямоугольный стол. У окна кадка с деревом, диван, небольшой столик для занятий, коричневого цвета подержанное пианино. Над столом висела керосиновая лампа, позднее преобразованная в электроосвещение. Из этой комнаты можно было выйти на балкон. Квартира наша была на втором этаже трехэтажного дома. Следующая комната имела отдельный выход в коридор и предназначалась детям. Но мы мало ею пользовались. Потом, после революции, ее и вовсе забрали на уплотнение. Туалет без всякого слива и сидений выходил в большой остекленный коридор. Кухня очень маленькая и без окна.

Улица наша называлась Чадровая (теперь им. Алиева(. Она была узкой и длинной. Я хорошо помню, как приезжал водовоз и заполнял на кухне большую кадку с водой, таская в руках по два ведра и каждый раз отмечая карандашом, сколько слил ведер воды. Оплата была ежемесячная. Никаких прачечных не было. Через определенные промежутки времени к нам приходила прачка, и начиналась стирка на 2-3 дня. Белье кипятили так же, как и варили обед - на керосинках. Когда дома начиналась стирка или генеральная уборка, отец говорил, что не знает куда деваться - все переворачивалось вверх дном. Был у нас заведенный годами порядок. Отец приходил в определенное время обедать, а потом снова уходил. Все его ждали и без него за стол не садились. Потом его ждали снова, к ужину, и он снова уходил на работу. С утра до самого позднего вечера он был на работе. Сколько я его помню, он всегда носил усы и бородку. Среднего роста, тип лица - южный, довольно интересный. Родители не отличались религиозностью. Мама больше придерживалась ритуала, а отец подчинялся, но смотрел на это трезво. Есть ли он, этот Бог?

С.Ш.: Далее в воспоминаниях Анны Эммануиловны почему-то отсутствуют сведения о переезде в Москву и знакомстве с будущим мужем Георгием Михайловичем Патруновым. Я восполню этот пробел строчками из биографин Анны Каган, написанной, по всей вероятности, ее сыном.

Каган Хана Мендёлевна Патрунова Анна Эммануиловна родилась 4 сентября 1904 года в Баку в семье служащих. Работать начала в 16 лет делопроизводителем в продкомиссии армии. Училась в Баку в Азербайджанском политехническом институте на экономическом факультете.                       

государственный университет. В годы учебы в Москве познакомилась с Патруновым Георгием Михайловичем. В 1930 году в семье Патруновых родились два сына - близнецы Феликс и Владимир. Работала Анна Эммануиловна заведующей плановым бюро цеха Московского карбюраторного завода…

МОСКВА. УЧЕБА. РАБОТА. ЖОРА.

Весной 1937 года Жора окончил вечернее отделение МВТУ (Московское высшее техническое училище). К этим занятиям он привлек и моего брата Соломона, который ранее окончил электротехнический факультет института им. Плеханова. С братом моим Жора очень дружил, хотя и был моложе его.

Естественно, вечернее обучение отнимало много сил и здоровья. 3 или 4 года ежедневных занятий в институте и дома. А дома он часто сидел допоздна. Мы все спали, а он решал задачи, чертил. Приходило утро - снова на работу. После работы, до занятий, Жора старался заехать домой, чтобы пообедать. Были у него карманные круглые часы, он клал их перед собой и очень волновался если обед задерживался.

На вопрос, зачем тебе эти занятия, зачем тебе второй ВУЗ когда на все времени в обрез, он постоянно отвечал, что для того, что бы хорошо знать производство, мало быть экономистом. Надо быть хорошо подготовленным инженером. Конечно, он был прав. Если занятиям в институте добавить, что его никто не освобождал от партийных нагрузок, то становится ясно, в каком темпе жил этот человек. Георгий неоднократно избирался членом партбюро, зам. секретаря партийной организации Главка, в котором он работал. Выезжал в подшефные колхозы, воинские части с разными шефскими поручениями, был постоянным руководителем партийных кружков по марксизму ленинизму повышенного типа. Нештатный лектор городского комитета партии по международному положению. Неоднократно выступал с докладами на крупных предприятиях Москвы перед большой аудиторией. По своему характеру и своей партийной убежденности Жора был настоящим политработником, очень эрудированным агитатором и пропагандистом. Недаром еще в университете, будучи комсомольцем он уже был агитпромом факультетской ячейки.

Жил он очень уплотненно. На учете была каждая минута. Был случай, когда дети заболели Дома, кроме меня, никого не было. Врач взял мазки на дифтерию. Надо было кому-то оставаться с детьми, а кому-то везти срочно мазки в лабораторию Дело серьезное, от дифтерии дети умирали, прививок тогда еще не делали. Мне пришлось малюток оставить одних и поехать. Жора не смог. Его ждала большая аудитория, где он должен был делать доклад по международному положению. Это было поручение горкома партии. Такие случаи не были единичными. Человек ответственно работал, серьезно учился, с желанием получить настоящие знания, постоянно и безотказно выполнял партийные поручения. Для семьи и дома времени почти не оставалось.

Что же это за работа была такая? С 1931 по 1937 год, до несчастья, он работал в ГУТАПе раньше называлось ВАТь, а теперь это два самостоятельных министерства автомобильной и тракторной промышленности. Сначала начальником отдела кадров, потом начальником планового отдела.

Тогда своих машин и тракторов не было. Технику покупали за рубежом. Возглавлял управление Дыбец. Это был коммунист, долгие годы живший в Америке и работавший рабочим у Форда. После революции вернулся в Россию и возглавил строительство Горьковского автозавода. Человек знающий, авторитетный.

Коллектив, в котором был Жора, получил ответственное задание - создать в стране свою автомобильную и тракторную промышлённость. Работали большие специалисты, преданные делу люди. Разрабатывали проекты строительства новых заводов, их оснащения оборудованием, создавали производственные планы. Работа шла под непосредственным руководством Серго Орджоникидзе, наркома, тяжелой промышленности. Работали много, самозабвенно, не щадя сил и здоровья. Еще до запуска завода велась большая работа по подбору руководящих и рабочих кадров. Была создана огромная сеть обучения рабочих и инженерно-технических кадров Нужны были десятки тысяч людей разных специальностей. Не только строили заводы для выпуска автомашин и тракторов, но и для производства запасных к ним частей. Реконструировали старые. Небольшие мастерские, АМО, например, после реконструкции были превращены в один большой современный автозавод. Возглавил этот завод прославленный директор И.А.Лихачев.

Творили чудеса. Старую, отсталую Россию поднимали из спячки. Создавали свою мощную индустриально-промышленную базу. Шла гигантская стройка, и возглавляли ее преданнейшие партии и правительству люди. Была карточная система Не хватало одежды, питания. Никто об этом не думал. Знали - нужны эти жертвы, чтобы поднять страну из разрухи после гражданской войны и вывести ее в передовые. Это был лозунг партии, и каждый это знал. В пекле всех событий был и Жора. Поэтому столько работал, учился, был пропагандистом. После окончания МВТУ ему предлагали работу директора одного из новых заводов, Пригласил к себе в заместители и Иван Алексеевич. С Лихачевым у него сложились добрые деловые отношения Но судьба повернулась иначе.

ПАТРУНОВ ГЕОРГИИ МИХАЙЛОВИЧ

Нагрузка, которую пришлось испытывать в течение многих лет, сказалась. Жора был крайне переутомлен. Мы поехали с ним в дом отдыха автозавода. Там отдыхало мало людей. Было тихо и спокойно. Потом Жора заболел тяжелой ангиной. Это омрачало отдых. Немало поволновались, пока все прошло. Вернулись домой. Каждый на свою работу. Я тогда работала на карбюраторном заводе начальником планово-производственного бюро механо-прессового цеха. Стала замечать, что Жора опечален. Когда вечерами выходили погулять, я спрашивала, в чем дело, но он ничего не говорил. Помимо него, на работе, от знакомых, из разных источников услыхала, что творится вокруг что-то непонятное. Идут массовые аресты, сажают очень известных и уважаемых людей. Все как бы прижались, затаились. Снова и снова спрашиваю Жору. Сама ему говорю - знает ли он, что творится. С печалью в голосе он ответил, что идет повальная проверка. Работники партийного контроля проверяют работу многих учреждений. Вскоре проверка началась и у них. Возглавил проверку Альперович. «Трясли» их невероятно. Каждого, начиная от начальника главка, его заместителей и кончая начальниками всех отделов, спрашивали, на каком основании строился тот или иной завод, как оборудовали, как устанавливали плановые задания. Так называемая чистка длилась долго, до самой осени. Было понятно, что проверяющие пришли с предвзятой целью в чем то обвинить руководство главка. До этого проверяли другие главки и вскоре все руководители оказывались в чем-то обвиненными. Пошли аресты.

Я упорно добивалась ответа, в чем их могут обвинить, нет ли в их коллективе неблагонадёжных людей, вредителей. Жора говорил все, кого он знает, с кем близко сталкивался, люди надежные, все, что уже сделано, проверено временем. Заводы работают, продукция идет. Может, и были какие мелкие промахи, но идеальное создать невозможно, тем более в короткие сроки. Придираются к пятилетним планам, к нашим проектам, но сами не говорят, как сделать лучше.

Их разгромили - все плохо, все не так.

В этот трагический период в партийное бюро главка поступило за явление Саши Сангалова, бывшего секретаря комсомольской организации факультета Совправо 1 МГУ. Тогда такие заявления стали обычным явлением. Заявления-поклепы. Люди клеветали друг на друга, желая обелить себя, показать свою, увы, фальшивую преданность партии.

Саша написал, что на одном из комсомольских факультетских собраний Жора воздержался от голосования по резолюции, связанной с китайским вопросом. Значит, он был оппозиционером. Может быть, с позиции сегодняшнего дня Жора был провидцем в отношений Китая, но в то время сказать, о человеке «оппозиционер» - означало подвести его под арест. Запрашивали архив МГУ, но ничего не подтвердилось. Пришли двое товарищей, с которыми вместе учились и они нас хорошо знали, Анисимова и Абрамов. Они нашли в себе мужество и опровергли клевету Сангалова. Но ситуация вокруг была страшная, поэтому на всякий случай Жоре записали выговор. Как его сформулировали, не помню, но удар ему нанесли непоправимый.

Анисимова при всех спросила Сашу: «ты мстишь Жоре за Аню, что она не с тобой? Ты когда-то угрожал, что они тебя запомнят, ведь ты сам об этом говорил в студенческом общежитии, помнишь? Ведь это подло, действовать по личным мотивам».

Конечно, ответ был сугубо патриотический: «Помогаю органам освобождаться от оппозиционеров».

Студенческие годы были давно позади, все разъехались по разным местам - откуда он узнал о Жоре? - недоумевала я. Оказывается, он как-то, еще до этой самой заварухи, прочел в газете «Правда» большую статью о перспективах развития автомобильной и тракторной промышленности. В конце статьи - подпись. Статья была интересной и обстоятельной. Жора вообще много писал на экономические и технические темы. Были брошюры, были статьи. Саша вспомнил свое обещание, когда в стране началась заваруха, вспомнил злобно и добился своего.

Это разбирательство совпало с чисткой главка, на что же можно было надеяться? Все вокруг боялись, ждать чьей-либо защиты невозможно. Чем еще могли помочь Анисимова и Абрамов, если органы их предупредили: не ввязывайтесь. Все шло к трагической развязке. Каждый день с волнением я ждала Жору с работы. Приходил он поздно, измученный всякими вопросами контролеров. Тысячи почему и полное недоверие к ответам и документам. И так со всеми его сослуживцами, товарищами по работе. Оплевали их от начала и до конца.

7 ноября - праздник Октября. Все готовятся его отметить, а накануне (забыла дату) выборы в Верховные органы власти. Все это кровно касалось и нас, это были и наши праздники. А теперь бьют по голове, и чем все это кончится

Кончилось плохо, хуже не придумаешь. В ночь с на 2 ноября 1937 года я очень долго ждала прихода Жоры. Несколько раз смотрела в окна, не идет ли. На улице было мало прохожих, в окнах гасили свет. Что-то показалось мне странным. Напротив наших окон, через улицу, прохаживался какой-то человек и смотрел в наши окна. Сколько раз я ни выглядывала, не видно ли Жоры, этот человек прохаживался и смотрел в наши окна. Жора пришел снова измочаленный, в час ночи. Помнится, он сказал, что их вызывал Серго, нарком. Как они работали, если им не давали никакого покоя, а тут еще Сангалов со своей подлостью.

Жора есть не захотел. Стал раздеваться спать. Не успели погасить свет - громовой стук в дверь, Вошло несколько человек в форме НКВД, с дворником, понятым (был у нас тогда дворник Игнатов). Жору подняли с постели, предъявили ордер на обыск, потом на арест. Оставили его в стороне с охранником. Нас всех в сторону. Нас - это меня и моих родителей, которые жили с нами. Была в этот вечер с нами и Вера, наша бывшая домработница. Она выхаживала сыновей до семилетнего возраста, пока они не пошли в школу. Начался обыск страшнейший - искали запретную литературу, оружие, да, да, оружие. Все переворачивая вверх дном, выстукивали стены, попы. Этот кошмар длился всю  ночь, до рассвета. У Жоры были подобраны газеты «Правда» с резолюциями съездов за несколько лет. Много вырезок из газет. Ему все это нужно было для подготовки к занятиям в кружках и для лекторской работы. Все было с полок сброшено на пол. Наверное, они сами устали все складывать и перебирать. Все документы Жоры, даже касающиеся кооперативной дачи в Салтыковке, все забрали. В дальнейшем я просила органы вернуть его документы - без них не могла выхлопотать себе пенсию, вернуть дачу, но ничего не получила и даже ничего не ответили.

После позорного обыска в квартире и личного обыска Жоре велели одеться и выходить. Вокруг него была охрана. Он только успел подойти к детским кроваткам, наклонился к детям, поцеловал, сказал «до свиданья». Родителям и мне: «Я ни в чем не виноват, я вернусь, это какая-то ошибка. Береги детей». Его заторопили и увели.

АННА ЭММАНУИЛОВНА ПАТРУНОВА (КАГАН)

Мы осиротели - я без мужа, без преданного друга, дети - без любящего отца. Утром, как обычно, пошла на работу. Растерзанная от пережитого, усталая, без отдыха и сна. Сразу в спецотдел. Доложила, что забрали мужа, и пошла работать. Вызвали к директору, доложила опять. Едва дождалась окончания работы. Шла домой как пьяная, не видела дороги, не видела людей. Состояние потрясения. Голова затуманена. Не хотелось домой. Хотелось ходить, блуждать по улицам. Так было каждый день. Детей из школы встречали родители, они понимали, каково мне. Я возвращалась иногда поздно, ходила по улицам столько, сколько нужно, чтобы окончательно устать и обессилеть. Спать не могла. Каждый звук и стук отзывался в голове, казалось, что по телефону, звонит Жора или что он стучится в дверь...

Никто со мной и моими родителями не общался. Если видели нас, то быстро проходили мимо или переходили на другую сторону улицы. Смертельно боялись общения, чтобы на себя не принять нашего греха - не дай бог, тоже посадят. Ведь кругом сажают, долго ли до беды.

На заводе стали часто созывать собрания. Прорабатывали вредительские действия, неизменно выкрикивали лозунги: «Смерть вредителям», «Смерть изменникам», на стенах висели соответствующие плакаты. И я ходила на собрания, иначе нельзя, обвинят в пособничестве или еще в чем похуже. Впрочем, хуже не бывает. Голосуют, чтобы расстреливали, и я, подлая, поднимала свинцовую руку, а другой вытирала слезы, да так, чтобы не видели другие Подлая ли я была? Вот и сейчас думаю, если бы бунтовала, меня бы в порошок стерли, а дома родители и дети, каково им?

Шли дни. Жора не возвращался. Пыталась сделать ему передачу.

Выстаиваю в огромнейшей очереди. Принимают 50 рублей. Он в Бутырках. Прошло еще какое-то время, опять в неизвестности. Снова пытаюсь что-то передать – не приняли. В очереди люди мне объяснили, что, видимо, угнали дальше, но ходить сюда опасно, нельзя напоминатьботе, по секрету, чтобы никто не слышал, советуют уехать, предупреждают, что жен берут. Но на это решиться трудно. Спустя много лет я узнала о женах, которые уцелели, потому что уехали. Я не уехала. Будь что будет.

После многодневных тщетных ожиданий пошла в театр, чтобы немного переключиться. Скоро Новый год. Купила ребятам елку, немного елочных украшений. Многое делали сами, для ребят это было в радость. Об отце говорила, что он в командировке, скоро приедет. Откуда брались слова и силы?

Наступил день 28 декабря 1937 года. Скоро Новый год, совсем скоро…

Г296

СОВ.СЕКРЕТНО

СПРАВКА

3 отделом ГУГБ СССР арестован бывший начальник планового отдела ГУТАПа

Патрунов Георгий Михайлович, как участник вскрытой в ГУТАПе антисоветской диверсионно-вредительской организации правых.

Патрунов Г. М. Военной Коллегией Верхсуда СССР приговорен к ВМН.

В Москве по адресу ул. Б.Полянка д. 37/14 кв.1 проживает его жена Каган Анна Эммануиловна, 1904 года рождения, уроженка г. Баку, советская гр-ка, б/п, экономистка филиала автозавода им. Сталина.

Вместе с ней проживают ее дети сын Владимир 1930 года и сын Феликс 1930 г., ее отец Каган Мендель Зельманович 1872 г. рождения, пенсионер и ее мать Каган Гитель Бенцоловна 1876 г. р., дом. хоз.

ПРОШУ САНКЦИОНИРОВАТЬ АРЕСТ КАГАН АННЫ ЭММАНУИЛОВНЫ И ПОМЕЩЕНИЕ ДЕТЕЙ ВЛАДИМИРА 1930 г. р. и ФЕЛИКСА 1930 г. р. в ДЕТСКИЙ ДОМ,

ВРИД НАЧ. 3 ГУГБ НКВ

КОМИССАР ГОСБЕЗОПАСНОСТИ 3 РАНГА /МИНАЕВ/

20 декабря 1937 г.

СССР

НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

Главное управление Государственной Безопасности

ОРДЕР №296

27 декабря дня 1937 г.

Выдан Главного Управления Государственной Безопасности НКВД Кареву на производство ареста и обыска КАГАН АННЫ ЭММАНУИЛОВНЫ

адрес Б. Полянка д. 37/14 кв. 1

Зам. Народного Комиссара Внутренних дел СССР /подпись/

Начальник второго отдела ГУГБ /подпись/

АННА ЭММАНУИЛОВНА КАГАН

…Завком завода закупил билеты на спектакль. Вечером я пошла в театр Революции (ныне театр им. Маяковского). Шел замечательный спектакль о Ленине. Назывался «Человек с ружьем». Теперь он вошел в сокровищницу нашего искусства. Играл Ленина артист Штраух. Впервые со сцены показывали спектакль о Ленине, и И. Штраух с этой ролью справился отлично. Как и все, я смотрела на сцену с восхищением. Люди ликовали, аплодировали, а я… восхищалась и плакала, не могла сдержать горькие слезы. В голове постукивало: «со мной рядом нет Жоры, где он, что с ним, за что такое потрясение». Пьеса рассказывает о Ленине, его благородстве, о революции. Я все воспринимаю, а в голове все равно одно и то же – «за что тебя забрали, друг мой… ведь ты был таким же замечательным, как эти люди, о которых повествует спектакль». И снова аплодисменты, а у меня снова льются слезы. Уходя из дома, ты сказал: «Какая-то ошибка». А ведь нам говорили, что органы не ошибаются. Что же произошло? Смотрела на сцену, и было такое несоответствие между тем, что видела, и тем, что у нас произошло.

Пришла домой. Дети спали. Родители встретили меня встревоженно: «Немедленно уходи из дома, сейчас же, за тобой приходили». Мне не раз говорили хорошие знакомые и мои сослуживцы, что жен берут, уезжайте. Сейчас умоляют и родители. Но во мне твердая уверенность, что с Жорой произошла ошибка, я верю, что разберутся и он вернется. Вернется, а я сбежала. Позорно, нехорошо. Как оставить родителей и маленьких семилетних детей без всяких средств к жизни? Я ответила родителям, что Жора скоро вернется, я тоже ни в чем не виновата. Бросить вас и уехать – зачем?

Родители были очень расстроены, я взволнована, а мальчики безмятежно спали. События развернулись быстро. Раздался стук в дверь, вошли военные. С ними понятой - дворник. Мне предъявили ордер на обыск, на арест, предварительно забрав мой паспорт. Начался обыск, как будто погром. Все вещи выкинули из шкафов, чемоданов. Диваны были подняты, стены простукивались. Повторилось то же, что было 1,5-2 месяца назад, когда уводили Жору. Сели за стол, стали составлять документ о том, с кем останутся дети. Все шло к тому, чтобы их поместить в детский дом. Мои родители, два старых и

преданных, дорогих мне человека, стали стеной, умоляли и уговаривали оставить детей и разрешить оформить опеку над ними. Мальчики остались, но в дальнейшем еще делались попытки забрать их в детский дом. Так что они тоже многое перенесли.

ПРОТОКОЛ

На основании ордера Главного Управления Государственной Безопасности НКВД СССР за №Г296 от 27 декабря мес. 1937 произведен обыск у г. Каган А. Э. в доме №374 кв. №1 по ул. Большой Полянке

При обыске присутствовали Игнатов Ефим Иванович

Согласно ордера задерж. гражд. Каган Анна Эммануиловна

Взято для доставления в Главное управление Государственной Безопастности следующее:

1. Паспорт МП №693560

2. Проф. билет за №27285

3. Пропуск на карбюраторный завод за №1086

4.Фотокарточек 13 штук.

5. Членский билет интехнической секции за №6555

6. Пропуск в поликлинику НКТП за №2347

7. Трудовой список /копия/ без №

8. Адреса и телефоны 1 папка

9. Фотоальбом 1 шт.

10. Литература, подлежащая изъятию, со статьями врагов народа

11. Облигации займа Вторая пятилетка на сумму 4650 рубл. Опечатано печатью №26.

Обыск проводил сотрудник НКВД Кисарев В. И. и Вороновацкий

При обыске заявлений и жалоб нет.

1. На неправильности, допущенные при обыске и заключающиеся по мнению жалобщика нет

2. На исчезновение предметов, не занесенных в протокол, а именно: нет

Примечание

Запечатано

грн печать №

Подпись лица, у которого произведен обыск.

Представитель домоуправления

Проводивший обыск сотрудник НКВД

Все заявления и претензии должны быть занесены в протокол

За всеми справками обращаться в комендатуру НКВД /Кузнецкий мост 24/, указывая № ордера, день его выдачи, когда был произведен обыск.

28 декабря 1937 г.

…Меня под конвоем увели из дома. Я была в нарядном, бордового цвета шерстяном платье, в котором находилась в театре. Растерянная, убитая, ничего не понимающая. Я так долго ждала Жору, а забирают и меня. Запутывался какой-то страшный узел. Во дворе стоял черный ворон. Закрытая автомашина с маленькими, зарешеченными окнами сверху. Втолкнули в машину, а она внутри оказалась разделенной на части, как боксы, где можно было только стоять. Встала, и тут же за мной закрыли дверь в этот бокс. Такие, печальной славы, машины были в то время хорошо известны москвичам. Особенно часто их видели по ночам - горе, какое горе они приносили. На такой же машине увезли и Жору.

Когда мы выехали со двора, во дворе и, видимо, на улице людей не было. Была ночь и тишина. Я потом узнала, куда привезли. Это была площадь Дзержинского, Лубянка, 2. Конвой сдал меня какому-то военному, сидящему за столом. Я отвечала на его вопросы, он записывал кто я, откуда я и в этом роде. Почему-то он разговаривал сиплым и ужасным шепотом и так же заставлял отвечать «Тише, тише…»

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

Вопрос: Когда вы вышли замуж за вашего мужа Патрунова Г.М.?

Ответ: Я вышла замуж за Патрунова ГМ. в 1928 г но наш брак не зарегистрирован.

Вопрос: Что вы знаете о преступной деятельности вашего мужа Патрунова Г.М.?

Ответ: Я ничего не знаю.

Вопрос: Назовите ваших близких родственников.

Ответ: Отец, мать, брат, сестра.

Вопрос: Вы связь поддерживаете с указанными родственниками?

Ответ: Да, поддерживаю.

Вопрос: У вас родственники за границей имеются?

Ответ: В Латвии, в г. Либаве, у меня проживает родственник - брат моей матери Фалкон Мотель Бенцевич, 70 лет. Связи я с ним не поддерживаю, но мои родители имеют постоянную связь с ним, но очень редко.

Вопрос: После ареста вашего мужа Патрунова Г.М. вы с ним связь поддерживаете?

Ответ: Я для Патрунова Г.М. передала один раз передачу, 23 ноября 937 в Бутырской тюрьме.

Вопрос: Известно ли вам местонахождение вашего мужа Патрунова Г.М. в настоящее время?

Ответ: Нет, я не знаю, где в настоящее время находится мой муж Патрунов Г.М.

Записано с моих слов вер но, мною прочитано. А. Каган

Отвели в какое-то темное помещение, заперли. Во мраке кое-как разобрались, там были еще такие же женщины, как и я. Их также недавно привезли, мужей забрали раньше. Мы стояли прижатые друг к другу. Все мы очень устали, были взволнованы и очень хотели спать.

Появился конвой, вывели нас во двор, затолкали снова в «черный ворон», повезли. Куда?

Привезли в Бутырскую тюрьму. Снова обыскивали, кое-что забрали (у кого были с собой иголки, бритвы и в этом роде или бумага, карандаши, всякие подвязки, чтобы мы, не дай бог, не покончили с собой). Повели в баню, вещи в прожарку, голыми - купаться. Обслуживали в основном мужчины. Когда вели по коридорам тюрьмы, удивляла тишина. Если кого-либо вели на встречу, конвой тут же перестуком подавал сигнал - и арестованного заводили в какой-то тупичок. Система была продумана так, чтобы встретиться не могли. Когда конвой открывал железную тяжелую дверь в камеру, были видны у самой двери большой бак-параша, деревянный продолговатый стол для принятия пищи и по обе стороны сплошные деревянные нары. Потом рассказывали, что в некоторых камерах спали не только на нарах наверху, но и под нарами внизу. Я лежала в большой тесноте на нарах сверху. Повернуться нельзя, если одновременно не повернется еще несколько человек. Самое неприятное - окна. Они были забиты железом доверху, оставалось небольшое пространство, откуда было видно кусочек неба, звезды. Было темно не только ночью, но и днем. Всегда горели электрические и очень сильные лампочки. Свет бил в глаза, утомлял, слепил. Помыться и освободить желудок конвоир сопровождал в общий туалет. Пищу привозили в баках, холодную. Всякие каши, хотя нам было не до еды. Кое-кто получал что-то извне в виде передачи или небольшие деньги. Я не получала ничего. Не было у моих стариков никакой материальной обеспеченности.

Обыкновенно на рассвете выводили по нескольку человек в тюремный двор гулять. Ходили гуськом, один за другим - на расстоянии, руки назад. Таким же образом рано утром водили в баню. А там снова в основном обслуживали мужчины. Както назвали и мою фамилию. «Выходи без вещей…» Я даже обрадовалась. Подумала, что к следователю, что все сейчас выяснится и отпустят домой. Но сердце колотилось, а в голове тревожные мысли: «Вроде еще никого домой не отпускали». Следователь молодой, глаза безразличные, смотрит в сторону. Вопросы сверхстандартные - фамилия, имя, отчество, ну, метрические данные, а потом как обухом по голове

—Что вы знаете о преступной деятельности своего мужа?

У меня перехватывает дыхание:

— О чем вы говорите, это был честнейший, преданнейший партии человек, еще совсем молодой...

— Значит, не знаете, так знайте - он изменник Родины.

У меня внутри все клокотало:

—Не может быть, неправда, это недоразумение.

Человек, сидящий напротив меня, тверд как камень - что-то пишет и дает мне подписаться. Затуманенными глазами читаю, что Жора - изменник Родины, а я, жена, член его семьи, вроде чего-то недоглядела, недосмотрела, бог знает какая чепуха. Говорит - подпишитесь.

Через несколько дней меня снова вызывают и опять с вещами. Привели в какой-то коридор этой же тюрьмы, там были еще женщины. Велели сидеть на корточках. Вызывали по одному.

Оказывается, вызывали, чтобы зачитать каждому вынесенный приговор. Прочли и мне. Человек все же кремень, невероятно силен, если не умирает от потрясений.

В дальнейшем я пробовала обращаться к Сталину, к Берия, не один раз писала, просила, протестовала. Читал ли кто-либо эти письма, ведь ничего не менялось в наших судьбах.

После объявления приговора заставили расписаться. Я, кажется, рискнула написать, что не согласна, но никого это не интересовало.

ТОЧКА №26

Нас погрузили в «черный ворон». Раскрылись железные ворота Бутырской тюрьмы, и нас отвезли на запасные пути Московской железной дороги. Стоял небольшой вагон старого образца с железными решетками на окнах. Внутри вагона сплошные перегородки, нары в два ряда. Нас было человек 60 и места для конвоя. На запасных путях вагон простоял пару дней, потом прицепили к составу, и поезд тронулся. Куда нас повезли, зачем ничего не знали. Потеряли счет дням. Ехали, стояли, снова ехали. Чтобы помыться и освободить желудок ходили вместе с конвоиром. Дверь плотно не закрывали, он стоял рядом. На каких-то станциях они приносили еду. Кашу, хлеб, селедку, сахар, чай. Все по норме. Женщины попросили меня получать эти незатейливые продукты и раздавать. Так я стала в вагоне старшей. Однажды, проехав какое-то расстояние, на остановке услышали голоса, говорящие, очевидно, для нас – «едете в Казахстан».

Среди нас были женщины - старые члены партии с дореволюционным стажем. Они научили нас, как сообщить о себе домой. Бумагу из-под пиленого сахара, который конвоиры нам приносили, я делила по очереди между нами, чтобы на ней написать, что мы живы, куда двигаемся. А писали своей собственной кровью. У кого-то была запрятана в хлебе бритва, иголка. Надрезали пальцы чем попало, спичкой писали. Трагично, зато получалось ясно. На обороте небольшой бумаги - адрес. Когда шли в туалет, сбрасывали в унитаз, улучив момент, чтобы не видел конвоир. Их подбирали на путях железнодорожные рабочие, клали в конверт и отправляли.

Такие грустные весточки кое-кому дошли. Получили и мои родители. Слава богу, что они не знали, что они написаны кровью и каким образом были отправлены.

Наверное, недели три мы были в пути. Прибыли на запасные пути гор. Акмолинска (теперь Целиноград и город совсем иной). (Сейчас столица Республики Казахстан, Астана. Прим. С.Ш.)

С 28 декабря 1937 года начался мой печальный путь заключенной, и оказался он очень длинным.

Я, находясь в тюрьме, затем в этапе, часто, закрыв глаза, думала: «Все это мне только снится, это кошмарный сон, который скоро закончится, и я проснусь». Но пробуждение подтверждало - нет, все наяву. А дома несчастные родители, осиротевшие дети. Я только успела отдать их в первый класс, и все оборвалось.

Прибыли мы в Акмолинск 23 февраля 1938 года. Это был день Красной Армии. Тогда наша советская армия называлась Красной. В стране праздник, а нас оторвали от всего.

Вывели из вагона. Мороз градусов 40. Завывающий ветер, пурга. Дышать трудно. Видимость плохая. Завели в какой-то барак, где уже находились приехавшие до нас женщины. Было ясно, что барак этот -  перевалочная база: здесь принимают по мере прибытия и отправляют дальше. Пурга чуть утихла. Дошла очередь и до меня. Усадили в кузов грузовой машины человек 25-30 впритык друг к другу прямо на пол и поехали. Ветер пронизывал насквозь. Потом узнали, что привезли нас в степь за Акмолинском, в так называемую 26-ю точку МВД. Большой участок, по которому бегали овчарки, был обнесен колючей проволокой. В сторожевых будках значительно выше человеческого роста находилась охрана. Внутри участка было 2-3 барака, каждый человек на 200. В середине в два этажа сплошные нары. У окон сверху так называемые вагонки по 4 места - 2 внизу, 2 наверху. У входа в барак отгорожено небольшое помещение для длинного умывальника, а в начале барака стоял стол для дневальных, которые дежурили посменно. Они были из нашей среды. В каждом бараке была староста, назначенная начальством. Потом мы поняли, что все согласовано с начальником 3 отдела. А кто они такие, расскажу позже. В конце отсека было небольшое узкое помещение, в котором находилось человек 10. Потом там жили наши лагерные специалисты, жила и я, когда стала начальником планового отдела. Жила там и староста барака.

Вокруг удлиненного барака была заваленка для утепления. Вовремя пурги бараки заносило снегом выше крыши, и каждое такое утро мы отгребали заносы, прежде чем выйти из барака. В такие дни в столовую, которую сами же и построили, ходили, держась за канат, чтобы не затеряться. Пурга - дело серьезное. Занесет и унесет, обратно не вернешься и замерзнешь. Такие случаи бывали.

Вот так начинали. Новые люди все приезжали, а ранее приехавшие строили и строили новые бараки. Все одинаковые. Отапливались они камышом. Мы же сами его и заготавливали. Рос он вокруг, в воде. Срезали его в период потепления. Сжимали в снопы, просушивали. Работа была тяжелая, но, увы, легкой работы в лагере не было. Построили свой небольшой кирпичный завод, а основной строительный материал - саман. Это большой по виду кирпич, ко-

торый формировали из замешанного камыша с глиной. Сами делали кладку, сами штукатурили, белили, клали печку - все, все в лагере делали сами. Лагерное начальство выявляло по нашим анкетным данным специалистов и направляло на производство. Прежде всего отыскивали строителей. Возглавила строителей инженер-строитель Рая Шведчикова. Ее помощницами были Зайцева Вера и Люда Золотова. Им досталось крепко. Всех остальных привлекали на общие работы. Мы были Разной Рабочей Силой. Нам было очень тяжело физически и горько.

В конце концов, собралось до 6 тысяч человек. Всех обеспечили жильем, столовой, построили и больницу для вольнонаемного состава и для нас, горемык, заключенных. Среди нас оказались и врачи. Порядок в больнице был образцовый. Построили даже маленькую психбольницу. Были и психбольные. Это те несчастные женщины, у которых нервы не выдержали сложной ситуации. Были случаи заболевания и на половой почве. Я сама видела одну из таких больных. Интересная, молодая женщина бросалась на стенки, ей нужен был мужчина. Было больно на нее смотреть. Как она металась, не могла себя сдерживать. К счастью, психических больных было немного.

Лагерь разрастался. Перешли от самоустройства к разным делам. Стали вызывать специалистов разных профилей на собеседование, и прежде всего агрономов, зоотехников, ветеринаров, экономистов, учетчиков, нормировщиков, инженеров-механиков и других. Среди экономистов было опрошено до 100 человек. Искали, людей подготовленных, знающих планирование, хозяйственный расчет, вопросы труда и планирования. Был создан плановый отдел лагеря в который отобрали и меня. Когда только начинали работать, руководила им работник из Госплана. Потом вызвали меня, в прошлом заводского специалиста, и поручили плановый отдел возглавить мне. Я очень волновалась. Условия необычные, многого я не знала - направление вновь создаваемого многоотраслевого сельскохозяйственного предприятия. Пошла к начальнику лагеря, умоляла не назначать. Боялась подвоха. Ему сказала, что дома остались двое маленьких детей, я хочу к ним вернуться, а если я не справлюсь с работой, осудите, добавите срок. Не надо, не надо назначать.

Переубедить не смогла. Начлаг обещал помогать. С душевным трепетом, готовая к самому худшему, приступила к работе. А ведь действительно, я заводской работник, там, на производстве, твоя специфика. И начала приглядываться, присматриваться, учиться у наших отраслевых специалистов, налаживать с ними контакты. Это были чудесные женщины, работавшие до лагеря, также как и я, в разных сферах хозяйственной деятельности. Все очень волновались. Был создан производственный отдел. В нем работали в основном агрономы и зоотехники. Я хорошо запомнила тех, с кем начинала. Старшим агрономом была назначена Матильда Ивановна Сенцова. Прекрасный организатор, знающий агроном, она сумела подобрать себе помощников и развернула с ними огромную работу по освоению целинной земли. Помощницей у неё была милейшая Нина Завойка, хозяйственная, работяга. Надо было за пределами лагеря на больших расстояниях провести изыскания почв, в изученных местах строить полевые станы. Необходимо было получить хотя бы минимум сельхозтехники, тракторы, сеялки, комбайны и обучить людей работать на них. Подобрали кадры обучающих и тех, кто сможет работать трактористами и комбайнерами. Выбрали тех, кто будет ремонтировать технику. Создали курсы и ремонтные мастерские. Надо было готовить семена и почву к севу. Создали опытную станцию, с опытными полями, на которых пошла серьезная, кропотливая работа по отбору семян, по селекции. Шла интенсивная переписка через лагерное начальство с институтами и станциями, получали от них образцы семян. Высаживали на опытном поле, определяли потом лучшие образцы. Началась борьба с эрозией почвы. Работу на опытной станции возглавляла сначала Богомолова, потом Зайцева Александра Алексеевна. Это замечательный специалист и ученый. Впоследствии за работы по борьбе с эрозией почв в Институте зернового хозяйства в Шортандах она совместно с коллективом ученых во главе с директором института Бараевым получила Ленинскую премию.

Начались работы по овощеводству. Построили парники, теплицы. Руководила работами Галина Ивановна Руденко. Опытный биолог, милая женщина с приятным голосом, говорящая часто вперемешку с украинским языком. Тогда я поняла, что этот язык очень образный и напевный. В результате большой производственной и научной деятельности у нас были свои морковь, свекла, картошка, капуста и многое другое. Развернули работы по мелиорации. На всех полях были прорыты канавки, куда шла вода, подаваемая насосными станциями. Была построена небольшая электростанция. Были отведены земли и под бахчевые культуры, выращивали свои арбузы и дыни. Разводили сады, в которых росли яблони, груши, сливы, вишни, разные кустарниковые ягоды. В теплицах выращивали и цветы. Кое-где в зоне, но особенно за колючей проволокой, были клумбы с цветами. Конечно,

овощи и фрукты могли пробовать, в основном те кто там работал. Весь урожай уходил за зону. Около бараков посадили тополя. Они росли быстро. За зоной аллеи из тополей, как полезащитные полосы, появились на огородных, садовых и бахчевых участках. Поселок МВД, или, как его называли, 26-я точка, все расширялся, охватывая все новые и новые отрасли хозяйствования. При подъезде к этому поселку еще издалека были хорошо видны цветущие зеленые поля, окаймленные кругом деревьями. Мы уже благодаря собственному труду жили не на земле с сорняками, а на обжитом участке. Мы были первыми целинниками, хотя до нас уже жили в этих местах сосланные кулаки. Кто из них был справедливо сослан, судить не могу, но уверена, что несправедливо пострадали многие. Было среди них много умелых и толковых людей. И они также создавали свои хорошие хозяйства. Но мы о них узнали позже и шли своим собственным, совершенно особым путем. Создали настоящее государственное коллективное хозяйство совхоз. Был он в ведении МВД, а мы, его работяги, вкладывали в него свой мозг, свои знания, свой огромный и порой непосильный труд.

С. Ш:. В связи с тем, что воспоминания Анны Эммануиповны Каган обрываются незавершенными может, в спешке мне в музее дали не все страницы, я перечислю лишь фамилии тех женщин, которых упоминает Анна Каган. Может, кто-нибудь из читателей обнаружит среди них своих знакомых или родственников.

…Были построены фермы для животных, конюшни. Возглавляла животноводство Прасковья Дмитриевна Усыченко, звали мы ее просто Прыся. Во главе конного хозяйства стояла Катя Савельева. Я не могу не повторить, что и Катя была славной, доброй и необыкновенно трудолюбивой. Вместе с ними трудилась и ветеринарный врач Ксения Деткова из Белоруссии. Любила и очень жалела животных. Неказистая, худенькая женщина, а какую избрала специальность ветврач, и была прекрасным врачом. На гусеферме работала еще одна прекрасная женщина Евгения Весник.

Когда на сцене Малого театра выступает Евгений Весник, мне так хочется сказать ему, что у него была хорошая мама, я ее знала.

Маслозавод возглавляла Якубович, овощехранилище Ира Герцева. Каждая вкладывала в дело душу, всю себя, свой труд. Отдельно надо сказать о строительстве швейной фабрики. Было решено для более пожилых, более ослабленных и просто умеющих шить построить фабрику, где было бы швейное, вышивальное, и вязальное производство. Возглавила фабрику старая коммунистка, ранее работавшая на Украине Марьям Лазаревна Анцис.

…Все мы были женами своих арестованных мужей, на нас на всех навесили один и тот же ярлык член семьи изменника Родины, сокращенно ЧСИР. Все прошли примерно одинаковую процедуру черный ворон, тюрьма, МВД, этап и лагерь. Все были разлучены с детьми, близкими, родителями. Все семьи разорены, опозорены. Знакомые нас боялись, близкие с риском для себя давали о себе знать, но никто нас не принимал, все обходили стороной. И встретились мы здесь, все в одинаковом положении.

С. Ш.: Завершить это грустное повествование я хочу сведениями из биографии А.Э.Каган, из которой я уже цитировал некоторые данные.

В декабре 1940 года Анна Эммануиловна была переведена на работу в Управление Карагандинского лагеря и назначена старшим инженером промышленного отдела. В июле 1944 года она была досрочно освобождена. С 1948 года жила в г. Владимире, так как по тогдашним правилам ей было запрещено жить в зоне, прилегающей к Москве ближе чем на 100 километров. Органы МВД пытались привлечь Анну Эммануиловну к сотрудничеству, и после угроз и преследований она вынуждена была перейти на нелегальное положение. В конце концов, нервы не выдержали, и в 1950 году она вернулась в Акмолинск и стала работать в управлении железнодорожного строительства. Только после 20 съезда КПСС ей удалось вернуться в Москву.

Умерла Анна Каган в 1981 году.

Постскриптум автора публикации Сергея Шафира: Я родился в семье военного политработника. В 1949 году воинская часть МВД, в которой служил мой отец, была переведена с Украины в Караганду. Семья приехала в 1950 году. Мне было тогда шесть с половиной лет. Пионерский лагерь в селе Долинка, в котором мне было так хорошо, принадлежал системе МВД. В Караганде я окончил школу, поступил на работу на Карагандинское телевидение.

С 1971 и по октябрь 1991 года жил и работал в Алма-Ате. В 1983 году по ложному обвинению был задержан по подозрению и провел в подземной камере следственного изолятора три с половиной дня. В этом же здании находится и ОВИР, в котором я через 8 лет оформлял документы на отъезд в Израиль.

Я обязательно поеду в Долинку и привезу новые свидетельства о жертвах того страшного периода, в котором уместилась почти вся наша жизнь. Мы, дети советской системы, должны передать нашу память, память тех, кто потерял своих родных и близких в Карлаге, Актюблаге, Темлаге, Алжире и многих других лагерях, нашим детям и внукам. Ведь у того, кто не помнит прошлого, нет и будущего.

Астана – «АЛЖИР» - Тель-Авив