В 1942 году, когда шла Великая Отечественная война, мы с родителями жили в Омске, в Ленинском районе. Отец работал в вагоноремонтном депо медником.

Нас у родителей было шестеро, а также жили с нами две бабушки, не получавшие пенсии, и мать — домохозяйка. Такую семью надо было накормить, обстирать, обшить. Работал один отец, кормил семью из десяти человек. Жили, конечно, скромно, но засаживали большое поле картошки, на котором работали всей семьей.

В хозяйстве были три козы и козел. Однажды мать, Ольга Петровна Парфенова, на одну из упрямых и строптивых коз сказала: «Сталинская корова». Это услышала соседка, мамина подруга, и об этом донесла в органы НКВД. Наша мама сказала это по глупости, а соседка по глупости донесла. Она была тоже домохозяйка, мать троих детей, муж ее тоже был железнодорожник. Мы часто играли вместе с ее детьми, были всегда дружны. Оказалось, что наша соседка Р. была осведомителем ДТО НКВД. За это полагалась дополнительная карточка на 400 граммов хлеба.

В мае 1942 года маму вызвали в НКВД. Следователь спросил ее, говорила ли она на козу «сталинская корова». Мама, ничего не подозревая, честно созналась. Больше никаких допросов не было. Ее арестовали. Следователь был жителем нашего района, хорошо знал нашу семью. Он вызывал по ночам маму на допрос лишь для того, чтобы она побыла в теплом кабинете, так как в подвале, где она сидела, было очень холодно. Он после так называемого допроса клал ей пустые листы на подпись, а на другую ночь сочинял текст.

Когда мама не вернулась домой, к нам пришли судебные исполнители и стали конфисковывать имущество. Отец был большим книголюбом, и у нас по тем временам было много книг, журналов. Мебель, книги — все вынесли во двор под дождь и ветер. Потом пошел снег, все сгнило. Со двора они уже ничего не взяли, а отец обратно в дом не заносил. Так и остались мы в пустом доме.

Итак, мать созналась, ее судили и дали десять лет исправительно-трудовых лагерей. Только после вынесения приговора мать поняла, какая беда на нее обрушилась.

Стали мы детьми «врага народа». Отцова мать уехала жить к другому сыну, а мамина мать умерла. Остался отец с нами один. Я тогда уже по путевке комсомола работала на омском шинном заводе. А четверо братьев и сестренка были еще маленькими.

Сегодня уже мало кто помнит, что такое «сталинская корова». Дело в том, что на коров в то время был наложен налог, а на коз — нет. Наши же три козы давали молока, как одна корова. Да какое это было молоко! Вкусное, полезное. И козлята рождались каждый год, по два-три козленка. Вот так и выживали.

Первые четыре года мать была в лагере в Ачаире. Работала по 12 часов, шила военное обмундирование. За ударный труд дополнительно вечером, когда везли в зону, давали по большому пирогу и заставляли съесть, чтобы не отобрали так называемые «шалашовки», которые отказывались от работы.

В 1945 году в сентябре я приехала в отпуск после демобилизации и поехала в лагерь повидать мать: я пробыла на фронте полных три года, служила военным переводчиком в армейской разведке.

Целый день я простояла у проходной, но свидания нам не разрешили. Уже после 8 часов вечера, когда ушел последний автобус, мать выпустили на проходную, но меня там уже не было. Мать плакала на проходной, а я всю дорогу до Омска — в автобусе.

В 1946 году мать отправляют в Иркутскую область на станцию Зима. Там она работала в лагере поваром, а вечерами нянчилась с детьми начальника лагеря. И только в мае 1952 года закончился ее срок. Надо сказать, что мать и в Ачаире, и на станции Зима работала добросовестно, ей доверяли. Но она была оторвана от семьи, дети росли без нее. От тоски и отчаяния ее подушка не просыхала от слез.

Мы, все ее дети, были под зорким оком власти. Например, я работала на офицерской должности, но звания мне нельзя было присваивать: дочь «врага народа». Сестра стала работать на заводе, но в спеццех ей нельзя было войти — дочь «врага народа». Братья все работали на железной дороге.

Когда брат привез маму, то у нее было еще пять лет поражения в правах, и им с отцом пришлось переехать в Исилькуль.

В 1953 году умирает И. В. Сталин и мать опять вызывают в НКВД. Она подумала, что ее снова посадят и даже собрала узелок с вещами. Но когда они с отцом пришли в указанный кабинет, то ей зачитали бумагу, что она реабилитирована и ее осуждение — это политическая ошибка. Даже сказали, что за десять лет, проведенные в лагере, она может получать пенсию. Мама отказалась и сказала, что об этом даже вспоминать не хочет.

Когда отец ушел на пенсию после 43 лет работы в депо, они с мамой вернулись в Омск, им выделили одну комнатку в поселке «40 лет Октября».

Родители давно умерли. Нас осталось трое: я, брат, 1931 года рождения, и сестра, 1933 года рождения. Мы все родились в Омске, а мама приехала с Алтая, куда ее предков переселила Екатерина.

Мама не знала никого из немцев, никогда не говорила по-немецки, и вдруг в обвинительном материале я прочла, что она «являясь по национальности немкой, вела антисоветскую работу».

Мама всегда говорила, что ей повезло, так как многие заключенные гибли. До самой смерти ей мерещился стук швейной машинки. Она шила, а сама думала о доме, о детях, о постигшей ее несправедливости. Взяли маму молодую, цветущую, а вернулась она полным инвалидом.

Ничего не забывается с годами, ни хорошее, ни плохое. Жива и поныне обида за мать.