Арангастах — 1944 год. В это зимнее утро я встала пораньше, так как собралась идти в магазин-лавку. Тихая, полярная ночь, на дворе не холодно — только 30° мороза и никакого ветра, поэтому сравнительно легко одевшись пошла к литовцам-колхозникам". Многие уже собирались на рыбалку. Кто-то предложил мне меховую шапку и рукавицы. Очень обрадовалась и вместе с Бронюсом Валайтисом пошли в центр (12 км) посёлка Арангастаха.

Бронюс, двадцатилетний студент, был сослан вместе с матерью. Разговаривая оба дошли до центра. Хлеба в лавке не получили, но на талоны купили 10 кг муки и несколько метров байковой ткани. Попутно нам дали отнести срочное письмо начальнику нашего участка. Немножко отдохнув, мы тронулись в обратный путь. Был уже вечер, пошел снег. Снежинки медленно падали на землю. Казалось, что мы попали в настоящую литовскую зиму. Снег пошел всё сильнее и сильнее. Уже не видно было тропинки и мы заблудились.

Не могли найти дорогу. Случайно вышли на якутскую рыболовную палатку. Она была приблизительно на полпути к дому. Зашли, спросили дорогу. Рыбаки нас сердечно приняли, угостили горячим чаем и начали нас уговаривать переночевать у них, так как началась пурга и очень рискованно продолжать дальнейший путь.

Бронюс согласился, но я заупрямилась и после недолгих споров мы вышли из гостеприимной палатки. Снег уже перестал падать. На небе сверкали звёзды, но начался ветер и начал мести снег. Якут, который нас проводил, указал обратную дорогу. Ветер должен был дуть нам в правое плечо. Шли молча, внимательно следя с какой стороны дует ветер. От ветра снежинки всё выше поднимались от земли, всё перемешалось в этой снежной круговерти.

Пурга всё усиливалась. Нам идти становилось всё труднее и тяжелее. Стала холодно, ветер насквозь про-

дувал мою одежду, снег и ветер хлестали в лицо. Нам казалось, что скоро мы увидим наши юрты, но снежные сугробы всё увеличивались, мы ничего не видели, ничего не слышали кроме свиста ветра и снега. Нам стало страшно. Шли держась крепко за руки, боясь потерять друг друга в этом снежном вихре.

У меня были часы с фосфорными стрелками и циферблатами. Поэтому по времени мы уже давно должны быть дома, но к сожалению ни юрт, ни лая собак не видели и не слышали... Мы, наверное, прошли мимо наших юрт. Но шли все время вперед, но не знали в какую сторону идем и что нас ждёт впереди. Неизвестно через сколько часов дошли мы до фарватера полного торосов и льда. Стало ещё труднее продвигаться вперед. Мы шли, падали, поднимались и опять шли вперед, не зная в каком направлении мы идем. Молча каждый думал о своём, а ветер продувал нас насквозь. Снежинки танцевали танец смерти. Надежды на спасение не было. Гул ветра казался нам похоронным маршем. Знали, что пурга никогда не прощает ошибок. Виновата была тут я одна. Надо было послушаться рыбака якута, который нас предупреждал и просил остаться у них переночевать.

Силы истощались. Набрели на большую взгромоздившуюся глыбу льда, который немного защищал нас от ветра и мы уселись отдохнуть. Мне стало очень холодно. Моя фуфайка была сырая от снега и тепла собственного тела, ватные штаны тоже мало грели, подошвы ичигов порвались. Бронюс ещё держался. У него были валенки и теплая шуба. Несмотря ни на что надо было идти вперед. Как бы ни было тяжело мы поднялись и снова брели вперед. А пурга всё усиливалась. В конце концов я так устала, что мне начались показываться миражи: "Смотри Бронюс, там юрты, там дым виден..." Но всё это было видением моего помутившегося разума. Немного просветило и мы поняли, что наступил полдень.

Бронюс снял с плеча мешок с мукой, закоченевшими руками отвязал веревку. Он схватил меня и мокрое от снега лицо уткнул в мешок с мукой. Спасибо ему за это, так как из-за мучной корки моё лицо осталось не обмороженной. Потом немножко поели муки смешивая с снегом. Бронюс вытащил из голени валенка нож и

сказал: "Ели я был бы один ..." Голос его дрогнул и утих. Я его стыдила за такие слова и мысли. Потом он завязал мешок, накинул на плечо и мы пошли дальше. Мы опять начали свой тяжёлый путь, чтобы не замёрзнуть стоя на месте.

Пурга всё продолжалась, а .мы шли уже вторые сутки. Так не хотелось замерзнуть и погибнуть посреди снежной пустыни. Я начала усердно молиться и смирилась со своей судьбой, а Бронюс тихо ругался. Он проклинал жизнь и тех, благодаря которым он попал в этот ледяной край.

Кончались вторые сутки, а полярная ночь прикрывала весь горизонт непроницаемой темнотой и мы видели только танец разбушевавшихся снежинок. Пурга была в разгаре и земля смешалась с небом. Я про себя шептала: "Боже, смилуйся, помоги, хоть одному остаться в живых..." Вдруг я увидела пень-корягу. Это знак, что где-то поблизости здесь были люди. На кроме коряги никаких признаков, что здесь были люди мы не нашли. Я осталась стоять около коряги, а Бронюс исчез в снежной круговерти. "Бронюс, Бронюс"— я кричала оставшись одна. И через пургу и тьму услышала голос Бронюса. Тогда я оставила корягу и пошла по направлению его голоса. Бронюс стоял около палки, которая указывала, что здесь дорога, значит здесь должны быть люди. Но нам и тут не повезло. Нашли только оставленные рыбацкие снасти, крестовины. Кончались вторые сутки и мы усталые решили здесь остаться, подождать пока немного стихнет пурга.

Из крестовин соорудили палатку, обложили глыбами снега. Отдыхать залезали по одному. Один отдыхал, другой караулил всё время двигаясь на месте, чтобы хоть как-то согревать себя. Потом кое-как залезли, оба и прижавшись друг к другу сели. В таком положении оба от усталости сразу заснули. Проспали около 7 часов. Когда проснулись было два часа ночи, пурга не стихала, очень сильно мело и шел снег. Бронюс встал, стряхнул с себя снег и начал шлепать и ударять окоченевшими руками. Я не двигалась, не отзывалась на голос Бронюса, так как силы покидали меня. Мне было так хорошо, тихо и тепло — это первые признаки замерзания. А в моих глазах — пейзажи родной, но такой далекой Литвы. Как тихо и медленно несет свои

воды река Шешуне. А вода такая прозрачная, что видны камушки на дне. Папа с мамой садят деревья в нашем саду. Как хорошо дома, тепло, подруги, школа, лагерь в Пажайслисе... Как кадры в кино пробегают перед глазами моя короткая юность.

Вдруг почувствовала, как кто-то схватил меня за плечо и начал сильно трясти: "Не трогайте меня, мне так хорошо..." Вдруг моя голова сильно ударилась об дерево... Я почувствовала боль и проснулась. "Юра,— слышу напуганный голос Бронюса, — что с тобой?" Спасибо Бронюсу, это он вырвал меня из рук белой смерти.

Наша юность настойчиво сопротивлялась смерти, благодаря этому мы остались живы. Не помню, сколько времени прошло и мы снова двинулись в путь. Искали втыканные в снег палки. Наконец слева мелькнуло что-то темное, но Бронюс махнул только рукой и мы пошли дальше... А там была колония заключенных. Солдат, увидев два силуэта, несколько раз выстрелил, но из-за ветра мы даже не слышали выстрелов... прошли мимо. Уже были третьи сутки как мы блуждали в этой снежной круговерти. Проваливаясь в снег, мы еле-еле вытаскивали ноги. Медленно двигались от одной метки-палочки к другой. Вдруг под ногами почувствовали, что-то твёрдое. Это был лёд и там кончалась последняя отметка, так называемой дороги. Неужели опять не найдём людей, впереди только море? Что делать?

Бронюс предложил подождать до утра, но я чувствовала, что больше не выдержу, закрыла глаза и тихо шепнула: "О боже, если я такая грешница и должна умереть, то больше не мучай меня, пусть это совершиться сейчас, мгновенно: определенно открыла глаза. О чудо: на несколько секунд утих ветер и я увидела перед глазами чёрную тёмную полосу, где ходил человек с ружьём. Снег опять скрыл всё с виду, но мы спасены. Откуда-то взялись силы: мы бежали, падали, проваливались в снег, опять вставали и никакая сила не могла нас больше остановить. Мужской голос спросил нас, кто мы такие. "Спасибо тебе, пресвятая Мария, что выслушала мою молитву". Наверное, никогда так искренне не молилась, как во время пурги.

После трех суток страшного путешествия сквозь пургу, мы очутились в колонии заключённых. Нас отвели в

палатку для начальников. Здесь нас покормили и оставили переночевать. В палатке было тепло. Весело трещали дрова в печке. Телогрейку пришлось снять вместе с блузкой, так как она была примерзшая. Руки были опухшие и я не могла ничего взять ими, а на столе стояла горячая уха. Первый раз в жизни я закурила и заснула. Проснулась от сильной боли. Болела отмороженная нога и обмороженные раны. Утром проводник нас проводил до дому. Так как пурга стихла. И сейчас вспоминаю слова начальника колонии: "Смотрите, больше к нам не попадите". "Никогда" — сказала я, но я ошиблась.

В 1946 году я попала в колонию, как заключённая — непредсказуемая человеческая судьба!!!