Родился я в сельской деревушке под названием Белогурово в 1921 г. Семья состояла из девяти человек: отец, Владимир Иванович, мать — Елизавета Матвеевна, три брата (включая меня) и 4 сестры.

Родители занимались сельским хозяйством. Отец кроме этого работал кузнецом. Во время общей коллективизации семья вступила в колхоз. Дети подросли и тоже стали работать в колхозе. Я к этому времени окончил

Себежский сельхозтехникум, работал в колхозах района в качестве специалиста.

В ноябре 1940г. Себежским райвоенкоматом был призван на действительную военную службу и направлен в часть, в школу АИР (артиллерийская инструментальная разведка), которая находилась в Минске. Здесь получил военную специальность — солдат топографической службы и звание сержант.

В Минске служил до начала дней Великой Отечественной войны. Когда немцы стали подходить к Минску, школа была эвакуирована в Москву. Как сейчас помню, по улице Госпитальной была закрыта школа. Помещение пустовало. Вот в нем и разместили школу АИР из Минска и начали формировать разведывательный артиллерийский дивизион 709 ОРАД. В дивизион входили два топографических отделения — звукометрическое и вычислительное. Я был назначен командиром топографического отделения. В декабре 1941 г. дивизион был направлен на фронт под Харьков в действующую армию.

Там наши войска вели упорные бои и дальнобойной артиллерии требовались координаты для меткой стрельбы по оборонительным укреплениям немцев. Мое отделение вело топоразведку, что требовало большой точности, а отсюда и высокой дисциплинированности всех бойцов отделения.

Здесь хочу описать, как формировалось мое топографическое отделение. Людей брали из москвичей, которые пользовались бронью: рабочие военных заводов, из милиции. Так в мое отделение попало 3 милиционера, все со званием: один — капитан милиции, второй — старший лейтенант милиции, третий — лейтенант милиции. Им, конечно, не хотелось покидать свои насиженные теплые местечки.

Эти бывшие милиционеры, да еще со званием, не желали подчиняться мне — сержанту, простому деревенскому парню. Но я, как командир отделения, требовал дисциплины от всех одинаково, без всяких поблажек. Естественно, они меня возненавидели и решили просто от меня избавиться. Тем более в их руках был козырь, т.к. они имели возможность действовать по принципу: был бы человек, а дело можно придумать. А их было трое:

Кошкин, Леонов и Кривенков. Это грозная сила, чтобы утопить во лжи любого честного человека. Я только после понял, чего им нужно. С уверенностью могу сказать, что они трусы и не хотели воевать. Вместо того чтобы лучше выполнять свои обязанности в составе отделения, они думали, как бы отличиться перед особистами и залезть в особый отдел, в осиное гнездо, где уютней и безопасней, чтобы уверенно сохранить свою шкуру. И

они добились своего в результате всех их ложных доносов-выдумок в Особый отдел. На меня завели дело по ст.58 пп.1-2. Надеюсь, после этого их «подвига» они были немедленно зачислены в состав особого отдела.

Уполномоченный особого отдела НКВД взял меня прямо на работе: топографическая разведка — это работа, отвез меня в особый отдел, который находился при штабе фронта. Я тогда был еще только задержанный, и пока никакого обвинения мне не предъявлялось. Впереди должно было быть следствие. Но в коридоре особого отдела, поставив меня лицом к стенке, подошел пьяный начальник особого отдела НКВД и приставил к моему виску дуло автомата ППШ.

Я понял — суда справедливого мне не будет, а будет судилище. Потом меня отвели к следователю, который беспощадно начал придумывать и клеить в протоколы страшные, невиданные обвинения. Выслушивая их, я терял рассудок, сознание, падал в обморок на пол возле следователя, и, однажды падая, рассек об скамейку себе левую бровь. Я был весь в крови, и начальник особого отдела, проявив «гуманный» порыв, взял с меня расписку, что следователь меня не бил. Но я ему заявил: «Это хуже, чем бил, придумывать всякие обвинения и заставлять подписываться под его гнусной писаниной». Обвинения я не признавал. Но меня не били, чтобы я признал. Потому что им мои признания не требовались, так как они были уверены, что судьба моя решена.

В конце апреля 1942г. в результате организованного судилища я был лишен свободы на 10 долгих лет с поражением прав, которых и так не было, на три года после отбытия наказания.

Дальше я в столыпинском вагоне был доставлен в Казанскую тюрьму и пустился в «путешествие» по ГУЛАГам Татарии, Северного Урала, Севураллага. Как-то ночью в одном из лагерей Татарии мне довелось наблюдать, как вывозят из лагеря умерших заключенных. (Здесь от нечеловеческих условий — голода, холода, издевательств — вывозилось за стены лагеря по 40 умерших заключенных в сутки). Два грузчика — один берет за голову, другой за ноги, бросают с грохотом умерших через борт грузовика. Так НКВД расправлялось со своим народом в ГУЛАГах.

В тундре, за Уралом, в поймах рек Товды и Сосьвы, люди, истощенные от голода и непосильной работы, умирали как мухи.

Мне было 20 лет, я был молод и легче переносил голод, чем другие. В течение длинных и долгих 10 лет заточения в нечеловеческих условиях я боролся за свою жизнь и не сломался, а вышел из этого ада человеком, каким был до репрессии.

Закончились мои скитания в 1952г. Я снова вернулся в свою милую русскую деревушку Белогурово и здесь в возрасте 30 лет начал свою жизнь нуля на пустом месте. Ни денег, ни жилья не было.

Семья моя до войны и после нее жила трудно. Нас выкормила мать Отец только в 1942 г. был демобилизован с контузией. Разорвавшийся поблизости снаряд немцев лишил его слуха. С приходом немцев в нашу район мой отец с женой и дочерьми ушли в лес. Оба брата в первые дни войны погибли, будучи мобилизованными в действующие войска. Лесная жизнь подорвала здоровье отца, и он умер от тифа в лесу в 1943 г. Во время карательной экспедиции немцев были убиты в лесу две сестры Елена и Ульяна, а также расстреляны из автоматов племянница Галина (дочь Елены) и три племянника Виктор, Женя и Владимир. Мать немцы убивать не стали, потому что она была стара. Ее взяли в плен и отвели в Себежскую тюрьму, где она находилась до прихода нашей армии. После возвращения из тюрьмы она снова обосновалась в своей родной деревушке Белогурово, где строений не было: все были сожжены немцами, и она жила с больной дочерью Натальей в бане.

Я вернулся на свою Родину, и мы встретились после долгой разлуки. Мать была слаба и больна.

Я собрал все свои силы и энергию, которые еще оставались, и стал усиленно трудиться. Это дало возможность построиться, обзавестись жильем и кое-каким хозяйством, создать семью, воспитать двоих сыновей.

В 1996 г. по моему ходатайству Генеральная прокуратура РФ установила мою невиновность, и я был реабилитирован. Радость была велика, но не с кем было ее разделить, так как моя жена не дожила до этого дня, она скончалась в марте 1996г. Это еще одно горе, которое с трудом удалось пережить. Вслед за тем еще обрушилась на меня следующая беда — сгорел дом со всем имуществом. Я опять оказался под открытым небом и совсем сломался: не хотел больше жить.

Но я снова буду надеяться на лучшее и стремиться найти выход из создавшегося положения.