ЦЕНА ПРЯМОГО СЛОВА

Мой отец, Окружнов Николай Иванович, прожил целых три жизни. О каждой из них он мог рассказывать часами. Рассказы эти сплошь состояли из фактов и событий удивительных. Не встретишь в приключенческих романах. Рассказывал он гостям, которых много бывало в нашем доме по праздникам, на именины. Рассказывал друзьям, часто приходившим просто так, без какого-либо определенного повода.

Обычно я, будучи ребенком, потом недорослем, сидел за занавеской, отгораживающей часть передней избы с кроватями от другой ее части, где стоял стол, и раскрыв рот, ловил каждое слово. Наверное, взрослые слушали иначе, но никто никогда его не перебивал. Как только он начинал, устанавливалась глубокая тишина, которая стояла все время, пока он не оканчивал или не начинал вдруг плакать.

Это случалось довольно часто. И было должно быть странно - как это, большой, уже далеко не молодой человек, всегда расположенный к компании, веселью, способный на сильные поступки (таким он был), на глазах превращается в беспомощного и беззащитного ребенка. И гости иногда - может быть, от этой странности, может - от самих рассказов, тоже украдкой утирали слезы.

Нет, рассказы жалостливыми не были. У меня, например, они такого ощущения никогда не вызывали. Но я чувствовал: что-то за ними стоит такое, чего мне понять еще не дано. И отец не плакать не может.

Из-за этого рассказы его подчас обрывались на самом интересном месте, но их больше он в этот час уже не возобновлял. А лихо запевал какую-нибудь веселую или, наоборот, грустную, но широкую русскую песню. Петь он любил и очень даже умел. Слыл первым песенником во всех компаниях.

Самое интересное, все его рассказы близким и друзьям давно и хорошо известны.

Потому что отец всегда рассказывал одно и то же. Но всякий раз его слушали так, будто он сообщал никому неведомую захватывающую новость.

Увы, мне не хватило тогда ума записывать то, что вольно или невольно слышал. И сейчас я просто не могу их вспомнить. Зато осталось чувство: отцовская судьба горькая и редкая. Три его жизни сложились в одну трудную, зато долгую и на редкость насыщенную.

Он прожил без малого 81 год. Родился 19 ноября 1910-го, и до 1937 года у него была одна, первая жизнь. В ней он из деревенского пацана, выросшего в обычной крестьянской семье, «превратился» в секретаря Челно-Вершинского райисполкома. В 1927 году вступил в комсомол, в 1931 — в ВКП(б). Два года работал председателем сельсовета. Назначен был на эту непростую и серьезную должность в совсем еще молодом возрасте - двадцати семи лет. В качестве секретаря райисполкома он, по его рассказам, одновременно исполнял обязанности заведующего райфинотделом, имея за плечами не ахти какое образование - 4 класса церковноприходской школы. Трудно поверить, но факт: поработать секретарем райисполкома отец практически не успел. Пришла иная, вторая жизнь. С 1937 года по 1946-й, то есть девять лет, он находился в концлагерях Сибири и Дальнего Востока по приговору суда. Из десяти, что ему дали.

Он плакал, рассказывая именно об этой жизни. Теперь я понимаю - почему. Это не было слабостью. Нет. Он просто вдруг представлял себя со стороны. Где провел свои лучшие годы? За что? И как Бог все же оградил его от самого худшего? В двадцать семь он не успел создать свою семью, но и потом, в тридцать шесть, ее у него еще не было. А могло и не быть вовсе.

Почти год после возвращения из «мест не столь отдаленных» отец никак не мог устроиться на работу. Висело клеймо «врага народа». Из-за этого, кстати, не получила аттестат зрелости моя тетка, Клавдия Ивановна. Ей на школьном экзамене по химии поставили двойку. Одной из всей школы, хотя она была ничем не хуже других учеников. Даже мне досталось. Сын соседки, встречая меня на улице, все время дразнил: «Толя-беся, враг народа». Он был на шесть лет старше. И дал мне прозвище - беся. Возможно, от того, что, когда я был ребенком, эмоции свои частенько выражал громким неугомонным плачем, который был слышен очень далеко, кого-то раздражал и бесил. Но почему еще - «враг народа»? Тогда я этого понять не мог. Зато чувствовал: это прозвище наиболее обидное, плохое и даже опасное.

С тысяча девятьсот сорок шестого по девяносто первый год, год его смерти (он умер 21 сентября), у отца была еще одна, третья жизнь. В ней он сделал новую карьеру, не столь стремительную и серьезную, но все же. Из охранника магазинов, в которые его после отсидки, в конце концов, все-таки взяли, стал директором книжного магазина, потом заведующим чайной.

В семейном архиве, к сожалению, не так много документов, касающихся отца. Зато те, что имеются, дают некоторое представление о нем как о работнике. Вот приказ № 4 от 18 января 1949 года по Куйбышевскому областному отделению «КОГИЗ» о назначении отца заведующим магазином в Челно-Вершинах. Из приказа следует, что прежний заведующий плохо справлялся со своими обязанностями. Отцу назначили испытательный срок. И уже в октябре

того года он получил удостоверение об окончании на отлично областных курсов «КОГИЗА». А в характеристике, выданной спустя еще некоторое время, директор областной конторы Веселовский характеризует его как одного из лучших работников книготорговли.

В 1946 году отец женился на моей матери Анне Федотовне, которая была на пятнадцать лет моложе. И, думаю, проявила в этом своем поступке известные мужество и решительность. Ведь у отца к тому моменту еще не было работы, он ходил с клеймом на биографии. Тем не менее она решилась, хотя вначале, как родители вспоминали, и отказала в сватовстве.

В итоге на свет появился я, затем моя сестра Валентина, потом еще два наших брата, Александр и Петр. Всех вырастили, выучили и поставили на ноги. Успели понянчить шестерых внуков (увы, мать умерла раньше отца).

Вот такие три жизни. В самом деле, первые двадцать семь лет отцу, казалось бы, ничто не предвещало беды. И вдруг в 1937 году его как бы заживо похоронили. И целых девять лет он жил совершенно не так, как должен был с его характером и способностями жить. Только в 1946 году он как бы заново родился.

Что же произошло в трагическом тысяча девятьсот тридцать седьмом?

Что отца репрессировали невиновного - никаких сомнений. Но дело в том, что его вместе с первыми руководителями района Васильевым и Зелениным, еще двенадцатью ответственными работниками и специалистами, то есть с целой группой, арестовали по одной статье - всем известной 58-й, а осудили, в отличие от них, по другой - сто десятой. И все попытки добиться реабилитации, которые, по инициативе своих друзей, отец предпринимал еще со времен хрущевских разоблачений сталинского режима, ни к чему не привели. Уже став журналистом, я сам пытался найти ответ на вопрос, что же тогда произошло? Но и мне в советское время так и не дали возможности добраться до архивов. А сейчас уголовного дела о нем уже вроде как нет. Остался один источник. Истертый от времени приговор суда на шести листах из семейного архива. Да одна фраза (приведу ее ниже), которую отец всегда повторял в своих рассказах и которую я запомнил на всю жизнь.

В приговоре говорится, что отец якобы облагал жителей своего сельсовета непомерными налогами и всеми способами добивался их выплат. Какие это были способы? Кого-то вытолкал из сельсовета, кого-то запер в амбаре, у кого-то в счет погашения налогов что-то отобрал. Нисколько не оправдывая эти поступки, если они были, все равно не могу отделаться от мысли: даже в наше, совсем иное, время эти «деяния» в самом сильном варианте тянут на выговор по служебной линии, не больше. Тем более, что почти еще безусый парень никак не мог позволить себе такую отсебятину, если ему не ставили «революционных» задач вышестоящие органы. Да и меры, наверняка, подсказывали они же.

Ну, а фраза такая. Отец заявил на суде:

- Товарищ прокурор, вы ведете явно вражескую контрреволюционную деятельность по уничтожению кадров.

Не думаю, что он был самым смелым. Просто он был самым молодым и горячим. И еще: прямым, честным, правдивым.

Какой уважающий себя прокурор в тот год мог простить подобное публичное высказывание? И вот, поскольку политическое дело разваливалось - Васильев и Зеленин получили всего по году, а значит, остальных должны были отпустить из-под стражи из зала суда (и кое-кого отпустили) — уже в ходе заседания прокурор переквалифицирует обвинение.

Самый молодой «преступник», мой отец, получил самый большой срок -10 лет. Тогда как на всех остальных, осужденных по этому же приговору, не набралось и 20 на десятерых.

Прожив три жизни в течение одной, отец не так много успел. Кем бы он стал, не будь в его судьбе рокового 1937-го?

Но и то, что успел, свидетельствует: человек он был все же незаурядный. После смерти родителей, моих дедушки и бабушки, поднял на ноги своего младшего брата, затем, когда умерла еще старшая сестра, как родного сына взял в семью племянника, а уже будучи на пенсии - и вовсе соседского пацана, потерявшего мать. Правда, он жил у нас лишь до тех пор, пока не объявился его родной отец, покинувший до того всю свою семью. Если бы он не объявился и сам не занялся судьбой сына Володьки, тот наверняка бы нашел у моего отца, у моих родителей свой второй дом.

Царство тебе небесное, мой отец, Николай Иванович Окружнов!