Страницы памяти^¹

Мы начинаем публикацию страниц рукописи Лидии Ивановны Нусберг, члена «Мемориала», ветерана Великой Отечественной войны, врача, кандидата медицинских наук, посвятившей 42 года своей жизни борьбе с туберкулезом в нашей стране. Это воспоминания о репрессированном отце, известном летчике Иване Нусберге, о безоблачном детстве дочери героя и горькой судьбе «врага народа» и его близких.

Мой отец Иван Иванович Нусберг был одним из первых летчиков Советской России. Своим активным участием в Гражданской войне, в борьбе с бандами басмачей в Средней Азии, ратными подвигами и самоотверженным трудом он внес весомый вклад в создание и укрепление советской военной и гражданской авиации. За боевую работу награжден первым советским знаком воинской доблести – орденом Красного Знамени.

О предках по линии отца известно, что были они эстонскими крепостными крестьянами лютеранского вероисповедания и носили фамилию Пяхклимяги (ореховая гора). Они работали на немецких «черных баронов» – помещиков, господствовавших в Эстонии. Их фамилию хозяева перевели на немецкий язык, и она стала Нусберг, что и закрепилось в последующих поколениях и документах. Отец был первым ребенком в семье эстонского железнодорожника, родился 21 августа 1893 года в г. Валк Лифляндской губернии. После окончания церковно-приходской школы в г. Тарту работал железнодорожным ремонтным рабочим, телеграфистом на Северно-Западной железной дороге, а с 19 лет электромонтером на электротехническом заводе «Вольта» в Ревеле.

В августе 1914 года, в начале Первой мировой войны, отца мобилизовали в царскую армию. В часть, где он служил, прибыл верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич (дядя царя Николая II) для отбора кандидатов в учебную команду формирующегося воздушного флота России. Отец прошел очень строгий отбор и был отправлен на Западный фронт в воздухоплавательный батальон, где в боевой обстановке обучился на моториста. Здесь он испытал все ужасы войны. С ноября 1914 года, по сохранившимся документам, исчисляется стаж его летной работы. Командование заметило добросовестного, любознательного солдата-моториста и в 1916 году направило его на теоретические курсы авиации при политехническом институте в Петрограде. После успешного окончания курсов Иван Нусберг в числе ста русских офицеров и рядовых в январе 1917 года был послан в королевскую летную школу Англии в городе Ханслоу. Обучение велось интенсивно. Уже через семь месяцев отец получил свидетельство об окончании школы и звание военного летчика высшего пилотажа с правом на ночные полеты.

Английские власти предлагали молодым русским летчикам выгодные условия работы и уговаривали не возвращаться в Россию, где начались эпохальные перемены – царь отрекся от престола, произошла смена государственной власти, но, на удивление, столкнулись с решительным отказом русских остаться в Англии и вынуждены были отпустить их на родину.

Вернувшись в Россию, отец воевал в 3-й истребительной группе старой армии на Западном фронте. Он был хорошим летчиком, отличался смелостью, пользовался доверием начальства и солдат. Летал на «Фармане», здесь его. и застала Октябрьская революция.

Когда в 1917 году началась оккупация Прибалтийского края германскими войсками кайзера Вильгельма, семья моею дедушки Ивана Ивановича и бабушки Греты Гендриховны Нусберг бежала из Эстонии в Западную Сибирь в г. Мариинск Томской губернии. В ноябре 1917 года Иван Нусберг вступил в ряды Красной Гвардии. Он служил военным летчиком в крепостном авиаотряде (при крепости – Прим. ред.) имени Петра Великого в г. Ревеле. В начале января 1918 года был принят Ревельской областной парторганизацией в члены ВКП(б). Вскоре авиаотряд был эвакуирован в Петроград и переформирован в новый Красный авиаотряд. Нусберг принимал активное участие в создании Красного воздушного флота. Летчики и мотористы сами собирали и чинили самолеты, на которых охраняли стратегические берега Северного Ледовитого океана, героически защищали молодую республику Советов. Иван Нусберг полгода летал и воевал на Севере в составе Архангельского авиаотряда и Олонецкой авиагруппы. Летом 1918 года его отозвали в Москву и отправили во 2-й Смоленский авиаотряд. Он летал на разведку, разгонял с воздуха идущую к фронту вражескую конницу.

В сентябре 1918 года 25-летний Иван Нусберг женился на русской гимназистке Наталии Андреевне Немчиновой. А через неделю вместе с женой он, летчик-истребитель, снова отправился на фронт.

В феврале 1919 года боевого летчика Ивана Нусберга перевели в Царицынский 16-й отряд 10-й Красной Армии. За Царицын на Волге шли ожесточенные бои. Летать на изношенных самолетах было трудно. Не хватало моторов, запчастей и горючего, плохо работала радиосвязь. У Нусберга в отряде насчитывалось наибольшее количество летных боевых часов. Летал он на самолете «Conbur».

10-я армия задыхалась, с трудом прикрывала Царицын от войск Деникина, у которых в то время был перевес как в численности, так и в технике, к тому же Антанта через Северный Кавказ регулярно посылала им подкрепления. Число аварий в молодых, плохо оснащенных авиационных частях Красной Армии было огромным, самолеты часто разбивались. Квалифицированных кадров не хватало.

По заданию командования в мае 1919 года И. Нусберг приземлился на оставленной при отступлении аэродроме у станции Ремонтной, чтобы спасти находившийся там самолет. Под шквальным артиллерийским огнем противника помог доставленному им летчику запустить мотор, и два самолета на глазах белогвардейцев взмыли в воздух и успешно приземлились на своей базе. За героизм и отвагу по спасению самолета командование фронта наградило отца денежной премией.

В книге «Подруги крылатых» о моей матери, Наталии Андреевне Нусберг, написано, что она безотлучно была с отцом на фронтах, помогая ему и его отряду добывать продукты, готовить пищу, а когда случайно отстала от отряда, то ее не хотели пропускать в Царицын. Помог случай: мать встретила приехавшего за снарядами мужа, и, так как другой возможности не было, он тайком спрятал ее в вагоне со снарядами. Состав с запломбированным вагоном прибыл на фронт. Таким образом мама вернулась в отряд отца. До появления первого ребенка у них оставался всего месяц.

28 июня 1919 года в Саратове у Нусбергов благополучно родился сын Владимир.

Вскоре 16-й авиаотряд успешно поддержал наземные войска 10-й армии, перешедшие в наступление. «За верные и необычайно точные сведения по разведке, за удачное бомбометание» Нусбергу пришла награда начальника авиации Республики.

За боевую летную службу в годы Гражданской войны отец был награжден ВЦИК именным серебряным портсигаром. Более чем пятилетнее участие в войнах, постоянное недосыпание, недоедание, холод, нервное и физическое напряжение измотали отца. В 1920 году его свалил сыпной тиф. В саратовском военном госпитале он два месяца находился на грани смерти и вышел оттуда таким слабым, что не мог летать на боевых самолетах.

Кроме того, у него обнаружился туберкулез. Болезнь была скрыта от медкомиссии, чтобы, оправившись, Нусберг смог вернуться на летную работу.

С августа 1920 года отец работал начальником авиаремонтных мастерских, а также в Центральном авиапарке-складе РККА летчиком-сдатчиком. Проверял в полете самолеты после ремонта, которые затем направлялись в авиаотряды.

Жил Иван Иванович Нусберг с семьей в Москве за Белорусским вокзалом.

К 1922 году пожар Гражданской войны уже затих. Здоровье Нусберга восстановилось. Он прошел строгую медицинскую комиссию, был признан годным к полетам и с новой энергией вернулся на летную службу, покинув Москву.

По назначению Нусберг прибыл в Харьков в 6-й военный авиаотряд. Военный городок находился рядом с аэродромом, там в квартире одноэтажного дома барачного типа поселился командир авиаотряда с женой и сынишкой и сразу приступил к исполнению служебных обязанностей. Здесь 29 мая 1923 года появилась на свет дочь Нусбергов – Лидия, автор этих строк.

В 1924 году, после смерти В.И. Ленина, отряду присвоили наименование «Отдельный разведывательный авиаотряд имени Ильича».

В марте 1925 года И. Нусберг окончил в Ленинграде курсы «авиаВАК» РККА и Губпартшколу. После курсов вернулся в Харьков в авиаотряд имени Ильича, который под его руководством в короткий срок был успешно развернут в эскадрилью. Для комплектации эскадрильи с советских авиазаводов были получены новые машины.

В ноябре 1927 года из центра пришло распоряжение направить лучшую эскадрилью Украинского военного округа в Москву для участия в первом авиапараде над Красной площадью. Иван Нусберг сам повел из Харькова созданную им эскадрилью имени Ильича (она считалась самой лучшей в стране). Впоследствии авиапарады стали традицией.

Выполнив задание, И. Нусберг поспешил вернуться в Харьков, где его ждало назначение на должность командира авиабригады. Очень скоро, благодаря организаторским способностям, накопленному опыту и авторитету отца, из эскадрильи была сформирована образцовая боевая авиабригада. Она участвовала в окружных войсковых маневрах и добилась высоких показателей.

В Харькове И.И. Нусберг работал с января 1922 по август 1928 года. Никаких воинских званий в те годы не было. Называли по должности. Соответственно занимаемой должности носили знаки различия. В должности командира авиаотряда отец носил четыре шпалы, авиаэскадрильи – один ромб, комбрига авиации – 2 ромба. Это его последняя высшая должность в РККА (Рабоче-крестьянская Красная Армия), она соответствует примерно генерал-лейтенанту. Почему же руководитель из высшего командного состава, пользовавшийся заслуженной известностью и славой, любовью и авторитетом, вдруг ушел на должность летчика? В отечественной истории обсуждение подобных тем было под запретом. И только через много лет, перед смертью, отец намекнул, что его пытались вербовать во внешнюю разведку.

Тогда-то он вынужден был перевестись и получить назначение подальше от столицы Украины. Если хотя бы в общих чертах восстановить тогдашнюю атмосферу, то можно предположить, что это было непростое решение…

Из Харькова И.И. Нусберг с семьей переехал к месту нового назначения, в Среднюю Азию, где авиация только еще создавалась. Начиналось мирное строительство городов, Туркестано-Сибирской железной дороги и других объектов первой пятилетки. Там с августа 1928 по декабрь 1931 года он был летчиком в системе «Добролета» и жил то в г. Чарджуе, то в г. Ташкенте. Прокладывал почтово-пассажирские и грузовые авиалинии над бескрайними пустынями, хлопковыми полями, городами и кишлаками Туркестана.

Иван Нусберг летал в Афганистан (в Кабул) через покрытые вечными снегами горы Памира и Гиндукуша. В то время не всякий авиатор мог совершить перелет такой сложности – преодолеть горы Гиндукуша. Там из-за разряженного воздуха на большой высоте у летчиков начиналось носовое и горловое кровотечение, а никаких защитных аппаратов тогда у пилотов не было.

Командование поручало отцу самые важные и ответственные полеты. Так, однажды, когда в Афганистане начались выступления против сотрудников английского посольства, отец получил задание срочно вывезти из Кабула в СССР высокопоставленных английских чиновников. Операция была строго засекречена, разъяренная толпа афганцев готова была расправиться с любым европейцем, не разбираясь, англичанин он или русский. Самолет отца едва успел оторваться от взлетной площадки, как бунтовщики ворвались на аэродром и открыли по улетающим огонь из винтовок. Дипломаты были благополучно доставлены в г. Чарджуй, где их встречали советские официальные представители.

В Таджикистане тоже было неспокойно: банды басмачей из Афганистана постоянно переходили государственную границу и вторгались на территорию молодой республики.

В апреле 1929 года одна из таких банд, банда Фузайли-Максума, захватила в горном районе Памира несколько таджикских кишлаков и город Гарм. В кровавой резне были уничтожены почти все защитники города. Чтобы освободить город, командующий Среднеазиатским военным округом П.Е. Дыбенко решил осуществить первый в истории Красной Армии воздушный десант. В операции участвовала небольшая группа опытных пилотов, в том числе и мой отец. Быстро курсируя между Душанбе и Гармом, точно сажая самолеты на маленькую площадку на склоне горы над пропастью, летчики доставили туда десантников, которые разгромили банду. За проявленный героизм и мужество, а также демонстрацию летного искусства И.И. Нусберг за Гармскую операцию был награжден Реввоенсоветом СССР орденом Красного Знамени.

Нусбергу неоднократно поручалось следить за передвижением басмачей в пустыне, сообщать командованию их численность и места дислокации.

Например, в 1931 году он успешно провел авиаразведку по розыску крупной банды Джунаида Хана, прорвавшейся на территорию СССР. Помог уничтожить басмачей. Самолет Нусберга преградил банде дорогу, несколько часов удерживал от передислокации. К тому времени подоспели наземные части Красной Армии. После этой операции моему отцу была преподнесена личная шашка Джунаида Хана. Ножны ее были сделаны из серебра и зеленого бархата, украшены рубинами, бирюзой, сердоликами и другими ценными камнями.

В 1933 году И. Нусберга пригласили в Москву в Главное управление Гражданского Воздушного флота и предложили работу пилота-агитатора в организующейся особой свободной авиационной агитэскадрилье имени Максима Горького, командиром которой был назначен летчик-наблюдатель Михаил Кольцов, видный советский журналист и писатель.

Вечером 12 марта 1938 года мой отец Нусберг Иван Иванович вернулся домой из очередного полета и, поужинав, сразу же крепко уснул. Время приближалось к полуночи. Мама собиралась кормить Володю, который только вернулся с молодежного вечера в Военно-воздушной академии им. Жуковского и рассказывал, что, заходя в подъезд, видел, как к дому подъехал «воронок». И тут раздался звонок. Оказалось, незваные гости явились к нам.

Полусонного, ничего не понимающего отца обыскали прямо в постели, затем заставили быстро одеться, изъяли личное оружие, сняли с груди орден Красного Знамени и начали производить обыск.

Обыск длился несколько часов. В квартире был учинен полный разгром. Разговаривать с отцом и подходить к нему нам не разрешили.

Когда отца вывели из комнаты в коридор, я, забыв все запреты, в слезах кинулась ему на шею, и двое конвоиров с трудом оторвали меня от него. Отца вытолкали за порог. Дверь захлопнулась. С этого момента мы не видели его десять лет.

Мы искали отца, мама кидалась в разные инстанции, но везде было равнодушие, молчание, презрение. Мы ходили с продуктовой передачей по всем тюрьмам Москвы, стояли в нескончаемых немых очередях. Красноармеец долго проверял длинные списки арестантов, ища нужную фамилию, и отстранял рукой передачу. «Нет такого. Следующий».

В конце апреля нам повезло: в Бутырках, в списках, нашлась фамилия отца. Как выяснилось в дальнейшем, там же был и Нусберг Яков Иванович – младший брат отца, арестованный в ночь с 14 на 15 марта 1938 года.

Отец рассказывал нам, как однажды всех арестантов его камеры быстро вывели во двор, погрузили в «черный ворон» и куда-то повезли. В машине было темно, но он узнал голос брата Якова. Они ощупью нашли друг друга. Их привезли мыться в Краснопресненскую баню напротив зоопарка. Это было их последнее общение. В тюрьму возвращались уже в разных машинах.

В 1938 году выжить в тюрьме было очень нелегко. Днем спать не давали, ночью водили на допросы, где измученные заключенные до потемнения в глазах часами стояли на опухших ногах перед следователями, которые менялись и после смены уходили домой. А новая смена начинала все сначала. Они кричали, оскорбляли, шантажировали, обманывали, били и изуверски пытали. Отцу особенно запомнился своей жестокостью младший лейтенант Скоробогатов.

Следователи предлагали отцу самому выдумать какое-либо преступление, оклеветать себя и своих якобы сообщников и изложить «признание» на бумаге.

Однажды после очередного ночного допроса избитого И. Нусберга ввели в кабинет какого-то (фамилия его, к сожалению, осталась неизвестной) начальника госбезопасности. Тот протянул отцу папиросы, дал прикурить, велел подчиненному принести чашку чая с бутербродом и сказал примерно такие слова: «Уважаемый Иван

Иванович. Не осложняйте себе жизнь, поберегите себя и семью. Мы прекрасно знаем вас, ваши заслуги, знаем, что вы никакой не «враг народа» и не шпион, но поймите, что нужно для партии и страны, для нас (т.е. для НКВД. – Прим. авт.). Такое сейчас время. Подумайте! Признайтесь. Подпишите. Ведь это в интересах дела. И все ужасы для вас закончатся», – и так далее и тому подобное. Отец отказался.

С каждым днем он все больше худел и слабел. Допросы продолжались. Отца избивали, угрожали, что если он не подпишет подготовленные заранее вопросы и якобы свои ответы, то сгноят в тюрьме и его, и сына, и дочь, которые, как ему внушали, находятся в соседней камере. На одном из таких допросов отец потерял сознание. Очнулся в камере. На следующую ночь обессиленного, плохо соображающего И. Нусберга повели к «доброму» начальнику. Тот ласково поздравил отца, что теперь все подписано, все в порядке, он будет этапирован на Север и спокойно работать на благо страны.

От этих слов отец опешил, но все-таки попросил показать свою подпись. Ему отказали и отволокли в камеру. Он много передумал, но факта подписания так и не вспомнил.

После реабилитации И. Нусберга, когда я читала его дело, меня, естественно, интересовал протокол допроса, где отец якобы признал себя виновным. Я нашла его. В протоколе, датированном 31 марта 1938 года, по левую сторону листа корявым почерком с грамматическими ошибками были написаны вопросы. Их было, кажется, 10–12. Справа, против каждого пункта стоял ответ – «Да», написанный другим, неизвестным мне почерком, и под каждым ответом размашистая, чужая, примитивная подпись «Нусберг». Все семь полупечатных, корявых букв фамилии стояли отдельно друг от друга. Я хорошо знала красивую, компактную подпись отца, которую он ставил одним росчерком, не отрывая пера. Но все-таки сверила с анкетой, также находящейся в деле, заполненной и подписанной рукой отца, и убедилась в правильности своих подозрений. Я подошла к сотруднику, выдавшему мне дело, и показала отцовскую и подделанную подписи для сравнения. Он, признав, что они совершенно непохожи, сказал: «Какая теперь разница – ведь и подсудимый и судьи давно в могиле. Что теперь экспертизу проводить?».

Помню, как в 1938-м, получив первое заявление отца в Прокуратуру РСФСР с просьбой разобраться в инкриминируемом ему преступлении, мы с мамой попеременно стояли в огромной очереди в Прокуратуру на Пушкинской улице. Очередь продвигалась медленно. Маме никак нельзя было пропускать службу. Я же могла школьный денечек прогулять без справки.

Через несколько часов стояния меня уже знобило, болели ноги и клонило в сон. Я пристроилась на ступеньках парадной лестницы и, вопреки запрету, вскрыла конверт и прочла заявление отца прокурору. Я узнала, что отцу были предъявлены обвинения в том, что он, И.И. Нусберг, такого-то числа, месяца (дату сейчас не помню) 1931 года в Москве был завербован зам. начальника Главного управления гражданского воздушного флота СССР Я.Я. Анвельтом в Эстонскую разведку. Никаких заданий не выполнял и денежных вознаграждений не получал. Отец писал, что никто его не вербовал и в Москве он не был, о чем имеет документальные доказательства, нескольких живых свидетелей – летчиков и бортмехаников, с которыми тогда безвыездно работал в Туркестане и Афганистане. Конечно же, никакого ответа на это заявление не последовало.

После ареста отца наша семья оказалась изолированной, как в вакууме, и психологически подавленной. Никто из знакомых, друзей, сослуживцев отца, жильцов дома с нами не встречался. Отказались от общения и уцелевшие родственники, кроме тех, у кого в семье случилось такое же несчастье, но виделись тайно, говорили шепотом.

Каждый день приносил новые неприятности. Нашу семью сразу же уплотнили, переселив из трех комнат в одну комнату. Маму нигде не брали на работу. По ночам ее нередко вызывали на Лубянку. Допрашивали, что-то уточняли, запугивали, обманывали. Предлагали отказаться от мужа и развестись с ним. А потом вербовали в сексоты. Мама боялась, как бы не арестовали ее, сына и даже меня. На Лубянке она узнала о существовании в СССР с 1935 года указа о привлечении к уголовной ответственности вплоть до расстрела за «политические преступления» детей с 12-ти летнего возраста. Мама не могла спать, пугалась каждого шороха. Вскоре начались вызовы в жилищное управление с требованием, чтобы мы освободили незаконно занимаемую служебную жилплощадь в доме пилотов. Это было начало травли. Здоровье мамино пошатнулось, голова шла кругом, и никакой поддержки ждать было неоткуда.

Нужда навсегда закрепилась в семье, хотя мамин дальний родственник и устроил ее на работу в артель «Швейремонтодежда» приемщицей в ателье.

Мой брат Владимир как раз в год ареста отца закончил 10 классов и вместе с несколькими друзьями-одноклассниками подал документы в Военно-воздушную Академию им. Н.Е. Жуковского, которая шефствовала над их школой.

Полковник приемной комиссии, хорошо знавший нашего отца и двух его братьев, посоветовал Володе забрать заявление, так как сыновей «врагов народа» в военные академии не берут, и побыстрее покинуть Москву. «Где-нибудь на периферии, – сказал он, – вам, возможно, и повезет поступить в какой-то институт». Это было крушением мечты всей жизни брата. Никому ничего не говоря, он уехал в г. Астрахань, сдал экзамены и поступил в Рыбвтуз. Брат надеялся, что по окончании попадет в китобойную флотилию – все-таки романтика моря и мужское дело. Но ему предложили заниматься солением, копчением, консервированием рыбы, а это его совсем не интересовало. Когда волна арестов в Москве начала спадать, в конце 1939 года он вернулся домой.

Средств на учебу не было. Как сына репрессированного на работу его брать не очень-то хотели, и он устроился грузчиком на 2-й часовой завод, где и трудился до призыва в Армию в мае 1941 года. А так как в пятой графе его паспорта было написано «эстонец», его загнали в трудармию для сыновей «врагов народа». Почти тюрьма.

В ноябре 1938 года, когда я вступала в комсомол, без которого тогда не представляла своей жизни, у меня было нелегкое переживание. Меня повели в Свердловский Районный комитет ВЛКСМ, где после полагавшихся в подобном случае экзаменационных вопросов мне предложили отречься от своего отца. Я оцепенела и не могла вымолвить ни слова. Мне что-то говорили, а до меня не доходило. Я не сомневалась, что мой отец – жертва ошибки, клеветы или даже преступления в непонятной нам, детям, политической игре. Я молчала. Не знаю, чем бы кончилось это дело, но секретарь комсомольской организации нашей школы вдруг заявил, что я уже осудила своего отца и отказалась от него. Все вздохнули, и мне выдали комсомольский билет.

Непосильные физические нагрузки и моральные переживания тяжело легли на плечи матери. Однажды, когда она едва держалась на ступеньках переполненного трамвая, у нее закружилась голова, и на полном ходу она упала на каменную мостовую. Результат – сотрясение мозга и перелом височной кости. Мама долго лечилась в неврологическом отделении.

Суда над отцом не было. Его заменило Особое совещание при НКВД СССР или иначе «тройка». Постановлением от 2 июня 1938 года Иван Иванович Нусберг был обвинен по статье 58-6 (шпионаж) УК РСФСР и осужден на восемь лет лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях.

Летом 1938 года нашу семью официально известили, чтобы для отца были доставлены теплые вещи, так как был собран большой этап, но откуда он выйдет, когда и куда, ни слова не говорилось. Все делалось в полной секретности.

К концу 1938 года стало известно, что И. Нусберг находится на прииске Линковой. Мы послали деньги, посылку, письма, телеграммы. Ждали, волновались, но ответа не было. В апреле 1939 года в Москве мать подала заявление в управление лагерей о розыске пропавшего без вести отца.

Наконец под новый 1940 год мы получили от него два письма. Одно датированное августом, а второе ноябрем 1939 года. Адрес изменился. Теперь это была Бухта Нагаева.

Привожу несколько цитат из этих двух писем: «Послал вам много писем и телеграмм», «Меня в июне (1939) с прииска Линковой перевели в райцентр Берелех».

«4 раза лежал в больнице – беспокоит крепко ревматизм, цинга, сердце. И это пишет 45-летний человек, который в 1938 году прошел строгую отборочную комиссию врачей всех специальностей и всеми был признан совершенно здоровым и пригодным к полетам! «Еще в Таганке встретился я Яшей (с братом), а с Войтой (мужем сестры Алины) были вместе до Нагаево, где он остался в больнице».

«Все собственные вещи продал, и вот этих денег хватает на махорку».

«Кроме всего лагерного получаю 40 р. в месяц».

«Посланные деньги (100 р.) прибыли, но до сего времени не получены».

«Денег не посылайте – трудно их получить».

Отец писал заявления-жалобы в различные инстанции о том, что он не виновен, никаких преступлений не совершал; убедительно опровергал огульные обвинения, просил о пересмотре дела. Писал в НКВД, в ЦК ВКП(б), в Президиум Верховного Совета СССР, в Верховную Прокуратуру СССР.

До нас от отца доходили далеко не все письма, как и до него наши. В письмах, конечно, о многом нельзя было написать, но представить общую картину его существования мы могли, а кое о чем догадывались. Письма месяцами задерживались.

И. Нусберг смолоду был патриотом, остался им и в неволе. Всего за весь долгий срок заключения мы получили 14 писем, и сейчас они лежат передо мной.

Из писем выясняется, что зэк И. Нусберг отбывал срок в Дальневосточном, Хабаровском крае: прииск Линковой, бухта Нагаева, Берелех, Сусуман, Колыма, Магадан, бухта Находка. Из них отца посылали в так называемые командировки в тайгу на лесоповал, рабочим на адские золотые прииски, в забой, на промкомбинат...

Труднее всего было зимой на лесоповале. 10.06.1944 он пишет, что работать везде тяжело, но лишь бы не попасть в тайгу. «Работаю на лесозаготовках 43 км от Магадана. Мороз до минус 53 градусов. Неимоверные трудности» (Из письма 12.03.1945).

Однажды, лютой зимой тяжело больного, истощенного зэка И. Нусберга с прииска поместили в лагерную больницу. Там было кое-какое лечение, отдых, теплое помещение. Он стал оживать. Работники кухни позвали его чистить картошку. А за усердие он получал дополнительный кусок хлеба или сахара, половник супа-баланды или каши. Случилось так, что заболела сотрудница, занимающаяся калькуляцией меню. Отец предложил свою помощь. Вскоре его перевели в бухгалтерию, так как там кто-то

из вольнонаемных проворовался. Он стал надежным счетоводом, затем 3 месяца работал в бухгалтерии местпрома. В ноябре 1940 года он писал семье из Сусумана с Колымы: «С работой благополучно, в тепле перебираю миллионные цифры, кубики, рублики». Это помогло ему выжить зимой, более или менее поправить здоровье. Только весной он попал «в опасную и трудную командировку», но уже становилось теплее, светлее.

Вместе с нами страдали и убивались в горе Грета Гендриховна и Иван Иванович Нусберги – мать и отец семерых детей, из которых мой отец был старшим. Старики гордились детьми, жили их радостями и успехами. И вот в 1936 году скончался сын Александр, в 1938 году арестовали Ивана и Якова, зятя Войцеха, а еще раньше бабушкину сестру Анну с мужем и двумя сыновьями. Стариков затаскали в НКВД. Их дочери, Ксения и Эмилия жили в Эстонии и не знали, что творится в СССР. Не имея от родных вестей, они продолжали часто писать родителям, да к тому же на родном эстонском языке. Люберецкая цензура письма перевести не могла. Их пронумеровали и отдали старикам с предупреждением и распиской об ответственности за их сохранность. Периодически по ночам вооруженные чекисты внезапно являлись в дом, требовали представить письма, подсчитывали, не пропала ли хоть одна страничка. У бабушки вечное напряжение и страх стимулировали развитие болезни Паркинсона, в 1941 году она уже не могла донести до рта, не расплескав, ложку супа.

29 сентября 1941 года моя бабушка, Грета Гендриховна 73-х лет, ушла из жизни, удавившись на кровати в своей комнате.

В годы войны хлопоты о пересмотре необоснованных обвинений и приговора отца были прекращены. Больше всего отец страдал оттого, что оторван от дела, что не может помочь своей стране в борьбе за освобождение. В то время, когда СССР терял миллионы людей на фронтах, оккупированных территориях, в тылу и фашистских концлагерях, советские тюрьмы и лагеря были переполнены невинными политзаключенными, в том числе квалифицированными военными специалистами высшего командного состава Красной Армии. Кто знает, сколько жизней могли бы они спасти, насколько сократить и облегчить путь к победе.

В марте 1946 года кончился срок заключения И.И. Нусберга, но вместо законного освобождения ему объявили о задержании до особого распоряжения. На свободу отец вышел только 16 апреля 1947 года с задержкой в тринадцать месяцев и шесть дней.

Нусберг долго копил деньги на дорогу домой, но накопил немного. Хорошо, пассажиры поезда, на котором он вместе с освобожденным одновременно с ним напарником-политзэком пересекли всю страну, из сострадания угощали их, кто огурцами, кто яйцами, кто картошкой...

В 1948 году отец в последний раз обратился к Военному прокурору войск МВД СССР с заявлением о пересмотре дела и впервые получил ответ от помощника военного прокурора полковника Ленова-Краско: «Настоящим сообщаю, что Ваше заявление рассмотрено и оставлено без удовлетворения. Дело проверено, оснований для изменения ранее вынесенного решения не имеется».

Отец также обратился в отдел социального обеспечения с просьбой о назначении пенсии. Оттуда сделали запрос в финансовый отдел Московского военного округа. Вот ответ, который получил Нусберг: «...удовлетворить просьбу гр. Нусберга о назначении пенсии по первой группе инвалидности не представляется возможным за отсутствием 18 летнего трудового стажа. Служба в Советской Армии с 1918 г. по 1936 г. не принимается к зачету ввиду того, что гр. Нусберг в 1936 г. был осужден на 8 лет за уголовное преступление, которое лишает права принимать к зачету трудовой стаж до ареста.

С 1947 г. по сентябрь 1948 г. Нусберг имеет трудовой стаж на 1 год 13 дней».

Гордость и слава советской авиации Иван Иванович Нусберг умер в нищете и забвении 11 августа 1949 года от рака желудка. Ему было только 56 лет. Незадолго до его кончины нам удалось получить для отца московскую прописку, благодаря этому мы смогли похоронить И.И. Нусберга в Москве на Пятницком кладбище.

Только через 8 лет после смерти отца, в мае 1957 года Военный трибунал Московского военного округа выдал нам следующий документ:

«Справка.

Дело по обвинению Нусберга Ивана Ивановича, 1893 года рождения, до ареста 12 марта 1938 года – летчика агитэскадрильи им. Максима Горького, пересмотрено Военным Трибуналом Московского Военного округа 29 апреля 1957 года.

Постановление Особого совещания при НКВД СССР от 2 июня 1938 года в отношении Нусберга Ивана Ивановича отменено, и дело о нем прекращено за отсутствием состава преступления.

Зам. председателя военного трибунала МВО полковник юстиции /Н. Гуринов/»

Долгожданная эта справка, официально подтверждающая невиновность отца и восстанавливающая его честь и достоинство, вызвала не столько удовлетворение, но щемящую боль и горькую досаду. Ведь отца уже не вернуть, да и нам не забыть прошедшие годы...

Узнав о Русской Голгофе – одном из мест захоронений, жертв сталинских репрессий, которое было обнаружено в Подмосковье на полигоне Бутово, в марте 2003 года я сделала запрос в «Мемориал» по делу Якова Нусберга, брата моего отца, тоже военного летчика, бесследно исчезнувшего после ареста в марте 1938 года. В мае того же года получила ответ от заведующей Архивом «Мемориала» А.Г. Козловой: «...В выпуске третьем Книги памяти жертв политических репрессий «Бутовский полигон» (Москва, 1999) мы нашли сведения о вашем дяде. Посылаем ксерокопию... Книга составлена на основании списков, переданных из архива ФСБ...».

На стр. 122 «Книги памяти» написано:

«Нусберг Яков Иванович 1903 г.р., родился в г. Валке Лифлядской губ. (Эстония), эстонец, из рабочих, чл. ВКП(б) с 1925 г., <...> заместитель начальника Узбекского управления Гражданского воздушного флота.

Арестован 15 марта 1938 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР от 25 мая 1938 г. по обвинению в шпионаже в пользу Эстонии назначена высшая мера наказания – расстрел. Приговор приведен в исполнение 7 июня 1938 г. Реабилитирован 1 июня 1957 г.».

Лидия Нусберг,

«Мемориал», г. Москва