ДОРОГА ГОРЬКОЙ СУДЬБЫ

В.Б. НОМИНХАНОВ

Я родился в январе 1924 г. в Монголии. Один из друзей отца предложил дать новорожденному имя Вил, состоящее из инициалов В.И. Ленина. Отчество мне дали не Церенович, как звали отца, а русское — Борисович.

В армию меня мобилизовали в 1942 г. Вначале служил в 190-м кавалерийском дивизионе, но вскоре был переведен в 66-й Памирский пограничный отряд телефонистом отдельного батальона связи НКВД. Он находился на афганской границе в Таджикистане. Затем меня направили в Ташкент, в училище связи, после окончания которого в марте 1944г. был зачислен в 6-й запасной стрелковый полк. Как раз в это время калмыков — рядовой и сержантский состав, стали отзывать с фронта.

12 апреля 1944 г. я попал в Кизел на сборный пункт. Оттуда нас увезли на станцию Половинка — в тайгу, где строилась гидростанция на р.Косьва. В Широклаг попали в основном молодые, здоровые парни, многим из которых еще не было и 20-ти лет. Среди участников Широкстроя были награжденные орденами и медалями. Пока парни были здоровыми и крепкими, работали хорошо, Но плохое питание и неустроенный быт сделали свое черное дело: люди стали терять силы и здоровье и умирать.

Жили мы в бараках. Барак был рассчитан примерно человек на 150-200, в нем стояли двухъярусные нары. Вместо постели — солома. Словом, скотские условия жизни.

Было жутко смотреть, как люди в поисках пищи рылись в помойках. А что можно было там найти? Разве очистки от картошки. Да и тех не было, потому что картошку ели вместе с кожурой. Вспоминать об этом тяжело. Кормили по звонку. Утром звонок, не успеешь умыться, как надо строиться на работу. Охраняли Широклаг внутренние войска НКВД.

Одежда у нас была белого цвета: телогрейка, шапка, штаны. Но ногах — чуни резиновые, как калоши. Белую форму давали для того, чтобы мы не смогли убежать. Бывали случаи, когда убегали ребята на фронт, догоняли свои части и некоторые даже до конца войны в них прослужили. Им просто повезло. А многих ловили и отправляли не на фронт и не в штрафную роту, а на 10 лет в тюрьму.

Спустя шесть месяцев людей стали актировать, проще говоря, переводить на более легкие работы. Актировали каждый месяц. Я вначале работал, как и все, за зоной, ходил на развод. Месяцев через семь актировали и меня. Но мне повезло. Как-то к нам подошел шеф-повар, чех по национальности и спросил, кто я по национальности. Я ответил, что балдыр, мать у меня — русская (девичья ее фамилия Лазарева). Он предложил мне работать поваром. Но я должен был сначала пойти в больницу, взять справку о том, что здоров. Я так и сделал. Правда, готовить-то нечего было, разве что баланду.

Для сильно ослабленных был специальный барак. Когда человек уже совсем не мог ходить, его направляли в тот барак, откуда уже никто не возвращался. Похорон не было. Увозили умерших в неизвестном направлении.

Наверное, в одну общую могилу.

В Широклаге тысячи людей погибли. Мы думали, что какая-то сволочь из окружения Сталина оклеветала калмыцкий народ. Всех наших родных выслали из Калмыкии. А причем здесь была армия? Все же служили, воевали неплохо. Ни одного предателя среди нас я не видел, и никто у нас не говорил тогда о предателях среди калмыков.

Я хорошо помню Бадму Добжинова, Ярослава Сайковича Джамбинова, Гришу Бембинова — он еще совсем был молодой, Николая Горяева, Ваню Шарашкина, его уже нет в живых, как и многих других. Среди нас был Петр Хомутников, сын В.А .Хомутникова. По ходатайству отца его быстро освободили и отправили на фронт.

Врачи никакой медицинской помощи нам не оказывали. Как-то раз я был в санчасти. В лагере было более двух тысяч человек, и все — больные, а в санчасти всего восемь коек стояло. Был еще специальный барак для умирающих. Вот так и жили мы до 1945 г. Некоторых стали освобождать уже в феврале, марте, апреле. Вначале отправляли тех, кто был актирован. Многие актированные, не доезжая до дома, умирали в дороге.

Я уехал из лагеря в начале июля в Хакасскую автономную область. Вот такая у меня была последняя служба. В общем, начали хорошо служить, а закончили хуже некуда — лагерем для заключенных.

О пребывании в Широклаге у меня сохранилась архивная справка учреждения ВВ-201 г.Кизела.

Весной 1945г. под конвоем привезли эстонцев, латышей, литовцев, крымских татар. К ним относились строже, чем к калмыкам. Нас тоже вели конвоиры, но их еще охраняли овчарки. Зачем это было нужно? Там ведь все равно никуда не убежишь — зона на зоне.

Весной нам выдали проездные билеты. Большинство широклаговцев поехали в Сибирь через Новосибирск, Татарск, Ачинск, Красноярск, Абакан.

В 1945 г. в конце июля я уже был в Абакане, где встретился с отцом. Я с ним в 1942 г. распрощался.

В Абакане я учился в пединституте, получил специальность учителя истории и филологии. После окончания института год проработал в школе, преподавал Конституцию СССР и историю. А потом мне сказали, что я не имею права вести эти предметы, потому что — калмык. Разрешили вести только уроки физкультуры, рисования, черчения. А в 1950 г. вообще запретили мне преподавать, сказали: "Работай, где хочешь".

Многие репрессированные с высшим образованием работали, где придется, даже извозчиками. В таком положении знаю, были немцы и калмыки. Один знакомый немец, по образованию физик, работал монтером. Моей жене тоже не давали работу. Предлагали ей разойтись со мной и тогда обещали дать работу. А у нас к тому времени было двое детей. Брат моей жены Леонид учился в Томском политехническом институте. Когда узнали, что родственник — калмык, его исключили из института и сказали: "Пусть разведется ваша сестра, тогда вас восстановим". Я написал заявление, что развожусь с женой, потому что она такая-то и такая-то (придумал, конечно). В то время было правило: о разводе печаталось объявление в газете. В газете напечатали мое объявление о разводе. Мы пришли в суд, а нас отказались разводить на том основании, что были уже дети. Леонида восстановили в институте, и он закончил его. Вот ведь какая подлость была! Живем мы с женой уже 50 лет. Моя жена — Лидия Петровна Колесникова (девичья фамилия). Мы учились в педагогическом институте в Абакане на разных факульте-

тах. С нами учились студенты разных национальностей; русские, калмыки, немцы Поволжья, хакассы. Жили дружно, никто не интересовался, кто какой национальности, жили, дружили, влюблялись, женились. Вот и мы с Лидией Петровной в 1947 г., когда были на последнем курсе, поженились. После окончания института получили направление в глубинку — на прииск Балах-чинов — в 250 км от Абакана и 75 км от райцентра. Кругом — глухая тайга. Там жили латыши, эстонцы, власовцы, бандеровцы, расконвоированные заключенные. Работали они в основном на шахтах, добывали золото.

Жену отпускали в Абакан к родителям, а меня — нет. Я не мог даже на несколько километров отлучиться из этого населенного пункта. Два года мы отработали, потом жена уехала, а через некоторое время мне разрешили приехать к ней. В Абакане работы не было. Даже черновую работу не предлагали, мотивируя тем, что у нас высшее образование. Дважды мы писали письма Сталину. Из его секретариата приходили открытки за подписью Вознесенского о том, что письма получены. И на этом — все.

Однажды в Абакан приехала комиссия из ЦК ВКП(б). Мой дядя устроил мне встречу с комиссией. Кроме того, я написал письмо, в котором описал все злоключения. Через некоторое время из Москвы пришла телеграмма в ОблОНО о предоставлении нам работы по специальности.

В поселке Шипилинск Ширинского района мы проработали пять лет. Затем еще пять лет работали в совхозе "Озерный". Оттуда, в 1961 г., приехали в Калмыкию по вызову. С тех пор живем и работаем в Элисте. У нас четверо детей. Один сын живет в Якутии, дочь — в Санкт-Петербурге, другие сын и дочь — в Элисте. Подрастают у нас семь внуков.

Старший мой брат Владимир погиб в Великой Отечественной войне, младший Денислав был репрессирован, впоследствии стал кандидатом исторических наук.

Так прожили и не заметили, как старость подошла. Детям и внукам я рассказывал о Широклаге. Мне предлагали съездить в те места, но очень тяжело вспоминать Широклаг. 18 месяцев выжить в нечеловеческих условиях было почти невозможно. Самое хорошее время — молодость, пропала там, за проволокой. Вспоминать об этом горько и обидно. Но народ должен знать правду о лагере на Широкстрое, где фронтовики, сражавшиеся на фронтах Великой Отечественной войны, оказались на положении заключенных.

Сейчас мы с женой на пенсии, но продолжаем работать, так как считаем, что без работы жизнь теряет смысл. А сейчас работать еще и просто необходимо, потому что на пенсию не проживешь.