Моя Родина перенесла, кажется, уже все на тернистом пути своей истории. Но XX столетие для моей Украины — это действительно кара Господня. Не буду вдаваться в историю давнюю, но про то, что я пережил со своими друзьями, молчать не могу.

Было уже начало 1950 года, когда московский деспот решил закончить уничтожение нашей интеллигенции, которая еще уцелела в западных областях Украины. В 1951 году меня вывезли в Казахстан. Меня, учителя, Василия Алексеевича Николипщна, 1927 года рождения, уроженца с. Вивня, Стрыйского района, Львовской области, в числе сотен и тысяч украинцев привезли на Карабас, потом на Актас Карагандинской области. Не буду описывать методы так называемого перевоспитания нас, бандеровцев, но каждой попытке насилия и провокации со стороны ЧК мы ставили свои заслоны, свой протест.

В лагерях все было продумано и поставлено так, чтобы воспитать, сотворить из нас «советских» роботов. То была грубая машина, которая уничтожала наиобразованнейшую элиту нашей нации. Людей сравнивали с вещами, отнимали у них даже собственные имена и, как скотине, присваивали своеобразные инвентарные номера. Все мы были пронумерованы, номера нашивались на всех частях тюремной одежды. Мой номер в карагандинских лагерях был I-H-547, и не было необходимости спрашивать у меня фамилию.

В это время украинцы во всех лагерях Казахстана провозгласили непокорность администрации московской империи, которая поставила себе цель доконать нашу нацию в лагерях СССР. Против голода, против рабского труда по 12 часов в день, против унижений, против «сучьих» и других бандитских элементов, которых забрасывали к нам в лагеря кремлевские оприч-

ники, выступили самые образованные, самые преданные сыны Украины — националисты-бандеровцы.

Пройдут годы, и сын белорусского народа — поэт, писатель, националист Григорий Климович — напишет в своей книжке: «Стремление к свету в этой тьме задавали украинцы, самая многочисленная и наиболее организованная группа в Горлаге — оуновцев в Горл are и вообще в лагерях было немного, считанные единицы. Но эти немногие, оказавшиеся в лагерях, — в Горлаге это Герман Степанюк, Михаил Марушко, Евгений Горошко, Василий Николишин, Иван Столяр, Евгений Грицяк, Иван Кейван, Василий Корбут и другие — стали притягательной силой, и не только для украинцев, но и для всех лагерников».

<...>

В 1951 году в поселении Сарань, недалеко от Караганды, организовали лагерь и завезли туда одних украинцев со всех лагерей, причем завезли, как тогда говорили, «самые сливки». Нам зачитали приказ, что мы находимся в режиме лагеря без выхода на работу, без права получения писем и посылок в течение полугода. Расчет был один: из-за того что это была в основном молодежь из разных областей Украины, русские из ГБ были уверены, что не может такого быть, чтобы за полгода те 2500 орлов не перерезались.

На другой день на новом месте мы сразу выбрали актив и установили всеобщий порядок. Никто не смеет сам выяснять отношения с другим, на это имели право только выбранные хлопцы, а самовольное выяснение несло за собой жестокую кару. Помню, что в актив входили Евгений Горошко, Иван Столяр, Михайло Хмель, Григорий Пришляк, Михайло Нечипир, Федор Нечипир, Мелентий Семенюк, я и другие.

Кто не встречался с таким положением, когда жизнь становится однообразной, бесперспективной (на первый взгляд), когда один тоскует о родных или любимой, другой в это время напевает, остальные просто с ума сходят, тому трудно понять, что это значит, понять внутренний душевный, психологический на-

строй этих людей. Тут нужен был свой разумный, чуткий подход, справедливое и вместе с тем суровое отношение и беспрекословный, твердый порядок.

Я, как учитель, внес предложение, которое вызвало всеобщее одобрение и состояло в том, чтобы все в лагере были постоянно чем-то заняты. Как говорят в народе, чтобы не было времени, а «в голове не стало пусто». И мы организовали школу для неграмотных, группу подготовки для поступления в вузы (профессура была своя), группу шоферов (механики тоже были), группы литераторов, историков, группу поваров (хотя кухня была очень бедная), группу медбратьев, которые бы умели оказывать первую медицинскую помощь, группу драмкружка и большой хор. Заняты были все. Мы, актив, только ходили время от времени и проверяли, нет ли каких проблем. А под вечер опять же все выходили из бараков и пели. Пели только национальные и патриотические песни, редко лирические.

И вот в 1952 году из этого лагеря, который назвали «Сечь» потому, что там были одни украинцы, отобрали нас, 1200 особо опасных, и отправили в Красноярск, а из Красноярска баржей по реке Енисей в порт Дудинка, куда мы прибыли 8 сентября 1952 года. Вот тут мы сразу почувствовали, что такое Заполярье. С баржи до берега был проложен длинный трап, а по обеим сторонам трапа стояли чекисты в шахматном порядке и всех нас, что выходили из трюмов, били прикладами. На земле уже лежал снежок, но это не помешало чекистам поставить нас в ряд, приказать раздеться догола и ждать, пока дойдет очередь до тебя, чтобы обыскать, нет ли в вещах какого оружия. В моих вещах нашли шапку запорожца, шаровары и все прочее, поскольку в драмкружке я играл роль Назара из «Назара Стодоли». И сразу я попал в особый список. Это было необычайно гнетущее время. После этого нас посадили в вагоны, и, проехав 110 километров, мы уже были в Норильске. Тут снова обыск, и нас, 350 узников, отправили в лагерь № 5.

Все старожилы лагеря были строго предупреждены, чтобы к нам не подходили и с нами не вели разговоров. Нам посредине зоны выделили 7 бараков и огородили колючей проволокой, поставили еще одну проходную (вахту) и никого никуда не пускали. Это так называемый карантин. В то же время из тюрем, изоляторов, БУРов и режимок выпустили всю блатную гниль и сук, дали им право носить ножи, ломики и все, что им понадобится для того, чтобы мы почувствовали, что мы в Заполярье. Эти бандиты, эта погань были первыми помощниками администрации. Нам нужно было любой ценой выстоять. И мы выстояли. Десятки этих поганцев остались в вечной мерзлоте, а к нашему монолиту присоединились все национальности, особенно из Прибалтики. Все хотели хоть чем-то помочь нам в этой неравной борьбе с врагом.

Но враг был очень силен, имел армию, оружие, всяких наймитов и считал себя безнаказанным.

5 марта 1953 года стало днем смерти самого жестокого руководителя московско-кремлевской банды Иосифа Сталина. Содрогнулся Союз, вздрогнули чекисты, закралась неуверенность во всю систему, весь порядок, в котором жили все эти годы.

Впрочем, чекисты довольно быстро опомнились. Их кровожадность одолела. Снова начались разные провокации и издевательства, в том числе резня, убийства, расстрелы. Например, выводят одного или двух узников за зону к «черному ворону» и тут же их расстреливают, а списывают на «попытку к побегу». Мы понимали, что пройдет какое-то время, и нас всех потихоньку уничтожат.

И вот в Норильске в 5-м лагпункте 25 мая 1953 года чаша терпения переполнилась.

Был славный солнечный день, первая смена невольников вернулась с работы, пообедали и грелись у барака. На расстоянии 50 метров от углового барака были старые ворота, закрытые уже давно, а за воро-

тами была дорога, по которой вели девчат в колонне по 5 в ряду с работы в жилую зону с кирпичного завода. Хлопцы девчатам махали руками, здоровались, поддерживали дух, но это не понравилось начальнику конвоя сержанту 78-го отделения Дятлову. Он подошел к солдату-конвоиру женской колонны, взял автомат и дал очередь по хлопцам, что были в зоне у барака. Упали 7 человек, трое из них навсегда. И этот инцидент переполнил чашу терпения, возмутил. На протяжении 15 минут в зоне не осталось ни одного человека из администрации, начали убегать все подпевалы, сексоты, суки на вахту и проситься, чтобы их там спасли. Такие, как бандит Абрамов, уже не знали, куда деваться, и кидались в запретную зону, ища там спасения, но солдаты с вышек их расстреливали в запретке.

На другой день, 26 мая 1953 года, в 5-м лагере норильского Гор лага мы, те хлопцы, что приехали из Караганды, организовали отдел самообороны. Никто не пошел на работу. Отделы, возглавляемые бандеровцами, несли ответственность за то, чтобы никто не проскочил из зоны или в зону, чтобы провокаторы не подожгли бараки-склады, чтобы был порядок в зоне. Мы организовали комитет из представителей разных наций, но под нашим руководством, и я, как член комитета от лагеря № 5, нес ответственность и руководил отделами самообороны. Над бараками были подняты черные флаги, с красной полосой.

7 июня 1953 года прибыла московская комиссия. Ее возглавлял начальник тюрем и лагерей, как он сам представился, «личный референт Лаврентия Павловича Берии» полковник Кузнецов. Состоялись переговоры между нашим комитетом и московской комиссией в составе полковника М. Кузнецова, генерал-майора А. Сереткина (правильно — Сироткина. — А.М.), генерал-майора А. Киселева, генерал-майора Царева и генерала Семенова.

8 июня 1953 года, после того как нам пообещали выполнить наши требования, рабы вышли на ра-

боту, правда не все. А 25 июня 1953 года первая смена, что шла на работу, была остановлена за зоной, и на наших глазах ее начали сортировать. Мы поняли лицемерие Кузнецова, и на бараках снова были вывешены черные флаги, с красной полосой. Никого из администрации в зону не пустили, и начался второй этап забастовки.

Тут кремлевско-таймырская банда поняла, что нужен иной подход. Но мы, хлопцы с запада, уже не хотели ничего понимать и готовились к наихудшему, то есть к расстрелу. Никто не ждал милости от кремлевского динозавра. А. Солженицын в своей книге «Архипелаг ГУЛАГ» написал, что наиболее организованный вирус непокорности привез в Норильск карагандинский этап. Это были бандеровцы, участники лагерных стычек с администрацией и уголовниками, побегов из Карлага, арестованные и отправленные для усмирения за Полярный круг, в Норильск. Мы привезли с собой свою обязанность нести дальше «факел свободы», как пишет руководитель восстания в 4-м лагере Евгений Грицяк.

Пришел день 30 июня 1953 года. В 10.00 под командой генерала Семенова в нашу зону через вахту ворвались четыре пожарные машины и около 100 офицеров-чекистов. Операция была неожиданной и блестящей, в дело пошли брандспойты, и уже два барака были чекистами закрыты. Через 5 минут мои хлопцы были уже тут, а через 15 или 20 минут, когда чекисты бежали из зоны, они пожарной машиной задавили двух своих офицеров. Потому что, когда мы с ножами вторглись в их ряды, сразу порезали все шланги и колеса. Мы чекистов не резали, потому что это были офицеры, но ругали их сколько хотели. Вот как об этом пишет киевский инженер Семен Зиновьевич Бомштейн белорусскому поэту и писателю Григорию Климовичу про бандеровцев: «Это были надежные и стойкие люди, готовые на смерть, и они первые приняли ее в Норильске 1 июля 1953 года в 5-м лагере».

Да, наш 5-й лагерь был расстрелян 1 августа 1953 года. Но очень интересное обращение зачитал глава московской комиссии перед расстрелом. Нужно сказать, что вокруг лагеря были установлены громкоговорители, как на фронте, и постоянно, как днем, так и ночью, нам кричали, чтобы мы сдавались. И снова возвращаюсь к последнему объявлению товарища Кузнецова, в котором он провозгласил: «Я, как председатель кремлевской комиссии, обращаюсь к вам, русские. Не слушайте этих бандеровцев, это самые ненавистные враги нашей Родины. Посмотрите на Россию, скажите, когда она была так велика? От Атлантического до Тихого океана — это все Россия. Выходите за зону, не может же русский быть врагом своей Родины». Многие из них кусали себе локти, но наши хлопцы были все время готовы ко всему. Не могли мы уже ничего сделать, когда с автоматами, привязанными к руке, чтобы кто-то не вырвал, с боевыми гранатами, на грузовых автомашинах и пешком ринулась орда со всех сторон в лагерь. После того как специальные погонялы, которые прилетели из Москвы, сотворили свое кровавое дело, за ними пошла куча лекарей, а уже за лекарями чекисты, которые искали кого-то среди нас. Одного нашего хлопца нашли в больнице, где ему делали операцию, потому что он был ранен, и товарищ Зверев с кумом (опером) Егоровым расстреляли его из револьвера на операционном столе.

Это мы, бандеровцы, разрушали фундамент коммунистической системы, мы расшатывали основы этого страшного монстра, аналога которому не было на свете и который носил название «ГУЛАГ», это мы, безымянные, с номерами на плечах, в шапках и штанах (мой номер в Норильске был У-896), начинали новый этап, этап активного сопротивления, активной борьбы узников в лагерях и тюрьмах, это после нас начались бунты, забастовки, восстания и разные протесты от Норильска до Казахстана, от Мордовии до Колымы.

Сегодня мы уже старики по возрасту, но в юности мы с честью пронесли звание бандеровцев по всем лагерям.

После расстрелов меня, Михаила Марушко, Евгения Горошко и других бросили в самую страшную тюрьму Норильска — «ширяевку». Названа она по имени ее душегуба и его опричников, начальника этой тюрьмы — Ширяева. Тут нас допрашивали, а продолжение допросов и суд состоялись уже в Красноярске.

Хотелось бы сказать несколько теплых слов про ту дружбу, солидарность, которые сложились между нами, украинцами, и представителями других народов и национальностей. Не буду уже говорить про Прибалтику, которая все время была с нами, особенно литовцы. Что до иных народов, то приведу для примера один эпизод, довольно интересный, как мне кажется.

Как я уже писал, во время восстания я, как член комитета, командовал самообороной зоны. Понятно, что в зоне были узники разных национальностей. Были тут и японцы, бывшие пленные, вместе со своим полковником. Как раз в самый разгар восстания этот полковник подошел ко мне и спросил, что им, японцам, делать. Я предложил ему не вмешиваться в это дело, ибо тут пахнет смертью, сказал, что мы им сделаем коридор и они смогут выйти за зону. Он сказал: «Моя подумай» — и отошел. Через какое-то время он подошел ко мне и снова сказал: «Вася-сан, наша подумай, ваша справедлива. Моя пришла сказан, наша буде умирай с вами». Признаюсь, несмотря на всю критичность ситуации, напряжение и суровость обстановки, у меня слезы навернулись на глаза. Такого жеста с японской стороны я не ожидал, тем более что это было добровольно. (Тогда никто никого ни к чему не принуждал.) Конечно, я их поблагодарил за солидарность и выделил место, которое они могли защищать. И должен признать, что они до конца и

с честью выполняли свои обязанности. После боя и, как можно было догадаться, нашего поражения я не знаю, как сложилась судьба японцев, но этот эпизод я буду помнить до конца жизни.

Из Дудинки в Красноярск мы плыли по Енисею в трюме баржи. Тут, в тюремном трюме, мы с Григорием Климовичем написали и положили на музыку «Гимн узников Норильска», который я переложил на украинский язык и текст которого приводится вначале. Также хочу сообщить, что первоначальная мелодия этой песни была на мотив «Песни про базар» (« Сказал олень тот...»).

Ниже привожу фамилии друзей — заключенных Норильска (лагеря № 5), которые принимали участие в восстании. Это те, которых я запомнил, хотя всех было намного-намного больше. Пусть извинят меня те, кого я не упомянул в этой коротенькой статье.

Узники Норильска (лагерь № 5) — участники июньского восстания 1953 года, фамилии которых я запомнил: Евгений Горошко, Михаил Марушко, Михаиле Хмель, Иван Столяр, Иван Губка, Михайло Гойсак, Михайло Нечипир, Бенедьо Нечипир, Федор Нечипир, Иван Мацко, Микола Спанчак, Василий Ивасив, Михайло Кущак, Владимир Кушпир, Иван Чихрий, Петро Копийка, Степан Добош, Григорий Климович, Микола Мещеряков, Михайло Панькив, Микола Синюра, Михайло Шабан.

г. Стрый, июль 1997 г.

* * *

1953 год. После Красноярской тюрьмы нас пере вели во Владимир.

1954 год. Из Владимира нас перевели в 5-й штрафной лагерь в Тайшете Иркутской области. Держали в нем без выхода на работу. В том же году за подкопы

из бараков за зону отправили в Иркутский централ (у озера Байкал), и опять последовали следствие и суд. В Иркутской тюрьме мы объявили голодовку в знак протеста против унизительного отношения к нам тюремщиков. На шестой день голодовку отменили 42 узника, кроме четверых: Луки Павлишина, Мелентия Семенюка, Бориса Федосеева и меня.

1955 год. Меня вместе с Григорием Палночу и Богданом Гелетой привезли в Воркуту в 62-й штрафной лагерь без выхода на работу. Тут мы снова подняли красно-черные флаги неповиновения. Это был протест против спровоцированной чекистами резни на 8-й шахте Воркуты. Поножовщину затеяли в бараке, где находились заключенные из Украины и Прибалтики. По распоряжению министра КГБ Круглова мы очутились снова в Тайшете Иркутской области, в 308-м лагере. Тут на нас снова завели провокационное дело, и мы опять оказались в следственной тюрьме в Тайшете.

1956 год. Чтобы окончательно расправиться с нами, лагерная администрация судила нас. На скамье подсудимых очутились: три украинца — Иван Сич, Евгений Медведь и я, Василий Николишин; один литовец — Сигитас Валюкявичус; три латыша — Станислав Явнутас, Андрей Ионикас, Иосиф Тирш и два эстонца — Аркадий Пельше и Юло Мерипольд. Нас обвинили в подрыве советской власти, призыве к не покорности, распространении листовок, присяге у флага (каждая нация у своего национального). Тогда, после принятия клятвы на верность борьбе с империей, каждый разрезал на ленточки знамя своей держа вы и зашил такую ленточку в фуфайку. Так поступали и с листовками. Когда при обыске забрали у нас одежду и распороли ее, то все это нашли: и флаги, и листовки — и присоединили к нашим делам.

В тяжелых условиях коммунистических тюрем и лагерей мы не уронили чести и достоинства бандеровца. Это про нас написал писатель Григорий Белоус:

«Путь к свету в этой тьме задавали украинцы, наиболее организованная группа Горлага...»

«В борьбе за волю Украины»,

Львов, 2002 г., кн. 1 и 2.

Перевод с украинского языка А. Макаровой.