СТРАСТЬ К ЖИЗНИ

История, как известно, не интересуется отдельной личностью в силу мизерности масштабов. Народы делают историю, и она сохраняет в анналах память исключительно о судьбах героев, вождей, руководителей многочисленных «строек века» и иже с ними. Особый, всегда неповторимый мир частного человека обречен на забвение. А между тем что может быть более достойно внимания, чем такая судьба, запечатлевшая все величие и низость эпохи?

Каждое новое знакомство с человеком, заклейменным некогда чудовищной 58-й статьей, убеждает в одном: сатанинский замысел «великого вождя всех времен и народов» при всей отлаженности системы не мог осуществиться до конца. Машина по переработке лучших представителей человеческой породы в лагерную пыль все равно давала бы сбои, наталкиваясь на то, что было выше понимания палачей, колючей проволоки, сторожевых вышек, сильнее голода и болезней, на неистребимую силу духа и жажду жизни. Судьба толъяттинца Сергея Григорьевича Неаполитанского - яркий тому пример.

Сергей Григорьевич Неаполитанский выглядит аристократом. Ясный взгляд, безукоризненная речь старого интеллигента, редкое чувство собственного достоинства, присущее многим из тех, кто отмечен следами тернового венца «враг народа». Он садится напротив и продолжает начатый накануне разговор:

-Я бы хотел прежде всего, чтобы вы постарались отразить эпоху...

Сергею Григорьевичу 89 лет, но слово «старик» не подходит к нему. В глазах - живой интерес к любому проявлению жизни, вкус к настоящему моменту. Откуда этот человек берет силы?

- Это не моя заслуга, это гены, - говорит он. В Бога Сергей Григорьевич не верит, хотя считает, что есть какая-то сила, которая ведет и охраняет его всю жизнь.

- На тот свет не тянет, - по-мальчишески озорно смеется он, - а

вот жена моя паникует. Я - нет. Я в лагере с рецидивистами дело имел и заработал у них авторитет. Воры в законе у меня работали, а работать для них считается зазорно...

Бог знает, откуда эта его страсть к жизни. Может, и гены...

* * *

Род Неаполитанских имеет весьма оригинальное происхождение (документально установлено Сергеем Григорьевичем). Во времена Бонапарта в муромских лесах было пленено немало итальянцев. Позже уроженцы Рима и Неаполя переженились на крепостных красавицах, отсюда и пошла распространяться по свету столь необычная для российских широт фамилия. Такое смешение кровей дало благоприятный эффект и, как водится, породило немало талантов. Среди близких родственников Сергея Григорьевича есть ученые и артисты. Его родная тетка, например, носит ту же фамилию, в двадцатые годы она была солисткой Большого театра.

- У меня итальянской крови хватило только на брови да на голос, - замечает Сергей Григорьевич.

Подростком Сергей пел в церковном хоре родного села Орефино Владимирской губернии. Это был крупный земский центр: развитая торговля, три пекарни, реальное училище, пять школ, три церкви, больница и пересылочная тюрьма.

Отец Григорий Иванович служил до революции священником, после 1917 года сознательно отошел от культа, да и семью надо было кормить. Работал главным бухгалтером в сельском кооперативном обществе.

Отец выстроил в Орефино дом из 11-ти комнат, большой и светлый. Насадил огромный сад, одних яблонь - 130 деревьев. Кроме сада - огород, скотина, птица. Это подспорье и спасло впоследствии жизнь большой семьи, в которой было 10 детей. Сергей был шестым ребенком в семье.

- Мои старшие братья и сестры вступили в комсомол, спорили с матерью до хрипоты, доказывали, что эта власть - то, что нужно народу. Помню один эпизод, который перевернул мое отношение к советской власти. В 1929 году меня взяли понятым - шли раскулачивать семью моего товарища, купца Гордеева. Вместе с вещами они выбросили на

снег годовалую девочку. Мать мне на что сказала: «Это - бандиты. Если ты не выйдешь из комсомола, я не буду считать тебя сыном». Я постепенно перестал ходить на собрания, увлекся футболом.

Сергей Григорьевич помнит события 1915 года, когда ему было 5 лет: как в село приходили похоронки с фронта. 1917 год запомнил, когда в Орефино установилась рабоче-крестьянская власть - пришли красноармейцы с винтовками.

- Что интересно, революцию делали и новую власть устанавливали совсем молодые люди, как правило, малообразованные. Для них это была романтика созидания нового... - рассказывает Сергей Григорьевич.

... В 1916 году в средней полосе России пропал хлеб. Семьи заколачивали дома и уезжали в более благополучные районы. В 1920-м разъехалась и семья Неаполитанских: мать с тремя детьми - в Чебоксары, Сергей и пять сестер - к тетке в Саратовскую губернию. Старшая сестра осталась с отцом в Орефино, где и схоронила его в 1922 году.

Село Орефино Муромского уезда Владимирской губернии было по-своему уникальным. Из трехсот дворов ни одного крестьянского. Бесполезно было пестовать чахлый суглинок, потому и жили здесь испокон веку кустари да торговцы. Потому и голод двадцатых лютовал здесь со всем гибельным размахом. Еще до того, как умер отец, от непосильного труда умерли старшие брат и сестра Сергея. Семья осталась без кормильца. Мать плакала ночами, не зная, чем кормить детей. Утром выходила и диву давалась: на подоконниках стояли горшки с молоком и сметаной.

- Если бы тогда такой народ был, как сейчас, мы бы не выжили. Сергей стал петь в хоре за 50 копеек, на которые покупали муку.

- Однажды за то, что смеялся, регент хора меня выгнал, лишил заработка. Характер у меня всегда был беспечный. Я тогда нравился одной девушке, Ритке, так мы с ней в церкви, за плащаницей, целовались, - смеется он и с напускной досадой отмахивается: - У женщин я всегда пользовался успехом, что ж, грешен...

Семья Неаполитанских была самой бедной в селе, питались практически одной картошкой. Поначалу новая власть не обращала внимания на их происхождение, но потом стало тяжко.

- Нас защитил восемнадцатилетний юноша, председатель райисполкома Дмитрий Лепендин, первый коммунист которому Ленин лич-

но выдал партбилет. Только благодаря его письменному заступничеству, посланному на имя Ленина, нас не уничтожили. А потом сколько раз мне ставили в вину, что я поповский сын.

Для сына священника учиться по тем временам было чудом. При поступлении Сергея в Горловский горный техникум была совершена «ошибка». Полуграмотное руководство, прочитав в анкете сведения об отце, решило, что «служитель культа» - это что-то, связанное со сценой и артистической средой. При сочувственном попустительстве старой профессуры юноше какое-то время удалось спокойно поучиться. Но лишь до очередной проверки, когда сын священнослужителя был с позором отчислен. После выхода сталинской статьи «Сын за отца не отвечает» Сергей поехал в Харьков на прием к председателю ВЦИК Украины Григорию Петровскому, который к тому времени уже числился в списках неугодных. Это была эпоха разгула голода на Украине. На вокзале, на центральной площади Сергей видел толпы крестьян. Позже до него докатились слухи об исчезновении людей, о разоблаченных людоедах. До сих пор Сергей Григорьевич с содроганием вспоминает, как, продав последнюю рубаху, он купил на рынке спасительный пирожок.

Чтобы вновь стать студентом, нужно было ждать всемогущего решения центральной апелляционной комиссии. Дожидаясь восстановления в техникуме, Сергей целыми днями ездил в трамвае, а ночевал в депо. Голодал. Два месяца пришлось жить рядом с ворами и проститутками среди вышедших из строя котлов на паровозостроительном заводе. Однажды на площади перед Домом колхозника к нему подошел мужчина и предложил работу.

Брать с меня было нечего, кроме вшей. Никакой опасности на тот момент я не чувствовал, только хотелось есть. Он привел меня к ворам - я раньше работал слесарем на заводе и мог открывать замки одним гвоздем. Этим и зарабатывал себе на жизнь, но вскоре понял, куда ведет эта дорожка. Долго главарь меня не отпускал. И только его сожительница упросила отпустить. Предупредили: «Гавкнешь кому - тебе не жить». Справили мне воры костюм, дали денег.

Наконец - долгожданное восстановление, но без права на стипендию. Учился, как одержимый: по ночам работал на шахте, а утром шел в техникум. После окончания получил назначение на шахту «Северная». Проработал год и ушел на металлургический завод в Енакиево руководителем группы по паспортизации станков и механизмов.

* * *

Во времена нэпа с введением твердого червонца в Орефино стало развиваться производство. Начался период больших «чисток».

-Я хорошо помню массовые высылки технической интеллигенции старого закала из промышленных городов средней полосы России, где было много заводов, текстильных фабрик. В 1925 году проводились «чистки» среди зажиточных людей, торговцев, служителей культа. Была так называемая «золотая» неделя: ходили по ночам и отбирали у людей золото, серебро, старые полтинники.

Угроза ареста висела над Сергеем Григорьевичем еще с тридцать седьмого, со времен работы на енакиевском металлургическом. Спасла лишь счастливая случайность. Начальником спецотдела на заводе был бывший сокурсник и хороший приятель Сергей Ноздрачев. Он и предупредил о том, что друг занесен в «черный список» и посоветовал поскорее исчезнуть (редкое по тем временам проявление альтруизма). Тот уехал в Горький к сестре.

В тридцать восьмом Неаполитанский поступил на завод «Нефтегаз», перерабатывавший грозненскую нефть, где и проработал вплоть до сорок первого. По законам военного времени завод попал в число стратегически важных объектов. В списках тех, кто не мог даже добровольцем уйти на фронт, на кого распространялась бронь, оказался и Неаполитанский. Он был назначен начальником аварийно-восстановительной службы по линии ПВО и, естественно, попал под неусыпный контроль НКВД.

В период польской кампании его вызвали в НКВД и предложили стать осведомителем.

- У меня были в друзьях старые специалисты завода: начальник планового отдела Зинин и юрист Кабанов. Мы между собой вели прямые разговоры о советской власти. Я понял, что за ними устанавливается слежка, и если не дам согласия, то приставят кого-нибудь другого. Я согласился и врал в доносах, рассказывал всякую ерунду. Конечно, вскоре меня раскусили и поручили моих друзей другому сексоту. Но я был доволен, что ни одного из них впоследствии не арестовали. Никого я не предал за свою жизнь.

Голос Сергея Григорьевича становится взволнованным, как будто он заново переживает события того страшного года.

- Был у нас на заводе уполномоченный Доровских. Я его постоянно водил в столовую для ИТР, там лучше кормили. Вот он и написал на меня донос, что я настроен против советской власти, что я смеялся, когда немцы взяли Харьков, набрал каких-то свидетелей. Причина, конечно, была в женщине...

...На суде в 1942-м, после ареста, шести месяцев издевательств и сидения в одиночной камере (его судила «тройка»), адвокат стал защищать Неаполитанского, мотивируя его несуществующее преступление влиянием «поповской среды».

- Я отказался от такой защиты. Да, я воспитывался в среде, где все ежедневно тяжело и много трудились... Весной сорок второго нашу команду перебросили на строительство бомбоубежища на крутом волжском берегу, - рассказывает Сергей Григорьевич, - мы не имели понятия, что значит эта работа на самом деле.

Лишь в девяносто шестом году из официального сообщения в прессе Неаполитанский узнал, что он строил бомбоубежище для Ставки Верховного Главнокомандования на случай взятия Москвы и Сталинграда. И лишь тогда понял, для чего была эта отделка под дуб, ковры, сейфы и туннели. Понял, что означали слова напившегося в усмерть комиссара: «Мы все здесь обречены»... А тогда, в сорок втором, когда на «черном вороне» его привезли на Воробьевку (горьковский аналог Лубянки), Сергей не понимал ничего, хотя приписать ему можно было многое. К примеру, его высказывание на экстренном совещании, когда немцы отрезали грозненскую нефть, и завод надо было срочно реконструировать. Срок в десять дней, определенный директивой Сталина, Сергей назвал нереальным, сказав, что нужно не меньше месяца. И вправду, пробный пуск состоялся лишь на двадцать девятые сутки. Ему же приписали запуски осветительных ракет во время бомбовых налетов. Позже были пойманы настоящие диверсанты, и это спасло от расстрела.

Неаполитанского взяли прямо со строительства переправы в октябре 1942 года. Шесть месяцев ежедневных ночных допросов, где били не абы как, а с толком, до посинения. Ему «повезло»: осудили по самой «легкой» политической статье - 58-й, часть 2-я - за распространение ложных слухов, подрывающих авторитет Красной Армии и Советского Союза. Дали 10 лет плюс пять поражения в правах. Начальник НКВД г. Горького наделе Неаполитанского написал: «Исполь-

зовать только на тяжелых физических работах». Переживание от случившегося было притуплено горем, постигшим его до ареста, - смертью четырехлетней дочери.

Перевод из одиночки на Воробьевке в общую тюрьму показался счастьем. Пусть и набито было в камеру двести человек, что селедки в бочку, но это были люди! Здесь даже можно было полежать, тогда как раньше это грозило тринадцатью сутками карцера, где заставляли ложиться на принесенный с мороза щит. В том, что выжил, сказались и природная закалка (пяти часов сна всегда хватало), и здоровые родительские гены.

Начальник Колымского лагпункта доходягу не взял. Так Неаполитанский оказался в лагере Сухобезводном (400 км от г. Горького). Это был большой поселок - место расположения 20-ти лагерей. Политические и уголовники содержались вместе до 1946 года. Политическим создавались невыносимые условия. Во время боев под Москвой и Сталинградом их поднимали каждую ночь и проверяли, все ли на месте. Был приказ: если немцы возьмут Москву или Сталинград, всех политических расстрелять, уголовников отпустить.

Сначала его послали на лесоповал, но там забраковали изможденного зэка как «слабосиловку» и направили на «легкую» работу: укладывать рельсы на железнодорожной ветке. Там он подружился с профессором Олиевецким из Украины, который позже ослеп на такой «легкой» работе и досиживал срок уже после освобождения Неаполитанского.

Ежедневно хоронили не менее двадцати человек, умерших от голода. До сих пор Сергей Григорьевич вспоминает особо поразивший его эпизод. Пригнали целый этап юношей и девушек не старше семнадцати. Среди них - дочь генерала Багузы. Потрясающая красавица, пригнанная в том, в чем ее взяли - в легком пальто и фильдеперсовых чулочках, - должна была орудовать кайлом на тридцатиградусном морозе. Видимо, она искала смерти, потому что пошла в вагончик, несмотря на окрики охранника, который застрелил ее. Когда через несколько суток генерал забирал убитую дочь, у Сергея мелькнула мысль: какой же теперь из него вояка?

Много сюрпризов преподносила судьба. Помнит Неаполитанский, как привезли их в баню на лагпункт 19-20. То-то удивилась лагерная братия, когда узнала, что незадолго до этого банькой заведовал зак-

люченный... маршал Рокоссовский. Выпрошенный потом у Сталина Жуковым, легендарный полководец выдавал шайки и воду...

Когда Неаполитанский попал в больницу, оказалось, что врачи в зоне - сплошь знаменитости, повально арестованные после смерти сына Горького, якобы подстроенной медиками. Он познакомился с доктором Бурцевой. К ней, знаменитому профессору, уже после ареста, за валюту из-за границы доставляли мировых знаменитостей для проведения уникальных операций. Она же стала невольно виновницей отсидки Сергея в чудовищном карцере. По просьбе профессора Неаполитанский тайком поснимал в зоне лампочки и принес эту драгоценность, чтобы был свет в палатах заключенных. Ледяной карцер, где тучи клопов высасывали сукровицу у обескровленных зэков, не выдерживали даже бандиты. После ночи такой отсидки повесился знаменитый таганский вор в законе Жорка Михеев. Сергей Григорьевич выстоял...

- Я был на грани смерти, диагноз - пеллагра, это когда от истощения человек высыхает, пища уже не нужна, только хочется пить. Если напьешься - смерть. Мы пытались добраться ползком до умывальника, а конвоиры нас оттаскивали. Меня спасла профессор Бурцева. Она достала из чьей-то посылки лимон, дала его мне, и благодаря ему у меня появился аппетит.

Спустя месяц меня определили на работу по специальности в контору по строительству железных дорог. Вскоре комиссия отдела механизации стала искать преподавателя на курсовую базу. А я хорошо помнил лекции по электротехнике, локомобилям, несмотря на то, что мой мозг высыхал. Лекции я читал по памяти по 12 часов в день...

Память этого человека поражает. Ему и сейчас ничего не стоит прочитать любой фрагмент из лекции, не заглядывая в конспект.

* * *

14 августа 1952 года Неаполитанский считает днем своего второго рождения. Наступила долгожданная свобода, если поражение в правах и клеймо бывшего зэка до момента реабилитации можно считать таковой. Перед самой отсидкой ему несколько месяцев не хватило до окончания Сталинского (Донецкого - О.Т.) горного института, и теперь инженерный талант Сергея Григорьевича мог найти применение.

Сначала он работал в Морозовске, где познакомился с женой Натальей Андреевной. Чудом устроился в Морозовскую МТС ремонтировать топливную аппаратуру и механизмы. Тогда политических с трудом брали даже землекопами и ассенизаторами. Директор МТС, бывший энкавэдэшник, всю ответственность взял на себя.

- Я был так рад работе, - рассказывает Сергей Григорьевич. - Зарабатывал сдельно, много, за всю бригаду. Рабочим это не нравилось, к тому же я еще и не пил, как они.

В Нальчике Неаполитанский много лет был главным конструктором завода приборостроения. Не искал покоя, даже выйдя на пенсию. Трудился в Таганроге и на военном заводе в Подмосковье. Работать перестал, когда перевалило далеко за семьдесят. С учетом отсидки, где день - за три, его трудовой стаж составил 82 года. Если буквально, то выходит, что он стал приносить пользу государству с пяти лет...

Неаполитанский был реабилитирован только в 1968 году по решению Верховного Суда СССР...

Сергей Григорьевич не из тех стариков, которые брюзжат и жалуются на судьбу и маленькую пенсию. В прошлом году, поехав в Горький и придя на Воробьевку, узнал, что все документы, по которым он считался бы участником войны, а значит, имел бы соответствующие льготы, утеряны...

Пройдя самые страшные испытания, Сергей Григорьевич призывает молодых ценить каждый прожитый день. В будущее он смотрит без особого оптимизма, считая, что вырастет не одно поколение, пока будет возрождена российская культура и истребленный генофонд. Ведь свидетелем этого истребления ему довелось быть...

Сейчас Сергей Григорьевич ухаживает за больной женой. Живут они как все старики - трудно, бедно, одиноко. И, наблюдая современную жизнь, он говорит о ней без прикрас:

- Нынешние руководители скорее погубят себя и своих детей, чем отдадут власть. И кровавый взрыв в стране их не остановит. История, как известно, повторяется. И обычно в более уродливых формах, чем прежние, просеивая сквозь гигантское сито времени людские судьбы, словно песок.