Двадцать шестого декабря 1943 года я должен был отбыть из Приволжского военкомата в Сталинград, там - получить направление на фронт или на краткосрочную курсовую подготовку. Мне было полных семнадцать лет, и некоторые мои сверстники уже воевали. Поэтому стремился скорее уйти в действующую армию и я. Тем более, что начальную подготовку по курсу молодого бойца-красноармейца с нами провели при улусном военкомате. Мне дали отсрочку на двое суток, так как тяжело заболел отец и нужно было определиться с ним. Мать моя умерла раньше.

Двадцать восьмого декабря поутру я собрался отбыть по назначению, и тут заявились два солдата и офицер. Я с удивлением подумал: "Неужели их отправили за мной?". Но, не успев переступить порог, они повели себя странно. Приказав нам не трогаться с места, принялись обыскивать всю квартиру. Потом объявили, что мы должны быстро собраться и отправляться на сборный пункт, откуда всех и увезут. Я стал доказывать офицеру, что сегодня же должен отбыть в Сталинград, иначе за нарушение срока прибытия буду наказан по закону военного времени, но получил отказ в выезде. А на моем предписании он написал, что вы-

езд отменен в связи с выселением, поставил дату и расписался. Так я вместо фронта попал в Красноярский край.

На одной из станций, прямо среди ночи, скомандовали выгружаться. Я кинулся к отцу, которого по ночам подтаскивал к буржуйке, от которой шло тепло. А он не подает признаков жизни. Что делать? У всех свои заботы. К тому же все преимущественно пожилые люди и дети. Отправив двух младших братьев вместе с другими, сам остался с отцом. А вскоре какие-то контролеры, обнаружив нас, предупредили, что, если я сейчас же не покину вагон, то закроют его и отправят как порожняк. Но кто-то из земляков предупредил старшего сопровождения, и прислали санитаров с медсестрой. Пульс у отца не прослушивался, медсестра констатировала смерть. Труп унесли. Так я попрощался с отцом. И было это на станции Абакан.

Отсюда санным обозом нас развезли по Минусинскому району. Я первым делом отправился в райвоенкомат, чтобы выехать по своему прежнему предписанию в Сталинград. Но здесь со мной разговаривали уже как с неполноценным человеком и заявили, что калмыки теперь спецпереселенцы и призыву в Красную Армию не подлежат. Более того, комендатура взяла всех на спецучет и запретила выезжать за пределы места поселения.

А тут вскоре объявили набор рыбаков. И пошла молва, что повезут их домой заниматься рыболовством. И мы поверили, так как до выселения целый морской дивизион из числа калмыцкого населения вел лов на Каспии: продукты ведь надо отправлять на фронт. С выселением калмыков дивизион ликвидировали. Я без раздумий записался и приехал... на Крайний Север.

Путь наш по Северному Ледовитому океану был опасным, трудным и долгим. Плавание только по нему, не считая дороги по Енисею и Енисейскому заливу, за-

няло сорок семь суток. Это между двумя пунктами: Диксон - Хатанга. Вначале, когда пароход шел в открытых водах - это от Диксона до сплошных льдов, - сопровождали нас два военных противолодочных корабля, которые охраняли "Монткальм" от нападения фашистских подводных лодок, а также вели его по минным полям, выставленным против вражеских подлодок. А во льдах нас поджидали ледоколы "Сталин", "Каганович", "Федор Литке" - ледорез.

Плавание по океану было столь продолжительным, потому что судно много времени дрейфовало во льдах. Был случай, когда мы были на волоске от гибели. Произошло это в Карском море, на подходе к островам Северная Земля. "Монткалвм" и "Федор Литке" стали рядом. И с ледореза стали перегружать на наше судно разные грузы. Не знаю, как это произошло, но оба судна так сдавило льдами, что их одновременно стало вытеснять вверх. Наш пароход к тому же еще и накренился. Началась паника. Капитан дал команду всем покинуть корабль. В ком еще оставались силы, начали сходить. А многие даже трогаться не стали: все равно погибать. Между тем на "Монткальме" уже начали сдавать некоторые конструкции - погнулись бимсы. Это поперечные балки, которые связывают бортовые ветви шпангоутов и придают жесткость палубе. Оказалось, что дни наши еще не были сочтены. Ледокол "Сталин", который дрейфовал неподалеку, успел укротить ледовый натиск и спас нас от гибели. После мы горько шутили меж собой, что еще немного и быть бы нам "челюскинцами". Только нас никто не бросился бы спасать.

Пристанищем нам стало пустынное местечко в устье реки Хатанги, где мы основали факторию Обойная. Многие из нас перезимовали в палатке. А для семей с детьми и престарелыми больными соорудили руб-

леный барак. В первую же зиму многие умерли. И я стал обдумывать, как выбраться в Хатангу, чтобы найти подходящую работу. В Обойной нам в качестве спецодежды выдали новые валенки, и я их продал за пятьдесят рублей одной немке. Для себя за тридцать пять рублей купил "чертоходку". Иначе выбираться в Хатангу было бы не в чем. А "чертоходка".- это теплая и ноская обувь из оленьего камбыза, то есть шкуры, снятой с нижней части ног. Оставшиеся пятнадцать рублей приберег на расходы в райцентре. Справить верхнюю одежду было не на что. Пришлось наряжаться в обноски.

Добравшись до Хатанги, явился к спецкоменданту Кремневу. Он был в звании старшего лейтенанта. Мои надежды поделиться с ним своими мыслями и попросить совета сразу же развеялись. Комендант накинулся с угрозами и стал гнать назад в Обойную. В противном случае грозился застрелить самолично. При этих словах достал из кобуры пистолет и стал им размахивать. Мне уже терять было нечего, поэтому заявил, что мне без разницы: или так умру от холода и голода, или от ваших пуль. После горячей перебранки Кремнев предложил мне прийти к вечеру. С тем я и ушел.

А сам лихорадочно думаю: как быть, куда пойти? Возвращаться ли к коменданту вечером? Вдруг он и в самом деле застрелит? И осенило меня: надо сходить в райисполком. Мое появление в приемной председателя Шатунова вызвало переполох. На мне были такие обноски, будто я после многолетних скитаний только что выбрался из глухой тайги.

Несмотря на протесты секретарши, я прорвался в кабинет председателя, готовый к любому крутому разговору. Извинился за свой поступок и объяснил, что был вынужден так сделать. Когда я немного успокоился, Шатунов спросил, что я могу. Ответил, что имею

образование восемь классов и готов выполнять любую работу, лишь бы была гарантия, что буду иметь заработок и где жить. Я рассказал ему коротко и об отказе в призыве в Красную Армию, о смерти отца и многих земляков.

Видимо, не только мои слова, но и удручающий вид произвели на него впечатление. Председатель райисполкома внимательно выслушал, молча взял телефонную трубку и попросил соединить с кем-то. Поговорив вполголоса со своим собеседником, объяснил мне, куда и к кому идти. Поблагодарив Шатунова, я вышел.

Теперь уже предстоящая встреча с Кремневым меня не очень занимала. Зато участливое отношение к моей судьбе председателя райисполкома приятно удивило. Все же меня тревожило, как решится вопрос о трудоустройстве и жилье. Как там пойдет разговор? Не по-комендантски ли?

На рыбозаводе, как оказалось, меня уже ждали. Сразу же провели к директору. Ни его самого, ни его сотрудников мой вид не шокировал. Видимо, были предупреждены Шатуновым. Но зато очень скоро я сам впал в шоковое состояние. А вначале состоялся короткий разговор с директором.

— Что ты можешь и что ты хочешь?- без вступления спросил он.

— Что вы можете предложить? Образование у меня восемь классов,- отвечаю.

— Шкипером на барже сможешь?

— Смогу,- отвечаю без промедления.

Тут же он дает распоряжение подготовить приказ, выдать купоны на получение всего необходимого согласно должностной категории. Мне выдали кучу новой спецодежды, пайковые, определили в общежи-

тие. Настолько быстро и просто, без лишних слов и хлопот все случилось, что трудно было принять происходящее за реальность. Словно это было не со мной.

Именно эти две короткие встречи определили мою жизнь на все последующие годы, которые я провел на Крайнем Севере. Навигацию сорок пятого года ходил шкипером на плашкоуте и вверх, и вниз по Хатанге. На рыбопромысловые пункты доставлял соль, а обратным рейсом привозил на рыбозавод рыбу. Сказать, что я старался работать хорошо, мало. Сам работал и за матроса, обходился один. Сезон отплавал без единого замечания. На сезон сорок шестого года предложили перейти шкипером на культлодку "Илимка". Это была, в прямом смысле, плавучая агитплощадка, на которой выступали с концертной программой артисты группой из пяти-шести человек. Вот и плавали мы по Хатанге и показывали концерты на факториях и в промысловых бригадах.

К третьей своей навигации я готовился вступить в новую должность. Два зимних сезона посвятил учебе, которую организовало рыбоуправление. И весной сорок седьмого года успешно выдержал квалификационные экзамены на судоводителя и получил удостоверение на право вождения моторного катера по Хатангскому речному бассейну. Назначили меня старшиной катера. Это то же самое, что капитан. Сам себе начальник. Если, плавая шкипером на несамоходных судах - плашкоуте и культлодке "Илимка",- я был в роли буксируемого, то теперь получил право сам проводить грузовые плавсредства на буксире. Ответственность моя как судоводителя была несравненно выше.

Кроме того, первые два сезона я плавал лишь в промысловой зоне Хатангского района. Это в основном вниз от поселка Хатанга, а вверх по течению все-

го несколько десятков километров. Теперь же ходил до Волочанки, которая стоит выше Хатанги примерно на пятьсот пятьдесят километров, а вниз - до самого Хатангского залива. По этому маршруту водил суда до лета пятьдесят третьего года, вплоть до момента вынужденного ухода с должности по семейным обстоятельствам.

За эти годы я не раз убеждался в правоте калмыцкой мудрости: жизнь человека переменчива, как и время. К примеру, случай с тем же комендантом Кремневым. После вмешательства председателя райисполкома он вынужден был отступиться от меня. Но добрых чувств ко мне явно не питал. А в том, что он способен был убить человека и его угрозы в мой адрес не были пустыми словами, показал другой случай.

Как-то, оказавшись в порту, он пристал там к группе местных рабочих. Поскольку его власть распространялась только на спецпоселенцев, то один из рабочих и послал Кремнева чисто по-рабочему. Вышла перепалка, перешедшая, видимо, в рукопашную. Кремнев вытащил пистолет и разрядил в рабочего. Среди белого дня убил человека.

Его судили, лишили звания, но дали символический срок, поскольку начальник райотдела милиции, прокурор и судья были его друзьями. Отбывать условный срок его отправили на факторию Кагарык, где работал рядовым рабочим. Тут он гоголем не ходил. Всякий раз, когда я здесь причаливал, он приходил ко мне подкормиться и на правах старого знакомого лез в друзья. Я его угощал, давал еды и про запас, зла не держал, но не больше того. Как-то ему говорю: "Ты же меня хотел убить, выходит, и убил бы?" "Что поделаешь? Положение было такое",- отвечает он без тени стыда.