КОШМАРЫ СНЯТСЯ И ТЕПЕРЬ

Игорю Евгеньевичу Мусатову из поселка Мамонтовка исполнилось 85 лет. Его биография — биография нашей страны, так много пережившей и радостного, и трагического за последние семь десятилетий. С декабря 1941 года и до конца войны он был на фронте. Закончил войну в звании полковника и занимал должность начальника штаба стрелковой дивизии. Удостоен восьми орденов, в том числе ордена Ленина и трех Красного Знамени, четырнадцати медалей. Удивительно в судьбе этого человека то, что довольно высокого положения на военной службе он достиг будучи беспартийным. И еще в жизни Игоря Евгеньевича были дни, о которых он и теперь вспоминает с содроганием. Об этом И. Е. Мусатов рассказывает в беседе с нашим корреспондентом.

— Игорь Евгеньевич, скажите пожалуйста, вы родились в Подмосковье?

— Нет. Моя родина — крепость Хумзах. Это в Дагестанской АССР. Там служила армии мой отец... Один год я учился в кадетском корпусе, но среднюю школу окончил в Уфе уже после Октябрьской революции. Поехал поступать в Москву в мединститут. Хотя предметы знал отлично, но мне на экзаменах стали ставить тройки. Я тогда понял, что раз я не

пролетарского, а дворянского происхождения, то дорога  в мединститут закрыта...

— Извините, откуда ваши корни?

— Мой дед по материнской пинии — Телесфор Игнатьевич Калиновский был генералом. Он женился на приемной дочери А.Д. Столыпина. Второй дед также военный. Ушел в отставку штабс-ротмистром. Отец Евгений Сергеевич Мусатов — офицер русской армии, принимал участие в русско-японской войне 1905 года и первой империалистической. Награжден орденом Святой Анны IV степени с надписью «За храбрость». Он окончил институт восточных языков, владел китайским, японским, французским и немецким. Умер в 1920 году, вернувшись из австрийского плена.

— И кто вас воспитывал?

— После смерти отца мама вышла замуж тоже за бывшего офицера, Виктора Ивановича Пушкарского, варшавского дворянина, штабс-капитана русской армии. Он и воспитывал меня в Уфе.

— Значит, из-за непролетарского происхождения вы не попали в мединститут. Какая же очередная строка в вашей биографии?

— Классовый отбор кандидатов не дал мне возможности стать медиком. И я случайно в 1928 году попал в Киевскую военную школу связи. Меня туда взяли с распростертыми объятиями. Почему? В школе был недобор, поэтому принимали даже тех, кто окончил всего 3-4 класса.

Учебу закончил досрочно, в 1932 году. Получил назначение командиром взвода связи в 102-й стрелковый полк, который дислоцировался в Самаре. Потом всю дивизию перебросили на Дальний Восток, и там я уже был начальником связи полка, имел звание старший лейтенант.

— А дальше?

— А потом было семнадцать месяцев ада, которого до сих пор не могу забыть.

— Что вы имеете в виду?

— ...Шел тогда кровавый 1937-й. Аресты в нашем полку

начались осенью. Первым взяли командира полковника Добыша Иосифа Романовича. Он был осужден выездной сессией военного трибунала и расстрелян в день суда.

Потом арестовали заместителя командира полка по хозчасти майора Швильпо, комиссара полка Плотникова, врача полка Шмагина, командира хозяйственной роты младшего лейтенанта Секирского...

— Когда пришли за вами?

— 14 октября 1937 года. В этот день арестовали также начальника штаба полка майора Михеев а и начальника боепитания полка капитана Коляду.

— Как помнятся обстоятельства ареста?

— Перед этим командир полка майор Ротмистров (будущий маршал БТМВ) сказал: «Знаете что, старший лейтенант Мусатов, вот вы не очень пользуетесь авторитетом. Красноармейцы вас не любят. Вы сдайте роту связи и свою должность». Я спрашиваю: «Кому?» «Политруку роты связи Пивченко»,— ответил Ротмистров.

А до этого была инспекционная проверка, и мне написали блестящую аттестацию с продвижением на должность НШ отдельного батальона связи... Я понял, в чем дело.

Так вот, 14 октября тридцать седьмого я сидел дома уже почти без работы. Мне позвонили и попросили зайти к комиссару.

Старшего политрука встретил у его кабинета. Он говорит, посиди, мол, я сейчас акт проверки покажу... Захожу в кабинет, а там — начальник особого отдела полка Конюхов.

— Садись! — был приказ «особиста».

Откуда-то в кабинете появился командир противотанковой батареи Куклев и еще кто-то. И мне руки скрутили назад...

— Куда сразу отправили?

— Домой. Там делали обыск. Искали компромат, но его у меня не было. Хоть я не приветствовал советскую власть, но тем не менее рот никогда не открывал. Понимал, что меня тут же засекут, потому что за каждым офицером была сплошная слежка...

Изъяли личные вещи: отрез на шинель, брюки, китель, сапоги, белье. Самым дорогим в семье был велосипед...

Да, а что касается жены, то ее, беременную, в 24 часа выселили из части, которая находилась в двадцати двух километрах от границы. Помог ей выехать сослуживец по полку Н.П. Широков. К сожалению, больше с Николаем Павловичем встретиться не пришлось. Теперь я знаю, что он умер в 1969 году.

Когда меня привезли в город Спасск Дальний, то сразу отправили на допрос.

— И сколько он длился?

— Семь суток. Семь суток я стоял, а мне долбили одно и тоже, а потом заставляли подписать готовый протокол. Что там было написано? Что такого-то числа и года меня якобы встретил командир полка Добыш и пригласил к себе домой. Я к нему пришел. Мы сели за стол, командир угостил обедом с рюмкой водки. Потом Добыш говорил о том, что в полку есть контрреволюционная организация. Ее руководителем является командир полка. И он будто бы спросил меня, не желаю ли я участвовать в этой организации. И далее: «Будучи непролетарского происхождения и недовольным Советской властью, я согласился и стал по его заданию вредить в армии». В общем, обвиняли в преступлении по ст. 58-7-11 УК РСФСР.

И вот почти полтора года выбивали у меня, чтобы я подписал эту чушь.

— Где вас содержали?

— Сначала в камере размером полтора на два метра. Я там был один. Потом «подселили» пять человек. Пять лежали на одном боку, а шестой сидел в ногах, и мы по очереди давали ему прилечь.

Проводили очные ставки. Например, такая встреча была организована со Швильпо. Но его трудно было узнать: от побоев он был явно невменяемый.

— Помните ли вы фамилии следователей?

— Конечно. Все они были моего возраста, может быть,

чуть-чуть старше. Из Особого отдела 22-й СД запомнились Конюхов и Ховяков. Это садисты высшей пробы и я не хочу об этих сволочах говорить.

— Игорь Евгеньевич, с того времени прошло более пятидесяти лет. Запомнились ли те, с кем судьба свела вас в камере?

— Со мной вместе под следствием сидели комиссар 40-й СД Руденко, командир 5-го воздушно-десантного полка Тарасов, комиссар авиационной базы Михин, шофер генерала Путно, командир 66-й дивизии, секретарь сельсовета 18-летний Гриша Москаленко, сельский сапожник, 70-летний старик... были и генералы, и шпана, которую к нам подсаживали.

— Через сколько тюрем прошли вы за 17 месяцев?

— Следственная тюрьма в Спасске Дальнем, в Никольске Уссурийском сидел в двух камерах. Не один месяц провел во внутренней тюрьме Никольска Уссурийского. Потом вернули в Спасск Дальний. И последнее место — новая тюрьма в Спасске Дальнем.

— Какие меры противостояния применяли вы в борьбе с несправедливостью?

— Например, объявлял голодовку. Однажды шесть суток ничего не ел... На шестой день вызвали к тюремному начальству и пытались кормить искусственно. Я брыкался... Ночью «пригласили» в Особый отдел дивизии. Там сидел его начальник по фамилии Грек, главный пытатель-следователь Конюхов и прокурор дивизии, который меня хорошо знал. Он-то меня и спрашивает:

— Почему голодовку объявил? Это нехорошо.

—Я хочу, чтобы вы спросили меня о тех зверских методах, которые применяют следователи. Это же полное беззаконие,— говорил я.

— Подождите, подождите... я все выясню. А вы идите в камеру и принимайте пищу. Завтра мы с вами встретимся. Этой встречи я жду до сих пор.

— Как помнится освобождение из-под ареста?

— Перед освобождением я находился в новой тюрьме. Это

было утром, еще баланду не принесли, а только хлеб раздали. На нарах сидело 14 человек. Вдруг открывается дверь и команда: «Мусатов! Без вещей выходи!» Раз без вещей, то подумал, что на допрос. Руки назад и шагаю. В НКВД начальник говорит: «Мы решили вас освободить, товарищ Мусатов». И все: ни больше, ни меньше.

Потом побрили, дали петлицы, кубики, звездочку на шапку и говорят: «Вы свободны!»

— Какого числа это было?

— 20 марта 1939 года. Солнышко уже грело... Постановление подписал начальник Особого отдела УГБ НКВД 1-й Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии.

Я вернулся в свою часть, и меня назначили начальником штаба корпусного батальона связи. Корпусом командовал полковник Берзарин, будущий комендант Берлина. Но потом «переиграли», убрали бывшего подследственного подальше от границы, и я уехал в Астрахань начальником штаба Отдельного батальона связи формировавшейся 160-й СД.

— Игорь Евгеньевич, репрессии 30-х годов, наверное, коснулись и ваших близких?

— Отчима Виктора Ивановича Пушкарского, 1886 года рождения, арестовали через две недели после меня. Он работал юристом Башконторы по сбыту сахара. «Тройкой» по ст. 58-10 его приговорили к 10 годам ИТЛ. Отнимали здоровье в лагерях Ярославской области. И в 1945 году он умер. Реабилитировали в 1957 году.

Дядя Дмитрий Телесфорович Калиновский, 1893 года рождения, проживал в Свердловске. 14 января 1938 года его арестовали за то, что он якобы с 1934 года являлся участником контрреволюционной троцкистской организации, проводил подрывную работу, принимал участие в свержении существующего в СССР строя. Его расстреляли 8 августа 1938 года в Свердловске.

Испытал сталинские застенки дядя — П.Т.Калиновский.

В 1937 году расстреляли мужа тетки моей жены —

И.А. Сурвило и в 1941 году — двоюродную сестру жены — Тамару Аратовскую.

— Чем вы занимались после войны?

— Служил в армии. В 1950 году окончил академию им. М.В.Фрунзе, а в 1955 году отправили в запас. Мне тогда было всего 47 лет. Я писал рапорт командующему войсками округа, просил назначить на любую должность на территории Советского Союза, соответствующую моему званию и знаниям. Но реакции не было. Почему? Я — беспартийный.

После армии три года работал во Владимирском областном управлении связи, а когда переехал в Ставрополь, пригласили меня в военкомат к заместителю начальника отделения по учету офицеров запаса, потом в мединституте преподавал студентам военную подготовку и общевойсковую тактику.

— А вам, Игорь Евгеньевич, теперь не вспоминаются те кошмары, которые видели в сталинских застенках?

— Часто жена будит ночью и спрашивает: «Ты чего кричишь?» А у меня — холодный пот. А что снится? То допрашивают, то ведут к следователю, то арестовывают... Тяжелая война не оставила на психику такого осадка, как месяцы, проведенные в застенках страны социализма.

— Знают ли внуки о вашей судьбе в 30-е годы?

— Да. Ранее об этом не принято было говорить. Один из внуков является офицером и продолжает традицию Мусатовых.