ВЫЖИТЬ ПОМОГЛА ДРУЖБА

Т.К. МУХЛАЕВ ^¹

Я воевал в составе 902-го полка, 248-й стрелковой дивизии, 28-й армии, участвовал в освобождении Калмыкии. В январе 1944г. служил в должности офицера связи при штабе 248-й стрелковой дивизии. Меня отозвали в полк и сообщили о формировании национального соединения в тылу. Я должен был туда поехать. В тот же день собрали 3 8 человек калмыков и на следующий день отправили в распоряжение армейского запасного полка. Пройдя за день 40 км, мы остановились в с.Скилька и находились там неделю, занимаясь строевой и военной подготовкой. Через неделю нас направили в распоряжение командира запасного полка. В феврале 1944 г. мы прибыли в Мелитополь.

В Мелитополе я случайно встретился со своим братом. Мы занимались ремонтом железной дороги, ждали командира взвода. Смотрю, из подъехавшей машины вышел человек в полушубке — мой брат. Он был призван на фронт в апреле 1942 г., а я — в августе 1943 г. И вот через полтора года мы встретились на дорогах войны. В то время он служил корректором фронтовой газеты, куда его взяли после госпиталя. Я рассказал ему о себе, о создании национального соединения. Он ответил, что в Мелитополе собралось очень много калмыков, в основном кавалеристы. А мы, сорок человек, только что прибывшие, были пехотинцы. Находясь в Мелитополе, я почти каждый день бывал у брата в редакции фронтовой газеты.

В начале марта нас, 540 человек, погрузили в вагоны с двухъярусными нарами. Целый месяц мы ехали до г.Кунгура Молотовской области. В городе калмыков оказалось очень много, их размещали по церквям. В начале апреля фронтовиков стали партиями отправлять, а куда — не сообщали. В одну из партий попал и я. Мы прибыли на станцию Половинка. Выгрузившись, пешком прошли километров 20 по тайге. Подошли к месту, огороженному колючей проволокой, за проволокой —длинные бараки. Как после выяснилось, это была зона, которая создавалась для строительства Широковской ГЭС. Я попал во второй строительной батальон. Батальон был разбит на роты, взводы, отделения. С 9 апреля 1944 г. по 11 июня 1945 г. я работала составе этого батальона. Нам солдатам, находившимся на передовых линиях фронта, заточение в лагере было горько и обидно. Мы не могли понять, почему мы, фронтовики, оказались фактически заключенными.

Гидроэлектростанция строилась на реке Косьва. Это — горная река со скалистыми берегами, берущая начало на Северном Урале. В зоне я встретил односельчан: Басана Горяевича Шараева, Шевельдана Манджиевича Налаева и одноклассников: Бориса Нохаевича Хонджинова, Василия Сангаджиева.

Второй строительный батальон подчинялся 3-му отделению Широклага. Начальником 3-го отделения был Франц Иосифович Мичко, заместителем — Александр Александрович Агибалов. Нас разместили в бараках с двухъярусными

нарами без постелей. Но самая главная наша беда — это плохое питание, которое не шло ни в какое сравнение с армейским питанием. Суточный рацион состоял из супа с солеными помидорами, ржаного хлеба с непонятной примесью, горького, как полынь.

Следствием тяжелого труда и плохого питания были истощение людей и массовые заболевания. Больных и истощенных комиссовали. Среди членов комиссии была только одна врач Галимеева, а остальные — работники НКВД, На комиссии обессиленных людей заставляли раздеться догола. Во время осмотра ставили не диагноз, а обращали внимание на упитанность, прощупывали все мышцы, ребра, ягодицы. Этот осмотр людей напоминал мне, бывшему работнику заготовительной организации, осмотр, животных.

После такого осмотра назначали кому — легкий физический труд, кому — тяжелый, кому-то средний. А доходяг, которые уже не могли ходить, актировали, т. е. списывали. Моего односельчанина Нарана Дорджиевича Бадмаева актировали. Перед отъездом в Тюмень он пришел к нам- и сообщил, что его отпустили. Мы в это время обедали. Столовых в зоне не было и баланду в котелках приносили прямо в бараки. Мы пригласили его: "Залезай, хоть похлебаешь горячего на дорожку". Он попросил помочь ему подняться на нары, так как сам не в состоянии был. Он доехал до своей семьи, проживавшей в Новосибирске. Через некоторое время Н.Д. Бадмаев умер от туберкулеза.

При батальоне был врач из состава спецконтингента, немец по имени Браун. Он мог только дать справку на один-два дня об освобождении от работы и только в том случае, если была температура. В работе медицинской комиссии принимал участие капитан Богун, здоровый верзила. Без его согласия Галимеева тоже ничего не могла решить. Таким образом, медицинской комиссией командовал не врач, а заместитель начальника строительства капитан Богун. О каком-то лечении, лекарствах не могло быть и речи. Комиссия создавала для доходяг отдыхающую команду. Там они, кроме 500 г хлеба, баланды два раза в день, ничего не получали. Перевыполнявшие план, в порядке награждения получали 600-700 г хлеба. Для поощрения были введены ГЗ — горячий завтрак, УДП — усиленный дополнительный паек, ДП — дополнительный паек. А что такое ГЗ? Это один такой маленький пирожочек с маслом. Усиленный дополнительный паек — это две ложечки гуляша из мяса низкого качества. Вот такой был изощренный метод эксплуатации в Широклаге.

Тяжелая работа, плохое питание отражались на здоровье людей, особенно пожилого возраста. Люди истощались, болели, умирали. Но строительство постоянно требовало новой рабочей силы и привозили новые партии людей.

Я работал в бригаде Тугульчиева, которая называлась комсомольско-моло-дежной. У нас были комсомольские, партийные билеты, нас считали солдатами, а находились в лагере мы фактически на правах заключенных. Наша комсомольско-молодежная бригада работала на бетонных работах. Все работы выполняли вручную, бетон возили на тачках. Нагруженную тяжелую тачку надо было вытащить наверх на расстояние 200 м. Это была настоящая каторга. Поэтому в той бригаде люди долго не задерживались. Я, например, больше десяти дней не выдержал. Совсем обессилел, и меня отправили в другую бригаду, на более легкую работу.

Мой одноклассник Борис Хонджинов оказался в этом батальоне на месяц раньше меня. У него были больные легкие, поэтому его не приняли в Астраханское пехотное училище, но на фронт взяли. По пути на фронт Борис попал в плен. Из плена ему удалось бежать. Через военкомат его снова отправили на

он уже был тяжелобольным, Борис сказал мне: "Я, видимо, долго не проживу, работал я в штабе, был на побегушках. Ты займи мое место, все равно я ходить не могу". Работникам медицинской комиссии казалось, что он симулировали признавали его здоровым. Наконец, его положили в больницу, там он и умер через неделю. Похоронили Бориса Хонджинова его односельчане Ш.М. Налаев и Б.Г. Шараев. Б.Г. Шараев был начальником штаба батальона, а Ш.М. Налаев — писарем. Они рассказывали, как хоронят умерших в Широклаге. На шею, или на ногу покойнику прикрепляли бирку , на которой писали номер без фамилии и бросали в яму. Вот и все похороны.

Начальником нашего батальона был старший лейтенант Постников, сотрудник НКВД. Я его запомнил как хорошего человека. И один случай, свидетелем которого мне пришлось быть, — тому подтверждение. Одно время я работал батальонным почтальоном, частенько приходилось бывать у него в кабинете, выполнять его поручения. Однажды я услышал такой разговор. Позвонил ему заместитель начальника третьего отделения: "Что ты нянчишься с этим контингентом? Ты должен обращаться с ними, как с заключенными". Постников ответил так: "Александр Александрович, пока на плечах этих людей — погоны советских солдат, я с ними буду обращаться как с солдатами Советской Армии, а не как с заключенными". После этого разговора Постникова вскоре перевели в другое место.

Командиром батальона стал Теленгидов. Он работал при Постникове начальником штаба. Теленгидов — кадровый офицер, никак не мог смириться с тем, что фронтовики оказались в таком положении.

Теленгидова я знал давно. После второго класса я попал в пионерлагерь, он там был начальником лагеря. Он дружил с нашим зятем и приходил часто к нам в дом. В Широклаг Теленгидов попал из военного училища.

Добрым словом вспоминаю Басана Горяевича Шараева. Он был начальником штаба и помог выжить многим, в том числе и мне. Помогал тем, что устраивал на более легкую работу. Меня устроил, например, связным. Так, в самый тяжелый период я оказался на легкой работе. Шараев помог также устроиться работать писарем Ш.М. Налаеву.

Однажды Б.Г.Шараев чем-то не понравился начальству третьего отделения и его освободили, назначив на эту должность С.Б. Дакинова. А Дакинов больше подходил на эту должность, т. к. до войны сидел в тюрьме, но здесь он недолго задержался, скоро его тоже освободили. Мне говорили, что Дакинов женился после возвращения из Сибири, жил в Сальске и там умер.

В Широклаге было два офицера — Михаил Урубджурович Очиров (он умер в Элисте) и Лиджи Пюрвеев. Они все-таки добились освобождения.

В Широклаге было около 40 калмыков из Киргизии, из г.Пржевальский. Среди них был даже депутат Верховного Совета Киргизии. Он написал родственникам о своем положении. Его быстро освободили, а остальных ребят отправили на фронт.

Строительство ГЭС начинали волжские немцы, спецпереселенцы. Когда в Широклаг приехали калмыки, немцев осталось очень мало, остались, в основном, специалисты: слесари, токари и др.

Кинофильмы я в Широклаге не видел. Раза два ходил на концерт художественной самодеятельности, в котором принимали участие калмыки, в том числе и отец Валерия Эрдниева — артиста ансамбля "Тюльпан", Борис Эрдни-ев — заслуженный артист Калмыцкой АССР.

Как и в любом военном подразделении, в Широклаге была гауптвахта. Если

боец мало-мальски проштрафился, то сажали его туда. За отказ от выхода на работу по болезни сажали на 3-5 суток. На гауптвахте давали 200 г хлеба в сутки и один раз горячую похлебку. Однако комендант, который распоряжался гауптвахтой, даже эти 200 г хлеба не всегда давал, не говоря уже о горячей похлебке.

В Элисте живет Тепшинов, мой ровесник, он сидел на гауптвахте.

И несмотря на все эти каторжные условия, люди работали. Ведь мы были так воспитаны. В Широклаге были свои ударники, стахановцы. О них писали в стенной печати, говорили на комсомольских и партийных собраниях. Я тоже был комсомольцем, Одним из секретарей комсомольской организации нашего батальона был Михаил Оджинович Очиров.

Работал я на разных работах — посыльным, рабочим на погрузочно-разгрузочной станции. Это была самая тяжелая работа.

Мой товарищ Андрей Джимбинов на разгрузке цемента проработал очень долго, Он мне жаловался: "Я — техник-железнодорожник, у меня брат — инженер-железнодорожник, живет и работает в Москве, Я здесь на разгрузке тяжело заболел, выполнять эту работу нет ни сил, ни здоровья, пишу брату, а он не может помочь".

Когда я в 1945 г. демобилизовался, приехал в г.Куйбышев Новосибирской области. Мне сказали, что здесь работал Андрей Джимбинов. На следующий день я нашел его адрес и пошел к нему, жильцы его дома сообщили, что он — в загородной больнице в тяжелом состоянии. Поехал я в больницу на другой день, но уже не застал Андрея в живых. У него легкие были зацементированы; тяжелая болезнь, приобретенная в Широклаге.

Среди участников Широкстроя было немало тех, кто простестовал против такой жизни. Этот протест выражался в том, что люди пытались убежать на фронт. Совершили побег Тюрбя Лиджи-Горяев, Борис (Бембя) Михайлов, еще несколько человек. Не все побеги были удачными. Лиджи-Горяев с Михайловым сумели добраться до первой железнодорожной станции. В то время проходил военный эшелон и они к нему прибились, сказали, что танкисты и на фронт едут. Так они добрались до фронта, воевали, заслужили награды, демобилизовались. Тюрбя жил в Грузии, а Бембя Михайлов работал в Элисте, в Минсельхозе. Ныне они покойные..

Сарангу Эдняшеву с побегом не повезло. Его в первом же городе поймали, вернули и судили. А одна группа беглецов в тайге заблудилась и замерзла. Там же стеной стоял лес и степнякам трудно было ориентироваться.

День Победы я встретил на лесоразработках. Весть о том, что закончилась война, быстро распространилась в лагере. После окончания войны меня отпустили не сразу. В первую очередь отпускали солдат-орденоносцев, а награжденных медалями — позже, т. к. строительство ГЭС продолжалось, и нужны были рабочие.

С 1944 г. нас отправили на заготовку песка в карьер, расположенный за городом Березники в деревне Дедюхино. Когда мы оттуда вернулись, калмыков осталось мало. На их место привезли латышей — спецконтингент, репрессированных. После работы в карьере нас отправили на железнодорожную станцию Половинка. Мы чистили железнодорожные пути от снега. А снег там был до двух метров высотой,

В июне я заболел, лежал несколько дней и никто никакой помощи мне не оказывал. Я написал заявление, в котором попросил отпустить меня к матери.  К тому времени я нашел ее адрес. Меня отпустили в июне. Я поехал сниматься с комсомольского учета в Широклаг, но почти никого уже не было. Видел

знакомого, по имени Николай, лежал он весь опухший, но выжил. Я его потом встречал в Элисте.

В Широклаге многие болели цингой и это вполне понятно, т. к. витаминных продуктов не было. Собирали еловые иглы, делали отвар из них, пили его и полоскали зубы, этим спасались.

После Широклага я попал в Новосибирскую область, г.Куйбышев. Брат мой, с которым я встречался на фронте, через полмесяца тоже оказался в Широклаге. Он демобилизовался на два месяца раньше меня и поехал к тете, которая жила в Куйбышеве. Она работала учительницей, ее муж — офицер Советской Армии был на фронте. Неделю брат пожил у нее и написал мне: "Ты приезжай к ней и живи у нее". Семья брата находилась в Ханты-Мансийском национальном округе. Он уехал туда, а я приехал к тете в Куйбышев. Но и здесь я, как и все калмыки, находился под строгим надзором работников НКВД. Когда я пошел в военкомат и предъявил документы, мне сказали: "Иди в спецкомендатуру на учет, мы тебя не берем". А у меня — медаль "За отвагу". Это самая .большая солдатская награда.

В спецкомендатуре мне сказали, чтобы я регулярно приходил отмечаться. Там, где компактно проживали калмыки, были десятидворки, были старшие по десятидворкам, Они должны были следить за всеми, чтобы никто не уехал. Это была национальная дискриминация, страшное ущемление прав. В подтверждение этому приведу еще один пример. В 1948г. приехали в Куйбышев работники НКВД, собрали в городском кинотеатре всех спецпереселенцев: калмыков, немцев и других и объявили, что теперь мы не спецпереселенцы, а спецпоселенцы и поселены на вечное поселение. Никто из нас не имел права без разрешения коменданта уходить за 5 км от того населенного пункта, где проживали. Нарушителям этого закона грозила каторга — 20 лет. И многие такой срок получили.

В Куйбышеве один год я проработал секретарем комсомольской организации сталелитейного завода и все время призывал: "Комсомольцы, вперед! Выполним сталинский план!" и т. д. Сталину мы верили, считали его великим и гениальным человеком. И до сих пор из нас не "выбьешь" этого, потому что мы так воспитаны. Социалистический строй для меня был хорошим строем. У нас рано умер отец, в 1938 г. У матери осталось четверо детей. Она всю жизнь работала в колхозе и мы, несмотря ни на что, все получили специальность.

Конечно, горько то, что в этой жизни были тяжелые моменты. Помню такой случай. Будучи секретарем комсомольской организации я отчитался о проделанной работе. Работу признали удовлетворительной, но секретарем комсомольской организации представитель райкома комсомола рекомендовал другую кандидатуру, и только потому что я — калмык,

В 1953 г., когда у меня истек комсомольский стаж, я написал заявление о вступлении в партию, но мне было отказано и все по той же причине.

В Куйбышеве прожил я 11 лет, женился, трое детей родились там. Старший сын живет в Казахстане. Дочь — журналист, младший сын работает врачом. Сейчас у нас восемь внуков.