^¹I. ПОДНЯТЬСЯ ВЫШЕ СТРАХА

Валерьян Федорович Морозов жил в большом доме, вверху, над гастрономом. Там и сейчас обитают его родственники: мать, жена, семья младшей дочери. Внизу кипят страсти, снуют под окнами, по главной улице города, в вечных продуктовых поисках люди. Интересно, знает ли кто-нибудь из них, что вот здесь, где все так обычно (вход со двора, желто-шершавые ящики у подъезда, грузчики в грязных халатах, грохоча по тротуару, затаскивают нечто в чрево магазина), знает ли кто-нибудь, что тут жил ученый-диссидент?

Дело № 2-169

Копию этого документа родственникам удалось достать только после смерти Морозова. В этом году. Наконец-то они точно узнали, за что В. Ф. упрятали в психиатрическую больницу в 1982 году и продержали там в заключении все последующие годы перестройки. Считаю необходимым привести этот прелюбопытнейший документ почти полностью, лишь с незначительными сокращениями.

«Определение

Судебная коллегия по уголовным делам Свердловского областного суда в составе: председательствующего члена суда В. М. .Ежикова и народных заседателей А. С. Ткаченко, В. И. Шумихина при секретаре В. М. Шмелевой с участием прокурора Г. И. Шведова, адвоката А. И. Николаева, рассмотрев в судебном заседании в г. Свердловске 17 августа 1982 года дело о применении медицинских мер принудительного характера к Морозову В. Ф., установила: Морозов В. Ф., проживая и работая в Тагиле, с 1973 по 1982 год занимался антисоветской агитацией и пропагандой... сравнивал КПСС с мафией, приписывал ей оппортунистические позиции... клеветал на местные органы власти... на органы прокуратуры, милиции и КГБ. За все это предусматривается уголовная ответственность. Однако Морозов нести ее не может, поскольку заключением стационарной судебно-психиатрической экспертизы он признан невменяемым, так как страдает хроническим психическим заболеванием в форме сутяжно-паранояльного бредового развития психопатической личности.

Так как Морозов представляет повышенную общественную опасность, поэтому к нему необходимо применение принудительных мер медицинского характера, помещение его в психиатрическую больницу специального типа».

...Август 1982 года. Кажется, это было так давно — еще «при Брежневе». Автор этих строк (простите за нескромную параллель) держит вступительные экзамены в университет. Краснеет, бледнеет, но тем не менее довольно бойко пересказывает по учебнику историю КПСС, излагает якобы свои мысли на якобы свободную тему о человеке, влюбленном в Родину, жизнь, труд и т. д. А тем временем где-то, вернее, не где-то, а в этом же самом душном, летнем, привычном машинно-бензиновом Свердловске составляется определение «политического» дела № 2-169. Это совпадение в пространстве и времени никакого таинственного смысла в себе не несет. Кроме, пожалуй, одного: символизирует собой время. Кстати, недавнее. Совсем совсем недавнее...

Из акта № 187

Судебно-психиатрическое освидетельствование произвела судебно-психиатрическая экспертная комиссия в составе психиатров-экспертов Г. К- Мишариной (председателя), К. А. Лесниковой, В. П. Попова. При предъявлении обвинения в антисоветской агитации и пропаганде 20.05.82, Морозов не признал себя виновным и подчеркнул, что «он поставил себе целью раскрыть глаза руководителям партийных и советских учреждений... если КПСС не изменит положения и пойдет на компромиссы, то в стране могут возникнуть революция, гражданская война, как это, к сожалению, произошло в Польше...» В конце допроса Морозов заявил, что «в содеянном он не раскаивается и гордится тем, что нашел мужество хотя бы в старости подняться выше страха за свою собственную шкуру и назвать вещи и явления своими собственными именами».

Как это водится в толстых романах, в повествование о жизни героя непременно включается рассказ о его родителях... Ибо без корней нет человека.

Вот что Морозов пишет о своем отце: «Отец был честным и принципиальным человеком, не скрывал своих взглядов. Еще в сороковых годах он резко осуждал методы коллективизации и индустриализации, осуждал тотальное планирование и гигантоманию; утверждал, что без конкуренции мы пропадаем и многое другое, что для всех теперь становится очевидным. Сколько я помню, он всегда осуждал культ личности не только Сталина, но и Ленина, Маркса. Всю жизнь он был «под колпаком» КГБ (МГБ — НКВД—ЧК—ГПУ). Я до сих пор удивляюсь, как его не арестовали в сталинские времена. Тем более, что два его зятя — видные инженеры Александр Тихонович Ефимов и Петр Павлович Чичканов — были арестованы и бесследно исчезли в 1937 году (по делу Промпартии). А обе сестры — закончившая Бестужевские курсы в Петрограде Валентина и инженер Елена — натерпелись как жены «врагов народа», хлебнули лиха полной мерой.

На меня отец оказал огромное влияние, хотя, пока он был жив, я его не понимал и как «истинный большевик» (еще и будучи беспартийным) с ним не соглашался, пытался его опровергать усвоенными еще с октябрьских лет «аксиомами». Прозрел я уже после его смерти, но и после того еще много лет «храбро помалкивал», боясь оставить детей сиротами».

«Храбро помалкивал»... Никак не забываются эти сло-

ва Морозова. Какая самоирония по отношению к себе давнишнему, все понимающему, но помалкивающему. Самоирония и к себе, и ко всей этой кухонной политике, пропахшей борщом и водкой, не- выползающей за пределы дома.

— Ты что, сумасшедший,— говорили ему друзья.— Разве можно о таком вслух!

Из личного дела № 54

В период предварительного следствия на допросах Морозов заявил: «Глубоко убежден, что только сам народ в стране должен прозреть и своими собственными руками покончить с любыми безобразиями. Убежден, что какая-то народная сила у нас в стране должна проснуться, которая будет бороться за свои права и не даст выродиться нашему обществу до конца».

«Виновным в предъявленном мне обвинении я себя не признаю полностью. Я являюсь не врагом, а активным сторонником советской власти. Мой лозунг: «Вся власть Советам!». Вся моя деятельность была направлена на укрепление и защиту советской власти. В настоящее время, как я считаю, советской власти нет, как ее не было, по моему мнению, в период с 1937 по 1952 год, который я считаю сталинским террором».

«Вся власть в настоящее время, как и в то время, сосредоточена в руках партийно-хозяйственной олигархии, то есть у нас создалась абсолютная монархия, которая, по моему мнению, является смертью любой демократии и советской власти».

Цитирую жалобу адвоката прокурору РСФСР С. А. Емельянову: «В материалах дела нет подлинника или копии работы «Труд. Экономическая политика коммунистов» ученого-экономиста В. Ф. Морозова. По определению судебной коллегии вещественные доказательства уничтожены. Взамен этой работы в деле подшито заключение трех докторов экономических и философских наук, в котором записано: «Полагаем, что произведение В. Ф. Морозова является антимарксистским, приложение к нему — антисоветизмом, а сам В. Ф. Морозов — злобным антисоветчиком». По понятным причинам в настоящее время трудно определить, сказалось ли на заключении общее направление наук, по большому счету облсуживающих большой застой, но в деле есть и другие доказательства об этой работе».

Адвокат имеет в виду показания свидетеля А. П. Додора, члена центральной ревизионной комиссии ЦК КПСС: «В ходе разговора со мной Морозов утверждал, что наше государство и КПСС идут не по правильному пути, что власть в стране принадлежит не народу, а отдельным личностям. Говорил, что необходимо создать еще одну партию, чтобы она контролировала другую. По мнению Морозова, наличие одной партии в стране не дает возможности внутренней борьбы. Настойчиво уверял меня, что вторая партия нужна и он будет стремиться к ее созданию. Утверждал также, что в партии власть захватили карьеристы, в партию вступают только для того, чтобы «делать деньги». Заявил, что если в СССР его труды не будут изданы, то он будет стремиться послать их за границу. На мое мнение, что тогда им займутся соответствующие органы, сказал: «Не считаю свои действия преступными».

Кстати сказать, никогда Морозов об этом серьезно не думал, о том, чтобы действительно отослать свои труды за границу. Это было, скорее, некоторой бравадой. Стремление дать понять ИМ, что бороться будет до конца. Буквально недели за две до смерти зашел у него об этом разговор с младшей дочерью. Ответил Жене: «Почему не отослал? Вообще такой мысли на допускал». В справедливость Морозов верил до конца.

«Тебе, наверное, жить надоело»,— говорили Морозову те, кто был лояльно настроен к нему, а другие пугали «компетентными органами». Да нет — жить ему не надоело. Любил жизнь во всех ее проявлениях. Увлекался фотографией, вылазками на природу. По выходным отправлялся на Чусовую: не просто так, брал пробы воды и грунта. Делал анализ и хватался за голову: сами себя убиваем, загрязняем источники жизни.

Везде, где бы он ни трудился — мастером в мартеновском цехе № 1, старшим конструктором в КБ, преподавателем на кафедре политэкономии — работал с жадностью, что называется, за двоих. Писал кандидатскую диссертацию — тонул в работе с головой, переводил с английского «Капитал» Маркса, штудировал горы книг Представить его лежащим на диване даже в выходной было просто невозможно. Для внуков — незаменимый дед. Любое их желание тут же подхватывалось: походы в цирк, катание на лодках. Нет, жить ему определенно нравилось.

Но прекрасно понимал, на что идет (помните: помал-

кивал, боясь оставить детей сиротами). И все-таки... Говорил вслух везде. Не просто так, с оглядкой, а громко. Чтобы услышали. Как позже сам объяснит судебно-психиатрической комиссии: «преследовал цель пробудить в народе стремление к переустройству существующего советского строя». Заявлял вместе с тем, что он «самый верный сторонник советской власти, но в современный период Советы не имеют действительной власти».

..Когда человек умирает, ставят вторую дату — ту, что через черточку после года рождения. Всё — жизнь очерчена рамкой. Становится видно, чем кончилось то, что когда-то так блестяще (или не блестяще) начиналось...

А как все-таки это у него началось? Когда похоронил Морозов в себе эпоху «храбропомалкивания»? Может, все началось с той самой статейки в одной из центральных газет. Автор ее, новосибирский ученый, добросовестно ругал экономику буржуазного мира за ее кризисы, загнивание и инфляцию, адресуя свой благородный гнев видному американскому политэконому. Первое чувство, охватившее Валерьяна Федоровича после прочтения, было стыдом, стыдом за советскую науку. Тут же бросился к столу и написал ответ известному американцу. Дал понять ему, что позицию автора хулительной статьи разделяют далеко не всё советские политэкономы. Например, он, Морозов (в это время В. Ф. уже защитил кандидатскую диссертацию по политэкономии), думает совсем иначе. Письмо, естественно, «потерялось». И «терялось» еще два или три раза — ровно столько раз, сколько пытался автор его отослать. За пределы Тагила оно не выходило.

Может, и не это было началом. Сейчас трудно выяснить, что именно послужило толчком. В данном случае следствие гораздо важнее причины. А следствие было. ...Опальный академик Сахаров в ссылке. Антисахаровская газетная кампания-травля. Морозов, движимый огромным уважением к этому человеку, едет в Горький. Во что бы то ни стало увидеться. Пожать руку. Поговорить (так много общего во взглядах!). Разобраться, в чем правда. Приехал. Высотный дом напротив здания городского УВД. Два милиционера около подъезда. Вход по закодированной системе.

Постоял. Походил вокруг. Подошел к суровой страже и задал вопрос: «Как можно встретиться с академиком?» Тут же оказался в ближайшем отделении милиции, где у него взяли отпечатки пальцев. С пристрастием рас-

спросили, кто, откуда, зачем, и отправили домой. В Тагил Морозов возвращался уже без паспорта, паспорт ему вручили только в отделе Тагильского КГБ. Естественно, после долгой беседы и строгого указания «чтоб впредь не повторялось».

-...1973 год. Исключен из рядов КПСС «за антипартийное поведение- и антипартийные политические взгляды». На партийное судилище не явился и партбилет не отдал. Партийный документ был изъят у Морозова только при1 обыске в 1982 году. После исключения высказывал свое несогласие с решением Ленинского райкома КПСС Нижнего Тагила: «Не перестаю себя считать коммунистом. Я коммунист, но теперешнюю КПСС я не считаю коммунистической партией, а считаю ее оппортунистической».

2. «ЖЕЛАЮ ГРАЖДАНСКОГО МУЖЕСТВА»

Страшное место — казанская психбольница. Страшные опыты над человеческим организмом. Из рассказа дочери Морозова Жени: «Боже мой, мы не узнавали папу, когда приезжали на эти редкие и короткие свидания. Не могли узнать- из-за многочисленных следов пыток. Пыток под видом лечения».

Почему после «лечебных процедур» его трясло, как в лихорадке? Выходил на свидание с родными, обхватывал себя руками, чтобы как-то унять дрожь, которая била тело. Впрочем, это мало помогало. Почему после нескольких лет «лечения» в казанской больнице он ослеп на один глаз?

Валерьян Федорович так описывал последствия пребывания в специальной (тюремной) психиатрической больнице Казани: «За семь лет «лечения» меня превратили из совершенно здорового психически и физически, трудоспособного и жизнерадостного человека в совершенного инвалида». И далее о том, что по ночам во сне сильно клацает зубами, нарушая сон всей палаты, о том, что опухает лицо.

Из рассказа Жени: «Приедем на свидание, хочется много-много говорить. А папа силится унять сотрясающую его дрожь, еле-еле раздвигает рот, с трудом напрягает мышцы на лице, язык не слушается. Если письма пишет в те периоды, когда его «колют», почерк расползается по листу. Но более всего поражало то, что, превра-

тив его внешне в совершенного инвалида, на мозг лечение не повлияло».

Больше всего Морозова угнетало не то, что телесная оболочка заперта, а то, что идее положен конец. Он бездействует, его начинают забывать, все дальше расходятся круги от брошенного в воду камня. Все дальше, и... исчезают. И он начинает массированный обстрел письмами. В них — коротко изложенная история «дела», тезисы научных работ. В каждом письме — надежда быть услышанным. Морозов прекрасно понимал, что письма не дойдут к адресатам. А если и дойдут чудом — напечатают ли их?

«К сожалению, уверен, что моих писем не напечатает сегодня даже смелый «Огонек» при всей нашей сегодняшней «гласности», «открытости», при том, что нет, якобы, сегодня зон, закрытых для критики. Вы — молодцы только против овец, только когда обличаете прошлое. Кто же поможет мне и таким, как я? Неужели так же ждать десятилетия посмертной реабилитации?». Это выдержка из письма Морозова в журнал «Огонек».

Конечно же, они не дошли, иначе я не держала бы сейчас в руках эти пухлые письма-тетради из домашнего архива, исписанные крупным, широким почерком. А неизменная подпись: Морозов В. Ф., убежденный коммунист, ученый-диссидент, современный политзаключенный.

...Время от времени в казанской психтюрьме устраивали врачебно-контрольные комиссии, призванные констатировать выздоровление тех или иных больных. Наезжали специалисты из Московского института имени Сербского, и начиналось «обследование». На каждого человека отпускалось по 5—10 минут. Людской конвейер быстро проходил через руки столичных психиатров. На Морозова тратили и того меньше — 2—3 минуты. «Заходил и сразу говорил, что о них, врачах-психиатрах, думаю, о том, что они — палачи в белых халатах, прислужники, полицаи»,— эти слова Морозова есть и в его письмах, это он говорил .и родным.

Естественно, его снова признавали сумасшедшим... Приезжала следующая врачебно-контрольная комиссия, и все повторялось. Морозову никогда не приходила в голову мысль просто промолчать на этом нелепом обследовании... В письмах к домашним он делал одну маленькую приписочку: «Желаю гражданского мужества». У него оно было.

...Узнали о переводе неожиданно. Приехали на очередное свидание с отцом. Все шло как обычно. Ненавистное

здание, лязг металлических запоров и тяжелых дверных клеток. Оконце для передач. Причем с вещами к этому заветному оконцу посетителей не пускали. Никакого гардероба, естественно, не было. Приехал не один — хорошо. Пальто, шапку, сумку оставь спутнику. Если один — оставляй где хочешь, на каком-нибудь одиноком стуле в коридоре. Охранник в вертушке узкого прохода строго следил, чтобы никаких лишних вещей, кроме пакета передач, не было. Не дай бог, письмо тайно передадут, не прочитанное цензурой

Итак, все шло как обычно. Но офицер «на передачах» сказал им: «Чего это вы приехали? Ведь вашего отца переводят отсюда в черноисточинскую» Сначала не верилось, слишком долго этого ждали и добивались, столько раз получали отказы. И вдруг... Но оказалось — правда. Отца действительно переводят «домой», в черноисточинскую «психушку» под Тагилом.

Главврач казанской психбольницы сказал сестрам в напутствие: «Во все времена были люди, которые во имя идеи шли на костер. Ваш отец относится к ним». Женя тогда чуть не задохнулась от возмущения: «Лицемер! Не ты ли подкидываешь дрова в этот костер?» Но она промолчала, то ли слезы, готовые вот-вот предательски просочиться, помешали сказать, то ли страх, что «свобода» отца висит на волоске, который в любую минуту может порваться...

Из рассказа Жени: «Мы тогда очень удивились: просили-просили, обивали пороги у начальства, чтобы его перевели поближе к дому. Но, как вы понимаете, у них не допросишься. И вдруг — когда мы уже просить устали — сами, добровольно: перевод в Черноисточинск. Долго не могли понятно, почему ОНИ тогда «переиграли» ситуацию, недавно нас только осенило, стукнуло как будто в голову. Вскоре после перевода из Казани звонок из Москвы от знакомых: группа американских психиатров проводит обследование «политических» в России Совершенно точно, что и в казанскую «психушку» заглянут

Так вот оно что: сроки приезда иностранцев не были известны в Казани и поэтому на всякий случай решили всех «политических» заблаговременно раскидать от греха подальше. У нас вот такое предположение сразу возникло. Об отце там, за кордоном, знали. Сделали такие выводы вот почему. Однажды Эй-Би-Си о нем передавало, что есть в России ученый-диссидент, узник совести, проповедует такие-то и такие-то взгляды»

...Свою тюремную сущность черноисточинская «психушка» показала сразу. Начались бесчисленные уколы.

«Перестаньте, прекратите делать ему инъекции!» На это требование (или мольбу) родственников врачиха невозмутимо отвечала: «Что вы возмущаетесь? Мы просто вводим ему витаминчики». От «витаминчиков» был эффект, как от казанских «процедур».

Из рассказов Жени: «Некоторые послушно кивают, когда им рассказываешь: да, мол, и абсолютно здоровых людей могут упрятать в психбольницу. А у самих где-то в потайных уголках сознания малодушно гнездится: «Здоровый-то здоровый, а какие-то отклонения все-таки есть. Я-то ведь не там». Помню, как-то дядя впервые навестил отца в Черноисточинске. Вернулся потрясенный: «Но он же здоров, совершенно здоров. Что же они с ним делают!» Да, впрочем, все так говорили, приезжая после свидания с ним. Будто не было шести лет пыток. Не могли все-таки сломить его дух...»

Сам Морозов называл свое положение не иначе, как арестом. «Положение арестованного кажется мне каким-то кошмарным сном, кажется, что стоит встряхнуться, и он исчезнет, но... оказывается, это страшная действительность... до чего мы дожили! Ничему не научил нас тридцать седьмой год».

Читал Валерьян Федорович в ту пору жадно, много. Все, что привозили ему родственники,— газеты, журналы (благо ездить было совсем недалеко). Писал по-прежнему тоже много. Разум, не поддающийся «лечебным воздействиям», остался ясным и чистым.

«Пап, давай мы тебя отсюда украдем»,— полушутя-полусерьезно предлагали ему дочери. Сердился: «Но сейчас не дореволюционные времена. Почему я, убежденный сторонник советской власти, должен скрываться от нее, как революционер при царском режиме?» Вопреки всему он до конца верил в справедливость.

Пример из казанской жизни Морозова. Кандидат наук клеит коробочки, тайно вкладывая между серыми картонками заранее приготовленные листочки с текстом: он, кандидат наук Морозов, незаконно упрятан в «психушку», за правое дело, помогите, знайте об этом, расскажите всем. (Кстати, Валерьян Федорович попался на этом опасном деле и, как скупо сообщил родным, был наказан.)

...Совсем недавно (30 октября 1989 года) В. Ф. Морозов умер в черноисточинской психбольнице от инфаркта. Первый инфаркт он перенес в 1958 году, последующие — спустя более двух десятков лет: в казанской закрытой психбольнице (об этом тогда не сочли нужным уведомить родственников) и последний — в Черноисточинске. Сколько было микроинфарктов за последние семь лет жизни, сейчас уже невозможно выяснить. Смерть от инфаркта, а инфаркт от... Впрочем, это и так ясно.