ДЕЛО ТАТЬЯНЫ МЯГКОВОЙ

О МОЕЙ МАТЕРИ

Моя мать, Мягкова Татьяна Ивановна, родилась в 1898 году в Тамбове в семье присяжного поверенного. Окончила гимназию. События революционных лет увлекли ее. Она поверила в провозглашенные большевиками лозунги. Участвовала в Гражданской войне. Была оставлена в Киеве в подполье во время занятия города войсками Деникина. Там она проявила достаточно смелости и выдержки («Летопись революции». М., 1926).

В 1927 году мама была исключена из партии за несогласие с партийной политикой Сталина, в 1928 году она была выслана в Астрахань, где продолжала активную оппозиционную работу, затем ее выслали в Челкар (Казахстан).

Мне тогда было четыре года, и я оставалась на руках бабушки под опекой отца, в то время наркома финансов Украины. В 1930 году отец приезжал в Челкар и убеждал маму отказаться от оппозиционных взглядов, подписать «отречение» (как тогда это называлось) и вернуться к дочери. После долгих колебаний мама согласилась с его доводами и присоединилась к очередному письму ссыльных с отказом от оппозиционных взглядов.

В это время отца перевели на работу в .Москву и вся семья поселилась в «Доме на набережной».

В январе 1933 года маму опять арестовали. Она проходила по групповому делу Ивана Никитьевича Смирнова (о реабилитации группы И. Н. Смирнова, и в том числе Мягковой Татьяны Ивановны, я узнала из сообщения Комиссии Политбюро ЦК КПСС в «Правде», № 152 от 31 мая 1990 года).

Арестовали маму ночью, меня не будили, и когда я, проснувшись, стала ее звать, подошел отец и пояснил, что мама заболела и ее увезли в больницу. Этой версией маминого исчезновения мне долго морочили голову, и я этому верила.

Но когда в январе 1934 года арестовали отца (как украинского националиста, стремившегося создать украинскую буржуазную республику, а также подготовлявшего убийство Сталина, Постышева и др.), пришлось бабушке со мной объясняться.

Бабушка стремилась воспитать во мне любовь и уважение к родителям и одновременно любовь и уважение к Советской власти. Задача трудная, но она сумела ее выполнить. В доме часто повторялось принятое тогда: «Лес рубят - щепки летят».

После ареста отца остались: бабушка, тетя (мамина сестра) с сыном и я. Из «Дома на набережной» нас выселили. Бабушке дали квартиру в районе Шаболовки, где мы с братом и выросли.

Бабушка искренне верила, что Сталин не знает о размерах репрессий.

Я росла нормальным советским ребенком, пионеркой, комсомолкой, дружила с ребятами из рабочих семей, так как район наш был заводским. Единственно, чего бабушка не смогла мне внушить, - это уважения к Сталину. Я его не любила не только из-за судьбы родителей, но и за бесконечное славословие в его адрес. Я понимала, что при желании он может моментально это пресечь. Значит - не хочет. В школьные годы порой я просто выдергивала штепсель серой тарелки громкоговорителя.

Отца осудили на 10 лет и отправили на Соловки. Переписку с нами ему не разрешили.

Мама трехлетний срок отбывала в Верхнеуральском политизоляторе. Оттуда она писала нам каждую неделю. Она интересовалась всеми подробностями моей жизни. Ее влияние на формирование моих взглядов было велико.

В 1936 году маму выпустили из политизолятора и отправили в ссылку в Уральск. К счастью, бабушка сразу собралась и поехала повидаться с мамой.

Меня она обещала отправить к маме после окончания учебного года. Бабушка пробыла у мамы две недели. Это оказалось последней радостью в маминой жизни. Через несколько дней после отъезда бабушки маму перевели в Алма-Ата. Здесь она вновь мыкалась в поисках работы и комнаты, пригодной для нашей с ней жизни, В конце концов, не найдя комнаты, она посели-

лась в комнате ссыльного археолога, который на лето уезжал в экспедицию. Мне взяли билет, нашли попутчиков и дали телеграмму о моем выезде. Но условленного ответа не получили. На вторую телеграмму с оплаченным ответом последовало: «Адресат не проживает». Билет был сдан. Мама исчезла. Мне не суждено было познакомиться с мамой в более взрослом возрасте (мне было двенадцать лет).

Только через несколько месяцев получили от нее телеграмму из Магадана. Вскоре мы узнали, что постановлением Особого совещания она вновь была осуждена на 5 лет лагерей.

В 1937 году пришла от мамы телеграмма: «Не работаю Адрес Нагаево Новый Магадан Возможен переезд Не тревожьтесь длительным промежутком известий». Промежуток оказался бесконечным... Это была последняя весточка от мамы.

Официально сообщили, что мои родители вновь осуждены на 10 лет «без права переписки». Бабушка сделала все, чтобы не фиксировать моего внимания на этой стороне нашей жизни.

Но однажды зимой я увидела необычный сон.

Сначала я ощутила себя среди широкого водного простора. В руках я держала две общие тетради в коричневых клеенчатых переплетах.

Я открыла одну из них и увидела знакомый почерк мамы. Первые фразы были очень странными: «Когда ты будешь читать эти строчки, я уже буду на морском дне...»

Прочла я еще несколько строк, которые теперь не помню. Затем ощущение морского простора исчезло... Меня охватил ужас. Появились трубы огромного диаметра с бегущей по ним водой.

Чувство ужаса нарастало, охватило все мое существо - и я проснулась.

Никогда в последующей жизни мне не приходилось испытать что-нибудь похожее на леденящий животный ужас той ночи.

Потом пришла война. Многое было пережито и передумано. Ощущения той ночи остались только в памяти.

В 2003 году я узнала из газетной заметки о том, что часть приговоренных к расстрелу в Магадане грузили в трюмы барж, выводили эти баржи в море и топили...

Мира Варшавская, колымская солагерница мамы, после возвращения с Колымы, через знакомых разыскала меня. Я иногда у нее бывала. Жила она на Шаболовке в малюсенькой комнатке у черного хода.

В шестидесятых годах Мира и колымчанка Соня Смирнова пришли ко мне домой. Соня начала без обиняков:

- Я хочу тебе рассказать не очень веселые вещи. Вероятно, я была последней, кто видел твою маму... В это время на Колыме проходила полоса новых обвинений и новых сроков для политических заключенных. Их привозили

из дальних лагерей для того, чтобы объявить их новые вины и новые сроки трудовых лагерей без права переписки. Вновь осужденных помещали в большой барак с нарами в два яруса. В таком бараке оказались и мы с Таней. По ночам часто приходила команда охраны. Старшой зачитывал очередной список осужденных, которым надлежало следовать на выход с «вещами». Людей уводили для отправки в сверхдальние лагеря, как мы тогда считали. В одну из таких ночей вызвали твою маму. Я вскочила, помогла ее собрать вещи. Мы расцеловались. «Скоро и я вдогонку за тобой», - напутствовала я Таню...

Но больше я ее никогда не увидела.

* * *

Теперь благодаря магаданскому литератору А. М. Бирюкову я узнала подробности гибели моей матери на Колыме.

Рада Полоз

ИЗ ПИСЕМ А. М. БИРЮКОВА Р. М. ПОЛОЗ

Уважаемая Рада Михайловна!

Так вышло, что первым архивным делом, которое мне удалось получить после возвращения в Магадан, стало дело Мягковой Т. И. Постараюсь описать Вам его суть. Дело невелико. В описи названы лишь восемь листов, девятым следует выписка из протокола Тройки УНКВД по ДВК (Дальневосточному краю) от 3 ноября 1937 года: постановили... расстрелять.

В приложенных к делу материалах, на листе 17-м, помещен акт (с грифом «Совершенно секретно»):

17 ноября 1937 г. ДВК г. Магадан

Настоящий акт составлен в том, что согласно решению тройки УНКВД по «ДС» и утвержденного тройкой УНКВД по ДВК приведен в исполнение приговор в отношении Мягковой Татьяны Ивановны, 1898 г. рождения, урожен. г. Тамбова, осужденной к ВМН — расстрелу.

Настоящий акт составлен в 3-х экземплярах.

Начальник 3-го отдела УГБ УНКВД по «ДС»

лейтенант госуд. безоп. (Бондаренко)

И. о. коменданта УНКВД по «ДС»

мл. лейт. госуд. безоп. (Соколов)

Начальник внутренней

тюрьмы УНКВД по «ДС» (Кузьменков)

Все три подписи на экземпляре акта присутствуют.

В деле имеются два протокола допроса Т. И. Мягковой (оба от 26 сентября 1937 года), протоколы допроса свидетелей (соседки Т. И. по лагерному бараку — «комнате», как сказано в протоколе) и Кадочникова А. М. (стрелка ВОХР).

Суть дела (обвинение формально не предъявлялось; нет в деле ни постановления о его возбуждении, ни обвинительного заключения) состоит в том, что 14 сентября 1937 года, при этапировании группы троцкистов, остановленной у изолятора пос. Ягодный, з/к Мягкова вступила в разговор с находившимся в этом этапе знакомым, троцкистом Поляковым, и пыталась ему что-то передать. На требование стрелка Кадочникова, сопровождавшего этап, отойти «...стала кричать на весь лагерь: "Фашисты, наймиты фашистские, я знаю, что при этой власти не щадят ни женщин, ни детей. Скоро вам конец будет с вашим произволом" (показания Кадочникова)».

Свидетельница 27 сентября показала, что, проживая с Мягковой в одной комнате со дня ее прибытия в УДС (Управление Дальнего Севера — так в то время именовался Дальстрой со всеми подразделениями), установила, что «...Мягкова является неразоружившейся троцкисткой, четырежды судившаяся за К. Р. троцкистскую деятельность. Муж Мягковой осужден на 10 лет также за К. Р. деятельность. Будучи в Ягодном, Мягкова систематически устанавливала связь с троцкистами, как с этапируемыми, так и с находящимися в УДС. У нее была связь налажена хорошо, т. к. при появлении этапа Мягкову тут же ставили в известность».

Вот, собственно, и все доказательства. В описи дела названы также «аг. (вероятно, агентурные) материалы» — л. д. 3, но вместо них подшит чистый лист.

По описи 1937 года дело завершается «Справкой об активной к-р подрывной деятельности во время нахождения в Севвостлаге» — так она озаглавлена. Справка выполняет роль — это мое предположение — и обвинительного заключения (коль скоро его нет), и постановления Тройки УНКВД по «ДС», на которое ссылается протокол Тройки УНКВД по ДВК. «Справка» подписана начальником райотдела Громовым (он вел следствие), зам. начальника УНКВД по «ДС» Веселковым и начальником Управления Севвостлага Филипповым 30 сентября 1937 года.

В преамбуле документа перечислены все прошлые меры наказания, примененные к Т. И. Мягковой:

«1. В 1927 году за к-р троцкистскую деятельность выслана из города Харькова в Астрахань.

2. В 1928 году за к-р троцкистскую деятельность Особым совещанием ОГПУ сослана в Казахстан на 3 года.

3. В 1933 году Особым совещанием за к-р троцкистскую деятельность осужден (так в документе. — А. Б.) на 3 года политизолятора.

4. После отбытия наказания в политизоляторе приговорена Особым совещанием НКВД на 3 года ссылки в Казахстан.

5. В 1936 году за к-р троцкистскую деятельность Особым совещанием НКВД осуждена к 5 годам ИТЛ».

Эти данные будут приведены и в выписке из протокола Тройки УНКВД по ДВК, к ним прибавятся и содержащиеся в «Справке» обвинения 1937 года: «...находясь в лагере, систематически устанавливала связь с заключенными троцкистами. Держала голодовку в течение шести месяцев. Высказывает к-р пораженческие идеи».

Дело, конечно, жуткое. Не только тем, что в нем попраны все юридические норму даже того бесправного времени. Жуткое по абсолютной неадекватности «преступления» и наказания: расстрел за факт общения со знакомым через колючую проволоку.

Неадекватность эта объясняется, вероятно, тем, что в 36—37-м годах — в хваленые берзинские годы! — на Колыме шла борьба с доставленными сюда в большом количестве летом 1936 года троцкистами. Было несколько крупных групповых дел, рассмотренных Военным трибуналом войск НКВД при «ДС» в начале и первой половине 37-го года. А дело Мягковой, по всей вероятности, - один из последних эпизодов этой жуткой кампании.

Обо всей этой истории пока очень мало известно. Я попытаюсь заняться этой темой подробнее, а потому буду Вам признателен за все имеющиеся у Вас сведения и документы, имеющие отношение к личности и судьбе Т. И. Мягковой.

...Простите за горькие минуты, которые Вам пришлось пережить над этим письмом. Молча жму Вашу руку.

Уважаемая Рада Михайловна!

... История того, как доставили на Колыму шесть тысяч (а не двести человек, как я писал Вам раньше) заключенных троцкистов, как искали они здесь справедливости (хотя бы в предоставлении статуса политзаключенных), как пытались продолжать борьбу со сталинизмом и как были уничтожены в течение считанных лет, — грандиозна даже на фоне всенародной трагедии. И судьба Вашей мамы - одно из звенышек этой страшной истории.

...На Колыме Поляков был осужден 11 октября 1937 года. Выписка из протокола заседания Тройки УНКВД по ДВК:

«...49. Поляков Вениамин Моисеевич.

Обвиняется: член к-р троцкистского комитета, участник к-р демонстрации во Владивостоке. Организатор бунта по пути следования в Нагаево. Проводил вербовку участников голодовки, сам принимал участие в голодовке. Составлял и подписывал к-р протесты и заявления. Отказчик от работы».

Поляков был расстрелян 26 октября 1937 года. Акт о расстреле подписан начальником 4-го отдела УГБ УНКВД Мосевичем, и. о. коменданта УНКВД мл. лейтенантом гос. безопасности Соколовым, нач. внутр. тюрьмы УНКВД Кузьменковым...

ИЗ ПИСЕМ ТАТЬЯНЫ МЯГКОВОЙ МАТЕРИ,

ФЕОКТИСТЕ ЯКОВЛЕВНЕ МЯГКОВОЙ

9/VIII- Магадан

...Магадан довольно интересный город. Конечно, и здесь острейший жилищный кризис. Но в самых скверненьких палатках (не подумайте, что палатки эти просто брезентовые. Они имеют деревянный остов - стены, деревянный пол, а брезент натягивается уже сверху) электричество.

Очень хорош Магадан вечером, когда смотришь на него откуда-нибудь сверху. Недалеко от него (километров 6) порт Нагаево. Бухта исключительно хороша для стоянки пароходов — и очень красивая. Море меня всегда успокаивает, даже когда на него смотришь издали. И опять особенно хорошо вечером. Тогда огоньки на берегу залива напоминают Ялту. Сопки кругом покрыты «лесом». Это лиственница, сосна и, кажется, ольха. Но все страшно мелкорослое, а внизу мох, почва, вероятно, болотистая. Когда идешь — она мягко пружинит, хотя сырость и не чувствуется. Брусники и маслят — страшное количество...

9/Х-1936 г. - Магадан

... Что о себе? Я уже опять начала жить. От этой скверной привычки я так, вероятно, и не отделаюсь. Я не могу, конечно, утверждать, что «жизнь моя течет в эмпиреях», но я уже довольно давно привыкла обходиться без эмпирей и при этом все-таки одобрять жизнь. Нет, все-таки «одобрить» эту свою жизнь мне что-то не хочется, но — что греха таить — я уже ощущаю удовольствие от кое-каких жизненных явлений и процессов, причем иногда в совершенно неожиданные моменты. Например, во время рубки дров или... стирки белья. Приятно взмахнуть топором, чтобы полено треснуло, приятно смотреть на зем-

лю в инее, приятно ощущать себя живущей и что-то делающей. Ты уже понимаешь, что все в порядке и что это ощущение — наилучший признак возвращающегося душевного здоровья? Получается, правда, некоторое раздвоение: выводы логические у меня довольно пессимистические (относительно себя, конечно), а неразумный оптимизм опять, по своему обыкновению, начинает вылезать из всех пор. Ну и пусть вылезает, и к черту логику. Так ведь, мамусик?..

ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО К ДОЧЕРИ

Ягодный 18/IX 1937 г.

Обезьянка моя любимая, дорогая моя девчурочка, зоренька ясная моя, далекая-далекая! Вот тебе первый мой рисовальный блин... Ну, конечно, раз первый, так комом... И все-таки я довольна, что наконец что-то такое тебе посылаю. По правде сказать, нужно было бы расставить номерочки, как ты иногда делаешь, и надписать, чтобы ты не приняла сопки за облака. Во всяком случае, сообщаю во избежание всяческих недоразумений, что на самом первом плане лежит старый трухлявый ствол давным-давно упавшего дерева и из него торчат сучки от бывших когда-то веток. Этого ты, кажется, без объяснений никак не поймешь... А я, когда рисовала, сидела на еще большем стволе. Это дерево настолько широкое, что, когда я кончила рисовать, я разлеглась на нем, подложила под голову книгу и смотрела в небо. Солнце грело сегодня так, что в одном платье было очень жарко... По рисунку ты можешь видеть, что природа здесь не особенно богатая. Но после Магадана она имеет свою прелесть, прежде всего потому, что есть лиственные деревья, а не одна только лиственница. Очень противное дерево — ни рыба ни мясо. Совсем хвойное, а хвоя осенью желтеет и осыпается. Еще прошлый выходной день тут была настоящая золотая осень. Лесок, по которому мы бродим, пересекается горной речкой Дебин. У нее масса рукавцев и ручейков, так что приходится бесконечно перебираться через воду. В очень многих местах перекинуты или сами перекинулись стволы деревьев, то тоненькие, то толстые. По тоненьким хожу с опаской: хоть утонуть никак нельзя — выше пояса нигде вода не достигает, но перемокнуть в холодной-прехолодной воде тоже не очень приятно. Иногда речушка становится узенькой, и мы через нее перепрыгиваем (вчера моя товарка как прыгнет, да со всего размаху и свалилась в воду около берега, пришлось обсушиться на солнышке). А вообще эта речушка с кустарником, деревьями, галькой на берегу и постоянным шумом

бегущей воды очень хорошо действует на мое настроение. Сядешь или ляжешь на ствол дерева, слушаешь журчанье воды и думаешь: «вот, была бы здесь Радусинка, мы с ней вместе через речку перебирались бы и кораблики пускали...»

...А за речкой болото. Вода только кое-где видна. Все оно покрыто толстым-претолстым слоем разноцветного мха, очень красивого. Нога тонет. Идешь как на пружинах. На болоте - ягоды. Первый раз, как мы на них наткнулись - мы не догадались, что за ягоды: сидит красненькая ягодка на тоненькой-тоненькой ниточке. Собственно, и ниточка и ягодка лежат на мху, и листьев тоже почти нет. Мы едим их и рассуждаем, ядовитые они или нет. А они невкусные, кислые, и видать, что незрелые. Наконец кто-то из нас догадался: «Да ведь это клюква!» — «А, клюква, ну тогда ем дальше. Она сразу вкуснее стала»... Ну, а если немножко взобраться по сопке вверх, там растет брусника. Не очень много ее, но такая она вкусная и красивая была сегодня: созрела по-настоящему, да слегка ее приморозило — букетик просто чудесный. Хотела я его донести до дому, чтобы тебе нарисовать, да на этой бумаге нельзя рисовать красками, они расплываются — это во-первых, а во-вторых, я ее нечаянно по дороге съела... Ну, а населения в этом лесу мало. Изредка встречаемся с моим любимым бурундучком, раз или два пролетит кобчик, трясогузочка желтенькая почирикает — и все. И все-таки так приятно ходить, сидеть на пнях и упавших деревьях и вдыхать запах опавших листьев...

...По ночам уж нередко заморозки, тогда мы растапливаем свою железную печурку. Дрова весело трещат, и по потолку играют световые пятна. Лежишь под одеялом, смотришь на них, а думаешь о Радусиночке. Миленькая моя, у меня к тебе просьба: можешь писать мне регулярно хоть два раза в месяц, а то так давно нет от тебя ничего, моя звездочка, и я теряю тебя из виду: не зная, что ты делаешь, с кем дружишь, что читаешь, чем интересуешься. Мне сейчас не очень легко живется, детуся, очень уж я далеко от вас и совсем-совсем одна. А твои письма для меня главное, и они сделают мою жизнь радостной. И еще — каждые три месяца снимайся в моментальной фотографии. Обо всем пиши, родная, я хочу знать, о чем ты думаешь, кого ты любишь, с кем играешь, с кем ссоришься... Давай губенки - крепко, крепко целую мою единственную.