АЛИ МИТАЕВ

Передо мной стояла сложная задача: создать реальный портрет великого чеченца. Такой портрет, в котором наш герой предстанет живым человеком, со всеми положительными и отрицательными сторонами. Сделать это было нелегко. На протяжении семидесяти лет власти громоздили ложь, искажая облик народного лидера, желая, чтобы он навсегда исчез из памяти тех, кто его знал и любил. Поэтому правды о нем написано мало. Но когда слой за слоем счищать грязь вымыслов, выкапывать картину из-под груды словесной пыли и мусора, на свет является чудесное полотно, на котором изображена яркая личность огромного обаяния, благородства, ума, доброты и мужества. При внимательном взгляде герой становится виден во всей красе и силе, подобно засверкавшему бриллианту, с которого убрали всю налипшую грязь. Невозможно понять, как можно было убить такого человека, вычеркнуть из истории, чтобы о нем не осталось даже воспоминаний. Невольно задаешься вопросом, почему преступники так боялись его, даже мертвого. Когда мне удалось полностью воссоздать истину, я понял, чем же он был так опасен для властей. Личность моего героя воодушевляла народ силой и мощью своего духа и тем самым угрожала властям. Он был велик, а значит, страшен для властных мерзавцев, которые постарались от него избавиться. Однако история всем воздает по заслугам.

- Больше мы не можем держать ситуацию в Чечне в таком нестабильном положении. Этого смутьяна Митаева надо убрать! Любым путем. Анастас, ты опытный революционер. Мне ли тебя учить, как это делается?

- Нужно подумать, Коба. Дело нелегкое.

- Согласен. Поэтому и поручаю тебе. Возьми с собой Клима, Семена Буденного, еще кого хочешь, и выезжайте на Кавказ как можно скорее.

- Митаев пользуется авторитетом в народе, особенно у верующих. Люди считают его святым. И охрана у него из преданных людей.

- Вот и хорошо. И ты возьми с собой орлов Буденного, пусть выберет самых надежных. Без охраны ехать нельзя. Мало ли что взбредет в голову чеченскому вождю. Арестует он тебя, Анастас, вместе с непобедимым командармом и потребует независимости Чечне или шариатское правление. Представляешь, как будут ликовать наши враги?

- Если с нами отправятся красноармейцы, что вызовет недоверие у горцев и может испортить дело.

- А ты переодень их в гражданские одежды, ну, под музыкантов, что ли. Найди среди бойцов трубачей, придумай какой-нибудь праздник, допустим, дружбы и братства народов или еще что-то этакое, и пусть оркестранты покажут, на что они способны. Соображай, Анастас... Ты же в таких делах мастер.

- Хорошо, Иосиф, подумаю... А вот насчет музыкантов я бы не сообразил, это ты здорово придумал. Первая часть вопроса решена, постараемся решить и вторую: как использовать музыкантов по назначению.

- Вот видишь, Анастас, ты уже начал соображать. Ну, давай, давай шевели мозгами. Надеюсь, после твоей поездки этот смутьян больше мутить воду не будет.

- Будь уверен. Только действовать надо осторожно, чтобы не вы звать возмущение народа.

- Бери хитростью. Для такого дела любые средства хороши, лишь бы был успех.

«Таких людей больше нет и не будет. Это был человек-молния. Он знал, что такое Советская власть, знал, какие бедствия с ее приходом обрушатся на чеченский народ. И говорил об этом прямо, не скрывая. Такое могли себе позволить только два человека - Турпал Али и Али Митаев» - так говорил Висхаджи, житель села Курчалой Шалинского района.

«Ничего удивительного нельзя усматривать в том, что первой жертвой большевиков на Северном Кавказе стал Али Митаев. Он был как личность на целую голову выше их всех, это была фигура, это была личность, и личность выдающаяся»^¹, - писал кандидат исторических наук Г. А. Ерещенко.

«Обаяние этого человека было столь велико, что ни один из тех, кто хотя бы однажды видел его, не мог забыть Митаева всю последующую жизнь. От всего дурного очищались души тех, кто с ним соприкоснулся. Хотя бы раз спешили они простить другому обиду, становились друзьями непримиримые враги. Али Митаев был человек уникальный. В нем счастливо сочетались талант богослова-миссио-

нера и народного трибуна, мудрость наставника молодежи и несгибаемого хранителя традиций мюридизма, организатора народных масс и тонкого политика, беззаветно храброго воителя и смиренного послушника. И ко всему этому он был миротворец»^¹ - писали авторы исторического очерка об Али Митаеве М. Заурбеков и А. Тимирханов.

«Со всех концов Чечни стекались к нему люди. Шли днем и ночью, просили посетить их места, несли к нему свое горе и беды. И всех успевал выслушать, всем давал утешение этот удивительный человек. По просьбе гостей мы отправлялись с Али в дальний путь. Помню одну из таких поездок в село Беной. Там благодаря вмешательству шейха сразу тринадцать человек простили своих кровников. И таких случаев было множество. Уважения и почета в народе - вот чего ему не могли простить люди, волей случая оказавшиеся у руля государства при всей своей ничтожности. С миротворческой миссией шейх бывал в горах Ичкерии, на Притерской равнине, в Аухе и Шатое, в Малгобеке и Гудермесе, и всюду перед ним гостеприимно распахивались двери домов и раскрывались души людей. Всюду он был дорогим и желанным гостем. Люди встречали его с надеждой, а провожали с восхищением»^². Сподвижник Митаева, житель села Сержень-Юрт, проживший 105 лет, вспоминает, что даже суровый Сугаип-мулла Гайсумов, непременный глава Совета старейшин Большой и Малой Чечни, однажды не сдержался и воскликнул: «Воистину, в знаменьях Аллаха вошел ты в мир, о юный Али!»

«Когда огонь Гражданской войны готов был перекинуться в Чечню, Али Митаев занял плацдарм Терека, и в течение 9 месяцев ни одна казацкая пуля не достигла левого берега», - рассказывал М. Ахметханов, житель села Лаха-Невре Надтеречного района.

«И мне, выросшему рядом с ним, он представлялся сказочным героем», - отзывался о Митаеве Э. Хучиев, 106-летний житель села Тевзана Веденского района.

«В нем было что-то неземное», - писал Д. Коренев, редактор терской областной газеты «Народная власть».

«...Лучезарный столб...», - говорится об Али Митаеве в одной из религиозных песен.

Мы привели здесь лишь небольшую часть высказываний о выдающемся сыне чеченского народа Али Митаеве, отдавшем жизнь во имя нашего будущего. И как бы ни старались власти предать запрету и забвению имя «религиозного фанатика», ни запятнать, ни похоронить память о Митаеве им не удалось. Тот, кто достоин остаться в истории, кто заслужил это право, останется, какие бы преграды и препоны перед ним ни ставили. Канули в бездну враги Али Митаева, что плели против него заговор, забыты фамилии и тех, кто старался опорочить шейха. Справедливость восторжествовала, и он вновь занял заслуженное место в пантеоне самых достойных сынов и дочерей чеченского народа. И все же обидно то, что Али, попав в жернова сталинских палачей, был лишен возможности использовать свой небесный дар и огромный авторитет на благо родной Чечни.

Конечно, Али мог остаться в живых и жить вольготно, если бы принял предложение известного нефтепромышленника Тапы Чермоева уехать с ним на Запад. Чермоев, говорят, давал ему целое состояние в золоте.

- Я шейх, - заявил Али, - зачем мне золото?

- Но большевистская власть не оставит тебя в живых.

- Я это знаю, но не смогу жить вдали от родины. Настоящий чеченец и великий патриот, он и в мыслях не мог допустить, что, спасая свою жизнь, уедет и бросит в беде свой народ. Хотя Али прекрасно знал, какая в этом случае страшная судьба ждет его. Об этом он неоднократно говорил своим друзьям. Конечно, как и любой человек, он надеялся на лучшее. Но чуда не произошло. Шейху пришлось разделить горькую участь лучших сынов чеченского народа.

В центре старинного села Автуры Шалинского района, расположенного в живописной местности, стоит добротный дом с ухоженным двором. Во дворе находится могила великого чеченца Бамат-Гири-хаджи - одного из самых почитаемых в Чечне святых. Над могилой возвышается массивное каменное надгробие - зиярт, на стенах которого надпись арабской вязью. Это излюбленное место поклонения паломников. Сколько их побывало здесь, точно сказать никто не может, но что приходили сотни тысяч, ни у кого не вызывает сомнения. Больше всего сюда стекается людей, измученных недугами и разными бедами. Все они приходят с надеждой на милость Аллаха и заступничество покоящегося в священной земле божьего посланника. И без преувеличения могу сказать, что известно множество случаев, когда пребыва-

ние здесь приносило больным исцеление, облегчало участь бедствующих и скорбящих.

Но к зиярту Бамат-Гири стремились не только люди. Весной и летом сюда прилетает много певчих птиц. Усевшись поудобнее, они щебечут, поют удивительные песни, перекликаются, будто разговаривают с тем, кто здесь покоится.

Летят годы, сменяются поколения, власти. Бесславно уходят в другой мир и те, кто сделал невыносимой жизнь великого чеченца. Но любовь к этому человеку не иссякает в сердцах людей. Каждый, кто совершает паломничество к святому месту, даже если и не излечивается телесно, то очищается от скверны, грехов, ошибок и дурных поступков, получает мощный нравственный и духовный заряд на будущее и уходит просветленным, став намного добрее, благороднее и снисходительнее. Время не властно умалить притягательную силу этого священного уголка.

«Чтобы уничтожить народ, достаточно убить память о нем», - говорил Али Митаев. С первых дней установления Советской власти для этого делалось все возможное и невозможное. Но особенно активно после депортации чеченцев и ингушей в 1944 году. По приказу властей сжигались бесценные книги о прошлом вайнахского народа, уничтожалось все, что было связано с его историей и культурой: исторические памятники, родовые башни, уникальные архитектурные постройки, мечети. С кладбищ свозили каменные надгробия на строительные площадки, их использовали для закладки фундаментов под жилые дома, коровники, свинарники, из них выкладывали бордюры и мостовые. Не обошли вниманием святотатцы и зиярт Бамат-Гири. Было сделано несколько попыток снести гробницу.

В народе об этом ходят разные легенды. Рассказывают, например, как один из сотрудников ГПУ, взобравшись на верх культового сооружения, почувствовал себя так, что не мог даже пошевелить рукой. Другой раз разрушитель внезапно упал с зиярта вниз головой. Хотели снести гробницу святого при помощи грузовой машины, но она сломалась по дороге и не доехала до зиярта. Таких историй много, и трудно сказать, где здесь правда, а где вымысел. Ясно одно: власти, уничтожившие памятник герою Гражданской войны Асланбеку Шерипову и прекрасную мечеть в Грозном, не могли оставить нетронутой усыпальницу отца самого ненавистного для сталинистов человека - Али Митаева.

Недалеко от зиярта стоит дом, в котором жил родоначальник суфизма Бамат-Гири-хаджи. Там у него родились сыновья Али и Умар.

Одному из них, Али, суждено было стать продолжателем дела отца, самым уважаемым человеком не только на родине, но и на всем Северном Кавказе. Перед ним преклонялись и простые верующие, и наиболее авторитетные люди в Чечне, Ингушетии и Дагестане. Все видели в нем своего устаза и защитника. Одно его слово могло прекратить любой конфликт. Митаев бывал во многих чеченских и ингушских селениях, где принимал участие в разрешении самых сложных, спорных вопросов, тяжб. Десятки и сотни семей возвращались к мирной жизни благодаря ему. Умный, дальновидный религиозный лидер, мудрый наставник, обладавший широким кругозором, он предвидел и предсказывал как судьбу отдельного человека, так и будущее народа. Понимая, какой разрушительный заряд несет Октябрьская революция, Али предупреждал: большевики, придя к власти, установят жесточайшую диктатуру. Это люди, не способные управлять страной без произвола и насилия. Они на все готовы во имя осуществления своих целей. То, о чем предупреждал шейх, вскоре сбылось. Вместо обещанных мира и счастья большевики принесли, в частности в национальные республики, гражданскую войну и красный террор. Одной из самых тяжелых утрат для чеченского народа была гибель Али Митаева. Честного, порядочного, повсеместно уважаемого человека сталинский режим не мог оставить на свободе. Незаурядную личность Сталин признавал, но и боялся, а потом ненавидел.

Али родился в селе Автуры в 1881 году, когда еще свежи были в памяти события, связанные с пленением Шамиля и последующими восстаниями горцев. И конечно, ненависть к угнетателям продолжала жить в сердце каждого горца. Это не могло не отразиться на характере будущего религиозного и политического деятеля.

Окончив начальную школу в городе Грозном, Митаев поступил в медресе и, успешно закончив полный курс арабской школы, получил духовное образование. Постоянно занимаясь науками под руководством наставников и самостоятельно, он стал широко образованным человеком, в совершенстве владел несколькими языками — чеченским, арабским и русским, прекрасно разбирался в философии, истории, богословии, политике. Он был просветителем своего времени.

Воспитывался Али в очень почтенной семье, где среда, в которой он рос, благотворно влияла на его личные качества и мировоззрение. Отец, Бамат-Гири, обладал высокой культурой и знаниями. Он любил свой народ и стремился, чтобы чеченцы сохранили обычаи предков,

верили в Бога, понимая, что верующий человек никогда не совершит плохих поступков. Хаджи готов был помочь любому человеку, невзирая на национальную принадлежность. Он был близко знаком и дружил с известными на всем Кавказе выдающимися людьми XIX века. А непосредственным учителем и духовным наставником Бамат-Гири был сам великий Кунт-Хаджи, духовный вождь вайнахов.

В доме часто бывали Сугаип-мулла Гайсумов из Белгатоя, Магомед Назиров из Ножай-Юрта, Кана Хантаев из Надтеречного района и выдающийся сын ингушского народа Батал-хаджи Белхароев. Из общения с этими выдающимися личностями Али черпал очень много полезного. Позднее и сам вошел в их круг.

Влияние отца на становление и формирование личности сына было, без преувеличения, огромно. Перед глазами Али был пример уникальный. Ведь именно Бамат-Гири возглавил и продолжил дело, начатое своим учителем, после ареста и ссылки Кунт-Хаджи на поселение в город Устюжну Новгородской губернии, где он и умер от истощения.

Бамат-Гири обладал всеми необходимыми качествами религиозного лидера, в том числе обширными знаниями в области теологии.

Но прежде чем заслужить всенародное признание, ему пришлось пройти трудный путь. Целых тринадцать лет провел он в подземелье, обучаясь волхвованию.

Волхвы не боятся могучих владык,

А княжеский дар им не нужен;

Правдив и свободен их вещий язык

И с волей небесною дружен.

А. С. Пушкин

Эти пушкинские слова словно сказаны о Бамат-Гири. Он не страшился никого, кроме Аллаха, и владел тайнами быта, мог пророчествовать и предвидеть грядущее, предсказать судьбу человеку. Однажды, возвращаясь из Мекки, куда вместе с другими паломниками он совершал хадж, Бамат-Гири, стоя на палубе корабля и глядя вдаль, рассказал о жестоких испытаниях, которые выпадут на его долю. С грустью и волнением говорил, что его ждет арест и ссылка, что больше не удастся увидеть землю отцов, лишь только тело привезут поездом в Чечню. Какая участь ждет сыновей, не сказал, но не было сомнения, что он прекрасно знал их будущее. Да, Бамат-Гири, зная обо всем, что ждет его и семью, тем не менее, как любой человек, еще надеялся на что-то

хорошее, верил в милость Аллаха. Однако все произошло так, как он предсказывал.

БаматТири-хаджи арестовали в ноябре 1911 года вместе с другими представителями высшего духовенства по обвинению в сочувствии и помощи знаменитому абреку Зелимхану, доставлявшему множество хлопот властям. Но Зелимхан был всего лишь поводом. Истинная причина ареста - его религиозная деятельность и авторитет у народа. Эту версию подтвердил обыск в доме и изъятие литературы. Полицейские вывезли со двора две подводы с богословскими книгами. Пропали бесценные, уникальные, древнейшие манускрипты, кладезь мудрости и святости. До сих пор судьба их неизвестна.

Местом ссылки Бамат-Гири и его мюридов - Сугаипа Гайсумова, Абдул-Азиза Шаптукаева, Батал-хаджи Белхароева - стал город Калуга. Там 13 сентября 1914 года, именно в тот день, месяц и год, которые предсказывал, Бамат-Гири умер.

В ссылке устаз пользовался уважением и сочувствием властей. Его предсказания принесли городу Калуге милость монарха, за что генерал-губернатор города Калуги Горчаков спецпоездом отправил тело Бамат-Гири в Чечню на станцию Аргун. Поверить в это трудно, так как ссыльных покойников закапывали без всяких почестей на месте. Но предсказание шейха сбылось. Почти вся Чечня и Ингушетия собрались на похороны Бамат-Гири в его родном селе Автуры. Власти разрешили совершить обряд погребения, подобающий духовному лицу, и построить ему гробницу.

После смерти Бамат-Гири стало известно, что его сын, Али Мита-ев, под руководством отца тоже прошел посвящение в волхвы.

Переживший личную трагедию Али не имел права долго предаваться горю: он был объявлен шейхом и продолжателем дела отца. Обладая кипучей энергией, Митаев приступил к решению сложнейшей задачи построения не только в Чечне, но и на территории всего Северного Кавказа исламского государства. Для осуществления этого он, так же как в свое время Шейх Мансур, прежде всего занялся нравственным совершенствованием людей. Их должно объединять, кроме всего, уважение к чужой собственности, к закону, гражданская ответственность и сознательность.

«Взялся он наставлять людей своенравных, имевших более чем смутное представление о дисциплине и послушании, с въевшейся в душу гарью абреческой вольницы. Кража имущества, угон скота были явлением обыденным. Казалось, не будет этому конца... Но прошло

5 лет. На чужие жилища уже никто не посягал, двери домов запирались чисто символически, люди вздохнули свободно»^¹.

Продолжая миротворческую деятельность, Митаев начал создавать светские и шариатские суды. Они были призваны определять вину человека, наказывать его и одновременно воспитывать. Меры оказались эффективными. Тюрем или казематов не было. Вместо них провинившегося по приговору сажали на определенный срок в яму. Теперь пугала не тяжесть наказания, а общественная огласка. Если преступник не поддавался исправлению, его попросту изгоняли из села и даже из Чечни. Для любого нарушителя закона это было страшным наказанием. Виновный соглашался на самую суровую кару, только не на участь изгнанника. В шариатских судах судьба обвиняемого определялась клятвой на Коране, а вовсе не следствием, что намного упрощало судопроизводство. Судебная реформа многим пришлась по душе и произвела полный переворот в сознании людей.

Важнейшей сферой своей деятельности Али Митаев считал просветительство. Он понимал, что только просвещение и образование могут изменить судьбу народа. И поэтому прилагал усилия для того, чтобы чеченские дети учились. Причем не только родному языку, но и русской грамоте.

Так, в 1912 году благодаря шейху в его родном селе Автуры открылись медресе и русская школа. Вокруг последней возникло много кривотолков. Особенно негодовали непримиримые, отвергавшие все, что связано с русскими. На Митаева начали поступать доносы. Один из доносчиков, старшина села Автуры Муса Борщигов, писал, что Али и его брат Умар укрывают абрека Зелимхана. Властям пришлось разбираться. Устаз был оправдан. Командир 5-й сотни Дагестанского полка ротмистр Мусалаев докладывал во Владикавказ генералу Степанову: «Я позволю здесь донести Вам, что сыновей Баматгирея никто не обязывал открывать у себя в селе русскую школу. Он (Али Митаев) первый из чеченцев отозвался и в ознаменование 300-летия ныне благополучно царствующего дома Романовых открыл школу, превозносил жаркие молитвы, все это, наверное, не дает покоя его врагам. Это все и послужило, наверное, причиной доноса»^².

Во-первых, властям было достаточно, что из-за Зелимхана был сослан в Калугу Бамат-Гири - отец Али. А во-вторых, им понравилась

идея Митаева об открытии в Автурах арабской и русской школ. Об этом свидетельствует телеграмма начальника военного отряда Веденского округа полковника Моргания: «Владикавказ. Гостиница «Париж», генералу Степанову. Прошу телеграфное распоряжение атаману отдела об отпуске жести для Митаева»^¹.

Открыть учебное заведение с преподаванием на русском языке оказалось делом нелегким. Помимо помещения ему нужно было из Грозного пригласить русских учителей, обустроить, платить им зарплату. Но Али был настроен оптимистично и довел начатое дело до конца, обучение и расходы на содержание детей он полностью взял на себя. Дети с удовольствием учились как в медресе, так и в школе. Им преподавали чеченский, русский, арабский языки, теологию, математику, риторику, географию, астрономию, историю.

Учителей Митаев набирал сам. Оплату устанавливал за усердие и с учетом знаний учащихся. Ему удалось собрать в своей школе лучшие умы. Одним из приглашенных был известный чеченский просветитель Шерип Тазуев из Харачоя, окончивший в Тифлисе учительскую семинарию. Зная, какое воздействие на людей оказывает грамотная разговорная речь, Али ввел уроки риторики. Сам он прекрасно владел ораторским искусством и умел покорять слушателей.

«Люди готовы были бесконечно слушать речи его, внимать словам его. И эта плавная речь врачевала не только душевные, но и физические раны.

Речь дал ему Господь порывистую, но ясную, в языке его не было ни одного бранного слова. Когда начинал говорить Али, умолкали даже грудные дети, столько теплоты и душевного лада было в его словах. И когда люди тесной толпой окружали учителя, то каждый старался прикоснуться к его одежде, рукам и лицу. «О дорогой шейх, сын шейха, живи ты вечно!» - восклицали они, благодаря Бога, который послал Хаджи на землю»^².

Митаев был человек добрейшей души, интернационалист в высоком смысле этого слова. Сердце Али, как у истинно верующего, болело за всех людей. «Убийство мирного христианина такой же грех, как и убийство мусульманина»^³, - говорил он. Для Али не имело значения, какой национальности человек, особенно если ему требовалась помощь.

Когда на Украине из-за сильнейшей засухи начался голод, Митаев отправил туда три вагона с зерном. Затем помог голодающим Поволжья, собрав для них довольно солидную сумму денег и продукты питания.

Однажды мюриды привели к нему растерянного и взволнованного человека, одетого в лохмотья.

« - Кто этот нищий, - спросил шейх, - почему вы сами не накормили его и не проводили в дорогу?

- Он не нищий, - ответил мюрид, - это русский, его обобрали чеченцы.

Али нахмурился:

- Кто они?

- Мы этого не знаем, пусть он сам расскажет. - Мюрид обернулся к человеку, который пожелал говорить с Митаевым. И тот, откашлявшись, с горечью сказал:

- Мне стыдно являться к людям в таком виде, но твои соплеменники не оставили мне больше ничего. - На его глазах показались слезы. - Прости за слабость... Я слышал о чеченцах, что они гордые люди, но гордый человек не может унижать другого. По правде говоря, до сих пор мы не чувствовали даже намека на притеснения.

- Кто «мы»?- спросил Митаев.

- Увы, в том-то и беда, что мы беженцы. Одеяние, которое ты видишь на мне, - это все, что осталось у нашей большой семьи.

Шейх пожелал в тот же час с ними встретиться. — Ради Бога, не делай этого, — взмолился человек, и лицо его покрылось испариной от стыда. Митаев все понял:

- Мне нет надобности созерцать наготу твоих домочадцев, но я сурово накажу тех, кто посмел унизить вас.

Сказав эти слова, он отдал распоряжение своим помощникам немедленно одеть и накормить бедствующую семью, найти для нее кров. Для него не составило особого труда отыскать тех, кто решил поживиться за счет беженцев из России. Они не только вернули награбленное, но и заплатили штраф дойной коровой, которая тут же поступила в собственность пришельцев»^¹.

Подобных историй много. Али мгновенно и сурово реагировал на факты, унижения человеческого достоинства, и делал это не ради

позерства, а в соответствии со своим душевным складом. У него был один судья — Аллах.

В начале 1918 года на Северном Кавказе проходил фронт Гражданской войны. Временное правительство было низложено, а большевики еще вели упорную борьбу за утверждение своей власти с белогвардейцами и контрреволюционерами. В горах Чечни, а точнее, в самом сердце Ичкерии - селе Ведено, стояла неприступная крепость, возведенная после пленения Шамиля для того, чтобы держать чеченцев в повиновении. Там находились отборные, хорошо вооруженные части Белой армии. Численность гарнизона составляла более 2500 солдат и офицеров, а всего обитателей крепости вместе с семьями было свыше 3 тысяч человек. На вооружении имелось 25 пушек и тяжелых гаубиц, несколько тысяч винтовок, десятки пулеметов и к ним миллионы патронов. Эта цитадель была для чеченцев как бельмо на глазу. Все знали, какую роль она выполняла при царском режиме, обеспечивая задачу подавления и удержания народа в кабале. Тюрьма, сооруженная внутри крепости, всегда была переполнена. В ней содержались горцы, заточенные в каземат за малейшие провинности. Чеченцам этот символ угнетения был ненавистен, однако и взять штурмом хорошо укрепленную фортификацию, казалось, невозможно. Но гарнизон, даже не принимавший участия в войне, нес потенциальную угрозу. Хранящееся там за толстыми стенами оружие притягивало горцев, как магнит. В то смутное время его катастрофически не хватало. Чеченцы неоднократно предлагали коменданту крепости полковнику Флерину оставить им оружие, а гарнизону покинуть Чечню. Но эти обращения и переговоры успехов не имели. Попытки силой проникнуть на укрепленную территорию тоже ничего не дали. Там сразу открывали огонь по команде. Солдаты и офицеры до поры до времени оставались верны присяге. Командование гарнизона медлило, не зная, как поступить, и ждало приказа. Но с каждым днем положение войска осложнялось. Фактически крепость, отрезанная от Белой армии, находилась в осаде. Полковник Флерин и офицерский корпус понимали, что так долго продолжаться не может - надо уходить. К этому решению подталкивали и солдаты, уже готовые бросить пост и разъехаться по домам. Но и покинуть крепость было крайне проблематично: чеченцы просто так своих тюремщиков бы не отпустили. В свою очередь русские заявили: если чеченцы захотят штурмовать крепость, то они откроют огонь из всех видов оружия. Тогда многие села вместе с Ведено были бы стерты с лица земли.

Али собрался действовать немедленно и разрешить ситуацию миром. Имя Митаева было хорошо известно русским. Когда в Ведено приехали руководители отдельных чеченских отрядов, комендант крепости сказал, что готов передать оружие и имущество в надежные руки только Али Митаеву. Шейх срочно прибыл со своими мюридами. Однако, увидев худенького молодого паренька, начальник гарнизона заколебался. Авторитетного духовного лидера он представлял совсем другим. Поняв, в чем дело, Митаев обратился к нему:

«- Господин полковник, видите вон тот высокий старый тополь и эту молодую сливу? Что из них, на ваш взгляд, полезнее для человека?

- Конечно, слива, - ответил комендант.

- Тогда почему вы ищете во мне мощь и тучность тополя? - спросил Али, и полковник сдался»^¹.

Была достигнута договоренность о том, что шейх гарантирует всему гарнизону безопасный отъезд, а взамен без единого выстрела занимает крепость вместе с ее арсеналом. Единственное, что Митаев разрешил взять оттуда в дорогу офицерам, - личное оружие. Сложная операция по выводу войск из Чечни была продумана Митаевым до мелочей. Для вывоза провианта и имущества военных, а также их семей было предоставлено четыреста подвод, то есть мобилизован гужевой транспорт из многих сел. Особо Али позаботился о беспрепятственном движении колонны. Дать вчерашним врагам спокойно покинуть Чечню и чтобы при этом не пострадал ни один солдат или офицер -дело необычайно трудное даже по нынешним временам. А тогда желающих поживиться за счет отходящих войск лихих парней в лесах, через которые проходил путь, было хоть отбавляй. Но никто и пальцем не тронул русских. Их сопровождали мюриды Митаева. Операция прошла очень успешно, весь состав гарнизона благополучно прибыл на железнодорожный вокзал станции Гудермес. Там благодарные воины подняли Митаева на руки и пронесли с криками «ура» через всю платформу. Это была волнующая картина. Вчерашние непримиримые враги словно побратались. Солдаты и офицеры радостно обнимали лихих джигитов - мюридов шейха. Казалось, в этот день закончилось многовековое противостояние между народами, и произошло это благодаря авторитету и воле Али Митаева. Он один мог совершить невозможное. Только распределив отъезжающих по вагонам и отправив последний эшелон, Митаев ушел с вокзала. Эта акция еще больше добавила почета шейху в глазах горцев.

А оружие, оставленное в крепости, пригодилось дли шариатского полка, который он возглавил.

Митаев был против войн и кровопролития, но в то же время обладал талантом военного стратега. Однажды его отрядам на реке Терек пришлось в течение девяти месяцев выдерживать осадное положение. За Тереком стояли вооруженные до зубов отборные казачьи части, готовые в любую минуту ринуться в Чечню. Но Митаев умелыми действиями вводил в заблуждение их командование, приглашая старших офицеров осмотреть орудийные батареи, развернутые в некоторых селах, и демонстрируя боевую мощь. Хотя войск у Митаева было очень мало, за все время осады не произошло ни одной стычки между казаками и чеченцами. И только потому, что Али в этом противостоянии проявил находчивость и применил военную хитрость как профессионал.

Он, как уже сказано, по природе был миротворцем, считая, что все спорные вопросы можно решить за столом переговоров. Но когда наступила необходимость с оружием в руках защищать свою землю, Митаев готов был драться с врагом насмерть. Вот эпизод Гражданской войны. Белая армия под командой полковника Терского казачьего войска Лазаря Бичерахова, насчитывающая более трех тысяч человек, двигалась из Порт-Петровска (Махачкалы) в город Моздок на помощь брату Лазаря предводителю белоказаков Георгию Бичерахову, поднявшему там белогвардейский мятеж. Митаев и его мюриды договорились не пропускать армию через территорию Чечни. Шейх и его мюриды выступили на стороне большевиков, потому что те обещали дать горцам землю и свободу, в том числе вероисповедания.

Позже он вступил в блок с большевиками против А. И. Деникина на условиях признания советским правительством шариата как законодательной основы будущей чеченской автономии. Это было в 1919 году, когда компартия на Северном Кавказе была загнана в подполье (чрезвычайный комиссар, направленный сюда Лениным, Серго Орджоникидзе, скрывался в горах Ингушетии и Чечни), а войска генерала Деникина от Орла двигались на Тулу и Москву.

Многие чеченцы тогда сражались на стороне Красной Армии, частями которой командовал видный революционер Асланбек Шерипов. Митаев надеялся, что после победы революции удастся создать федеративное северокавказское государство. Кстати, этой же точки зрения придерживались и члены Атагинского меджлиса (парламента буржуазной Чечни).

Лазарь Бичерахов приближался к революционному Грозному. На подступах к городу его армию встретили мюриды Митаева. Чеченцы оказали белым яростное сопротивление, они стояли насмерть. Бои с применением тяжелой артиллерии и пулеметов продолжались с 5 по 12 сентября 1918 года. Когда стало ясно, что армия увязла в боях с отрядами шейха, на помощь из станицы Червленная поспешил брат Георгий Бичерахов со своей армией. Но и помощь не помогла. Прорвать оборону, сломить сопротивление чеченцев Бичераховым не удалось. Белая армия вынуждена была отступить в Дагестан. Грозный был спасен благодаря таланту Али как военачальника.

Особенно развился полководческий талант Митаева в следующем, 1919 году. Этот год пришел на чеченскую землю вместе с грохотом орудий, кровью и пожарищами. Здесь бесчинствовали деникинцы. Многие села Чечни и Ингушетии были охвачены огнем и пожаром. Населенные пункты Долаково, Кантышево, Воздвиженское, Гудермес белогвардейцы уже разгромили, а в селах Гойты, Чечен-Аул и Алхан-Юрт шли ожесточенные бои. Но даже маленькие аулы держались до последнего. Это наглядно продемонстрировали жители Цацан-Юрта. На его штурм были брошены огромные силы под началом главнокомандующего войсками Терско-Дагестанского края генерал-лейтенанта Ляхова.

Белые сожгли Цацан-Юрт 9 апреля 1919 года. Однако не все знают, что благодаря Митаеву и его мюридам белогвардейское наступление на этом направлении захлебнулось. Произошло это так. Сначала отряды шейха расположились недалеко от Илисхан-Юрта, чтобы предупредить удар деникинцев в тыл. Тем временем в Цацан-Юрте под руководством кадия автуринца Махматмирзы Саидова люди готовились к защите. Сотня мюридов Митаева, что находилась в этом селе, тоже состояла из автуринцев. Узнав от них о подходе белогвардейцев, туда поспешил Али с отрядом из 600 человек и сам возглавил оборону аула.

Вначале белые устроили артподготовку, задействовав всю артиллерию. Орудия непрерывно били по селу с высот Зукин-Борз, прикрывая наступающие части. У защитников была всего одна пушка, которую берегли как последний резерв, зато они превратили в огневой рубеж каждый дом. Белогвардейцы несли большие потери, однако предпринимали атаку за атакой. Чеченцы отбивались как только могли и не собирались уступать, хотя силы были далеко не равны. Противник, не выдержав обстрела, откатывался назад, а затем снова шел

в наступление. К концу дня село, подожженное снарядами, уже пылало. Почти все дома были разрушены. Тем не менее, защитники стояли насмерть. Когда собственные боеприпасы у них закончились, пошло в ход оружие из крепости Ведено, оставленное ее гарнизоном. Шейх в пылающем ауле написал воззвание к чеченцам, объявив войну с белогвардейцами священной (газават). Тогда те подогнали в район села Джалка бронепоезд и удвоили интенсивность обстрела из пушек. Но и чеченцы не остались в долгу. Заговорила единственная пушка, оставленная в укрытии возле станции Устаргардой. И вновь вспыхнула перестрелка. Воины шейха несколько раз на подводах доставляли оружие из Илисхан-Юрта. К вечеру у них кончились патроны, а белогвардейцы бросили в атаку свежие силы. Таяли ряды защитников, со славой гибли верные сыны Чечни. Оставшиеся в живых горцы запели предсмертную песнь и пошли сражаться врукопашную. Когда совсем стемнело, Митаев дал приказ мюридам забрать раненых и отойти. Продолжать защищать полностью разрушенный и сожженный аул было бессмысленно. Важнее сохранить людей. Чеченцы, однако, лишь сделали вид, что отступили. Шейх пошел на очередную военную хитрость. Деникинцы заняли дымящийся Цацан-Юрт и дорого за это поплатились. Они были окружены и почти все истреблены. Подобная дерзость привела Деникина в ярость, и он предъявил жителям Цацан-Юрта непомерную контрибуцию. Но потребовать было нетрудно, вот только взять невозможно. С тех пор войска белого генерала панически боялись чеченцев и, в особенности, мюридов Митаева.

В боях за Цацан-Юрт погибли 373 чеченца. Белогвардейцы потеряли убитыми более 500 человек, все их тела были переправлены в Гудермес. Количество раненых составило около двух тысяч.

Когда в марте 1920 года Красная Армия пришла на Северный Кавказ, Советы действительно признали шариат. В 1921 году на учредительных съездах Дагестанской советской республики и Горской советской республики наркомнац Сталин объявил не только о «сосуществовании» между властью Советов и шариатом, но и о праве горцев жить по законам шариата. Поэтому правительство РСФСР предоставило ряд привилегий для приверженцев ислама и духовных учреждений, ввело арабский алфавит, и даже народные суды были названы шариатскими. Через два-три года все это было ликвидировано.

Сторонники шейха справедливо считали, что их обманули. Началось широкое, но мирное движение чеченцев во главе с Митаевым

за возврат к прежнему положению. «Москва учуяла здесь опасность взрыва, тем более что в соседней Грузии тоже росло движение за восстановление независимости. Поэтому решено было ликвидировать Али Митаева, но так, чтобы не было никакого шума и без массовых арестов среди его сторонников. Эта миссия и была возложена на Микояна, Ворошилова и Буденного»^¹, - писал выдающийся политолог Абдурахман Авторханов.

Сентябрь 1923 года. Чечня готовится встретить высокопоставленных гостей из Москвы. В одной из школ Грозного готовится концерт художественной самодеятельности. Настроение у всех приподнятое, будто с приездом московского руководства будут решены все наболевшие вопросы. Интерес к предстоящему событию настолько велик, что казалось, приезжает сам Ленин. Любопытство рождало слухи, однако никто, кроме сотрудников ГПУ и нескольких первых лиц республики, не знал, кто именно прибудет. И вот однажды к школе подкатил черный автомобиль. Кто-то крикнул: «Приехали!» Из автомашины вышел человек с большими черными усами, в военной форме, которого сразу узнали по портретам. Это был «непобедимый богатырь», как о нем говорили, - Семен Михайлович Буденный. Все начали кричать: «Ура Буденному!» С ним были еще четверо мужчин: А. И. Микоян, К. Е. Ворошилов, его заместитель М. К. Левандовский и председатель чеченского ЦИК Таштамир Эльдарханов. Буденный, довольный приветствиями в свой адрес, поглаживал усы. Вскоре Эльдарханов представил забитому до отказа залу дорогих гостей. Микоян прочел доклад о Советской власти и национальной политике, где все происходящее в стране представил в самых розовых тонах. А затем началась художественная часть. Читали стихи Пушкина, Лермонтова. Исполнил несколько произведений хор под руководством талантливого музыканта Георгия Мепурнова, расстрелянного в 1937 году за то, что о нем в каком-то западном журнале появилась одобрительная статья. Хореографическую программу открыл танец «Шамиля» в блестящем исполнении того же Георгия Мепурнова. За ним выступили другие. Быстрые, темпераментные танцоры под ритмичные хлопки в ладоши зрителей и возбужденные возгласы «Асса, асса, асса!» в бешеном темпе носились по залу, крутились волчком. И вдруг на сцену вихрем ворвался Микоян. Он танцевал легко и грациозно, превосходя в искусстве даже

самодеятельных артистов. Гость произвел всеобщий фурор. Не выдержав всеобщей наэлектризованности, на сцену выскочил Буденный и пустился вприсядку плясать свой любимый гопак. Его удивительно ловкие, все более ускоряющиеся движения в такт музыке зажигали сердца. Ворошилов поддержать товарищей отказался, клялся, что танцевать не умеет. По настроению гостей было видно, что концерт удался на славу. Микоян решил в знак благодарности подарить школе рояль. Всем участникам самодеятельности преподнесли восточные сладости. На следующий день, 16 января 1923 года, московская делегация отправилась в большое село Урус-Мартан. Вот как рассказывал об этой поездке сам А. Микоян: «По дороге мы устраивали остановки у могил, в которых были похоронены чеченцы и наши русские товарищи, погибшие от рук белоказаков. Спешивались с коней, молча склоняли головы, а духовой оркестр исполнял траурную мелодию (это чекисты из ГПУ, переодетые под музыкантов, о которых в начале очерка говорили Сталин и Микоян. - М. Г.). Уважение к погибшим высоко ценится у кавказских народов. Весть о нашем поклонении могилам быстро распространилась по аулам. Оттуда прибывали все новые и новые сотни всадников, вооруженных кинжалами, шашками, винтовками, револьверами. Они присоединялись к процессии и двигались вместе с нами. По мере приближения к Урус-Мартану местные жители все почтительнее приветствовали нас. Мы почувствовали доброе отношение чеченцев. С нами был фотограф, который снимал наиболее интересные и важные эпизоды. Чеченцам нравилось, когда их фотографировали, и едва хватало пластинок на всех желающих.

В Урус-Мартан въезжали на подъеме, торжественно. Впереди ехали на конях музыканты двух наших оркестров, со знаменами, с пиками, на которых прикреплены красные флажки. Шествие замыкали около двух тысяч примкнувших по дороге чеченских всадников.

Урус-Мартан - большое село. За селом виднелось зеленое поле, подготовленное для проведения собрания. Стояла только что сооруженная небольшая трибуна. Перед ней несколько рядов скамеек для стариков. Народу собралось около десяти тысяч. Одни сидели на траве, другие стояли, многие были на лошадях. И вся эта масса расположилась вокруг трибуны, оказавшейся, таким образом, в самом центре»^¹.

Митинг начался. С убедительными речами выступили Микоян и другие гости. Чеченцам предоставили автономию, а точнее, как это

поняли они сами, возможность создать свое государство. Им обещали и политическую и материальную помощь, гарантировали передачу в собственность земли, гражданские права и свободы, т. е. все, за что боролись и умирали сотни тысяч горцев. Московская делегация заверила, что жители Чечни по своему усмотрению имеют право формировать органы местной и республиканской власти, освобождаются от призыва в армию, сохраняют право на ношение оружия, избирают шариатский суд и, конечно, пользуются свободой вероисповедания и т. д. Будучи от природы очень доверчивы, чеченцы были обрадованы этими щедрыми посулами. Да и как не верить, если такое говорят важные персоны, а с ними заодно еще и кавказец. Причем трое из них - полководцы, награжденные высшими знаками отличия. К тому же как не уважать высоких гостей, которые приехали «без единого охранника», словно к близким друзьям, в сопровождении одних только музыкантов. Все это убедило по-детски открытых и наивных людей в том, что гости приехали с благородной целью и добрыми намерениями. Они красноречиво доказали заинтересованность властей России в оказании всесторонней поддержки чеченскому народу. Вот почему все выступающие благодарили приезжих и правительство РСФСР за заботу и внимание. Посланцы Москвы уже торжествовали победу. Казалось, осталось подписать протокол митинга и уехать домой с рапортом о мирном покорении Чечни. Но произошло непредвиденное. Из группы всадников, стоявших в стороне и внимательно слушавших всех ораторов, вышел мужчина высокого роста, с благородным лицом и умными глазами. Спокойно поднялся на трибуну и одним жестом руки установил тишину. Это был шейх Али Митаев. Он говорил на чеченском языке, спокойно, вдумчиво, стараясь в немногих словах выразить главное. Али умел это делать в совершенстве.

«Слушайте, посланники народа, слушайте, его духовные пастыри, вы, ровесники моего отца! Слушайте все! - начал он свое выступление. - Я ни в коей мере не собираюсь нарушить достигнутые вами соглашения. Но и не могу скрыть от вас то, что знаю. - С этими словами Митаев поднял над головой левую руку. - Вот моя ладонь. Она открыта, как речь представителей мужицкой власти. Но вы не видите тыльную сторону руки. Таким же образом для вас закрыто, что они будут говорить и делать завтра. Поистине, у них на языке мед, а под языком яд. Сказанное сегодня не подтвердят они завтра. Примут решение, но потом изменят его, если почувствуют выгоду, и сделают это, не стыдясь.

Кто бы ни пришел им на смену, он будет человеком без корней, никто из них не имеет за душой возвышенных слов о своих родителях, ибо все они нищие духом, рожденные в соломе. Что хорошего можно ждать от безродных?

Вы упрекаете меня за то, что я благоволю к казакам. Поймите меня! Какая разница между черной свиньей и белой? Казак ест свинину, мужик - тоже. Но казаки знают своих предков до седьмого колена, и женщин они выдают замуж по религиозным законам. Верные своей религии, они не посягнут и на нашу веру. Оторванный от рода властолюбивый и коварный безбожник никогда не станет ни другом, ни добрым соседом. Вот какую разницу я усматриваю между ними.

Неужели вы верите, что большевики принесут мир и покой, откроют богатые кладовые? Так попомните мои слова: немного окрепнув, они обезглавят наш народ, заберут лучших и достойных сынов, наденут на них кандалы, каленым железом будут их пытать.

Валлахи, Биллахи, Таллахи, клянусь вам этими тремя именами Всевышнего (я-то маленькая слабая плоть и не о себе говорю), воистину, перестанете вы быть хозяевами на своей земле, будете сирыми и нищими, и в родной семье будете чувствовать себя чужаками и перестанете быть мужьями своих жен!

Призываю вас, братья-чеченцы, не спешить, все обдумать, ведь эти люди от нас никуда не уйдут. Захотим - примем их предложение, захотим - отвергнем. Но сначала посмотрим, что они могут дать нашему народу».

Речь Али Митаева подействовала на всех чеченцев удручающе. Его убедительные и в то же время холодные слова, от которых веяло грустью и тоской, произвели крайне тяжелое впечатление. Несмотря на то что переводчик (им был Т. Эльдарханов) старался смягчить отдельные грубые фразы, гости тоже были напуганы и встревожены. Все выступления предыдущих ораторов, поверивших обещаниям приезжих, разом были перечеркнуты. Вся эйфория исчезла. «Можно себе представить, какое смятение в толпе вызвали те полные боли и гнева, крайне оскорбительные для чеченского слуха слова, касающиеся незыблемого семейно-бытового уклада. Митаев прекрасно видел, какую он вызвал бурную реакцию. Люди еле сдерживали гневный ропот»^¹. Но шейх всегда говорил правду в лицо, даже самую горькую, никогда не скрывал своих симпатий или антипатий. И тем был опасен для

беспринципных политиков, таких, как Микоян. Народ расходился с митинга разочарованный, как ребенок, которому дали красивую игрушку и тут же ее отняли. Гости ушли не в лучшем настроении. Будучи человеком наблюдательным, Микоян понял, что Митаев не только самый уважаемый, но и самый опасный для Советов лидер Чечни. Его арест мог осложнить и без того неспокойную обстановку в республике. Тогда «верный сталинец» изменил первоначальный сценарий. Он решил пригласить Али к себе на беседу. Эту встречу Микоян описал в своих воспоминаниях: «Митинг закончился во второй половине дня. Мы намеревались и фактически имели возможность засветло вернуться в Грозный, но старики окружили нас и стали уговаривать:

- Раз приехали в гости, оставайтесь ночевать. Мы обидимся, если уедете.

Было ясно: если мы уедем, горцы сочтут, что мы струсили. А горцы очень не любят трусов.

Посоветовавшись между собой, дали согласие остаться. Чеченцы обрадовались, разместили нашу группу в двух больших комнатах одного дома, а рядом, в других домах, - оркестрантов, а также товарищей, присоединившихся к нам в Грозном.

Эльдарханов предложил устроить вечером танцы, чтобы поближе познакомиться с молодежью.

Наступил вечер. Заиграла гармонь. Несколько парней и девушек пустились в пляс.

Решили устроить конкурс с денежными призами: мужчинам - за лучшее исполнение танца, а девушкам и за исполнение танца, и за красоту. В конкурсное „жюри" вошли Буденный, Левандовский и я. Танцевали очень хорошо. Не выдержал и гармонист: он одновременно играл на гармони и танцевал, причем выделывал такие коленца, что вызывал всеобщее восхищение. Взыграла кровь и у Семена Михайловича. Неожиданно для всех он ворвался в круг и пустился в пляс, лихо танцевал лезгинку, как настоящий горец. Чеченцы в восторге начали дружно хлопать в ладоши и выкрикивать: «Асса! асса!»

...После митинга Али Митаев и его люди не уехали в свое село, а остались ночевать в Урус-Мартане. Остались на ночь в Урус-Мартане и другие главари вооруженных отрядов. Мы решили воспользоваться случаем и поручили Эльдарханову через местных чеченцев пригласить Митаева к нам для беседы, так сказать с глазу на глаз. Мы сидели на коврах и подушках - в помещении не было стульев. У каждого

из нас был маузер, лежавший под подушкой. Ждали прихода Али Митаева. Вдруг двустворчатые двери шумно распахнулись. Появились два вооруженных с головы до ног чеченца, которые в глубину комнаты не вошли, а остались стоять у двери. Через несколько секунд спокойной походкой вошел Али Митаев - стройный мужчина в чеченской одежде, вооруженный кинжалом, шашкой, револьвером. Мы пригласили его сесть. После этого два охранника Али Митаева вышли из комнаты. По-русски он не говорил. Переводил Эльдарханов. Мы сказали, что хотим побеседовать откровенно, как представители Советской власти, с человеком, который, как мы знаем, пользуется влиянием у чеченцев и который борется против Советской власти. Мы хотели бы услышать от него, чем он недоволен, чем именно не нравится ему Советская власть. Выслушал он нас спокойно, подумал и, не горячась, ответил:

- Почему я должен быть доволен Советской властью? Моего отца в свое время русское правительство арестовало и отправило в ссылку, где он умер. Я же прячусь от Советской власти, ибо, если попадусь, меня тоже арестуют. Иными словами, мне уготовлена та же судьба, что и моему отцу. Вот почему я, защищая себя, свой народ и свои обычаи, борюсь против Советской власти.

Мы ему разъяснили, что Советское правительство не отвечает за действия старого, царского правительства. Более того, коммунисты свергли царизм, сняли всех его чиновников. Поэтому неправильно ответственность за действия этих чиновников приписывать Советскому правительству, которое вышло из народа и стоит за равенство и дружбу всех народов страны, в том числе и чеченцев. Мы сказали ему: как официальные представители Советской власти, против вас лично и ваших товарищей ничего не имеем и готовы гарантировать вам всем полную свободу, если, разумеется, вы прекратите борьбу против Советской власти и ее представителей.

Далее мы подробно объяснили ему смысл объявления автономии Чечни, которая даст чеченскому народу возможность жить своими традициями, развиваться и строить новую жизнь. В ходе беседы выяснилось, что Али Митаева заинтересовала возможность примирения с Советской властью при условии, если будет сохранено его влияние в своем районе, и ему будет разрешено держать при себе отряд верных людей.

И мы пошли еще на один шаг.

Дело в том, что для тогдашней сложной обстановки в Чечне характерным было большое влияние, которым пользовались среди чеченцев местные духовные князьки. Опираясь на живучие в то время религиозные и родовые традиции, они были фактическими вершителями всех дел среди чеченской массы населения. Али Митаев, как это выяснилось из его действий, оставаясь враждебным к Советской власти, стремился все же как-то прикрыть свои антисоветские настроения. Его группировка враждовала с другими и в отдельных случаях склонялась в сторону сотрудничества с советскими органами.

Учитывая все это, мы опасались, что наличие таких влиятельных в то время реакционных сил может серьезно мешать утверждению власти ревкома Чеченской автономной области. Поэтому мы решили пойти на эксперимент, который, как мы полагали, дал бы возможность вбить клин между этими группировками и привлечь одну из них хотя бы на временное тактическое сближение с Советской властью в теперь уже автономной Чечне. Думали мы также, что это в какой-то мере поможет в борьбе против банд, нападающих на железную дорогу и нефтяные промыслы. Это был, конечно, довольно рискованный эксперимент, предпринятый для того, чтобы найти выход из трудного положения. Мы заявили Али Митаеву:

- Вы человек молодой, способный и пользуетесь у чеченцев своего района определенным влиянием. Почему бы вам активно не участвовать в строительстве автономии чеченского народа? Вас утвердят членом Чеченского ревкома, то есть автономного правительства, с тем чтобы вы могли под руководством Эльдарханова вести работу по повышению культуры и жизненного уровня чеченского народа.

Вначале это предложение удивило его: он не совсем верил в его серьезность. Но после дальнейших разъяснений, хотя все-таки и не без сомнений, он дал согласие быть членом ревкома. Мы расстались с ним по-хорошему.

...Ночь прошла спокойно. Правда, на всякий случай бдительный Левандовский дал оркестрантам приказ: один спит, другой бодрствует.

С наступлением утра мы отправились в обратный путь. Из села нас провожали как самых лучших друзей; много народа вышло на улицу. Несколько сотен чеченцев верхом на конях сопровождали нас почти до самого Грозного. Возвращались мы с полной уверенностью, что сделали хорошее и нужное дело.

Мы сообщили в Москву о нашем предложении Али Митаеву, и вскоре он был назначен ВЦИКом членом ревкома Чеченской автономной области»^¹.

Необходимо заметить, что Микоян неточно передает слова Митаева. Шейх сказал эмиссарам Москвы: «Я готов войти в ревком, но при условии, что за мной сохранится право исповедовать ислам. В тот день, когда это право будет нарушено, я стану вашим врагом». Безусловно, гости согласились сразу же. В ту минуту они готовы были удовлетворить на словах любые требования. Трудно сказать, насколько поверил Митаев их обещаниям. Мог ли он предположить, что лестью и обманом будет заманен в ловушку и уничтожен? Тогда Микояну и его соратникам удалось сыграть на доверчивости и порядочности Митаева. Только этим и можно объяснить согласие Митаева стать членом ревкома. Возможно, оно было продиктовано желанием принести пользу своему народу, а возможно, у него не было другого выхода. Он отлично знал, с кем имеет дело. Да, именно в тот день он подписал себе приговор. Микоян и его спутники добились победы. Чеченский народ поверил обещаниям новой власти, поверил им и Али Митаев, и за это и Митаев, и весь народ были жестоко наказаны.

Микоян далее пишет, что Чечня была одной из отсталых окраин царской России. Не мешало бы этому государственному деятелю знать, что Чечня никогда не считала себя ничьей окраиной. Она всегда была независимой и постоянно отстаивала свою свободу от всех посягателей, в том числе и от России. После Кавказской войны Россия силой удерживала Чечню, но никогда не чувствовала себя там хозяином положения. Чеченцы яростно протестовали против российской оккупации и одно за другим поднимали восстания в надежде сбросить ненавистное ярмо. И отсталой, во всяком случае до вторжения русских на Кавказ, Чечня не была. Это Россия никогда не была заинтересована в том, чтобы у чеченского народа были своя история и культура. И тем не менее в Чечне с грамотностью, образованием и просвещением народа дело обстояло не так уж плохо. Да, образованных по-европейски, возможно, было мало, но это еще не говорит о всеобщей безграмотности. Среди чеченцев всегда были прекрасные арабисты, которые занимались с детьми и давали знаний своим ученикам не меньше, чем русские педагоги.

Кроме того, в Чечне любой человек считался личностью. Именно здесь слово «человек» звучало гордо. Все люди были равны. А о цивилизованном устройстве чеченского общества писали все приезжие иностранцы.

Адат и шариат, по которым жили чеченцы, охватывали и духовную среду, и быт - воспитывали, готовили к жизни, давали знания, предписывали правила поведения в соответствии с обычаями предков и канонами ислама.

Но среди чеченцев было немало и таких, кто, как Али Митаев, деятельно заботился об обучении детей и русской грамоте.

Итак, Али Митаев стал членом Революционного комитета Чечни ради возможности принести пользу своему народу.

Вопреки ожиданиям противников такого шага, кто думал, что теперь от Митаева верующие отвернутся, произошло прямо противоположное. Людям пришлось по душе, что такой хороший человек попал в правительство. У них появилась какая-то надежда на лучшую жизнь.

Али прекрасно понимал, какую ответственность взвалил на себя, и потому взялся за работу с полной отдачей. Ему поручили самый тяжелый и ответственный участок - наведение порядка на железной дороге. После Гражданской войны, когда на местах фактически царила анархия, вообще не было никакой реальной власти, грабежи товарных и пассажирских поездов парализовали жизнь страны и грозили всеобщим хаосом. Нужно было срочно что-то предпринимать. Только шейху и его мюридам оказалось под силу справиться с таким сложным заданием. Ценой огромных усилий, сил и здоровья Митаев со своим отрядом прекратил разбой. Чаще всего Али действовал методом убеждения, настойчиво и доходчиво разъясняя людям, что грабежи на железной дороге позорят чеченцев. А те, кто занимаются этим, являются врагами, так как разворовывают народное добро.

Днем и ночью мюриды Митаева патрулировали железную дорогу. Останавливали грабителей, предотвращали нападения на составы. Если убеждения не помогали, прибегали к мерам общественного воздействия, в крайнем случае применяли силу. С каждым днем усилия Митаева давали все более ощутимый результат. Через несколько недель порядок на железной дороге был восстановлен. С тех пор и до самого ареста Митаева никто не грабил товарные поезда и не нарушал покой пассажиров.

Но врагам шейха из ГПУ и Кремля его авторитет и популярность были ненавистны.

Народ верил Али и шел за ним, а от народного вождя, тем более религиозного лидера, сталинисты предпочитали избавиться. На Митаева началась охота. Нужен был удобный случай, чтоб упрятать его за решетку. И такой случай подвернулся. Когда из поездки в Турцию в Батуми вернулся Умар, младший брат Али Митаева, его тут же арестовали. Несмотря на многочисленные просьбы и ходатайства самых уважаемых людей Чечни, настаивающих на освобождении Умара, власти оставались глухи. Они ждали, когда явится к ним сам Али Митаев. А шейх по опыту знал, что стоит ему прийти в ГПУ, оттуда он уже не выйдет. Но перед Али поставили условия: брата выпустят, если за ним придет Митаев. Безусловно, Али не верил чекистам. Но и не пойти не мог, народ тогда расценил бы это как отказ помочь брату. Али решил не уклоняться от явки, тем более что в ГПУ заверили в готовности связать его по телефону с Микояном из специально оборудованного поезда. 8 марта 1924 года Митаев со своей охраной прибыл на вокзал. Ему объяснили, что переговоры с Москвой возможны только из правительственного вагона. Но как только Али поднялся в вагон, поезд тронулся. Встревоженной охране шейха сказали, что Митаев поехал в Москву для личной встречи с наркомом. На самом же деле важного пленника отвезли в Ростов и бросили в тюрьму. Он был обвинен в подготовке контрреволюционного мятежа на Кавказе в союзе с грузинскими националистами. Позднее за связи с «чуждым элементом» были сняты с работы председатель Чеченского ЦИКа Эльдарханов, его заместители Махмуд Хамзатов и Заурбек Шерипов и многие другие. Председателем был назначен из Москвы русский по фамилии Черноглаз, который создал в республике невыносимую обстановку доносительства и репрессий.

С устранением Митаева по всей Чечне начались аресты последователей, друзей и родственников шейха, духовных лиц и всех, кто ему сочувствовал. Стали закрывать мечети, медресе, шариатские суды. В застенки ГПУ попало большое количество людей.

В июле 1924 года, то есть через несколько месяцев после ареста Митаева, в Грозном проходил I съезд Советов Чечни, на котором присутствовала московская делегация во главе с Микояном. Зал был переполнен. Места в президиуме занимали Таштамир Эльдарханов, его заместители Заурбек Шерипов, Махмуд Хамзатов и другие. В первых рядах сидели самые почетные старики.

Эльдарханов открыл съезд. Но все выступавшие вместо того, чтобы говорить о насущных проблемах (ради чего и собрались народные представители), начали требовать освобождения Митаева. Микоян нервничал, старался переломить ситуацию и вернуться к повестке дня. Однако делегаты, будто сговорившись, продолжали настаивать на освобождении. А на вечернем заседании произошло то, чего никто не ожидал.

«На сцену выходит в траурном платье высокая, худая старая чеченка, вдруг скидывает с головы длинный черный платок и с обнаженной седой головой бросается к ногам Микояна со словами: «Мой любимый сын, красный вождь Чечни, Асланбек Шерипов отдал жизнь в боях за Советскую власть, его названого брата Али Митаева без вины арестовала Советская власть. Я не встану и не уйду отсюда, пока вы не дадите слова, что его освободят!»

Эльдарханов тут же переводит Микояну просьбу. Весь зал встает и бурно аплодирует, возгласы и крики в ее поддержку нарастают с такой силой, что на время воцаряется необузданный и дикий шум. Микоян старается поднять просительницу, что ему явно не удается, а голоса еще больше усиливаются. Микоян догадывается, почему кричат делегаты, но слов не понимает. Не понимает и того, что по чеченским законам просительница должна стоять на коленях до тех пор, пока ее просьба не будет принята к рассмотрению, а зал будет шуметь, пока нарком не начнет выступать. На помощь пришел тот же Эльдарханов. Он что-то сказал Микояну и предоставил ему слово. Тотчас в зале установилась напряженная тишина. Коротко перекинувшись со своими спутниками, Микоян выходит на трибуну и объявляет: «Али Митаев скоро будет освобожден!»

Шквалом восторгов, бурей ликования люди приветствуют великодушие Советской власти. Кругом кричат: «Инш-Аллах, инш-Аллах!» («Волей Аллаха, волей Аллаха!»)»^¹.

С первого дня ареста Митаева его родственники, мюриды, многочисленные поклонники делали все возможное, стараясь вызволить из застенков шейха. Они неоднократно приезжали на прием к Микояну, встречались с другими руководителями государства, но никто не мог помочь. «Родственникам удалось даже увидеться с самим

заключенным. Митаева успокаивали, сообщая, какие усилия прилагают многие чеченцы для его вызволения. «Мы соберем столько золота, сколько потребуют эти шакалы», - сказали они ему. На что шейх ответил: «Старания ваши напрасны. Нет такой силы, которая заставила бы большевистских начальников отменить свое решение. Мне не выйти на свободу». Глубоко задумавшись, он печально закончил: «Большевики оценили меня дороже, чем мои же сородичи. И если бы вы отдали им все богатства Америки, то и тогда бы они не открыли своих темниц»»^¹.

Конечно, эти слова глубоко расстроили близких, но это была правда. Митаев знал, какая пропасть лежит между ним и «слугами народа». Но его жена Айзан, троюродный брат Абдурахман Токказов и многие его мюриды не теряли надежды. Казалось, успех близок. Дело в том, что им удалось попасть на прием к Председателю Совета Союза РСФСР, видному азербайджанскому писателю и политическому деятелю Нариману Нариманову. Он был один из тех, кто искренно хотел помочь Митаеву. Автор романа «Бахадур и Сона», исторической трагедии «Надиршах» и других известных произведений, Нариманов был уважаемым человеком, находился в зените славы.

Он выслушал посетителей и дал им твердое заверение, что завтра Митаев будет освобожден.

- Я освобожу Али, и вы вместе уедете домой. Потерпите до завтрашнего дня.

Счастливые ушли в тот день от Нариманова родственники Митаева. Казалось, сам Аллах послал им такого доброго человека. Но радость была преждевременной. Утром следующего дня объявили, что сопредседатель ВЦИК Нариман Нариманов внезапно скончался. Ему было всего 54 года, и ничто не предвещало неожиданной кончины. Звучали траурные марши, на флаги нашили черные полосы. С уходом Нариманова исчезла последняя надежда на освобождение Митаева.

Смерть Нариманова была загадочной для многих, но только не для родственников Митаева, которые теперь точно знали, что она связана с обещанием освободить Митаева. Загадка состояла лишь в том, покончил ли Нариманов с собой, не в силах сдержать данное слово, или его убили, чтобы не мешал бандитам, сидящим у власти, делать свою грязную работу.

Прошло еще несколько месяцев, шел уже 1925 год. Митаева возили на допросы из Ростова в Москву на Лубянку. Несмотря на страшные издевательства и пытки, Али держался стойко, следователи не могли выбить из него нужные показания. Он оказался «крепким орешком». А между тем одна за другой в Ростов выезжали чеченские делегации и настаивали на выполнении требований 1-го съезда Советов Чечни и обещания Микояна. Он был в курсе всего происходящего, но взять на себя ответственность за то, как поступить с Митаевым, не мог.

Он обратился к Сталину. Чеченскому правительству скоро стал известен совет, который дал изобретательный генсек:

- Анастас, ты говоришь, дал чеченцам слово?

- Да, я вынужден был это сделать. Они будто сговорились. Каждый выступавший на съезде только о Митаеве и говорил. Я старался повернуть разговор в нужном направлении, но тут вышла на сцену старушка мать красного командира, убитого в боях с белогвардейцами, и, бросившись в ноги, начала умолять освободить шейха. Зал шумел, поддерживая ее, вот мне и пришлось пообещать, иначе бы она не встала. У них такой обычай - не вставать с колен без положительного ответа. Все требовали освободить его, словно он их бог. И сейчас каждый день посылают делегации в Ростов.

- Вот это и плохо, Анастас, что все требуют. Никогда нельзя делать того, что требуют все. Иначе они потребуют еще больше. А в конце концов захотят, чтобы мы с тобой ушли отсюда. Кому-кому, а нам с тобой нужно знать психологию масс.

- Все верно, но я дал слово. У горцев мужчина, не сдержавший слово, никогда уже не будет уважаемым человеком, а об авторитете не может быть и речи.

- Но мы же с тобой не горцы. Дал слово, взял слово. Какое это имеет значение? Представь себе, какие требования выдвинут горцы, если мы освободим этого смутьяна? Ты над этим думал, Анастас?

- Думал и сейчас думаю. Мне кажется, если мы не выпустим Митаева, то потеряем всякое доверие чеченцев. А убрать его нам не составит большого труда. Главное сейчас выглядеть достойно.

- Ты прав. Дал слово - держи.

- Значит, освобождаем?

- Ты опять торопишься, Анастас. Не нужно спешить. Ты сдержи свое слово. Отдай чеченцам этого смутьяна, но только не живого. Вот ты и выполнишь обещание.

- Нет, нет, только не это. У нас будут проблемы. Нa него молится весь народ.

- Проблемы бывают, пока есть человек. Нет человека нет проблем.

- Но как убедить народ, что не мы убили его?

- Очень просто. Никто не должен знать, как он умер. Смерть тоже бывает разная. Можно пулю в лоб пустить. Можно нож в сердце всадить. Тогда все будет понятно. Но можно и задушить, да так, что не останется никаких следов, а диагноз самый обычный: «Умер от разрыва сердца». Видишь, Анастас, все гениальное очень просто. Вернешь чеченцам труп как честный человек. Они будут благодарны тебе и за это.

Для чеченцев настал, наконец, счастливый день. Их оповестили, что шейх будет освобожден, и даже назвали точную дату. Весть эта быстро разнеслась по всей Чечне. Люди из уст в уста передавали важную новость, радовались и ликовали. Казалось, наконец-то восторжествовала справедливость. Народ готовился торжественно встретить своего духовного лидера. Друзья и родные выехали в Ростов. Но радость оказалась преждевременной. Чекисты, выполняя установку Москвы, задушили Митаева. Нагло и лицемерно выразив сожаление о случившемся, они «с прискорбием» сообщили, что Митаев накануне освобождения скоропостижно скончался от разрыва сердца. Смерть Митаева стала настоящей трагедией для всех чеченцев. Чечня погрузилась в траур. Десятки тысяч людей отовсюду съезжались в село Автуры, где состоялся тезят народного любимца.

Много добрых слов было сказано о Митаеве во время прощания, но самыми точными оказались слова одного уважаемого старца: «Для нас, верующих, с его уходом мир потерял свою истинную красоту. Но Аллаху, видимо, так было угодно. Он любил Али больше, чем мы, и поэтому забрал к себе. Это должно успокаивать нас». С этим трудно было не согласиться.

В одной чеченской песне говорится: «Будь ты проклято, царское время, ты стало тюрьмою для лучших сынов». Но жизнь показала, что царизм явно уступал большевикам в жестокости. Жернова сталинской машины по перемалыванию судеб миллионов людей набирали обороты, и одной из жертв оказался Али Митаев, замученный палачами, но не сломленный и оставшийся вечным негасимым пламенем для своего народа.

Вспоминая великого чеченца, хотелось крикнуть во весь голос:

Плачьте, горы,

вы взрастили его! Плачь, небо,

он так любил тебя! Плачь, земля,

ты вобрала его останки! Плачь, Чечня,

ты потеряла сына, Какие рождаются в столетие раз!