Ян Минорович родился в 1922 г. в селе Волков, Пустомытовского района Львовской обл. До войны учился в духовной семинарии во Львове, после начала советской оккупации вернулся в Волков, т.к. оккупанты закрыли семинарию.

Арестован в ночь на 12.06.40 г. (за участие в церковном хоре), утром отправлен в КПЗ в Пустомыты, где просидел несколько дней, подвергался избиениям. Затем отправлен в львовскую тюрьму "Бригидки".

1.12.40 г. отправлен с этапом из Львова в Старобельский лагерь (ныне Луганской обл.), где в марте 1941 г. ему объявлено постановление ОСО НКВД: срок 10 лет по статье 54-2,10,11 ("участник контрреволюционной повстанческой организации, антисоветская агитация").

В июне 1941 г. отправлен в этапе из Старобельска в Красноярск. 3 июля 1941 г. эшелон стоял на ст. Бугач, а 5 июля этап выгрузили на станции Енисей. По болезни Ян Минорович не попал на этап в Норильск, остался в хозбригаде в пересыльном лагере, где работал в прачечной.

Освобождён 27.07.41 г. по "польской амнистии" (как гражданин Польши) и отправлен на ст. Балай Уярского района, а оттуда на глиняный карьер в 40 км к северу от с. Никольское. Он отказался там оставаться и ушёл (вместе с несколькими другими польскими гражданами) в Балайский свиносовхоз, на отделение Прохоровка, в 3 км от ст. Балай.

Он работал в свиносовхозе, привозил гуманитарную помощь для польских граждан из Уяра, от уполномоченного консульства Польши, Юзефа Герлаха (депорти-

рован из Польши 10.02.40 г.; после ареста и осуждения, видимо, погиб в апреле 1944 г. в Ачинской сельхозколонии).

Арестован утром 13.04.43 г. (м-ром Сорокиным из ОТО УНКВД) и отправлен во внутреннюю тюрьму УНКВД в Красноярск. Допросы вёл капитан Иванов.

Осуждён 16.10.43 г. Красноярским крайсудом по групповому делу польских граждан (осуждено 8 человек, всем "выписали" по 10 лет ИТЛ). 12.11.43 г. Верховный суд РСФСР оставил приговор без изменений (дело было прекращено 29.07.61 г. Верховным судом СССР, все осуждённые реабилитированы).

С октября 1943 г. Ян Минорович сидел на 1-м ОЛП УИТЛК Красноярского края (лагерь краевого подчинения при строительстве гидролизного завода в Красноярске, на правом берегу, недалеко от дер. Ладейка и по соседству с несколькими другими лагерями). Там он работал в швейной мастерской и встретил свою будущую жену, Вассу Михееву,

В марте 1945 г. переведен в Зыковскую КМР ("колония массовых работ", также лагерь краевого подчинения) при кирпичном заводе на ст. Зыково к востоку от Красноярска (конвоир вёл его пешком с гидролизного з-да два часа). В Зыковской колонии также работал в швейной мастерской.

15.10.45 г. отправлен в этапе со ст. Зыково в Енисейлаг. Этап везли вниз по Енисею, выгрузили в с. Епишино напротив Енисейска и погнали пешком в Северо-Енисейский район. Часть пути везли на грузовиках.

Ян Минорович попал на лагпункт Тея, откуда перед этим вывезли японских военнопленных. Там заведовал швейной мастерской. В конце 1947 г. ему добавили полтора года по сфабрикованному делу о хищениях, по ст. 107, и отправили на общие работы, на заготовку дров, а в декабре 1947 г. перевели на лагпункт Уволга (на притоке Теи), куда гнали пешком полтора дня. Там все работали на лесоповале по 12 часов, без выходных.

В мае 1948 г. его отправили обратно на л/п Тея (одного с конвоиром, они плыли на плоту). На Тее стал работать бригадиром в швейной мастерской.

Семь лет спустя я вернулся в лагерь на станции Енисей.

Был конец августа, когда мне передали по секрету слова одного офицера, что меня опять переводят в дру-

гой лагерь, но куда именно, он не знает. Никому ничего не говоря, я стал потихоньку собираться, и когда меня вызвали на этап, я был к нему уже готов.

Из лагеря вместе со мной отправили, кажется, ещё четверых, и в том числе двух женщин. У всех были политические статьи и срок 10 лет. Нас посадили в грузовик с тремя конвоирами и повезли в Северо-Енисейск. Там нас выгрузили перед лагерем "Соврудник", но в саму зону не заводили.

Мы переночевали в помещении для конвоя, а утром нас вместе с другими заключёнными, общим числом около 30 человек, погнали на аэродром и посадили в самолёт. Самолёт был грузовой, без всяких сидений. Нас посадили на пол, как сажали в грузовик: у каждого между расставленными ногами сидел другой. Среди нас были четыре женщины, их посадили отдельно. Нас везли пять конвоиров и офицер с документами. У меня это был первый в жизни полёт. Вот так нас привезли в Красноярск. После приземления нас построили по пятёркам и погнали по красноярским улицам. Путь кончился у ворот лагеря, который, как потом оказалось, служил пересыльным пунктом для лагерей системы "Енисейзолото"¹.

Кроме нас, в этом лагере уже находились около 70 заключённых. Через неделю всех вызвали, пересчитали, построили, несколько раз проверили фамилию, имя, отчество, год рождения, статью и срок. После этой тщательной проверки нас построили пятёрками и погнали на станцию, где стоял вагонзак, или "Столыпин", как его называли заключённые.

Это был пассажирский вагон, только с решётками на окнах, а в каждом купе 4-этажные нары, слишком низкие, чтобы на них сидеть. Там можно было только лежать. В такое купе набивали по двадцать человек. Меня это напугало: неужели придётся в таких условиях ехать суток десять, если не больше? Но ехали мы недолго, примерно через полчаса нам было приказано выхо-

дить. Я обратил внимание, что женщин с нами больше нет, а когда огляделся, то прочитал название станции: Енисей. Выходит, через семь лет судьба привела меня на это же место.

Я узнавал улицы, по которым нас гнали в лагерь, здесь изменилось лишь одно: у ворот лагеря построили большое новое здание для офицеров и охраны.

После того, как нас приняла лагерная охрана, мы ещё долго сидели на земле у ворот. И, наконец, после ещё одной проверки фамилий, статей, сроков, ворота открылись, и нас принял комендант (заключенный).

Он завёл нас в лагерь и разместил в одном из бараков. За прошедшие семь лет лагерь разросся. Все бараки были одноэтажные, деревянные, из толстых сосновых брёвен. В каждом таком бараке помещалось до 600 человек. Бараков было два десятка, не считая кухни, пекарни и административно-хозяйственных построек. Людей в лагере было очень много. Объявления о выдаче питания в столовой, по номерам бригад, оглашали через репродукторы.

Номер нашей бригады я уже не помню, но утром нам выдали хлеб и суп.

Из случайного разговора я узнал, что весь этот лагерь будут отправлять в Норильск.

Ну, как тут не поверить в судьбу? Ещё в 1941 году меня везли в этот Норильск, но не довезли. Где только не побывал, но теперь мой путь опять ведёт туда же.

Я долго думал, что же это за место? И почему оно так важно для советской власти, что столько людей туда везут?

С 12 часов через репродукторы начали объявлять, чтобы все собирались к вахте, где будут вызывать по фамилиям и отмечать. Эта перекличка шла довольно медленно, и тогда в лагерь привезли настоящий оркестр из лагеря № 4 "Норильскстроя"². Я слыхал про этот лагерь ещё тогда, когда сидел на гидролизном заводе. Его содержали в образцовом порядке, и там был не только свой духовой оркестр, но даже что-то вроде театра. Там

были ещё разные мастерские, почти что фабрики. Этот лагерь всем себя сам обеспечивал, у него даже были земельные угодья, скот и свиноферма.

Но вернёмся к вахте, где продолжалась перекличка. Некоторые офицеры уже охрипли от выкрикивания фамилий. Вот уже и ночь, а спать не отпускают. Оркестр играет, певцы поют. Только аплодисментов не было: каждый думал о том, что его ждёт впереди.

Свою фамилию я услышал под утро, где-то в четвёртом часу. Подхожу к столу, отвечаю на вопросы: фамилия, имя, отчество, год рождения, статья и срок. Всё сходится, и охранник выводит меня за ворота лагеря, где уже сидят на земле человек сто. И меня посадили с ними. То и дело приводили ещё кого-нибудь, и это продолжалось до 7 или 8 часов утра.

Потом нам принесли хлеб, по четверти буханки ("кирпича") на каждого, и воду ("кипяток"). Нас подняли и опять пересчитали. Было уже, наверно, 9 часов утра, когда нас погнали на ту пристань, где семь лет назад я носил на баржи цемент. Мы пришли на место около 12 часов дня, и снова завертелась та же карусель: выкликают по фамилии, задают те же вопросы, которых не буду больше повторять. Опять всех сажают на землю, но теперь ближе к берегу, у трапа, приставленного к борту большой баржи.

Отсчитав по двадцать заключённых, им объявляли номер, и теперь это была бригада. Каждую бригаду охранник заводил на баржу и показывал место в трюме. Внутри 4-этажные нары, в три ряда. Баржа была широкая, в длину около 25 метров, а в высоту метров шесть. Окон в трюме никаких, только два выхода на палубу, разделяющие баржу на три части. Баржа деревянная, такие строились специально для перевозки заключённых. Выходы на палубу закрыты толстыми решётками. Что там было наверху, на палубе, я не успел разглядеть.

Погрузка шла ещё со вчерашнего дня, потому что в трюме мы увидели много людей. Но только на третий день баржа была заполнена. А пока шла погрузка, нам выдавали хлеб и по пол-литра супа из какой-то крупы, даже довольно густого.

На четвёртый день баржа стала покачиваться, и я понял, что мы уже плывём. Поскольку окон в трюме не было, там царил полумрак, а того слабого света, который проникал через два выхода, не хватало, чтобы осветить весь трюм.

На шестой день баржу пришвартовали к какому-то берегу. Оказалось, что наше путешествие подходит к концу.

Место, куда нас привезли, называлось Дудинка. Это речной порт на Енисее, за Полярным кругом. Туда приходят и морские суда, которые плавают по Ледовитому Океану.

На берег мы сходили уже побригадно, в порядке номеров. Между каждыми двумя бригадами — расстояние два метра. Нас опять пересчитали и по бригадам завели в пересыльный лагерь. Там были только бараки, да ещё туалеты.

В этом лагере мы около шести часов ожидали погрузки в вагоны узкоколейки. А ещё через десять часов мы оказались в Норильске. Это случилось 18 сентября 1948 года.

Норильск, "Медвежий ручей", лагерь № 1

Снега ещё не было, но земля уже замёрзла. Солнце днём ещё восходило. А после 15 октября оно перестало появляться на три месяца³.

Лагерь назывался "Медвежий Ручей", у него был номер 1. В 1-м, 2-м, 4-м, а также в 5-м, женском, который был поделен на две части, держали заключённых с политическими статьями, со сроками от 10 до 20 лет. В 3-м и 6-м тоже сидели политзаключённые, но со сроками 25 лет, осуждённые на каторжные работы. 3-й лагерь был мужской, 6-й был женский. В каждом из этих лагерей насчитывалось по 6-7 тысяч заключённых, только в 3-м и 6-м их было поменьше.

Наш лагерь добывал открытым способом никелевую руду. Второй, подальше от Норильска, добывал

уголь, тоже открытым способом. 4-й и 5-й лагеря строили город и большой медеплавильный завод, а 6-й выполнял самые тяжёлые работы на строительстве какого-то крупного завода, — мы не знали его назначения. В нашем лагере не было уголовников, поэтому всегда было спокойно. Никто не боялся, что у него что-то пропадёт, или что он не получит положенного питания. А вообще в Норильске было очень много лагерей, наверное, больше двадцати. Однажды меня возили на рентген в центральную больницу Норильска, и там я встретил заключённого из 27-го лагеря.

Но вернусь к своим личным делам. Меня включили в бригаду, которая прокладывала рельсовый путь на гору, на высоту 1900 метров.

.Примерно до высоты 1500 метров рельсы уже проложили, по ним уже ездили вагонетки. После окончания прокладки пути по нему должны были возить никелевую руду на обогатительную фабрику.

Работа была очень тяжёлая. В моей бригаде оказался один поляк из окрестностей Гродно. Его арестовали уже после войны, за службу в Армии Крайовой, и дали 10 лет. Его звали Ян Бердовски. Вместе со мной он вернулся в Польшу и теперь ведёт своё хозяйство в деревне близ Гожува.

"Вавилонское столпотворение"

В нашем лагере наблюдалось прямо-таки вавилонское смешение языков. Русские и украинцы (их было больше всего), белорусы, армяне, киргизы, таджики, грузины, народы почти всех советских республик. А ещё народы тех стран, которые угодили в эту огромную "семью" после войны: эстонцы, латыши, поляки, румыны, особенно молдаване, Закарпатские украинцы, венгры, чехи, немцы, а с востока — корейцы, китайцы и японцы:. Здесь разрешали набирать бригады из представителей одной наций, но я знаю, что у НКВД⁴ везде

были свои стукачи-осведомители, а иначе существования таких бригад не допустили бы.

Весь первый месяц я старался понять, как устроен лагерь, на чём основана его жизнь, труд и отдых. Как и во время войны, в лагере работали по 10-12 часов без выходных. Только слесаря, обслуживавшие водонапорные башни, и электрики работали в три смены.

Встреча с земляком, мы стали как братья

Кажется, в 1949 году пришёл новый этап. Я узнал, что в нём есть мой земляк. Его родители жили в Жиравке, деревушке всего в двух километрах от Волкова. Это был Васыль Гриб (Гжиб), украинец. Мы с ним подружились и провели вместе весь оставшийся срок заключения, помогая друг другу.

Сведение политических счётов

В лагере начались политические убийства. Их жертвами становились стукачи или те, кто на допросах кого-то выдал. Больше всего этих убийств было среди украинцев, литовцев и русских. Но случались и обычные, чисто уголовные убийства, потому что, как выяснилось, в нашем лагере были и бандиты, причём такие, на которых уже висело по несколько убийств.

Культурный уровень в лагере был, как мне кажется, выше среднего. Здесь сидело очень много русских, которые во время войны сотрудничали с немцами. Это и офицеры Власовской армии, и офицеры из армий Краснова и Семёнова, выданные союзниками в руки Советов. Были люди из различных стран и народов, которые выделялись в своей среде умственными, организаторскими или творческими способностями. Вот так действовала вся эта система и её "командный центр", создавший этот и ему подобные лагеря.

Позднее я узнал, что таких "особых лагерей" было несколько, они находились в разных концах Советского Союза. Эти лагеря напрямую подчинялись Мини-

стерству Главного Комитета Обороны, так называемому КГБ⁵.

Медленно тянутся годы. Тоска о родине, о семье, о близких людях всё острее, но, с другой стороны, в сердце заползает страх, что все эти мечты несбыточны, что шестерёнки машины, в которую меня затянуло, не выпустят меня из своих зубцов и сотрут в порошок. И эта мысль была тяжелее всего, среди и без того тяжёлой жизни, но вдруг...

Нежданная радость, луч надежды. Встреча через семь лет

Однажды в начале 50-х годов меня вызвали в УРЧ ("учётно-распределительная часть", что-то вроде лагерного отдела кадров). Там мне объявили, что по решению начальника "Енисейзолота" за хорошую работу на лесоповале в лагере на Уволге мне зачли день за два, и, таким образом, мой срок сократился на 162 дня. Это меня очень ободрило. Я с радостью подписал это извещение.

Но меня ждал ещё один приятный сюрприз. Направляясь к выходу, я увидел идущего навстречу мне офицера в чине майора, и сразу его узнал: это был тот самый офицер, которому семь лет назад я гладил деньги утюгом. Он тоже меня узнал, но не подал виду, а когда мы поравнялись, и я отступил с дороги, он велел конвоиру провести меня в кабинет. Конвоир удивился и спросил, откуда майор меня знает? Я ответил, что недавно шил для него.

В лагере была большая библиотека, но книги так себе, в основном советская литература. Я решился спросить, не может ли он помочь мне познакомиться с русской классической литературой. Но я сразу оговорился, что это надо обставить так, чтобы меня никто не заподозрил в связях с начальством. Он ответил, что будет присылать свои костюмы в чистку и глажку с указанием, чтобы их передавали именно мне, а потом я сам буду их приносить. Он даст команду охране, чтобы меня пропускали. Чего ещё я мог желать? Он вызвал по телефону конвоира и отправил меня обратно в лагерь.

Таким образом, мой знакомый майор стал обеспечивать меня книгами из лагерной библиотеки. Библиотекой заведовала жена одного офицера, и только она знала, что книги предназначены мне. Вот так получилось, что мне удалось прочесть серьёзные книги, даже такие, которые были недоступны для простых граждан на воле.

Когда я что-то приносил майору или брал для глажки или в пошив, мы часто говорили на разные темы, даже на такие, каких я бы не решился затронуть и в разговоре с друзьями. Он оправдывал существующую систему, а я возражал ему, что такая система не сможет держаться веками, и что-то в ней должно измениться, чтобы стало возможным то, что завещал Ленин, но о чём все как будто забыли. Такие и подобные споры бывали у нас во время недолгих встреч.

Охранники рыдали, а мы веселились

За неделю до смерти Сталина меня вызвал майор и сказал с глубокой печалью, что Сталин болен. А я на это: "Я уж думал, что он никогда не умрёт, но, как видно, подошла и его очередь!" Майор велел мне об этом молчать.

И через несколько дней лагерные радиоточки передали сообщение о смерти Сталина. В лагере радость и веселье, а за оградой, у энкаведешников, траур и плач.

Прошло немного времени, и в нашем лагере началось что-то странное, какие-то разговоры по углам.

Через моего друга Васю я познакомился с молодым парнем 22 лет, который до ареста жил в Черепыне. Это

деревня, всего в 5-6 км от Волкова. Я там часто бывал с бабушкой Шереметой, потому что там жил её брат То-маш Франчук. К тому же там жили брат и сестра деда. Эту сестру звали Розалия, а её фамилия Пердала. Я хорошо помню, что мы там бывали на греко-католическое Рождество. Дело в том, что и брат бабушки, и сестра деда, хотя и происходили из польских римско-католических семей, венчались в церкви и, таким образом, перешли в греко-католическое вероисповедание и стали украинцами.

Освобождён и приговорён. Мой первый день на воле

18 июня 1954 года меня выпустили "по отбытии срока". При освобождении мне объявили, что по постановлению Председателя Совета Министров СССР Молотова⁶ я "сослан на вечное поселение в Норильске" и обязан каждый месяц являться на отметку в контору НКВД⁷. Я подписал, что принимаю это к сведению. Вот такая это оказалась свобода. Но ничего не поделаешь, всё же и это лучше, чем за колючкой.

От волнения и возбуждения я не запомнил всех подробностей этого освобождения, и поэтому не смогу его точно описать. Помню, что меня привезли на грузовике в управление НКВД⁸ в Норильске, и там я подписывал много бумаг, в том числе упомянутое постановление Молотова. Потом я снял со счёта все свои сбережения и вышел на улицу уже без конвоя.

На улице меня ждал Алексей Акимов, с которым я был близко знаком на Медвежке, — так тоже называли этот лагерь, в котором мы отбывали срок. Он отвёл меня к себе, туда, где он со своей сожительницей снимал комнатку у какой-то вдовы.

В честь моего освобождения они приготовили скромный обед, но с большим количеством водки.

Так закончился этот день, настолько волнующий, что я совсем не опьянел, хотя водки выпил порядочно.

Уже на следующий день я написал письмо отцу, чтобы сообщить об освобождении. Ещё я написал Асиному отцу, прося передать письмо ей. Я с нетерпением ждал её ответа, и когда ответ пришёл, я очень обрадовался. Она писала, что уже год как на свободе, что её выпустили по амнистии и выдали паспорт. И что теперь она работает в совхозе бухгалтером-экономистом.

Уже во втором своём письме я повторил то, что говорил ей 9 лет назад: я хочу, чтобы она стала моей женой, и если она не боится разделить со мной судьбу ссыльного, то пусть увольняется с работы и приезжает ко мне. В ответ она сообщила, что уже подала заявление об увольнении.

Я перебрался от Алексея на квартиру другого знакомого, который уехал в трёхмесячный отпуск. Наконец у меня появилось отдельное жильё, пусть и временное.

Работать я устроился на тот же рудник, где работал наш лагерь, в электромеханическую мастерскую, которой руководил мой добрый приятель, русский из Магнитогорска, Николай Павлович Павлов, в то время ещё заключённый.

Этот человек с очень доброй, даже слишком доброй душой, принял меня и обещал научить перематывать электромоторы переменного и постоянного тока. Мне всегда приятно вспоминать, как терпеливо он передавал мне свои знания. Именно благодаря ему эта профессия и по сей день приносит мне большое удовлетворение.

Встреча с Асей после девяти лет разлуки.

Собственный угол. Мой первый день рождения на свободе

Уже в августе в дверь моего временного пристанища постучалась Ася. Худенькая, милая, любимая, моя дорогая Ася!

Она прилетела на самолёте, а вещи отправила пароходом, который прибывал в Дудинку через четыре дня.

В тот день я отпросился с работы, и мы вместе поехали в Дудинку. Мы ехали на поезде, уже по нормаль-

ным рельсам, в пассажирском вагоне, а я рассказывал Асе, как ехал впервые из Дудинки в Норильск.

Мы получили вещи (один чемодан и ещё что-то, уже не припомню) и поехали обратно. Хотя мы не спали уже вторую ночь, всю дорогу мы проговорили, рассказывая друг другу обо всём, через что мы прошли.

Но уже и зима на пороге. По моему совету Ася поступила на шахту, контролёром водонапорной башни. Где-то в конце августа вернулись из отпуска хозяева квартиры. Нам пришлось снять угол в убогом "балке". "Балок" — это что-то вроде садового домика, только с ещё меньшими удобствами. Люди, которые нам сдавали угол, держали в этой же комнате поросёнка. Это вообще была беспутная семейка: что ни день попойка, а следом драка. И никуда не денешься: дирекция рудника всё обещает квартиру, но дальше обещаний дело не идёт.

Второго сентября мы поехали на автобусе в ЗАГС, чтобы зарегистрировать гражданский брак. После регистрации мы заплатили 15 рублей за оформление документов и вышли на улицу со свидетельством о нашем браке и с двумя рублями в кармане.

Как нам отметить это событие, если в доме ничего, кроме хлеба? Хозяйка добавила к поздравлениям тарелку борща, и мы его съели с большим аппетитом. На следующий день мне выдали аванс—первую часть месячной зарплаты. Под конец сентября наши отчаянные старания увенчались успехом, и нам, пополам с ещё одной семьёй, предоставили одну комнатку, примерно 16 квадратных метров, в трёхэтажном кирпичном доме, с общей кухней на три семьи и общим туалетом, без ванной.

Вторая семья, делившая с нами эту комнату, была примерно такой же, как наша. Муж, карелофинн, отсидел десять лет, а его русская жена отсидела шесть. У них уже был ребёнок, девочка шести лет. Жили мы дружно, по мере возможности делились, чем могли.

Папа прислал мне денег на швейную машину. Я купил ручную и шил всё, что мне приносили, чтобы подработать. И Ася мне помогала.

Поскольку зарплата у нас была хорошая, мы завели сберкнижку и стали на неё складывать часть наших доходов.

И вот мы живём в полном согласии и с большой взаимной любовью, но наша общая мечта — о ребёнке. С помощью знакомого врача Ася ложится в городскую больницу на обследование и курс лечения от бесплодия.

И почти ежедневно, невзирая на погоду, я добирался за 10 километров, отделявших наш посёлок на Медвежке от больницы, чтобы увидеть Асю и поговорить с ней хотя бы через застеклённые двери, а потом возвращался за те же 10 километров. Но на обратном пути мне часто удавалось сесть на машину, которая везла вторую смену на наш рудник. Где-то на второй неделе Асю выписали. Как я был рад, что мы опять вместе!

Наступила весна. Мы торжественно справляем мой день рождения. Я пригласил много гостей. Пришёл Алексей и много других знакомых, льётся водка и хлопает шампанское.

Весело прошёл этот день! А в мае Ася сказала мне, что беременна. Прямо праздник за праздником!

Мы можем ехать в Польшу!

После репатриации Ян Минорович поселился в Силезии, в Гожове Велькопольском (Гожув Влкп.), где проживает и поныне с женой, детьми и внуками. Он был реабилитирован по "делу" 1943 года. 29.07.61 г. Судебной коллегией по уголовным делам Верховного суда СССР. С 1990 г. возглавляет городскую организацию Союза Сибиряков.