СЛОВО К ЧИТАТЕЛЮ

Сразу, когда начинаешь читать эту книгу, понимаешь, что в ней — правда. И эта правда так и тянет тебя прочитать ее всю до самого последнего слова.

Думаю, что когда эта книга выйдет в свет и читатель получит ее в руки, он будет испытывать то же, что и я, то есть вот эту прикованность к книге. И, если начнет читать, то уже прочтет ее, не пропуская ни одной строчки, до конца. Настолько это интересно, а личность отца автора, Левина Александра Алексеевича,— личность незаурядная.

И потому как-то само по себе возникает, возможно, и потому, что я сам старый человек и прожил все эти годы, но возникает это странное время, в котором формировались тогда люди. У них было то, как мне кажется, что они взяли еще от культуры 19-го века. Они образовывались сами, и возникало обще-

ство новой культуры. И вот эта ломка, которая в них самих происходила, эта перемена и, может быть, даже невольная подмена ценностей человеческих, она, как мне кажется, переиначивала, «перелопачивала», не знаю, какое лучше подобрать слово, и, наверное это была какая-то своеобразная метаморфоза всего общества и личностей, естественно, тоже.

И вот в этом судьба личности вообще, равно как и личности самого Александра Алексеевича, как в капле воды отражает и отображает очень широкую картину жизни того времени.

Читатель бывает разный. Есть читатель, который читает только приключенческую, фантастическую или эротическую литературу. Такому читателю не все в этой книге будет интересно. Но, если она попадет в руки читателя, который истинно хочет узнать о жизни на самом деле, без всяких прикрас, со всеми ее, так сказать, взлетами человеческого духа и падением человеческих личностей, то для него, мне думается, это будет бесспорно полезная и интересная книга. Будет, конечно, досадно, если кто-то воспримет ее, как просто историческую давность, окаменелость. А хотелось бы, чтобы это дошло до читателя как жизнь. Тем более, что мы не знаем, как будет развиваться наше общество дальше.

Но не исключен и снова, к сожалению, подобный вариант. Именно поэтому особенно полезно прочитать и понять всю сущность тех исторических событий, которые происходили, в данном случае можно сказать, на моих глазах.

Нет, лучше бы подобное не возвращалось.

1994 г. 7 апреля.

Виктор Розов

ЗАГАДОЧНОЕ «ДЕЛО № Р-3481»

«...правду, одну только правду, ничего, кроме правды...»

8 июня 1941 г., т. е. за 14 дней до нападения фашистской Германии на Советский Союз, на стол Наркома Обороны СССР С. К. Тимошенко лег проект постановления органов контрразведки об аресте заместителя командующего ВВС Ленинградского Военного Округа генерал-майора авиации А. А. Левина и о проведении у него обыска.

В обоснование этих действий утверждалось, что подозреваемый:

—    во время Кронштадтского мятежа вышел из партии в знак своего несогласия с ее политикой;

—    с 1922 по 1925 гг. осуществлял приемку у иностранных фирм негодных военных самолетов;

—    в 1932 г. был вовлечен в контрреволюционную военную организацию;

— с 1920 г. был связан с контрреволюци-

онными офицерскими группами в Красном Воздушном Флоте;

— руководимые им военные учебные заведения из года в год не выполняли плана по подготовке кадров для ВВС Красной Армии.

В этот же день указанное постановление было утверждено, а на следующий — один из первых авиационных генералов Красной Армии был взят под стражу. И только через 13 лет, 7 декабря 1955 г., Верховный Суд пересмотрел это уголовное дело, отменил его невероятное содержание и полностью реабилитировал молодого генерала, сняв покровы «совершенной секретности» с одного, может быть, из самых позорных и загадочных дел военной контрразведки, начатых в канун Великой Отечественной войны.

Что это было за «Дело»?

Что же это было за время?

Что же это были за люди?

На эти вопросы и призвана ответить открытая Тобой, читатель, документальная повесть.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

В современном нашем бытие, когда столь многое в истории стало путаным, а сама она — разменной монетой в динамике политической борьбы, нелегко трезво и справедливо размышлять о недавнем прошлом.

Не оправдались многие прежние надежды, померкли и некоторые идеалы, а новых-то нет и вовсе...

Но, если можно «приостанавливать» историю, то нельзя остановить мысль, и сегодня люди не могут не задумываться над тем, ЧТО же все-таки это было в нашем сравнительно недавнем прошлом на 1/6 части всей земной суши.

Как оценивать этот исторический «миг между прошлым и будущим», который пролег, по крайней мере, между 1917 и 1956 гг.?

И в коллективных дискуссиях, и наедине с самим собой люди вновь и вновь пытаются осмыслить и понять, какие подспудные социальные и экономические напряжения сформировались и, набрав гигантскую силу, вызвали небывалое по своим масштабам и последствиям «человекотрясение». Ведь длилось оно не 10 и даже не 1000 дней, а, по крайней мере, половину столетия.

Ныне обильно взошедшая из ниоткуда поросль политологов, обозревателей-толкователей и свободных от (всего журналистов наперебой излагает разнообразнейшие версии любых исторических событий в точном соответствии со своей политической окраской: от монархически белой до дегенеративно черной.

Но большинство смотрящих, слушающих, читающих и раздумывающих, а не только жующих людей уже понимают, что все это пока не ИСТОРИЯ, а только лишь спекулятивное удовлетворение ажиотажного спроса на нее.

Тем более, что, как известно, музыку заказывает тот, кто платит, а платит тот, у кого в руках деньги или власть, чтобы распоряжаться даже чужими финансами. Поэтому, как бы нам ни хотелось побыстрее увидеть широкое полотно исторически объективной правды о событиях недалекого прошлого, доживем мы до этого не скоро и уж наверняка не все.

Но коль нельзя еще увидеть панораму истории и понять все ее причинно-следственные связи, то есть другая, вполне реальная, хотя и куда более скромная возможность.

Для этого достаточно познать, осмыслить и понять некую часть ПРАВДЫ, основываясь, например, на судьбе даже одного реального человека, конечно, при условии,

что жизнь и деятельность выбранной при этом личности были бы характерны для значительной части всего поколения и складывались бы тем самым в некоторый собирательный образ — «человека своего времени».

Важно только, чтобы в основе рассмотрения была бы строго персональная биография, т. е. достоверный рассказ о реальной человеческой судьбе. И если жизнедеятельность героя подобного повествования действительно протекала в русле основного потока исторических событий, то, зная правду о нем одном, легче понять развитие многих судеб, а главное,— оценить как сами окружающие события, так и их причины, направленность и противоречивость. Именно в этом случае знакомство с уроками даже одной исторически характерной судьбы могут помочь и современному поколению нести нелегкий крест очередных общественных трансформаций.

Для этого и рассказана вся эта строго документальная история.

СВОЯ ПРАВДА

«Дорогой мой мальчик, — посмотри, как много еще неизвестного человеку, как много нераскрытых тайн. Не теряй времени напрасно, работай, учись, проживи жизнь так, чтобы что-нибудь вложить в общую сокровищницу знаний и опыта. Не окажись пустоцветом, прозябающим и живущим ТОЛЬКО ради ощущения жизни, ради некоторых внешних, примитивных ее удовольствий. Одним словом, самое страшное для тебя и позорное для меня, если ты подготовишь себя и будешь жить — мещанином.

Верю, что этого не будет. Для этого же помимо всего другого дарю тебе эту книгу.

Твой Папка

12.1.37 г.»

Эта дарственная надпись была сделана отцом 14-летнего подростка на книге проф. С. П. Глазенапа «Друзьям и любителям астрономии». Он подарил ее своему сыну в самом начале неизъяснимо трагического «зловещего 37-го».

Человек, которому принадлежат приведенные выше строки, не был ни писателем, ни ученым, ни журналистом, ни политиком... Он был классным военным летчиком и командиром Красной Армии высокого ранга.

Этот человек посвятил всю свою жизнь фактически одной-единственной цели — обеспечению защиты и независимости своей Отчизны. И он успел, как мы увидим, сделать для этого очень многое. А сама его сознательная жизнь пришлась как раз на те самые бурные и противоречивые годы нашей новейшей истории, о которых еще долго будут спорить историки да и все общество.

Речь пойдет об одном из первых советских авиационных военачальников, генерал-майоре авиации Александре Алексеевиче Левине.

Он в упомянутые годы лично участвовал в принятии множества сложных и ответственных решений, переживал ряд прямых и завуалированных опасностей, психологических «ошибок», радостей от успехов и тяжесть невосполнимых потерь. Столько, сколько в другую пору, может быть, хватило бы на несколько жизней.

Но для нас сегодня важно то, что, с одной стороны, в его судьбе отразилось очень многое из того, чем жило наше общество в те годы, чем оно гордилось и от чего страдало,

а с другой — и то, что историю жизни этого конкретного человека можно воссоздать достаточно полно и правдиво.

Почему? Да потому, что она будет опираться на уже беспристрастную теперь базу фактов и данных, ставших достоянием архивов.

В этой повести, по существу, нет мемуаров. Все, что цитируется, взято из документов, хранящихся в государственных архивах. Они — главный источник. Лишь весьма скромно используются свидетельства, относящиеся к памяти еще живых современников и близких.

Всем им уже много лет, они далеки от политики, т. е. воистину свободны от всяких мирских обязательств, кроме обязательств перед собственной совестью. ПРАВДА об этом человеке, который внес специфический, но неоспоримый вклад в дело подготовки победы в Великой Отечественной войне, порадует многих еще живых его учеников и сослуживцев, а новым поколениям поможет понять кое-что очень важное из нашего недавнего прошлого. А может быть даже и из ближайшего будущего.

Он родился в городе Саратове, 20 августа 1896 г. и был окрещен Александром. В августе 1918 г. 22-летний Александр Левин, один из первых российских летчиков «из народа»,

принял присягу на верность этому народу и пронес ее через все испытания, которые уготовила ему эта небывало бурная эпоха.

Конец же его воинской службы оказался таинственным и непонятным не только для широких кругов авиаторов, но даже и для руководящих работников Военно-воздушных Сил Красной армии. Характерный пример.

В 1947 г. его сын, прошедший на фронте всю войну, поступал в Военно-воздушную инженерную Академию им. проф. Н. Е. Жуковского. Мандатная комиссия в приеме ему отказала. Однако Управление кадров ВВС поддержало офицера, успешно сдавшего вступительные экзамены. Начальник этого управления, генерал-лейтенант Орехов, направил соответствующее представление члену Военного Совета ВВС, который был вправе решить вопрос о приеме. Но его резолюция на указанной бумаге была очень характерной для своего времени и предельно красноречивой: «В чем дело с отцом? — начертал синий карандаш,— но лучше от приема воздержаться». Но в том-то и была «закавыка» этого вопроса, что никто в руководстве ВВС Советской армии не знал, в чем заключалось «Дело» бывшего генерал-майора авиации А. А. Левина. Тем более, ничего не знали и тысячи летчиков и технических специалистов, учившихся в предвоенные годы в 52 ави-

ационных и авиационно-технических школах, лично знавших его или слышавших о нем, как об опытном, справедливом, деятельном, авторитетном начальнике, который мастерски летал сам и был признанным законодателем в деле обучения летной профессии. О его, по крайней мере, внешнем спокойствии в рискованные минуты профессиональной деятельности воспоминания некоторых очевидцев носят несколько легендарный характер. Может быть, короче всего об этом написал (в присущей ему благожелательно-ироничной манере) в своем газетном очерке известный в те годы журналист М. Кольцов.

В 1928 г. М. Кольцов от газеты «Правда» присутствовал при подготовке к старту сложнейшего по тем временам авиаперелета Москва — Пекин на одном из первых самолетов отечественной конструкции. Для тех лет это было весьма ответственное мероприятие. Руководство подготовкой перелета и его стартом было возложено на А. Левина, а вылет был запланирован с аэродрома под г. Серпуховом.

Подготовительные работы шли круглые сутки, но время старта неоднократно задерживалось из-за многочисленных организационных и технических неувязок. Все нервничали. Когда, наконец, все утряслось, то собравшиеся на проводы узнали, что из-за неблаго-

приятной погоды по трассе взлет вновь откладывается на 12 часов. Вот что по этому поводу написал в газетном очерке М. Кольцов: «Объявив нам о переносе срока вылета, как всегда невозмутимый, Левин на своем самолете улетел в Москву... побриться».

Необходимо признать, что ни происхождение Александра Алексеевича, ни детские годы никак не могли предвещать ему судьбы одного из первых военных летчиков Красной Армии, будущего авиационного генерала. Семья, в которой он родился, состояла из отца, рабочего-столяра с одногодичным церковно-приходским образованием — Алексея Алексеевича Левина и юной, 18-летней матери Наталии Ивановны (в девичестве Артамоновой), которая вообще никогда не ходила в школу.

До женитьбы молодые жили на одном дворе в г. Саратове. У их отцов были похожими только судьбы: каждый из них отслужил в солдатах по 25 лет и женился после ее окончания, когда им было уже далеко за 40. Вслед за первенцем в молодой семье родилось еще семеро детей. Но трое умерли в раннем детстве из-за болезней. При одном работнике жилось нелегко.

В поисках заработка семья переехала в г. Вятку, где глава семьи устроился работать столяром в вагоноремонтных мастерских.

Следует напомнить, что город Вятка тех времен был для многих политических деятелей местом ссылки (среди них были А. И. Герцен, А. Л. Витберг, М. Е. Салтыков-Щедрин и др.), а они, в свою очередь, заметно влияли на нравственный уровень передовой части населения, особенно интеллигенции. По существу, безграмотные родители отдали своего старшенького Александра в начальную школу, где хорошие способности, трудолюбие и любознательность мальчика, а также необычайно редкостный сердечный климат в его семье особо отметили две школьные учительницы — просветительницы по духу.

До знакомства с ними Наталия Ивановна читала в основном Евангелие, Житие святых и Библию. Основам грамоты ее научил дома старый солдат — отец.

Молодые учительницы подружились с ней, занялись ее образованием и всячески содействовали продолжению обучения ее старшего сына. Именно по их совету после успешного окончания начальной школы отец повел сына в гимназию. Директор гимназии встретил скромно одетых пришельцев неожиданным вопросом к отцу: «А чем вы занимаетесь?» И когда тот ответил, что он — столяр, директор закончил встречу словами: «Ну вот видите, вы — столяр, а яблочко от яблони не должно далеко падать. Зачем вашему сыну

гимназия?» (Характерно, что эту распространенную пословицу Александр Алексеевич не любил всю жизнь, видимо, как память об унизительной встрече). Тем не менее дальнейшие усилия учительниц оказались решающими для принятия мальчика из бедной семьи в существенно более демократичное, чем гимназия, но полноценное городское Реальное училище. Учеба протекала успешно, подросток хорошо знал цену полученной возможности продолжить образование. Наряду с основными предметами оставалось время и на участие в школьном оркестре (играл на скрипке), и на увлечение гимнастикой, и на игру в шахматы. Эти занятия «для души» оказались потом в жизни далеко не бросовыми. Игра на скрипке в кинотеатре перед сеансами и дача частных уроков позволили просуществовать 2 студенческих года в столице, а гимнастика способствовала физическому развитию, необходимому для овладения летной профессией. Шахматы в его жизни служили лучшим занятием для отдыха в те короткие и редкие промежутки времени, которые не занимала работа. Уровень его шахматной игры был относительно высок. В 1918 г. в Вятке на сеансе одновременной игры с будущим чемпионом мира А. А. Алёхиным наш герой свел партию вничью, чем заслуженно гордился. Очень цепными оказались, как мы увидим из дальней-

шего, и основы, заложенные в области изучения иностранных языков, прежде всего французского, на котором после училища Александр Алексеевич практически мог изъясняться.

В год начала 1-й Мировой войны А. А. Левин, окончив «Реальное», едет в Петроград, где поступает в Лесной институт. Учиться, а главное, жить в столице без материальной помощи родителей, которую они не в состоянии были оказывать, было предельно трудно. Война же все больше «набирала обороты». В 1916 г. стало известно, что студенты младших курсов будут призваны в армию. Не дожидаясь этого, Александр Алексеевич покинул институт и пошел в армию добровольцем.

Образование и юношеский романтизм привели вчерашнего студента на Петроградские теоретические курсы, после окончания которых началось практическое обучение летному делу, но уже в Крыму в Севастопольской (Качинской) авиационной школе летчиков. Это было старейшее российское учебное заведение подобного профиля. Через несколько месяцев, когда основной курс обучения был завершен, приказом А. Ф. Керенского выпускникам было присвоено звание прапорщиков.

Судя по всему, способности Александра Алексеевича передавать знания и находить контакт с учениками, а главное, конечно, хо-

рошо летать, были уже тогда подмечены его наставниками и начальством. Левина оставили в школе на должности помощника инструктора летного дела.

Одновременно он начал совершенствоваться в редком тогда искусстве так называемого высшего пилотажа у знаменитого в те времена аса, К. К. Арцеулова (первого в России летчика, который преднамеренно ввел самолет в выполнение эволюции, получившей позднее название фигуры высшего пилотажа — «штопор»).

Он не чурался общественной жизни. В бурные события после февраля 1917 был выбран Председателем ротного комитета, членом Комитета Севастопольской военно-авиационной школы летчиков.

Октябрьскую революцию встретил в Севастополе, а в декабре, получив бессрочный отпуск, уехал домой в Вятку, где и демобилизовался. До августа 1918 г. жил в семье родителей, работал гидротехником-мелиоратором, химиком в геологической экспедиции, а в августе 1918 г. вступил в Красную Армию и был направлен в Первую Московскую школу красных военных летчиков на должность инструктора высшего пилотажа. Однако в 1919 г. учебная работа школы внезапно прервалась из-за положения на фронтах. К Москве ринулась конница генерала

К. К. Мамонтова. Это был один из острых моментов гражданской войны.

Из персонала авиашколы был сформирован отряд особого назначения, призванный, прежде всего, вести разведку быстро передвигавшихся масс конницы Мамонтова. А. Л. Левин был назначен помощником командира отряда, а возглавил отряд начальник летной школы.

Однако события приняли вскоре неожиданный поворот. Вот как об этом рассказано в автобиографии самим Александром Алексеевичем: «После того, как командир отряда перешел к белым в плен (и потом был ими расстрелян), принял командование отрядом. По возвращении с фронта был награжден золотыми часами и назначен начальником школы».

А до этого произошел еще один характерный эпизод. При вылете на разведку под Тулу один из самолетов отряда был подбит и вынужденно совершил посадку за линией фронта. Потеря даже одной машины была для школы тяжелым ударом, так как в исправности были считанные единицы самолетов. Александр Алексеевич с двумя механиками-добровольцами, перейдя ночью линию фронта, нашел подбитый самолет и на трех подводах в полуразобранном виде вывез его в расположение красных войск. После ремон-

та этот необычайный летательный аппарат еще долго служил делу обучения летчиков. А его необычайность заключалась в том, что он был неповторимым детищем инженерной мысли того времени — так называемым «трипланом», т. е. самолетом со своеобразной этажеркой из трех крыльев, расположенных одно над другим. Этот удивительный «импорт» можно и сейчас увидеть в музее авиации под Москвой (г. Монино).

Как и в Севастополе, обучение летчиков в Московской школе осуществлялось на материальной части английских и французских фирм. Своих серийных самолетов и их промышленного производства в России практически не было.

В 1920 г. во время полета с учеником Александр Алексеевич потерпел единственную в своей жизни авиационную аварию. Потом им были налетаны тысячи часов, но в тот раз из-за растерянности и нелепых действий «учлета» при выполнении фигуры высшего пилотажа самолет разбился. Вот сколь скупо говорится об этом эпизоде в автобиографии: «В феврале 1920 г. при полете с учеником на «фармане-20» потерпел аварию. Получил множественные ушибы головы и тела, трещины в позвоночнике». Московская авиационная школа размещалась тогда на нынешнем Ленинградском проспекте, а аэродромом служило

историческое Ходынское поле. Хирурги (ныпе Боткинской больницы) регулярно возвращали в строй пострадавших, а если уж не могли ничего сделать, то на Ваганьковском кладбище долгие годы погибших хранили могилы, обозначенные по существовавшей тогда традиции деревянными пропеллерами от разбившихся самолетов. Там была целая аллея с подобными специфическими надгробьями. Возглавлял хирургов Боткинской больницы известный московский профессор В. Н. Розанов. Во время его похорон в многотысячной толпе, буквально запрудившей весь проезд от Ленинградского проспекта до здания Боткинской больницы, встретились многие из тех, с кого начиналась в Советской России «авиационная эпоха»: Арцеулов, Громов, Шибанов, Шестаков, Моисеев и многие другие.

Новый, только начавшийся 1921 г. ознаменовался одним из ключевых моментов в судьбе 25-летнего командира Красной Армии. В РКП (б) молодой человек вступил еще в 1919 г. и полностью признавал политику своей партии, включая ее экономические аспекты. И это естественно, так как в годы гражданской войны практика продразверстки у большинства членов партии не вызывала сомнений в своей необходимости. Однако, как только война окончилась, взгляды на продразверстку перестали быть единодушными.

Уже в декабре 1920 г. на VIII Всероссийском съезде Советов некоторые из выступавших поднимали вопрос об ее отмене, но большинством съезда эти предложения приняты не были.. Однако ход обсуждения и его результаты, видимо, не убедили молодого командира в правоте большинства 'съезда, к он принял непростое решение. Будучи очень искренним по натуре, в связи с несогласием с политикой партии Александр Алексеевич подал заявление о выходе из РКП (б) по собственному желанию.

Но предоставим слово ему самому, процитировав соответствующие строки из рукописной автобиографии (1933 г.), хранящейся в личном деле:

«В 1921 г. вышел из партии по собственному желанию. Этот интеллигентский поступок явился следствием моей невыдержанности, горячности и того, что считал себя слишком умным. Крестьянские мелкобуржуазные настроения были мною восприняты, к сожалению. Мероприятия военного коммунизма и продразверстки во время гражданской войны понимались мною как абсолютно необходимые, но по окончании войны с Польшей, зная настроения крестьянства, я считал, что продразверстка и отношение к крестьянству

в духе военного коммунизма политически опасны. Особо трудно мною воспринималось то, что я должен был выступать, убеждать и агитировать за то и в правильности того, что я сам считал неправильным. Этот разлад привел меня к выходу из партии».

Это был ПОСТУПОК. Но попутно отметим, что и партия была в те годы такси, что подобные действия отнюдь не были однозначно связаны с должностными оргвыводами.

В РКП (б) не только допускалось, но и фактически существовало разномыслие, даже если оно входило в противоречие с мнением большинства. Фактически Александр Алексеевич опередил события буквально на 1 — 1,5 месяца, поскольку, будучи рядовым членом партии, конечно, никак еще не мог знать, что в это самое время в Политбюро РКП (б) уже началась работа по изменению политического курса, и что вскоре специальная комиссия представит Пленуму ЦК РКП (б) проект Постановления о замене разверстки натуральным налогом. В результате всего через пару десятков дней после указанного выше решения о выходе из РКП (б), на своем X съезде партия фактически признала правоту взглядов своего молодого, горячего, но теперь уже... бывшего члена.

На этом съезде с докладом о необходимо-

сти принятия указанного решения выступил, как известно, В. И. Ленин. В своем выступлении он, в частности, сказал: «Мы не должны стараться прятать что-либо, а должны говорить прямиком, что крестьянство формой отношений, которые у нас с ним установились, недовольно, что оно этой формы отношений не хочет и дальше так существовать не будет».

Согласимся, что в такой исторической обстановке выход из партии был, пожалуй, не только поступком, но и свидетельством наличия политического чутья, самостоятельности и честности взглядов, хорошего знания реальной жизни. Казалось бы, можно было теперь только радоваться развитию событий и вернуться в партию «под аплодисменты», воодушевленным своей личной правотой и политической прозорливостью. Однако события пошли по другому пути.

Предоставим вновь слово самому герою: «После X съезда в партию не возвратился, т. к. я оставался начальником авиашколы и ложное самолюбие не позволило идти в ячейку (состоящую сплошь из курсантов) и признать свою неустойчивость, крупнейшую политическую ошибку».

Вот так и сложилась часто встречающаяся в человеческих судьбах ситуация, когда пра-

вот а мыслей соседствует с непредсказуемой ошибочностью поступков.

А события на окраинах молодого Советского государства вновь прервали учебные будни авиационной школы. В 1921 г. Особый авиационный отряд был направлен в Среднюю Азию для помощи в борьбе с басмачами. Двигались на Восток железнодорожным эшелоном. До боевых вылетов дело на этот раз не дошло. Эшелон вскоре завернули обратно в Москву. Но в пути произошла одна из тех необычайных встреч, которые нежданно определяют личные судьбы людей иногда на долгие годы, а то и навсегда. Особенно часто это бывает именно в периоды исторических потрясений в обществе.

На одной из станций воинский эшелон встал рядом с поездом, в котором возвращались в центральную Россию жители ее западных провинций, эвакуированные оттуда в начале первой мировой войны. Возвращалось в нем и семейство Михалевского, мелкого таможенного чиновника из Варшавы. Дочь Михалевского, Лариса, познакомилась с молодым летчиком. Внешне очень привлекательная, девушка была из весьма набожного и чинного семейства, но, видимо, молодость, годы пережитых и еще не утихших волнений бурной эпохи, а также нежная влюбленность нового знакомого сделали невероятное. Это была по-

истине любовь с первого взгляда. Вопреки воле родителей невесты, молодые люди зарегистрировали в Ташкенте гражданский брак, и. девушка уехала с воинским эшелоном, став женой бравого пилота и признанной любимицей относительно тесного кружка тогдашних московских авиаторов. По приезде в Москву состоялось венчание и свадьба глубоко верующей невесты с атеистом-летчиком в небольшой церкви села Всехсвятского (это теперь в районе метро «Сокол»). Это была любовь.

Такое небольшое, но необычное личностное событие подчас ярко характеризует его участников, но и не только их. Оно. в какой-то мере свидетельствует о ломке привычных устоев, о торжестве освобождения от догм, что всегда связано с эпохой нравственных трансформаций.

Вспомним, как много подобных неожиданных встреч, случаев и судеб отражено в литературе о Великой Отечественной Войне.

Однако впереди молодую семью ожидали короткое счастье... и непоправимое горе: через 13 месяцев после свадьбы, в условиях бедственного состояния московской медицины тех лет (см., например, книгу Герберта Уэллса «Россия во мгле») в июне 1922 г. молодая мать (ей исполнилось 19 лет) умирает после родов от занесенной инфекции, оставив на

руках потрясенного отца здорового двухнедельного сына.

Выручила бабушка, Наталия Ивановна. Она увезла внука в Вятку и взяла на себя все заботы по его воспитанию (это после того, как вырастила своих пятерых детей). С бабушкой он жил первые 8 лет.

А в стране после окончания гражданской войны началось медленное, но неуклонное, в трудных условиях внешнеполитической и экономической изоляции возрождение и развитие разрушенного, а во многом и просто отсталого хозяйства.

Дошло дело и до решения вопроса о путях создания отечественной авиации. Динамичная гражданская война (по сравнению с опытом позиционного противостояния в первой мировой войне) продемонстрировала наглядно будущее значение авиации на российских просторах.

Для того чтобы начинать развитие в этой области, нужны были хотя бы образцы самолетов мирового технического уровня. А для формирования строевых частей — хотя бы небольшие партии военных машин. Их можно было приобрести только за рубежом. Напомним, например, что первый самолет отечественной конструкции знаменитого в будущем А. Н. Туполева взлетел лишь 21 октября 1923 г.

Через аппарат созданного в то время, так называемого, Управления внешних заготовок начинаются переговоры с английскими, французскими, голландскими и другими фирмами о закупке образцов и небольших партий авиационной техники. Хотя в те годы еще не догадывались о возможности создания таких органов как пресловутый КОКОМ, но тем не менее на продажу партии боевых машин с вооружением бывшие союзники России не пошли... Изготовить ее (70— 80 шт.) на относительно высоком техническом уровне взялась только на заводах в Голландии полуразоренная войной фирма «Фоккер».

Для выбора техники, ее опробования в воздухе и приемки нужен был квалифицированный представитель заказчика (ВВС) — летчик, способный испытывать самолеты разных конструкций и при этом, прежде всего благодаря четному мастерству, он должен был заслужить авторитет у фирм-продавцов. Выбор падает на начальника Московской школы летчиков. Профессионализм, большой практический опыт пилотирования самолетов разных типов, а также личная щепетильность, честность и уважение со стороны коллектива школы, видимо, перевесили «груз беспартийности»

В ноябре 1922 г. А. А. Левина командировали за границу в официальной должности старшего техника службы приемки. В 1923г.,

ненадолго возвратившись в Москву, он перед отъездом за границу женится вторично.

В течение почти трех лет в Германии. Голландии, Франции и Великобритании велась напряженная работа по отбору и приемке закупаемых образцов самолетов разных типов, авиационного оборудования, а также заказанной партии военных машин у фирмы «Фоккер».

Интенсивно наращивались практические знания иностранных языков. Как он сам шутливо рассказывал, овладение английским языком происходило в основном на втором этаже лондонского автобуса. Дневной «урок» состоял в заучивании не менее 10 слов «туда» и 10 слов по дороге с работы — «обратно». При этом в качестве спарринг-партнера нередко выступал сотрудник английской контрразведки, почти открыто сопровождавший по городу иностранца, командированного из Советской России.

По возвращении на родину в 1925 г. А. А. Левина назначили начальником заграничного отдела, который координировал взаимодействие ВВС и авиапромышленности с иностранными фирмами. Эта работа продолжалась до мая 1926 г., когда последовало назначение на должность помощника начальника впервые созданного в стране (Москва) На-

учно-испытательного института Военно-воздушных Сил Красной Армии (НИИ ВВС).

В НИИ ВВС работа продолжалась более трех лет. В самом конце этого периода произошло событие, в значительной мере определившее дальнейшее профессиональное направление авиационной карьеры.

В 1931 г. возник вопрос о назначении нового начальника ВВС КА, т. к. прежний руководитель, Петр Ионович Баранов, был переведен на работу в промышленность (в 1933 г. он погиб в нелепой воздушной катастрофе).

На должность нового Начальника Военно-воздушных Сил Красной Армии было решено назначить одного из бывших энергичных командиров сухопутных строевых частей. Им стал кадровый военный, активный участник гражданской войны, латыш по национальности Яков Иванович Алкснис. Последние годы он занимал пост заместителя начальника ВВС.

Я. И. Алкснис был не только очень деловым, требовательным и неутомимым командиром, но и обладал широким кругозором. Он прекрасно понимал, что хорошо руководить таким родом войск, как военная авиация, может лишь лидер, пользующийся в своей среде серьезным профессиональным авторитетом. Поэтому он выдвинул условием своего (Назначения на новую должность обучение летному

мастерству. И в этом он был безусловно прав. (До авиации Яков Иванович служил, как и Г. К. Жуков, в самых дисциплинированных воинских частях того времени — в коннице). С поставленным им условием согласились. На учебу Сталин отвел ему один месяц. Возник вопрос о том, кому поручить решение поставленной задачи в подобный срок со всей складывающейся при этом ответственностью. Выбор пал на А. А. Левина.

Летом, в Крыму, там, где он сам почти 10 лет назад постигал азы летного мастерства, а течение одного месяца интенсивных занятий Александр Алексеевич сумел не только обучить своего ученика основам теории и практики летного дела, но и заложить необходимые фундаментальные основы и правила принятия решений в авиации, сочетающие необходимую смелость с разумной осторожностью.

Впоследствии Я. И. Алкснис очень много летал, овладел высшим пилотажем на истребителе, пилотировал красиво и не имел ни одного аварийного происшествия.

В период обучения между этими двумя людьми установилось не просто должностное знакомство, но и уважительная личная дружба. В основном их обоих сближала беззаветная отдача всех своих сил и способностей по-

рученному и очень важному для Родины делу.

Назначение нового начальника ВВС по времени совпало с началом этапа становления отечественной авиационной промышленности. В войска стали поступать серийные самолеты отечественных конструкций. Началась эпоха великих перелетов.

Планомерно формировались и развертывались строевые части военной авиации. Во весь рост встала проблема массовой подготовки авиационных кадров: летчиков, штурманов и техников. Для этого необходимо было расширять старые и открывать новые военно-авиационные школы.

По планам такого развития одно из крупнейших новых авиаучилищ должно было вырасти в Сталинграде. Наличие в этом районе ряда аэродромных площадок, значительное число «летных», т. е. светлых, сухих дней в году, позволяли развернуть здесь учебный процесс в широких масштабах. Училище и строилось, и- наращивало выпуск пилотов почти одновременно с освоением мощностей и выпуском тракторов на Сталинградском тракторном заводе.

Создателем этой новой школы, ее начальником по представлению Я. И. Алксниса, был назначен 1 августа 1929 г. А. А. Левин.

НАБОР ВЫСОТЫ

За три года недалеко от города выросли учебные и жилые корпуса, ангары, мастерские и вся остальная инфраструктура крупнейшего авиационного военно-учебного заведения. В окрестностях начали функционировать несколько учебных аэродромов.

Это были годы чрезвычайно напряженной работы в Сталинграде. День начинался с рассветом на одной из площадок, где проводились учебные полеты, а кончался за полночь на очередной строительной оперативке. Руководство учебным процессом, жизнью многотысячного коллектива и одновременно строительством новых корпусов смещало понятия дня и ночи. Для семьи времени, по существу, не оставалось. Он приезжал домой ночью и вновь уезжал на полеты (летом в 5.00). Ежегодные отпуска были отложены до окончания строительства. Он был требовательным «Учителем», но и, как многие руководители того времени, самую высокую требовательность предъявлял к самому себе. Первым, кто не выдержал такой жизни и работы в «сталинградском режиме», оказалась жена. Будучи бездетной, в 1932 г. она разошлась с мужем,

выбрав в новом супружестве, видимо, более спокойное, размеренное существование.

Как известно, большинство людей в нашем обществе очень хорошо умели оценивать способность трудиться беззаветно, способность получать глубокое удовлетворение от самой своей очевидной созидательной деятельности. Так было и в период зарождения и становления новой школы военных летчиков в Сталинграде.

Именно в этом коллективе Александр Алексеевич был, наконец, вновь принят в партию. Для него это, естественно, было не простым событием. Вот как этот вопрос отражен в автобиографии: «Все годы я продолжал; жить жизнью партии и старался во всей, своей работе проводить линию партии. За границей я вернуться в партию не мог (там ячейки не имели права приема). В 1925 г. я подал заявление с просьбой о возвращении меня в партию, но мне было отказано. В 1927 г. я вновь подал заявление. Мне снова было отказано. В 1932 г. снова подал заявление и был принят в кандидаты партии с 2-х годичным стажем». Никто, конечно, в это время не мог и предположить, что в результате дальнейшего хода исторических событий установленный для повторно вступившего в партию командира двухлетний стаж затянется на долгие годы. Но вот и опять новое

назначение. Замкнулся своеобразный круг творческой судьбы этого человека, обладавшего, очевидно, безусловным педагогическим талантом одновременно с основным профессиональным мастерством. Он начал свою службу в Красной Армии с должности инструктора высшего пилотажа в школе летчиков, а через 14 лет возглавил всю сеть учебной подготовки кадров для военной авиации страны.

Скорее всего, успехи не только количественные, но и качественные (минимальные относительная аварийность и число летных происшествий) в новой Сталинградской школе послужили основанием для выдвижения А. А. Левина 'в 1932 г. на пост Начальника управления военно-учебных заведений ВВС Красной Армии.

А в строительстве вооруженных сил продолжались большие перемены. В народном хозяйстве развернулись работы, предусмотренные первым пятилетним планом. На индустриальной базе тяжелой промышленности началось формирование таких новейших отраслей машиностроения как авиационная, автотракторная. Началось, наконец, массовое производство военных самолетов отечественных конструкций.

Напомним, как характеризует то время с позиций задачи повышения обороноспособно-

сти страны Г. К. Жуков па страницах своих воспоминаний:

«В середине 1929 г. ЦК партии принимает постановление «О состоянии обороны страны», в котором излагается линия на коренную техническую реконструкцию армии, авиации и флота. Реввоенсовету СССР и Народному комиссариату по военным и морским делам было предложено наряду с модернизацией существующего вооружения добиться в течение ближайшего времени получения опытных образцов, а затем и массового внедрения в армию современных типов артиллерии, химических средств защиты, всех современных типов танков и бронемашин, осуществить се ройный выпуск новых типов самолетов и моторов.

Активно принимается советское военное руководство за разработку нового плана строительства Военно-воздушных Сил РККА. В начале 1930 г. Реввоенсовет СССР утверждает программу создания различных видов сухопутных и морских самолетов, аэростатов, аэрофотоаппаратов и приборов, причем, главное внимание уделяется бомбардировочной и истребительной авиации». (Г. Жуков. Воспоминания и размышления. Москва, АПН, 1993 г. т. 1, с. 144, 145).

Как бы теперь сказали, «системное» решение задач повышения обороноспособности

во многом зависело уже от успехов в подготовке небывалого по своим масштабам количества летно-технических кадров.

В военной авиации вводится новая красивая форма. Снимаются яркие агитационные фильмы: «Рассказы о летчиках», «Истребители». Трогательная песня из последнего фильма «В далекий край товарищ улетает» стала очень популярной, а ее первый исполнитель — артист М. Бернес, облаченный в синюю парадную форму летчика,— картинным героем, властителем девичьих грез, как сегодня стали некоторые заморские герои киношных приключений.

По комсомольскому призыву строгий медицинский отбор проходили тысячи добровольцев, желающих стать военными летчиками. Была организована сеть аэроклубов, обеспечивших первичный отбор способной молодежи и начальную их подготовку без отрыва от производства.

Гнетущая внешнеполитическая обстановка, сложность международного положения подвели к постановке в качестве ближайшей задачи — обучение не менее 100000 летчиков. Несмотря на сокращение сроков обучения (с трех до двух, а затем и до одного года) эта задача носила столь же чрезвычайный характер, как и некоторые другие государственные программы того времени. Одна-

ко по сравнению со строительством промышленных гигантов или освоением новейших технологий и т. п. задача обучения в короткие сроки летному мастерству подобной массы людей имела свою важную принципиальную особенность. Овладение тайнами летной профессии нигде и никогда не проходило без аварий и катастроф, а массовое обучение безмерно увеличивало эту опасность.

Вот в такой период и в такой обстановке комбриг А. А. Левин возглавил в 1932 г. дело подготовки кадров, необходимых для развертывания ВВС Красной Армии. Расширялись существующие и строились новые школы, переоснащались техникой учебные классы и аэродромы, сменялись поколения авиатехники.

О характерном эпизоде этих лет поведал автору бывший командир 562 истребительного авиаполка подполковник в отставке Георгий Приймук. Он рассказал:

«Встреча, которая во многом определила мою жизненную судьбу, произошла весной 1934 года.

Я родился в 1911 г. и перед призывом в армию учился летать в осоавиахимовской^¹ авиашколе. Нас, желающих тогда учиться на летчиков, на заводе в Таганроге, где я рабо-

тал, набралось около тысячи. Но приняли на учебу в эту школу только 30 человек. Это было в конце 1931 г. В качестве «технического учебного пособия» в школе был использован импортный самолет типа «Мартинсайд».

А учиться летать мы начали на так называемых «Аврушках» — первых учебных самолетах типа У-1. У них между колесами было еще закреплено своеобразное подобие «лыжи» для того, чтобы предотвращать капотирование (перевертывание самолета вперед) при неудачной посадке. Окончили обучение мы в мае 1933 г., а осенью этого же года как раз подошло время моего призыва в Красную армию.

Лето я проработал в Ростове в планерной школе начальником по политчасти, хотя было мне в ту пору всего 22 года.

Таким образом, к моменту ухода в армию я уже умел летать на учебном самолете и знал матчасть. Однако когда по направлению военкомата я прибыл в авиационную часть, то был направлен в школу младших авиаспециалистов (ШМАС), в которой учили на мотористов...

Естественно, что это было совсем не то, о чем я мечтал. Кроме меня в группе обучающихся оказался еще один юноша примерно с такой же судьбой и аналогичными «мечтами о небе» — Саша Мочалин. И вот мы вдво-

Ем стали думать, что делать в сложившейся ситуации. Решили написать письмо командующему ВВС Северо-Кавказского военного округа. Так и сделали. В этом письме мы написали, что окончили осоавиахимовские летные школы: я — в Ростове-на-Дону, а Саша в Батайске), но по призыву попали в Новочеркасскую ШМАС, в которой обучают на мотористов. Написали, что поскольку мы прошли уже первоначальное обучение на самолетах У-1 и У-2 и очень хотим стать летчиками, т. е. кадровыми военными, то желали бы продолжить учебу на боевых самолетах и поэтому просим перевести нас из LU.MAC в военное летное училище. Ну, естественно, в конце приписали, что в нашей просьбе просим не отказать и отослали это письмо простой почтой в г. Ростов, Командующему ВВС округа.

Прошел месяц, ничего не слышно. Мы, как и прежде, фактически не учимся, а работаем с новобранцами в качестве внештатных инструкторов. В мае ожидается уже выпуск. Вдруг нас вызывают к начальнику школы. Вошли мы к нему в кабинет, и он строгим, явно недовольным голосом пас спрашивает: «Вы письмо куда-нибудь писали?»

Я сперва даже растерялся, помалкиваем. Замялись, а он тогда продолжает: «Вас и Мочалина вызывают в Москву». Тут я понял,

в чем дело. Говорю ему, что мы, мол, писали в Ростов. А начальник школы добавляет: «Почему вы писали непосредственно командующему через мою голову?»

Я ответил, что мы писали письмо личное, неофициальное, товарищеское. Он помолчал немного и, наконец, сообщил нам главное: «Послезавтра вы должны выехать в Москву, вызывают в ВУЗ (Управление военно-учебных заведений) ВВС. Там вы должны быть 12-го мая».

Мы, конечно, очень обрадовались. Подумать только, нас вызывают в Москву, а я вообще в Москве еще никогда не был. К вечеру мы собрались, но денег у нас не было. Мы — к начальнику школы, говорим, нам бы получку получить (курсанты ШМАС получали тогда в месяц 7 р. 50 коп.), а он в ответ нас «обрадовал» — денег на выплату курсантам еще нет. Когда приедете на новое место службы, там вам и выдадут деньги за май месяц.

А с чем ехать? Что делать?

У меня была шинель (еще от осоавиахимовской формы) и у товарища тоже. На базаре в Новочеркасске продавать поостереглись, в комендатуру можно угодить. Поехали в Ростов. Там и выручили за все б—7 рублей и вечером уехали в Москву.

Приезжаем в Москву, куда идти? Расте-

рялись, ведь впервые в столице. Расспросили, как добраться до военной гостиницы. Нам вроде бы и рассказали, как проехать на площадь к ЦДКА (Центральный дом Красной Армии), но ездим-ездим никак не найдем ее. Доездились до того, что фактически израсходовали последние деньги. До гостиницы добрались уже пешком. Обратились к дежурной с просьбой о ночлеге, а она ответила: «Вы же курсанты, чем вы будете расплачиваться? Идите-ка в военную комендатуру города, там переночуете бесплатно».

А было уже поздно, куда там идти. До утра 11 мая просидели на стульях при входе. Утром отправились в комендатуру пешком. Денег нет даже на трамвай, а уж о том, чтобы покушать и не думаем... Долго ходили, выспрашивали, где комендатура, примерно до обеда. Нашли. Там нас послали в подвал. Полутемное помещение, железные кровати с досками вместо матрасов. Кто-то спит, шинелью укрывшись, а у нас и шинелей нет, укрыться нечем. Легли мы на одну койку, спина к спине. И до пяти часов утра поспали, пока не замерзли окончательно. Поднялись, забрали у дежурного документы. Он спрашивает: «Еще придете ночевать?» «Нет,— говорим, — больше не придем». Мы не знали, конечно, что будет дальше, но там нам было так плохо, что мы решили ни при каких об-

стоятельствах в комендатуру не возвращаться.

Пошли разыскивать улицу Разина, дом 5, где тогда размещалось Управление ВУЗов. Ну, естественно, пришли к дому очень рано, часов в 7. Двинулись пока на Красную площадь, посмотреть мавзолей. Говорю приятелю: «Пойдем в Кремль, может Сталина там увидим». Подошли к Спасским воротам, заглядываем. Слышим окрик: «Вам что тут надо?» Говорим: «Посмотреть пришли в Кремль». «Уходите мигом отсюда!»

Смотрим, на площади народ собирается, спрашиваем у милиционера, что это собираются? А он отвечает, что умер т. Менжинский, будут похороны. А время стало приближаться к 9 часам. Вернулись мы в Управление. Дежурный опять говорит, что еще рано, надо ждать. Присели на диванчик, а Мочалин, совсем дремотный, говорит: «Ты как хочешь, а я сейчас усну». Лег и захрапел. А я оглядываю проходящих: три ромба, два ромба, начальство проходит... Наконец, настало 9-00. Дежурный позвонил куда-то и говорит: «Идите на 2-й этаж, в управление к Левину».

Поднялись, постучались, входим в кабинет. За столом сидит Александр Алексеевич, три ромба в петлицах. Кто это — мы еще точно не знаем, но думаем, начальник большой... Подали документы.

Он говорит: «Да, да помню, мы вас вызывали. Сейчас я подготовлю документы, которые нужны для оформления. Но, прежде чем вы этим займетесь, сходим в столовую». Я поддакнул, что мы очень кушать хотим, т. к. ничего вчера целый день не ели. Спустились вниз, в столовую. Там сидят уже многие, кушают. Все большие начальники, с ромбами. Мы невольно стесняемся, наблюдаем, что будет дальше.

А Левин нам и говорит: «Садитесь вот сюда, за этот стол» (там столы на 4-х человек были). А сам пошел к окошечку, которое соединяло кухню с залом, и возвращается с двумя тарелками в руках, ставит их перед нами. Потом еще приносит. Остальные присутствующие смотрят на нас — курсанты сидят, а начальник их кормит.

Мы сидим, смотрим друг на друга, удивляемся, что это за человек, и говорим ему: «Что же это Вы, мы сами пойдем к окошечку и принесем себе еду».

«Нет, нет,— говорит — ничего, сидите и кушайте. Вы у меня в гостях. Я вас угощаю, кушайте, не беспокойтесь. Потом усмехнулся и добавил: «Тем более, что вам там и не дадут, даже, если вы и подойдете к окошку...» (в стране-то была жесткая карточная система). И он с нами сел и позавтракал. «А вот теперь пойдемте в кабинет оформлять доку-

менты». Вернулись. Дал он нам уже заготовленные бланки, анкеты и говорит: «Идите в соседний пустой кабинет, оформляйте. Никто вам там не помешает, сидите, пока не кончите, а потом вернетесь ко мне».

Часа два мы трудились над этими бумагами, а когда вернулись, Левин все прочитал, сам запечатал пакеты сургучом и надписал адреса. Все это в те времена делал сам, никаких секретарей не было. «А теперь,— говорит,— берите эти пакеты и вот вам направление на Центральный аэродром (это примерно место, где теперь размещается Центральный аэровокзал на Ленинградском проспекте. — Примеч. автора), где находится склад. Получите там продукты и вы, Мочалин, поедете в Севастополь, а вы — (мне) в Одессу».

Я не удержался, спрашиваю: «Как же Вы так нас разлучаете, нам бы вместе хотелось...»

А он объяснил: «Мочалин окончил первоначальное обучение на У-2, этот самолет проще в пилотировании, чем «Аврушка», на которой окончил Приймук. У-1 более строгий самолет. Так вот в Одессе летают на Р-1, это строгая машина, а в Севастополе на Р-5, который попроще, поэтому я и направляю вас в разные училища».

Мы поняли, что наши будущие пути про-

думаны и решения по ним приняты далеко не случайно.

Теперь надо было только доехать до Центрального аэродрома за продуктами на дорогу.

Я осмелился и говорю: «Товарищ начальник, а у нас ни копейки денег нет, даже на трамвай».

Он и отвечает: «Да, деньги теперь получите только тогда, когда прибудете к новому месту службы. А на трамвай я вам дам». И достает нам каждому по рублю. «Этого,— говорит,— вам хватит, чтобы доехать и до аэродрома и одному — до Киевского; а другому — до Курского вокзалов».

Мы смотрим на него, ну обращается с нами как отец со своими детьми... Даже не все отцы родные относились бы с такой заботливостью.

Вышли мы из кабинета и, естественно, делились впечатлениями. Мы такого руководителя в своей жизни еще не встречали, чтобы такой большой начальник, а с нами обращался все равно как с родными. Ведь мы сами могли все делать, а он: «Нет, сидите... я вас покормлю».

Что за человек, удивлялись мы.

И потом в жизни я часто об этом задумывался, да и сейчас иногда вспоминаю: вот каким надо быть — настоящим человеком,

а не каким-нибудь таким чванливым зазнайкой.

Он был прирожденным воспитателем. Он уважал людей, но не за должность или положение, а за помыслы и поступки. Трудно поверить, а ведь я только теперь, почти через 60 лет после той единственной встречи, узнал, что он был классным летчиком. А тогда, при его простоте обращения, думал, что он в лучшем случае какой-то добрый авиационный чиновник.

Ну, а дальше поехали мы на склад. Выдают нам продукты: свежее мясо отвешивают, белый и черный хлеб, сливочное масло, сахар, а ведь в городе-то все продукты продавались только по карточкам. Мы спрашиваем кладовщика, что же нам теперь делать с сырым-то мясом? Он научил: «Идите,— говорит,— на кухню, там вам его сварят».

С этим мы и отправились к новым местам службы, учиться на военных летчиков. Через полгода я окончил летную школу и получил назначение в Забайкальский военный округ. Поэтому первое боевое крещение летчика-истребителя получил еще во время боев на Халхин-Голе. А затем была вся Великая Отечественная война, тяжелое ранение, увольнение из армии, окончание заочного института, гражданская работа.

По этому эпизоду моей жизни я навсегда запомнил, как заботливо относился А. А. Левин к вопросам подбора кадров будущих военных летчиков — без громких слов, личным примером, внимательным человеческим отношением. Встреча с ним оставила глубокий теплый след и благодарность в наших душах, в душах тогда еще молодых парней. Хотелось оправдать доверие и внимание, учились старательно и увлеченно, успешно служили в авиачастях.

И так сложились наши судьбы, что снова встречались мы с А. Мочалиным в 1939 г. во время боевых действий на Халхин-Голе и в 1942 г. на военном аэродроме под Москвой. И, конечно, каждый раз вспоминали, как 8 лет назад приехали в Москву, чтобы получить «путевки» в летную жизнь, и с каким командиром, поразившим нас своей добротой и человечностью, встретились тогда в столице».

Образные воспоминания Георгия Фомича интересны не только живым свидетельством и впечатлениями о встрече с героем повести, но и деталями самой жизни того времени, тягой молодежи в авиацию, порядками того времени и т. п., одним словом «мелочами жизни» предвоенных лет.

Для массовой подготовки летчиков требовала обновления и сама методология обуче-

ния пилотов в условиях бурного технического прогресса в авиации. Было переведено с английского и издано массовым тиражом популярное пособие для самоподготовки к овладению основами полета на самолете «Ваши крылья» — американского летчика и писателя А. Джорданова. Именно в этот период был составлен первый отечественный стандартный учебник летного дата — «Курс летной подготовки» (КУЛП), вдохновителем и участником создания которого был А. А. Левин. В этой книге был сконцентрирован весь многолетний опыт лучших инструкторов и организаторов учебного процесса. Естественно, что и опыт первого «Учителя» был использован при его составлении в полной мере. Заканчивая редактирование этой книги, Александр Алексеевич как-то задумался и неожиданно сказал: «Эта книга написана кровью учлетов». В этой короткой фразе скрыто очень многое из его душевных переживаний того времени. Будучи сам безаварийным летчиком, он тяжелейшим образом переживал случаи чрезвычайных происшествий у учеников.

Режим работы в Москве, в центральном аппарате стал, конечно, более «оседлым». Сместились часы рабочего дня. Он начинался, как правило с 10 утра, а заканчивался в —3 часа ночи. В дни отдыха иногда выкраивались часы для нормального, как теперь

модно говорить, расслабления: новая книга, ближайший магазин, шахматная партия с сыном, даже игра на скрипке для единственного слушателя — самого себя. Но на все это отводилось время до 12—14 часов дня в воскресенье, потому что и в выходные дни это были уже часы отъезда на работу.

Интересно, что он совершенно не любил водить автомашину, но обожал свой двухместный ПО-2. Возможно, что, привыкнув к этому неприхотливому самолетику как к средству передвижения, он не ощущал радости от управления «привязанной» к дороге автомашиной. Каждый год, в летний период, наиболее напряженный по объему полетной нагрузки в авиашколах, было заведено, что он, как правило, лично облетал многие из них, используя ПО-2 в качестве единственного транспортного средства, вдвоем с механиком — своим постоянным спутником.

Память запечатлела случай, когда он пришел в Тулу пешком. В тот пасмурный день, вылетев как обычно, он на подлете к городу встретился с густым туманом. Попытки пробиться к тульскому аэродрому с разных сторон, строго соблюдая правила полетов, а другого он никогда себе не позволял, не увенчались успехом. Тогда, посадив верную машину на ближайшем вспаханном поле, он пешком прибыл к месту командировки. Вообще по

адресу этой машины (ПО-2 был создан конструктором Н. Н. Поликарповым в качестве самолета для первоначального обучения летному делу и назывался до войны У-2) он не скупился на похвалы. И эти оценки не были преувеличением. Насколько они были объективны показало неожиданное для всего мира эффективное использование ПО-2 во время войны в качестве самолета связи, самолета партизанского обслуживания и даже «очного бомбардировщика. Александр Алексеевич любил эту машину и шутливо утверждал, что «она способна летать сама, главное, чтобы пилот ей не мешал».

И еще он любил Крым. На вопросы, чем бы он хотел заняться в старости, он, как правило, отвечал, улыбаясь, что будет в Крыму разводить розы... Но жизнь его розами баловать не спешила.

В 1936 г. на семью свалилось несчастье с совершенно неожиданной стороны. Младшие брат (Борис) и сестра (Зинаида) Александра Алексеевича, благодаря его постоянной поддержке, т. к. жили одной семьей, получили высшее образование. Борис, окончив юридический факультет МГУ, около 1,5 лет преподавал в школе милиции, а затем принял предложение перейти на оперативную работу в органы НКВД. Он был высоким, красивым (видимо, уродился в деда-гренадера Артамо-

нова) молодым человеком, имел 1-й разряд по теннису, смелый, решительный характер. Учеба давалась ему легко и, в отличие от старшего брата, хватало времени и на спорт, и на- успех в женском обществе. В какой-то степени к старшему брату он питал и уважение, и любовь, и некоторую белую зависть из-за его высокого служебного положения в возрасте всего 32—34 лет.

Первые годы службы в НКВД складывались для Бориса удачно, его ценило начальство и относительно быстро продвигало по служебной лестнице.

Но внезапно в 1936 г. он был арестован. Семейное предание сохранило такую версию о сути этой криминальной истории.

На западной границе был задержан (при попытке ее нелегального перехода) эмигрант. В своих показаниях он сообщил, что, вроде бы, шел на связь к одному из ответственных работников аппарата Наркомата путей сообщения, которому в частности передал револьвер.

У подозреваемого был произведен на квартире обыск. К концу обыска стало выясняться, что оружия нет. Руководивший операцией Б. А. Левин подложил свой служебный револьвер, который и был занесен в протокол обыска. На следующий день этот протокол был предъявлен задержанному на границе

нарушителю, а затем ему было показано и значившееся в протоколе оружие. Задержанный подтвердил, что именно этот револьвер он и передал сотруднику наркомата...

Все стало ясно, налицо ложь и оговор, о чем и было доложено начальству. Однако обиженный подозрением и обыском работник Министерства Путей Сообщения пожаловался на действия работников НКВД. Состоялся суд и слишком «хитроумный оперуполномоченный» был осужден на 5 лет лагерей «за применение незаконных методов следствия.

После отбытия половины срока «на лесозаготовках» он был освобожден без права возвращения «в органы» и еще проработал 1,5 года юрисконсультом строящейся в то время Рыбинской гидроэлектростанции. В возрасте 30 лет, рано утром во время бритья, у него случился тяжелый инфаркт. Он жил один, женитьба ожидалась через полтора месяца, т. к. невеста оканчивала московский ВУЗ. Помощь пришла слишком поздно и спасти его медикам не удалось.

Эти события тягостно переживала вся семья, Бориса любили. Но описание его трагической судьбы особенно важно потому, что оно оттеняет противоречивость времени и тех событий, которые последовали в дальнейшем. Ведь они начались буквально через год

после описанного эпизода строгого соблюдения законности...

В 1937 г. в стране началась трагедия в высших эшелонах руководства Красной Армии.

Первая группа так называемых «врагов народа», куда вошел и М. Н. Тухачевский, была хорошо знакома А. А. Левину по совместной многолетней службе в армии.

В тот вечер, когда свершился приговор специального военного трибунала, членом которого был и командующий ВВС Я. И. Алкснис, на загородной даче, где они совместно проживали летом с семьями, (к этому времени А. А. Левин был счастливо женат та Екатерине Андреевне Клинковой), Алкснис и Левин проговорили всю ночь, замолкая, когда к ним приближался кто-либо из домашних.

Трудно даже представить, сколь тяжелы и обострены были их чувства и мысли в эту ночь. Тяжелы и растерянны. А ведь это было еще только начало трагедии, обрушившейся на страну, Вооруженные Силы, народ и, в конце концов, на них самих!

По своему характеру А. А. Левин трудно сходился с людьми. Он не курил (и упорно боролся за искоренение курения в среде курсантов летных училищ). Был чрезвычайно скромен в употреблении алкоголя, хотя, если и употреблял, то практически не пьянел; не

представлял себе бездельного время провождения. Редкие случаи отпуска ограничивались, как правило, 16—18-дневным лечением в санатории. Он откровенно тяготился пребыванием в случайных компаниях, не любил общаться с незнакомыми или просто неинтересными для него людьми. Главным в его жизни были работа и горячо любимая семья.

Основной (не профессиональной) привязанностью его были книги и музыка. Поход в книжный магазин был всегда маленьким праздником. По существу, книги были единственной статьей его личных расходов.

Поскольку день его рождения приходился на разгар .летнего «полетного» сезона, ему никогда не доводилось отмечать этот день в семенном кругу. Облёт ряда авиашкол в горячке дни всего летнего учебного сезона был неукоснительным правилом. Вот как один из эпизодов этих далеких дней вспоминает сегодня ветеран Великой Отечественной войны, сделавший сотни боевых вылетов в трудных метеоусловиях, майор в отставке А. А. Горшков: «В 1936 г. я учился второй год в Ейском морском авиационном училище им. Сталина. Эскадрилья была экспериментальная. Эксперимент заключался в том, что мы тренировались в «слепых» полетах, т. е. в полетах в закрытой кабине. Закрывались очень просто с помощью специального колпака над перед-

ней кабиной самолета У-2. Находясь под колпаком летчик ничего не мог видеть в пространстве и должен был вести самолет только по приборам, по так называемому «Пионеру», компасу и высотомеру. Конечно, они не полностью обеспечивали ориентацию, но в известной мере по ним нести самолет в закрытой кабине было можно.

В конце летнего периода, когда мы уже имели «за спиной» некоторый навык вождения самолета по приборам, в нашу эскадрилью прилетел начальник ВУЗ ВВС т. Лёвин. Он решил, видимо, провести лично проверку результатов экспериментов. На мою долю выпало полететь с ним в зону. Я представился ему. Он разрешил мне садиться в самолет и сел сам во вторую кабину. Я вырулил, взлетели, примерно на высоте 50—60 м он мне предложил закрыться колпаком. Дальше полет полностью проходил под колпаком, вслепую, по приборам. Пока мы шли в зону учебного пилотирования, он мне подсказывал, какую набирать высоту, где делать разворот, каким курсом идти дальше.

По его заданиям я выполнил несколько виражей, .набор высоты, планирование, после чего, по окончании этих эволюции в зоне, получил разрешение на посадку. Какое-то время летел еще «вслепую», потом получил команду открыться. Уже в открытую я вошел в круг

над аэродромом и посадил самолет. Выйдя из самолета, я попросил дать оценку, высказать замечания. Он сказал: «Товарищ курсант, я считаю, что весь полет вы совершали нормально, хорошо». И в конце добавил: «Молодец!».

Мое уменье летать вслепую во время войны сыграло большую роль. Самолет-разведчик часто подвергался атакам немецких истребителей. Но уход от Мессершмитов в облака, как правило, спасал положение и позволял без потерь выполнить боевую задачу. Пригодилось это умение и до войны, когда мне было поручено сопровождать летевшую б другом самолете нашу знаменитую летчицу Полину Осипенко. Она летела на родину в Бердянск из Харькова. Но на трассе и она, и я вошли в густую облачность. Пришлось больше часа лететь вслепую, т. к. облачность была очень низкой. Только на подлете к Бердянску, на высоте 70 м стало видно землю, но полет был благополучно завершен. А без специальной тренировки летчики совершенно не владели способностью полета по приборам».

В подобного рода личном ознакомлении с работой авиационных школ, в непрерывных перелетах проходило все лето до глубокой осени. Единственное исключение было сделано в августе 1936 года. В этот год 20 августа

в честь 40-летия был устроен домашний праздник. В нем приняли участие ближайшие сослуживцы Александра Алексеевича, т. е. почти все руководители ВВС РККА во главе с командующим. Несколько ниже мы еще вспомним об этом событии.

Не исключено, что определенная замкнутость и щепетильная официальность в обращении с большинством лиц своего служебного окружения проистекали оттого, что, будучи в течение длительного времени беспартийным руководителем высокого ранга, он сознательно более самокритично и придирчиво относился ко всякому своему поступку или высказыванию. А может быть это была привычка, известная каждому опытному учителю, — чувствовать себя всегда на виду пытливых глаз учащихся или подчиненных и поступать соответственно. Он никогда не позволял себе ни малейшего отступления от правил, выполнения которых требовал от других. Характерно, например, что при каждом вылете на закрепленном за ним У-2 после доклада постоянного механика о готовности машины к полету он обязательно в точном соответствии с инструкцией лично убеждался в том, что болты, соединяющие с фюзеляжем рули глубины и поворота, а также и элероны надежно законтрены. Так было и в этот летний день, когда страна традиционно ярко отмечала праздник

«День воздушного флота». В Москве к этому дню приурочили проведение пользовавшегося в те годы огромным интересом у большинства народа «катания на самолетах». Мероприятие проводили на Центральном аэродроме. В этот раз на противоположных краях исторической «Ходынки» планировалось катание трудящихся известного московского авиазавода и членов семей сотрудников Управления ВВС КА.

Заводчане получили возможность «прокатиться» над Москвой на борту недавно созданного ими крупнейшего в мире сухопутного 8-и моторного самолета-гиганта, получившего имя «Максим Горький». Пассажирская кабина этой машины находилась где-то на уровне третьего этажа жилого дома (это ведь 1936 г.).

Военные «катали» своих родных попроще, на учебных У-2. Александр Алексеевич решил порадовать своего 14-летнего сына первым полетом, да и сделать ему некоторую проверку. Набрав обычную для полетов по кругу высоту, он начал «парашютировать», т. е., резко сбавил скорость самолета, заставляя его «провалиться», не предупредив об этом юного пассажира. У последнего, естественно, екнуло сердце, когда сиденье вдруг ушло из-под мягкого места, а тело непроизвольно стремилось выпорхнуть из открытой кабины

навстречу посвистывающему ветру. Но в этот миг подростку удалось уловить в зеркальце возле передней кабины испытующе-насмешливый взгляд пилота, подглядывающего за реакцией пассажира. Стало ясно — проверка на трусость. Душа вернулась «из пяток», а лицо пассажира приняло «печеринское выражение». Испытание выдержал.

Ничто еще не предвещало ожидавшую всех невероятную... трагедию.

Погода в этот летний день была прекрасная. На земле — тепло, но в воздухе в открытой кабине — свежо, поэтому после посадки мальчишке пришлось с трудом расстегивать чью-то напяленную на него кожанку, стоя в шумной толпе людей, уже отлетавших или ожидающих своей очереди. Внезапно все резко стихло. Мальчишка оглянулся — кругом, вверх... и увидел зрелище, врезавшееся в память на всю жизнь: в воздухе, уже совсем недалеко от границ аэродрома разваливался красавец самолет-гигант.

Вот его огромный фюзеляж раскололся вдоль на две половины, и маленькие человечки, как в страшном сне, посыпались из него, беспорядочно размахивая руками и ногами, и одно из крыльев, отделившись от фюзеляжа, необъяснимо плавно планировало куда-то на окраину аэродромного поля. Страшная, невероятная катастрофа. На земле все пришло в

паническое движение. Левин вскочил на подножку какого-то автомобиля-санитарки, успев крикнуть шоферу своей машины, чтобы тот отвез сына в школу (на экзамены), и умчался к месту падения обломков самолета. Правительственная комиссия начала свою работу непосредственно через пару часов. Погибли десятки тружеников авиазавода и членов их семей. Причиной бедствия было неудачное выполнение фигуры высшего пилотажа — «мертвая петля», — которую при заходе «Максима Горького» на посадку начал выполнять пилот маленького самолета-истребителя, сопровождавшего гигант в течение всего его полета. Этот полет фиксировался с третьего самолета для кинохроники. При выходе из петли истребитель врезался в крыло «Максима Горького».

Почему погибший пилот стал выполнять этот рискованный маневр на этапе захода на посадку — осталось неведомым.

В печати до сих пор появляются версии, вплоть до самых диких, но даже самые правдоподобные из них остались только догадками.

Переживания были очень тяжелые, от экзамена сын Александра Алексеевича был освобожден, у него непроизвольно дрожали руки, но отец об этом уже не узнал, так как

вернулся домой только под утро следующего дня.

А между тем потребность Вооруженных Сил в летном и техническом персонале с каждым годом продолжала нарастать. Увеличение выпуска военных самолетов в те годы характеризовалось, например, такими данными. Если в 1930—1931 гг. промышленность выпускала в среднем за год 860 ед., то в 1935— 1936 гг. уже 3578, а в 1938 г. только за ОДИН год было поставлено более 5500 военных машин.

Но самолеты без летчиков не летают. Соответственно должен был увеличиваться и выпуск военных специалистов: летчиков, летчиков-наблюдателей и техников разных специальностей.

Именно к этому году число авиационных и авиатехнических школ достигло максимума (52). В военном бюджете страны 1940 г. расходы на развитие авиации составили 40 %. Началось производство новых боевых машин, тех самых, которые стали основой авиационной техники военных лет: МИГ-3, ЯК-1, Пе-2, ИЛ-2 и др. За 1,5 года, с 1.01.1939 г. по 22 июня 1941 г., Красная Армия получила от промышленности 17745 боевых самолетов! Но обратим внимание на одну особенность этих цифр. В составе указанных 17745 машин только 3719 (21 %) были самолеты новых типов.

На это следует обратить особое внимание, т. к. ниже придется обсуждать вопрос о составе того парка авиационной техники, которой были оснащены учебные заведения. Исключений из нашего привычного «порядка», при котором новая техника поступает в школы и вузы в последнюю очередь, не было и тогда.

А в истории страны и ее Вооруженных Сил наступил трагический 1937 г.

«Противоестественно», по выражению Г. К. Жукова, в армии разразились массовые необоснованные аресты. Были арестованы многие видные военачальники и в руководстве ВВС, погиб их командующий Я. И. Алкснис.

Тем не менее и эта «эпидемия» пока непосредственно не коснулась А. А. Левина. Трижды последовавшие вызовы «на собеседования» в кабинет к Берии оканчивались назидательными «советами»: «Ходите и вспоминайте, ходите и вспоминайте ответы на поставленные мною вопросы».

Сказывался, видимо, признанный высокий личный профессионализм, который еще раз недавно проявился во время перелета в 1936 году Советской военной делегации в Италию. Делегация, которую возглавлял А. И. Тодорский, летела на лучшем четырехмоторном бомбардировщике того времени ти-

па ТБ-3 конструкции А. Н. Туполева и над Альпами попала в сильнейший туман. Началось обледенение. Опыт и решительность А. А. Левина, по словам участников перелета, обеспечила благополучное его завершение. Вообще, внешне очень вежливый, даже деликатный, он обладал редкостной способностью быстрых решений, которые потом оказывались уже хорошо продуманными. Причем, эта способность проявлялась не только в служебных вопросах, но и в повседневной жизни.

Так однажды, в воскресное утро 1940 г. он возвращался с сыном после посещения родителей, которые по-прежнему жили на Ленинградском проспекте, напротив «Ходынки». Когда они вышли на шоссе, отец вдруг обратил внимание на тихое замечание сына: «Неужели это шоссе так и идет прямо до Ленинграда? Даже не верится».

Совершенно неожиданная реакция последовала незамедлительно: «А ты проверь! У тебя есть надежный велосипед и целый месяц свободного времени!».

Следует пояснить современному читателю, что в связи с обострением международной обстановки в 1940 г. проводилась коренная перестройка в вооруженных силах. Одним из ее элементов был призыв в 1940 году в армию ВСЕХ юношей, старше 17 лет и 8 месяцев. Всех призывали в армию на 2 года. От при-

зыва освобождались только непригодные к ней по здоровью. Поэтому у мальчишек, окончивших в этом году среднюю школу, равно как и у их родителей, не было традиционных забот: ни выбора ВУЗа, ни азартных игр в «конкурсные экзамены». Перед ними был выбор похода только в ту или иную военную школу, а в них в этом году принимали призывников со средним образованием без всяких экзаменов.

Беседа на неожиданную тему быстро приняла практический оборот.

«Я дам денег, пригласи приятелей, потренируйтесь с недельку и вперед!» Отказываться от предложения из трусости было уже поздно. С тревогой в душе надо было принимать предложение, хоть оно было и радостным и... страшноватым.

В довершение всего, когда уже были приобретены запасные велосипедные камеры, консервы и сахар на дорогу (в период короткой войны с Финляндией снабжение продуктами в стране заметно ухудшилось), предполагаемый напарник поехать в Ленинград не смог, т. к. в летной школе, в которую он поступил, объявили призыв на месяц раньше. Тем не менее Александр Алексеевич не стал отговаривать сына от «велопробега», хотя прекрасно понимал, что рискованность путешествия в одиночку возросла многократно. Он

ограничился только тем, что вручил сыну замечательную подробную авиационную карту всего маршрута и обязал каждый вечер телеграфировать с дороги о делах и самочувствии...

В течение своей долгой жизни юный «путешественник» много раз вспоминал с благодарностью этот воспитательный урок, но так и не решил, сумел бы он поступить так же сам по отношению к своим детям. Хотя, в общем, самостоятельность была характерной чертой у всех поколений этой семьи.

Путешествие окончилось благополучно. Оно заняло... 11 суток. Уже в пути оказалось, что ехать с грузом (городская одежда «на Ленинград» плюс продукты) регулярно, каждый день — не под силу. Были дни, когда хотелось повернуть назад, но стыд удерживал. В общем, воспитательный эффект был сильным. А вот каково было отцу дожидаться ежевечерней телеграммы, это, наверное, знает по себе каждый любящий отец по отношению к своим чадам, особенно, в наши дни.

Указанные выше профессиональные качества, а также и характерная для него материальная и моральная щепетильность в делах и поведении противостояли общему кампанейскому настрою 1937 г. По отношению к Левину ограничились исключением из партии (на уровне первичной парторганизации). Вот

как об этом сказано в партийной характеристике из личного дела: «Был исключен первичной партийной организацией из партии за притупление классовой бдительности и наличие бытовой связи с лицами, оказавшимися врагами парода [Захаров (нач-к 20-й школы летчиков), Алкснис (командующий ВВС), Троянкер (нач. политуправления ВВС), Гайдукевич], а также за деляческий подход при отборе кадров 20-й школы пилотов». Однако парткомиссия при Политуправлении РККА не утвердила приведенное выше решение об исключении и ограничилась строгим выговором с предупреждением. При этом парткомиссия наказала только за притупление бдительности— штрих, характерный для той психологической ситуации, которая царила в первичных организациях партии в 1937—1938 гг. и с рецидивами которой приходилось встречаться и все последующие годы.

Судя по всему, и современное поколение при проведении коллективных встреч с представителями власти не излечилось от недуга подобного группового поведения. Призывы к «одобрямс» — недуг страшный по своим последствиям.

В целом же «кампания по очищению армии от шпионов, диверсантов и не внушающих политического доверия иностранцев» (такое выражение использовано в отчете на-

чальника Управления по начсоставу РККА Е. А. Щаденко «О работе за 1939 г.» — Примеч. автора) привела к убыли начсостава но политическим мотивам (арестованные, исключенные из ВКП (б) за связь с заговорщиками и т. п.), которая составила к 1937 г.— 15578 чел., а в 1938 — 8612 человек (цифры без ВВС]». Особо велик был процент потерь среди высшего командного состава армии.

В своих докладах и отчетах 1940 года Е. А. Щаденко подчеркнуто заверял о том. что он в 1937, 1938 и 1939 гг. неоднократно предлагал в 2—2,5 раза увеличить емкость военных училищ, но его предложения осуществлялись не полностью. Причины этому он видел не в ограниченности ресурсов, которые могла выделить страна, а совсем-совсем в другом. Без всякого анализа объективных причин Щаденко в своей справке-докладе (отметим, что она была составлена 20 марта 1940 г.) сформулировал очень простое, по-своему, объяснение (и, видимо, вполне подходящее для руководства страны): «Подводя итог, необходимо прямо сказать, что:

а) вследствие преступного невнимания к важнейшему вопросу воспитания, подготовки и накопления кадров, систематического и упорного противодействия мероприятиям г, этой области со стороны Генштаба и спаянной шайки врагов народа кадры армии ока-

зались к 1938 году насыщенными на 34,7 % начсоставом с краткосрочной подготовкой и, кроме того, имелся некомплект, достигший по 1938 г. 93000 человек».

Классический для того времени ход... В нехватке командно-начальствующего состава не виноваты ни начальник Управления по начальствующему составу РККА (автор справки), ни руководители наркомата обороны, ни высшее руководство партии и государства, ни, тем более, указанная выше «кампания по очищению армии от шпионов, диверсантов...». Виновата просто очередная «шайка врагов народа». Между тем в высшем руководстве ВВС в 1937—1938 гг. было репрессировано около 70 % состава. Однако А. А. Левин пережил и эту волну. Его испытания были еще впереди.

Разные были и эти годы трудности, волнения и переживания, разные как по эмоциональной силе, так и по своим масштабам. Судьбы очень разных людей пересекались с «жизненным маршрутом» героя повести.

К одному из таких сложных «пересечений» привело горячее желание младшего сына И. В. Сталина, Василия, выучиться на военного летчика. Эта профессия была у всех «на слуху». В летчики пошли сыновья Фрунзе и Д. Ибаррури (оба они погибли в боях Великой отечественной войны). Итак, в

1938 г., по окончании средней школы, Вася Сталин (которого в отличие от старшего брата— Якова Джугашвили, громкая фамилия нимало не смущала) был «направлен» на учебу в уже известную нам, знаменитую для России, Качинскую авиашколу. С его появлением на «Каче» у начальства ВВС всех рангов появились и особые заботы. Юноша сам по себе был далеко «не сахар», а тут еще сказывалось и ни с чем не сравнимое положение его отца. Как ни странно, но наиболее объективно и ярко охарактеризовал этого юношу его собственный отец. Он это сделал в своем письме-ответе преподавателю истории в средней школе В. В. Мартышкину в тот самый год, когда Василий эту школу оканчивал.

В этом письме И. Сталин писал:

«Василий — избалованный юноша средних способностей, дикаренок (типа скифа), не всегда правдив, любит шантажировать слабеньких «руководителей», нередко нахал, со слабой, или — вернее, неорганизованной волей.

Его избаловали всякие «кумы» и «кумушки», то и дело подчеркивающие, что он «сын Сталина»...»

И далее в этом же письме были такие строки:

«...Василия портят директора, вроде упомянутого Вами, люди-тряпки, которым не место в школе, и если наглец-Василий не успел еще погубить себя, то это потому, что существуют в нашей стране кое-какие преподаватели, которые не дают спуску капризному барчуку.

Мой совет: требовать построже от Василия и не бояться фальшивых, шантажистских угроз капризника на счет «самоубийства». Будете иметь в этом мою поддержку.

К сожалению, сам я не имею возможности, возиться с Василием. Но обещаю время от времени брать его за шиворот.

Привет!

И. Сталин

8. VI.38 г.»

Сегодня можно без преувеличения сказать, что приведенная характеристика фактически предсказала горестную судьбу этого человека, который и сам оказался причастным к трагическим событиям, описанным в последующих главах повести.

Описание личности и отношения окружающих ее людей было по-сталински кратким, но очень емким. Ясен и совет Отца рядовому школьному учителю: не бойтесь угроз со стороны «капризника», обещаю поддержку! Результаты короткой переписки не замедлили сказаться. Только совсем не так, как предполагали и Генсек, и учитель... Не прошло и ме-

сяца, как Мартышкин известил Сталина письмом, в котором наряду с благодарностью за моральную поддержку, сообщил, не без горечи, что от работы в этой школе его уже... освободили.

Вот такой была реальная действительность и таковы были люди, опекавшие младшенького сына высокопоставленного отца. Таким он и попал на обучение летной профессии на «Качу» осенью 1938 г. Непосредственное начальство, т. е. руководство авиашколы, буквально «сбилось с ног» от этого «подарка судьбы». Вот как это выглядело.

В декабре 1938 г. Берия письменно докладывал Сталину:

«...узнав о приезде Васи, командование школы сделало для него исключение с нарушением общих условий, существующих для курсантов... Поместили Васю не в общежитие для курсантов, а в отдельный дом для приезжих, в так называемую гостиницу-школу. Первые дни питание ему готовили отдельно в комсоставской столовой... Три-четыре раза на машине, предоставляемой командованием школы, Вася ездил в Севастополь и Мухолатку, звонил по телефону ВЧ в Москву т. Поскребышеву и в 1-й отдел ГУГБ НКВД.

24 ноября с. г. Вася с начальником штаба школы Герасименко на территории школы катались на мотоциклах. Вася упал, получил

легкие царапины на лице и руках. По просьбе Васи ГЕРАСИМЕНКО этот факт от командования скрывал несколько дней.

В письме, посланном в адрес Начальника Качинской авиашколы т. ИВАНОВА и Начальника НКВД Крымской АССР — т. ЯКУШЕВА, мною были даны следующие указания:

а) снять гласную охрану, как неприемлемую и организовать агентурную охрану с тем, однако, чтобы была гарантирована сохранность жизни и здоровья Васи...

8 декабря 1938 г.

Л. Берия»

Вот такой ученичек начал свою служебную карьеру в ВВС Красной Армии незадолго до начала войны с Германией. Над «колыбелью высокорожденного курсанта» дрожали, естественно, все, начиная от рядовых инструкторов и до командующего ВВС. Были определены и официально отвечающие за «гарантированную сохранность жизни и здоровья Васи», как выражался Берия: начальник авиашколы В. И. Иванов и НачВУЗ ВВС А. А. Левин.

К их общему счастью, за исключением упомянутого выше «катания на мотоциклах», в период обучения удалось обойтись без заметных происшествий.

20 февраля 1939 г. от начальника Качин-

ской авиашколы в Москву поступила явно радостная телеграмма следующего содержания:

«Москва УПРВОЕНВОЗДУХСИЛ РККА комдиву Левину

Серия «г» Качи Крыма 023 20 20/2 13 32

Курсант Сталин Василий сегодня выпущен самостоятельно самолете У-два оценкой отлично

Комбриг Иванов»

Это был «вздох» некоторого облегчения, а также, конечно, и желание дипломатично порадовать высокопоставленного отца спецкурсанта.

Ответ из Москвы последовал в тот же день. Однако телеграмма, подготовленная Управлением ВУЗов ВВС, нимало не походила на начальственное поздравление. Скорее — наоборот. Вот какой ответ получило в тот же день руководство К?чинскоп авиашколы на свою победную реляцию:

20 февраля 1939 г.

Севастополь Кача авиашкола Иванову Семенову (комиссар школы. — Примеч. автора).

Лично проверьте не допускалось ли перескакивания в летном обучении при проведении вывозных, полетов курсанта Василия С.

Впредь лично и тщательно за этим следите и этого не допускать, не торопиться. Про-

должать дальнейшее обучение выдержкой не переутомлять тщательным контролем и отшлифовкой с инструктором всех элементов полета особо расчета на посадку удлинить тренировку с инструктором

Исполнение донести.

Начальник военных воздушных сил РККА

Командир 2 ранга (Локтионов)

верно: комдив (Левин)»

Заверенная копия

Судя по всему, в Москве отлично понимали психологическую подоплеку ситуации и квалифицированно предупреждали от возможных проявлений слабости на месте, беря на себя ответственность за то, чтобы в ходе учебной подготовки не было бы потакания капризному курсанту.

Проходит еще год подобной нервотрепки и, наконец, в марте 1940 г., окончив летную школу, лейтенант В. И. Сталин начал свою службу в одной из истребительных частей ВВС РККА.

С некоторыми деталями этой службы и их последствиями мы еще встретимся на страницах книги.

В фондах центрального музея революции СССР хранится интересный фотодокумент. На нем запечатлено руководство страны на правительственной трибуне Центрального аэроклуба (Москва, Тушинский аэродром) во вре-

мя празднования Дня авиации в августе 1939 г. За ходом воздушного парада наблюдают: Сталин, Жданов, Ворошилов, Каганович, Микоян, Молотов, Берия, Шверник, Бадаев, Буденный. Вышинский, Кулик, Михайлов (секретарь ЦК ВЛКСМ), Щербаков [секретарь МК и МГК ВКП(б)], Локтионов (новый начальник ВВС РККА), некоторые члены их семей. Единственным «посторонним» военным в этой высокой компании является комдив Левин. Видимо, для того, чтобы Квалифицированно комментировать ход праздника и доходчиво отвечать на непредвиденные вопросы, из широкого круга специалистов была выбрана именно эта фигура, что, конечно, было сделано далеко не случайно, несмотря на все трагические перипетии в руководстве ВВС за последние годы, а может быть, и в связи с ними.

Вот какой была служебная аттестация начальнику управления ВУЗ ВВС РККА, подписанная через месяц после упомянутого праздника лично начальником ВВС:

«Комдив тов. Левин А. А. к порученной ему работе Врид. начальника Управления ВУЗ ВВС РККА относится добросовестно и с ней справляется. Руководство по подготовке летно-технического состава ВУЗ осуществляет вполне удовлетворительно. Личная под-

тотовка по технике пилотирования хорошая. Общая военная подготовка вполне удовлетворительная. Дисциплинирован. В работе настойчив. Кандидат ВК.П(б). В своей практической работе занимаемой должности СООТВЕТСТВУЕТ.

Начальник ВВС РККА, Командарм 2 ранга

26 сентября 1939 г.

Локтионов»

А тем временем на историческом фоне разыгрывались два события, серьезно повлиявшие па дальнейшее развитие Вооруженных Сил страны, а следовательно, и на судьбы многих военачальников, в том числе и на интересующего нас человека. Этими событиями явились Договоры с фашистской Германией и война с Финляндией.

В связи с первым Управление ВУЗ ВВС оказалось непосредственно втянуто в контакты с официальными представителями германской армии. Дело в том, что немецкие граждане получили возможность учиться летать на территории СССР, в частности, в Липецкой школе летчиков. В этот округ был переведен и бывший командир Особой эскадрильи, опытнейший пилот, коммунист-эмигрант, немец по национальности, Герой Советского Союза за бои в Испании Эрнст Генрихович Шахт.

С какими чувствами он наблюдал за под-

готовкой кадров для гитлеровских ВВС (Люфтваффе), сказать теперь трудно. Однако можно догадываться, что никаких розовых иллюзий по поводу дальнейшего развития событий у него не было. Он слишком хорошо понимал ситуацию и психологию обучавшихся, о чем, конечно, по крайней мере, неофициально делился со своим непосредственным руководством. А. А. Левин очень строго относился к разговорам дома по служебным вопросам. Но однажды имел место эпизод, который он посчитал возможным обсуждать в домашнем кругу. Дело было в том, что, вернувшись с какого-то протокольного банкета с иностранцами, он, против обыкновения, стал говорить о, видимо, очень озадачившем его факте. Сидевший рядом с ним на банкете и много выпивший немецкий чин, неожиданно перейдя на русский язык, употребил по какому-то поводу (и к месту) слово «снохач». Это слово уже тогда почти вышло из обиходного русского языка. Знать и правильно употреблять его можно было только при доскональном изучении языка на таком уровне, который, конечно, не соответствует задаче разговора по вопросам военной тематики, или для застолья. Александр Алексеевич был не столько удивлен глубиной языковой подготовки, сколько серьезно озабочен целями подобной глубины обучения иностранному языку. Необычно дол-

го рассуждал он вслух в семейном кругу об этом факте.

Только через год стало ясно, почему его встревожила эта «мелочь». В ней иносказательно проявились те тяжелые, во многом мучительные сомнения людей, которые непосредственно соприкасались с деталями советско-германских отношений. Они сомневались в искренности заключенных соглашений и предчувствовали опасность их последствий. Он был дисциплинированным военным человеком, твердо убежденным в спасительной роли дисциплины, особенно в форс-мажорных ситуациях, которых авиационная практика тех лет предоставляла в избытке. Но в то же время, видимо, как и в 1921 г., умение видеть и сопоставлять факты, чувствовать правду реальной жизни и отделять эту правду от словесных миражей, не только не притупилось, а скорее, стало более зрелым и глубоким.

Международная обстановка в это время продолжала усложняться. Безуспешные переговоры с Финляндией по вопросу отдаления госграницы от г. Ленинграда привели к началу военных действий. Война с Финляндией потрясла Вооруженные Силы СССР. Несмотря на ограниченные масштабы действий, она смела все «шапкозакидательские» настроения, расцветавшие от успехов в области количественного роста армии и легкости походов в За-

падные Украину и Белоруссию, от победных операций на Дальнем Востоке (у озера Хасан и на реке Халхин-Гол). В результате 8 мая 1940 г. Политбюро предложило К. Е. Ворошилову в 10-дневный срок сдать дела новому Наркому обороны СССР С. К. Тимошенко, командовавшему на заключительной стадии войны с Финляндией Северо-западным фронтом. Одновременно был снят с поста и начальник Генерального штаба Б. М. Шапошников.

Смена руководства сопровождалась быстротечной проверкой Наркомата обороны специально созданной комиссией во главе с А. А. Ждановым. По итогам ее работы был составлен глобальный акт, содержавший крайне негативные оценки состояния дел буквально во всех родах войск и видах армейской деятельности, кроме... конницы! Только последняя оказалась на высоте: «Состояние и вооружение конницы удовлетворительное»,— так звучал в акте единственный положительный штрих. Многозначительная оценка. В ней сконцентрирован весь психологический консерватизм и отсталость военного мышления руководящих кругов страны.

Как известно из истории, личные ошибки любого авторитарного властителя, по крайней мере, пока он обладает всей полнотой власти, не становятся предметом обществен-

ного серьезного обсуждения. Так было и так есть!

Неудачный ход тех или иных военных операций, реформ, экономических перемен и т. п. всегда сводился и сводится в таких случаях не к ошибкам лидера и даже не к влиянию объективных обстоятельств, а, как правило, к ошибкам исполнителей, не сумевших или не захотевших правильно выполнить задумку «вождя». В этом смысле и история Советско-Финской войны весьма поучительная.

«Еще летом 1939 г. Главный Военный Совет армии рассмотрел подготовленный Генштабом под руководством того же Шапошникова план военных действий с Финляндией.

Этот план реалистически учитывал складывающуюся обстановку. В нем, в частности, было сказано, что реализация военных задач явится «далеко не легким делом, требующим нескольких месяцев напряженной и трудной войны». Однако именно Сталин подверг этот план резкой критике за переоценку возможностей финской армии и отверг его.

Новый план было поручено разработать командованию Ленинградского военного округа (К. Мерецкову)...» Так записано в Комментариях Министерства обороны СССР в связи с открытой публикацией в 1990 г. текста бывшего совершенно секретного акта о приеме в мае 1940 г. Наркомата обороны Со-

юза ССР т. ТИМОШЕНКО С К. от т. К. Е. ВОРОШИЛОВУ.

Во втором разделе этого акта, посвященном ВВС, среди сплошного перечисления недостатков есть соответствующий абзац, относящийся непосредственно к деятельности авиационных школ. Приведем его целиком:

«Авиационные школы выпускают слабых летчиков, обученных главным образом на старой материальной части, и вследствие этого молодых летчиков приходится переучивать в частях».

Сказанное — святая правда. Но подобная формулировка довольно ясно указывает и сферу ответственности. Ведь в ней ни слова не говорится о том, что плохо учили. Просто учили на той технике, которая имелась, на той технике, которую выделяли для ВУЗов, как когда-то учили на «Фармане-20», потому что других самолетов не было.

Ведь массовый выпуск учлетов сродни серийному процессу производства, естественно, что учили на той технике, которая поступала в учебные заведения в условиях острейшей нехватки самолетов новых типов даже для комплектования лучших строевых частей. Выше были приведены соответствующие цифры.

Характерно, что на последней странице акта черным по белому так и записано: «Новыми образцами вооружения военные академии

(!) и военные училища (!) обеспечены недостаточно».

Тем не менее, «вал» поиска и определения виновных за неудачные военные действия уже катился своим чередом сверху вниз по иерархии

Внешне 1940 г. ознаменовался введением в РККА генеральских званий. 12 июня газета «Правда» опубликовала фотопортреты 16 первых генерал-майоров авиации, в их числе это звание было присвоено и А. А. Левину, а незадолго перед этим состоялось награждение его орденом Ленина.

А тем временем многочисленные комиссии ревизовали работу центрального аппарата Наркомага обороны, в том числе и управления, которое 8 лет возглавлял А. А. Левин (Управления ВУЗ ВВС). Комиссия еще не завершила свою работу по этому управлению, а уже в декабре 1940 г. состоялся его перевод на должность заместителя командующего ВВС Ленинградского военного округа. Сохранились в памяти слова, произнесенные им с нескрываемой горечью, во время очередного вызова в Москву для пояснений по поводу тех или иных конкретных вопросов работы управления: «Беда в том, что ничего не хотят слушать и понимать. Решения подгоняются под заданный ответ». Как часто этот бич для любого живого дела можно наблюдать и в

современной окружающем нас действительности!

Разгадку причин нового назначения приоткрывает хранящаяся в личном деле копия последней служебной аттестации, датированная почему-то 5.02.1941 г. (возможно, она оформлялась задним числом).

От приведенной выше ПРЕДПОСЛЕДНЕЙ аттестации этот документ отделяют всего 129 дней, но как разительно стали отличаться выводы... Вот текст этой аттестации (в нем для краткости незначительно сокращено перечисление ПОЛОЖИТЕЛЬНЫХ эпитетов и оценок):

«Делу партии Ленина—Сталина и социалистической Родине предан. Политически и морально устойчив. Военную тайну хранить умеет. Общее развитие хорошее. Политически развит. В партийно-политической работе участвует. С массами связан. Деловым авторитетом пользуется. Культурный, грамотный командир. Инициативен. Волей и энергией обладает в достаточной степени. Как летчик сохранился в полной мере». И далее... после еще нескольких положительных оценок неожиданно появляются явно не «гармонирующие» со всем предыдущим заключительные строки:

«...Вследствие продолжительного отрыва

oт строевых частей (8 лет) Левин мало замечает недостатки в работе школ. Плохо знает условия работы частей, и потому ему трудно правильно руководить учебной работой подчиненных школ. Руководимые школы, в большинстве, плана подготовки кадров в 1940 г. не выполнили, особенно по СБ (СБ — это скоростной бомбардировщик конструкции Архангельского.— Прим. авт.). Качества подготовки кадров отставали от требований, предъявляемых к выпускникам школ ВВС. Решительной борьбы за выполнение плана и качество подготовки Левин не вел, плохую работу оправдывал ссылками на объективные причины.

Выводы: Работу начальника ВУЗ не обеспечивает, особенно при увеличении объема. Учитывая командирский и большой методический опыт, общую и военную подготовку может быть назначен заместителем командующего ВВС большого округа.

Начальник ГУ ВВС Д71, генерал-лейтенант 5 февраля 1941 г.

(личная подпись)

Рычагов»

(Герои Советского Союза П. В. Рычагов будет арестован и погибнет через восемь ме-

сяцев после даты, проставленной на этом документе).

Простое сравнение этой последней аттестации с текстом предыдущей указывает на ее заведомую заданность.

В то же время из последнего текста видно, что его авторы еще явно симпатизируют аттестуемому и стараются максимально объективно подчеркнуть его положительные стороны, не скупясь на похвалы и заранее отводя возможные домыслы об освобождении А. А. Левина от этой работы из-за несоответствия его личных деловых качеств или способностей.

10 марта 1941 г. комиссия, проверявшая работу авиационных школ и управления ВУЗов, завершила свою работу докладом на имя наркома обороны, в котором пришла к следующим выводам:

«Основными причинами невыполнения плана подготовки летчиков явились:

1.     Недостатки обеспечения горючим.

2.     Недокомплект самолетов (58 %),особенно типа «СБ» и самолетов с кабинами двойного управления.

3.     Необоснованный расчет плана выпуска летчиков из НОВЫХ школ. План по выпуску из новых школ в 1940 г. на самолетах СБ составил 3360 пилотов, в то время как даже при

сокращенном сроке обучения до 12 месяцев выпуск их мог осуществиться только к 1 мая 1941 г., так как (предполагаемого.— Прим. авт.) досрочного обеспечения школ материальной частью не произошло».

И далее из выводов комиссии: «На основе материалов, имеющихся в 4-м управлении ВВС КА, материалов инспекции по ряду школ и материалов комиссии комбрига Логинова, из бесед с отдельными работниками ГУ, непосредственными работниками школ, а также из бесед с генерал-майором Левиным А. А. в недостатках работы школ и руководстве школами со стороны быв. Начальника Управления генерал-майора авиации Левина А. А. за 1939—1940 гг. преступных действий и злого умысла комиссия не находит.

Пред, комиссии Нач-к Упр. кадров

ВВС КА, генерал-майор Белов члены: Зам. нач-ка управления вооружения и снабжения ВВС, бриг, комиссар Галичев Начальник учебной части ВВС КА Дергачев».

Как легко понять, руководили работой этой комиссии не просто честные, но и смелые люди. Ведь «задано» было получить иные выводы, но они не побоялись подписаться под правдой.

А до ареста героя повести, который состоялся прямо в кабинете командующего ВВС

Ленинградского военного округа А. А. Новикова, оставалось всего 4 месяца.

Так и завершилась созидательная часть жизни этого человека своего времени, немного недосчитавшего в ней до 45 лет...

Через 14 дней после ареста началась война. Но он уже не мог служить в начавшейся борьбе своему народу, своим идеалам. Для него началось совсем другое сражение — сражение за честь и жизнь в ходе уголовного дела. В этой борьбе были чудовищные правила, и в ней для Александра Алексеевича, как и для десятков других заслуженных командиров ВВС нашей армии, путей к победе не предусматривалось.

Но даже будучи обреченными, они, как правило, сумели зафиксировать в следственных делах «искры правды», которые проскочили мимо глаз и разума фальсификаторов дел и стали поучительным достоянием истории...

Великая Отечественная война строго и беспристрастно проэкзаменовала все стороны политического, хозяйственного и военного строительства, все виды деятельности довоенных лет и их результаты. Оценила она и то, что было жизненным призванием и областью личного вклада А. А. Левина в дело, которому он служил.

Результаты же военного «экзамена» были

в общих чертах таковы. В течение всех военных лет количество летчиков, ожидавших получения повои материальной части в запасных авиационных полках, ПРЕВЫШАЛО количество поступавшей от промышленности техники. В течение всех четырех лет наша воюющая страна была в достатке обеспечена необходимыми авиационно-техническими кадрами, текущая переподготовка которых сводилась фактически к освоению новых видов техники и родившихся уже в ходе самой войны новейших тактических приемов использования авиации. Потому-то и можно сегодня утверждать, что, как ни были астрономически коротка его жизнь и трагична судьба, он сумел сделать то, что считал своим человеческим долгом, самим смыслом достойно прожитой жизни. Краток был «миг» его жизни, и тем не менее, он успел сделать почти все, что можно требовать от одного человека, посвятившего себя делу защиты свободы и независимости своей Родины, своего народа. Он был одним из тех, кто отдал без остатка все силы и способности делу прогресса, в который верили ради гуманной перспективы которого жил. Возможно, что он был по своему душевному складу в некотором роде идеалистом, но именно благодаря таким людям создано все действительно важное и достойное в нашей стране, что запечатлела новейшая история.

КАК, КЕМ И ПОЧЕМУ?

Если первая — деятельная, творческая часть жизни, отданная авиации, длилась 25 лет, то вторая — трагическая, мучительная и унизительная — всего... 254 дня.

За эти 254 дня «...бывшими работниками НКВД было СФАЛЬСИФИЦИРОВАНО уголовное дело и необоснованно осужден Левин Александр Алексеевич, 1896 г. рождения, урож. г. Саратова» — так 7 декабря 1955 г. определил Верховный Суд СССР по результатам дополнительного расследования дела № Р-3481. Так правда восторжествовала.

Но вот КАК, КЕМ и ПОЧЕМУ было создано это «дело», впервые рассказывается в нашем дальнейшем повествовании. Естественно, что ответы на первые два вопроса: «КАК» и «КЕ.М» документально обоснованы. Но ответ на вопрос «ПОЧЕМУ» является, конечно, не более чем авторской версией происшедшего.

Вернемся в 1941 г. Формально дело началось с того, что за 14 дней до нападения Германии на СССР, как уже было сказано ранее, па утверждение наркому обороны С. К. Тимошенко поступил проект постановления, подготовленного органами военной контрразвед-

ки, об аресте генерал-майора авиации Левина А. А., зам. командующего ВВС Ленинградского Военного Округа и о проведении у него обыска. В обоснование предлагаемых действий в тексте этого документа утверждалось:

1.     «А. А. Левин во время Кронштадтского мятежа вышел из партии как несогласный с партией большевиков. С 1922 по 1925 гг. принимал от иностранных фирм негодные машины, стоял на стороне фирм, в спорных вопросах их поддерживал и вел себя в командировке подозрительно». (!?!)

2.     «Мулин (быв. зам. Командующего Закавказ. Военного округа. — Прим, авт.) 25—28 мая 1938 г. на допросе показал:

«В контрреволюционную военную троцкистскую организацию Приволжского военного округа мною были вовлечены следующие лица: Левин — Начальник Сталинградской школы летчиков в начале 1932 г. В разговоре со мной Левин заявил, что мы разбрасываемся кадрами: «Возьмите Бухарина и Рыкова, которых мы привыкли любить и уважать, которые совсем недавно дрались за генеральную линию партии, а сейчас их выбросили за борт».

(Мулин был приговорен в 1938 г. к высшей мере наказания. — Прим, авт.)

3. «Котов (Быв. начальник Липецкой высшей летно-тактической школы. — Прим, авт.) 10.12.37 г. на допросе показал:

«Работая в системе ВВС я сталкивался с ними (с Алксннсом, Лавровым.— Прим, авт.), не только видел, но и проводил в жизнь целый ряд заведомо вредительских, разрушительных для воздушных сил установок и указаний, исходивших от Алксниса, Лаврова и др. Левин, в соответствии с общей вредительской политикой Алксниса и Лаврова санкционировал, проводил и поощрял очковтирательство в школах, узаконил лозунг «Судят не за то, что занимаешься очковтирательством, а за то, что неумело его проводишь».

(Н. Я. Котов был приговорен к высшей мере наказания. — Прим, авт.)

4. «Хрипин (Быв. комкор, командир авиаармии.— Прим, авт.) 25.02.38 г. на допросе показал:

«В 1932 г. во главе учебного дела находился Левин, близкий друг Алксниса, мне хорошо известный с 1920 г. по связям с контрреволюционными офицерскими группами в Красном Воздушном флоте. Левин не устранил основных недостатков в работе школ. Инструкторские и преподавательские кадры

от чужеродного элемента не очищены. Учебная работа школ Осоавиахима не увязана с программами летных школ ВВС».

(В. В. Хрипим был в том же году приговорен [к высшей мере наказания. — Прим. авт.).

5.     «ВУЗы ВВС, руководимые Левиным, из года в год не выполняли плана по подготовке кадров ВВС КА, а выпускаемые из школ летчики имели низкую подготовку, в силу чего в строевых частях увеличивались летные происшествия».

6.     «С июля по ноябрь месяцы 1939 г. в Ворошиловградской авиашколе сгнили фюзеляжи 29 самолетов Р-5 из-за того, что они стояли под открытым небом. В декабре (когда они уже сгнили. — Прим, авт.) месяце 1939 г. Левин был там, ему из Москвы посылались телеграммы с просьбой обратить внимание на эти самолеты, однако он никаких мер не принял».

«Учитывая наличие достаточных данных, изобличающих Левина в преступной деятельности и руководствуясь ст. ст. 14G и 58 УПК РСФСР,

ПОСТАНОВИЛ: Левина А. А. подвергнуть аресту и обыску».

В этот же день указанное постановление было утверждено, а на следующий — Левин был взят под стражу.

Прочитал ли, прежде чем поставить свою размашистую подпись, новый нарком проект постановления, а если и прочитал, то задумался ли? Скорее всего — нет! В отличие от К. Е. Ворошилова, он лично генерала Левина не знал, а пустой, как мы увидим ниже, по существу, документ, подсунутый на утверждение, был психологически сформулирован метко. Первые три пункта и особенно предпоследний били начинающего наркома «наповал». Никаких сомнений после них в вопросе утверждения постановления НЕ ДОЛЖНО было оставаться, даже у боевого маршала. Обвинения были звучные и опасные. Понять же, что все это — элементарная ложь «судейских» не было, конечно, дано начинающему наркому в нервозные предвоенные дни. Ему никак не было ведомо, что выход из партии был уже после VIII Всероссийского Съезда Советов из-за несогласия с продолжением продразверстки, которая и была отменена буквально через два месяца после этого выхода. Нарком, естественно, не ведал, что на принимаемой от инофирм технике Левин сам и летал, причем безаварийно, а имевшие место подозрения, связанные с закупками самолетов за рубежом, рассматривались по горячим следам еще в 1926 г., и все подозрения в отношении Левина были отклонены.

Краткие показания расстрелянного три го-

да назад Мулина о вовлечении Левина в 1932 г. (!?!) в контрреволюционную организацию по цитированной в его показаниях причине, звучат просто страшным анекдотом.

А вот предпоследняя фраза была для С К. Тимошенко предельно понятна, ведь он подписался под ней (почти дословно) в Акте приемки наркомата обороны (см. с. 84). Правда, и здесь обманули.

В Акте сказано, что «аварийность в авиации продолжает оставаться высокой из-за слабой подготовки летного состава, (и далее, через запятую. — Прим. авт.) НИЗКОЙ дисциплинированности, НЕОРГАНИЗОВАННОСТИ летной работы и БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТИ командиров ЧАСТЕЙ и бригад». О последних словах умолчали, т.к. эти главные причины аварийности уж никак нельзя было «привесить» к недостаткам в работе Управления ВУЗов. Важно и другое. Как указывалось выше, документ поступил к С. К. Тимошенко 8 июня 1941 г., а в воспоминаниях Г.К. Жукова, относящихся к этим дням, мы читаем: «Напряжение нарастало. И чем ближе надвигалась угроза войны, тем напряженнее работало руководство НКО, руководящий состав наркомата и Генштаб, особенно, маршал С. К. Тимошенко, в то время работал по 18—19 часов в сутки, часто оставаясь в кабинетах до утра» Готовили, в частности, ука-

зания о приведении войск пограничных округов в боевую готовность.

Вот в таких условиях Нарком и подмахнул: «Утверждаю». Скольким людям приходилось, приходится и будет еще приходиться подписывать подобные ответственные документы. Пусть же знание этой истории послужит всем нам хоть каким-то уроком.

Люди с правом подписи, независимо от ранга, не должны быть наивными. Они должны твердо знать и всегда помнить, причем, в любой обстановке и на любой должности, что ВЛАСТЬ и ЛОЖЬ идут всегда рядом.

Теперь для нас очень важно проверить: может быть, было еще что-то важное в руках следствия, помимо того, о чем сказано в постановлении на арест? На чем, в конце концов, оно базировалось в те дни, решаясь на эти действия и надеясь уличить генерала в прямом смысле в смертных грехах? Как оказалось, на руках у следователей не было ничего, кроме СЛОВ... Слов, произнесенных ранее арестованными и, как правило, уже расстрелянными людьми. Слов, записанных ими на бумаге в тюремных условиях. Слон, зафиксированных в протоколах допросов.

Чего не было у следствия, так это ни единого обличавшего подлинного документа, ни одного вещественного доказательства, ни одного независимого показания, никаких данных

[экспертизы и вообще никаких объективных данных.

Но все-таки проверим и познакомимся сами со ВСЕМИ фигурирующими на этот момент следствия «УЛИКАМИ», чтобы понять, ! к чему они могли бы привести дело в нормальных условиях и к чему привели в условиях беззакония и правового беспредела.

Познакомимся сами, чтобы понять и запомнить, к чему могут приводить страну подобные «святотатства» в руках действия любой автократии. Поэтому далее излагается ,вся имевшаяся на тот момент времени и зафиксированная в уголовном деле информация, на которую могло опереться и опиралось следствие, запрашивая санкцию на арест. Из нее можно понять, что следствие, и не без основания, надеялось целиком и полностью только на одно, а именно на то, что после ареста, в тюремных условиях, от заключенного можно будет получить ЛЮБЫЕ нужные ПОКАЗАНИЯ и личные ПРИЗНАНИЯ.

А уверенность эта уже проистекала исходя из опыта всех политических процессов предыдущих лет.

Итак, ознакомимся сами с данными, имевшимися в руках следователей на день ареста.

I. Выписка из протокола допроса гражданина Я. Я. Пече от 10.10.1924 г. (Обратим внимание на год, — Прим, авт.)

«Фирма старалась очень мило и любезно уговаривать Левина с намеками, говоря, вот вам мои заботы по санкциям, разъездам к нам на заводы, гостиницы, дорожных хлопот много, так же и нам и вот необходимо увеличить цену на 10 %. Левин говорит, вот это много, представитель еще повторяет очень мило, ласково, делая намеки и полголосом и шепотом — нам чиновникам и вам по частям эти 10 % или 8 %. Левин, видя мое присутствие стал стесняться, посматривать на меня. Левин говорит, чтобы переводили по-русски, прошла минута растерянности и вопрос замяли» (Синтаксис, орфография и стилистика цитируемых текстов из этого протокола, а также во всех цитатах, извлеченных из материалов и документов дела, приводимых ниже, сохранены без каких-либо ИСПРАВЛЕНИЙ. — Прим. авт.).

2. Выписка из протокола № 1 заседания коммунистов, членов приемочной комиссии на заводах «Фоккер» от 02.06.1924 г.

Из выступления Я. Я. Пече:

«Чрезвычайно странно поведение тов. Левина, который затушевывает материалы, имеющиеся у приемной комиссии против фирмы, помогает фирме выпутываться и затушевывает его».

3. Выписка из протокола допроса А. В. Кочкова от 4.07.1937 г.

«Из информации Лонского мне известно, что в Москве существовал центр военно-троцкистского заговора, возглавлявшегося бывшим маршалом Тухачевским. Горшков был связан, с центром этого заговора через активных участников троцкистской организации в Наркомате Обороны — комбрига Левина — Нач. ВУЗов и его помощника Колесова».

4. Выписка из протокола допроса от 16.07.1937 г. И. И. Яроцевича, капитана, бывшего нач. штаба эскадрильи 20-й авиашколы:

«Вопрос: Как вы были завербованы в контрреволюционную, вредительско-шпионскую организацию?

Ответ: В контрреволюционную, вредительско-шпионскую организацию меня завербовал Нач-к ВУЗ ВВС, комбриг Левин.

В.: Расскажите при каких обстоятельствах завербовал вас комбриг Левин?

О.: В 1934 г. в июле к нам в Ворошиловградскую школу с целью инспектирования приехал Левин. Неоднократно встречался со мной, спрашивал о том, как идет работа в части выполнения учебных планов полетов.

Я Левину ответил, что в части выполнения учебного плана есть отставание, что летный состав и курсанты чувствуют себя в лагерях плохо из-за недостаточности оборудования ла-

герей и воды, а также отсутствия света в палатках начсостава, в силу чего командиры не могли даже вечером почитать газеты, не говоря уже о каких-либо других условиях.

На все это Левин мне ответил: То, что вы с планом отстаете — это хорошо, это все умеючи можно догнать. В лагерях ничего больше делать не надо, бузят и пусть бузят, если бы такие лагеря были везде было бы хорошо... Не показывайте, что вы много знаете, не обращайте внимания на то, если где плохо, положитесь на командира эскадрильи. Через день он подозвал меня на старте и спросил: улучшении есть? Я ответил — «Нет». Тогда он заявил: «Нет улучшений и хорошо, смотрите и проводите те установки, которые будут даваться комэсками». При этой же беседе Левин дал мне следующие вредительские установки по летной подготовке курсантов: «Не надо выполнять те программы, которые утверждены Наркомом, это все чепуха, а надо научить курсантов взлету и посадке и полету по кругу над аэродромом». На основе этих установок Левина курсанты выпускники из школ являлись неполноценными летчиками по объему подготовки для частей ВВС РККА.

И согласился с установками Левина.

В.: Следовательно вы дали свое согласие осуществлять вредительские установки Левина?

О.: До, дал. (Как все просто, как не похоже

на хитроумные детективные истории, придумываемые авторами шпионских романов. Нет света в лагерных палатках? — Соглашаемся на вредительство. — Прим, авт.)

В.: Кто вам еще известен из завербованных Левиным Оля вредительской работы по 11-й авиашколе?

О.: Конкретно знаю, что Левиным был завербован для вредительской работы комэск Вашок — о чем мне Левин сказал: «Это наш человек, надо его слушаться».

Никто никаких конкретных установок по вредительству в 20-и авиашколе, в Кировабаде не давал, но я ПОНЯЛ, что от меня требуют проводить те установки и программу, которые дают Левин и Вашок».

5. Выписка из протокола допроса Н. Я. Котова, быв. начальника Липецкой школы, комдива, от 10.12.1937 г.

В.: Вы ничего не сказали о подрывной работе Хрипина и очень мало коснулись Левина.

О.: Что же касается Левина, то о соучастии его в заговоре я сужу на основании тех подрывных действии, которые я наблюдал в его работе... Он проводил по указанию Алксниса фельдфебельскую муштру по типу германской школы. Вопреки приказам НКО, решительно

вытравлял из программ школ военно-тактическую (т. е. в основном теоретическую. — Прим, авт.) учебу, увеличивая за счет этого время на отработку техники пилотирования».

Удивительные показания. Только для очень недалекого и совершенно не понимающего is военно-авиационном деле следователя приведенные выше «показания» кажутся криминальными, а не наоборот. Стремление Управления ВУЗов наводить дисциплину и сделать все, чтобы летчики прежде всего хорошо летали, фиксируются в качестве недостатков.

6. Выписка из протокола допроса В. В. Хрипина, быв. командующего авиационной армией, ком кора от 25.02.1938 г.

«Принадлежность Левина к заговору мне никем не указана, но я считаю его врагом Советской власти, так же как и его помощника Жигалова И. Е., хорошо мне известного контрреволюционера со времен гражданской войны. В.: Кто из начальников школ ВВС вместе с Левиным проводил в жизнь подрывные задания?

О.: Начальник Высшей летно-тактической школы Котов. Котова я знал, как человека с антисоветскими настроениями, барина, очковтирателя и карьериста».

(Это все о том же Н. Я. Котове, показания которого понадобились следствию и приведены в предыдущем пункте.— Прим. авт.).

7. Выписка из ЗАЯВЛЕНИЯ инструктора-инспектора Управления ВУЗов ВВС майора Горбунова (по военной профессии летчика-наблюдателя) на имя Военкома Управления ВУЗов от 18 марта 1939 г. (с грифом «Сов. секретно», на 20 машинописных страницах):

«...Продумав и проанализировав в течение последних 30—-10 дней отдельные действия Начальника Управления ВУЗов комдива Левина А. А. с июня 1937 г. по март 1939 г., я стал сопоставлять его отдельные действия, отдельные фразы, ответы на мои вопросы, свои наблюдения, свои беседы с работниками училищ и школ. Сопоставив все я ужаснулся, т. к. увидел, понял, убедился (пока правда только сам) что Начальник УВУЗ ВВС Левин строит все свое руководство учебно-боевой подготовкой всех училищ и школ ВВС Красной Армии с таким расчетом, чтобы выпускаемые из училищ и школ летчики, летнабы и другие специалисты- были слабее, были бы хуже, чем они могли бы быть при сколь-нибудь правильном главном руководстве.

Может быть товарищ Военком я и ошибаюсь, однако считаю своим долгом граждани-

на СССР изложить в этом заявлении свои мысли...

Я лично убежден, что все изложенные ниже факты являются сознательно направляемыми для ослабления мощи ВВС.

Мои вопросы к комдиву Левину, просьбы побеседовать со мной и с другими, мои статьи в стенной газете оставались гласом вопиющего в пустыне. Когда мне была наконец поручено, работа по составлению «Указаний...» (по вопросам унификации отчетной документации и т. п. — Прим, авт.), комдив Левин лично мне сказал, что это работа не главная, что это-де «методические узоры». Кроме того, слова «методические узоры» сказаны со злом и ненавистью в глазах, что заставило меня придти к мысли, что эта работа комдиву Левину не угодна, не нравится. Эта злоба невольно заставила меня задуматься, вспомнить и другие беседы с комдивом Левиным.

Почему, стал думать я, комдив Левин при НАЛИЧИИ БОЛЬШОГО ПРИРОДНОГО УМА, ОТЛИЧНОЙ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНОЙ ПОДГОТОВКИ, БОЛЬШИХ СПОСОБНОСТЕЙ БЫСТРО ОРИЕНТИРОВАТЬСЯ, ВО ВСЕМ РАЗБИРАТЬСЯ. ПРИ ТАКОМ ОПЫТЕ В ШКОЛЬНОЙ РАБОТЕ (выделено авт.) упрямо не хочет понимать элементарных вещей в организации учебного процесса. Например, отсутствие в школах правильной и

четкой документации, правильной организации учебного дела, отсутствие контроля?

Хочу напомнить и еще одно свое наблюдение. В дни разгрома врагов народа, когда все мы горели возмущением против врагов и радовались блестящей работе нашего славного НКВД, в эти дни комдив Левин был как придавленный, а когда ему приходилось говорить, его слова скупо и уныло звучали, словно с трудом выдавливались им. Неужели никто этого не видел?

Я твердо обращаюсь с предложением разобраться в изложенных мною фактах, и мыслях.

Кроме того, и вношу ряд предложений:

1.    На должность Начальника Управления ВУЗов необходимо назначить нового руководителя. В грядущих схватках с классовым врагом за ошибки комдива Левина придется платить кровью.

2.    Заместителем его должен быть назначен опытный «летчик-наблюдатель».(Например, автор этого заявления. — Прим. авт.).

(...................................................................................... )

9. Укомплектовать Управление машинистками, т. к. наличие одной машинистки на 5 отделов совершенно недостаточно (преступно с

этим мириться до сего времени). Иметь одну машинистку — это значит размахивать руками попусту, держать срочные указания в папках — рассылать их уже несвоевременно.

10. Обязать Начальника У ВУЗ проводить не менее одного раза в 3 м-ца общее собрание работников в целях улучшения общей работы УВУЗ.

11. То же в целях улучшения личных и бытовых дел работников УВУЗ.

(...................................................................................... )

20. Установить порядок в рабочих комнатах УВУЗ: разговаривать в полголоса, ходить на носках, посетителей принимать в отдельной комнате и т. д., ибо сейчас у нас порядка нет никакого и работать чрезвычайно тяжело. (Об этом я говорил лично комдиву Левину 2 месяца назад, но он сказал, что мы сами должны установить порядок)».

Подпись

Вот и вся, как теперь бы сказали, «исходная информация». Вот и все, что было на руках у следствия, т. е. по существу, обрывки домыслов, а не фактов, не говоря уже об отсутствии каких-либо объективных улик. Но

зато, видимо, было нечто другое... Можно предположить, что была запланирована и начала реализовываться глобальная оперативная задача: «раскрытие нового, большого военного заговора». И, естественно, что этот заговор должен был быть раскрыт вне зависимости от того, существовал он действительно в природе или нет. «Заговор» был нужен, в нем возникла «потребность». Технология же формирования и раскрытия подобных «заговоров» была уже многократно отработана в предыдущие годы. А почему же этот заговор был нужен? А потому, что он явился бы не только свидетельством неустанной бдительности, но, и это главное, простейшим объяснением для масс партии и народа причин всех выявившихся недостатков в строительстве наших Вооруженных Сил вообще и неудач в Советско-финской воине — в частности.

Следует отметить, что после катастрофического 1937 г., когда было арестовано 15 578 лиц начсостава (без учета ВВС), а в 1938г.— только(!) 8612 (Из доклада Нач-ка Управления по начсоставу РККА Е. А. Щаденко), кто-то мог подумать, что бдительность пошла на убыль. Но главное, конечно, не в этом. Главное в том, что вновь проявилось неистребимое стремление лидеров да и многих лиц из их окружения находить простые отве-

ты на сложные вопросы. Искать причины СВОИХ ТРУДНОСТИ и ОШИБОК в противодействии каких-либо сил в людском обличье, в кознях каких-либо вредителей, заговорщиков, оппозиционеров и т. п Искать их во всех тех случаях, когда дело идет плохо или вообще не совпадает с ожидаемыми результатами. Из опыта нашего недавнего трагического прошлого необходимо, видимо, понять и навсегда запомнить, что, если случаются ошибки, просчеты, непредвиденные осложнения и другие подобные неудачи в конструировании, проектах, строительстве, изготовлении, административном руководстве, хозяйственном планировании и даже в... лечении больных, то единственное, чего в этом случае никогда нельзя доказать, это то, что случившееся произошло без специального умысла. Отсутствие «злой мысли» НЕДОКАЗУЕМО. Поэтому-то настоящая юрисдикция и требует доказательств ее наличия, а не наоборот! Но это... настоящая. Как известно, при А. Я. Вышинском получила право на существование совсем другая — следственная — логика.

В рассматриваемой истории следствие с самого начала имело только одну-единственную цель — подгонку решения под ответ. Только один будущий Герой войны генерал К. А. Мерецков каким-то образом (или по какому-то капризу судьбы, которую олицетворял

Сталин) выпал из смертельной обоймы именно этого «Дела».

Надо прямо сказать, что следствие тогдашние сотрудники НКВД провели лихо, всего за 3 месяца! Главным дознавателем по данному делу был некто Лихачев, о судьбе которого будет рассказано ниже.

Технологически схема следствия была предельно проста и состояла, как теперь можно определить, всего из нескольких стандартных этапов:

1.   Формальное предъявление арестованному «диких» (на его взгляд. — Прим, авт.) обвинений по ст. 58 УК РСФСР и проведение короткого допроса, на котором обвиняемый с искренним удивлением и возмущением будет все отрицать.

2.   Решительное «изобличение» арестованною с помощью мер физического воздействия (замысловатых интеллектуальных интриг в стиле творчества Ю. Семенова тут не было и в помине), доводящее его до готовности писать собственноручные признательные показания по любому из видов обвинений, предусмотренных ст. 58, например, участие в заговоре в целях свержения власти (при этом «признание» личной вины должно было, как

правило, сопровождаться оговором новых имен. — Прим. авт.).

3.     Закрепление рукописных собственноручных признаний официальными протоколами допросов или очных ставок.

4.     Проведение нового «сеанса изобличения» для признания вины в действиях, подпадающих под следующий пункт ст. 58, например, участие во вредительстве.

5.     Закрепление этих признаний аналогично п. 3.

6.     Вынесение дела с «рукописными признаниями» и протоколами допросов(очных ставок), их закрепившими (без каких-либо иных доказательств, кроме слов, записанных в протоколе неизвестно при каких обстоятельствах), на рассмотрение «Особого совещания».Последнее заглазно оформляло бланк протокола:«слушали» — «постановили». Иногда, как это было с рядом участников данного дела, обходились и без протокола... и даже без«особого совещания».

Так все было и в этой трагической истории.

Первый допрос арестованного А. А. Левина был проведен, когда до войны оставалось еще 8 дней. Вот что на этом допросе выяснялось (опуская формальные данные).

Выписка из протокола первого допроса, состоявшегося 14.06.1941 г.

«Вопрос: Когда и за что вы привлекались к ответственности?

Ответ: В 1918 г. арестовывался Вятской ЧК, в Германии задерживался на несколько часов полицией.

В.: За что в 1918 г.?

О.: В одном из писем к дочери попа Попова я написал, что слышал о том, что у них похозяйничали большевики. Письмо попало в ЧК. Меня взяли и привезли в Вятку (С мелиоративного объекта, где он вел работы.— Прим. авт.). Утром привезли, вечером расспросили и освободили из под ареста. Это было в мае или июне месяце 1918 г.

В.: Как вы относились к мероприятиям Партии и Советской власти?

О.: В тот период я еще достаточно не разбирался в происходящих событиях, однако к таким мероприятиям Советской власти, как конфискация имущества, аресты я относился отрицательно.

В.: С кем вы дружили в этот период (в авиашколе) из бывших офицеров царской армии и лиц, которые были подвергнуты тем или иным репрессиям со стороны Советской власти?

О.: Был знаком с рядом офицеров, которые работали инструкторами авиашколы, а также с полковником Макеевым. Несколько лет назад Макеев был арестован.

В 1918—1919 гг. был знаком с бывшим

крупным капиталистом Назаровым, был знаком с его дочерьми и бывал у него. У него же на квартире познакомился с бывшим графом Фитингофшель, который впоследствии уехал за границу».

Только и всего. На этом допрос был окончен, судя по протоколу. А вот каким было продолжение «разминки», т. е. второй части этого же допроса, которая продолжалась всего 60 минут, в то время как до войны оставался еще 31 час. Когда подумаешь, чем занимались...

Выписка из протокола допроса 20 июня 1941 г.

«Следователи:

«Вам предъявляется обвинение в том, что вы являетесь участником антисоветского военного заговора и занимались вредительской деятельностью, направленной на подрыв мощи Красной Армии.

В.: Признаете ли вы себя виновным в предъявленном обвинении?

О.: В предъявленном обвинении я виновным себя не признаю. Участником антисоветского военного заговора я не был и никакой вредительской деятельностью не занимался.

В моей работе, конечно, были некоторые недостатки. Однако я работал так, как мог и

никаких действий, которые бы я проводил сознательно в ущерб мощи Красной Армии с моей стороны не было.

(Левин еще ничего не понимает. «Шутейный» характер первой встречи со следователем демонстрирует его полную открытость, готовность ничего не утаивать, даже в мелочах, о которых он мог бы и не упоминать. Ведь задержание на несколько часов не есть привлечение к ответственности, равно как и. приглашение в районную полицию. Он спокоен, поскольку, конечно, знал о выводах компетентной официальной комиссии, проверявшей работу УВУЗов и изложившей эти выводы в докладе наркому обороны, в которых она указала, что не нашла ни «преступных действий, ни злого умысла» в его работе. (Со времени окончания работы комиссии прошло всего 100 дней. — Прим авт.).

В.: В чем выражались недостатки, которые, как вы говорите, были в работе Управления ВУЗ ВВС?

О.: Основные недостатки — это невыполнение плана в отношении выпуска количества летчиков. Так, например, план 1939—1940 гг. был выполнен, насколько помню, процентов на 50.

В.: Чем объяснить, что план выпуска не выполнен?

О.: Невыполнение плана началось после мае-

сового перехода школ на обучение на скоростных самолетах. Однако это объяснялось тем, что в школах не было достаточного количества самолетов для обучения (Имеется в виду скоростных машин новых типов, таких как СБ, И-16 и еще более новых. —Прим, авт.), а те, которые поступали из СТРОЕВЫХ ЧАСТЕЙ, не отвечали требованиям (отсутствие двоимого управления, непригодность шасси для интенсивной нагрузки в режиме: «взлет— посадка» и т. п. — Прим, авт.) и, как правило, поступали самолеты, которые требовали ремонта. Новых машин для обучения, за исключением «УТИ» и некоторого количества И-16 школы не получали».

Содержание упомянутого выше Доклада комиссии Левин знал хорошо, поэтому он без колебаний придерживается того, что было установлено и подписано авторитетными специалистами. Но он, естественно, еще не понимал, что «законопорядочная» часть следственного процесса практически уже завершена. А вот война — началась. И следствие приступило ко второй фазе своей работы — к изобличению арестованного. Т. е. к тому периоду, который (по результатам проверки дела в 1955 г.) охарактеризован как получение «признательных показаний после того, как к нему бывшим работником НКВД Лихачевым были применены

меры физического воздействия». Мы не знаем, какие это были «меры» по отношению к данному обвиняемому. Но есть достаточно красноречивые факты относительно других проходивших по этому делу арестованных командиров Красной Армии. Вот выписка из показаний Берии по делу дважды Героя Советского Союза Я. В. Смушкевича и др., «признания» которых фигурируют в деле Левина:

«Для меня несомненно, что в отношении Мерецкова, Ванникова и др. применялись беспощадные избиения. Это была настоящая мясорубка и таким путем вымогались клеветнические показания..

Меркулов играл главную роль, и у меня нет сомнений, что он лично применял пытки к Мерецкову, Ванникову и др.».

А ведь именно по делу К. А. Мерецкова, А. Д. Локтионова, Я. В. Смушкевича и др. допрошенный в качестве свидетеля 30 сентября 1953 г. некто Семенов показал: «В 1941 г., когда Влодзимирский занял кабинет № 742, а я находился и приемной, я был свидетелем избиения Влодзимирским Мерецкона, Рычагова, Локтионова и др. Избиение носило зверский характер. Арестованные, избиваемые резиновыми дубинками, ревели, стонали и лишались

сознания». (А. Д. Локтионов, Я. В. Смушкевич и П. А. Рычагов последовательно в 1939— 1941 гг. занимали должность Начальника ВВС КА, и их показания оказались тесно связанными с рассматриваемым делом генерала Левина.)

Что это было за варварское получение изобличающих показании можно себе только представить, когда непосредственно познакомишься с теми чудовищными оговорами самих себя и других, которые были «выбиты» из заключенных. Невольно приходишь к мысли, что в эти мгновения, может быть, сама смерть казалась им желанным избавлением от невыносимого...

Естественно, что для объяснения тяжелых недостатков в строительстве Красной Армии, выявившихся с неоспоримой очевидностью, глупо было бы обвинять 10 или даже 100 вредителей. Не захотели брать на себя вину ни Сталин, ни Ворошилов (это были не те лидеры, которые могли, поняв ошибки, признать их и возглавить открытое исправление, исходя из реальностей).

Нет, скорее можно было ожидать, что будет отыскиваться какой-либо обобщенный, масштабный «виновник»! Нужна была в качестве такого «виновника» мощная антисоветская военная организация, которая вроде

бы была способна нанести тяжелый урон состоянию дел в Красной Армии, но всех видах ее войск, кроме конницы — как это подчеркнуто в злополучном акте приемки С. К. Тимошенко, наркомата обороны. И НКВД начал формировать подобную «организацию». Были извлечены все фамилии, названные в ходе ранее проведенных следственных дел и состоявшихся процессов над военными, уже расстрелянными и еще заключенными; все доносы и «заявления», материалы прежних допросов и т. п. И, наконец, произведены многочисленные аресты нового слоя военных кадров, начиная от Командующих родами войск и военными округами. Так началась и развивалась эта «программа» в течение 1941 г. Только она так и не вышла на уровень политического действа, а была тайно спущена в небытие. Почему? Да потому, что война, которую боялись и надеялись отдалить по силе возможности», началась и сделала весь этот задуманный ранее план никчемным.

Но свободу обрели только единицы, такие как Рокоссовский, Мерецков и некоторые другие.

ЧУЖАЯ «ПРАВДА»

После второго допроса прошло 19 дней. Что происходило в эти дни и ночи, в архивных документах никак не отражено.

Известно только, что в понедельник. 9 июля 1941 г. от А. А. Левина «были приняты первые собственноручно написанные ПРИЗНАТЕЛЬНЫЕ показания» в виде произвольной по форме рукописи. Наберемся мужества и ознакомимся сами с основным содержанием первой рукописи «признательных показаний». Вот что было там написано до боли знакомым почерком — о чудовищных, противоестественных, но будто бы имевших место фактах и разговорах.

«Намеки о заговорщицкой организации я слышал от Хрипина. В мае 1934 или 1935 г., когда мы возвращались домой с первомайского парада пешком, он говорил, что дисциплина слабая, вооружение тоже, что армия по сути очень слаба, что во многом дело происходит от правительства, которое не уделяет должного внимания как кредитам, так и контингенту. Он намекнул, что такое положение не может долго продолжаться, т. к. найдутся силы, которые смогут его изменить.

(Следует предположить, что следствием были предъявлены А. А. Левину выборки из показаний В. В. Хрипипа [с. 96 и 106]. Сам Хрипин уже погиб и разговор о нем не мог ему никак повредить...— Прим, авт.)

В заговор я был вовлечен Троянкером. Он говорил о непорядках в армии, трудностях взаимоотношений с промышленностью. Однажды он заявил, что СУЩЕСТВУЕТ СЕРЬЕЗНАЯ ВОЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ во всей РККА, которая имеет своей задачей изменение существующего положения вещей, в стране, по сути дела АНТИСОВЕТСКАЯ организация (Странное уточнение, да и странная стилистика — так получается, когда пишут под диктовку.— Прим, авт.), что он входит в нее и что предлагает вступить мне. Я согласился».

Казалось бы — все! Избитая «птичка поймана», но, как мы увидим далее на откровенной лжи или грубейшей ошибке следствия. Дело в том, что ему, очевидно, предъявляли документы с признанием уже давно (1937 г.) погибшего б. начальника политуправления ВВС Красной Армии Б. И. Троянкера, в которых и фигурировала фамилия «Левин». Но при проверке дела в 1955 г. выяснилось, что это «признание» в показаниях Троянкера относилось к личности некого однофамильца.

начальника политотдела дивизии в Кавказской армии.

Это важно отметить потому, что ниже и другие арестованные будут ссылаться на «загадочные» показания Троянкера в связи с делом Л. Л. Левина. Однако Троянкер, назвавший выбившему из него показания следователю более 100 фамилии, НЕ ДАВАЛ показаний именно на Л. Л. Левина — начальника ВУЗов ВВС. Но буква «ё» тогда не печаталась, и следствие, в лучшем случае, грубо, но трагически обмишурилось. (Все это и выявила проверка дела в 1955 г.).

Следствие в лине Лихачева торжествовало: была решена изначальная задача — арестованный признался в своей первой вине н назвал новые фамилии. Примечательно, что далее вся рукопись А. А. Левина посвящена подробному изложению (весьма самокритичному) недостатков, действительно имевших место в работе управления ВУЗов, т. е. всему тому, что обвиняемому хотелось бы непременно зафиксировать и деле. Вероятно, он еще надеялся в этот момент на хоть и призрачную, но все-таки существовавшую возможность судебного разбирательства. И хотя в этом он был просто наивен, но все же прав, ибо именно эта объективная часть «признаний», излагавшая его собственные мысли, со-

хранилась до момента пересмотра дела и официальной реабилитации и тем более помогает теперь восстановить светлую память о годах его службы на благо народу и государству. Вот что по этому поводу было там написано:

«Я не проявил должной большевистской напористости в постановке ряда вопросов вплоть до НКО и ЦК ВКП(б), имеющих для школ очень важное значение. К ним относятся:

1)      обеспечение школ аэродромами (Переход на скоростные самолеты типа СБ потребовал более длинных посадочных полос, т. е. фактически в ряде мест — строительства новых. — Прим, авт.);

2)      новыми бензоемкостями (Удельное потребление горючего на единицу времени учебного полета существенно возросло. — Прим. авт.);

3)      снабжение школ «СПАРКАМИ» (Т. е. самолетами со спаренным, двойным управлением: и для ученика и для инструктора. — Прим, авт.);

4)     неприемлемая конструкция шасси для непрерывных взлетов и посадок;

5)     заказывание УТ-1, а надо было УТ-2,т. к., по словам Алксниса, промышленность не берет последние на производство и надо

в мастерских организовывать доработку. Не вел решительной борьбы с частыми изменениями сроков обучения и профиля;

6 ) переоценил качество аэроклубов;

7)     не поставил вопроса о специальном самолете для обучения летнабов.

8)     в целом с 1938 г. летные школы перестали выполнять количественные планы летной подготовки на скоростной материальной части, и это явилось следствием помимо огромного количества объективных трудностей также и моих (дополнительно дописана вставка над строчкой — «вредительских») действий».

Характерная вставка! Принимающий показания следователь Попков «начеку», его не так просто обойти. Но все эти деловые подробности следствию «за ненадобностью», нужны только фраза «Я согласился вступить в заговор» и ... новые фамилии. «Признание» есть. Неважно, как полученное. Теперь положено его закрепить добропорядочной формой нормального следственного протокола. Такова была технология. Поэтому на другой же день должен был последовать допрос, протокол которого «ляжет» в дело. И он действительно лег, но не все оказалось таким гладким.

ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА

ОТ «...» ИЮЛЯ 1941 г.

(Здесь имеет место интересная деталь: машинописная дата на оригинале текста протокола стерта, и чернилами проставлена вручную цифра «10», т. е. дата, когда должен был бы состояться допрос — сразу после получения признательной записки.— Прим, авт.)

«В.: Признаете вы себя виновным в участии в антисоветском военном заговоре и агентом разведки? (Появился и шпионаж. — Прим. авт.)

О.: Нет, не признаю».

Допрашивает новое лицо. А. А. Левин, казалось бы, неожиданно делает вновь попытку сопротивляться.

«В.: Предупреждаю, следствие вынуждено будет изобличать имеющимися материалами. (Но мы-то теперь уже знаем, что никаких настоящих материалов у следствия нет. — Прим, авт.)

О.: Повторяю, что участником антисоветского заговора и агентом какой-либо иностранной разведки я никогда не был.

В.: Мулина вы знали?

О.: Да.

В.: Арестованный Мулин показал, что вы лич-

но с ним были связаны по антисоветскому заговору. Подтверждаете?

О.: Нет, не подтверждаю. Мулин сказал неправду.

В.: Хрипина вы знали?

О.: Тоже знал.

В.: Хрипин, будучи арестован, показал, что вы не только были участником заговора, но и проводили вредительскую работу по линии ВВС КА. Подтверждаете?

О.: Нет, не подтверждаю. Хрипин что-то путает.

В.: Опарина знали?

О.: Знал.

В.: Вы с ним встречались?

О.: Встречался в служебной обстановке.

В.: Опарин так же, как и другие, вас изобличает в том, что вы являлись участником антисоветского военного заговора и проводили вредительскую работу.

О.: С Опариным я связан не был.

В.: Кескуля вы знали?

О.: Да, знал.

В.: Песку ль по вашим прямым указаниям осуществлял вредительство, подтверждаете?

О.: Нет, не подтверждаю. (Упомянутый Кескуль вообще нигде больше в деле не фигурирует и не упоминается. Он, видимо, понадо-

Бился только для общего набора вопросов «разминки». — Прим, авт.)

В.: С Черным знакомы были?

О.: Да.

В.: Он, как установлено следствием, осуществлял ваши вредительские указания как участник заговора. Это вы подтверждаете?

О.: Тоже не подтверждаю.

В.: Бажанова знали?

О.: Знал.

В.: Он изобличает вас. Подтверждаете, что он получал от вас вредительские указания?

О.: Нет, не подтверждаю.

В.: Котов, Яроцевич изобличили вас. (Видимо, следователь ознакомил Левина с записями их показаний, потому что последний игнорировал в своем ответе весьма двусмысленные показания Котова, приведенные выше и протестует только против показаний Яроцевича. — Прим, авт.)

О.: Яроцевич меня оговаривает.

В.: Материалами следствия, как вы убедились, установлено, что на протяжении длительного периода времени вы являлись участником антисоветской организации и проводили вредительскую работу.

(Линия основного, глобального сценария планируемого в будущем процесса так или иначе, но доведена до каждого следователя

в форме общей ориентировки, которая определяет тот «единый знаменатель», к которому необходимо подвести каждого обвиняемого. Поэтому дальше на допросе последовала неприкрытая угроза. — Прим, авт.)

Следователь: Намерены ли вы рассказать об этом или вас надо ИЗОБЛИЧАТЬ еще?»

Произнесено и записано в протокол усердным стенографистом ключевое слово, пароль о СПОСОБЕ дальнейших действий следствия. Арестованный предупрежден о том, что ему грозит дальше.

Видимо, так и развивались события. На это указывает, прежде всего, подделка даты проведения допроса. Она имела безусловный смысл в том случае, если бы на этой стадии ПРОТОКОЛИРУЕМЫЙ допрос был прерван и вновь стал благопристойно регистрироваться только ЧЕРЕЗ несколько дней, в течение которых были проведены очередные «изобличающие действия». В поддержку этого говорит совершенно не логичное, мгновенное изменение в поведении арестованного, которое, однако, отражено в тексте единого протокола, каждая страница которого скреплена визами допрашиваемого... Судите сами, как выглядит это «продолжение» будто бы того же протокола, п сравните последующие

показания с последним из предыдущих ответов.

«О: Изобличать БОЛЬШЕ НЕ НУЖНО, я расскажу.

В.: О чем? (Начались «кошки — мышки».— Прим. авт.)

О.: С 1935 г. я являюсь участником антисоветской заговорщицкой организации, существовавшей в Красной Армии.

(Теперь арестованный почти дословно повторяет текст, вроде бы написанных накануне собственноручных показаний от 9 июля. — Прим, авт.)

В.: Вы правду показали о вербовке в антисоветскую организацию этих лиц, не оговорили никого из них?

О: Нет. О вербовке их мною в организацию я показал правильно.

Капкан захлопнулся. Судьба этого человека была, по существу, решена. Теперь он рассчитывал только на отказ от нелепых показаний во время суда, если таковой вдруг да и состоится...

Что переживал в эти мгновения 45-летний человек, все силы и умение в своей жизни отдававший служению народу и светлым идеалам? Умом это представить не дано никому!

Но это был еще далеко не конец. Сценарий постановщиков содержал еще богатую аранжировку основной идеи: «Недостатки и слабости Вооруженных Сил объясняются действиями внутри армии в течение ряда лет мощной антисоветской военной организации», которую раскрыли, наконец, героические органы.

Шел ведь только июль месяц. Война еще разгоралась. Это через 10 суток будет первая бомбежка Москвы. Инерция следственного замысла пока движется по проторенному руслу причин и следствий, апробированных по стандартам прежних процессов.

Ответ заключенного на последний вопрос следователя на этом допросе, внешне казалось бы и не очень важный, связан, тем не менее, с некоторыми необходимыми для понимания дела деталями. Он зафиксирован так:

О.: После ареста Троянкера держал связь с Локтионовым, который о ней знал».

В деле же Локтионова зафиксировано, что он «вначале вообще отрицал свое участие в названной организации, показания Левина считал в этой части ложными, а впоследствии, признав свою вину, заявил, что ему, со слов бывшего помощника начальника Генштаба РККА Смушкевича, стало известно об

участии Левина в заговорщицкой организации», т. с. бывший начальник ВВС РККА, признав себя виновным. ОТРИЦАЛ личное взаимодействие с Левиным по антисоветской организации. Отрицал несмотря па то, что именно Локтионов был одним из тех, кто, по показаниям в 1955 г. свидетеля Смирнова, зверски избивался начальником следственной части Влодзимирским.

Чтобы завершить вопрос о «преступном» характере невыполнения плановых заданий по количеству выпускаемых из училищ новых пилотов, приведем выписки еще из двух документов, аккуратно подшитых в дело.

1.     Выписка из справки Управления снабжения ГУ ВВС от 2.04.1940 г. «Основной причиной недостатка самолетов СБ (Скоростных бомбардировщиков. — Прим, авт.) в авиаучилищах является то, что все поступающие самолеты СБ из промышленности передавались на укомплектование новых формирований,яадоукомплектование,нафронт,резервнымполкаминекотороеколичествона перевооружение».

2.     Выписка из графика, представленного следствию тем же управлением, отображает помесячно заявленное и фактически отгруженное количество горючего. Как явствует из этого графика,«в июне, июле, августе и сентябре месяцах 1940 г, вместо заявляемых

В среднем 14500 тонн фактически отгружалось в авиаучилища по 7000 тонн».

Вот н вся простая правда о невыполненных планах обучения новых летчиков, если учесть, что учлет не мог быть выпушен из училища, если он не налетал хотя бы установленного минимума часов.

Известно также, что 12.08.1941 г. (такая дата стоит на записке) арестованному было разрешено написать жене.

Эта записка была ей лично вручена следователем и сохранилась. В ней слова воспоминаний, выражение заботы о двухгодовалой дочке, пожелания крепиться и прочие лирические недомолвки.

Начиналась же она сообщением, что сн жив и здоров. Казалось бы, странное послание, учитывая все, что уже случилось, и тем не менее, со временем суть содержания и цель этой записки «на волю» стала проясняться.

Вот что представлял из себя ее подлинный текст.

«12 августа

Родная моя Катюша!

Я жив, здоров. Беспокоюсь, конечно, о тебе, Галочке. Все мысли с Вами, так бы и перелетел к Вам посмотреть на Вас, погово-

рить и расцеловать. Пишу в надежде на то, что письмо к тепе попадет. Как-то ты устроилась на новом месте. Беспокоюсь о твоем материальном положении, ведь надвигается зима, взяла ли хоть какие теплые вещи. Не знаю, где моя мама, жива ли? Как ты, наверно, измучилась за это время, как тебе удалось ли закончить государственные экзамены? Выпустили ли тебя врачом? Как растет Галка? Я ведь только что ей купил тогда игрушек. С тобой ли Анастасия Ивановна и Лена или они куда уехали? Напиши мне подробно о твоем житье и состоянии. Сама понимаешь сколько мысли о Вас, сколько за Вас беспокойства и переживаний. Как с деньгами? Удалось ли хоть продать мебель перед отъездом. Напиши мне, что знаешь о Шурике, (О сыне.— Прим, авт.) как-то он живет. Галке ведь в июле исполнилось два года, наверное, уже все разговаривает, вспоминает ли папку? Прости родная моя, что из-за меня тебе так много муки. Что и как дальше пока ничего не известно. Вообще то я рад, что ты сейчас не в Москве. Может быть мама уехала с Зиной, ведь ее мужа переводили в Ульяновск? Они собирались уезжать? Напиши, что знаешь. Как питаетесь, как кормишь Галочку, напиши все подробно.

Ну пока родная, будьте все здоровы, не отчаивайся, береги себя, ты ведь тоже сла-

бенькая здоровьем, береги и воспитывай Галку. Крепко, крепко Вас всех целую.

Ваш А. Левин»

Записка, как здесь показано, завершается его обычной деловой подписью, которой он всегда расписывался на служебных документах, а также и на протоколах в деле. На подлиннике записки непонятна только одна «мелочь». На этом единственном оригинале письма до сих пор хорошо различимо, что подпись эта была сделана сначала карандашом, а потом — обведена теми же чернилами, которыми был написан весь текст письма.

Но внимание, читатель, следует обратить на некоторые фразы. Выделим их.

1.    Как-то ты устроилась на новом месте.

2.    Взяла ли хоть какие теплые вещи.

3.    Не знаю, где моя мама, жива ли?

4.    Как тебе удалось ли закончить государственные экзамены? (Жена Александра Алексеевича оканчивала летом мединститут. — Примеч. автора.)

5.    Выпустили ли тебя врачом?

6.    Как растет Галка (Дочь — Примеч. автора)?

7.    С тобой ли Анастасия Ивановна и Лена

или они куда уехали (Мать жены и ее младшая сестра. — Примеч. автора)?

8.     Напиши мне подробно о твоем житие и состоянии.

9.     Как с деньгами?

10.    Удалось ли хоть продать мебель перед отъездом?

11.    Что знаешь о Шурике, как он живет?

12.    Может быть, мама уехала с Зиной (сестра А. Левина. — Примеч. автора) ведь ее мужа переводили в Ульяновск?

Вот такое, на первый взгляд странное послание: не то записка, не то — анкета. У этой «анкеты» только одна важная особенность — ответить на ее вопросы, да еще «подробно» жена могла только оставаясь на свободе.

Много прошло лет с той поры, тем не менее, именно теперь можно попытаться, наконец, понять истинный смысл этой записки. В этом нам, как ни странно, может помочь отрывок из истории жизни замечательного авиаконструктора А. Н. Туполева, описанный в недавно вышедшей книге «НЕИЗВЕСТНЫЙ ТУПОЛЕВ» (Изд. КЦНТИ «ОРГИНАЛ» М. 1993 г. авт. М. В. Саукке).

Вот этот отрывок:

«Туполев провел в Бутырской тюрьме около года (Он был арестован 21 октября 1937 г. — Примеч. авт.). После того, как он

стал давать нужные показания и признался в том, чего никогда не делал, но на чем настаивали тюремщики, допросы прекратились. Вскоре ему предложили работать по специальности в спецтюрьме вместо того, чтобы отбывать положенный срок в исправительно-трудовом лагере. Последнее для Туполева с его больными легкими было равнозначно смертному приговору. Предложение о работе не было чем-то совершенно неожиданным. Все авиационные работники знали об удачном, с точки зрения ГПУ, опыте работы спецтюрьмы ЦК.Б-39. Подумав, Андрей Николаевич дал согласие, но при одном условии. Вдумайтесь в это, люди!

Вынужденный признаться в не совершенной им измене Родине, оболганный тюремщиками, абсолютно беззащитный и бесправный перед нелюдями человек ставит условие. И знает: ставка — жизнь. Примут — может, останется жив, не примут — верная гибель.

Он сказал, что приступит к работе только в том случае, если убедится, что его жена Юлия Николаевна не в заключении, а его дети, дочь Юлия и сын Алексей, не лишены матери, а находятся под ее опекой. Поэтому он начнет работать только после получения от нее подробной записки (именно «записки», а не письма — в тюрьмах писем не получали). Беспокойство Туполева было не напрасным.

Юлия Николаевна была-таки арестована. По счастью, условия строптивого арестанта были приняты. Юлия Николаевна была освобождена, Туполев получил от нее записку и согласился приступить к работе».

Не правда ли, эта характерная история позволяет теперь выдвинуть логичную версию появления приведенного выше послания и его передачу следователем жене Левина с предложением составить развернутый ответ. Что и было сделано... на восьми страницах.

Жена никак не могла догадаться только об одном, о главном, о том, что это письмо — прощальное. Почему прощальное? Да потому, что под влиянием «изобличающих действий», и ощутив их невыносимость, автор, очевидно, принял решение встать на путь требуемых «признаний», хотя и понимал: возврата с этого пути нет.

15 июля появилась вторая «серия» собственноручных «признательных показаний». Как оказалось, подошла очередь «раскрытия вражеских действий» по другому пункту ст. 58 УК РСФСР, и соответственно, сочинения довольно последовательной, но до неприличия примитивной истории-детектива о многолетнем шпионаже подследственного «в пользу иностранной разведки».

Ознакомимся сами с текстом этой поучи-

тельной, но почти комиксной по своей примитивности, рукописи. Ознакомимся подробно, потому что, как она ни наивна по своей фабуле, особенно, если сопоставлять ее с должностным уровнем основных действующих лиц, тем не менее кое-какие полезные уроки можно из нее извлечь даже и для наших дней.

Итак, вновь появившаяся рукопись, выполненная почерком, принадлежность которого руке А. А. Левина, не вызывает сомнений.

«Я был завербован в германскую разведку в начале 1924 г. Однажды мне позвонили из полицей-президиума, чтобы я зашел. Думая, что дело идет о визе или прописке, я туда пошел.

(Вот и пригодился простодушный ответ па вопрос об имевших место в жизни привлечениях к ответственности, который зафиксирован в протоколе самого первого, ознакомительного допроса. Ружье, висевшее на стене, выстрелило.— Прим. авт.).

В комнате толстяк в штатском попросил мой паспорт. Я дал. Рассмотрев его, он спросил Ф. И. О., год рождения и место рождения. Я ответил. Тогда он сказал, что должен задержать меня, так как я раньше был

в Германии и бежал из концентрационного лагеря военнопленных. Я возмущенно, категорически отрицал. Он настаивал. После ряда препирательств он вышел, оставив меня одного в комнате, где я сидел один часа 2.

Затем он вернулся с еще одним в штатском и стал снова возмущенно доказывать, что не может на свете быть одинаковых двух человек и что я запираюсь. Тогда другой штатский спросил меня, что я делаю в торгпредстве; я ответил, что работаю консультантом-инженером. С какими фирмами я связан? Ответил — БМВ, Бош, Ейзем и др. Он сказал, что это надо проверить и вышел; затем вернувшись он сказал, что это так, но почему я называю себя консультантом-инженером, когда я военный летчик, но дело не в этом — сказал он, а в том что они располагают на меня компрометирующими материалами. Они могут в любой момент эти материалы передать в руки Советского правительства. Я это отвергал. Он просил не отвергать и сказал, что ничего передано не будет если я соглашусь иногда оказывать полицей-президиуму небольшие услуги и что беспокоить они меня будут редко.

Он заявил, чтобы я подумал, и они оба ушли. Я опять сидел часа 2—1,5 один и тут только ПОЧУВСТВОВАЛ, что я в их руках.

По возвращении он спросил согласен ли я? Я согласился.

После этого мне возвратили паспорт, и я ушел. Да он еще сказал, что в случае если иногда ко мне будут обращаться люди со словами «от полицей-президиума» чтобы я не удивлялся. О задержании меня в полицей-президиуме я доложил своему начальству, а так же в Полпредство, но только первую часть разговора, что меня приняли за сбежавшего из концентрационного лагеря.»

Подумаем о только что прочитанной части «признания».

Ведь как элементарно просто был сфантазирован и описан факт вербовки в шпионы. Легендарному «Мюллеру — гестапо» и не снилось даже, что его предшественники работали так легко...

Представить только: командир, только что доказавший свою смелость поступками в недавней войне, в повседневной своей довольно рискованной по тем временам профессии, в решении о выходе из партии в знак несогласия с ее политикой, вдруг... испугался того, что ему фактически только «погрозили пальчиком», и с ходу дал согласие стать бесплатным шпионом.

Почему бесплатным это, конечно, понятно. В противном случае пришлось бы докумен-

тировать: где, когда, сколько, через кого и т. п., а это бы серьезно осложнило «работу» следствия, увело бы в подробности, из которых, бывает, трудно выбраться. Подумаем и о другом: в пользу кого же русскому офицеру так запросто предложили шпионить? В пользу разгромленной, обнищавшей Германии! Незавидные вербовщики. И уж совсем нелепо то, что вербуемый вроде бы даже и не попытался выяснить: па какой же, собственно говоря, компромат намекают шустрые вербовщики? И более того, в процессе вербовки стороны даже забывают условиться по поводу ПСЕВДОНИМА, присваемого завербованному «агенту»!

Надо прямо признать, что фантазия у сочинявшего эту историю или у лиц, ее диктовавших, выглядит просто убогой, если иметь в виду элементарный профессионализм. Достаточно хитрой она была только в одной своей сути — объективно ее нельзя было проверять. Почему? Да потому, что в ней почти нет деталей, которые надо пли можно было бы проверить. Одни узоры из слов! В изложенной версии, по существу, ничто не требует объективной увязки и согласования, кроме как со словесными показаниями других. уже арестованных, людей. А в том, что подобная увязка не представит трудностей, фальсификаторы дела не сомневались, имея боль-

шой опыт ИЗОБЛИЧЕНИЯ подследственных любого ранга.

Обращает на себя внимание еще одна важная особенность всех «признательных рукописей», имеющихся в деле. Еще раз подчеркиваем, что приведенные выше (и далее) тексты соответствуют тому, как они были написаны в оригинале, БЕЗ стилистических и синтаксических ИСПРАВЛЕНИИ. Сравним эти «собственноручные признания» с одухотворенным, ярким текстом того же «автора», приведенным в самом начале повести. Трудно, просто невозможно себе представить, что и то, и это мог написать один и тот же человек, находясь «в здравом уме и ясной памяти». Зато корявая стилистика и имеющая место в рукописи нелепая расстановка знаков препинания встречается в реальной жизни, когда, например, рукописный текст рождается под диктовку размышляющего при этом диктора или при переписывании текста с чужого подстрочника в условиях, когда у пишущего нет желания или права что-либо исправлять. Запомним это, т. к. у нас еще будет причина вернуться к этому обстоятельству.

Обращает на себя внимание и то, что ВСЕ приводимые нами тексты «признательных рукописей», хранящихся в деле, написаны фактически без помарок и исправлений, то есть,

вероятно, имели место черновики. Важно также, что они хранят указания о фамилиях сотрудников следствия, принявших каждую из этих рукописей от подследственного. Теперь продолжим цитирование.

«В 1924 г. ко мне никто не обращался и я уехал на работу в Англию. В 1925 г. в начале мне позвонил некто Клуге и сказал, что хочет ненадолго встретиться вне служебной обстановки».

Начинается «забавная» история: незнакомый немец, в Англии, где, по рассказам А. А. Левина в семейном кругу, его ежедневно сопровождали по Лондону сотрудники контрразведки, причем, почти в открытую, просит свидания наедине, да еще во вне служебной обстановки и при этом не называет пароля (!?!)..

Порушены все «железные» правила конспирации! Тем не менее, автор «признаний» немедленно соглашается па встречу, как школьник, которому приятель свистнул со двора. Посмотрим, что будет далее.

«Я ему ответил, что по окончанию работы можно встретиться в Клисольдпарке, недалеко от дома, где я жил, около теннисной площадки.

Встреча произошла и он сказал рекомендуясь, что он от полицей-президиума и что

хотел бы получить сведения об основных авиационных закупках, которые делаются в Англии. Я обещал и мы разошлись. На другой день вечером в том же парке эти сведения я ему передал в рукописном виде».

Побиты все рекорды шпионского жанра. Дело в том, что проблема приобретения авиамоторов в Англии была решающим звеном закупочной цепи для получения нашей страной первой партии военных самолетов от фирмы «Фоккер». Ниже мы познакомимся с важнейшими документами по этому поводу и убедимся, что А. А. Левин в эти дни полностью осознавал чрезвычайную важность сведений о закупках в Англии.

И вот подследственный сообщает, что в таких полностью осознаваемых им сложных условиях он без всяких сомнений и проволочек буквально незамедлительно идет на первую передачу важных сведений немецкой разведке. Это получилась настолько грубая работа, что подобная несообразность позже просилась в глаза даже старшему из следователей — Павловскому, который должен был «закреплять» на официальном допросе собственноручные признания, «принятые» младшим по чину Попковым.

А детективный сюжет тем временем в рукописном признании продолжает разворачиваться во времени.

«В 1926 г. в Москве Гвайта как-то зашел ко мне в кабинет и попросил показать ему план заказов. Я ответил, что поскольку он в загранотделе не работает, я показать ему секретный материал не могу. Он сказал «брось», я в курсе дела по полицей-президиуму. Тогда я дал ему план заказов он сделал выписки и ушел».

Летчик Гвайта действительно существовал и был знаком А. А. Левину. Вот как его судьба изложена в обзорной справке, составленной 1.06.1955 г. в связи с дополнительным расследованием дела Левина по протесту Генерального прокурора. В ней, в частности, сообщается, что:

«Гвайта, помощник начальника Опытного аэродрома У ВВС, арестован 12.03.26 г. и 9.08.26 осужден Коллегией ОГПУ к 10 годам, срок 22.10.28 был сокращен на 2 года. Обвинен он был в том, что, будучи уполномоченным по заготовкам и приемке военного имущества, имел связь с представителями иностранных фирм, которых информировал о Советских военных заказах, и в ряде других должностных преступлениях.

Никаких показаний о шпионской связи с Левиным Гвайта не давал».

А признательная рукопись продолжается:

«В 1929 г. ко мне однажды позвонила быв-

шая работница Торгпредства, секретарь паспортного отдела Шкловская, что она хотела бы повидаться. Так как я работал на Центральном аэродроме (Примерно там, где сейчас расположен Аэровокзал. — Прим, авт.), то предложил ей приехать в Петровский парк».

Задумаемся, а зачем же в парк? Никаких амурных дел между ними не было. Шкловская была хорошо знакома с женой Левина, дом его рядом с аэродромом. Чего же проще заехать на чай? Ведь Шкловская не сказала по телефону, зачем ей нужна встреча и никак не намекнула про пароль! Для чего же было тащиться в парк? Очевидно, только потому, что это — привычный шаблон шпионской литературы и фильмов.

«Там мы и встретились. Она немного поговорила о жизни вообще и заявила (только теперь!), что есть ко мне дело от полицей-президиума и просила дать сведения о качестве испытывавшихся самолетов. На другой день мы встретились там же и я передал ей сведения об основных данных самолетов в рукописном и подписанном мною виде».

Вот так «помер»!

У автора или, точнее, у его «помощников по творчеству» не хватило даже сообразительности указать: а какой же подписью

подписывался под разведданными этот «источник»?

Из процитированного выше текста следует, что для своих удивительно небрежных немецких хозяев, которые забыли (!?!) оговорить его псевдоним при вербовке, «шпион» подписывал важнейшие донесения своей собственной фамилией. Ну, уж такой дури от знаменитой германской разведки мог ожидать только полный профан! Вообще вопрос отсутствия псевдонима представляется слабейшим местом всей выдумки. Вроде бы старались, чтобы ни с чем фактическим, проверяемым не связываться, да не уследили, прокололись...

«В 1930 г. она снова позвонила, была опять встреча в Петровском парке. На этот раз она интересовалась летными данными нового истребителя «И-5». На следующий день я эти сведения ей также дал.

В 1934 г. примерно в мае месяце я был на аэродроме в эскадрильи Особого назначения. Ко мне подошел командир эскадрильи Шахт и после некоторых несущественных разговоров сказал мне что он в курсе дела моей связи с полицей-президиумом и что ему надо иметь от меня официальную справку-документ о количестве учебных заведений ВВС и главное количестве обучавшихся там

курсантов и сколько выпущено в 1932 и 33 гг. Справки такие имелись и были мною переданы на аэродроме же на следующий день, равно как и итоговый доклад за 1933 г. характеризующий состояние школ. Через дня два он мне вернул документы.

В 1935 г. он потребовал мой доклад об итогах работы года. Передача происходила там же».

Ну, что ни встреча, — так удивительно плохо объяснимые действия и решения! Вновь непонятный псевдодетективный сюжет. Два командира высокого ранга для своих криминальных встреч выбирают аэродромное поле, в то время... как они живут в одном доме, на одном этаже, в одном коридоре! Но где там, встречаться для передачи «разведданных» они предпочитают только в служебной обстановке, на аэродроме, где всегда вокруг толпится множество знакомых и незнакомых лиц. С этим «парадоксом» мы еще встретимся в деле не раз.

«В 1936 г. он уехал в Испанию, но предупредил меня, что во время его отсутствия ко мне может обращаться его жена, которая в курсе дела.

Он сказал также, что в пределах возможного необходимо проводить вредительскую

работу в школах направленную на ослабление качества и темпов работы школ».

На этот момент следует обратить наше внимание специально.

Незадачливый «немецкий резидент Шахт», естественно, не знает, что А. А. Левин, по красочным, но невнятным показаниям (на с. 103). Яроцевича в 1937 г., еще «с 1934г. состоит во вредительской организации н проводит работу». Вроде бы, его «еще учить — только портить». Но тут есть другой нюанс. Дело в том, что полученное будто бы от Шахта поручение: «проводить вредительскую работу в школах, направленную на ослабление качества и темпов работы школ» — по форме непосредственно согласуется с теми недостатками, на наличие которых указывала Комиссия, проверявшая работу Управления ВУЗов, но не нашедшая н них «злого умысла».

Этот вывод профессионалов мешает фальсификаторам и его стараются скомпенсировать показаниями о вредительстве, что и сделано теперь признанием самого подследственного.

«В конце 1936 г., встретив меня на лестнице дома где мы проживали жена Шахта предложила мне спуститься пройтись по улице и поговорить. Мы пошли в садик на Страстной бульвар. Тут она мне сказала, что не-

обходимо получить от меня очередные данные о состоянии школ».

Ну, что за причудливые агенты! На наших глазах супруги Шахт, похоже, как нарочно,, стараются всячески усложнить свою «шпионскую» работу, назначая свидания где-нибудь на стороне, потаинственней, вместо того, чтобы просто, как обычно, зайти к соседям «за спичками» или, на худой конец, «проверить барахлящий телефон».

«В начале 1937 г. я передал ей этот свои доклад после совещания начальников школ. Передача произошла на лестнице дома где живем. В 1938 г. я вновь передал жене Шахта сведения о количестве выпущенных кадров из школ. Это было примерно в апреле— мае месяце. Сведения были мне возвращены через пару дней. В 1938 г. передача состоялась на лестнице нашего дома, а в 1940 г. в Петровском парке. Это было примерно в ноябре. В декабре 1940 г. я получил новое назначение. Об этом рассказал жене Шахта, когда заходила к нам звонить по телефону.

Перед отъездом в Липецк Шахт заходил ко мне и мы условились встретиться поговорить, и 13 (в рукописи переправлено на 20.— Прим. авт.) декабря в 11 часов вечера мы встретились в Петровском парке.

Собственноручные показания принял еле-

дователь 3 Управления НКО ст. политрук Попков».

Возникает, кстати, любопытный вопрос о том. почему в этот злосчастный Петровский парк так тянуло участников конспиративных встреч? Среди возможных отгадок вполне реалистична самая простая: главный их участник просто не знал других московских парков. Занятый работой, он никогда не посещал ни Сокольники, ни Измайлово, ни даже ЦПКО. Вот и все. Напиши он — Сокольнический парк, и могло случиться, что не сумел бы ответить па вопрос «а па какой аллее?»

Но движемся дальше по истории дела. Теперь, как и заведено, должен состояться официальный допрос с протоколом для закрепления полученного признания. Этот допрос опять проводит сам зам. нач-ка следственной части 3 Управления (Смерш) Павловский совместно с Попковым 16.07.1941 г.

«В.: После долгих запирательств, вы на предыдущем допросе сознались в том, что являлись участником антисоветского военного заговора. Подтверждаете эти показания?

О: Да, подтверждаю, я с 1934 г. являлся участником антисоветского военного заговора. В заговор был вовлечен быв. помощником нач-ка ВВС по политчасти Троянкером».

Ложь о перепутанных показаниях Троян-

кера продолжает «работать», и эпизод обрастает псе новыми и новыми признательными фиксациями.

«В.: Сейчас расскажите о шпионской работе, которую вы проводили против Советского Союза.

О.: Шпионом я не был. Я могу только подробнее рассказать о своей антисоветской вредительской работе, которую я осуществлял как участник заговора».

О, Господи! Снова незадача. Опять при встрече с вышестоящим следственным начальством арестант отказывается от показаний, которые были из него извлечены путем «изобличения» рядовыми следователями. Казалось бы, совсем нежданный ответ. Ведь только вчера были написаны «собственноручные признательные показания», целый «шпионский роман»? И вдруг...

«В.: В загранкомандировках вы бывали?

О.: Бывал, но мне не понятно — какое это имеет отношение к обвинению меня в шпионской деятельности».

Дикая ситуация! Такое впечатление, что арестованный просто не помнит, что он вчера писал? Такое можно себе представить в детективной литературе, как действие под гипнозом или после соответствующих лекарст-

венных препаратов. Начинается процесс «вспоминания»...

«В.: Когда и в каких странах вы бывали?

О.: С 1922 по 1924 в Германии для руководства приемкой готовой продукции от иностранных фирм для СССР.

В 1925 в Англии, а также бывал в служебных командировках в Голландии и Франции.

Должен заявить, что в бытность мою в Берлине, как я установил, со стороны полиции за мной было организовано наблюдение.

В.: Почему немецкая полиция за вами следила?

О.: Объяснить не могу.

В.: Вас вызывали в полицей-президиум?

О.: Да, но следствию очевидно должно быть известно, что я об этом вызове рассказывал работникам Торгпредства.

В.: Вы полностью рассказали работникам Торгпредства содержание и характер состоявшейся беседы с вами в полицей-президиуме?

О.: Насколько я помню, я рассказал все. Я сообщил работникам Торгпредства, что меня вызвали ошибочно, перепутав с другим Левиным, который — якобы сбежал из немецких лагерей. В.: Вы заявили, что за вами было установ-

лено наблюдение. Следовательно перепутать вас с другим Левиным полиция не могла. Этот факт подтверждает, что вы запутались и говорите следствию неправду».

Зачем был зафиксирован в протоколе этот «спектакль»? Следователь Попков сидит рядом. У него в папке «принятое» накануне от арестанта рукописное признание. Об этом, безусловно, знает и Павловский. Что означает утверждение: «Вы запутались»? Ведь запуталось-то следствие, а не арестант.

Что было дальше, мы точно не узнаем, видимо, никогда. Скорее всего, в этом месте был сделан пропуск в протоколе (и «антракт» в допросе) для применения методов «изобличения» упорствующих. Только позднее, когда, видимо, арестованный «осознал», стенограмма допроса была продолжена, но уже точно с тем содержанием, какое требовалось следствию. И все-таки хоть сколько-нибудь приличной связки не получилось. Сразу за всем предыдущим в протоколе, пошла вдруг такая нелогичная запись:

«О.: ДОЛЖЕН (!) признаться, что я пытался скрыть истинные цели (?), и я вижу, что если буду давать путаные и лживые ответы, меня следствие все равно разоблачит. Заявляю, что вызов в полицей-президиум связан с вербовкой меня для шпионской ра-

боты в пользу германской разведки.

В.: Остановитесь на этом более подробно».

Теперь арестант почти дословно устно повторяет текст рукописи, но уже с некоторыми добавлениями, придающими истории более разумный вид. Похоже, что старший из следователей подправил младшего. Однако тут уместно обратить внимание вот на какую важную подробность.

Во время дополнительного расследования дела в 1955 г. к делу были приобщены результаты проверки данных о А. А. Левине по особому архиву^¹. Согласно этим результатам усматривается, что никаких материалов о связях А. А. Левина с германской разведкой не обнаружено. В гестапо в 1937 г. была составлена карточка на Левина А. А., как па советского гражданина, получившего транзитную визу для проезда в Англию, а в 1941 г. было заведено дело в связи с присвоением звания генерал-майора авиации. Вот такой-то была настоящая правда о том, что было «в делах полицей-презндиума и, гестапо».

А в протоколах допроса продолжалось изложение фантазий:

«О.: Во время вербовки компрометирующие данные мне прямо предъявлены не были (Вот такие стеснительные были предшест-

венники и учителя Мюллера и Шеллепбергa.— Прим. авт.), но из разговора с представителем немецкой разведки я понял, что они имеются. Заключаются они в следующем. В Берлине я ПОДРУЖИЛСЯ (Обратите внимание па этот глагол. Несколько ниже, когда мы будем знакомиться с текстом оригинала доклада о делах 1923—1925 гг., то увидим, что это была за «дружба». — Прим, авт.) с инженером Торгпредства Ярмаркиным, который впоследствии оказался невозвращенцем».

(А у следствия — находка! Ведь раз Ярмаркина живьем не представишь, то и никаких проверок эпизодов, связанных с загадочным, но очень «своевременно» появившимся в деле Ярмаркиным, быть не может.)

«Очутившись в тяжелом материальном положении в силу болезни жены, (Ей действительно делали серьезную полостную операцию.— Прим, авт.) я как-то обратился к Ярмаркину одолжить мне взаимообразно 1000 марок. Он согласился, но с условием выдачи расписки о том, что я получил эти деньги НЕ ОТ НЕГО, а от директора фирмы «Фоккер».

НЕ ПРИДАВ ЭТОМУ БОЛЬШОГО ЗНАЧЕНИЯ, я дал на это согласие и расписка была мною написана».

Где мы находимся? В детском саду или в Советском торгпредстве в Германии, где разговорами о подозрительных взятках и их последствиях «набиты» не только рабочие кабинеты, но и коридоры, курилки, кухни и спальни... Но то ли времени на придумывание каких-либо солидных комбинаций не хватало (это ведь не в писательском Доме творчества), то ли решили, что и так сойдет, потому что правда все равно никому не нужна. Нужно было совсем другое: скорее «лепить» заговор н шпионов. Ведь уже почти месяц идет война. И идет она страшно и неожиданно. Следователи об этом знали, и они очень спешили, это очевидно. Но то, что впопыхах слепили, получилось очень скверно. И вот почему.

В деле имеется рассекреченный теперь Доклад А. А. Левина на имя Начальника ВВС КА от 3 сентября 1925 г. по вопросам всей истории закупки самолетов «Фоккер». Этот доклад и сегодня является весьма интересным и даже поучительным документом нашей истории. И он, в частности, напрочь опровергает версию о «дружбе» А. А. Левина с работником Торгпредства Ярмаркиным, т. е. тем самым лицом, с помощью которого будто бы был организован главный компромат. Этот документ был в руках у следствия, но его, в лучшем случае, видимо просто не

удосужились внимательно прочитать. Но перед тем, как мы сами с ним познакомимся, сделаем небольшое вступление.

В 1925 г. этот совершенно секретный материал под названием «Доклад по заказу на самолеты «Фоккер» родился, очевидно, из-за ряда получивших огласку негативных явлении, которыми сопровождалась эта внешнеторговая операция. Эта огласка повлекла за собой необходимость проведения специального расследования, вплоть до открытия уголовного дела.

Для нас сегодня содержание указанного оклада интересно по следующим причинам:

— подлинный его текст в какой-то мере раскрывает нравственный облик автора доклада и позволяет сопоставить последний с исходными эпизодами «шпионской истории» достаточно объективно, т.к. написан в 1925 г.;

— доклад ярко высвечивает истинный характер взаимоотношений Левина с Ярмаркиным;

— в нем живо и достаточно самокритично характеризуются особенности экономического взаимодействия с инофирмами, увиденные глазами «новичка» в период, когда внешнеторговый опыт нашей страной только еще начинал приобретаться (эти данные доклада

представляют особый интерес и сегодня, ибо при массовом включении новых участников в круг внешней торговли многие из них тоже являются «новичками» и могут почерпнуть для себя нечто полезное из уроков прошлого);

— достаточно яркий и эмоциональный характер текста хорошо и естественно сочетается, например, с текстом «посвящения», приведенного в начале повести (хотя по времени их разделяют 12 лет), но совершенно не соответствует лексике серого текста «признательных показаний», приписываемых тому же автору.

Итак, что же это была за работа в 1922— 1925 гг. по закупке военных самолетов? Текст доклада приводится с незначительными сокращениями, касающимися технических деталей, фамилий должностных лиц и т. п.

«Я приехал в Берлин в конце декабря 1922 г. Атмосфера, в которую я попал, в общем была неважная. Заявки (На закупки.— Прим, авт.) были большие, разнообразные. Специалист Главвоздухофлота, работавший от Торгпредства, Ярмаркин, встретил меня НЕДРУЖЕЛЮБНО, а потому не только не помогал овладеть работой, а наоборот, поль-

зуясь знанием немецкого языка, старался мне осложнить работу, докладывая нередко Уполномоченному военного ведомства свои мнения, не скоординировав и даже вразрез со мной и т.д.

В числе предметов, подлежащих закупке, были разведывательные самолеты «ХАВЕЛАНД» и другие новейшие конструкции. Фоккер, у которого только что перед этим была сделана покупка ФД-7 и С1, прислал каталог и сделал предложение на разведывательные самолеты типа ФС IV с моторами «ЛИБЕРТИ» и «НЭПИР». Данные, которые рекламировал Фоккер, были настолько заманчивые, что руководство предложило мне направиться в Голландию обследовать эти самолеты и дать свое заключение. Ярмаркин ехал в качестве переводчика и, как я потом узнал, также для того, чтобы дать самостоятельное заключение, что он и сделал.

Я посмотрел самолеты, полетал. В полетном смысле мне самолет очень понравился. Принимая во внимание и блестящие данные, которые гарантировал Фоккер, я дал заключение, что самолеты Фоккера очень интересны и что необходимо закупить образцы. Главвоздухофлот, познакомившись с докладами, после некоторой переписки приказал заказать I ФС IV вместо «ХАВЕЛАНДОВ» и закупить образцы ФД XI.

Должно быть отмеченным, что Фоккер брался поставить самолеты вместе с вооружением (пулеметы) и обязывался их установить в СССР. Тактических требований Научного Комитета к самолетам в это время никаких не было, равно как и заказы, которые делались до моего приезда, делались без всяких подробных технических условий.

Я па основании общих технических условии Научного Комитета впервые сделал попытку составить Технические условия договора, в которых зафиксировал данные, гарантированные Фоккером, а также вообще требования технического характера.

Эти ТУ были Фоккером после всяческих споров приняты, а Научным Комитетом Главвоздухофлота — утверждены.

В это время Торгпредство вело коммерческие переговоры с Фоккером, выжимая из него сроки и цену (добиваясь возможности получения самолетов еще летом 1923 г. с тем, чтобы использовать часть лета для полетов). Я был командирован во Францию для обследования французского рынка, возможностей закупки там учебных самолетов, моторов, всякого мелкого имущества.

По приезде из Франции в Берлин в марте месяце я уже узнал, что переговоры окончены и что необходимо, чтобы я дал визу на технических условиях договора, после чего его

должны были подписать. Я визу дал, написал доклад о поездке во Францию, а в апреле получил разрешение поехать в Москву для доклада Начальнику Управления ВВС, а также поторопить высылку приемщиков для Голландии, Франции и т. д.

Из России я выехал обратно только в начале июня м-ца Без согласования вопроса со мной начальником управления были назначены приемщики к Фоккеру, во Францию и Германию. Все они выехали в конце мая. Таким образом, самолеты у Фоккера изготавливались в течение 2-х месяцев без всякого надзора, исключая эпизодические поездки Ярмаркина, находившегося все время в Берлине.

По приезде в Берлин, ввиду того, что у меня французская виза была, а назначенному туда приемщику ее еще не давали, меня направили во Францию, где я пробыл целый месяц до прибытия приемщика. Работа в это время ^проходила в очень трудных условиях: слежка охранки была откровенной, а на все дела — один человек.

Из Амстердама старший приемщик присылал рапорты о ходе приемки — что все идет благополучно и что самолеты соответствуют ТУ договора, присылал копии сдаточных барограмм на высоту и т. д.

В этот момент произошла смена началь-

киков Управления ВВС и меня срочно вызвали для доклада о положении дела за границей вообще и во Франции в частности. Я прилетел на самолете, пробыв в Москве 2 недели.

Мне было сказано, что я назначаюсь на .должность начальника загранотдела, однако предварительно должен съездить за границу .и примерно до октября руководить работой. К этому времени было уже много заказов по разным странам и приемной работы было очень много.

В этот же приезд совершенно случайно я выяснил, что в договоре стоит цифра полетной нагрузки не 700 кГ, а 600 и что сдача происходит с этой нагрузкой, в то время как договаривались на 700, и в моих завизированных ТУ стояло 700. Положение было щекотливое. Я приемку приостановил и немедленно отправил сообщение об этом в Берлин зам. уполномоченного военного ведомства в Торгпредстве.

Но ведь договор-то был подписан Торгпредом и являлся юридическим документом, который давал Фоккеру право сдавать самолеты с этой нагрузкой, с одной стороны, а с другой стороны — ведь половина самолетов была уже принята. Тогда я предъявил Фоккеру требование испытывать самолеты с нагрузкой в 800 кГ, увеличив время подъема на

5000 м на 2 минуты, т. е. с 28 до 30. После долгих споров Фоккер заявил, что он сначала попробует для себя, а затем объявил, что он согласен. Дальнейшая приемка производилась уже с нагрузкой 800. Таким образом, крупнейший скандал, в котором мы бы, вне сомнений, юридически проиграли, разрешался. После этого я выехал в Лондон по другим делам.

В это время коммерческий директор фирмы Фоккер г-н Хортер был вызван в Москву, а по приезде обратно он заявил, что с ним велись разговоры о крупных заказах, что обсуждались цены и что скоро в Берлин приедет Уполномоченный военного ведомства для окончательных переговоров. И действительно, к концу сентября он приехал. Мне приказал образовать комиссию под моим председательством для выработки технических условии с включением в нее специалистов по аэропланам и моторам, а также Ярмаркина. Коммерческие переговоры велись таким образом: сначала запрашивались предложения и цены на 700 самолетов, потом на 400, а реально уже говорили о 175. Кроме очень длительной битвы о цене, из-за которой наша сторона несколько раз почти совсем расходилась о фирмой, Уполномоченный одновременно добивался и поставки в кратчайшие сроки (6 м-цев) с жесткой, твердой гарантией этих

сроков. Фирма очень долго не шла на эти сроки, но в конце согласилась, только на это ушло много времени.

Тогда мы выехали в Амстердам и занялись работой по составлению ТУ, причем, принимая во внимание большой масштаб заказа, ТУ составлялись на основании испытаний, производимых комиссией, а также опыта предыдущей приемки.

Надо сказать, что атмосфера для работы комиссии была чрезвычайно тяжелой. С одной стороны, осенняя голландская погода (туманы, дожди п низкая облачность, сильные ветры и т. д.) не давала возможности быстро произвести летные испытания, а с другой — Уполномоченный военного ведомства требовал окончания этой работы чуть ли не в недельный срок и почти ежедневно подгонял немедленно заканчивать работы то телеграммами, то телефонными разговорами. Вероятно, для этого у него были свои причины. В общем эта работа была закончена в месячный срок. На объезд же всех предприятий, в целях определения пропускной способности заводов Фоккер (в 3-х местах), времени не хватило, что и было зафиксировано комиссией.

Впоследствии эти ТУ были не только утверждены Научным Комитетом, но и отпечатаны в виде брошюры для распространения.

Однако одно дело выработать ТУ, а другое заставить фирму на них согласиться, тем более что фирма заявила: «Чего вы тут пишите, ведь образцы наших самолетов ФДх1 и С1У давно уже у вас в СССР. Вы их там имеете возможность испытывать. Лучшего мы вам не дадим, хуже — тоже».

Спорили с ней почти 2 недели, ибо из-за ТУ она опять начала артачиться в цене, в сроках и т. д.

Перед поездкой в Париж я написал рапорт Уполномоченному, в том числе и о немедленной присылке восьми приемщиков, ибо на завтра оставались все те же двое, а практически предыдущей приемкой было обнаружено, что ВЕРИТЬ фирме нельзя и что наблюдение за производством должно быть тщательное, а для этого нужно достаточное количество квалифицированных специалистов. Я указал, сколько и каких именно необходимо на приемку.

Однако: 1) приемщиков прислали, во-первых, кажется, только в марте, а во-вторых, главным образом летчиков (6 из 10), а я просил только двух;

2) получить ответы на вопросы, которые зависели от Москвы, несмотря на самые энергичные запросы (а это вызывалось срочностью поставки) не удавалось, ибо Москва не знала, что отвечать. Были такие курьезы, что,

скажем, секретные чертежи бомбы Орановского, которые я тщетно добивался, оказались в руках Фишера, представителя Фоккера, побывавшего в СССР, и т. д.

Наконец, приемщики приехали. После чуть ли не месячного ожидания виз в Берлине они, наконец, попали в Голландию. Производство самолетов по заказу было уже в самом разгаре, поэтому ухватить его все под контроль было уже очень трудно.

Однако мы разработали с Похалковым, прекрасно знающим производственную часть, схему контроля, которая постепенно подобрала под себя действительно все производство Фоккера и позволила держать в поле зрения почти все детали производства фирмы. Совершенно ясно, что такой контроль, постепенно принимавший все более и более реальные формы, легко обнаруживал недоброкачественный товар, ходовой товар, годный к употреблению, но не удовлетворяющий условиям договора, а также и мелкое жульничество со стороны фирмы. Начал появляться большой процент брака, который, с одной стороны, сдерживал производство, а с другой — не давал возможности фирме выполнить договоры в срок. Поэтому постепенно, чем дальше, тем больше приемка превращалась в ожесточенную повседневную мелочную войну фирмы с приемной комиссией. Причем

в этой войне незнание дела и нетактичность некоторых приемщиков (например, Богослова, Пече) превращала войну в открыто плохие взаимоотношения. Накапливалось все больше и больше неразрешенных вопросов. Тут следует указать, что к маю месяцу, т. с. в срок, фирма договор выполнить не могла. Она рассчитывала па получение моторов «ИСПЛНО» в Лондоне, а когда наши приемщики в Лондоне приступили к приемке, то обнаружилось, что через 2—3 часа работы па станке подшипники на этих моторах разваливались. Моторы были забракованы; таким образом, положение для фирмы стало катастрофическим.

На том основании, что фирма в срок договора не выполнила, Уполномоченный после долгих споров перезаключил договор на значительно более выгодных для пас коммерческих условиях, но с переносом сроков.

В это время приемная война нарастала. Фирма из-за удлинения сроков поставки, истории с моторами, пашей тщательной приемки несла все большие и большие расходы, а поэтому нервничала: старалась пустить все подешевле, мало шла навстречу и, враждебно относясь к приемщикам, объявила, наконец, что они «шиканируют», т. е. валяют дурака, ведут приемку таким образом, чтобы сорвать договор и т. д. ...». (Как не вспомнить

показания на допросе 10.10.1924 г. вышеупомянутого Я. Я. Пече. с. 101.— Прим. авт.)

В целом самолеты были сделаны небрежно, недоделанно. Фирма торопилась их скорее сдать, а мы скорее все получить, в течение навигации 1924 г. В процессе работы в самой приемочной комиссии возникали склоки, люди нервничали, начинали заниматься сплетнями, одним словом, обстановка работы была отвратительная.

Я приехал в Амстердам, выяснил обстановку н сделал попытку отрегулировать взаимоотношения с фирмой средней линией поведения, кое в чем уступая, а в особо сложном— твердо настаивая. Так, например, было разрешено принять для установки 10 или 12 винтов без их приемки в Берлине, ибо из-за этого стояло дело и т. д.

Однако я очень скоро убедился, что фирма твердо желает отыграться на дешевизне и что война с ней мне прямо не по силам. Достаточно сказать, что через 2 недели у меня было что-то около 42 вопросов, по которым мы с фирмой столкнулись лбами и по которым, с моей точки зрения, вне всякого сомнения, должна идти на уступки фирма, а не мы. Например фирма несколько раз подсовывала то, что уже забраковано. Фирма не соглашалась дать нам право ставить браковочные клейма на забракованных вещах и

тем самым не давать ей возможности пытаться спустить нам забракованное вновь. Краски и лаки нас не удовлетворяли. Ставили плохую фанеру на плоскости; покрышки и камеры ставили от какой-то малоизвестной фирмы «Полладиум», и, по нашим наблюдениям, они были неважного качества, трескались, а испытывать их в лаборатории фирма не давала. Я принужден был украсть одну камеру и увезти ее в Берлин па испытания в лаборатории. Колеса на истребители ДХ1 ставили старые, очищая их и закрашивая; приборы, прибывающие из Парижа, фирма получала, брала к себе на склад, а при внешнем осмотре па них оказывались следы ударов молотком.

Было решено образовать комиссию от Торгпредства. С одной стороны, ибо высказывались мысли, что приемный аппарат перегибает палку, а с другой, чтобы авторитетно воздействовать на Фоккера. Комиссия в Амстердаме убедилась в правоте моего доклада и целиком меня поддержала.

На совещании с Фоккером последний, защищаясь, заявил, что приемщики «шиканируют», что у него есть нейтральные свидетельства по целому ряду ошибочно забракованных нами предметов, однако, не желая разрывать с нами отношения, он, мол, согласен пойти па все наши требования, лишь бы его

не гнали со сроками. Действительно, 2—3 дня на заводе было как будто какое-то оживление.

Однако через педелю Фоккер абсолютно неожиданно прислал письмо в Торгпредство, что не может выполнить договор в срок и вообще не знает, может ли его выполнить, ибо пата комиссия сделала эту работу невозможной, что она срывает договор придирчивостью, что этому у него есть доказательства и т. д. и что он нам ультимативно предлагает либо перезаключить договор па новых основаниях (эти основания уничтожали всю летную приемку, уничтожали почти все наши технические условия и давали возможность поставлять товар, какой он хочет), либо он подаст на пас в суд, вменит иск в убытках, накладывает предварительный арест на наш аккредитив и т. д. Одновременно с этим он грубо выгнал наших приемщиков с завода и забрал все образчики, примеры бракованных изделий и т. д.

Вопрос был передан на решение в Москву. В результате поступила директива: договор заключать и не рвать пи в коем случае, что специальный представитель Москвы и сделал. После этого на завод пустили 5 приемщиков с ограниченными техническими правами. Меня направили в Лондон.

Как там шла работа потом, я знаю толь-

ко из частных писем, но результаты теперь не замедлили сказаться в СССР. Самолеты били сделаны небрежно, недоделанно. В полетах самолеты не были испытаны, приборы -тоже.

В чем корень зла данной истории с моей точки зрения?

1. Нельзя давать крупные заказы, покупая оружие, не испытав предварительно всесторонне и эксплуатационно тип, который берем на снабжение. В данном случае была полная возможность всесторонне испытать у себя, в Москве, где угодно в СССР выбранные типы. Можно было выявить все их достоинства и недостатки, внести изменения, переконструировать, совсем от них отказаться и т. д. Этого не было сделано. Вместо этого было так. Неожиданно появились деньги, откуда-то поступили какие-то сверхсметные ассигнования. Необходимо их в кратчайший срок израсходовать. Что купить? Самолеты, ибо их мало, и своя промышленность делает медленно. Где можно быстро купить новые самолеты? С Францией отношений нет. В Англии — медленно и без вооружения, дорого и отношения тоже колеблются. Единственно нейтральная страна — Голландия. Самолеты известного конструктора Фоккера металлические, продаются с вооружением и т. д. На этих основаниях, вероятно, решают заказать

сотни самолетов. Возможно, к этому примешиваются оперативно политические соображения. В известных случаях понять эту точку зрения можно, но тогда уже не надо удивляться всяким неожиданностям, которые потом появляются. Единственно серьезная гарантия от этих неожиданностей — это: а) постройка у себя дома; б) детальные всесторонние эксплуатационные испытания.

Вот в настоящий момент, весьма вероятно, мы опять делаем ту же ошибку. Мы заказали 100 «ЛОРРЕНОВ» (Тип авиамотора. — Прим, авт.) во Франции на основании литературных сведений и кое-каких испытаний с 2 образцовыми моторами. Кроме того, теперь мы еще дозаказали 100 штук. Типа самолета под этот мотор у нас еще нет. Эксплуатационного опыта у нас тоже пет. В результате потом, через год, через два, когда будут выстроены самолеты под эти моторы и будут какие-либо неприятности с моторами, опять начнутся недоумения.

А дело-то заваривается теперь. Я понимаю также, что могут быть обстоятельства, заставляющие срочно покупать и в больших количествах малоизвестный тип, но тогда надо смотреть на это открытыми глазами и не пугаться и не удивляться возможным последствиям.

2. При переговорах самое неправильное —

это нажимать на фирму и в цене и в сроках.

Капиталист — есть капиталист. Если вам нужно срочно — естественно, вы должны и заплатить дороже. Это правило обыденное в капиталистических отношениях, да и в простой жизни. А мы всегда жмем до последнего и в том и в другом. Эта политика в корне неправильная. Советскую копейку нужно выторговывать, но тогда не жми в сроках. Мы всегда требуем, чтобы нам дали две сотни самолетов в 6 месяцев. Если фабрикант получает большой срок для изготовления, он планомерно расширит производство; он не раздувает его до максимума на короткое время, чтобы потом рассчитать работников. Он имеет возможность выбрать фирму, у которой закупает подсобные предметы.

При этих условиях товар получается много дешевле (за гарантию срока, за риск, за все фабрикаты он все равно сдерет, включив это в цену под тем или /другим соусом) и качество его, вне сомнений, лучше.

За 2,5 года, что я нагляделся за границей па нашу торговлю, сколько мы па этой срочности денег переплатили, а, если бы взять и действительно учесть, насколько велика была эта срочность, то выйдет одна неприятность. Гоним-гоним срочно моторы, а они потом придут к нам и лежат на складе год, а то и больше («Либерти», «Сидлей—Пума» и

т.д.). «Фоккеры», в конце концов, не только в мае 1924 г., а и в 25 году еще в мае не были боеспособны. И так, за что пи возьмись. Короткий срок для заказа - наш враг на заграничном рынке. Переплачиваем, ухудшаем качество товара. В срок не получаем, срочность не используем.

3.     Заказ был большой. Он сразу загрузил половину производственной программы фирмы и начал выполняться на всех 3 фабриках. У нас было всего 2 приемщика. Физически они не могли за всем уследить, а практика показала, что смотреть надо в оба. Наши дополнительные приемщики приехали, когда продукция была вся заложена в их отсутствии, многое уже было сделано. Они принуждены были принимать на веру предметы и детали, сделанные в их отсутствии. Это порождало недоверие, а также чувство повышенной ответственности, связанной вместе и с какой-то безвыходностью положения.

4.     Приехало много летчиков, а не заводских специалистов. Летчики все молодые, причем тов. Богослов из них вообще никогда ни с каким ремеслом в прошлом дела не имел, был народным учителем. Тов. Пече, хоть и не летчик, а токарь, но, с одной стороны, оторвался от производственной работы за время революции, а с другой — имел очень слабое представление о сварке и проч. Да еще к то-

му же он вообще производил впечатление человека, у которого «не все дома».

Обстановка, принимая во внимание то, что уже половина работ сделана до них, что специалисты неважные, что имелись принципиальные расхождения при чувстве колоссальной ответственности создала невероятно склочную атмосферу.

5.     В договоре технически осталось много неясных мест: тип фотоаппарата, тип радиоаппаратуры, тип бомб и их вес и т. д. Срок для поставки мы выжали минимальный, а вот эти указания, по которым фирма нас все время теребила, мы своевременно из Москвы получить не могли. Тут определенно виновата наша московская неувязка в работе, халатность и «лишь бы что-нибудь ответить». Ведь если не могли ответить на эти вопросы, то должны были за границу так прямо и сказать, что мы не знаем, поставляйте без этих установок. Это было бы солидно. А то ведь фирма над нами смеялась, но договор с инофирмой — это не с нашими заводами, там не покомандуешь.

6.     Фирма на этом договоре тоже что называется «засыпалась». Она была уверена, что получит моторы в Англии, а на деле мы скупили там хорошие моторы сами, а типа «ИСПАНО» были забракованы. С этого момента, юридически важного, фирма попала в поло-

жение, когда она нам самолеты в срок сдать не могла. Очевидно, коммерчески и политически можно было оттянуть сроки поставки и не разрывать договор.

7.     Фирма, без сомнения, отнеслась к поставкам недобросовестно, желала себе удешевить товар и производство до максимума, особенно после истории с моторами из Англии. Это лежит в основе всего фоккеровского дела. У нас были недостатки, но основное это то, что, если бы Фоккер действительно старался бы поставить товар добросовестно, вся работа пошла бы иначе. Конечно, на многом из поставленного фирмой можно бы полетать, но это был товар не первоклассный и не соответствующий существу договора.

8.     Должен вообще отметить, что положение за границей приемщиков и мое, в частности, было весьма затруднительным ем, что мы сидели между двумя стульями. С одной стороны ответственность за технику, а с другой, — когда дело начинает из-за техники трещать, Торгпред и Уполномоченный говорят, что, мол, из-за этого вопроса разорвется договор, что Республика лишится самолетов, что на вас ляжет вся ответственность за разрыв договора, а брать эту ответственность, не зная общей обстановки, конечно, абсолютно невозможно.

Это положение в момент, когда меня паз-

начили председателем комиссии к Фоккеру, так угнетало, что прямо хоть с ума сходи.

9. В отношении личного состава я, безусловно, верил и верю как Ширинкину (старший приемщик), Пахолкову, так и всем остальным ребятам.

Негодяем оказался Ярмаркин, просто сбежавший от нас, когда его пригласили в Москву. Человек он был всегда странный, тяжелый и работать с ним было тяжело, однако из-за отсутствия людей и знания им немецкого языка он почти автоматически вклеивался в пашу работу с Фоккером, да и Торгпредство ему верило.

10. В настоящий момент считаю основной задачей прежде всего привести все самолеты «Фоккер» в боеспособное состояние, и в частях работу необходимо вести именно в этом направлении.

Все последние телеграммы и донесения частей показывают, что как будто в этом па-правлении дело теперь обстоит благополучно.

Вот выводы, которые я мог сделать из всей «фоккеровской» истории.

3 сентября 1925 г. Подпись»

Не знаю, как у вас, читатель, а у меня знакомство с этим документом вызвало целый

ряд мыслей и воспоминаний, исходя из собственного производственного опыта.

Во-первых, это живое впечатление о том, с каких исходных «позиций» поднималась наша техника, если жизнь заставляла за рубежом впервые создавать технические условия па закупаемые военные самолеты, а также за рубежом придумывать систему, которая потом практически стала называться «военной приемкой».

Во-вторых, каждый из читателей, кто так или иначе был связан с военной приемкой на наших отечественных заводах, без труда представит себе, что это была за каторга, в которой трудились наши приемщики на заводах «славного» Фоккера.

В-третьих, все, кому в жизни приходилось что-либо принимать или сдавать за рубежом, наверное, не без удивления узнают, что трудности взаимодействия с инофирмами в 20-х годах ненамного отличались от того, что приходилось переживать и в 80-е, и в 90-е.

Следовательно, они объективные, и их надо учитывать, планируя любые внешнеторговые «операции», решая кадровые вопросы, продумывая способы обеспечения хорошей связью, а главное, быть готовым к... неожиданностям.

В-четвертых, учитывая, что к вопросам научно-технического и коммерческого взаимо-

действия сейчас подключается широкий круг новых людей, многие детали «фоккеровской истории» окажутся для них поучительными, помогут без излишней идеализации смотреть на «западные» порядки, цели их деятельности и реальную действительность без прикрас.

В-пятых, приведенный текст как нельзя лучше, прежде всего психологически, опровергает всю версию «шпионской вербовки», обвинений в приемке «от инофирм негодных машин» и в поддержке этих фирм при возникновении спорных вопросов. Подчеркнем, что ведь этот документ был написан «по горячим следам», когда были живы и действовали все участники событий. И, конечно, никто из них не мог и предполагать «в какой пьесе» и какую роль эти персонажи будут играть через 15 лет. Поэтому документ очень правдив.

Наконец, представляется, очевидно нелепой версия обращения Левина А. А. к «негодяю», тяжелому и антипатичному с самого начала Ярмаркину за деньгами в долг в трудную минуту, когда рядом был хорошо известный еще по Союзу летчик Ширинкин. И уж просто глупым выглядит эпизод согласия на дачу расписки в получении 1000 марок... на имя директора фирмы «Фоккер».

Все это и подводит к выводу о том, что

следователи, подшив в дело (для порядка) копию из архивов Наркомата обороны «совершенно секретного» доклада А. А. Левина даже и не прочитали его внимательно, прежде чем выдумывать версию «вербовки».

А теперь вернемся к продолжению допроса Вот как зафиксированы в протоколе показания:

«Кроме того, моя деятельность была в Берлине по существу вредительской. Часто между приемщиками и фирмой возникали споры. В этих случаях я их часто решал не в пользу Советского Союза, т. е. тем самым допускал приемку недоброкачественной продукции».

Наконец-то «выстрелило висевшее на стенке ружье»! Вот и получили снос логическое использование показания слесаря-приемщика Я.Я. Пече на допросе 10 октября 1924 г, (!). Его намеки через 17 лет были «правильно поняты» и нашли свое место в конструкции фабулы шпионской вербовки.

«Эти 2 факта (хорошенькие факты, особенно, второй, т.е. совмещение шпионской деятельности с «инициативным вредительством».— Прим, авт.) послужили основанием к тому, что со мной так откровенно вели беседу о работе в пользу немецкой разведки.

В.: Вы давали подписку о сотрудничестве?

О.: Подписку от меня не отбирали. Заявлено

было в конце беседы, что, если кто обратится с паролем «полицей-президиум», я должен буду выполнять ВСЕ требования и задания этого человека».

(Вот такое «джентльменское соглашение», вроде бы полная продажа души и тела и все за взятые в долг... 1000 немецких марок.— Прим, авт.).

«В.: Как скоро и кто с вами по этому паролю связался?»

Далее ответы арестованного слово в слово повторяют текст собственноручного писания от 15.07.1941.

«В.: Сейчас расскажите — когда и при каких обстоятельствах вы были вовлечены Троянкером в антисоветский заговор?»

На первый взгляд странный вопрос после всего уже «написанного» и «наговоренного». Казалось бы, зачем эти круги около уже пройденного этапа? ан, нет. Вероятнее всего, следствие «наткнулось», наконец, на свою ошибку с однофамильцем Левиным и, на всякий случай, обеспечивает в протокольных признаниях новую завязку. Арестант оказывается подготовленным к нужному для следствия повороту и поэтому отвечает:

«О.: В антисоветский заговор я был вовлечен в 1934 г. Но причем о существовании заговора я еще знал до вступления в него».

(Вот теперь, наконец, после такого признания следствие может вообще обойтись без упоминания о Троянкере и его показаний.— Прим, авт.).

«В.: Из каких источников?

О.: О наличии заговора рассказывал Хрипин (комкор, инспектор ВВС)».

Итак, в результате этого допроса в деле появились новые действующие лица — супруги Эрнст и Эмма Шахт.

Эрнст Генрихович Шахт родился в 1904 г, в Швейцарии, н семье рабочего. С 1922 г. жил в СССР. Член КПСС с 1926 г. В 1924 г. окончил школу летчиков. Участник воины в Испании, где командовал бомбардировочной эскадрильей с 1936 по 1937 г. В декабре 1936 г. он был удостоен звания Героя Советского Союза за боевые действия под Мадридом. После возвращения из Испании был помощником командующего ВВС округа по ВУЗам.

30 мая 1941 г. без постановления на арест был взят под стражу, а 13 февраля 1942 г. осужден особым совещанием к высшей мере наказания и погиб. Жена его, тоже член КПСС, была арестована 31.07.1941 г. В ходе следствия все обвинения отвергла

А тем временем дело шло дальше, причем, интенсивность протоколируемых встреч со следователями возрастает.

17 июля состоялся новый допрос. На нем разыгралось следующее:

«В.: Ни допросе 16.07.41 (Подчеркиваем 16 июля в тексте этого протокола. — Прим. авт.) вы показали, что вами вовлечены в антисоветскую организацию ряд лиц. Перечислите их».

(Для чего-то потребовалось контрольное закрепление предыдущих унизительных, морально добивающих показаний. Ведь они лживы, но произнесены и скреплены собственноручной подписью в прошлом протоколе. Бьют по больному.)

«О.: (Перечисляет ранее названные фамилии).»

И притом перечисляет точно в том порядке, как называл их на допросе, протокол которого в деле помечен исправленной датой «10».07.1941. Но показания-то 09.07.1941 г. в требуемом следствию виде не получались, и допрашиваемый был «изобличен в нужном направлении» только к 16 июля, когда его фактически и допросили.

Но так как это — непорядок, то дату «подправили», написав цифру «10». Однако исправление делали позднее, поэтому на допросе 16 июля о будущей подделке даты знать еще не могли и потому в своем протоколе указали истинную дату допроса, т. е. 16.07.41.

Таким образом и выявились эти 5 суток,

которые потребовались, чтобы методами «изобличения» довести арестованного до нужном «кондиции». (О способах этой «доводки» мы еще узнаем ниже по документальным свидетельствам. Не исключено, что допросы-то проводились и 11, и 12 и т. д., но их протоколы в дело не включены, поскольку содержание их не соответствовало тому, что хотело получить следствие. — Прим. авт.).

«В.: Расскажите, когда и при каких обстоятельствах вы вовлекли в заговор перечисленных вами лиц?»

Процитируем ответ на примере хотя бы двух из перечисленных отвечающим лиц: Писаренко и Орадовского.

«О.: Писаренко, командира бригады Харьковской авиашколы, и вовлек в организацию в 1935 г. До этого я знал Писаренко как своего подчиненного по службе в Сталинградской школе. Он известен мне был как антисоветский человек, ВЫСКАЗЫВАЮЩИЙ НЕДОВОЛЬСТВО ОТСУТСТВИЕМ НА РЫНКЕ ПРОДУКТОВ, в связи с чем, как он говорил, население живет плохо. В целом эти настроения характеризовали Писаренко как недовольного Советской властью. Я и информировал его, что в Красной Армии существует антисоветская организация, которая ставит своей

целью изменить государственный строй и существующее положение в стране. На мое предложение о вступлении в организацию Писаренко ответил согласием.

Орадовского, начальника штаба Оренбургской школы, я знал с 1926 г. Как мне было известно, он любил рассказывать антисоветские анекдоты, которых знал очень много. В 1936 г. при посещении школы я выяснил, что он, помимо распространения антисоветских анекдотов, клеветнически отзывается о жизни населения в СССР. Исходя из этого, в 1937 г. я ему рассказал, что внутри армии имеется антисоветская организация. На мое предложение о вступлении в организацию Орадовский после некоторых колебаний дал согласие».

И опять псе так примитивно просто. Без всяких даже попыток, чтобы история выглядела правдоподобной. Говоришь, что на рынке плохо с продуктами — значит готов «вступать» в антисоветскую организацию... И для этого вступления достаточно того, что кто-то кому-то сказал, что он, мол, согласен.

Да, не соскучишься! Можно себе представить, что, если мы и сегодня попытаемся решать своп проблемы с помощью диктатуры (например, частновладельческой), то все поголовно окажутся членами антигосударственной организации, поскольку нет таких людей

в СНГ, которые бы не высказывались негативно по поводу отсутствия какой-либо продукции или, наоборот, по наличию анекдотов, высмеивающих деятельность государственных властей.

Да, теперь уже каждая власть будет бояться выпустить ее, эту власть, из своих рук.

Следующие сутки ознаменовались появлением новых рукописных показаний, датированных 18.07.1941 г. В этой рукописи сначала повторяются показания от 15 июля, начиная от эпизодов с Шахтом, но затем опять появляется новая, правдивая информация, опять-таки продолжающая настойчиво разъяснять реальную ситуацию по поводу невыполнения планов выпуска летчиков из авиашкол из-за нехватки матчасти (самолетов нужных типов).

«...В 1934 г. Алкснис проверил: завербован ли Лёвин Троянкером (Так и написано собственноручно: о Левине в 3-ем лице!?! — Прим. авт.) и указывал «что действовать надо очень тонко иначе легко провалиться».

В 1936 г. при докладе мною о недостаточности материальной части в школах и запасных частей к самолетам Алкснис заявил, что ему негде набраться такую уйму для школ и что я исходя из «интересов дела» не должен эти вопросы резко ставить, надо давать установки в школы, чтобы выкручивались на том,

что есть. Далее он сказал, что работой школ «доволен».

В 1937 г. когда я у него просил самолетов новейших типов дли технических школ он заявил мне, чтобы я забыл об этом и думать и что в интересах «дела» надо учить на старье тем более, что объективные причины достаточны, чтобы не давать самолетов, принятых на вооружение в технические школы».

(Как и ранее, асе собственноручные показания, хотя написаны отнюдь не скорописью и весьма разборчиво, страдают грубейшими синтаксическими и грамматическими ошибками. Приводятся без исправлений. — Прим. авт.).

Проходит еще 5 дней, и в новых собственных показаниях уже от 23 июля сообщается следствию следующее:

«Вовлеченные мною в организацию начальники школ проводили в жизнь все мои вредительские установки. Они набирали в школы учеников не соответствующих по своим данным заставляли их учить даже тогда когда инструкторы и другие командиры заявляли что их учить бесполезно».

Наконец, 25.07.1941 г. в очередной записке А. А. Левин рассказывает о своем знакомстве с В. И. Ивановым (бывшем начальнике Качинской школы, затем заместителе начальни-

ка УВУЗ ВВС) и о его «вербовке» в контрреволюционную организацию на основании «пессимистических настроении о жизни населения в Крыму».

В подтверждение приводятся такие «криминальные» слова, будто бы сказанные В. И. Ивановым: «Живем в Крыму, а яблочков не видим. Все вывозят».

Подобные антисоветские высказывания будто бы убедили Левина в возможности завербовать Иванова в организацию. Как это ни странно, но эта рукопись была закреплена на допросе в тот же день. В протоколе от 25 июля зафиксировано:

«О.: В порядке выполнения вредительского задания Иванов информировал меня о создании путаницы в планировании учебного процесса, о выпуске недоброкачественных летчиков, об игнорировании техники безопасности в школьных мастерских» (!?!).

И это «факты вредительства» на уровне руководителя авиашколы! До более серьезных действий фальсификаторам дела, видимо, было просто некогда додумывать, так как это уже, скорее всего, были «заготовки на будущее». К счастью, этот бред последствий не имел. Генерал Иванов к делу не привлекался. Он служил после войны Заместителем начальника Академии им. Н. Е. Жуковского.

Скончался в 50-х годах от инфаркта в домашней обстановке.

На этом, судя по всему, персональное дело по обвинению генерала А. А. Левина фактически было завершено.

В конце июля фальсификаторы процесса приступили к комплексной увязке дел отдельных личностей и групп в единую разветвленную организацию. Для этого необходимо было зафиксировать связи между отдельными делами. Однако дальнейшие действия оказались связаны, видимо, не только с указанной исходной задачей. На ход дела стала все сильнее влиять внешняя ситуация в стране. Война полыхала все ярче. Начинает проглядываться явное желание «перенацелить» готовящийся процесс «из прошлого в настоящее», т. е. попробовать с его помощью оправдывать уже не вчерашние недостатки, а сегодняшние беды явно неудачного начала Отечественной войны.

Видимо, исходя из этих задач, началось проведение ряда очных ставок и прежде всего — арестованных А. А. Левина и его бывшего непосредственного начальника, командующего ВВС КА А. Д. Локтионова.

Процедура началась 27.07.1941 г. Проводил очную ставку «сам» Влодзимирский. В связи с появлением на трагической сцене этого лица процитируем еще один документ — выписку из показаний уже знакомого нам

Влодзимирского, которые он дал на допросе 8 октября 1953 г., только уже в качестве обвиняемого.

«О.: В моем кабинете действительно применялись меры физического воздействия, как я уже показывал, к Мерецкову, Рычагову, может быть, к Локтионову. Били арестованных резиновой палкой и они при этом ЕСТЕСТВЕННО стонали и охали. Я помню, что один раз СИЛЬНО побили Рычагова, но он не дал никаких показаний, несмотря на избиение».

О Герое Советского Союза П. В. Рычагове, именем которого названа сейчас одна из улиц Москвы, речь тоже еще пойдет, но только чуть ниже. На этой же очной ставке произошло следующее:

«В.: (к Левину) Подтвердите, что вы являлись заговорщиком и шпионом и были связаны по заговорщицкой работе с Локтионовым.

О.: Да, подтверждаю.

В.: (к Локтионону) Теперь вы имеете возможность убедиться в том, что ваш соучастник по заговору Левин вас выдал. Будете давать показания?

О.: Я Левина, как участника заговора не знал и никаких преступных связей с ним не имел.

В.: (к Локтионову) Как вы можете отрицать свою заговорщицкую связь с Левиным, если ВЫ САМИ на прошлом допросе ПОКАЗЫ-

ВАЛИ о том, что были непосредственно связаны с Левиным, как с участником военного заговора?

О.: Я действительно показывал о том, что знаю Левина как заговорщика, но эти мои показания НЕВЕРНЫ. Я от них тогда же ОТКАЗАЛСЯ.

(Дефект в подготовке Локтионова? Не из-за того ли, что его еще пока только «может быть» били? — Прим. авт.).

В.: (к Левину) Не оговариваете ли вы Локтионова?

О.: Нет, не оговариваю.

В.: В таком случае покажите, когда вы установили заговорщицкую связь с Локтионовым?

О.: Не я, а сам Локтионов установил со мной связь... Через несколько месяцев после ареста Троянкера, примерно в октябре 1938 г. Локтионов задержал меня в кабинете и заявил, что знает о моей причастности к военному заговору и связи с Троянкером.

[Чудеса продолжаются: Локтионов знал (так как ему предъявляли все ту же ошибочную выписку из показаний Троянкера) и теперь повторяет версию о связи, о которой не знал даже сам Троянкер!?! — Прим. авт.].

«Я опешил, Локтионов стал меня успокаивать: «Вот на вас же Хрипин капал в НКВД,

но это ничего, обойдется». В этой же беседе Локтионов сказал, что в данное время нужно сохранить от разгрома нашу организацию для того, чтобы в момент войны мы могли бы содействовать поражению Красной Армии и что только при этом условии наша организация может захватить власть в стране».

Вот он — новый сюжет! Это уже влияние развернувшейся воины с ее наглядными бедствиями и явно неудачным началом.

Руководству следствия становится ясно, что теперь уже поздно мусолить «мелочи» школьной подготовки курсантов и даже невыполнения планов по их выпуску в 1939— 1940 гг. Теперь уже может оказаться «полезным» Дело о враждебной организации внутри армии, действиями которой можно объяснять, почему откатываются на Восток войска? Почему вообще война началась совсем не так, как обещали... Свершен недолгий суд над генералом Д. Г. Павловым и др. Но это еще как-то годилось для объяснения неудач первого месяца воины, а необходимо подготовиться к объяснениям дальнейшего... Поэтому вернемся к продолжению «работы» Влодзимирского с допрашиваемыми:

«В.: (Локтионова к Левину) Вы гр-н Левин, как видно из ваших показаний, старый заго-

ворщик, были связаны еще с Троянкером, зачем вы подводите и меня своими клеветническими показаниями?

О.: Я отвергаю заявление Локтионова о том, что я даю клеветнические показания».

(Очевидно, Левину ранее предъявляли прежние показания Локтионова, от которых последний потом отказывался, и поэтому он стоит на своем. — Прим. авт.).

В.: (к Левину) До какого времени продолжалась ваша заговорщицкая связь с Локтионовым?

О.: Вплоть до мая-июня 1940 г., до момента отъезда Локтионова в Прибалтику.

В.: (к Локтионову) Вы окончательно изобличены, еще раз предлагаю приступить к даче показаний.

О.: Левин сейчас показал, что вел подрывную работу по моим указаниям до 1940 г., но я ушел из ВВС в сентябре 1939 г.

В.: (Локтионова к Левину) Вы со мной встречались один на один?

О.: Да, такие встречи, были дважды».

Ведущий очную ставку начальник следственной части НКТБ Влодзимирский прерывает ее: подготовлена плохо.

Приведенный эпизод не так прост, как может показаться на первый взгляд. Вот что о нем говорится в справке по результатам дополнительного расследования 1955 г.:

«Локтионов (Командующий Прибалтийским военным округом) был арестован 20 июня 1941 г. На первых допросах отрицал участие в заговоре. Не подтвердил показания Мерецкова и Левина на очной ставке с ними. 01.08.41. подал заявление, в котором признал участие в контрреволюционной организации и на последующих допросах подтверждал это и показал, что был завербован Уборевичем в 1934 г.

Показал, что ему Смушкевич назвал Левина как участника заговорщицкой организации. Имеется в его деле заключение, утвержденное Кобуловым об осуждении к высшей мере наказания. Суду предан не был. Погиб 58.10.41 г.».

Теперь следствие принимается за то, чтобы покрепче связать явно еще слабую «шпионскую линию». Влодзимирский проводит ряд очных ставок. Прежде всего — Левина с Шахтом, не без основания считая, что действующие лица достаточно «подготовлены», т.е. сломлены. Эта очная ставка продолжалась всего 30 минут.

ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА

ОЧНОЙ СТАВКИ ОТ 28.07.1941 г.

В.: (к Левину) Что вы знаете о Шахте?

О.: Шахта я знаю с 1933 или 1934 г. В то время он был командиром эскадрильи Особого назначения при Алкснисе. Кроме того знаю Шахта как германского шпиона.

В.: (к Шахту) Вы признаете, что являлись агентом германской разведки?

О.: Да, я уже показывал на следствии о своей шпионской работе в пользу германской разведки.

В.: (к Шахту) Были ли вы связаны с Левиным по шпионской работе в пользу немецкой разведки?

О.: С Левиным по шпионской работе на немецкую разведку я связи НЕ ИМЕЛ».

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Налицо явный брак в подготовке всей разработки. Влодзимирский принимает срочные меры к тому, чтобы подправить ошибку подчиненных, ведь оба действующих лица признались, что каждый из них в отдельности был «шпионом». И вдруг лопается версия, что это была цепочка, столь авантюрно, в деталях описанная признаниями одного из них.

Допрос продолжается:

«В.: (к Шахту) В таком случае, откуда Левин

знает о том, что вы являетесь германским шпионом? (Действительно, откуда, если ему только не подсказали все знающие следователи?— Прим. авт.).

О.: Удивлен, откуда ему это могло быть известно (!?!).

В.: (к Левину) Каким путем вы узнали, что Шахт шпион?

О.: В 1934 г. Шахт установил со мной связь по ПАРОЛЮ, который был мне дан при моей вербовке немецкой разведкой в Берлине. В дальнейшем я передал Шахту ряд шпионских материалов по авиации.

В.: (к Шахту) Теперь вы начнете давать показания о связях с Левиным, не дожидаясь дальнейшего ИЗОБЛИЧЕНИЯ?».

Влодзимирский сознательно не задает, казалось бы, очевидный контрольный вопрос, который бы мгновенно выявил правду о том, знал или не знал Шахт своего начальника А. А. Левина «как шпиона». Для этого достаточно было только потребовать, чтобы Шахт назвал «Пароль для связи». Но Шахт его не знает и поэтому именно этот вопрос следствием не задается. Ибо ведь не правда Влодзимирскому нужна, более того, она теперь была бы просто даже опасна для всей версии! Следствию требуется только одно — закрепление сфабрикованной им же самим, версии и

поэтому этот самоочевидный ключевой вопрос не задается! Очевидно теперь, что Шахт, даже если бы хотел дать показания, желательные для следствия, то он просто не мог бы этого сделать, так как он же еще не знает, в чем и как он конкретно будто бы взаимодействовал с Левиным в соответствии со «шпионской версией» последнего.

Поэтому Влодзимирский в цитированном выше своем вопросе предупреждает Шахта о недвусмысленной угрозе перейти к методам изобличения и ожидает реакции на эту угрозу. Однако ничего еще не знающий Э. Г. Шахт не поддается даже на угрозу и однозначно отвечает:

«О.: Показания Левина я отрицаю. По шпионской работе я с ним не связывался.

В.: (к Левину) Расскажите ПОДРОБНО (То есть для того, чтобы Шахт, наконец, узнал о том, как, по версии следствия, он взаимодействовал с Левиным «по линии шпионажа». - Прим, авт.), когда и при каких обстоятельствах установил с вами Шахт шпионскую связь?»

Левин подробно пересказывает «историю», описанную в его записке от 15.07.1941 г. в части супругов Шахт, и, таким образом, подсказывает Шахту, в чем будто бы заключается его роль в данном эпизоде.

«В.: (к Шахту) Имеет ли смысл ваше дальнейшее запирательство?

О.: «Да, я вижу, — пишет ведущий протокол допроса сотрудник, — что дальше скрывать правду мне не удастся. Я действительно был связан с Левиным по шпионской работе в пользу немецкой разведки с 1934 г. Я ПРОСТО УБИТ. О своих дальнейших связях и практической работе я дам показания на следствии, а поэтому прошу очную ставку прервать».

(Как мы видим, протокол зафиксировал потрясение, которое испытал Эрнст Генрихович, когда узнал, какие показания выбиты из хорошо знакомого ему, уважаемого человека. — Прим. авт.).

Но прекращение ставки на этом месте не входит пока в план Влодзимирского и поэтому он продолжает позорное действо.

«В.: (к Левину) До какого времени вы были связаны с Шахтом по шпионской работе?

О.: Я передавал Шахту шпионские материалы до его отъезда в Испанию в 1936 г. Перед отъездом Шахт назвал мне ОДНО ЛИЦО, о котором я дал показания на следствии, и предложил передавать этому лицу шпионские данные на время его отсутствия (Очевидна была предварительная обусловленность не называть Шахту имя Эммы — его жены, чтобы

«не спугнуть». Все хитрили... — Прим. авт.). Так продолжались до декабря 1940 г. Примерно 20.12.40. — около 23 часов я встретился с Шахтом в Петровском парке.

(Напомним, что в собственноручных показаниях от 15.07.1941 г. цифра «13» была грубо переправлена на «20». Сейчас выяснится, почему это было так сделано. — Прим, авт.).

«Шахт дал задание, касающееся ВВС. (Какое задание — следствие не интересует, а ведь это военная контрразведка! — Прим, авт.) Я это задание выполнил и привез необходимые материалы в парк. В 1941 г., во время командировки в Москву, Шахта в Москве не видел, но ко мне снова являлось то лицо.

(Старательно не называют имя Эммы, Э. Г. Шахт, вероятно, даже не знает, что она тоже уже арестована. — Прим, авт.)

О. Шахта: Я НЕ МОГ встретиться с Левиным 20.12.40 (а тем более «13»), т. к. находился в это время в СОЧИ.

В.: (к Левину) Не путаете ли вы дату встречи?

О.: Я не могу ручаться за точность даты.

Вот только теперь очная ставка прерывается. А дальнейшая увязка дел разных командиров высокого ранга из ВВС продолжается. Вот что говорит выписка из копии «собствен-

поручных признаний» дважды Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации Я.В. Смушкевича от 11.06.1941 г., которая появляется в деле Левина, ибо они связаны все с теми же недостатками в делах ВВС, которые указывались в знаменитом акте о передаче Минобороны от Ворошилова к Тимошенко.

«В подготовке летчиков, летнабов и стрелков положение обстояло очень плохо до последнего момента. В этом виноваты кроме меня Левин, Локтионов и Котов (Управление кадров).

В 1938—1939 гг. У ВВС увеличило подготовку летчиков примерно в 3 раза, однако это увеличение недостаточное. Кроме того установленный правительством план выпуска летсостава не был выполнен. Причина в плохой нашей работе и в резкой недостаче бензина, благодаря чего были большие перерывы в летной работе».

Однако позднее, 23 сентября 1941 г., говоря о причинах оговора, Я. В. Смушкевич на допросе заявил: «Я это сделал по малодушию и считаю своей обязанностью внести соответствующие поправки в свои показания». После такого заявления его допрос был прерван, а 28 октября дважды Герой Советского Союза Я. В. Смушкевич был расстрелян без оформления приговора.

Ну, а от Левина теперь добиваются еще ц показаний на его последнего прямого начальника — Командующего ВВС Ленинградского округа А. А. Новикова, который с мая 1942 г. и до конца войны будет командовать ВВС КА, станет дважды Героем Советского Союза. Но показаний добиваются, как видно, впрок, про запас, на будущее — и получают!

Выписка из собственноручных показаний А. А. Левина от 6.08.1941 г.

«Об участии Новикова в антисоветском заговоре мне сообщил Ионов в декабре 1940 г. В Ленинграде отношения с Новиковым стали вскоре приятельскими. На базе этих отношений Новиков не раз со мной откровенно говорил о неустойчивости комсостава в Красной Армии — «вот сейчас генералы, а чуть проштрафился — полетишь. Работаю, а чувствую на себе пятно: сын полицейского».

В один из ночных разговоров я сказал, что от Ионова знаю, что Александр Александрович состоит в антисоветской военной организации. Новиков посмотрел на меня и сказал, чтобы я говорил тише. Он высказался также, что война с немцами приближается, организация должна быть сохранена. В мае, когда он возвратился из Москвы, сказал мне, что видимо, война с немцами назревает, этим приближается время, когда ОРГАНИЗАЦИЯ

ДОЛЖНА будет действовать АКТИВНО».

Если бы следствие не знало, как и почему появились эти показания и их истинную «цену», то дальнейшая служебная карьера А. А. Новикова в годы войны была бы просто необъяснимой...

Итак, с началом августа предположение о появлении у следствия новой ориентации явно укрепляется. Эта ориентация заключается в формировании версии о наличии такой «антисоветской военной организации», которая будто бы готовилась к активным действиям именно во время войны. Действительно, такая версия была бы уже не только «актуальной», но и «плодотворной», т. к. могла стать базой для объяснения длительных военных неудач, а не только бедствий первого месяца.

Интересно, что уже и в наши дни эта тема стала проскальзывать в некоторых средствах массовой информации при попытках обелить предательство, например, перехода на сторону немцев б. генерала Власова. Однако хотя и стало формироваться новое направление следствия, у него не прибавилось доказательств, и поэтому все, как и раньше, зиждется на арестантских словах, без каких-либо даже намеков на юридические доказательства. Вот характерный пример натягивания подобных псевдо доказательных СЛОВ.

ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА А. А. ЛЕВИНА от 17.07.1941 г.

«В.: Какие вредительские АКТЫ вами совместно с Поповым были осуществлены?

О.: Мы вместе с Поповым, не добивались обеспечения школ необходимым количеством мат-части, запчастей, бензином, не принимали решительных мер к разворачиванию новых летных эскадрилий, т. е. ВЕЛИ ЛИНИЮ на понижение качества (!?!) подготовки летчиков и летчиков-наблюдателей».

Протоколисты допроса уже не обращают внимания на ерунду, которую записывают. В результате получается запись, в которой недостатки по количеству «запчастей» вроде бы объясняют «понижение качества». Все дело в том, что от допроса требуется совсем другое. «В.: Вы правду сказали об участии в антисоветской организации Смушкевичо, Ионова и Новикова?

О.: Абсолютную правду.

В.: Чем же объяснить, почему вы раньше о них не показывали?

О.: Мне трудно было выдавать следствию заговорщиков, с которыми я был близок».

Поясним эту новую нелепость. Дело в том, что со Смушкевичем А. А. Левин никогда не был близок. А вот почему он существенно ранее показывал на людей, с которыми действи-

тельно был близок, как, например, с В. И. Ивановым, это и остается «загадкой» способа следственных изобличений.

А работа по «увязке» разных персональных дел, как мы и ожидали, продолжается.

Наступил черед «дела Рычагова» — последнего предвоенного Командующего ВВС Красной Армии.

ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА

ОЧНОЙ СТАВКИ С РЫЧАГОВЫМ ОТ 31.08.1941г.

«В.: (к Левину) Подтверждаете ли вы ранее данные вами показания о своей враждебной работе?

О.: Подтверждаю.

В.: (к Левину) По враждебной работе вы были связаны с Рычаговым?

О.: Нет, с Рычаговым по враждебной работе я никакой связи не имел.

В.: (к Рычагову) Правильно ли показывает Левин?

О.: Нет. Левин говорит неправду. Он был непосредственно связан со мной по совместной враждебной работе в ВВС.

(Каким способом готовили генерала П. 3. Рычагова к очным ставкам, мы уже знаем из показаний Влодзимирского, которые

Он давал в положении обвиняемого на с. 193— Прим. авт.).

В.:(к Левину) Почему вы скрываете заговорщицкую связь с Рычаговым?

О.: Я ничего не скрываю. Я полностью признался в совершенных мною преступлениях, но я действительно не был связан».

Несчастный человек! Он думал, что все издевательства и унижения уже позади, и он может просто идти на смерть, но следствию он еще нужен, именно такой, фактически уже простившийся с жизнью...

«В.: (к Рычагову) Откуда вам стало известно о принадлежности Левина к заговорщицкой организации?

О.: От Смушкевича в апреле 1938 г.

В.: (к Левину) А со Смушкевичем вы были связаны по антисоветской работе?

О.: Да, с 1940 г. (Но, если со Смушкевичем — с 1940 г., то как же Смушкевич мог об этом говорить в... 1938 г.? — Прим. авт.).

Здесь уместно процитировать еще одно свидетельское показание, раскрывающее подоплеку этого эпизода. Оно подшито в деле Левина. Свидетель Болховитин на допросе 10.10.1953 г. показал:

«По указанию Влодзимирского в начале июля 1941 г. была проведена очная ставка Смушкевича с Рычаговым. До очной ставки

Влодзимирский прислал ко мне в кабинет начальника 1-го отдела следственной части Зименкова и его зама Никитина. Никитин по указанию Влодзимирского в порядке «подготовки» Рычагова к очной ставке зверски избил Рычагова. После этого привели в мой кабинет Смушкевича, судя по его виду, очевидно он неоднократно избивался. На очной ставке он дал невнятные показания о принадлежности Рычагова к военному заговору».

Теперь продолжим цитирование протокола очной ставки: Левин — Рычагов.

В.: (к Рычагову) Уточните, когда вы связались по заговорщицкой работе с Левиным?

О.: В сентябре 1940 г. во время отъезда Смушкевича в отпуск Левин был у меня с докладом по делам Управления. По докладу выходило, что положение в Управлении неважное: не хватало горючего, матчасть была недостаточна. Выслушав, я сказал Левину, что неудовлетворительное положение в ВУЗах мне в основном понятно, т. к. Левин является участником заговора и ведет вредительскую работу.

В.: (к Левину) Так это было?

О.: Нет, Рычагов показывает неправду. Он ее мной заговорщицкой связи не устанавливал.

В.: (к Левину) А вы знали, что Рычагов является участником заговора?

О.: Нет, не знал.

В.: (к Рычагову) В каком направлении вел враждебную работу Левин в ВУЗах?

О.: В основном вредительская работа Левина заключалась в том, что он создавал условия для снижения качества подготовки летного состава и уменьшения количества выпускаемых, из школ летчиков и пилотов.

В.: (Левина к Рычагову) Если вы имели со мной заговорщицкую связь, то при назначении моем в Ленинград должны были дать какие-либо указания по враждебной работе?

О.: Да, такие указания я вам дал.

В.: (Левина к Рычагову) Скажите, какие?

О.: Ознакомиться с обстановкой на месте, присмотреться к людям и при первом приезде в Москву сообщить мне.

Заявление Левина: То, что Рычагов показывает неправду видно из того факта, что в марте м-це я находился в Москве 3 дня в связи с работой Комиссии. Комиссия работала в здании Управления ВВС. Однако Рычагов меня к себе не вызывал, я не заходил и никакого отчета не давал и не получал указаний.

В.: (к Рычагову) Верно ли это?

О.: Да. Я не знал, что в это время Левин приезжал в Москву.

В.: (к Рычагову) Как же это могло быть?

О.: Я не предполагал, что эта Комиссия будет работать с участием Левина, в отношении ко-

торого, как мне было известно, комиссия ДОЛЖНА была открыть ряд «грехов».

Влодзимирский прекращает очную ставку... Нужные ему эпизоды явно не вязались.

Как и предполагал П. В. Рычагов, комиссия действительно нашла в работе Управления ВУЗов ряд «грехов», но в ней работали не только нормальные, честные, а и просто смелые люди. Именно поэтому они и подписались под тем, что в указанных грехах «преступных действий и злого умысла» не находят.

Тем не менее, главным действующим лицом испита еще не вся чаша горя и унижения. Впереди его ожидала еще очная ставка с милой, высокопорядочной женщиной, матерью двух дочек, Эммой Фишер, супругой Э. Шахта. Эта она, по замыслу фальсификаторов дела, была «притянута в шпионскую историю» и стала ее действующим лицом.

Очная ставка состоялась 5 сентября, сразу после бесплодной попытки следователя на допросе добиться признания от Э. Фишер об участии в шпионской деятельности.

Вот выписка из протокола допроса Э. Фишер от 5.09.41, одновременно трагического и героического:

«В.: Следствие требует, чтобы вы правдиво рассказали о своей шпионской деятельности.

О.: Я шпионской деятельностью не занималась.

В.: Вы неправдивы. Вы упрямо скрываете свою шпионскую деятельность и голо отрицаете связь с иностранной разведкой.

О.: Я отрицаю свои связи с какой-либо иностранной разведкой.

В.: В числе своих знакомых вы назвали Левина и его жену. Какие взаимоотношения у вас были с Левиными?

О.: Да, подтверждаю, что с Левиным и его женой я была знакома с конца 1933 г. Более близкие отношения установились с момента отъезда мужа в Испанию. Они бывали у нас, мы у них.

В.: С Левиным вы были связаны по шпионской работе?

О.: Нет, не была.

В.: А с мужем?

О.: И с мужем по шпионской работе связана не была.

В.: Ваш муж признался, что он еще до переезда в СССР был завербован и до дня ареста проводил работу и вы ему в этом помогали.

О.: Об этом мне ничего не известно.

В.: Левин в своих показаниях уличил Вас.

О.: Левин этого показать не может, т.к. с ним связана не была. Лично с Левиным, без его жены у меня не было ни одной встречи.

В.: Вы говорите неправду. Левин 16.08.41 говорил в показаниях, что вы получали от него шпионские материалы. Как вы это отрицаете?

О.: Левин говорит неправду».

Святая женщина! С этим «нет» она и пошла на казнь. Конечно, для следствия по военному заговору она не представляла самостоятельного интереса и вряд ли к ней применялись испытанные методы изобличения, достаточно было того, что она немка... Но даже именно это диаметрально противоположное поведение ее, по сравнению с «главными» обвиняемыми, является характерным свидетельством по поводу того, что из себя представлял «процесс изобличения», при котором без единого объективного доказательства безвинные люди «признавались» в совершении ими смертельно наказуемых «грехах».

Акт об окончании следствия по делу Левина был подписан Лихачевым и утвержден Абакумовым 11.02.1942 г., когда арестованный содержался в тюрьме г. Энгельса. Протокол Особого совещания № 6-м от 13.02.42 зафиксировал постановление: Высшая мера наказания.

23 февраля 1942 года, в День Красной Армии, становлению и укреплению которой была посвящена вся его сознательная деятельность, эта жизнь оборвалась...

Так были перебиты крылья.

Конечно, в сухой юридической форме Определения Верховного Суда СССР № 4н-13846/55 от 07.12.1955 г. в результате пересмотра дела все это выглядит более буднично, но приведем его дословно лишь с несущественными сокращениями.

«В основу обвинения Левина А. А. были положены его собственные показания о признании своей вины и показания арестованных по другим делам:

Ионова, Рычагова, Опарина, Яроцевича, Никитенко, Писманника, Хрипкна, Котова, Бажанова и Шахта, которые изобличали Левина в антисоветской деятельности.

Однако показания этих лиц в процессе дополнительного расследования дела в 1955 г. не нашли своего подтверждения.

В начале предварительного следствия Левин себя виновным не признавал, но через месяц после ареста дал показания в том, что является немецким шпионом, состоял в военном заговоре, в который был вовлечен Троянкером в 1934 г., и осуществлял вредительскую работу в ВВС.

Эти показания опровергаются следующими данными: изучение дела на осужденного Троянкера установило, что он, признав себя виновным в военном заговоре, назвал участии-

ками этой организации свыше 100 человек, но Левина Александра Алексеевича не называл.

Просмотром дел на бывших начальников ВВС РККА Алксниса и Локтионова, проходивших по показаниям Левина как его сообщники по заговору, выявлено, что Алкснис никаких показаний на Левина не давал, а Локтионов вначале вообще отрицал свое участие в названной организации, показания Левина в этой части считал ложными, а впоследствии, признав свою вину, заявил, что ему со слов бывшего помощника начальника Генштаба РККА Смушкевича стало известно об участии Левина в заговорщицкой организации.

Однако как установлено проверкой следствия по делам группы военных работников Смушкевича и др., по указанию врага народа Берии его сообщниками это дело велось с грубейшими нарушениями требований Закона, в результате чего арестованные были вынуждены оговаривать себя и других.

Поэтому показания Локтионова не могут быть положены в основу обвинения Левина. Также не могут служить доказательствами вины Левина А. А. и показания Ионова и Рычагова, которые на предварительном следствии заявили, что о принадлежности Левина к антисоветской организации им стало известно от Смушкевича, дело на которого, как уже было указано выше, прекращено.

Писманник в своих показаниях сослался на Троянкера, от которого якобы ему стало известно о Левине как участнике антисоветской организации, тогда как Троянкер его на следствии не называл.

Арестованные Котов и Опарин, называя Левина участником заговора, поясняли, что об этом им стало известно со слов других лиц.

В процессе дополнительного расследования также не нашли подтверждения и обвинения Левина в шпионской и вредительской деятельности.

Показания самого Левина в этой части опровергаются следующими данными. Как установила проверка, сам Левин дал «признательные» показания лишь после того, как к нему бывшим работником НКВД Лихачевым были применены меры физического воздействия. (Лихачев был впоследствии осужден за фальсификацию следственных дел как сообщник Абакумова.)

Несостоятельными являются и показания Яроцевича, который заявил, что он был завербован Левиным в контрреволюционную организацию и что тог дал ему задание проводить вредительство в деле подготовки летно-технического персонала ВВС. А также и показания Хрипина, Котова и Бажанова о вредительской деятельности Левина, т. к. их показания не соответствуют действительности.

Так заключением Комиссии, обследовавшей в 1940 г. состояние работ в руководстве учебными заведениями ВВС Советской Армии, установлено, что «в недостатках работы школ и руководством школами со стороны бывшего Начальника 4-го Управления генерал-майора авиации Левина А. А. за 1939—1940 гг. преступных действии и злого умысла комиссия не находит».

Каких-либо других объективных доказательств, подтверждающих вредительскую деятельность Левина по делу не собрано. Исходя из этого, показания Яроцевича, Хрипина. Котова и Баженова не могут быть положены в основу обвинения Левина во вредительстве.

Также не нашло подтверждения и обвинение Левина в шпионской деятельности. Обвиняемый Шахт на очной ставке с Левиным признал, что он был связан с последним по шпионской работе. Однако впоследствии Шахт эти показания изменил и заявил, что он с Левиным шпионской связи не поддерживал и что его предыдущие показания в этой части были неправильными.

Проверкой дела на Шахта установлено, что он был осужден необоснованно, и в 1955 г. дело о нем прекращено.

Также прекращено дело и на Фишер-Шахт Эмму, с которой якобы Левин поддерживал

:вязь по шпионской деятельности. Э. Шахт показания Левина о шпионской связи категорически и до конца отрицала и виновной себя нe признала.

Никаких других данных о шпионской деятельности в деле не имеется.

Из приобщенных к делу документов, включая проверку по особому архиву, усматривается, что никаких материалов о связях Левина с германской разведкой не обнаружено.

Установлено также, что в 1925 г. на Лёзина было заведено дело французской контрразведкой и полицией как на советского летчика, приезжавшего во Францию для приемки закупленных там самолетов.

Таким образом, материалами дополнительного расследования установлено, что дело на Левина А. А. было сфальсифицировано бывшими работниками НКВД и что он был осужден необоснованно».

Такова смертельная правда о «перебитых крыльях» Родины в первый год Великой Отечественной Войны.

ПЯТЬ ЛЕТЬ СПУСТЯ...

Прошло 5 лет после гибели довоенных руководителей ВВС Красной Армии.

Вторая мировая война завершилась. Отгремели ее последние залпы на землях фашистской Германии. Окончилась военная эпопея и на востоке страны.

Кое-как одетые в нелепую военно-гражданскую смесь, полуголодные, живущие в переуплотненных коммуналках, а то и просто в землянках, люди стали чаще улыбаться. Воина, разделившая общество на живых и мертвых, окончилась. Живые жили надеждами II планами. 1-1 эти их надежды буквально на глазах превращались в могучую созидательную силу восстановления разрушенного. Подавляющее большинство верило в справедливость свершенного, верило руководству, которое, не смотря на все военные неудачи, невиданные перемещения промышленного потенциала, на огромные людские и материальные потери, сумело организовать отпор врагу, а затем обеспечить и полную военно-политическую победу.

Люди верили, и во многом они были правы. Не случайно, что и на возрождение народного хозяйства они пошли как в бой, не оглядываясь на убожество окружающего быта, уверенные в торжестве новой победы, победы, хотя и на мирном, но, как оказалось, очень жестоком фронте строительного возрождения Родины.

Перевод народного хозяйствана мирные

рельсы, «обустройство полуразрушенного дома» в условиях холодной войны было делом мучительным. И делать его пришлось, как всегда, только за счет экономии на собственном потреблении. Недавние союзники по войне начали исторически беспрецедентно помогать своим бывшим врагам из гитлеровской коалиции, но отнюдь не своему союзнику. В ходе мирного строительства страна очень быстро убедилась, что в этой сфере даже какой-нибудь самый скромный «второй фронтик» не откроется для СССР никогда. И, как это может видеть современное поколение, дело тут вовсе не в исторической случайности, а в политических закономерностях.

Сегодня даже самые восторженные идеалисты в области представлений о цивилизованности и благородстве западного буржуазного мира убедились на собственном опыте в абсолютной призрачности надежд на получение РОССИЕЙ бескорыстной помощи извне. Убедились в наличии все той же игры в псевдовыделение помощи, как полвека назад играли в псевдовысадку десантов «второго фронта». Играли путем громкогласных обещаний и тихих отсрочек их выполнения под самыми разнообразными предлогами.

Теперь только главную роль для уклонения от «исполнения желаний» играют другие предлоги: несусветно извилистые формулиров-

ки на темы «прав человека» (негуманное отношение к спекулянтам Прибалтики, грубое обращение с бандформированиями в Чечне, несчастья мирного населения на ВОЙНЕ с режимом Дудаева и т. п.).

Одним словом, обычное фарисейство, потому что когда «ковровыми бомбардировками» накрывали жителей Дрездена, а атомными бомбами калечили женщин и детей Хиросимы и Нагасаки, помалкивали о правах человека... А, например, уже в наши дни двойственное отношение к воюющим сторонам в бывшей СФРЮ стало для всех очевидным фактом. Суть всего этого, как была, так и осталась очень простой. В бизнесе бескорыстно помогать конкуренту — безнравственно. (Вот так теперь с пресловутыми «24 миллиардами долларов», которые посулили... в долг, но скорее всего даже и в долг не думали выплачивать).

В объективно сложившихся после войны условиях восстановление и развитие народного хозяйства, отягощенное созданием ядерно-ракетного щита, происходило фактически опять в экстремальной ситуации. Пожалуй, именно в 1946—1948 гг. на бытовом уровне потребление населения в стране опустилось до самого низкого уровня... Недавно опубликованы данные о продовольственном пайке самой привилегированной части общества то-

го времени — жителей города, .создававших атомное оружие (Арзамас—16). Этим людям, жившим по доброй воле фактически на казарменном положении в день на каждого работающего полагалось: 400 г хлеба, 80 г сахара, 350 г мяса, 500 г картошки и т. п. Эти нормы были чуть меньше, чем самый «богатый» паек летного состава ВВС на фронте во время войны, что же уж говорить об остальных. Тяжело жило общество в первые послевоенные годы. Естественно, что руководство процессами восстановления народного хозяйства сопровождалось острыми спорами, борьбой точек зрения и... личностей. Неизбежная борьба в верхних эшелонах власти, которая имеет место в любой стране и при любом строе, в трудных экономических условиях всегда резко обостряется. В сталинской системе управления вновь начали играть свою черную роль политические «Дела» и судилища.

И одним из первых в их безумной череде оказалось вновь «АВИАЦИОННОЕ ДЕЛО».

Основными действующими лицами этого «Дела» стали многие из уже известных нам персонажей, так или иначе затронутых при описании трагических событий в период начала Отечественной войны. Это прежде всего уже известные нам «специалисты по авиации» из военной контрразведки: «Лихачев,

Влодзимирский и К°». А на противоположной стороне теперь оказался очередной Командующий ВВС Советской Армии, Главный маршал авиации, дважды Герой Советского Союза Александр Александрович Новиков, который был назначен на этот пост в апреле 1942 г., а также некоторые другие руководители ВВС СА и Министерства авиационной промышленности.

Из предыдущего (с. 204) мы-то уже знаем, что еще с августа (!?!) 1941 г. «предусмотрительные» сотрудники контрразведки позаботились о том, чтобы в «загашнике» ведомства Абакумова (СМЕРШ), видимо, так, на всякий случай, лежали готовенькими «показания» погибающего человека о том, что А. А. Новиков будто бы является: «членом подпольной военной контрреволюционной организации». И эта организация, как там было записано, должна вроде бы не больше и не меньше как развернуть активные контрреволюционные действия сразу после начала войны с Германией.

Но поскольку аппарат Абакумова прекрасно знал, откуда и как появились эти показания и какова им цена, то до поры до времени об этом помалкивали. (Не исключено, что в подобных запасниках имелся «компромат» аналогичного качества на всю номенклатуру тогдашних руководящих кадров).

Аппарат «СМЕРШ'а» помалкивал, пока мнимый «контрреволюционер» на их глазах из Командующего ВВС военного округа в огне воины превратился в Командующего ВВС всей Советской Армии и за свои действия на фронтах и в Ставке Верховного Главнокомандующего заслужил сполна все возможные награды и звания. Именно поэтому полученный на допросах «авиационного дела» в 1941 г компромат был задвинут в глубину сверхсекретных архивов и оттуда «не высовывался» уже НИКОГДА.

Однако годы шли, историческое действо продолжалось, а политические интриги сплетались в незатейливое, но, как и раньше,— трагическое кружево. В этот раз интрига заключалась в том, что за годы войны ее всенародно признанный Герой-полководец Г. Жуков стал пользоваться высоким «не по чину» (по мнению Сталина и, вероятно, некоторых влиятельных лиц из его окружения) авторитетом. Конечно, времена изменились. Победа в Великой войне — это не постыдная военная кампания против Финляндии в 1939 г., после которой почти мгновенно слетел с должности наркома легендарный Клим Ворошилов.

Снятие с должности Министра обороны, общепризнанного полководца-победителя было рискованной процедурой во все времена и у всех народов. Да и не в манере Сталина

было проведение лобовых акций в подобных ситуациях. Чтобы освобождать от должности такого человека, надо было его предварительно ОПОРОЧИТЬ.

Для этого «зашли издалека».

Дело в том, что в мае 1945 г. из поверженного Берлина сын Иосифа Виссарионовича—Василий (в полном соответствии с чертами своего характера, о которых написано ранее) направил родителю письмо. В этом письме, видимо, стремясь в очередной раз сгладить весьма настороженное отношение отца к своей персоне, а также в силу своей привычки еще с детских лет сигнализировать по поводу всяческих (по его мнению) недостатков, Василий выдвинул в качестве причины авиационных аварий и катастроф, которые действительно имели место в огромной армаде ВВС в конце войны, свою версию. Он сообщил, что авиационная промышленность (Министр А. Т. Шахурин) выпускает, например, неисправные самолеты (ЯК-9 с мотором М-107), а командование ВВС (Командующий Новиков) их принимает.

Много позднее, в 1955 году, будучи уже под следствием за свои собственные прегрешения и «финансовые игры» на посту Командующего ВВС Московского округа, Василий Сталин всячески открещивался от личной неприязни к А. А. Новикову. Однако известно,

что и сам Сталин, и непосредственно Новиков, как Командующий ВВС, неоднократно сдерживали «инициативы» по неоправданному карьерному продвижению молодого командира. Что же до этого письма, носившего характер «благородного доноса» (сигнала), то оно было адресатом своевременно получено, но оставлено тогда без ответа и без последствий.

Однако почти через год после этого, в апреле 1946 г. Депутат Верховного Совета, Командующий ВВС Советской Армии А. А. Новиков был неожиданно освобожден от занимаемой высокой должности, а чуть позже арестован (вечером, при выходе из собственного дома). Погоны и знаки отличим Маршала авиации, дважды Героя Советского Союза сорвали с него уже на Лубянке. Днями раньше или одновременно с ним были арестованы:

нарком авиационной промышленности А. И. Шахурин;

главный инженерВВС СА А.К.Репин;

член Военного совета ВВС Н. С. Шиманов;

начальник Главного управления заказов ВВС Н. П. Селезнев;

заведующие отделами самолетостроения и моторостроения Управления кадров ЦК КПСС А. В. Будников и Г. М. Григорьян.

Все они обвинялись в том,что якобы

умышленно поставляли (и принимали) на вооружение ВВС СА самолеты и моторы с браком или серьезными конструктивными и производственными недоделками.

Вот так и началось «авиационное дело» 1946 года.

Упомянутое выше письмо Василия Сталина не было, конечно, причиной для ареста. Но. скорее всего, именно оно натолкнуло мысли Абакумова на возможность осуществления многоходовой комбинации, которая затем и была разыграна.

Почти через 10 лет после этого в своем заявлении, направленном Президиуму ЦК КПСС, будучи уже арестованным, Василий Сталин письменно объяснялся по поводу предъявленных ему некоторых обвинений:

«...По существу I группы обвинений [клевета и извращенные доклады И. В. Сталину, приведшие к снятию и аресту (А мы добавим, — и гибели. — Прим, автора) честных работников СМУШКЕВИЧА, РЫЧАГОВА, НОВИКОВА] СМУШКЕВИЧ, РЫЧАГОВ — период 1940—1941 гг.

СМУШКЕВИЧА я никогда не видел и не знал. От отца слышал о СМУШКЕВИЧЕ много хорошего: «Прям, храбр, дело знает». Очевидно, на судьбу СМУШКЕВИЧА ПОВЛИЯЛА ПЕРЕДАЧА письма отцу от СБЫТОВА о

М-63, которое я передал в 1940 г., и вернее, не письмо, а вызов СБЫТОВА в правительство и доклад его. (Н. А. Сбытов был в 1940 г. зам. командира авиадивизии, но в том же году был назначен заместителем, а затем и командующим ВВС Московского военного округа! — Прим, автора). Какой доклад — мне неизвестно. Знаю, что СБЫТОВ неоднократно говорил, что СМУШКЕВИЧ не реагирует на его (СБЫТОВА) сигналы о неприятностях с М-63, и нещадно ругал за это СМУШКЕВИЧА, говоря, что он (СМУШКЕВИЧ) обманывает правительство. Если СБЫТОВ использовал вызов правительства в целях свести какие-то счеты с СМУШКЕВИЧЕМ и позже с РЫЧАГОВЫМ, то я действительно виноват в том, что ПОМОГ СБЫТОВУ ДОБИТЬСЯ ПРИЕМА ПРАВИТЕЛЬСТВОМ. По мотору М-63 я действительно докладывал отцу, что «он не годится для истребителей», т. к. сам летал на этом моторе и знал его недочеты. НОВИКОВ

Мне неизвестно, какие обвинения предъявлены НОВИКОВУ при снятии его с должности главкома ВВС, т. к. я был в это время в Германии. Но если на снятие и арест НОВИКОВА повлиял мой доклад отцу о технике нашей (ЯК-9 с М-107) и технике немецкой, то НОВИКОВ сам в этом виноват. Он все это знал раньше меня. Ведь доложить об этом

было его обязанностью как главкома ВВС, тогда как я случайно заговорил на эти темы» и далее... «Говорить о причинах личного порядка, могущих склонить меня на подсиживание или тем более клевету на НОВИКОВА, нет смысла, так как их не было, как не было и клеветы.»

Прав был Василий в том, что пытался «отмыться» от подозрений, будто именно его письмо было ПРИЧИНОЙ снятия с должности и ареста А. А. Новикова. Не поверил ему тогда отец и не дал хода его сигналу. Но в то же время лукавит Вася, утверждая, что не было у него «причин личного порядка». Были такие причины. Об этом, например, говорит текст, весьма необычного для практики недавней войны, приказа Наркома обороны:

«ПРИКАЗ НАРКОМА ОБОРОНЫ СССР Командующему ВВС Красной Армии маршалу авиации тов. НОВИКОВУ

ПРИКАЗЫВАЮ:

1)     Немедленно снять с должности командира авиационного полка полковникаСТАЛИНАВ.И.и не давать емукаких-либо командных постов впредь до моего распоряжения.

2)     Полку и бывшемукомандируполкаполковнику Сталину объявить, что полковник

Сталин снимается с должности командира полка за пьянство и разгул и за то, что портит и развращает полк.

3) Исполнение донести.

Народный Комиссар Обороны

И. Сталин

26 мая 1943 г.»

Такое не забывается и не прощается. Вася был сыном своего отца. Тем более, что приведенный выше текст приказа связан с фактом позорного «фронтового» ранения В. Сталина. Суть этого ранения была такова. В апреле 1943 г., в дни военного затишья на фронте, он развлекался рыбалкой на речке близ г. Осташкове. Рыбу глушили с помощью реактивных авиационных снарядов (PC). Один из снарядов взорвался в руках полкового инженера, который погиб, а Вася и еще один летчик были ранены осколками. Восемь месяцев после лечения Василий «провоевал» на даче под Москвой, под строгим надзором; Но потом все-таки вырвался, прощенный в очередной раз, командовать в строевую часть. Однако если в 1945 г., когда злосчастное письмо было отослано, оно прошло вроде бы незамеченным, то через год именно этот эпизод, вероятно, и натолкнул органы контрразведки на способ раскрутить неожиданно по-

требовавшуюся новую политическую интригу, которая и включала в себя операцию по снятию с должности и аресту А. А. Новикова и других товарищей по «авиационному делу» 1946 г. При этом, как мы увидим далее, потребовалось это дело ТОЛЬКО для решения одной единственной задачи — получения компромата на Г. К. Жукова (и Маленкова). Ну, а создать мифический компромат проще всего было, как и прежде, только одним быстрым способом. Для этого нужно было заполучить в свои руки путем ареста персон, необходимых для весомого лжесвидетельствования. Так и поступили. В марте 1946 г. без объяснения причин Новиков был отстранен от занимаемой должности. (Кстати, подобное он уже пережил в 1937 г., когда его сняли с должности и уволили, было, из армии). А положение в ВВС, как заведено, стала проверять соответствующая комиссия.

Вот как вспоминал эти события в своих записках сам А. А. Новиков:

«В середине марта 1946 г. по ВВС была создана государственная комиссия во главе с Булганиным. В ее состав входили Маленков, Жуков, Василевский, Штеменко и др. крупные военачальники. Причиной создания этой комиссии ревизии ВВС послужило письмо В. Сталина отцу о том, что ВВС принимают

от промышленности самолет Як-9 с дефектами, [из-за] которых бьется много летчиков. К тому письму было приложено и письмо начальника штаба истребительно-авиационного корпуса т. Каца А. А., аналогичное по содержанию.

Поводом для письма Василия послужило его желание вырваться из отцовской опалы. Товарищ Сталин, очень подозрительный в последнее время, расценил письмо сына как проявление бдительности и вызвал его к себе. Через несколько часов после их свидания начальник охраны генерал Власик позвонил Фалалееву (В 1945—1946 гг.— начальник штаба — заместитель командующего ВВС.— Прим, авт.) и сказал, чтобы Ваську представляли к генералу, так как он сегодня помирился с отцом. Фалалеев отказался...»

Были и еще нюансы, предшествовавшие той беде, которая затем случилась. В канун 1946 г. И. Сталин по телефону задал вопрос Командующему ВВС: «А как вы, товарищ Новиков, смотрите на то, чтобы Василию Сталину присвоить звание генерала?» Ответ был отрицательный... «молод, недостает опыта, образования, нужно хотя бы поступить в академию»...

Тем не менее 2 марта было опубликовано правительственное сообщение о присвоении

большой группе авиаторов, в том числе и В. Сталину, генеральских званий. А уже 4 марта А. А. Новиков был отстранен от занимаемой должности, и началась указанная выше проверка ВВС.

В своих, естественно, несколько субъективных записках, бывший Командующий пишет:

«...Делу о приемке плохих самолетов был дан ход, принявший обычный путь объяснений, разъяснений, обещаний исправить и т. п. Но хитрый, рвущийся к власти Васька хотел выдвинуться, эксплуатируя слабость отца. Он очень удачно использовал снятие с должности начальника штаба Каца. Сталин увидел в этом месть бдительному командиру и грубый зажим критики со стороны руководства ВВС. А тут командующий ВВС МВО генерал Сбытое... написал пространное письмо в ЦК о недостатках в ВВС. Дело приняло... [иной] оборот. Сам факт назначения комиссии в таком составе говорил о значении, которое было придано делу. Инструктаж комиссии — тщательно все проверить, найти и вскрыть недостатки — был принят всеми как «ату их». Создалась очень нервозная и неприятная обстановка. Некоторые «контролеры» во всем хотели видеть только ЗЛОЙ УМЫСЕЛ.

(Как все похоже, вплоть до терминологии,

на то, с чем мы уже ознакомились в предыдущих главах.— Прим, автора).

Основной тезис обвинения был о неправильной технической политике. Но вместо вскрытия крупных недостатков нагромождался ворох будничных мелочей. Исходили из того, что не найти недостатки, значит показать свою беспринципность.»

Командующий ВВС и не знал, что за его спиной, 22 апреля 1946 г. на закрытом заседании Секретариата ЦК ВКЩб), за несколько часов до ареста, его действия были признаны... антигосударственными, направленными против советской авиации и несовместимыми с высоким званием члена ВКЩб). Заочное исключение из партии на этом заседании Секретариата и стало фактическим «ордером на арест», ибо настоящего ордера не существовало.

Теперь-то на трагической сцене и появляются уже известные нам по предыдущим главам действующие лица и исполнители (следователь Лихачев, начальник следственной части по особо важным делам МВД СССР Влодзимирский, начальник Главного управления контрразведки «СМЕРШ» Абакумов), а также некоторые другие сотрудники следственных органов «СМЕРШ».

Что же касается методови «технологии»

следствия, то ничего не изменилось. Равно как и наличие «сверхзадачи» у следствия, о которой, судя по всему, некоторые рядовые следователи даже и не догадывались.

И опять СЛЕДСТВИЕ ДЛИЛОСЬ ВСЕГО ДВЕ НЕДЕЛИ! На первой его фазе получали признание вины, как и от всех прежних погубленных командующих ВВС, арестованных еще перед войной.

Но все-таки это «привычное» действо происходило уже ПОСЛЕ войны, и время внесло в судьбы арестованных людей свои и, как мы увидим, очень важные поправки.

Дело в том, что в данном случае:

—    вынесенные приговоры по этому делу были несоразмерно «мягкими» по сравнению с сутью предъявленных обвинений;

—    обвиняемые остались живы;

—    осужденные сами смогли (в 1953 г.) написать заявления с требованиями своей реабилитации, а, следовательно, и приоткрыть таинство проведения следствия.

Почему сначала только «приоткрыть», будет ясно из дальнейшего.

Вскоре после смерти Сталина осужденные, для большинства которых уже давно прошли сроки заключения по приговору, начали обращаться в высокие инстанции с изложением

правды о случившемся тогда, в 1946 г. Вот как, например, описывает А. А. Новиков в своем заявлении на имя Министра внутренних дел СССР Л. П. Берии от 2.04.53 методы следствия:

«...На следствии все правдиво изложенные мною недочеты и ошибки в работе следователь Лихачев извратил и преподнес мне как преднамеренное злодеяние с моей стороны, имеющее целью нанести вред и ослабить мощь Советской Армии.»

Оторвемся на мгновение от чтения этого архивного документа, чтобы оживить в памяти технику следствия в 1941 г. (см. с. 113). Все примитивно повторяется. Все, кроме ВРЕМЕНИ. Время стало другое, и оно позволяет выявить многое из того, что было сокрыто в самых темных уголках прошлого. Для этого и продолжим начатое цитирование:

«...Мне было также предъявлено необоснованное обвинение в том, что я действовал в преступном сговоре с бывшим наркомом авиационной промышленности Шахуриным. Вес мои попытки в коде следствия доказать абсурдность предъявленных мне обвинений пресекались следователем Лихачевым, который допрашивал меня чуть ли не круглосуточно, постоянно твердил, что следствие располага-

ет изобличающими меня и преступных действиях показаниями Шахурина. Селезнева и др. и что я напрасно трачу время, пытаясь доказать свою невиновность, и этим только усугубляю свою вину. Когда я... просил их проверить... Лихачев ответил: «Мало ли, что вы считаете, что сговора у вас не было, а мы считаем, что сговор был»... Находясь в состоянии тяжелой депрессии, доведенный до изнеможения непрерывными допросами, без сна и отдыха, я подписал СОСТАВЛЕННЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЕМ ЛИХАЧЕВЫМ протокол моего допроса с признанием моей вины во всем, в чем меня обвиняли...

Во время следствия меня несколько раз вызывал на допрос Абакумов. На этих допросах постоянно присутствовал следователь Лихачев. Абакумов ругал меня площадной бранью, унижал мое человеческое достоинство, смешивал с грязью мою честную работу до ареста, угрожал расстрелом, АРЕСТОМ МОЕЙ СЕМЬИ и т. п. В этой связи я считаю обязанным рассказать о том, как мною было подписано заявление на имя И. Сталина, в котором я признавал свои преступные действия и ПРИВОДИЛ якобы известные мне компрометирующие факты в отношении некоторых руководящих партийных и военных работников. Через несколько дней после моего ,ареста, в конце апреля 1946 г., я был приве-

ден днем в кабинет Абакумова. Абакумов впервые заговорил со мной на человеческом языке. В присутствии следователя Лихачева он сказал, что я должен буду подписать составленное и отпечатанное заявление на имя И. В. Сталина... Лихачев ДАВАЛ МНЕ ПОДПИСЫВАТЬ ПО ОДНОМУ ЛИСТУ, и так я подписал это заявление, в котором, насколько помню, было сказано, что я совершал преступные действия на работе в ВВС... Далее в этом заявлении приводились, как якобы известные мне факты, различные клеветнические вымыслы, компрометирующие члена Политбюро ЦК ВКП(б) Маленкова, маршала Жукова и зам. министра внутренних дел Серова...»

Вот и открылось то, о чем ранее на страницах этой книги (с. 143) высказывались только догадки. То есть сама практика конкретного получения «собственноручных признаний» от тех, кто, в частности уже давно погиб после их дачи и уже никогда не сможет этого объяснить сам. А в заявлении Александра Александровича Новикова однозначно раскрываются именно эти интересующие нас детали появления фантастических по своей нелепости, но... собственноручно написанных «признаний».

«...Заявление на Жукова писал по собст-

венной инициативе? Это вопиющая неправда! Со всей ответственностью заявляю, что Я ЕГО НЕ ПИСАЛ. Мне уже ДАЛИ ГОТОВЫЙ ПЕЧАТНЫЙ МАТЕРИАЛ, заставили его ПЕРЕПИСАТЬ. Это происходило в кабинете Лихачева. Переписывал около 7—8 часов. Точно не помню. Давали по ОДНОМУ ЛИСТКУ. Было жарко, душно. Меня душили слезы и спазмы. Были моменты, когда я ничего не помнил и не понимал. Я был в таком состоянии, что мог, не задумываясь, подписать себе смертный приговор...»

Это важное документальное свидетельство следует дополнить одним пояснением. Современным читателям все-таки не очень будет понятно, почему человек, только что переживший всяческие треволнения войны, почему-то вдруг (ну не от «жары» же и «духоты» в рабочем кабинете на Лубянке, в самом деле?) впал в такое состояние, при котором «мог, не задумываясь, подписать себе смертный приговор». В связи с этим следует привести некоторые дополнительные пояснения.

Дело в том, что цитируемое выше заявление датировано 2 апреля 1953 г. То есть тогда, когда не прошло еще и месяца со дня смерти И. Сталина. В то же время срок по приговору суда — 5 лет тюремного заключения А. Новикова, истек уже много месяцев

тому назад (!), а его освобождение не наступало...

(Позднее Н. А. Булганин рассказал жене А. А. Новикова, что в 1951 г. он напомнил Сталину, что срок заключения Новикова уже истек, на что Сталин вроде бы ответил: «Пусть еще посидит, выпустить всегда успеем». Прим.— авт.)

Ларчик открывался просто. По требованию сотрудников МВД текст этого заявления, который составлял Новиков на имя министра МВД, неоднократно дорабатывался и корректировался, т. к. в первоначальном виде, по их мнению, его содержание «много упоминало о лишнем».

В известной мере это подтверждается аналогичным Заявлением, проходившего по этому же делу осужденного Репина. В тексте заявления последнего «проскочили» такие детали: «...С первого дня ареста мне систематически не давали спать. Днем и ночью я находился на допросах и возвращался в камеру в 6 часов утра, когда в камерах был подъем, и в 5—6 часов вечера — обедать. После 2— 3 дней такого режима я засыпал стоя и сидя, но меня тотчас же будили. Лишенный сна, я через несколько дней был доведен до такого состояния, что был готов на какие угодно показания, лишь бы кончились мои мучения».

Но вернемся к главному направлению

усилий руководства СМЕРШ, к решению той «сверхзадачи», ради которой и разгорелся, очевидно, «весь сыр-бор». Эта цель стала вырисовываться тогда, когда в кабинете Абакумова рождалось указанное выше покаянное «Заявление» на имя Сталина, датированное 30.04.1946.

Вот как оно начиналось.

«Министру Вооруженных Сил СССР И. В. Сталину

от бывшего главнокомандующего ВВС ныне арестованного Новикова (Подчеркнуто мною.— Прим, авт.)

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я лично перед Вами виновен в преступлениях, которые совершались в Военно-воздушных Силах, больше, чем кто-либо другой.

Помимо того, что я являюсь непосредственным виновником приема на вооружение авиационных частей недоброкачественных самолетов и моторов, выпускавшихся авиационной промышленностью, я, как командующий Военно-воздушны[ми] Сил[ами], должен был обо всем доложить Вам, но я этого не делал, скрывая от Вас антигосударственную политику в работе ВВС и НКАП... Вместо того, чтобы с благодарностью отнестись к Верховному Главнокомандующему, который для

меня за время войны сделал все, чтобы я хорошо и достойно работал, который буквально тянул меня за уши, я вместо этого поступил как подлец, всячески ворчал, проявлял недовольство, а своим близким даже высказывал вражеские выпады против Министра Вооруженных Сил...

Я счел теперь необходимым в своем заявлении на Ваше имя рассказать о своей связи с Жуковым, взаимоотношениях и политически вредных разговорах с ним, которые мы вели в период войны и до последнего времени...»

Вот, наконец, мы и добрались до главной цели. Получен «авторитетный документ», порочащий слишком «высоко залетевшего» Георгия Жукова. Для этого, например, далее в цитировавшемся документе указывалось, что Жуков неоднократно «возмущался недооценкой Сталиным его личного вклада в разгром гитлеровских войск под Сталинградом».

Как метко замечает редактор Военно-исторического журнала полковник И. Н. Косенко, даже приведенного отрывка т. н. «Заявления» достаточно, чтобы понять — А. А. Новиков не мог быть автором этого письма. Он не мог бы, например, сам написать — «от бывшего главнокомандующего ВВС», т. к. человек военный не мог бы приписать себе должность, которую никогда НЕ

ЗАНИМАЛ, потому что в его время такой должности просто не было в Советской Армии. Должность «Главнокомандующего ВВС» была введена тогда, когда А. Новиков был уже отстранен от работы. Просто, как и в ряде ранее цитировавшихся следственных выдумок, они всегда оказывались некорректными в каких-то мелочах, за всеми из которых невозможно было уследить их истинным авторам.

Позднее подчиненные Абакумова сами сообщали об этом на судебном процессе по его делу (Ленинград, декабрь 1954 г.). Так бывший зам. начальника секретариата МГБ на этом процессе показал, что:

«...Чернов (начальник секретариата.— Прим, автора) не только участвовал по требованию Абакумова в фальсификации заявлений, но в последующем, через несколько лет, по указанию Абакумова, совершил фабрикацию в копиях документов... с тем, чтобы замести следы этого преступления. Абакумов, как инициатор этого подлога, а Чернов, как исполнитель, надеялись... никто никогда не решится ознакомиться с подлинными документами».

А тогда, в 1946 г. сфабрикованное в конце апреля «Заявление» было в тот же день на-

правлено Абакумовым Сталину. Но самым важным для нас сегодня является то, что на сопроводительном документе имелась маленькая бюрократическая «деталь», стандартная пометка «Исполнитель — Абакумов».

Датировано все это было — 30 апреля. А уже 4-го мая по предложению Сталина Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о назначении начальника Главного управления контрразведки Абакумова Министром государственной безопасности. Сталин оплачивал преданность быстро и аккуратно. Прошло еще всего три недели, и 1-го июня 1946 г. на срочно созванном Высшем военном совете С. М. Штеменко зачитал во всеуслышание пресловутое «Заявление бывшего главнокомандующего ВВС», после чего под давлением генералиссимуса Совет вышел с предложением в правительство об освобождении Г. К. Жукова от должности главнокомандующего Сухопутными войсками. Через 2 дня СМ Союза ССР освободил Георгия Константиновича и от обязанностей главнокомандующего, и от должности заместителя Министра Вооруженных Сил, назначив его командующим войсками Одесского военного округа.

Все, как видите, внешне выглядело «чин-чином», только в самой основе, глубоко-глубоко лежала исходная ложь. Для дальнейшего повествования остается только отметить,

что результатом этого «авиационного дела» было появление на свет не одного, а четырех подобных «заявлений-близнецов». Одного в отношении Г. К. Жукова, от имени Новикова, и трех — в отношении МАЛЕНКОВА от имени других проходивших по делу.

Обратить на это внимание приходится потому, что методы и поучительная подоплека «Дела» наглядно раскрывается документами, относящимися к финалу этой очередной кампании «перебивания крыльев».

Напомним, что 11 мая 1946 г. Военная коллегия Верховного Суда СССР по обвинению в организованной антигосударственной деятельности осудила «виновных» на сроки от 2-х до 7-ми лет по статье 193-17«а» УК РСФСР, т. е. как лиц... «допустивших злоупотребление властью, превышение власти, халатное отношение к выполнению служебных обязанностей».

Прошли годы, наступил 1953 г. Умер Сталин, начался болезненный процесс формирования нового ядра в руководстве страны. Некоторые из участников этого процесса начали особенно «суетиться».

23 мая 1953 г. в ЦК КПСС было получено многословное «сов. секретное» письмо. Оно достойно того, чтобы с ним познакомиться хоть бы и в сокращенном виде.

«В ПРЕЗИДИУМ ЦК КПСС

товарищу МАЛЕНКОВУ Г. М.

В Министерство внутренних дел СССР поступили сигналы (!?!) о том, что в процессе следствия по делу Шахурина А. И.— б. наркома авиационной промышленности, Новикова А. А.— б. командующего Военно-воздушными Силами Советской Армии и других, осужденных в 1946 году Военной коллегией Верховного Суда СССР по обвинению в организованной антигосударственной деятельности, имели место перегибы и извращения.

Произведенной проверкой установлено, что обвинение Шахурина, Новикова и др. основано на материалах, сфабрикованных б. начальником Главного управления контрразведки «Смерш» Абакумовым и следственными работниками его аппарата.

Как показала проверка, Шахурин, Новиков и другие были арестованы при отсутствии данных об их преступной деятельности и даже в нарушение элементарных требований советской законности, без санкции прокурора.

Для того, чтобы обосновать их арест, Абакумов прибег к искусственному созданию материалов о том, что якобы Шахурин, Новиков и др. умышленно наносили вред Военно-воздушным Силам Советской Армии.

С этой целью арестованные путем применения к ним извращенных методов следствия, длительного лишения сна и запугивания всевозможными угрозами были доведены до состояния физического и морального изнеможения, а также безразличия ко всему происходившему.

Воспользовавшись таким состоянием арестованных, следствие принудило их подписать заблаговременно (Какой изысканный слог.— Прим, авт.) сфабрикованные следователями протоколы допросов, содержащие «признания» о будто бы проводившейся ими антигосударственной деятельности».

Приведенный отрывок весьма квалифицированно излагает обстоятельства ареста и ведения следствия. Для большей убедительности в определении виновников всего этого автор цитируемого «донесения» Президиуму ЦК КПСС счел уместным разъяснить (в дополнение ко всему уже нами выявленному) и такую деликатную подробность, как причину подтверждения обвиняемыми своей «винь» непосредственно на слушании дела Военной коллегией Верховного Суда СССР. Он дальше пишет:

«Перед направлением следственного дела на рассмотрение Военной коллегией ареста ванным, при непосредственном участии Аба

кумова, следователи внушали, что на легкое оказание они могут рассчитывать лишь при одном условии — если подтвердят в суде свои «показания».

Военная коллегия, основываясь на сфальсифицированных показаниях арестованных, вынесла по делу обвинительный приговор. Проверкой также установлено, что Абакумов, встав на преступный (!) путь обмана правительства, принудил арестованных Шахурина, Новикова, Шиманова и Будникова подписать сочиненные от их имени заявления на имя И. В. Сталина, в которых делалась попытка оклеветать товарища Маленкова Г. М.»

Отметим в этой части документа две важные особенности: во-первых, определен высокопоставленный «стрелочник» — Абакумов, как главный виновник, а во-вторых — в письме ни слова не говорится о клевете на Г. К. Жукова...

Остается только процитировать выводы автора и открыть его имя, для чего продолжим цитирование заключительной части документа:

«Таким образом, проверкой установлено, что... (перечисляются осужденные по этому делу) были осуждены неправильно, на основании ложных материалов, сфабрикованных следствием.

В связи с этим МВД СССР принято решение направить дело на новое рассмотрение... для отмены ранее вынесенного приговора и прекращения дела с полной реабилитацией привлеченных по нему лиц.

Заключение МВД СССР по результатам проверки .материалов дела прилагается.

Л. Берия

26 мая 1953 года

№ 78/6»

Вот такай ход.

Кто же это такой в действительности — Абакумов? Как он и его следователи всегда работали? Каким образом получались нужные следствию признания и показания? Как явствует из письма, Лаврентий Павлович, увы. раньше не знал, не ведал и не догадывался в течение всех долгих лет своего руководства органами госбезопасности. Только теперь, получив «сигналы» от некоторых заключенных (пересидевших уже от 10 до 31 месяца после окончания срока, установленного по приговору суда.— Прим, авт.), он разобрался в этом и поэтому восстанавливает как справедливость, так и законность. Усвоив уже настороженность ко всякого рода писаниям подчеркнем только одно — приведенный выше документ был подписан Берией, когда он был

еще не арестантом, а полномочным Министром внутренних дел СССР, поэтому и сомнешься в его достоверности не приходится...

А кто же подписал приложенное к этому письму в ЦК КПСС «Заключение»? Утвер-1Л его, естественно, Берия, а подписал, наряду со следователями-проверяльщиками, сам начальник след. части по особо важным делам МВД СССР генерал-лейтенант Влодзимирский. Тот самый, плетка которого, даже просто лежащая на его столе «под рукой», сигнализировала допрашиваемым о возможностях их судьбы... О действиях же его рассказано на многих страницах повести. В самом тексте подписанного им теперь «ЗАКЛЮЧЕНИЯ» тоже есть «информация к размышлению». Так, например, там говорится:

«Допросом арестованных бывших сотрудников Главного управления контрразведки «Смерш» Бровермана Я. М., Лихачева М. Т. (того самого, известного нам по событиям 1941 г.— Прим, автора), Леонова А. Г. и Комарова В. И., принимавших участие в фальсификации следствия по делу Шахурина, Но-1кова и др. установлено, что Абакумов использовал сфабрикованные под его руководством материалы следствия для представления И. В. Сталину ложной информации, в которой извращались как результаты расследо-

вания по делу, так и действительное положение с выпуском и приемкой на вооружение Военно-воздушных Сил новых самолетов и моторов.

Как показали названные сотрудники, б адрес И. В. Сталина ежедневно направлялись сводки о ходе допроса арестованных...

Арестованный б. заместитель начальника секретариата МГБ СССР Броверман, непосредственно принимавший участие в фальсификации указанных заявлений, касаясь вопроса о том, как было сфабриковано клеветническое заявление Шиманова (члена Военного Совета ВВС СА на Маленкова.— Прим, автора), показал:

«...по поручению Абакумова я вместе с начальником секретариата Черновым и секретарем Абакумова — Комаровым сфальсифицировал заявление арестованного Шиманова...

Поручение Абакумова мы выполнили, а он, просмотрев составленное от имени Шиманова заявление, еще более «усилил» его, после чего оно было отпечатано и передано Комарову. Комаров заставил Шиманова переписать печатный текст сфабрикованного нами заявления от руки, и таким образом получился подлинник заявления Шиманова, в точности совпадающий с печатным текстом».

Вот и подтвердилась документально вся

технология «серии удивительных собственноручных признаний», о многих из которых рассказано на страницах повести. Как это часто бывает в реальной жизни, загадочная вначале правда оказалась на самом деле примивно простой. Авторы же «Заключения» заканчивают его закономерным предложением об отмене ранее вынесенного приговора и прекращении дела с полной реабилитацией». Но ни Берии, подписавшему письмо в ЦК КПСС, ни лицам, составившим приложенное к этому письму «ЗАКЛЮЧЕНИЕ», не дано было знать будущее и поэтому они пока дружно «валили» все на одиозную личность, на Абакумова (выдвинутого непосредственно Сталиным семь лет назад на руководство ГБ), который-де обманывал «Хозяина» и вводил его в невольное заблуждение. Потребовалось еще полтора года для того, чтобы выплыла на поверхность адресованная Сталину сопроводительная записка Абакумова: «т. Сталину — по вашему личному указанию». Это она сопровождала основной документ, полученный следствием, тот самый, который был написан рукою А. А. Новикова с компроматом на Г. К. Жукова. На этом-то документе и имелась пометка: «Исполнитель — Абакумов». Бывший министр госбезопасности Абакумов в своем последнем слове на суде по поводу авиационного дела 1946 г.

скажет:«Я ничего сам не делал. Сталиным давались указания, и я их выполнял».

Но в июне 1953 г. в строго секретном Протоколе № 9 от 12.06.1953 Президиума ЦК КПСС все еще «пульсировала» первоначальная версия:

«...На основе сфальсифицированных материалов Абакумов направил И. В. Сталину ложную информацию… оклеветал... извратил действительное положение с выпуском и поставкой ВВС СА самолетов и моторов, создав версию о том, что якобы в результате преступного сговора в частях ВВС СА происходило большое количество аварий и катастроф... В ходе следствия по этому делу Абакумов в целях подтверждения вымышленных им же самим обвинений против перечисленных выше лиц, направлял в адрес И. В. Сталина ложные информации, в которых изображал отдельные недостатки, связанные с организацией серийного производства новых типов самолетов и моторов, как результат якобы имевшей место сознательной антигосударственной деятельности арестованных им по настоящему делу лиц.

В связи с этим Президиум ЦК. КПСС постановляет:

1. Восстановить (потерпевших) в рядах КПСС.

2. Отменить решение ПБ ЦК КПСС от мая 1946 г. и восстановить:

а) т. Шахурина А. И. в звании Героя Социалистического труда и т. Новикова А. А. в звании дважды Героя Советского Союза;

б) тт. Шахурина А. И., Новикова А. А., Репина А. К., Шаманова Н. С. и Селезнева H. П. в присвоенных им ранее воинских званиях. Возвратить лицам, перечисленным в п.1 настоящего постановления, правительственные награды, отобранные у них при аресте».

Так и завершилась эта история с относительно благополучным концом.

29 июня того же года А. А. Новиков был назначен на должность командующего авиацией дальнего действия, а затем и заместителя Главнокомандующего ВВС. Завершился еще один эпизод из прошлого, относящийся к судьбам руководства отечественной военной авиации.

Но все ли рассказанное есть только судьбы людей из почти полувекового прошлого? Все ли это уже в далеком прошлом? Похоже, что ответ на этот вопрос должен быть отрицательным. Судьбы отдельных людей, конечно не будут в точности повторять прошлое, но для истории это уже и есть детали... Изленившаяся «окружающая среда» будет определять направление изменений в армии, но

сами они непременно последуют. Для мира частной собственности всенародная армия, т. е. армия, формируемая на основе всеобщей воинской повинности, будет, вероятно, нежелательной, потому что в этом случае оружие окажется в руках представителей большинства народа, в то время как собственность будет в руках меньшинства.

Для такого варианта куда лучше будет армия наемная (по крайней мере, для условий мирного времени), армия, рискующая за деньги, а не за всенародную признательность и благодарность.

В ином варианте придется искать другие принципы формирования и подготовки всенародной армии, для того чтобы обеспечить ВЫСОКОЕ КАЧЕСТВО ее подготовки. Придется обеспечить прежде всего приток в армию способных и талантливых кадров, сделать военную службу престижной для большинства членов общества, в том числе и для наиболее достойных.

Завершая эту главу, хочется адресовать тех читателей, которых описанные события заинтересуют в подробностях, к ознакомлению с публикацией военно-исторического журнала (№ 5 и № 6 за 1994). В материалах И. Н. Косенко под заголовком Тайна «авиационного дела» публикуются полностью офи-

альные материалы, а также документы, переданные из Архива Президента Российской Федерации супруге бывшего командующего ВВС Советской Армии — Т. П. Новиковой. Автор снабдил эту публикацию подробными и квалифицированными комментариями. Для нас же важно сегодня прежде всего следующее. Вслед за «Авиационным делом 1946 г.» последовали «Ленинградское дело», «Дело врачей» и т. п. У каждого из этих политических «Дел» были свои причины и свои цели, свои жертвы и свои палачи. И каждый раз сначала страдали и погибали жертвы, но затем погибали и их палачи. Однако между теми и другими была всегда, по крайней мере, одна решающая разница: у последних, в отличие от первых, всегда имел место СОСТАВ ПРЕСТУПЛЕНИЯ!

Вот этому, в частности, и учит нас история описанных политических «Дел».

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Завершено, может быть, эмоциональное, но правдивое изложение жизни и судьбы характерных «людей своего времени», включая тайну последних 254 суток жизни одного из них, глядя на все это из нашего вновь бур-

ного «сегодня». Величие и низость, героизм и подлость! Было все. И в этом суть.

Перевернута последняя страница оптимистической драмы. Трагические спектакли, разыгранные на сцене нашего века около 50 лет назад, вновь и вновь возвращают нас к мыслям о том, кем же на самом деле были основные его действующие лица? Ведь все они были, no-существу, детьми одного народа и примерно одного социального происхождения, близкими по степени общей образованности, верившими в той или иной степени в одни и те же идеалы. И тем не менее одни оказались жертвами, а другие — палачами. Это прежде всего означает, что диалектические противоречия, существующие или возникающие в ходе развития общества, в конечном счете могут приводить к фантасмагории личностных судеб. Для этого достаточно, чтобы общество молитвенно падало на колени с криками «Верую» перед очередным «вождем» и вверяло ему эти судьбы.

Это особенно опасно, если у подобного лидера способностей и достоинств хватает прежде всего на то, чтобы пробиться среди конкурентов на желанный пост обладания ВЛАСТЬЮ.

При этом власть может проявляться как в открытой форме—административной, так и в скрытой — денежной! И в том и в другом слу-

чае власть, добиваясь своих целей, ходит «по лезвию бритвы», повседневно путая выдвигаемые цели со средствами их достижения. Урок, может быть, заключается в том, что нельзя сверять лидерам большим и малым, прежде сего, если они не способны или не хотят рать на себя личную ответственность за шибки, недостатки и неудачи, неизбежно имеющие место в управляемой ими сфере, такие лидеры всегда и безальтернативно приходят дело к поискам «стрелочников» и «рыжих», к поискам врагов, по большей части — мнимых. Наоборот, заслуживают доверия только те, которые последовательно доказы-5ают способность при неудачах первыми «подставлять плечо ответственности», открыто признавать конкретные СВОИ ошибки и драться за их исправление, исходя из реальностей. Конечно, ЕСЛИ это им будет довезено.

Цели, с которыми поднялась из практической мглы небытия 20-х годов огромная Россия, поднялась всего за полвека и БЕЗ внешней помощи; цели, сплотившие многонациональное общество в небывало дружественную среду трудовых масс, не разъедаемых официально сущностью частновладения собственностью, были и есть великие.

Однако производственно-технический прогресс в человеческом обществе явно и значи-

тельно опережает темпы морально-психологического развития. И это противоречие будет еще неоднократно ставить перед человечеством труднейшие задачи, о которых сегодня размышляют еще очень немногие.

Пожалуй, у действующих лиц просмотренной нами человеческой драмы была одна общая характерная черта. Дело в том, что с обеих столкнувшихся сторон были люди, испытавшие лично на себе реальности дореволюционного прошлого и послевоенной разрухи. В этом смысле они были совершенно свободны от идеализации недавнего прошлого страны, но, естественно, не свободны от дефектов человеческой натуры: карьеризма, ограниченности, эгоизма, глупости, бесчестности, зависти, трусости, садизма и тому подобных «свойств».

Всякая власть в обществе найдет себе нужных исполнителей!

Пусть эта правда, пробившаяся через десятилетия, послужит нам и нашим потомкам еще и еще раз наглядным уроком.

А для подобной настороженности жизнь дает примеры почти ежедневно и будет их давать, пока существует, к сожалению, НЕОБХОДИМАЯ для существования общества власть.

Желание любой власти переступить грань юридических ограничений — неистребимо. Оно

присуще самой человеческой натуре личности, «обремененной» этой властью. Именно поэтому и важна необходимость постоянного сдерживания ее от этого искушения. Этому учат нас уроки новейшей истории, же независимо от того, в чьих руках находятся «священное» право собственности. Подведя подобные итоги, вернемся к тому просу, который мы поставили перед собой, начиная повествование.

Что же это был за необычайный и противоречивый, но, безусловно, «потрясающий» исторический период?

Как известно, когда разность потенциалов между двумя телами достигает критического значения, происходит «разряд». Так учат и электротехника, и тектоника. Эта закономерность всеобщая, так же как и то, что чем больше накопленная разность потенциалов, тем мощнее разряд. Разность потенциалов между Россией и Западной Европой в начале 20 века достигла предельно высокого уровня: се передовые технологии и отрасли производства того времени были на Западе; прогрессивность общественного устройства «за бугром» резко контрастировала с консерватизмом России; образовательный уровень большинства населения на западе от границ Российской империи не входил ни в какое равнение с тем, что было на ее просторах...

Можно без конца спорить, был или не был какой-то выход с помощью «плавно открывающегося клапана», но фактически в истории имел место «момент разряда» взрывного типа... Это Россия для всего остального мира возможно сыграла роль спасительного самоподрывающегося клапана. Успехи государственного строительства в последовавшие з-ч этим годы несомненны, равно как и беды. Но случайны ли, субъективны ли они были? На этот вопрос пока каждый будет отвечать по-своему. Напомним только об одном взгляде на ожидаемое будущее начального социализма, высказанном автором романа-утопии «Красная звезда» марксистом Богдановым еще в 1908 году!

«Отдельные передовые страны, в которых социализм восторжествует, будут как острова среди враждебного им капиталистического, а частью даже докапиталистического мира. Борясь за свое господство, высшие классы несоциалистических стран направят все свои усилия, чтобы разрушить эти острова, будут постоянно организовывать на них военные нападения и найдут среди социалистических наций достаточно союзников, готовых на всякое правительство, из числа прежних собственников, крупных и мелких. Результат этих столкновений трудно предугадать. Но даже там, где социализм удержится и выйдет победите-

лем, его характер будет ГЛУБОКО И НАДОЛГО ИСКАЖЕН МНОГИМИ ГОДАМИ ЖАДНОГО ПОЛОЖЕНИЯ, НЕОБХОДИМОГО ТЕРРОРА И ВОЕНЩИНЫ с неизбежным последствием — ВАРВАРСКИМ ПАТРИОТИЗМОМ».

Эти слова были опубликованы за 20 лет до Октябрьской революции. Вдумайтесь, читатель! А главное, не верьте простым ответам на сложные вопросы. Не берите на веру толь-) слова тех, кто всегда, всюду и всех готовы профессионально поучать. Как это иногда ни нудно, но думать придется самим.

Нередко, разуверившись в возможности угадать будущее, у людей опускаются руки, они перестают верить в логику причин и следствий, сдаются перед внешними проявлениями хаоса или вообще унижаются перед сказами о влиянии всяческих «потусторонних» ил. Но правда, очевидно, не в этом. Напомним еще об одной публикации.

Осенью 1928 г. подал в отставку с поста Председателя Научно-технического совета Черной Металлургии 64-летний замечательный русский металлург и Гражданин В. Е. Грум-Гржимайло. В своем прошении об отставке он писал:

«...Большевики хотят сделать опыт создания социалистически построенного Государст-

ва. Он будет стоить очень дорого. Но татарское иго стоило еще дороже; однако только благодаря татарской школе Русские сделались государственной нацией... (И далее.— Авт.) Но опыт надо вести честно с обеих сторон. Только честная постановка опыта сделает его убедительным и полезным. Это возлагает обязанность:

а) на НЕ большевиков работать не за страх, а за совесть;

б) на большевиков честно учитывать результаты опыта, иметь мужество видеть свои неудачи и не валить с больной головы на здоровую.

Видим ли мы честную постановку в современных условиях? Нет. Нашлись продажные души, которые, введя в заблуждение бывших владельцев промышленных предприятий, нашли способ выманивать у них деньги за якобы вредительство, которое они якобы будут производить, находясь на службе у большевиков. Для всякого ясно, что это был неблаговидный прием выманивания чужих денег, и только. Настоящее, подлинное вредительство — есть легенда. То, что делалось, есть шулерский прием, и только. Как отнеслись к этому большевики? Спокойно? Как к простой проделке шулеров? Нет. Они раздули Шахтинское дело, сделали из него мнимую угрозу срыва всей промышленности; взяли под подо-

зрение всю интеллигенцию, арестовали множество инженеров; возбуждают серию дел. Мотивов такого неспокойного отношения большевиков может быть два:

а) Большевики струсили измены и действительно потеряли голову. Я решительным образом отвергаю эту версию.

б) Я считаю более вероятным предположение, что первые несомненные поражения на промышленном фронте, испытанные большевиками, не признаются ими как поражение принятой ими системы управления промышленностью. Для этого у них еще не хватает мужества. И они ухватились за Шахтинскнй процесс как за возможное оправдание своих неудач. Не признав своей вины, что цены товаров не понижаются, производительность труда не растет, нация не богатеет... большевики стали искать ВИНОВАТОГО в своих поражениях и ухватились за процесс шайки мазуриков как оправдание своих неудач. Они объявили виновными за свои поражения на фронте промышленности вредительство всей интеллигенции...

К чему приведет такой перенос неудач с Зольной головы на здоровую — предсказать не трудно. Он приведет к окончательной гибели промышленности, к катастрофам, результаты коих предвидеть невозможно...

...Что остается делать специалисту? Оче-

видно, из личной безопасности надо не принимать никаких решений. Не давать правительственным органам никаких твердых директив, твердого руководства; надо писать и отписываться, устраивать комиссии, расследования и пр., обеспечивая себя от несения всякой ответственности. В результате — паралич промышленности и даже голод».

В этой записке есть все. И политический идеализм с ошибочным прогнозом, но и удивительно метко подмеченная страшная угроза государству, в котором власть, отводя критику от себя, «подсовывает» обществу мнимых противников, стараясь таким образом сваливать на них неудачи или ошибки своей политики и практической деятельности.

Это писал в 1928 г. беспартийный, но патриотически настроенный ученый. Он анализировал окружающую действительность и делал глубоко справедливые выводы, в соответствии с которыми и поступал. И многие из его заключений история подтвердила, хотя они были сформулированы в период примерно такого же информационного хаоса, который царит у нас в настоящее время, разве что только без эротических «закидонов».

Не думая жить нельзя, так как Будущее всегда имеет начало в настоящем!