ПРЕДИСЛОВИЕ

О времени - будущем, прошлом и настоящем:

утверждения «жития не святых»

Приводимые здесь воспоминания являются очень небольшой частью общих моих воспоминаний. Так, например, здесь будет рассказано только о десяти моих предках и родственниках, а в полном варианте, говорится о судьбах пятидесяти, из них. Полная эта рукопись помещена на 500-х страницах рукописного текста. Бумага писчебумажного формата около 260 к 205 мм (он нестандартен). Текст помещен в трех сборниках и сопровождается 250-ю фотографиями (подлинниками), а также 80-ю другими документами и их копиями (письма, справки, выписки, протоколы обыска, вырезки из газет и пр.).

Здесь же, мною приводятся только те воспоминания, которые, так или иначе, связаны с историческими поворотами страны, ключевыми моментами.

О времени - будущем, прошлом и настоящем:

Утверждение первое:

Есть только прошлое и будущее,

а то, что мы называем «настоящим»,

это лишь, непрерывный переход

от будущего к прошлому:

Настоящее - тонкая пленка,

что теряется в сумраке лет...

«... Есть только миг между прошлым и будущем:

Именно, он называется «жизнь!»

(из песни)

Утверждение второе:

Нам лишь кажется, будто бы мы двигаемся от прошлого к будущему: в действительности же будущее, с огромной скоростью, надвигается на нас подобно поезду, который стремительно проносится мимо, и в одно мгновение оказывается позади нас - в прошлом!

1988 г. Литинский А.Б.

Такое же утверждение я прочитал в Харьковском еженедельнике «Грани» № 28 13.07 - 28.07.1996 г. в статье: «Машина времени уже существует?»

«Жития не святых»

Свято хранятся архивы старинные,

Гордая память столетий седых,

В них возникают преданья былинные,

И описания «житий святых».

Здесь же начнется других описание

Жизней людей, далеко не святых,

Обыкновенных людей, живущих ранее,

Ныне ушедших, но в прошлом живых.

Были ошибки и радости, горести,

Каждым был прожит отпущенный век.

С более-менее чистою совестью:

Он ведь не Ангел, но он человек!

Мнится нам будто бы есть настоящее,

А настоящего, в сущности нет:

Есть только нечто, назад уходящее,

В ленту событий, волнений и лет!

Вот впереди мы узрели грядущее,

(Но непрерывен ведь времени ход)

Быстро оно переходит в минувшее:

Сквозь «настоящее» был переход!

Неумолимое время проносится,

Жизнь человека уходит назад,

А любопытство настойчиво просится:

В прошлое бросим пытливый свой взгляд!

Итак:

«жития не святых»

(о судьбах человеческих)

Часть первая

О жизни некоторых моих предков и родственников

Часть вторая

Отрывки из моей жизни

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

О жизни некоторых моих предков и родственников

О фамилии. Семья моего деда

Фамилия - Литинский, происходит от названия украинского города - Литин, Литинского района, Винницкой области. Я встречал многих Литинских - евреев, русских и украинцев, в том числе, в местах заключения. Есть мои однофамильцы и в Харькове.

1. Мой дед - Литинский Семен (не помню отчества) умер, когда мне было шесть лет. Я помню красивого старика, с длинной белой бородой, детьми и внуками, в селе Гуляй-Поле Екатеринославской губернии. Теперь это город Гуляй-Поле Запорожской области.

Дед был человеком не бедным и знал себе цену. Он заведовал лесной биржей (а может быть, арендовал ее) то есть, предприятием по скупке и продаже леса. В этом участвовал и его зять - Брук Григорий.

2. Бабушка была тяжело больна и рано умерла.

Дети и внуки деда, то есть мои отец, дяди, тети, двоюродные сестры и брат:

3. Литинская Берта Семеновна (по мужу Брук) жила в с. Гуляй-Поле с мужем и детьми - сыном Базей, дочерьми: Раей и Феней, от дельно от отца. При мне ее отец - дед Семен, старый и больной, жил у нее. Там он и умер. Примерно в начале 30-х годов нашего века ее дочери Рая и Феня, жили отдельно, а тетя Берта, с мужем и сыном, переехали в г. Мариуполь, где потом, во время войны, их убили нем цы.

4. Литинская Раиса Семеновна родилась 13 января 1884 г. в с. Гуляй-Поле. Сначала жила в доме отца. Затем, в 20-ти летнем возрасте, переехала в г. Екатеринослав к брату, Борису Литинскому, (моему отцу). Она окончила курсы кройки и шитья, затем работала белошвейкой.

Во время революции 1905 г., в составе санитарной дружины, помогала бойцам, раненным на баррикадах. Была вегетарианкой и считала себя анархисткой. По ее мнению, всякая власть - это наси-

лие. А она была против всякого насилия и проповедовала непротивление злу.

Например, она просила меня не пугать кошку, когда я в шутку свистнул. По ее словам, это кошке причиняло страдания.

Ранее, в Гуляй-Поле, у нее была веселая компания, которую называли: «Банда нэ журысь!». Гуляй-Поле было родиной и резиденцией Нестора Ивановича Махно. В годы гражданской войны он был предводителем РПАУ - Революционной Повстанческой Армии Украины имени батьки Махно.

Моя тетя, Р.С. Литинская, была землячкой и ровесницей Махно. Ее почему-то называли «невестой Махно». А мой двоюродный брат, ее племянник - Юрий Литинский, говорил, что она была секретаршей Махно. Не знаю, так ли это было, но, забегая вперед, вспоминаю, что после моего с ней приезда в Харьков, к ее брату, Я.С. Ли-тинскому, примерно, в начале 1922 г. ее арестовали органы ЧК, а в квартире была устроена засада: я помню военных, дежуривших в прихожей коммунальной квартиры. Правда через две недели ее освободили.

4.1. Отрывки из махновской песни

Я помню, как ранее, в Екатеринославе, она, с племянницей Раей Брук и женихом Раи - Левой Кузнецовым (тоже анархистами), с увлечением распевала песню повстанцев из армии Махно.

Вот отрывки из этой песни, которые я помню (на мотив «Ту стэп», или «А девочка Надя», «Каралэт мой бщний»):

«Все повстанцы без сапог,

Видит Бог, видит Бог!»

Едем в Гуляй-Поле,

Будем жить на воле:

Будут там и сапоги,

И с вареньем пироги!

Чем-то недоволен,

Едет дядя Волин,

Словно злой татарин,

Едет дядя Барин

«... А Иосиф - великан,

Раздобылся баклажан.......

/Волин - известный анархист, с которым Махно сблизился раньше, еще в Бутырской тюрьме. «Барин» - это Бирон, возглавлявший анархистскую группу «Набат», прибывшую к Махно в июле 1918 г. (Герасименко: «Махно», стр. 7).

4.2. «Махноград»

Моя тетя Р.С. Литинская вывезла меня из г. Екатеринослава, в с. Гуляй-Поле, приблизительно, весной 1920-го г. Я хорошо помню, что мне 13 ноября 1920 г., в Гуляй-Поле, исполнялось шесть лет.

Мое пребывание там совпало с разгаром гражданской войны и разгулом Махновщины. Гуляй-Поле называлось «Махноградом».

В списке первых, награжденных орденом Красного Знамени, четвертая строка густо замазана черной краской. Под ней прячется фамилия МАХНО: Еженедельник «Аргументы и факты» № 37, 15-21. 09.90. Далее, там же, в статье: «Предводитель неизвестной войны», приводится ряд интересных сведений о махновщине и о Махно. При этом делается ссылка на брошюру К.В. Герасименко «Махно». (Харьков, Интербук, 1990). Герасименко пробыл много времени в окружении Махно и написал наиболее полную и достоверную его биографию. Однако в вышеуказанной статье в АИФ, значительно искажена его биография, начиная с года рождения: у Герасименко, это 1884 г., а в АИФ. - 1888 г., на основании чего, даже, отмечали его юбилей в 1998 г.

4.3. Гражданская война в Гуляй-Поле:

Ниже я привожу отрывки из моих воспоминаний о гражданской войне в Гуляй-Поле и о Махновцах:

Власть меняется!

Когда «наши» наступали,

Когда «ваши» отступали,

Гуляй-Поле - «Махноград»,

Превращалось в сущий ад:

Немцы, красные, Петлюра,

Белые, Махно, Стецюра,

И зеленые, Маруся:

Перечислить не берусь я!

Вой и грохот раздается,

Где-то пулемет строчит,

Кавалерия несется,

Артиллерия гремит!

Гуляй-Поле, Гуляй-Поле!

Стелется широко поле,

В поле бешеная рубка:

«Ты прощай, моя голубка...»

За околицей завыли:

«Ваньку с Мишкой по-ру-би-ли-и-и...!»

А по полю кони скачут,

А по хатам вдовы плачут...

И в селе снаряды рвались,

И враги туда врывались,

Пулеметные тачанки

Грохотали спозаранку.

А досужий обыватель,

Нашей власти злопыхатель

У окон стоит «народ»,

И орет: «Наша берет!»

А для Саши было ясно:

Наш, ведь, это значит красный!

(Шестилетнему мальчишке,

Что в коротеньких штанишках),

Меня в детстве так учили!

Что же: эти все забыли,

Что махновцы, ведь, не наши?

Почему ж они им машут?!

(Я, тогда, детством своим считал возраст 3-4 года).

Наш дом стоял в глубине двора, ворота которого выходили на широкую главную улицу села. Из окон было видно, что там творилось.

А во время боя там творилось что-то невообразимое: мчались, преследуемые врагом отступающие части, вперемешку: пулеметные тачанки, кавалерия, артиллерийские конные упряжки... Затем вся эта масса устремлялась по улице в обратную сторону: те, кто ранее отступал, теперь наступали. Все это сопровождалось адским шумом: грохот артиллерии и разрывы снарядов, прилетавших из-за села, тарахтенье пулеметов на тачанках, ружейная стрельба, треск рвущихся гранат, громкое «Ура-а!!!...» Мы - взрослые и дети, стояли у окон и наблюдали за ходом боя. Теперь удивляюсь: Почему не боялись и не прятались в погребе?

В один из моментов отступления красных и наступления махновцев я поражен возгласам Л. Кузнецова (жениха Раи Брук): он и другие взрослые кричали: «Наша будет!!». Дело в том, что (как сказано выше), моя тетя Р. Литинская (и дядя Исай Литинский), была

сверстницей Махно (1884 г.) и прониклась анархистскими настроениями, которые унаследовало и следующее поколение: ее племянница Рая Брук и Л. Кузнецов. А мой отец Б.С. Литинский рано уехал из Гуляй-Поля и исповедывал революционные (не анархистские) взгляды, которые старался привить мне с детства.

После смены власти, т. е. после наступления и прихода красных, я видел среди них и китайцев, одетых в красноармейскую форму. Нынешние историки утверждают, что в 1918-20 г. в составе Красной Армии были китайские добровольцы.

Гуляй-Польские зарисовки

(отрывочные детские воспоминания)

Петлюровец:

«Что народ остановился?»

«Там петлюровец напился,

И с крыльца он покатился,

Мордой в грязь он повалился...»

Яблочко по-«махновски»:

«Эх яблочко, куда ты котишься?

Попадешь к махновцам в руки, не воротишься!»

Обыск:

Ночью в дом вломились люди,

Обыск делают у нас:

Бьют тарелки, чашки, блюда,

И дорожки рвут подчас.

Все подушки раструсили,

Простыни и одеяла,

«Что вы ищете?» - спросили,

«Пулеметы» - отвечали.

Слух прошел среди народа:

То махновцы были, лыхо!

Очень рады их уходу:

Наконец-то стало тихо!

(Лыхо - горе, беды (укр.)).

«Свечка»:

(Гришка Брук, муж Берты - в девичестве, Литинской)

Ночью в двери постучали.

На вопросы дяди Гриши,

«Открывай - ты!» - отвечали,

«А не то тебе «пропишем!»

И вопрос: «у вас есть сечка?»

Гриша не расслышал: «Свечка?»

«Но у вас же есть корова,

Так должна быть и полова!»

(сечка - полова).

«Шпион»:

К дому подошел мужчина.

Он в папахе, в сапогах,

И в бекеше был овчинной

Всех расспрашивал: «Что? Как?»

Записи он делал в книжке,

И заметки делал он...

Взрослого, спросил я Мишку,

Тот ответил: «Цэ шпиён!»

(теперь я понимаю, что это был не шпион, а квартирьер, делавший записи о наличии жилья для расквартирования войск).

5. Ялтинский Исай Семенович, старший брат моего отца.

Родился в конце 1884 г., вероятно в декабре, в с. Гуляй-Поле. Я помню высокого красивого мужчину, кудрявого, с небольшой бородкой - эспаньолкой, светлого шатена, с голубыми глазами.

По специальности он был столяром-обойщиком, причем высшей квалификации: делал выставочную мягкую мебель.

Женился он на двоюродной сестре моей матери - Чимбаревой Добе Иделевне ив 1915г. в г. Екатеринославе у них родился первый сын, мой двоюродный брат - Владимир. О деятельности дяди Исая до 1917 г. мне не известно. Знаю только (со слов его младшего сына Юрия), что он по убеждениям был анархо-синдикалистом. (Анархо-синдикализм («революционный» синдикализм) разновидность анархизма в рабочем профсоюзом движении: по-французски «синдикаты» - это профсоюзы.)

После 1919 г. семья жила в г. Ташкенте, где тетя Доба работала но своей специальности - швеей.

Как известно, первый Советско-Афганский договор был подписан в 1921 г. Дядя Исай в 1920 - 1922 г.г. был одним из первых советских дипломатических курьеров: он возил дипломатическую почту из Туркестанского отдела Наркоминдела (в г. Ташкенте) в Афганские города Кабул и Герат. Он изучал фарси и свободно читал на этом языке. Фарси (по старому - персидский язык) распространен в Иране (Персии), Афганистане, Таджикистане. В 1921 г., в Ташкенте родился младший сын - Юрий. В 1922 г. семья переехала в Москву.

В Москве, в 1923 г., в доме, где родился главный теоретик анархизма, П. Кропоткин (1842 - 1921), был открыт мемориальный музей. На собрании, посвященном этому событию и 2-х летней годовщине со дня смерти Кропоткина, дядя Исай выступил с большой пламенной речью. За это выступление его вызвали в ОГПУ (Отделение Главного Политического Управления - в прошлом ЧК) и строго предупредили, что, если подобное повторится, то он будет наказан.

Дядю Исая арестовали в 1934 г., и младший сын Юра, 13-ти лет от роду, свидетель обыска и ареста отца, носил ему передачи в Бутырскую тюрьму, пока его не отправили в глухую ссылку. Передачи собирала сестра Исая, Раиса Семеновна Литинская. Она сама носить их опасалась. Арестовали дядю Исая за то, что он дал приют бежавшему из ссылки в Сибири видному анархисту Андрееву. Последний, через несколько дней написал покаянное письмо в ЦК Компартии и был прощен. А все, у кого он скрывался (Исай Литинский, Д. Бенедиктов, Ф. Зельман и другие), получили от 3-х, до 5-ти лет ссылки. Дядя Исай получил 5 лет ссылки, после которой ему добавили «8», т. е. не разрешили жить в восьми крупных городах. Поэтому он уехал в г. Мариуполь, где жила его старшая сестра - Берта, с мужем и сыном. С началом войны дядю Исая взяли в строительный батальон, где он и проработал во фронтовых тылах почти всю войну.

Его демобилизовали по болезни, в конце 1944 г. Он вернулся в Мариуполь. Сестру - Берту с мужем и сыном, убили фашисты. В городе у дяди оставалась женщина-украинка, с которой он и дожил до смерти. Она его и похоронила. Умер он в 1947 г. в возрасте 63 лет.

6. Чимбарева Доба Иделевна, старшая дочь Иделя и Лии Чимбаревых, родилась в 1886 г. в г. Екатеринославе. Она была глухой, как и ее брат Абрам. Это, вероятно, последствия родственного брака их родителей - двоюродных брата и сестры. Работала Доба швеей (портнихой).

В молодости участвовала в революционном движении: она была анархистской. За революционную деятельность была осуждена на три года царской каторги. На каторге она сошлась с большевиками.

При советской власти тетя Доба одно время пользовалась привилегиями как политкаторжанка /привилегий для нее добилась Р.С. Землячка (1876) - известная революционерка/.

Как сказано выше, в описании жизни дяди Исая, тетя Доба стала его женой и у них было двое детей. Однако, отношения между ними были неважными. Они часто ссорились: Дядя Исай нарушал супружескую верность и не обеспечивал семью материально. Были у них разногласия и на политической почве: Исай был настроен анархистски. После его выступления на собрании, посвященном памяти Кропоткина (см. выше) он, не смотря на предупреждение ОГПУ, продолжал тайно поддерживать связи с анархистами. Доба же, бывшая, в молодости, анархистской, теперь переменила свои взгляды. Она стала ярой сталинисткой, таковой и оставалась до конца своих дней. Она считала, что все творящиеся беззакония происходят без ведома Сталина.

Все окончилось тем, что с начала 30-х годов. Доба с Исаем фактически разошлись и жили под одной крышей только ради детей. Ссоры участились. Доба в это время начала получать персональную пенсию Союзного значения за революционные заслуги.

Она была категорически против «конспиративных дел» Исая. Когда она узнала, что тот собирается прятать у себя анархиста Андреева, то немедленно уехала в г. Днепропетровск к своей подруге. Ранее погиб под автомобилем старший сын - Владимир. Тринадцатилетний сын - Юра, остался вдвоем с отцом. Два раза в неделю приходила сестра Исая, Раиса Семеновна Литинская. Она их обстирывала и готовила им обед.

Юра запомнил слова Добы о том, что «отец - дурак, а Андреев, у которого брат в правительстве, подлец и провокатор». Но Исай впустил Андреева в дом, прятал и кормил его с женой, три или четыре дня! (О брате анархиста Андреева будет сказано ниже).

Возвратилась Доба домой только тогда, когда Юра ей написал, что на свидании отец сказал, что приговорен к пяти годам ссылки и что отправят его через день, с Казанского вокзала.

Она не желала «по принципиальным соображениям», иметь ничего общего с Исаем (так она потом говорила).

Ее сын Юра - школьник, в 15-17-ть лет во время летних каникул дважды ездил к отцу, вопреки желанию Добы.

У Добы с Юрой были разные споры из-за ее «ортодоксального сталинизма».

Во время войны Доба была три года в эвакуации, под Казанью, и от голода ее спасло ремесло портнихи.

Сын Юра в это время был на фронте, а Исай - в строительном батальоне. Доба умерла в г. Москве в 1958 г., в 72-х летнем возрасте. Доба состояла в «обществе бывших политкаторжан и ссыльнопосе-

ленцев». В работе этого общества, на общественных началах, принимала участие и жена С. Орджоникидзе - Зинаида Гавриловна (в девичестве - Павлуцкая). Старостою общества был Емельян Ярославский, сам родившийся в семье ссыльнопоселенцев.

Сталин, сам в прошлом ссыльный, теперь не любил старых большевиков, в том числе и это общество. Поэтому он дал понять Е.Ярославскому, что его общество следует распустить.

Это позже и бьшо сделано, «по инициативе Ярославского».!? связи с этим, Доба, имевшая ранее привилегии, теперь их лишилась.

О брате анархиста Андреева

Андрей Андреев, секретарь ЦК ВКП(б), до 1931 г. возглавлял Рабоче-Кресгьянскую инспекцию (занимавшуюся выявлением «врагов народа»). С 1931 по 1935 г. - Народный Комиссар Путей Сообщения. В газете «Правда» от 16.09.1988 г. напечатано «... с февраля по октябрь, 1931 г. проводилась новая, наиболее широкая волна ликвидации кулацких хозяйств. Общее руководство осуществлялось специальной комиссией, которую возглавлял А.А. Андреев... раскулачивание проводилось и в дальнейшем... оно, все больше принимало характер репрессий (в указанном номере на стр. 3: «Коллективизация: Как это было».)

7. Чимбарёв Абрам Иделевич (дядя Абрам), брат тети Добы. У нас его называли: «Абрам рыжий» по цвету его волос. Он был анархистом. Во время гражданской войны воевал в анархистском отряде. Впоследствии, после гражданской войны, я прочитал книгу об этом отряде. Она называлась «Под черным знаменем» (не помню фамилии автора). В книге этой дядя Абрам фигурировал под кличкой: «Сашка Щербатый» (он очень не любил, когда его так называли). Там описывался и бронепоезд, на котором он воевал. Однажды он приезжал из Москвы ко мне в Харьков. Я был дома один, все куда-то уехали. Это было, примерно, в 1933 г. Когда я спросил его об этой книге, то он с пренебрежением отмахнулся: «А-й! Это белый написал» (в смысле - белогвардеец).

В 1937 г. его арестовали: он проходил по одному из дел, в числе восьми человек, которые, якобы, собирались освободить невинно арестованных своих друзей. Доносчиком был один из этих восьми (его через полгода выпустили). Из остальных семи двое были расстреляны, а пятеро получили по десять лет, в том числе и дядя Абрам. В Москву, через много лет, вернулись только дядя Абрам и А. Зайчук. Все это сообщил мне мой двоюродный брат, его племянник - Юра Литинский. Он общался со своим дядей до смерти последнего. Дядя Абрам выжил только из-за полной своей глухоты («глухой, как пень» - так выразился Юра): его не гоняли на лесоповал или в забой. Он отбыл 6 лет на трассе в одном из лагерей, а последние 4 года где-то под Магаданом. Он был хорошим маляром и хорошим ху-

дожником-самоучкой. Он рассказывал, что однажды его послали ремонтировать квартиру начальника лагеря. Конечно, это не создало ему «курортных условий». По возвращении в Москву он весил всего 65 килограммов при росте 184 см.

8. Литинский Юрий Исаевич, сын дяди Исая и тети Добы, мой двоюродный брат ~ родился в г. Ташкенте, в 1921 г. С 1922 г. жил с родителями в Москве. До войны получил среднее образование. В 1939 г. был призван на военную службу и прослужил семь лет без перерыва. Воевал, с первых дней войны и до ее конца. Демобилизовали Юру через 3 года после окончания войны, то есть в 1946 г. Поэтому в институт поступил поздно, примерно в 25-ти летнем возрасте. Нынешняя молодежь уже оканчивает институт в 22-23 года.

По окончании медицинского института Юра работает врачом-эпидемиологом. Он много лет заведует одной из лабораторий центрального Научно-исследовательского института эпидемиологии. В этой же лаборатории работал и Евгений Иванович Чазов. Впоследствии академик, а теперь Министр здравоохранения СССР (сведения за 1989-й г.). Тогда они с Юрой были на «ты».

По роду своей работы Юре приходилось бывать на самых трудных и опасных участках, в очагах эпидемии: в тайге, в болотах, в пустыне. Примерно в конце 60-х годов (или в 1970-71 г.) в журнале «Огонек», было помещено сообщение о том, что поступили сигналы о возникновении в СССР нескольких очагов черной оспы, завезенной из Индии. А это чрезвычайное Происшествие! В группе, которая занималась выявлением и ликвидацией очагов черной оспы, был Литинский Юрий Исаевич. Искали людей - распространителей оспы, вещи, завезенные ими, в том числе, ковер (а это было нелегко, учитывая современный транспорт, а особенно авиатранспорт).

Юра защитил кандидатскую диссертацию, а впоследствии, докторскую.

Конечно, того и другого он достиг поздно. Например, докторскую диссертацию он защитил в 1977 г., в 56-летнем возрасте. Но надо учесть, во-первых, позднее поступление в институт и позднее его окончание. Во-вторых, надо себе представить, каких больших трудов стоило ему, беспартийному, с небезупречной пятой графой в анкете, при его честности, резкости и прямоте суждений получить степень кандидата, а затем доктора медицинских наук. И это в те годы! Дело в том, что конце 70-х годов многие евреи выезжали за границу. Поэтому КПСС препятствовала написанию евреями диссертаций.

Можно представить себе, какие искусственные трудности создавались в его работе!

Но он добился успеха за счет своего ума и способностей, а главное, за счет своего настойчивого труда (и неудивительно, что он перенес инфаркт миокарда).

Возможно, что не обошлось и без поддержки Главного Кремлевского врача, академика Евгения Ивановича Чазова, или других влиятельных лиц.

О Чазове

Академик Чазов Евгений Иванович, знаменитый врач-кардиолог. С его именем связана одна из многих Кремлевских тайн.

По сообщению ТАСС, в ночь с 16-го на 17-е июня 1978 года «скончался от острой сердечной недостаточности, с остановкой сердца», секретарь ЦК и член Политбюро КПСС, тов. Кулаков Федор Давидович.

Близко знавшие его люди говорили, что он «здоров, как бык». Детальный и одновременно путанный отчет специальной медицинской комиссии во главе с Главным кремлевским врачом Е. И. Чазовым, вызвал еще большие подозрения, тем более, что ни Брежнев, ни Косыгин, ни Суслов, ни Черненко не явились на похороны Кулакова. Пост Кулакова в Кремле занял Михаил Сергеевич Горбачев: пост секретаря ЦК по сельскому хозяйству. Произошло это, благодаря Юрию Владимировичу Андропову, возглавлявшему тогда КГБ.

9. Мои родители: отец, Литинский Борис Семенович; мать, Литинская Ханна Михайловна

Мой отец - Литинский Борис Семенович, родился в 1886 г. в с. Гуляй-Поле, стал работать в очень раннем возрасте: мальчиком на побегушках, затем приказчиком, счетоводом, бухгалтером, старшим бухгалтером, и наконец, главным бухгалтером. В последние годы, перед Великой Отечественной Войной, он работал старшим экономистом. Всего он достиг, только благодаря своему исключительному трудолюбию и любознательности. Он не имел даже среднего образования и овладевал науками самостоятельно, самоучкой. Например, он читал алгебру и геометрию так, как другие читают художественную литературу. Он очень грамотно говорил и писал, несмотря на то, что в детстве учился лишь в четырехклассной школе и в «Хедере» (еврейской школе). В доме всегда были словари, справочники, энциклопедии и много художественной литературы.

Позже, в войну 1914 года, будучи в Австрии в плену он в совершенстве овладел немецким и чешским языками. Приходилось ему там батрачить и на чешского кулака. Чехия тогда входила в состав Австро-Венгрии и воевала на стороне Германии (Вспомним «Похождения бравого солдата Швейка» чешского писателя Ярослава Гашека). В результате, отец хорошо владел шестью языками: еврейским (идиш), древнееврейским (иврит), русским, украинским, немецким и чешским. Когда он бежал из плена и проходил по Чехии, его все принимали за чеха.

Он очень любил петь песни на тех языках, на которых говорил. Знал много революционных песен.

В начале века отец перебрался в г. Екатеринослав (ныне - г. Днепропетровск), где получил должность бухгалтера в какой-то конторе.

Впоследствии к нему переехала сестра - Раиса (о ней рассказано выше). Примерно в 1912-м г. он женился на Ханне Михайловне Чудновской (имя Ханна означает - грация, миловидность и принято у многих, в том числе христианских народов).

В 1914 г. родился сын – Александр (я).

Моя мать прожила недолго. Родилась она в 1892-м, или в 1893-м г. и умерла от заражения крови в 1919-м г., в возрасте 26 или 27 лет... Мне тогда было четыре года, и я маму плохо помню. У меня осталось только несколько ее фотографий.

В декабре 1914 года отца мобилизовали. На фронте он попал в немецкий плен. Был в Австрии (в Богемии, как называли Чехию, входившую в состав Австро-Венгрии), в концентрационном лагере для военнопленных. Бедствовал: испытывал нужду, голод, лишения. Дважды бежал из лагеря, но его ловили. Третий раз бежал из плена успешно. По возвращении в Екатеринослав работал в ЕПО (Екатеринославское потребительское общество: в 1918-м г.). Перенес сыпной тиф. Был при смерти. При вступлении немцев в Екатеринослав в 1919 г. и после смерти мамы, отец, вместе с ЕПО, эвакуировался в Кривой Рог. Тогда была образована Советская Донецко-Криворожская Республика. А у отца, вероятно, были и личные причины, чтобы не встречаться с немецким начальством - побег из плена. В 1921 г. отец приехал в Харьков со своей второй женой - моей мачехой, Софьей Львовной Огоринской - 1899 года рождения. В г. Харькове (с декабря 1919 г. - по июнь 1934 г., столице УССР), отец работал в различных организациях, занимая должности от бухгалтера до главного бухгалтера. Одно время он преподавал в школе бухгалтеров и счетоводов. Когда началась Великая Отечественная Война, он работал в Гипростали старшим экономистом. По возрасту он был невоеннообязанным. Ему уже было более 55-лет, но он явился в Управление оборонительных работ и настоял на том, чтобы его мобилизовали. Затем, в сентябре 1941 года, он, в составе группы, попал в плен к немцам. Из сообщений управляющего Гипростали тов. Кривоноса: «Вся группа попала в концлагерь, спастись удалось только гр. Чистякову». Гр. Чистяков рассказал, что всех коммунистов и евреев вывели и расстреляли: «В концлагере их построили и скомандовали: «Коммунисты и евреи, шаг вперед!»...

В помещении института «Гипросталь», на мемориальной доске, среди имен людей погибших за Родину значился Литинский Борис Семенович...

Итак: в первую мировую войну, моему отцу удалось спастись из немецкого концлагеря, а во вторую мировую войну он нашел смерть в немецком концлагере!

Символично следующее: мой отец родился 26 января 1886 года, а мой сын, его внук - родился 26 января 1945 года. Ему дали имя деда: Борис.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Екатеринослав

13-го ноября 1914-года начался мой жизненный путь

1. «ГОРОД НАШЕГО ДЕТСТВА»

Не зовется этот город

Ни Москвой, ни Ленинградом,

Но для нас он очень дорог:

В раннем детстве он был рядом!

Прежде он Екатерину

Много лет за что-то славил,

В будущем он Украину,

Днепр, Петровского прославит!

Прожитые нами годы

Нас от детства удаляют

Но, забудем все невзгоды:

Память детство приближает!

Я спросил: «Почему он бьет дядю!» и мама сказала, что продавец лавки, не принял марку у гимназиста, и он за это сердится на дядю. Я: «А почему он сердится?» Мама: «Потому что, раньше дядя был царем, а теперь его сбросили, поэтому марки «с дядей» не принимают!» Я: «А почему?» и так до бесконечности. Эпизод в лавке произошел после отречения от престола царя Николая II, в феврале 1917 года. Марка была не почтовой, а - денежным знаком. Такими бумажными деньгами царское правительство заменило мелкие разменные металлические монеты, изъятые во время войны 1914 года.

Затем деньги обесценились, а мелочь (марки) вообще не принимались.

2. «СТРАННЫЙ ДЯДЯ!»

Днем зашли мы с мамой в лавку

(Небосвод был синь и чист),

Вижу: На ладони марку

Держит рослый гимназист.

А на марке нарисован

Дядя с крупной головой,

В форму он обмундирован:

Страшный дядя был такой!

В эполетах он, с усами,

С острой, клином, бородой,

Взрослые тогда, сказали

«Это Николай второй».

Гимназист ладонью звонко,

Шлепал дядю по лицу,

Приговаривая громко:

«Поделом же подлецу!»

3. «1917!»

А на тумбе был плакат,

На плакате дядя солдат.

Ничего не понимаю:

Надпись взрослые читают.

Эта надпись содержала

Текст «Интернационала»,

Возвещала, для народа,

Бой семнадцатого года!

(На плакате были изображены колонны, ряды вооруженных людей с алыми лентами на папахах. Взрослые, вслух, медленно, по слогам читали эту надпись: «Это есть наш последний и решительный бой!).

4.НОВОЕ, НЕПОНЯТНОЕ СЛОВО: «ПЕРЕСТРЕЛКА»

Пули с визгом полетели,

Винтовочная, стрельба,

Пулеметные все трели,

Револьверная пальба...

5. В ГОРОДЕ УЧАСТИЛИСЬ НОЧНЫЕ ГРАБЕЖИ

И ввели такой почин,

Против злых, плохих людей:

Ставить на посты мужчин,

Возле окон и дверей.

В темно-серой пелерине,

Сверх пальто. Надвинув шляпу.

Следуя сему почину.

Выходил на пост мой папа...

(пелерина - короткая плащевая накидка, без рукавов)

Днем вдруг в комнату вломился

Полупьяный казачина

И к стене он устремился

(Дюжий удалой детина).

С шашкой. На часы кивает,

И на что-то намекает.

Отвечает фельдшерица:

«Нас пугать, ведь, не годится!»

(Казак указывал концом шашки на часы-медальон, висевшие на стене, а соседка-фельдшерица, говорила ему: «Не пугайте публику!»

6. НЕМЦЫ (1919 ГОД)

Строй солдат в железных касках,

Барабанщик впереди.

«Это немцы!» - мне сказали,

«Ты отсюда уходи!»

7. АВСТРИЕЦ

Мы проходили через мост,

А там стоял немецкий пост,

Солдат отца остановил,

С ним по-немецки говорил..

8. МНЕ УЖЕ МНО-ОГО ЛЕТ!

«Сколько лет тебе?» - спросили,

Я - спросившему - в ответ:

«Ско - ло... бу- дет... мне... це - тыле».

Вот уже мне сколько лет!

(все удивлялись: «Как он медленно разговаривает»)

9. «ОТЪЕЗД» МОЕЙ МАМЫ (1919 ГОД)

(мне раньше говорили, что моя мама уехала)

А после «отъезда» мамы

Гита - бабушка пришла,

И сказала - «Саша странный:

Твоя мама умерла!

Ты об этом, что — не знаешь?

Мальчик глупый, хоть большой!

Почему ты не рыдаешь,

Ведь остался сиротой!»

Мне - четыре, лишь, сравнялось,

Что такое смерть - не знал,

Это диким показалось,

И заплакал, закричал:

«Маму мне мою верните!

Вы куда ее девали?!» -

Тетя Клара с бабой Гитой

Безуспешно утешали...

А потом, на свою маму

Тетя Клара напустилась:

«Вы зачем создали драму?!»

На нее она сердилась...

(Тетя Клара - сестра моей мамы).

10. БАНДА «НЭ ЖУРЫСЬ!»

«Когда жили в Гуляй-Поле», -

Говорила, мне Раиса, -

«То гуляли мы на воле:

Были бандой «Нэ журыся!»

(Раиса - Раиса Семеновна Литинская, моя тетя, сестра моего отца).

11. ПРОЩАНИЕ С ЕКАТЕРИНОСЛАВОМ

После смерти моей мамы

И после отъезда папы

Мы, с Раисой в Гуляй-Поле

Уезжали «жить на воле».

(ехали к старшей сестре - Берте Семеновне Брук - в девичестве, Литин-ясой: О Гуляй-Поле - «Махнограде», рассказано выше)

И прощай любимый город,

Будем помнить мы всегда.

Возвратимся мы не скоро,

А быть может, никогда!

(В Екатеринослав я уже не возвратился никогда! В Днепропетровске 5ыл лишь трижды; в 11 лет (1925 г.), в 25 лет (1939 г.) и в 47 лет (1961 г.), в командировке).

Я с тетей пробыл в Гуляй-Поле, примерно, года полтора (о жизни там гм. выше).

ГЛАВА ВТОРАЯ

В Харькове

Гуляй-Поле покидали,

В город Харьков уезжали,

И прощай ты, «Махноград».

Перемене был я рад!

1. Голод 1921-1922 годов

В 1921 г. тетя привезла меня в г. Харьков, где мы с ней жили у ее младшего брата, дяди Яши. Затем приехали отец с мачехой и взяли меня к себе. Ютились мы в разных квартирах. Одно время на Мурховецкой набережной, в районе Москалевки, у железной дороги. Затем жили на Каплуновском переулке, в одноэтажном доме, без удобств, с печным отоплением. Мне было около семи лет, или немного больше. Утром отец с мачехой уходили до вечера, а меня запирали. На день мне оставляли тарелку манной каши, сваренной на соленой воде, без молока и масла (их и в помине не было) и кусочек

черного хлеба (это был деликатес). В городе тогда был голод: Голод 1921-го - 1922-го годов.

На улицах были сидевшие и лежавшие люди. Одни из них повторяли: «Я голодный! Дайте хлеба!», другие только стонали или мычали. Третьи лежали и молчали... затем, смерть!

Деньги обесценивались. Счет был на миллионы рублей. Их называли «лимонами»: десять «лимонов», сто «лимонов». Заработную плату или, как тогда называли «жалование», вместо денег платили продуктами. Отец (и другие) на работу ходил с мешком. Иногда он приносил домой немного гороха, пшена, соли, сушеных «бычков» (рыбку), из которых варили суп. Мачеха, в прошлом окончившая гимназию, училась на медицинском факультете университета, а по вечерам давала уроки на дому. За это ей платили обедами, которые она приносила домой. За неимением продуктов питания люди ели суррогаты. Часто не было хлеба (даже черного, мокрого, с остями и соломой). Взамен ели макуху (подсолнечный жмых). Но и она не у всех и не всегда была. Суррогатом кофе был жженый ячмень и цикорий (если они были). Чай пили, с заваркой из моркови, а если ее не было, то из пережженной корки черного хлеба. Сахара не было: пили чай с сахарином, если он был, то есть заменителем сахара, наподобие нынешних сорбита или ксилита для диабетиков. Многие харьковчане донашивали одежду, оставшуюся с довоенного времени (1913 - начало 1914 года). У кого ее не было, носили одежду из мешковины (из распоротых мешков, желательно не очень грубых).

Летом обувались в «колодки» или «деревяшки»: деревянная подошва, прикрепленная к ноге ремешками, а за неимением кожи - веревками. Носков не было, и «деревяшки» носили на босу ногу.

Задники были кожаными, но часто, за неимением кожи, к подошве крепился задник из жести. Я помню, как такой задник врезался мне в ногу и поранил ее.

По вечерам взрослые подрабатывали на дому: клеили спичечные коробки и футляры к ним, затем оклеивали их бумагой и делали наклейки с текстом.

Частушки тех лет:

Спички шведские,

Головки советские:

Раньше вонь,

Потом огонь.

Скоро кончится война,

Жизнь пойдет иначе:

Спекулянты закричат,

«Пирожки горячи!»

На столе стоит стакан,

А в стакане каша.

Ленин Троцкому сказал:

«Вся Россия наша!»

Я помню, как по вечерам дядя Яша, его жена, мой отец и другие взрослые, склонившись над столом, работали и пели хором революционные песни: «...Слезами залит мир безбрежный...» (со словами: «Над миром наше знамя реет!), «Варшавянку» («...Вихри враждебные веют над нами...), «...Смело товарищи в ногу...» («...В царство свободы дорогу грудью проложим себе!...») и другие.

2. Из Харьковских воспоминаний

Типичное слово «Ракло» означает: «Вор». Это слово имеет дореволюционное происхождение. В Харькове была бурса (низшее духовное училище). И теперь есть Бурсацкий спуск: от станции метро «Исторический музей» к Центральному рынку (Благовещенскому базару).

Постоянно голодные ученики бурсы, бурсаки, бежали по этому спуску, совершали налеты на торговые ряды рынка и хватали все съестное. Поэтому спуск назвали «бурсацким». Бурса носила ими святого Ираклия. Поэтому при появлении бурсаков, торговки, с криком: «Ираклии!» прятали товары и разбегались. Над рынком, долго разносился многоголосый вопль: «И-рак-ли-и-и!!!», «рак-ли-и! (ударение на последнем слоге). В дальнейшем «Ираклий!» превратилось в «Ракли!», а затем в «Раклы» (единственное число - «ракло»).

Автомобилей в 20-е годы было мало. Были ломовые извозчики на подводах и легковые извозчики. Последних обычно звали -«Ванько!» - от русского - «Ванька». Так раньше назывался извозчик с собственной лошадью и коляской.

Трамваи у многих харьковчан были женского рода: «Куда она идет?». Происхождение - дореволюционное: прежде в городе была «конка» (вагон по рельсам тянули кони). Затем ее сменила электрическая тяга - трамвай. Но по традиции вагон трамвая называли «она», как раньше конку (для которой женский род был нормальным). И в наши дни это повторяется: 12 сентября 1999 года я ехал в трамвае и слышал, как женщина, лет 40-45-ти, спрашивала: «Она идет прямо или поворачивает?».

В Харькове номер трамвая называют - «маркой»: например, вместо «Куда идет шестой номер?», спрашивают: «Куда идет шестая марка?». Когда я был в Москве в 30-х годах, то при слове «марка», спрашивали: Вы из Харькова?».

3. В школе

Я учился в Харьковской семилетней школе Донецкой железной дороги (тогда была такая). Однажды на школьном собрании директор школы, болгарин, по фамилии Дулов, сказал: «Впоследствии вы измените свои взгляды!»

Это меня поразило: как это я могу изменить свои взгляды? Ведь я же пионер!!» После окончания школы, в 1930-м г., я узнал, что Дулов оказался троцкистом.

Школа была украинской. Все учителя и пионервожатые (из числа прикрепленных комсомольцев) говорили на украинском языке.

Однажды, во время перемены, мы - ученики, пели пионерскую песню на русском языке. В класс вошел учитель физики - Шекун Микола Опанасович и спросил: «Що це ви кацапсышх тсень спиваете?!» Мы ответили - «это пионерские». Однако, когда Микола Опанасович, стоял в очереди за хлебом, а я обратился к нему на украинском языке, то он ответил мне на чистейшем русском - (правда с акцентом): вероятно, он чего-то, или кого-то боялся!

Это был период так называемой «скрипниковщины». Если мне память не изменяет, Микола Скрипник был народным Комиссаром Просвещения УССР. Его обвинили в украинском буржуазном национализме, сняли с работы и исключили из партии. Он, не дожидаясь ареста, застрелился...

4. Первая пятилетка

Мои последние школьные годы прошли в период выполнения первого пятилетнего плана - «пятилетки (1928-1933 г.г.): индустриализация страны, сплошная коллективизация, ликвидация кулака, как класса. Был брошен лозунг: «Пятилетку за четыре года!»

Нас, учеников, заставляли разучивать песню на украинском языке:

«...За п'ятирмку нам треба дбати,

Новi заводи побудувати!»

Появилась пародия. Помню, как мой одноклассник Петька Кичин, на улице горланил:

«... За п'ятшичку стрибаем в рiчку,

За пятилетку сажаем в клетку!

5. Введение паспортной системы в СССР. Голод 1933-го года

После окончания школы и ФЗУ (Фабрично - Заводское училище) я работал слесарем в ж. д. Депо «Октябрь». Там же я и получил паспорте 1933 г..

Паспортная система в СССР была введена с 27 декабря 1932 года, чтобы закрепостить крестьян: многие, не желая вступать в кол-

хозы, пытались уехать. Уезжали также (кто смог) и некоторые, объявленные кулаками, и те, кто таким путем пытался спастись от голода. Лица без паспорта штрафовались и выдворялись на прежнее место жительства.

В том же 1933 г. я стал студентом Харьковского техникума электросвязи. После 1929-го - 1930-го годов, в результате «сплошной коллективизации» и «ликвидации кулака как класса», на Украине (и не только на ней) начался памятный голод 1932-го, а особенно 1933-го го да.

Еще с начала тридцатых годов в городе была введена карточная система, на хлеб и продукты питания.

Весной 1933 года, нас, семнадцати-восемнадцатилетних студентов техникума, командировали в разные районы Украины для проверки работы районных отделений связи. Во время командировки мне пришлось насмотреться на ужасающие картины: народ умирал от голода. На станциях сидели и лежали умиравшие люди.

Мне в дорогу дали недельный паек (вырезали 7 талонов, из хлебных карточек): две буханки хлеба. Остановился я ночевать у одного из работников районного отделения связи. На завтрак подали икру, из красной свеклы (бураков). В доме не было ни крошки хлеба. Трое голодных детей... отдал я им одну буханку хлеба.

В начале лета 1933 года нас, студентов техникума, направили в Коопхоз (кооперативное хозяйство) Связи для прополочных работ: село обезлюдело и некому было работать. Редкие, низкорослые хлеба густо заросли сорняками. Привезли нас в почти пустое село: часть жителей вымерла от голода, другую часть объявили кулаками и выслали, третьи сами бросили хаты и (без паспорта) ушли, куда глаза глядят (в том числе, в город, где надеялись спастись от голода)...

Почти не осталось мужчин, только женщины и дети... (см. Стихотворение: «1933!»).

Нас разместили в брошенных хатах. Спали на деревянных нарах, покрытых соломой, в которой ползали вши.

Работали мы в поле: вырывали сорняки вручную и вели прополку тяпками.

Однажды в поле приехал Наркомсвязи Алексей Иванович Рыков! Он стоял с провожатыми, глядел на нас издали, улыбался, обнажая длинные зубы: густая черная шевелюра, продолговатое желтое лицо, с бородкой и усами.

6. Рыков и о Рыкове

А. И. Рыков (1881 г.) после смерти Ленина, в 1924 г. сменил его на посту Пред. Совнаркома СССР. В декабре 1930 года, на этом посту его сменил Молотов, и с 1931 года Рыков Нарком связи. В 1938 г.

был репрессирован. В 1988 г. реабилитирован посмертно: Газета «Труд» 06.02.1988 г. и 09.02.1988 г.

В середине 20-х годов бытовала пародия на мечты белоэмигрантов: «Чемберлен, Чемберлен, возьми Рыкова в плен!.. дадим нефть и сталь мы: арестуй же Сталина!» (Чемберлен - премьер-министр Великобритании).

7. «1933!»

Год двадцать первый и разгар разрухи.

Был порождением гражданской войны,

И интервенции, вызвавших муки,

Голод, страданья огромной страны.

Сорок шестой - тоже послевоенный,

В скорбных руинах легли города,

Села сгорели... в стране, во Вселенной

Голод и холод царили тогда!

Но тридцать третий - не вызван войною:

Умысел злой этот год породил.

Голод пронесся тогда над страною,

Он миллионы людей погубил!

Нет, мы в Кирилловке не загорали,

Тешась на пляже азовской волной,

По Украине мы все разъезжали,

В командировки, голодной весной.

Пару буханочек хлеба нам дали,

Что составляло недельный паек,

Смену белья тогда паковали,

В наполовину пустой вещмешок.

Видели: толпы голодного люда

Бродят, как тени, сидят и лежат...

Поезда ждут, чтоб уехать отсюда:

Ехать туда, куда очи глядят!

Летом нас всех на прополку послали,

В близкий от города связи Коопхоз

Видели мы, как жестоко страдали,

Те, что тогда загонялись в колхоз:

Хаты пустые, в отдельных – остались

Жители (страшно о них рассказать),

Те, что в ту пору в живых оказались,

Если их можно живыми назвать!

Женщины, дети: мальчишки, девчонки,

Вздутый живот от травы - лебеды,

Руки и ноги, от голода тонки,

Бродят, как тени огромной беды!

Скулы обтянуты, щеки ввалились.

Когда спросили мы: «Где мужики?»,

Нам, отвечая, слезами залились:

«Нету кормильцев - они «кулаки»...

Не забывается горе народа,

Много ему довелось пережить:

Ужас того - тридцать третьего года

Даже теперь невозможно забыть!

Тот не увидел в году этом драмы,

Мимо того этот голод прошел,

Кто под крылом своей курицы-мамы,

Детство и юность беспечно провел!

Скидки не может быть на малолетство:

Годик девятый уже миновал!

Но, равнодушно счастливое детство:

Сытый голодного не замечал!

Примечание: Кирилловка - курорт на Азовском море.

8. Об искусственно вызванном голоде 1946-47 г.г.

Когда я писал о голоде 1933 г., я не знал об искусственно спровоцированном голоде 1946 - 47 г., в России, в Казахстане, в Киргизии, а особенно, в Украине: еженедельник «Факты» (Украина) за 26 октября 1999 г. стр. 12: в одной Украине, в результате, погибло более миллиона украинцев. Подробности приводятся под заголовками: «Необъявленная война», «Преступление против народа». Первое упоминание о голодоморе 1946 - 47 г. прозвучало лишь спустя сорок с лишним лет!

От себя добавлю: в 46-м, 47-м годах я был в Харькове: мы от голода спасались огородами: сотрудникам института, где я работал, выделили по шесть сотых га земли в Комаровке, и мы пригородными поездами ездили туда сажать картофель, кукурузу, фасоль, подсолнечник и овощи. Но я (как и все) не знал, что этот голод, был вызван искусственно!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Село Луговое

После окончания курсов по подготовке в ВУЗ и после окончания института с отличием, в 1940 г., меня направили на должность инженера-механика в Луговскую МТС (машинно-тракторную станцию). Луговская МТС находилась в селе Луговом - районном центре Луговского района Джамбульской области, Казахской ССР. В районе было 12000 человек, в селе - около 2000 человек. Все дома одноэтажные и, конечно, без удобств, но с электричеством от генератора МТС. Село утопало в зелени фруктовых садов, орошавшихся из арыков, текущих с близлежащих гор: предгорья Ала-Тау большого Киргизского хребта. Вдали высились высокие горы со снежными вершинами. Село находилось в 6 км. от узловой станции Луговой, находящейся на Туркестано-Сибирской магистрали, в 130 км. от областного г. Джамбула и в 154 км. от столицы Киргизии г. Фрунзе (теперь переименованного в г. Бишкек).

Население села было очень пестрого, интернационального состава. Кроме казахов, узбеков, татар было много русских и украинцев, хорошо владевших казахским языком. Были чуваши, мордва, корейцы, немцы, переселенцы из Сибири. Много было дореволюционных переселенцев с Поволжья, бежавших от голода, а также приехавших в 20-е годы, много было «кулаков», сосланных из других республик. Были и ссыльные (местные их звали - «сильные», а в войну, эвакуированных - «выковырянными»): жены и дети репрессированных в 1934 - 1938 г. больших военачальников, партийных и советских работников. Были и бывшие заключенные.

Соседние русские и украинские села чередовались с казахскими селами. Мне, по роду моей работы, приходилось часто бывать в тракторных бригадах, где никто не говорил на русском языке. Приходилось и сидеть на полу, на кошме (войлоке), и есть руками (не всегда была ложка). Возвращаясь из бригад домой, я

обязательно заезжал на станцию, в баню, а одежду сдавал в дезкамеру, в прожарку. Это был Южный Казахстан с теплым климатом: в середине февраля уже цветет урюк (абрикос). А у нас, в Харькове, еще морозы!

Приходилось опасаться ядовитых змей и пауков, особенно опасных в мае: скорпионов, фаланг, кара-куртов. Здесь было много верблюдов и ишаков (ослов). А однажды, я увидел, как, верхом на корове ехала женщина - казашка, а к хвосту коровы была привязана коза!

Директором МТС был украинец - Марченко. Он, в прошлом, военный моряк-черноморец: я видел его фотографию в молодости, в форме русского матроса. Он участвовал в революции и гражданской войне, будучи в партии эсеров. В дальнейшем, он стал большевиком (не знаю когда, - но при мне он был членом ВКП(б)). Зав. мастерскими, у нас был мордвин, по фамилии Овтин. Он очень не любил директора, назйвая его дураком! Овтин («овта» по-мордовски - «медведь») был похож на медведя. Он был огромного роста, могучего телосложения, с большой головой. Казахи его называли «Алькун-адам» - «Большой человек». Однажды, в праздник, он зашел к нам в дом и его спросили: «Овтин, говорят, что Вы можете есть стекло, это правда?». Он тут же выпил рюмку водки, откусил половину рюмки, разжевал ее и проглотил. Было и такое: в конторе идет заседание партийного бюро МТС. Овтин, под хмельком, просунул голову, в открытое окно и рявкнул: «Что, вы тут, все брешете?!!» и обложил всех громовыми раскатами многоэтажного мата! Его арестовали. Больше я его не видел.

В дальнейшем, во время войны, арестовали и директора МТС - Марченко. Его судили за «саботаж» (вероятно, ему припомнили эсеровское прошлое).

Когда началась Великая Отечественная Война, меня на фронт не брали, несмотря на то, что я был офицером запаса: на меня была наложена бронь, как на специалиста сельского хозяйства. Уже в 1942 г. меня разбронировали, но все же не брали в армию: «Работайте, Вы в тылу нужнее!» И только в мае 1943 г. меня мобилизовали.

После окончания ускоренного курса переподготовки в алма-атинском пехотном училище меня (и других офицеров) отправили на 3-й Белорусский фронт.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Фронтовые воспоминания: «Ветераны»

(к сорокалетию со Дня Победы)

Снова день Победы,

Далеки все беды,

Этот день не станем забывать!

Снова мы собрались,

Коль в живых остались,

Прошлое нам вспомнится опять.

Каждый прожил много,

И своя дорога

У него осталася в былом,

И воспоминанья,

И переживанья

Снова возникают с этим Днем.

Ветераны фронта!

Ветераны тыла!

Кто ковал победу над врагом,

В Горьком и в блокаде,

В гордом Ленинграде.

Зимней, стылой ночью, жарким днем.

А на фронте тоже,

Стать такое может:

Было это на передовой,

В Матушке - пехоте,

За день три комроты,

Нашей роты, не вернулись в строй.

Год сорок четвертый,

Хутор полустертый,

А от нас до немцев - шестьдесят...

Кажется все адом:

Бьют по ним снаряды,

А осколки к нам в окоп летят...

Пруссии граница,

Там засели «фрицы»,

Наша артиллерия их бьет...

Рыкает «Катюша»

И скрипит «Ванюша»:

Немецкий шестиствольный миномет.

Отблески зарницы,

Приказ: «Взять границу!»

(а во взводе восемь человек).

И, пошла пехота,

Двинулась и рота:

В роте только двадцать... больше нет.

Тут контратака:

Пять фашистских танков,

Самоходки типа «Фердинанд»,

Фыркнула болванка,

И погиб в атаке

Девятнадцатилетний лейтенант...

А иным судьбою,

Посланной войною,

Всю ее пришлося пережить:

Прошли от Сталинграда

До Берлина - града,

Рядовыми и остались жить!

Но, не за награды,

Часто с нами рядом,

Молодые падали в бою:

Смело защищали,

Грудью отстояли,

От фашистов Родину свою!

Те, что уцелели,

Очень поседели,

Стали ветеранами труда,

А друзей погибших,

Головы сложивших,

Мы не забываем никогда!

Нынче, сплошь да рядом,

Звания, награды

Человека могут затмевать:

Кто их получает,

Иногда считает,

Что на ветеранов наплевать!

Умный понимает,

Глупый же не знает:

Если б не сумели отстоять:

Тут не до награды,

Корке были б рады,

Даже не смогли б существовать!

Гибли ветераны,

Получали раны,

Шли сквозь смрад войны, огонь и дым,

И такое мнение

Наше поколенье,

Нынешним, оставит, молодым:

В бой за день Победы

Уходили деды,

Многим по семнадцать - двадцать лет.

От живых и павших,

Жизнь свою отдавших,

Посылают свой они завет:

«Нашей молодежи,

Вы всего дороже,

Вам ОТЧИЗНЫ славу умножать!

Вы, ведь, наша смена,

Славная замена,

Вам и наше дело продолжать!»

В день Девятый мая

Вам мы пожелаем:

Молодые быть всегда должны

Сильными, красивыми,

Бодрыми, счастливыми,

И чтоб больше не было войны!

Примечания: «Скрипач» или «Ванюша» - немецкий шестиствольный миномет. Девятнадцатилетний лейтенант - мл. лейтенант Назаренко, только прибыл из пехотного училища.

Май 1985 г. г. Харьков.

ГЛАВА ПЯТАЯ

«Сорок пять лет спустя»

Краткий отрезок из жизни моей

Памятен мне до конца моих дней!

Март 1998 г. г. Харьков

Я начал писать эти строки в марте 1998 г., через 45 лет после моего ареста. А поэма «1948 - 1956» была написана раньше: в марте 1988 г.

1. Обстановка перед арестом

После Великой Отечественной войны я, бывший фронтовик, демобилизованный офицер, работал в Харьковском институте Механизации и Электрификации сельского хозяйства преподавателем. Успешно сдавал кандидатский минимум: сдал экзамен по английскому языку, в 1950 г. с отличием окончил вечерний институт Марксизма-Ленинизма. Однако до защиты диссертации дело не дошло: мне в очередной раз дали почувствовать, что я «неудачно выбрал» своих родителей. Как известно, за провинность отдельных людей (а иногда без всякой вины) полностью ликвидировались целые автономные республики, а их народы высылались в Казахстан, в Среднюю Азию, в Сибирь: немцы Поволжья, крымские татары, калмыки, чеченцы и др. После войны наступила очередь евреев. Одним из поводов для усиления их травли было создание государства Израиль, посол которого Голда Меир в 1948 г. составляла списки евреев, желавших выехать в Израиль. Эти списки через Жемчужину, жену Молотова, были переданы ему. Но Молотов ответил, что наши советские евреи не нуждаются ни в каком Израиле. С тех пор желавших выехать за рубеж клеймили, как «безродных космополитов». Но, кроме них, репрессиям и травле подвергались многие люди, никогда не помышлявшие о выезде за рубеж. Слова «безродный космополит» появились после разгромной статьи Сталина в адрес «буржуазных критиков-космополитов», а также после его негативных высказываний в адрес руководителей Еврейского Антифашистского Комитета. В газетах того времени клеймили позором «безродных космополитов», называя типичные еврейские фамилии и добавляя: «Они от нас не спрячутся за псевдонимами!» («Не хочешь слыть антисемитом, зови жида космополитом»). В 1948 г. был убит ведущий актер еврейского театра и активный член Еврей-

ского Антифашистского Комитета Михоэлс (инсценировали наезд грузовой автомашины). В 1952 г. приговорили к расстрелу или длительным срокам заключения руководителей Еврейского Антифашистского Комитета. Меня, как и многих других, возмущало преследование людей, виноватых лишь в записи слова «еврей» в паспорте: ведь большинство из них, особенно молодежь, родились при Советской власти и были воспитаны в советском духе. Тем не менее, под предлогом подбора «коренных кадров», часто не принимали евреев на работу. Негласно была введена процентная норма, резко ограничивавшая доступ евреев в высшие и некоторые другие учебные заведения (очень похоже на процентную норму при царском режиме). Я имел неосторожность вслух выражать свое возмущение в беседах со знакомыми и даже осмелился (какая дерзость!) написать «наверх» о том, что у нас на местах нарушают советские законы, нарушают положения Сталинской Конституции. В ноябре 1952 г. было сфабриковано т. н. «Дело врачей-отравителей из Кремля». 13 января 1953 г. ТАСС сообщило об их аресте. «Разоблачившая их» врач Тимашук была за это награждена орденом Ленина. В доносе Тимашук, сделанном еще в 1948 г., не было указано ни одной еврейской фамилии («Аргументы и Факты» № 15, Апрель, 1993 г.: «Дело врачей, 40 лет спустя»). Однако, судили, в основном, врачей-евреев. Этим предполагалось вызвать бурное негодование народа не только против врачей, но, в основном, против всех евреев! Только смерть Сталина 5 марта 1953 г. предотвратила готовящееся выселение всех евреев в Сибирь, где в резервациях уже были для них построены бараки (журнал «Дружба народов» № 4, 1988 г., Я. Рапопорт «Воспоминания о деле врачей»). 3 апреля 1953 г. газеты сообщили, что врачи оказались невиновными, а «разоблачившая» их Тимашук - недееспособной авантюристкой и доносчицей. Ее лишили ордена Ленина. Но, возвращаюсь к моей истории: за мной незаметно следили. Осенью 1952 г. ко мне был подослан провокатор, некий Лившиц: он явился к нам на кафедру с.х. машин якобы по вопросу организации областной сельскохозяйственной выставки в г. Полтаве. Мне предлагалось участвовать в оформлении павильона механизации сельского хозяйства, в подборе сельскохозяйственных машин, комбайнов, тракторов. Завязав со мной знакомство, Лившиц заводил разговоры на щекотливые темы. Он предлагал познакомить меня с писателями Юхвидом и Вишневским, но я отказался. А позже узнал, что намечалось сфабриковать в Харькове т. н. «Дело еврейской интеллигенции» по образцу вышеупомянутого «Дела кремлевских врачей». В группу харьковских «заговорщиков» предполагалось включить писателей, преподавателей, инженеров и др.

2. Арест

7 марта 1953 г., через два дня после смерти Сталина, к нам на кафедру сельскохозяйственных машин примчался запыхавшийся управделами института тов. Горенко Матвей Иванович. Он много значительно поднял вверх указательный палец и воскликнул: «К заместителю директора! Срочно!! Срочно!!!» Зам. директора института мне заявил: «Вам необходимо поехать с этим товарищем в Райисполком!» А «этот товарищ» в штатском добавил: «Да, это по поводу одного района». (Вероятно, если бы я был членом коммунистической партии, то они меня отправили бы не в «Райисполком», а в «Райком партии»!). Я позже, во время следствия, узнал фамилию «товарища»: Малахов. Вместо «Райисполкома», он отвез меня на ул. Иванова №22, в комендатуру УМГБ, а затем - в тюрьму!

3. Во внутренней тюрьме МТБ по улице Чернышевской

В поэме «1948-1956» подробно описаны события, связанные с моим арестом и пребыванием в заключении. Поэтому здесь задержу внимание на некоторых моментах и периодах. Сначала расскажу о следующем: всю жизнь, начиная с 16-ти лет, я делал по утрам физическую зарядку. Это было источником моей бодрости и хорошего настроения. Находясь в заключении в тюрьмах (а их было восемь) и лагерях, я не изменил своей привычке. Это поддерживало во мне оптимизм в самые тяжелые моменты моей жизни. С момента моего ареста и содержания меня во внутренней тюрьме МГБ (см. поэму «1948-1956») делать зарядку запрещали. Вообще делалось все, чтобы подавить волю заключенного, подследственного и унизить его достоинство. Когда я начал делать зарядку, немедленно застучали в двери камеры и закричали: «Что это у вас за зарядка? Дома будете делать зарядку!» (Надзиратели подкрадывались бесшумно, для чего обували мягкую обувь, валенки даже в теплое время). Поэтому я де лал пару движений после того, как надзиратель заглянул в камеру (щелкал «глазок-волчок» в дверях) и так до следующего щелчка, за тем снова пара упражнений и т. д. Мой сосед по камере, явный провокатор и осведомитель (о нем ниже), очевидно, донес следователю о моей зарядке. Последний, однажды разозлившись на меня, заорал: «Мы тебе выкрутим руки и ноги, несмотря на то, что ты физкультурой занимался!»

3.1. Меры предосторожности

Если в камере было больше, чем один подследственный, то для вызова кого-либо из камеры, надзиратель открывал «кормушку» (форточку) в дверях, просовывал голову в камеру и шептал (например): «На эл.», на что я должен был тихо (вполголоса) ответить

«Литинский». Это делалось для того, чтобы в других камерах не знали, кто сидит в нашей камере.

Если вели нас на прогулку, то провожатый шел впереди, звенел ключами, бил ими по пряжке ремня или хлопал в ладоши, свистел. Все это означало: «Веду Зека»: Для того, чтобы не встретились на пути з/к из других камер и ничего не знали друг о друге.

Очень боялись самоубийств и вообще смерти: чтобы з/к не «ушел» от следствия и «справедливого» суда. Поэтому лестничные пролеты затягивали сеткой. У з/к отбирали галстук, ремень, шнурки от обуви, а на ночь - очки (если они были).

3.2. Лишение подследственных сна

Подъем в тюрьме был в 6.00. Если з/к перед этим был на ночном допросе (который длился с 11 часов вечера иногда до 4-х, 5-ти часов утра), то ему разрешалось вставать на час позже, т. е. в 7 часов. И вот однажды я задремал после ночного допроса... Но вдруг раздался грохот в двери и крик надзирателя в «кормушку». Он кричал моему соседу: «Торкны його! Нэхай вин шэвэльнэтъся!» Когда я поднял голову, он крикнул: «Всэ! Спы! Спы! Спы!» (Очень боялись смерти подследственных). Ясно, что после такой «колыбельной песни» я уже не мог уснуть. В другой раз, днем, сидя на голой железной раме кровати (табуретов не было), я задумался. Сразу стук в двери. Сосед спросил, в чем дело. Надзиратель в ответ: «А он не спить?» Однажды меня днем повели на допрос к следователю и он сразу спросил: «Вы что, спали?» Я ответил: «Конечно, нет, нам ведь спать не дают!» На это следователь - капитан Рыбальченко - с насмешкой заявил: «Правильно, вы должны не спать, а думать о своих преступлениях!»

3.3. О поведении следователя при допросах

Часто, когда меня приводили на допрос, следователь не обращая на меня внимания, читал газету, затем время от времени поглядывал на меня с изумленной улыбкой, якобы в связи с прочитанным. Так, в полном молчании, проходили полчаса, а когда и час... Я, конечно, не знал, что он там вычитывал, но понимал, что лично ко мне газетный материал не имеет отношения (это был период после смерти Сталина (5 марта 1953 г.): март-апрель 1953 г.) и удивлялся его грубой игре со мною: неужели он не понимал, что это «белыми нитками шито»? Очень интересовался моими родственниками и их фотографиями. На каждой из них я должен был написать: «Изъято у меня при обыске», поставить дату и подпись. Прочие приемы следователя, применявшиеся ко мне: если я что-либо ему отвечал, то он часто восклицал: «НЬ-Ю-У?!», чтобы выразить иронию и недоверие к моим словам. Или говорил: казала-мазала!», «Мне ваша болтовня надоела!» (А мне - его?). Либо по поводу какой-либо фамилии, упо-

минавшейся при допросе, вдруг говорил: «Такой-то существует и более того!» и многозначительно поднимал вверх указательный палец, предоставляя мне теряться в догадках: что может означать «более того?», и другие (довольно дешевые) приемы, применяемые, чтобы воздействовать на психику подследственного, сбить его с толку, унизить его достоинство, подавить волю. Угрозы: «Вы горбом будете искупать свою вину! Слышите? Горбом!!!» Выше я писал о пытке лишением сна. Было и такое: следователь: «Литинский, вы себя очень нагло ведете!» Я: «Я ведь с вами говорю вежливо!» Он: «Еще бы, посмели бы вы говорить невежливо!» По его мнению, моя «наглость» проявлялась в упорном нежелании признать себя шпионом. Или такое: следователь: «Мне из института сообщили, что вы там были не преподавателем, а г...м!» А что еще в то время могли сообщить в органы МГБ об арестованном? Он мне говорил: «Вы перепевали песни Уль-Стрита!»

«Уль-Стрйт» - это было его произношение слов «Уолл-Стрит» так же, как он почему-то произносил мою фамилию: «Латинский», что вначале отразилось в следственных документах. Интересно, что после моей реабилитации в 1990 г. Хар. Обл. Фин. Упр. для возмещения мне ущерба запросило мои данные КГБ: чек был выписан на Латинского! Его пришлось аннулировать и выписать новый - на мою фамилию.

Однажды, он спросил: «Во время войны вы контактировали с поляками?» ответ: «Да». Вопрос: «Ваши отношения?» ответ: «Они были с фашистами! Мы в них стреляли!» Вопрос: «Нет, в тылу вы их видели?» Ответ: «В 1942 г. на ст. Луговая в 6 км. от села Лугового, где я жил, формировалась польская дивизия. Но я контактов с ними не имел!» Вывод следователя: «Значит, поляки вас завербовали в 1942 г.? Они все английские шпионы! Эта дивизия затем переброшена в Иран, в армию генерала Андерса (армия Крайова) под эгидой польского правительства в Лондоне. Английская же связана с американской. А, значит, вы - резидент американской разведки!!! (из 12000 человек населения Луговского района поляки завербовали меня!)

Следователь говорил мне: «По марксистскому закону диалектики, все течет, все изменяется. Сегодня Вы не хотите признаваться, после признаетесь!»

А я при этом думал: «Да! Все течет, все изменяется: сегодня я заключенный, подследственный...»

Следователь предлагал мне бумагу, ручку, чернила и свой стол, чтобы я собственноручно написал признание, которое он насмешливо называл «мемуарами».

3.4. О моем соседе по камере

После первого ночного допроса меня перевели в другую камеру, к соседу. Он себя назвал: «Правник Дмитрий Иосифович». Говорил, что он еврей. Усиленно, матом ругал Советскую власть. На мои возражения сказал: «Что-то вы в тюрьме стали очень лояльным к Советской власти!» Я ответил: «Я всегда был лояльным, но был и теперь являюсь противником преследования людей за их национальность! А недостатки, о которых вы кричите, вызваны трудностями послевоенного времени!» Однажды, во время допроса, меня посадили в «бокс». Когда я вернулся с допроса, Правник спросил: «А что, плохо сидеть в «боксе»? (Кто ему сказал, что я сидел в «боксе»?). В другой раз я сказал, что меня предупреждали, чтобы я не вел разговоров о дискриминации. Тогда «Правник» (если это его фамилия) спросил: «А кто же это такой был, умнее нас с вами?» Он мне часто пытался доказать, что было несправедливо создавать Еврейскую автономную область в Биробиджане, надо отдать евреям Крым, так как они южный народ. И только теперь прочитал в воспоминаниях Н.С. Хрущева (журнал «Огонек» № 8, 1990 г., стр. 22) о том, что Еврейский антифашистский комитет, по словам Сталина, - агенты американского сионизма... хотят создать еврейское государство в Крыму, чтобы отторгнуть его от СССР. Начались расправы. Один из видов расправ — кампания против «безродных космополитов...» Теперь я понимаю, для чего провокатор Правник беседовал со мною о Крыме: меня пытались спровоцировать на это и затем обвинить в связях с агентурой американского сионизма. Но мне все это было чуждо и я на его рассуждения не реагировал. Вообще, я тогда впервые услышал о том, что существует идея создания Крымской автономной еврейской республики. Вообще, Правник вел себя вызывающе, например, днем ложился (что запрещалось), а на приказание надзирателя: «Встать!» начинал с ним громко пререкаться (а громко говорить запрещалось, тем более, пререкаться), но ни разу не был посажен в карцер! Часто просился якобы «на прием к начальнику тюрьмы». Куда его каждый раз водили, мне неизвестно, но я догадывался! Как только следствие по моему делу было окончено, соседа убрали из камеры!

4. Суд: 16 мая 1953 г.

Судили меня закрытым заседанием Харьковского областного суда, следовательно, опасались, что правда о творимом произволе будет услышана за стенами здания суда. А я ожидал открытого суда. Среди многих проявлений произвола и фальсификаций у меня вызывало негодование и это закрытое заседание суда, и то, что в нарушение закона, мне на руки не выдали копии обвинительного заключения и

приговора. Однако, я приблизительно запомнил текст зачитанного вслух приговора: «...но, применяя указ... о замене смертной казни в мирное время, приговорить... к 25 годам заключения с содержанием в исправительно-трудовых лагерях общего режима, с конфискацией... имущества и поражением в правах на пять лет», т. е. «25 и 5!» (Очевидно, не надеялись, что я останусь в живых за эти 25 лет лагерей! А если бы выжил, то во что бы превратился: в день суда мне было полных 38 лет. Плюс 25. Вышел бы (или вынесли бы) в 63 года, да еще с поражением в правах на 5 лет. Как я позже узнал, речь шла об Указе Президиума Верховного Совета СССР от мая 1947 г. об отмене смертной казни в мирное время (с заменой ее длительными сроками заключения).

5. Поэма «1948-1956». Быль

ВВЕДЕНИЕ

(Обращение к сыну)

Я не Высоцкий и не Окуджава,

Да, вообще, я не бард, не поэт.

И не волнует меня эта слава,

Все же неправды в стихах моих нет!

Прожита жизнь: человек я уж старый.

И в состоянии о ней рассказать.

Но я не стану с надрывом, с гитарой,

У микрофона «за жизнь» орать!

Итак, посылаю тебе описанье:

Краткий отрезок из жизни моей.

Но это горькое воспоминанье

Памятно мне до конца моих дней!

Мелочь! Короткий отрезок: три года.

В нем ничего, как покажется, нет.

Он для того, кто бывал там, народа

Тянется десять и более лет!

В лагере том им день за три считали:

Тем, кто задание там превышал...

Столько здоровья там люди теряли,

Что этот труд их в могилу вгонял!

Да! Ты был мал, когда это случилось,

И надо мной разразилась беда:

В дом наш вдруг с обыском люди вломились.

Старше теперь ты, чем был я тогда!

1. ХАРЬКОВ 1948-1953

Несколько лет, как война отгремела.

Отгрохотал уж Победы салют.

Всем нам пора снова взяться за дело:

Мирный, большой, созидательный труд!

С фронта вернулись и сразу за дело:

«Фронтовиков будут все уважать!»

Но... удивились мы, это задело:

Сортом вторым здесь нас стали считать!

Нет, на работу охотно нас брали,

Дали анкеты листок заполнять.

Но когда «пятую» в ней проверяли,

То отдел кадров писал: «Отказать!»

Снова - негласно - процентная норма:

Не принимают детей в институт.

Что? Начинается «Шторм после шторма»?

Где справедливость? Ведь нет ее тут!

Где справедливость? Ведь нет и в помине!

«Там, наверху, ведь не знают!» - считал.

И написал на Верховного имя,

Имя, с которым народ воевал!

Скажут теперь: «Ведь наивно, нелепо

Верить, что Главный об этом не знал!»

Но весь народ тому верил так слепо,

Кто миллионами пренебрегал...

А в результате за мной наблюдали,

Тайно ходили за мной по пятам.

И провокаторов мне подсылали,

В этом потом убедился я сам.

Надо создать было много примеров

По образцу тех врачей из Кремля.

Но из писателей, из инженеров,

Лишь бы, евреев! Таких, как и я...

Лет через пару Верховный скончался.

Лопнула, видно, надежда моя...

Я, как и весь наш народ, растерялся:

«Что ж теперь будет?» - подумал и я.

Помню, я был в этот день в институте,

Управделами ко мне заходил:

«Срочно идите! Сию же минуту!» -

Вызов к директору он приносил.

А в кабинете директора с замом

В кресле сидел человек средних лет.

«Вот что, - сказал зам. директора прямо

Надо поехать вам с ним в Райсовет!»

Вышли на улицу, сели в машину,

Но я дурного не подозревал.

Путь мы проделали очень уж длинный,

Стало понятно, куда я попал...

На Иванова и в комендатуру,

А не в какой-нибудь там Райсовет!

Зря тогда заму поверил я сдуру,

Впрочем, теперь уж значения нет...

Там посадили меня среди шкафов...

Тот, что приехал со мной в «Райсовет»,

(Позже узнал я: фамилия - Малахов),

Дал мне практический, мудрый совет:

«Раз вы попали уж в нашу машину,

То обработки вам не избежать.

Будем садиться мы в автомашину,

В ней вам не надо себя проявлять.

Предупреждаю вас против эксцессов.

Надо признаньем себя облегчать.

Для ускоренья дознанья процессов

Лучше вам сразу же все рассказать:

Где вы храните оружие, яды,

(Обыск у вас проведем на дому),

Радиостанцию, шифры, снаряды?

(Вас отвезем перед этим в тюрьму)».

Все для меня это было так странно!

Что же случилось, никак не пойму:

Опорожнили портфель и карманы

И повезли меня сразу в тюрьму.

Я не забуду о встрече той «шефской»

С внутренней малоизвестной тюрьмой.

В городе Харькове, на Чернышевской,

Так состоялось «свиданье» со мной:

Вот предъявили мне форменный ордер

И предложили его подписать.

Снять приказали одежду и обувь.

Остался я, в чем родила меня мать.

Мне приказали присесть и нагнуться:

Нет ли на теле моем тайников?

И разрешили одеться, обуться,

Но без ремня уже и без шнурков.

И выполняли мои фотокопии:

В профиль сначала, затем и анфас.

Для проведения дактилоскопии

Оттиски пальцев снимали не раз...

В камеру быстро меня водворили,

Там я из правил такое узнал:

Если на воле права у нас были,

Каждый из нас здесь права потерял...

Днем на кроватях лежать запрещали,

Можно на голой лишь сетке сидеть.

Вашу подушку, тюфяк убирали.

«И не дремать!» Можно только смотреть!

После отбоя нам спать разрешали,

Но удавалось нам мало поспать:

Вскоре затем на допрос вызывали,

И приходилось одеться, вставать...

А для меня это было так странно,

Дико, обидно мне было до слез Встретить

Рыбальченко там, капитана,

Вытерпеть первый и нудный допрос...

Первое, ночью, его появленье

И постоянный, избитый вопрос.

Чудилось мне, что кошмар, сновиденье

Этот нелепый и странный допрос.

«Мы, ведь, все время за вами следили, -

Молвил он, лишь я зашел в кабинет, -

Люди, ведь, наши за вами ходили,

Знали, когда вы пошли в туалет!

Деянья ваши, ведь, были преступны;

Мне расскажите о них вы сейчас,

Ваши проступки бывали так крупны...»

Так повторял он... который уж час!

Что же мне было на это ответить...

Был каждый раз лишь один мой ответ:

«В чем преступление можно заметить?

Действий преступных за мною ведь нет!»

Ночь отступает и утро приходит,

Первый допрос приближая к концу.

Новость: к соседу меня переводят!

С ним повстречался лицом я к лицу...

Перед допросом сидел в одиночке,

После допроса сидим мы вдвоем.

После тревожной, кошмарной той ночки

Мне показалось: «Мы легче вздохнем!»

Доброжелатель с фамилией Правник,

Дмитрием мой назывался сосед.

Вел он себя, как учитель-наставник,

А у меня все ж доверия нет:

Очень уж рьяный он был агитатор,

Наше, советское, он поносил.

Подозревал я, что он провокатор,

Что на меня он всегда доносил.

Но я решил не показывать вида

И подозрения стал я скрывать.

В сердце мое не закралась обида,

Лишнее все же решил не болтать.

Своеобразная жизнь протекала

Во внутренней этой тюрьме МГБ.

И непривычного было немало

В сломанной нашей и странной судьбе...

С миром наружным мы связь потеряли,

Нам и газет не давали читать.

Книги читать регулярно давали,

В шахматы, шашки нам можно играть.

Нож или ножницы нам не давали.

Ногти? Кусачками можно кусать.

Бороды нам иногда подстригали.

Вилку? Забыли, как надо держать.

Делать зарядку нам не разрешали:

Сразу на нас надзиратель кричал.

Если мы днем, даже сидя, дремали,

В двери он громко ключами стучал.

Если на солнце с тоской мы глядели,

Не разрешалось к окну подходить.

И надзиратели злобно шипели:

«Нечего вам за природой следить!»

А когда нас на прогулку водили,

То провожатые шли впереди:

Громко кричали, свистели, звонили,

Чтобы не встретились нам на пути.

Если же нас на допрос вызывая,

Голову близко к дверям прислонял,

Нашей фамилии не называя,

Первую букву вахтер лишь шептал.

В камерах лампы и ночью горели:

Нужен ведь был надзирателям свет,

Чтобы в глазки они часто глядели,

Видя, что случаев смертных там нет.

В камере обыски часто бывали,

Голыми ставили к стенке людей.

И надзиратели все проверяли,

Нет ли у нас запрещенных вещей.

Чтобы уменьшить людские страданья

Лестничный сеткой затянут пролет?

Нет: чтобы не избежал наказанья,

Не совершил заключенный «полет»!

Вызов свидетелей, очные ставки,

В разные службы запросы давать.

И опознания, разные справки,

Нужно и днем на допрос вызывать.

Днем на допрос вдруг явился Малахов:

«Я вам советую выдержать такт –

(Я при совете таком чуть не ахнул!) –

И деловой у вас будет контакт...»

Следователь повторял то и дело:

«Я добиваюсь признанья от вас,

Мне ваша вся болтовня надоела!»

Так он твердил вот уж в тысячный раз...

«Не говорю, что соседа убили,

Вы обвиняетесь лишь в болтовне.

И не соседа жену зарубили.

В ваших грехах признавайтесь мне!»

Был в этот раз откровеннее с ним я,

Полностью все я ему рассказал:

«Да, я писал на Верховного имя!

Да, я у Главного правду искал!»

Тут и слова у него загремели,

И по столу застучал кулаком:

«Имя святое вы пачкать посмели

Длинным, поганым своим языком!

На нашу действительность вы клеветали,

Вы опорочить пытались наш строй.

Белое черным всегда называли!»

Вывод из этого сделал такой.

«Перепевали вы песни Уль-Стрита

И Би-би-си!» - Он всегда повторял.

«Карта ведь ваша давно уже бита!

Вы признавайтесь, а то...!» - угрожал.

«В практике случаи были нередки, -

Начал он новые мифы твердить, -

Вы резидент иностранной разведки,

Можем уликами все подтвердить!

Завербовали вас американцы,

В этом признаетесь вы мне сейчас.

Или - другие еще иностранцы?

Где и когда?» - Он твердил много раз.

Я же на жесткой сидел табуретке,

К полу привинченной возле дверей.

Видимо, срывы бывали нередко

У заключенных от этих зверей!

И расправляя замлевшее тело,

Я отвечал: «Не шпион все равно!»

Вежливость сразу с него тут слетела

И заорал мне: «Встань! Ты, г...!»

«Мы тебе выкрутим руки и ноги!

Снимем штаны! Тебе ж... набьем!»

Я все молчал и подумал о Боге:

В Бога не верил, а думал о нем...

Ну, а затем начинал он сначала,

Правда, стараясь в глаза не глядеть:

«Что вы сказали? Казала, мазала!

Мне надоело чушь вашу терпеть!

Все ведь на свете течет, изменяется,

Мы диалектики знаем закон:

Не признаетесь вы? После признаетесь!»

Так изрекал поучительно он.

Он предлагал мне писать «мемуары»,

Предоставляя мне свой кабинет.

Для мемуаров еще я не старый:

Пишут их люди преклонных уж лет.

«Вы говорили, что вы воевали,

Ранены были и в руку, и в глаз,

В госпитале по раненыо лежали.

Справки где ваши? Скажите сейчас!»

Справки ведь сами они же изъяли,

Все документы с собой унесли,

Но их конкретно, ведь, не называли,

В опись, как «разные справки», внесли.

Если во время дневного допроса

Он посторонних к себе вызывал

Для выясненья иного вопроса,

В бокс - изолятор - меня отправлял.

В смертных грехах всех меня обвиняли:

Банду пыталися мне приписать,

И к шпионажу меня «подключали»,

Но не могли ничего доказать.

Следствия сроки к концу подходили.

И обвиненья, одно за другим,

Хоть на меня на допросах давили,

Все разлетелись, как по ветру дым!

Но оставалось одно обвиненье: -

В устной и письменной лишь болтовне.

«Это ведь даже и не преступленье!»

Так по наивности думалось мне.

Эти же действия, как оказалось,

Не относились к простой болтовне.

А по закону так строго карались,

Как никогда и не снилося мне!

Вот и к концу подошло мое дело,

Больше двух месяцев длился тот труд.

Дальше судьбою Фемида вертела.

И в Областной повезли меня суд.

Я полагал, что суд будет открытым,

При всем народе! Как судят врагов!

Но заседание было закрытым,

Чтобы не слышал никто моих слов!

А в приговоре указано сразу:

За преступленье меня расстрелять...

Следуя все же другому указу,

Вместо расстрела мне дать двадцать пять!

Благодаря «доброте» прокурора,

После суда мне пришлося пройти,

В полном согласии с тем приговором,

Много этапов «большого пути».

Переменил я уже тюрем восемь,

Вагон с решетками - после тюрьмы.

А когда лето сменила уж осень,

По назначению прибыли мы!

Но по порядку:

Воздух весенний вдыхать бы мне впору

После всего, что я здесь пережил.

Но повезли на Холодную Гору,

Рядом с тем местом, где раньше я жил.

Было здесь все для меня очень ново,

В Екатерининской старой тюрьме,

Той, что на улице нынче Свердлова

С корпусом-вилкой, что виден, как «Е».

Вводят в коллектор и распределитель:

Очень большой, гулкий, сводчатый зал,

Этот огромный людской накопитель

Все заключенные звали «Вокзал».

Там лейтенант был - начальник режима,

Нас он к себе на прием вызывал.

Он по прозванью: «Начальник прижима»,

В разные камеры всех направлял.

В камере было нас шесть или восемь,

Окна с решетками, но без стекла: Лето.

Жару мы едва переносим.

Было в тени ведь под тридцать тепла!

А за окном часовые шагали,

Четко военный печатая шаг.

Бдительность строго они соблюдали:

«В камерах злейший содержится враг!»

Когда водили нас всех на прогулку,

(Залит асфальтом прогулочный двор).

Шли мы из камеры по закоулку,

Был среди «зэков» такой разговор:

Немцы отсюда, когда отступали,

То вывозили з/к на расстрел.

В двориках этих они закопали

Тех бедолаг, кто еще уцелел...

Мы от обслуги случайно узнали

То, что иначе бы нам не узнать:

«Главного» - Берия - арестовали!

Будем событий теперь ожидать.

Вот уже сбылось цыганки гаданье,

Кое-кто верил ей и потому,

Что наступила минута прощанья:

Перевозили в другую тюрьму.

Там, не совсем далеко от вокзала,

(Улица эта Тюремной была),

Раньше тюрьма-пересылка стояла,

И в путь-дорогу на Север звала!

Я не забуду тюрьмы-пересыпки:

В камерах было нас по двадцать пять,

Жесткие нары без всякой подстилки.

Правда, газеты давали читать.

Из пересылки тюремным вагоном

(Уж от вагонной устал духоты),

И по этапам, и по перегонам,

Так довезли меня до Воркуты.

2. ВОРКУТЛАГ 18.09.53 - 31.07.55

Дальше на Север и к Карскому морю

От Воркуты всех теперь повезли.

Снова навстречу страданьям и горю,

Нас привезли на край самый земли!

И в «Хальмер-ю», то есть на «реку смерти»

Нам довелося теперь угодить.

Здесь и охранники злые, как черти.

Много придется нам здесь пережить...

Вот уж к воротам колонна подходит,

И возле вахты при входе в тот ОЛП

Нас принимать у конвоя выходит

Их представитель, высокий, как столб...

Вот уже зэков зовут всех на вахту:

Прибыл конвой и начался развод.

По разнарядке колонна на шахту

Длинною лентой лениво бредет...

Так повторяется в летний день длинный

И в непрерывную зимнюю ночь.

И когда в тундре мороз нестерпимый,

И когда трудно пургу превозмочь!

Вот уж на стройку колонна приходит,

Пост наблюдения занял конвой.

Зэков «бугры» по объектам разводят,

И начинается день трудовой.

Там котлован под фундамент мы рыли

И по колено стояли в воде.

Мерзлую землю под снегом долбили.

В холоде были, в беде и в нужде!

В тундре от голода мы доходили,

Зубы у многих изъела цинга!

Если ж они здесь конец находили,

Кладбище их заметала пурга…

Устало «домой» возвращалась колонна,

Пьяный конвой на з/к наорал,

В снег положил заключенных у зоны,

Час на морозе под дулом держал!

И разноцветны сполохи-сиянья,

Переливаются над головой.

И заунывные волков стенанья,

Северный ветер доносит их вой.

Темной холодной полярной зимою

Светится зона все сутки подряд.

Лагерь обходят наш все стороною:

Там пулеметы на вышках стоят!

Зэковским лагерем правили «воры»,

Всех «обжимали» они работяг,

И с мужиков они брали поборы:

С них собирали они на «общняк».

Право на карты имели лишь «воры»,

В лагере нашем порядок таков:

За непочтенье, за драки, за ссоры

Шваброй лупили они мужиков.

«Мы никогда и не сеем, не пашем,

Пашут за нас лишь одни «мужики».

Здесь мы в тюрьме, но поем мы и пляшем:

Нас, ведь, прокормят всегда дураки!»

В валенках спирт проносили «барыги».

В зону носили и «план» и «чифир».

Спирт у «барыг» покупали «ханыги»,

И воровали в санчасти эфир.

Сидя на полке в тюремном вагоне,

Новость узнал от «случайных гостей»:

Между собой вели «воры в законе»

Речь о вражде среди разных «мастей».

Когда встречались друг с другом два «вора»,

То узнавали сначала «за масть»:

Чтобы потом у них не было спора,

Чтобы при этом впросак не попасть!

Когда касалися темы той скользкой,

«Веры какой ты?» - Один вопрошал.

Если второй отвечал: «Веры польской»,

«Сука ты!» - Первый из них восклицал.

Схватка нередко смертельной бывает,

Если встречаются двое врагов.

Или один из врагов убегает,

Если он к схватке такой не готов.

Если с этапом пришел провокатор,

И удалося его опознать,

«Прыгать» пришлося ему в изолятор,

Смерти иначе ведь не избежать!

Многих чекисты напрасно искали,

Думая, что убежали! Куда?

«Сук» и предателей в шахту бросали!

В топках сжигали! И все: без следа...

Ночью, бывало, в барак приходили,

Резали, чтоб исполнять приговор.

Утром чекисты там всех допросили:

«Спал и не слышал» - и весь разговор...

«Для исправленья преступного мира

Следует весь этот мир расколоть,

И оторвать от блатного кумира,

Страх и почтенье к нему побороть!»

«Мир» раскололся на разные «масти»,

Разные «партии». И кто - куда!

Тут разгорелися бурные страсти

И непрерывная, насмерть вражда!

«Для истребленья блатного кумира

Надо свести вместе «воров» и «сук»:

Уничтоженье преступного мира

Станет пусть делом их собственных рук!»

Ты только стой в стороне, не препятствуй,

Наоборот, ты вражду разжигай.

Не забывай, что девиз наш:

«И властвуй, И подчиненных всегда разделяй!»

Чтоб увеличить людские мученья,

Вовсе не нужен для этого суд.

Нужно лишь только создать столкновенье:

В зону запущены двести «паскуд»!

С ревом несутся по лагерю «суки»,

«Пиками» машут, «Бей воров»! - кричат.

Бьют они всех, кто попался им в руки,

И на пути никого не щадят!

«Воры» проворно схватились за «пики»

И закричали: «Все - бейте «паскуд»!

Тут засверкали ножи, и великий,

Смертный, кровавый пошел самосуд...

Переместилася битва в бараки,

Бьют всех на нарах, и тех, кто уж стар.

И «мужики» тут ввязалися в драку,

Ломы схватили и бросились с нар!

Позже чекисты резню прекратили

И автоматчиков в зону ввели.

«Воров» и «сук» они в БУР уводили,

Быстро «порядок» они навели.

Но кроме «сук», кроме «воров» преступных,

Как говорит эта горькая быль,

Кроме преступников главных и крупных,

С ними погибла и мелкая «пыль»...

Так без расстрела тех уничтожали,

Часто за мелочи кто осужден,

Тех, кто, за что их судили, не знали,

И без суда кто был жизни лишен!

Было: когда подчиняясь приказу,

Лагерь з/к покидали не вдруг,

В зону ввели автоматчиков сразу!

Начали брать контингент на испуг!

С криком солдаты в бараки врывались

И волокли они за ноги с нар

В нижнем белье, в снег бросить старались

Всех заключенных, кто болен иль стар...

И, подчиняясь военной команде,

В воздух открыли солдаты огонь.

«Нет, вы огонь открывайте по банде!»

И белый снег тут окрасила кровь...

Мерно вздымаются ломы и кирки,

Скорбно могилы долбят в мерзлоте.

И безымянные, только лишь с биркой,

Все в вопиющей лежат немоте!

И хоронили невинных, виновных,

Всю эту мелкую «лагеря пыль»,

Что без судов, Областных и Верховных,

После убийств превращалася в гниль!

Да! Никому из грядущей нам смены

Не пожелаю сюда я попасть!

Но... что случилося?! Здесь перемены!!!

Разве вернулась Советская власть?!

Новая «жизнь» в лагерях Воркутлага,

Начался здесь небывалый подъем:

Вьются над зонами красные флаги!

Зэков спешат подписать на заем!

Скоро избавимся мы от поборов,

В новую зону нас переведут:

В зону, где нет ни «шестерок», ни «воров»,

Тех, что всегда работягу гнетут!

Вот и конец уже мая приходит,

Вровень с трубою сугробы лежат.

Солнце теперь все реже заходит,

В тундре порой куропатки кричат.

Моя жена пересмотра добилась,

И положительный дали ответ.

При пересмотре, ведь, все согласились:

Сбросили целых пятнадцать мне лет!

3. ИВДЕЛЬЛАГ 1955 - 1956

Удовлетворили мое ходатайство,

И директива пришла в Воркутлаг

От Высочайшего «Суперначальства»:

Срочно отправить меня в Ивдельлаг.

Снова этапы, тюрьма, пересылки:

Происки «воров» я там отражал.

Жесткие нары без всякой подстилки.

И, наконец, привезли на Урал.

От станции Ивдель до станции Сама

Быстро доставил этап паровоз.

От станции Сама конвой повел прямо

В сельскохозяйственный лагерь - Совхоз.

В этом совхозе с тех пор я работал

Сельхозмехаником инвентаря.

Был там начальник с фамилией Федотов,

И заключенных пугал он не зря:

Недалеко находилось кладбище,

То, что федотовским все нарекли.

Ветер уральский уныло там свищет,

Где заключенные в землю легли...

В слякоть и в стужу бедняг-заключеннных

Силою гнали на лесоповал.

В снег «до ушей», обогрева лишенных

Из «доходяг» не один погибал...

Было в том лагере три капитана:

Был там Кабанов по прозвищу «Кум»,

«Пас» он тех зэков, кто вел себя «странно»,

Тайны выведывал зэковоких дум.

Третьим из них капитан был Вершинин,

Правда, хороший он был человек.

Все заключенные дружно решили:

«Добрых, как он, здесь не встретить вовек!»

Лето сменила уральская осень,

Следом за нею зима и весна.

Пробью я здесь уже месяцев восемь,

Может быть, больше... Но новость ясна:

После решений Двадцатого съезда

Там, наверху, был подписан указ.

По лагерям всем комиссии ездят:

Освобождать будут многих из нас!

Вот уж комиссия к нам подоспела:

Стали з/к на прием вызывать,

И все страницы судебного дела

Снова внимательно стали читать.

Мне объявили о полной свободе,

Восстановлении попранных прав.

Нынче уже наказанье не в моде,

Если и был я хоть в чем-то не прав.

«Если Вы вновь с произволом столкнетесь,

Вовсе в Москву Вам не надо писать.

Но будет правильно, если возьметесь

Там, на местах, обо всем рассказать».

Мы все за зону уже выходили,

И сам Вершинин нам руки пожал

А перед тем, как домой уходили,

Речь он такую пред нами держал:

«Вы все идете теперь на свободу,

Впору вам новую жизнь начать,

Вы только бросьте ненужную моду,

И перестаньте вы правду искать...»

4. ХАРЬКОВ 1956 И ПОЗЖЕ...

Вот уже Харьков, и я на свободе!

Надо подумать, как с этим мне быть:

Воспоминанья о прошлом приходят,

И обо всем, что пришлось пережить!

В бытность свою еще там, в Воркутлаге,

(Впрочем, не знаю, так было иль «звон»),

Слышал рассказ одного работяги,

Строил он прежде канал «Волго-Дон».

И в тот момент, когда стройку кончали,

Мусор и хлам с берегов унесли,

И с глаз долой заключенных убрали –

На «Волго-Дон» комсомольцы пришли.

И кинохроника тут подоспела,

Чтоб «комсомольскую» стройку снимать.

Красные флаги! Оркестры гремели!

Красную ленту пришли разрезать!

Я не поверил в такую «парашу»!

Но на свободе через год или два,

В местной газете, уж в Харькове нашем

О «Хальмер-ю» прочитал я слова.

Я не коснулся бы темы той скользкой,

Но с удивленьем теперь узнаю:

«Методом стройки! - Какой? «Комсомольской!»

Шахты построены! - Где? - В Хальмер-ю!!!»

Да! Шахты строили мы, «комсомольцы»,

И «коммунисты» все, то есть, з/к!

Только не вяжется здесь: «Добровольцы»,

Слово совсем не идет с языка!

Очень давно, до ареста задолго,

Когда о нем и не подозревал,

Ехал в трамвае я нудно и долго.

Помню: в вагон этот нищий попал.

Он истощен и одет так убого,

Рваная обувь и шапка проста.

Он пассажиров просил: «Ради Бога!

Дайте хоть крошку мне! Ради Христа!

После «учебы в университете».

Это теперь я уже понимал:

Ведь заключенного «роба» надета

На бедняке, что тогда так страдал!

А на скамейке с надменным пыхтеньем

Толстый полковник так важно сидел,

И свысока он брезгливо, с презреньем

На бедняка, что в лохмотьях, глядел.

Я же подумал: «Никто ведь не знает,

Что и когда впереди его ждет.

Что же полковник его презирает?

Может быть, сам он туда попадет!»

Позже, когда я попал в заключенье,

Многие «шишки» терпели там крах:

Вместе со мной испытали мученья

Также полковники в тех лагерях!

Я не забуду мучителей наших,

В тюрьмах гноивших людей, в лагерях,

Ведь на их совести жизни пропавших,

Чей на кладбищах покоится прах...

Нет, не в кино, в детективных романах,

В жизни мне их довелось повстречать.

Не заживает душевная рана,

Их «ореол» удалось развенчать!

Крупные, мелкие марионетки –

Дергал их нити палач поважней.

Но ведь они многих мучили в клетках,

Уничтожали советских людей!

Где вы, Рыбальченко и Постаджиев,

Костин, Малахов, а с ним Иванов?

И тех времен все «герои» такие?

Ваш «героизм» понятен без слов!

Много ли звезд вы за нас нахватали?

Разных медалей, наград, орденов?

Над беззащитными вы проявляли

Свой «героизм»: ваш статус таков!

В прежние годы «творили» вы бойко.

Новый период уже наступил:

Был ведь двадцатый, теперь перестройка!

Мало кого он из вас научил...

Я полагаю, что вы теперь стары,

Многих из вас вовсе нет уж в живых.

Пишете ль вы, те, кто жив, мемуары?

Учите ль подлости вы молодых?

Вы дождались: я пишу мемуары!

Много я прожил для этого лет.

Хоть злодеяния ваши и стары,

Не было всем вам прощенья и нет!!!

Примечание: Рыбальченко - следователь, Малахов - возглавлял 1 арест. Постджиев, Костин, Иванов - участники моего ареста и обыска.

Я был арестован 7 марта 1953 г., а 7 марта 1988 г. исполнилось тридцать пятая годовщина со дня моего ареста; этой «памятной дате я и посвящаю настоящее послание (написанное в марте 1988 г.).

6. Характеристика из лагеря

Дана настоящая гр-ну Литинскому Александру Борисовичу 1914 г. рожд., уроженец г. Днепропетровск в том, что он, отбывая наказание, работал на разных сельхоз-работах. К работе относился хорошо - отлично. Поведение в быту отличное. Начальник предприятия подпись /Вершинин/

Печать

30/07.56.

Разъяснение: выше указано, что я «работал на разных сельхозработах»... В действительности же, я за все время пребывания в совхозе «Сама» (или, как в справке - в лагере «Н»), с 31.07.55 по 30.07.56 занимал лишь одну инженерную должность: зав. механическими мастерскими и механик сельхозинвентаря, на которую меня сюда направили. Одновременно я преподавал на вечерних курсах трактористов. А до этого, в Воркутлаге («Хальмер-ю»), я в 1954-55 г.г. работал в качестве конструктора механического цеха на строительстве шахты. Числили же меня кочегаром. Ставка 200 руб (20 руб. новыми деньгами). А конструкторскую работу я выполнял за вольнонаемного по фамилии Ширковец, который числился конструктором и получал за это немалую «зарплату» плюс северный коэффициент.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

О некоторых подробностях лагерной жизни. ОЛП-81

После суда меня из внутренней тюрьмы МГБ перевезли в Харьковскую тюрьму №1 на Холодной Горе, а позже - в тюрьму № 2 (пересыльную). Затем последовали этапы: Вагонзаком («столыпинским») - Горьковская тюрьма, Свердловская тюрьма, Кировская пересыльная тюрьма и т. д., затем Воркутинская пересылка:

«А завтра утром покину пасылку я,

Пойду этапом на Воркуту,

И под конвоем работу тяжкую,

Быть может, смерть себе найду...»

(из песни з/к)

И наконец - Хальмер-ю, 18 сентября 1953 г. Первым моим лаге рем был ОЛП-81 (Отдельный Лагерный Пункт) Воркутлага: 80 км северу от Воркуты, близко от Карского моря, в поселке Хальмер-ю (Река смерти): здесь когда-то в долине реки во время пурги погибло 600 оленей вместе с погонщиками. Находится в Коми АССР, в Не нецком национальном округе.

1.1. На общих работах

Первые полгода, с 18 сентября 1953 г. примерно по март 1954 г. я работал на строительстве шахты: рыл котлованы под фундаменты зданий по колено в воде. В мороз и в пургу полярной ночью (длящейся всю зиму) мы долбили ломами и кирками вечную мерзлоту: надо было пробиться до скального основания.

От лагеря, на работу и обратно, нас водил вооруженный конвой. Начальник конвоя: «Внимание, бригада: вы переходите в распоряжение конвоя. За невыполнение требования конвоя или попытку к побегу, конвой применяет оружие без предупреждения!» Заключенные сочинили пародию: «Шаг влево считаю агитацией, шаг вправо считаю провокацией, прыжок вверх считаю побегом и применяю оружие: пуля не догонит, собака догонит, собака не догонит, разуюсь и сам догоню. Вологодский конвой шутить не любя!»

В сильную пургу нас из лагеря не выводили, так как боялись побегов, а день считали «актированным», т. е. составляли акт о невыходе на работу по причине пурги и т. д. Зато по воскресеньям нас выводили на работу, заявляя: «Выходные вам пурга даст!»

1.2. Стамблер. Работа в плановой части

В плановой части лагеря работал старшим экономистом з/к Стамблер, осужденный в 1938 г.: он до этого был личным секретарем у Косарева - Генерального секретаря ЦК ВЛКСМ (1929 - 1938). Косарев Александр (1903 г.р.) расстрелян 23 февраля 1939 г. Из судебного дела Косарева: начало судебного заседания 11 час. 00 мин. - конец заседания 11 час. 10 мин. (Л. Разгон «Непридуманное», Ставр. книжн. изд. 1989, с. 160). Стамблер получил срок 25 лет. Пробыл в тюрьмах и лагерях 17 лет. Был освобожден в 1955 г. в 50-ти летнем возрасте. Стамблер принял меня в плановую часть на должность таксировщика нарядов. Это было примерно в марте 1954 г.

Я уже писал, что в начале своего пребывания в ОЛП-81 я работал на общих работах в бригаде. Бригадиром - «бугром» - был «воровской мужик» Витька Дащинский: здоровенный, мордатый. От него я часто слышал эпитеты: «Падла!», «Пидер!», «Дам по шее!» и раскаты лагерной брани. Впрочем, он так же «рычал» и на других бригадников (это называлось: «тянуть»).

В плановой части начальником был капитан Полубаринов. Но это лишь официально! Фактически же планчастью заправляли з/к во главе со старшим экономистом Стамблером. А неофициально планчасть выполняла указания «воров». Когда Стамблер взял меня на работу в планчасть, в его отсутствие пришел Дапшнский и «зарычал» на меня: «Ты, Борис Адамович (так он меня называл), вали отсюда, чтобы я тебя здесь не видел! Канай обратно в бригаду!!» Когда возвратившемуся Стамблеру доложили, что возвращения Ли-тинского в бригаду требует Дащинский, то Стамблер категорически заявил: «Хойнский! Он здесь будет работать!!» А Стамблер пользовался большим авторитетом у «воров», «державших» ОЛП. Это редкость для 58-й статьи или, как их здесь называли, «хвашистов». За мою бытность в планчасти, многих работавших там избивали, убивали, а другие «выскакивали на запретку», изолятор, спасая свою жизнь (в том числе и з/к Григорьев В.И.). («Запретка» - запретная полоса: распаханая и проборонованая полоска земли между внешним, высоким заграждением и низкой оградой из колючей проволоки. З/к, «прыгнувший на запретку», ложился ничком, иначе его убивал охранник с вышки. Охранники уводили этого з/к в изолятор (карцер). Поэтому, когда говорится о «прыжке в изолятор», то в большинстве случаев речь идет о «прыжке на запретку» с последующим уводом в изолятор. (Но иногда уводят в изолятор прямо из зоны).

1.3. «Древецки». Работа в мех. цехе

Затем осенью 1954 г. заведующий механическим цехом строящейся шахты, з/к Древецки пригласил меня на должность конструктора мех. цеха. Но числился я кочегаром. Подробно об этом см. пояснения под характеристикой:

Итак: еврей Стамблер принял меня в плановую часть, зная, что я еврей. Чистокровный немец и ярый нацист Древецки пригласил меня в мех. цех, полагая, что я «хохол»: он был уверен, что я украинец, а я не стал его разубеждать. Он считал, что вольнонаемный, за которого я работал, по фамилии Ширковец (белорус), - это «жид»! А признаком «жида» Древецки считал вежливость и постоянное «пожалуйста!» (он передразнивал: «Пожа-а-луйста»). Однажды по поводу одного из указов советского правительства он меня спросил:

«Сколько времени думали жиды, чтобы такое придумать!» Древецки Эдуард (з/к его прозвали «Эдик») в действительности был не Древецки. Его фамилия происходила от аристократического рода: фон-Арт (или фон-Харт, не помню). Его после войны советская разведка выкрала из американской зоны оккупации Германии. А выманили его родственники, вызвавшие к границе советской зоны, якобы для переговоров о наследстве. В итоге, он оказался в нашем лагере.

1.4. Григорьев В.И.

Возвращаясь назад, упомяну, что еще на Воркутинской пересылке я познакомился с з/к Григорьевым Владимиром Ивановичем: он был «гнилой мужик» («гнилой мужик» - опытный, прошедший школу тюрем и лагерей. «Прогнил» в лагерях, значит набрался опыта, то же - «тертый фраер»), побывавший уже во многих тюрьмах и лагерях. Рассказывал он о нескольких побегах, которые ему удалось совершить, в том числе и через Полярный Урал: позже, когда мы попали в Хальмер-ю (ОЛП-81) из нашего лагеря виднелись заснеженные шапки гор Полярного Уральского хребта. Кстати, Григорьев предупредил меня, что туда нельзя долго смотреть, иначе заподозрят в замышлении побега и устроят слежку, а могут и посадить в БУР (барак усиленного режима). Рассказывал Григорьев и о следственном эксперименте, на который его как-то возили через весь Ленинград в лес: его обвиняли в убийстве человека и он должен был указать место захоронения последнего. Рассказывал он также, что в первые послевоенные годы он был курсантом Харьковского танкового училища. Григорьев, 1923 г. рожд, (в Хальмер-ю ему было 30 лет), был физически развит, тренирован, владел приемами бокса и самбо (самооборона без оружия), владел также оружием. Носил очки (з/к его называли «Володя-очкарик»). Среднего роста, светловолосый, голубоглазый. По его рассказам, он был из Ленинграда. Был достаточно образованным, увлекался поэзией, особенно Есениным. В прошлом он был связан с власовцами и говорил, якобы знал самого Власова (я, конечно, не знаю и не могу проверить, какая доля правды и сколько вымысла в его многочисленных рассказах). Григорьев был членом РНДП (об РНДП - ниже). Конечно, он - член РНДП - ко мне, еврею, симпатии не питал. Правда, он был растроган, когда я дал ему свои теплые шерстяные носки (начинались холода, а он был без носков): «Как это так, еврей и отдает носки?! Они ведь все скупые и жадные!» Кроме того, он питал ко мне уважение, как к образованному человеку. Я о Григорьеве так много пишу, потому что в моей дальнейшей судьбе он сыграл большую положительную роль. Он с самого начала в Хальмер-ю взял надо мною шефство: помогал советами, начиная с мелочей (хотя в той обста-

новке мелочей не было), например, как одеваться и обуваться в тех экстремальных условиях, как вести себя с другими з/к, особенно с «ворами в законе» (каждый важный шаг согласовывать с ними), вплоть до того, что нельзя пристально смотреть на людей, что из еды брать на работу (мы работали в одной бригаде рядом, рыли котлованы на территории шахты) и т. д. Это Григорьев пришел к Стамблеру и сказал ему, что работает с евреем, имеющим высшее образование. Так что, благодаря ему и Стамблеру, я попал в плановую часть на должность таксировщика. Сам Григорьев, также устроился туда, на должность статистика. В дальнейшем он «выскочил в изолятор»: вероятно, не поладил с «ворами», которых ненавидел (как и другие «масти» уголовного мира). Это несмотря на то, что «воры» любили, когда он им читал стихи. Больше я о нем не слышал. Уже на свободе, в Харькове, примерно в 1956 -1958 гг., я прочитал в газете короткую заметку о том, что в Ленинграде арестован и приговорен к расстрелу бандит-рецидивист Григорьев. Но это мог быть и однофамилец: в заметке не указаны инициалы и она смахивала на дезинформацию (зачем??). Да и статья УК не соответствовала: Григорьев В.И., бывший со мной в лагере, имел 58-ю статью, а в заметке указано: бандит-рецидивист (бандитизму соответствовала 59-я статья УК РСФСР).

1.5. РНДП

Выше было упомянуто о принадлежности В.И. Григорьева к РНДП: Российской национал-демократической партии. В 1955 г. на Кировской пересылке я встретил з/к Алешина (и других членов РНДП). У него в камере был том Ленина: он говорил, что врага надо изучать, чтобы бить его же оружием. Кстати, он был невысокого роста, как Ленин, и носил ленинскую бородку. В камере он с товарищами выпускал прокламации. Программа у них была, как и у гитлеровцев, нацистской, но к «арийцам» они относили, кроме немцев, еще и русских, украинцев, белорусов, латышей, литовцев и др. (но не эстонцев, имеющих примесь монгольской крови). «Неполноценные» народы они не собирались уничтожать, как это делали гитлеровцы. Но они собирались превратить их в рабов. Они боролись за «Демократическую Россию», в которой каждый «ариец» будет иметь поместье и рабов: татар, китайцев, евреев, эстонцев и других представителей «неполноценных» народов. Владелец их будет кормить, одевать, но не имеет права обучать грамоте, давать им в руки книги. Алешин говорил, что кроме «красной опасности» существует «желтая опасность», т. е. угроза нашествия с Востока китайцев и других азиатов. Он утверждал, что в «верхах» есть члены их партии (пока подпольной). Не знаю, правда ли это. Алешин рассказывал, что во время войны у них были вооруженные формирования по

борьбе с советскими партизанами в лесах. Они захватывали партизан в плен, командиров уничтожали, а остальных отпускали. Я полагаю, что за это он и находился теперь в заключении со сроком 25 лет (не расстрелян!). Он говорил, что на шахте у него был тайник с самодельным радиоприемником: они тайно слушали передачи зарубежных радиостанций, вещавших на Россию. Затем, по этим материалам, они составляли текст листовок и распространяли их среди других заключенных. Алешин особенно превозносил дворянство, к которому он относил и себя. Дворянству он отводил ведущую роль в достижении целей РНДП. Он утверждал, что Булганин (бывший тогда председателем Сов. Мина СССР) тоже дворянин. Алешин считал меня украинцем, т. е. «арийцем», и поэтому говорил со мной откровенно. Члены РНДП платили взносы в свою партийную кассу и поэтому не давали «ворам» денег на «общняк» (об «общняке» будет сказано ниже).

1.6. «Воры»

Наш лагерь, ОЛП-81, был «воровской», т. е. его «держали» «воры в законе» (сокр. - «воры»): поддерживали порядок и дисциплину, запрещали «мужикам» играть в карты (на казенные вещи), продавать лагерные «шмотки», пьянствовать, воровать, драться. За неподчинение избивали шваброй. «Воры» не имели права работать, а жили за счет «мужиков». В каждом из 25-ти бараков жили 2-3 «вора», а при них еще несколько «шестерок» и «пацанов» (о них см. ниже). Если «мужик» получал продуктовую посыпку, он обязан был делиться с «ворами» своего барака. Особенным спросом пользовалось «бацило» (сало и чеснок). «Воры» не занимали никаких постов в лагере. Это им запрещалось «воровским законом». Но эти посты занимали «воровские мужики», выполнявшие все указания «воров»: нарядчики, «бугры» (бригадиры) и др. На работу, за зону, выводили всех з/к, кроме «придурков»: нарядчиков, табельщиков, дневальных, поваров, работников плановой части, бухгалтерии и др. «Воры» также числились в рабочих бригадах, «Воры», оставшиеся в зоне, день и ночь пили, пели, плясали (тренировались «бить чечетку»), играли в карты, спали. «Бугры» всем «ворам» в наряде записывали выход на работу и 150% выполнения нормы, за что засчитывался каждый день заключения за три дня срока: «День за три» (в дальнейшем для этого было достаточно выполнения 121%). В результате «вор», не работая, при сроке, например, 10 лет, освобождался через 3-4 года. Это за счет работяг, которые действительно пахали, но их выработку записывали «ворам»!

Наблюдавшиеся мною сценки из жизни на Воркутинской пересылке:

Утром «вор» пошел умыться, но воды в рукомойнике не было. Тогда «вор» стал орать на мужиков: «Неужели вы не можете для себя принести ведро воды?!» (ему, видите ли, «воровское звание» не позволяет носить воду!).

Одного из «воров» назначили дневальным по бараку. Тогда он согнал кучу «мужиков» и заставил их метлами, тряпками и швабрами убирать барак (вор, ведь, не имеет права работать).

1.7. «Общняк»

Работяги обязаны были из получки давать деньги в общий воровской фонд - «общняк» («общак»). Из него получали помощь «воры», уходящие, например, в закрытые тюрьмы или на свободу. 3/к говорили, что из «общняка» «воры» давали большие взятки лагерному начальству (чтобы оно их не трогало). Последнее, из полученных сумм, дав,адо немалую часть вышестоящему начальству в управлении Воркутлага. и т. д., вплоть до Главного Управления Лагерей (Гулага) в Москве. Из всех лагерей СССР стекались туда огромные деньги! Отсюда шикарная жизнь, дачи, автомобили и пр. у элиты...

1.8. Борьба чекистов с «ворами»

Несмотря на получение больших взяток от «воров», лагерная администрация стремилась, если не полностью избавиться от последних, то хотя бы уменьшить их влияние в зоне. Ведь от лагерного начальства требовали выполнения плана, а при воровском «порядке» в зоне создавался большой неработающий людской балласт. Об этом, будет подробно рассказано ниже. Поэтому «воров» отправляли в другие регионы страны, чтобы нарушить сложившиеся связи, а также в лагеря усиленного режима и в закрытые тюрьмы - «закрытой», что для «воров» было смерти подобно, ибо в «закрытой» они не могли «пить кровь» из мужиков и «доходили». Надзиратели и представители администрации заходили в зону без оружия, чтобы их не обезоружили. Иногда внезапно выводили всех з/к за зону, в «оцепление», т. е. в пространство, окруженное автоматчиками с собаками и под прицелом пулеметов. Затем з/к по одному пропускали в зону с проверкой по формуляру. Так вылавливали прячущихся «воров».

1.9. Массовый расстрел заключенных

Однажды, в 1954 г., во время моего пребывания в ОЛП-81, «воры» приказали: «Никому за зону не выходить!» (Попробуй выйди!) Тогда в зону ввели автоматчиков и расстреляли заключенных (Конечно, невыход з/к за зону был лишь поводом для массовых убийств з/к, в т. ч. политзаключенных).

1.10. «Масти»

«Масти» или «Партии» - враждующие группировки в уголовном мире.

1.    «Вор в законе» или «Полный вор». «Полнота» - «честный вор» - это «вор», строго придерживавшийся «воровского закона»: напри мер - не работать, жить за счет мужиков, не продавать своих, не угождать «золотопогонникам» и др. При встрече «воры» спрашивали друг друга: «Масть?» Ответ был: «Вор!» следующий вопрос: «Какой веры?» Ответ (например): «Полной!» Если оба оказывались (в нашем случае) «единоверцами», то все было в порядке. Но беда, если встречались два «вора» разной «веры» (разной «окраски»).

2.    Воры «польской веры», или «поляки», признавали «воровской закон», но с исключениями: например, при необходимости работали и заставляли других работать, выполняли распоряжении чекистов и т. д. «Воры в законе» («полные воры», «полнота») называли «поляков» «суками», «паскудами» и т. д. Между «полнотой» (сокращенно «ворами») и суками («паскудами») была смертельная вражда. Были и другие «масти» («партии»). Например, «Красная шапочка» - бывшие военные и «мужики», восставшие против произвола «воров» и «сук», били и тех и других. Они называли себя «Трижды ломом подпоясанные», «воры» и «Суки» называли их «махновцами» или «беспредельщиной».

Если «поляк» попадал в зону к «полноте», он спасался в изоляторе, иначе его убивали «Воры».

Такая же участь постигала и «вора», заброшенного в «сучий» лагерь, если он не «ссучивался», достаточно было ударить на вахте в колокол (рельс) или надеть повязку дежурного, а тем более занять какой-то пост. «Воры» и «суки» взаимно обвиняли друг друга. Например, «суки» - «воров»: «Вы обжимаете (грабите) работяг («мужиков»), собираете с них на «общняк» («общак»). «Воры» - «сук»: «Вы продались чекистам, заставляете «мужиков» работать силой».

1.11. «Сучья война»

Другой способ массового уничтожения з/к без суда - это забрасывание в зону контингента другой «масти» (другой «веры», другой «окраски»). Об этом подробно в Поэме «1948 - 1956». Обычно, чтобы избежать кровопролития, контингент перед входом в новую зону предупреждают, например: «В зоне «воры», другие «масти» в зону не заходите!» После этого з/к других «мастей» уводились в изолятор, а «воров» и «мужиков» заводили в зону. Если же было задание уничтожить «воров», то в зону забрасывали в большом количестве «сук». Во всех случаях (и при расстрелах и при «сучьей войне») погибало

много «мужиков», в т.ч. политзаключенных 58-й статьи. Правда, были спецлагеря и каторжанские ОЛПы, где содержалась одна 58-я статья. Но чекисты чаще стремились помещать «фашистов» вместе с уголовниками: чем больше погибнет «фашистов», тем лучше (по принципу: «Разделяй и властвуй!»). Подчеркну, что термином «фашист» («хвашист») уголовники обозначали всю 58-ю статью, куда входили и невиновные люди и «болтуны» (ст. 54-10 УК УССР, ст. 58-10 УК РСФСР), и настоящие шпионы (их называли «шпионажами»), диверсанты, бандеровцы, власовцы и др., в том числе нацисты, члены РНДП, подобные описанным выше Григорьеву, Древецки, Алешину.

При заброске «сук» в «воровскую зону» начиналась поголовная резня, в которой участвовал весь контингент лагеря: «мужики», «фраера» (в том числе «фашисты»). Если кто-то пытался спрятаться, его находили и убивали. После окончания резни, «воры» выявляли «мужиков», уклонявшихся от нее, и жестоко расправлялись с ними!

Во время «сучьей войны» широко использовалось холодное оружие, в том числе «пики». «Пика» - это строительная скоба, разогнутая и заточенная с обеих сторон. Часто «пикой» называли финский нож. Применялись и другие «заточки», железные прутья из арматуры, ломы и пр. Несмотря на «шмон» (обыск), производившийся «мусорами» (охранниками), на вахте, перед входом в зону, з/к умудрялись проносить в лагерь запрещенные предметы.

1.12. «О комсомольских стройках»

Находясь уже на свободе, я в 1956-м или в 1957-м г. прочитал в свежей газете о построенной в Заполярье, в поселке Хальмер-ю, методом комсомольской стройки шахте, дающей коксующийся уголь.

Я сам работал в Хальмер-ю, на строительстве этой шахты, в 1953-54 г.г. Тогда, среди сотен работавших заключенных были каких-нибудь два или три десятка вольнонаемных специалистов, которые завербовались на Север и работали по контракту. Поэтому они получали очень высокие оклады плюс северный коэффициент: тоже до одного оклада. Но, очень часто работу за них выполняли заключенные соответствующей квалификации: инженеры, техники и др. Так, например, я работал в механическом цехе строящейся шахты, выполняя конструкторскую работу за вольнонаемного, по фамилии Ширковец, который числился конструктором. А я числился кочегаром с окладом 200 рублей в месяц (это 20 рублей после реформы 1961 г.). Среди этих завербованных контрактников были также комсомольцы и коммунисты, пользовавшиеся трудом заключенных.

Когда я прочитал вышеназванную заметку о «Комсомольской стройке» в Хальмер-ю, то, сначала, меня эта явная ложь поразила и

возмутила. Я сам, будучи зэком, участвовал в строительстве шахты и знал, кто ее строил в действительности!

Хотя я и раньше слышал подобные рассказы о «комсомольских стройках» (например канал «Волга-Дон»), но тогда я им на верил. И только теперь, когда прочитал заметку о Хальмер-ю, я понял, что такая ложь носит систематический характер. И окончательно убедился в этом, когда прочитал журнал «Огонек»: №34, 1989, с. 8.

...Берия... сгонял тысячи заключенных на возведение «соцгородков», что впрочем, не мешало объявлять их «комсомольскими ударными стройками»...

А когда я вспоминал, что в Хальмер-ю, где я тогда был, да и во всем Заполярье, заключенные - з/к - называли себя: «Заполярными комсомольцами», а тех, кто вышел из комсомольского возраста - «Заполярными коммунистами» (сокращенно - з/к), то я понял, что Берия был «прав», объявляя з/к-овские стройки - «комсомольскими!» Да, шахты строили «Комсомольцы» - з/к!

Только вот, здесь одно «но!»: Берия был арестован еще 26.06.53 и расстрелян 23.12.53, а вышеназванную заметку о «Комсомольской стройке» шахты в Хальмер-ю я причитал в газете за 1956-й или 1957-й г., то есть уже при Хрущеве!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Главный в зоне - «вор в законе»!

(мой комментарий к рассказу подполковника Разинкина)

1. Правда о местах заключения

Многие десятилетия правда о тюрьмах и лагерях была в запрете. Помню лишь довоенные кинофильмы «Заключенные» и «Далеко от Москвы». Кинофильм «Заключенные» вышел на экраны в 1935 или в 1936 г. и создан по книге «Беломоро-Балтийский канал имени Сталина», написанной в 1934 г. под редакцией М. Горького и др. Книга посвящена XVII съезду партии большевиков. Этот фильм показывает строительство канала. Отсюда обозначение з/к: Заключенный Каналоармеец, ставшее затем общим для всех узников Гулага. В книге и в фильме скрыта правда: не сказано, что канал строился на костях многих тысяч зэков.

«...За смерть заключенных и голод,

Построили этот канал!»

(из песни з/к)

Кинофильм «Далеко от Москвы» (о строительстве нефтепровода с острова Сахалин на материк) поставлен в 1950 г. по роману того же названия. Автор романа Василий Николаевич Ажаев, сам будучи зэком, писал его в лагере, откуда переслал К. Симонову, в Москву. Фильм был поставлен в разгар так называемой «борьбы с космополитизмом» режиссером Столпером, который «причесал» его: В фильме, якобы, не фигурируют заключенные, но знающие люди понимают, что речь идет о зэках.

Несмотря на запрет и на подписи о неразглашении, которые брали с освобождавшихся, правда о произволе в зонах проникала на волю и передавалась из уст в уста. Только после XX съезда партии во всеуслышание была сказана правда. Я, после освобождения, в Харькове, в 1957 или в 1958 г. прочитал «Один день Ивана Денисовича» А.И. Солженицына. Однако Н.С. Хрущев, разоблачивший деяния Сталина и иже с ним, позже заявил, что, мол «не надо больше смаковать!» (ведь, дальнейшее смакование бросало тень на самого Хрущева). Разоблачения приутихли. «Один день Ивана Денисовича» изъяли... В 70-х годах при Брежневе, А.И. Солженицына выслали из страны за «Архипелаг Гулаг»...

Только в середине и в конце 80-х годов в связи с гласностью, в литературе и в прессе во множестве появились воспоминания очевидцев и жертв репрессий. Я скажу, что «Один день Ивана Денисовича» произвел на меня слабое впечатление: хотя там все правда, но в Хальмер-ю, при мне, все было гораздо страшнее. Конечно, за «Один день» нельзя было показать все, что там творилось.

Но «Архипелаг Гулаг» меня потряс: я не видел и не испытал даже сотой доли того, о чем там рассказано!

Очевидно, мне повезло, так как я был в заключении уже после смерти Сталина и ареста Берии: я попал в «нишу» между Сталиным и Брежневым.

Я не вдаюсь в анализ ошибок и достижений Хрущева: своим освобождением и вообще, жизнью, я обязан Н.С. Хрущеву. При Сталине моей жене не удалось бы добиться пересмотра моего дела. Я остался бы, при своем сроке 25 лет, гнить в тундре... Не говоря уже о том, что только смерть Сталина спасла всех евреев страны от подного уничтожения!

Перейду к нашим дням: появилось множество публикаций о росте преступности в стране в 1988 - 91 г.г., как на воле, так и в местах заключения: бунты з/к, взятие заложников, зверства в СИЗО и пр.

Привлек мое внимание рассказ старшего оперуполномоченного по особо важным делам оперативно-розыскного бюро при МВД РСФСР, подполковника Вячеслава Разинкина, опубликованный под заголовком: «Главный в «зоне» - «вор законе?» (Газета «Труд» 12.02.91). Там подробно описаны нравы, царящие в ИТУ (исправительно-трудовых учреждениях) и ставятся проблемы «трудового воспитания», т. е. сочетания «воспитания» с требованиями выполнения производственного плана.

2. Еще лагерные подробности: 38 лет назад

В связи с этим я возвратился к нравам, царившим в ИТЛ (исправительно-трудовых лагерях), в мою бытность там (1953 - 1956) и сравнил с тем, о чем рассказал В. Разинкин в 1991 г.: улучшилось ли дело воспитания з/к за эти 38 лет (1953 - 1991)? Уменьшилось ли влияние «воров в законе»?

«Масть» («партия») «воров в законе» (сокращенно «воров»), которые правили лагерями ОЛП-81 в поселке Хальмер-ю, «держали» зону. Я помню «кликухи» некоторых «воров»: «Колька-Привлекатель», «Мишка-Губа», «Иван - Волго-Дон», «Колыма», «Никола», «Одесса», «Колька-Грек».

Возле каждого «вора» крутились «пацаны» (от 18 лет и старше) и «шестерки». «Пацаны» - подрастающее поколение, смена, ловили каждое слово и жест «вора», «шестерки» (прислуживали, выполняли малейшую прихоть). «Шестерка» - воровской подхалим, прислужник. Четкой грани между «шестерками» и «пацанами» (часто великовозрастными), не было.

Некоторые «Пацаны», в дальнейшем, переводились в «воры» (если были «достойные» этого «высокого звания»). Это решалось на «воровской сходке» (своего рода «партийном собрании»). Там же решались вопросы о наказании провинившихся «воров» («персональное дело»). Таких могли даже лишить воровского звания, т. е. «дать по ушам»» («исключить из партии»). Тогда они должны были идти работать. В мою бытность там, «дали по ушам» Витьке Азаренко. Он мне сказал: «Буду работать токарем».

На «сходке» могли даже приговорить к смерти: например, если «вор» продавался чекистам, то есть «ссучивался» (становился «сукой»). Приговор выполняли «воры» - исполнители.

Отдельных «пацанов» воры превращали в «лидеров», педерастов, то есть в пассивных гомосексуалистов. Их содержали в зоне, «под рукой», не выводя на работу. Многим из них давали должности табельщиков, дневальных и пр.

Среди «воров» было разделение сфер влияния и функций.

Например, «идеологическая работа», пищеблок, порядок в жилой зоне, охрана, безопасность («КГБ»), производственная зона.

3. «Идеологическая работа»

Работником «идеологического фронта» был «Колька-Привлекатель». Вот некоторые примеры его «идеологической пропаганды», среди «пацанов», а особенно, среди «фраеров», «мужиков», тем более, свежих, вновь прибывших:

1.   Надо быть мужчиной! (в борьбе против чекистов и «сук»).

2.   «Вор» - это честный человек: он открыто заявляет, что он вор, это его работа. Своей честностью он отличается от так называемых «порядочных» людей, которые называют себя честными, а тайком крадут: работники торговой сети, баз, складов, промышленных предприятий. То же относится к работникам советских и партийных органов, берущим взятки и получающим лучшие товары из магазинов и баз (часто - бесплатно).

3.   В «зоне» «вор» такой же несчастный, как и «фраер», «мужик»: они здесь равны, так как подвергаются одинаковому гнету, со стороны золотопогонников (чекистов). Поэтому они должны помогать, один другому, делиться друг с другом. Отсюда вывод: «мужик» дол жен отдавать «вору» лучшие «шмотки» (вещи) и делиться с ним продуктами питания, из полученной посылки: ведь «вор» страдает за «идею» (борьба против чекистов) и его в любой момент могут упрятать в закрытую тюрьму - «закрыть». «А ты знаешь что такое «закрытка»? Это место, где все плачут, а один смеется!»

После «идеологической обработки» «Колькой-Привлекателем» к «фраеру» подходит «вор» - исполнитель и спрашивает: «Вам о чем говорили? Вы поняли, что мы должны всем делиться? Вот, например, сейчас нам нужно «Ваше пальто!» (на «сменку» дают засаленную телогрейку). Это называлось «технически» обработать «фраера»: у него «вещь» не крали, не отнимали силой и его не били. Он сам вещь отдал добровольно! (в «сучьей» зоне «шмотки» отбирали силой, избивая «фраера»).

Другой вид технической обработки «фраера», это выигрыш у него в карты «шмоток» (на лагерную, казенную, одежду играть запрещалось).

«Мужики», с получки, отдавали «ворам» деньги на «общняк» («общак»).

4. «Порядок в зоне»

«Разведка» («воровские» мужики, или «пацаны») донесла, что в таком-то бараке «мужики» играют в карты на казенные «шмотки» или пьянствуют, дерутся.

Идет туда «вор» и наводит порядок. Я видел такую сцену: маленький, щуплый «вор» бьет шваброй огромного верзилу - «мужика», который, при желании, мог бы его ногтем раздавить. Но «мужик»

5. «Пищеблок»

Доложили, что с кухни исчезло несколько кусков сахара. «Разведка» (воровское «МВД») быстро нашла похитителя. «Вор», курирующий пищеблок, угрожающе приставил кулак к подбородку виновного, который дробно стучал зубами, изображая боль и страх. А «вор» приговаривал: «Никакая НКВД не найдет, а мы найдем!»

6. «Охрана и безопасность»

Вылавливали и ликвидировали «стукачей», сотрудничавших с «кумом» (оперуполномоченным).

7. Воры и производство: Производственная зона

От лагерного начальства требовалась ежедневная поставка рабочей силы и план, план, план!

«Воры», если выходили на шахту, то не работали. Они лишь «следили» за работой «мужиков». Я однажды слышал, как «Колька-Привлекатель» говорил вновь прибывшему с этапом «вору» - «Николе», чтобы тот выходил с бригадой на работу для «воодушевления работяг на трудовые подвиги».

Но, в основном, «воры» там играли в карты, пьянствовали, спали. Там же возле «воров» крутились пацаны и шестерки, тоже не работавшие, а обслуживавшие «воров». «Бугры» (бригадиры), из «воровских мужиков», лично не работали: они «рычали» на «мужиков», «тянули» их (то есть осыпали потоками изощренной лагерной брани вперемешку с отборным матом). Таким образом, они заставляли «мужиков» работать. Правда, за плохую работу не били (как в «сучьих» зонах).

В результате, на строительстве шахты создавался большой, не работающий балласт. А если сюда добавить «туфту», очковтирательство, приписки, то станет ясным, что о выполнении плана не может быть и речи.

«...Не туфта б, и аммонал,

Не построили б канал!»

(из песни з/к)

Я уж не говорю о большом проценте не выходивших из зоны «отказчиков» («отрицаловки») и симулянтов (клиентов Бур'а и санитарной части). На них воры смотрели «сквозь пальцы». Все это и «работяг» разлагало. Отсюда видно, что «воровской порядок» очень досаждал чекистам, которые всячески старались от «воров» изба-

виться (невзирая на получаемые от них большие взятки): от вылавливания отдельных воров, до вывода всех з/к в оцепление, с проверкой по формуляру, при входе в зону. Об этом, как и о массовом расстреле, рассказано выше...

И наконец, ранее описанная «сучья война» как средство полностью или частично избавиться от «воров».

8. Вылавливание «воров». Изолятор

«Воры» очень боялись изолятора. Я видел, как в сумерках четыре «мусора» (надзирателя) тащили в изолятор упиравшегося «вора», которые громко орал: «Воры, воры!», надеясь не на помощь последних, а на то, что его услышат и поймут, что он не добровольно «прыгнул» в изолятор, а значит не «ссучился»!

Изолятор - барак, разделенный на отдельные, запирающиеся камеры, с решетками на окнах. Часто он же БУР (барак усиленного режима) с системой карцеров. Если в изолятор помещали зэков «масти», враждебной той «масти», которая «держит» зону (например, в «воровской зоне» в изоляторе находились «суки»), то их не запирали, но зона изолятора была отгорожена от общей зоны лагеря, и лагерники туда не заходили. А для наказания зэков, их туда садили в карцер, под замок. Я наблюдал и другой случай: «Мусора» поймали «вора» и зашвырнули его на «запретную» (о ней выше), с последующим уводом в изолятор, превратив его этим в «суку».

9. «Воры» и «мужики»

«Воры» своим внешним видом и поведением подчеркивали свое превосходство над «мужиками».

Внешний вид: одевались часто даже щегольски. К их услугам был вещевой склад, где работали «воровские мужики», и лучшие вещи: меховые полушубки, меховые рукавицы, меховые шапки (в том числе и отданные «фраерами»). На «воров» работали и в зоне, и за зоной: например, бесконвойные з/к проносили в зону спирт и наркотики. Спирт наливали в футбольные камеры, которыми обворачивали ноги и засовывали их в валенки. Бесконвойные возчики прятали бутылки со спиртом в гнезда, выдолбленные в торцах оглобель, и провозили в зону. В телеге (санях) были и другие тайники.

«Воры» в зоне не воровали (не было в этом нужды). Наоборот, они пресекали воровство «мужиков», строго их за это наказывая.

Если «вор» чувствовал за собой слежку и опасность быть угнанным на этап, то он преображался в «падлу» (в обычного зэка) и не выделялся из серой массы: зэковская «шапка домиком», телогрейка, бушлат...

Отношение «воров» к «мужикам» было заносчивым.

Оно выражено словами воровской песни:

«...Мы не сеем и не пашем,

За нас пашут мужики.

Мы всегда поем и пляшем, -

Нас прокормят дураки!»

Вот несколько случаев, наблюдавшихся мною:

Как то «фраер» пришел в барак к «Кольке-Привлекателю» по делу. Гостя усадили, угостили обедом, налили ему водки. Но «Колька-Привлекатель» с «фраером» пить водку отказался!

Другой случай: в механическом цехе, работал учетчиком Аркадий Крылов. Подошел «вор», зажал ему пальцами нос и Крылов стал задыхаться («милая шутка»). Аркадий, еле выдавил: «Дурак!» «Вор» - с угрозой: «Кто дурак!?» Крылов: «Я дурак, что с вами связался!»

Не дай бог проявить к «вору» непочтение, а тем более послать его на... (три буквы). Последствия могут быть самыми печальными, вплоть до смерти!

Еще случай: «Вор» пришел к бригадиру проходчиков шахты, Илье, в барак. Они пили неразбавленный спирт, запивая его водой. «Вор», без всякого повода, схватил стакан, выплеснул воду Илье в лицо! Илья молча утерся... (тоже «милая шутка»).

Этот «вор», по кличке «Володька-Хлыст», отличался особенной заносчивостью по отношению к «мужикам» и бахвальством, хвастливостью. Он, как и большинство людей маленького роста, стремился казаться значительнее, чем он был на самом деле. А может он страдал манией величия.

Однажды ночью его зарезали в бараке и, как всегда, неизвестно, кто и за что. Можно, лишь, предположить, что он был «сукой» и «канал» под «вора», или теперь уже «ссучился». Впрочем, когда ничего не известно, то можно предположить что угодно, вплоть, до неуплаты карточного долга.

10. Воспитание по Макаренко

Я не знаю, существовало ли деление на «воров» и «сук» при царизме, но знаю, что большое противостояние появилось в результате воспитательной деятельности в колониях и коммунах по Макаренко противопоставление трудового коллектива уголовникам. А коллективом руководил сам Макаренко. Кстати, он не осуждал рукоприкладства, и сам, иногда, его применял. Вспомним книги Макаренко «Педагогическая поэма», «Флаги на башнях», а также известный звуковой фильм 30-х годов «Путевка в жизнь». «Свой в доску», «Фомка - Жиган» (артист М. Жаров) сказал Мустафе: «Ты легавый!», и зарезал его.

В «сучьих зонах» рукоприкладство приобрело уродливые формы: «Суки», занимая должности «Бугров», избивали работяг, заставляя их «вкалывать».

11. «Суки», «воры» и «фашисты»

Особенно издевались над политзаключенными, осужденными по 58-й статье. Их называли «Хвашистами», «шпионажами» (искаженное -«шпионы»). Чекисты натравляли «сук» на «фашистов» (а среди них было много ни в чем неповинных людей), которых гоняли на самые тяжелые, непосильные работы, калечили, избивали, иногда до смерти: «Я только кошелек украл, а он изменил Родину» (в смысле - Родине).

Я, к счастью, не побывал в «сучьей зоне», но мне много и подробно, о ней рассказывали з/к (в том числе «фашисты»), испытавшие на себе все «прелести» пребывания там.

В «воровских зонах» «хвашистам» тоже не доверяли: если он предал Родину, то может предать и «воров!» Могли убить по одному подозрению в «стукачестве» или по лжедоносу о связях с «кумом». А поводом для лжедоноса могло быть просто сведение личных счетов.

При мне многие зэки (и не только «фашисты») «прыгали» в изолятор, на «запретку», спасая свою жизнь. Это не всегда были «стукачи» или «суки». Просто с кем-то из влиятельных лиц в зоне не поладили.

При мне было много убийств по неизвестной причине. Иногда опасно было даже пристально смотреть на «вора».

12. «На волосок от смерти»

Когда я работал в плановой части ОЛП-81 (поселок Хальмер-ю), то работавший там же «мужик», уголовник по фамилии Лахно, заявил, что мне здесь не доверяют. На мой вопрос : «Почему?», он ответил: «Потому что Вы «хвашист!»

В другой раз он мне сказал: «Вы здесь молчите! В «хвашистском» лагере будете выступать!»

Я работал таксировщиком нарядов и меня часто вызывали в финансовую часть лагеря, для сверки. Финансовая часть помещалась близко от вахты и привратки (входа в зону). В коридоре, дверь финансовой части была рядом с дверью кабинета «кума». Однажды ночью - зимою, в 15 часов 00 минут (когда в Харькове день), я возвращался из финансовой части в планчасть: барак в глубине зоны. Из темноты выскочил «вор» - Гошка Распопов: «Ты у «кума» был!?». Я - «Нет, я был в финансовой части». Он - «Врешь, ты был у «кума»! Идем в барак, к «ворам»!! И толкает меня плечом в сторону «воровского» барака! Я - «Ведь я работаю в планчасги и возвраща-

юсь туда после сверки нарядов!!!» Он - «Ты чего орешь!? Хочешь, чтобы услышали!? А то сейчас глаза выколю!!!» Затем: «Ладно, иди в свою планчасть, мы проверим, где ты был!!!»

На этот раз я избежал смерти! А ведь могли, запросто, ликвидировать.

Почему-то за все время моего пребывания в тюрьмах и лагерях, меня никогда не вызывал «кум», и не было попыток завербовать меня в «стукачи».

В другой раз, сразу после описанного выше массового расстрела заключенных в зоне, к нам в планчасть зашел известный «вор». Он начал громко возмущаться происшедшим и призвал нас написать в Организацию Объединенных Наций, Комитет Зашиты Мира и еще куда-то о творящемся в лагерях произволе и о нарушении прав человека в СССР. Прежде, я всегда видел этого «вора» щегольски одетым. Но на этот раз он был в арестантской робе: шапка «домиком», бушлат...

Такое неожиданное преобразование в «падлу» меня поразило и я непроизвольно посмотрел на него с удивлением.

Он, заметив мой пристальный взгляд, спросил: «Чего ты на меня так посмотрел?!» и погрозил мне пальцем. Затем он спросил у других зэков, бывших в планчасти: «Что это за человек?» Ему ответили: «Это свой!!!» И на этот раз я избежал смерти! А ведь могли найтись недоброжелатели, которые бы ответили: «Он «хвашист» и «стукач», - после чего, я теперь не писал бы этих строк...

Я в очередной раз вспомнил Владимира Ивановича Григорьева, который, в числе многих других советов, дал мне и такой - нельзя пристально смотреть на людей, а особенно - на «воров». И вообще, я часто вспоминаю о нем с благодарностью.

Я привел, лишь, два примера. Но подобных случаев было немало за время моего пребывания в ОЛП -81.

13. «Разъяснение»

Настоящих «воров в законе» в СССР было меньше одной тысячи человек. Это высокое звание утверждалось на «воровской сходке» («сходняке»). Все прочие, если даже и назывались «ворами» (как например, в мою бытность в ОЛП - 18, в 1953-54-м г.) - большинство из «блатных» (уголовников), были не «ворами в законе», а по современным понятиям - «авторитетами» уголовного мира, «отрица-ловкой».

Поэтому, когда я слышал от них: «Вор», «Воры», то мне было неизвестно кто из них являлся действительно коронованным «вором в законе», а кто лишь «авторитетом» или представителем «отрицаловки».

Все эти категории уголовников, объединяются одним словом: «Блатные».

14. Куда исчезли «воры в законе»?

А теперь, сравнивая все, о чем здесь рассказано, с тем, что творится теперь, судя по рассказу подполковника В. Разинкина в феврале 1991 г. (см. выше), можно сделать вывод, что в результате «Трудового перевоспитания преступников» и борьбы против «воров» теперь прежних «воров в законе» почти не осталось.

Настоящие «воры в законе» боролись за «идею», то есть против чекистов. «Воровской закон» запрещает им вступать в какие либо отношения с чекистами, тем более, идти на компромиссы с ними!

А у Разинкина представители лагерной администрации идут на преступный сговор с так называемыми «ворами». Последние работают надсмотрщиками в бригадах «...ударами и матюгами подгоняют «мужиков...» А ведь «воровской закон» запрещает «ворам» работать, быть надсмотрщиками и бить «мужиков» за плохую работу!

«Вор» не наживал богатства: все наворованное и награбленное, он пропивал и проигрывал в карты. А у Разинкина, называемый «вором в законе» - «Яблочко», выйдя на волю, купил дом за несколько десятков тысяч рублей, с «общака»!

Вывод: те, кто теперь присвоил себе звание «воров в законе», таковыми не являются. У них «сучье» поведение. Это видно как из рассказа Разинкина, так и в кинофильме «Воры в законе» девяностых годов. Один из «воров» (артист Валентин Гафт) имеет роскошную виллу. Он связан с прокуратурой и милицией («мафия»), что было бы немыслимо для настоящего «вора в законе».

Значит теперь они «суки»? Но суки не собирают с «мужиков» на «общак»: они, наоборот, осуждают за это «воров».

Поэтому нынешние, так называемые «воры в законе» - это не «воры» и не «суки», а какая-то отвратительная помесь тех и других. Эта помесь вобрала в себя худшие черты «воров» и «сук»: «Помесь гиены и крокодила»! Эта помесь исказила «воровской закон», приспособила его к своим нынешним выгодам.

И вот с этой помесью лагерная администрация (и «выше сидящие») вступает в соглашение. В рассказе Разинкина упоминается и «делец теневой экономики», попавший в «зону». Он имеет связи с «ворами», с лагерной администрацией и со своими «коллегами» на воле!

Отсюда беспомощность не только ГУИТУ, но и всего нашего общества в борьбе с организованной преступностью. Ведь эту преступность оно же и породило своей «воспитательной работой»: за что боролись, на то напоролись!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

«Шутки» Заполярья

1. Вечная мерзлота

Вначале, когда я был на общих работах, то мы - зэки рыли (точнее долбили) котлованы - траншеи для «ленточного» фундамента. Эти траншеи, в дальнейшем, заполнялись бетонным раствором, который, затвердевая, служил фундаментом для стен надшахтных зданий. Глубина этих траншей определялась глубиной залегания слоя вечной мерзлоты и толщиной этого слоя. Если фундамент будет опираться на грунт, под которым находится мерзлота, то от нагревания здания мерзлота «поплывет» (растает), а в здании появятся трещины, и оно может разрушиться. Поэтому, траншеи рыли очень глубокие, чтобы пройти через слой мерзлоты до скального основания, на которое затем ляжет фундамент. Глубина траншеи 4-6 метров. Мы ломами и кирками долбили промерзшую землю, затем ее сгребали и ссыпали в ведра. Затем ведра тянули за веревку «на гора». Мы работали в любую погоду (кроме пурги). При морозе до минус 50° С, при сильном ветре, иногда под холодным дождем и снегом. Часто работали в котловинах, полных жидкой грязи или воды, которую вычерпывали ведрами (а она все время прибывала). А в бараке, где мы жили, внезапно «выперло» печь, подняв ее, вместе с трубой, вверх: печь стояла на грунте, под которым был слой вечной мерзлоты. При неоднократном нагревании печи мерзлота под ней оттаяла и окружающие ее слои мерзлоты выдавили ее вверх, а заодно с нею и печь.

2. Недостаток кислорода

Как известно, источником кислорода являются зеленые растения. В заполярной тундре они растут только летом, которое длится здесь всего два месяца. Июль и Август круглые сутки, непрерывно светит солнце. Но, в конце Августа уже иногда выпадает снежок и бывают заморозки. Затем все покрывается слоем снега, из-под которого только северные олени добывают себе корм: Ягель.

Помню, как 25 мая 1954 г. я в ватных брюках, в телогрейке, в бушлате и валенках утром вылез из барака наверх, через длинный туннель, прорытый в плотном снегу. Ярко светило солнце и его лучи, отражаясь от белого снега, слепили глаза. Безбрежный снег лежал вровень с крышами бараков.

Из-за отсутствия зеленой растительности резко ощущается недостаток кислорода в воздухе. Это усугубляется разреженностью воздуха. Особенно разреженным воздух был в Хальмер-ю, находившимся на возвышенной местности. Рядом высились горные вершины

Полярного Урала. Затем местность плавно понижалась по мере приближения к Карскому морю.

Многие зэки учащенно дышали, особенно при физической па боте. У большинства из них было повышенное артериальное давление (в том числе и у меня).

Сказывался и недостаток витаминов в пище. Было немало заболеваний цингой и пеллагрой. Я этого избежал, благодаря моей жене приславшей мне витамины.

Жена была верна и преданна мне: она еще во время свидания, в Харьковской тюрьме, на Холодной Горе, отказалась от развода со мной, когда я предложил ей оформить последний. Она носила мне передачи, присылала посылки в лагерь и приезжала ко мне в Хальмер-ю осенью 1954 г.! В отличие от «родственников», которые мне тогда в лагерь ничего не прислали, даже письма!

3. Пурга

Частые пурга и снегопады заносили бараки, так что из-под плотного ровного снега торчали только трубы. Чтобы попасть в барак, рыли узкий, длинный, наклонный туннель, по которому люди, сгорбившись, съезжали вниз, к дверям барака. Наверх надо было карабкаться на четвереньках, или согнувшись.

Во время сильной пурги ничего не было видно на расстоянии в 2,5-3 метра, особенно полярной ночью!

Лучи прожекторов не могли пробиться через плотную снежную мглу!

Однажды «мужик» Васильев во время свирепой пурги выкарабкался из барака наверх по малой нужде и не вернулся. Только через сутки, когда пурга прекратилась, его нашли обмороженным, с отмороженными руками и ногами. Он не мог найти вход в туннель и сидел, чтобы его не снесло ветром, обхватил руками трубу барака, торчавшую из под снега.

Во время пурги нас на работу не выводили, опасаясь побегов.

Зато, по воскресеньям нас выводили на работу, заявляя: «Выходные дни вам пурга даст!» И пурга «давала»: она продолжалась, по двое и по трое суток подряд!

4. Побеги

Территория строительства шахт №1 и №1-бис, была обнесена высоким забором с колючей проволокой и охранялась часовыми на вышках. Это - промышленная зона (промзона). Эта зона освещалась прожекторами. Однажды часовой увидел, что из-за угла строящегося здания кто-то прицелился в него из винтовки! Часовой мигом «свалился» с вышки и забил тревогу!

Моментально вся охрана была поднята «В ружье!»: ведь огнестрельное оружие в зоне - это ЧП! Начался повальный «шмон»:

«мусора» обыскали все здания, времянки, закоулки, котлованы, траншеи, ямы, спускались в шахты, обыскали там шахтный двор, квершлаг, все штреки и забои, на всех горизонтах «перешмонали» всех зэков. Искали винтовку и, наконец, нашли... деревянный макет винтовки, искусно изготовленный и покрашенный. Но это бьш лишь отвлекающий маневр. Как только в дальнем углу зоны закончился «шмон», произошло следующее: на шахтной железнодорожной ветке стоял порожняк из-под привезенного шахтного оборудования. Пока на остальной территории шел «шмон», умельцы, под шумок, в пустом вагоне соорудили двойную стену (заранее заготовленную). Между стенками спрятались два беглеца. Перед выездом порожняка из зоны на КПП «мусора» тщательно обыскали все вагоны, но ничего не нашли: беглецы благополучно выехали из зоны. Их нашли на одной из станций при загрузке вагонов, но мертвыми: они замерзли в пути.

Второй, дерзкий, побег совершили два «вора». Они, во время пурги, бежали из жилой зоны, через крышу вахты: охрана, сидевшая в теплом караульном помещении, буквально под ними, ничего не услышала! Только через трое суток, после того, как пурга стихла, в тундре, с помощью собак, нашли под снегом их окоченевшие трупы. Третий побег совершил Иван Мысанченко, осужденный Харьковским областным судом за бандитизм. Он и его напарник, во время пурги, удачно бежали через запретку и внешнее ограждение зоны.

Однако, в пути они не выдержали мороза и на железнодорожном участке между станциями Хальмер-ю и Сыр-Яга вышли к паровозу, обмороженными и сдались. За побег они оба получили дополнительные сроки до статье 58-14 УК РСФСР. Так что теперь стали «хфашистами».

Все другие побеги из Хальмер-ю также оканчивались печально!

Заполярье проделывает с людьми злые «шутки»! Но людям шутить, с собой, оно не позволяет!

А тем беглецам, которым удалось спастись от «шуток» Заполярья, грозило другое: их выдавали и ловили местные жители, получавшие за это премии от властей.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Освобождение. Близко к «финишу»

1. Пересмотр моего дела

Благодаря хлопотам моей жены Раи, мое дело пересмотрено, и в 1954 г. мне снизили срок заключения с 25-ти лет до 10-ти лет.

2. Ивдельлаг. Освобождение

В июне 1955 г. по моей просьбе меня отправили на Урал, в Ивдельлаг: Ивдельский р-н, Свердловской области, совхоз Сама треста Спецлес. Там я работал по специальности: инженер-механик сельского хозяйства, с 31.07.55 г. до освобождения: 30.07.56 г.

Моему освобождению предшествовал приезд комиссии по пересмотру судебных дел. На комиссию, в числе некоторых других зэков, вызвали и меня. Это было после XX съезда КПСС. Меня освободили со снятием судимости и с восстановлением во всех гражданских правах. Сказали: «Теперь в анкетах имеете право писать «не судим». Забегая вперед, упомяну, что в дальнейшем, в 1964 г., моего сына Бориса - студента обвинили в том, что он скрыл судимость отца при поступлении в ВУЗ в 1963 г. (Вот вам и «не судим»).

Когда я освобождался из лагеря, зав. производством совхоза, агроном Рябов (сам бывший заключенный), предлагал мне остаться работать вольнонаемным. Но я возвратился в Харьков, к семье.

Перед моим освобождением мы фотографировались: см. лагерные фотографии.

3. Мой арест и поведение некоторых моих знакомых и родственников

Дворовенко Григорий Павлович - зам. директора института, где я работал, и Горенко Матвей Иванович - управляющий делами института. Они оба участвовали в моем аресте. После моего освобождения, каждый - оправдывался: «время было такое, я боялся, что меня самого арестуют!»

Ворона - секретарь партийного бюро института, после моего ареста представил в МГБ на меня отрицательную характеристику. После моего освобождения, очень неуклюже и неудачно оправдывался передо мною.

Синицын - сотрудник нашей кафедры - свидетель на моем суде: честно заявил, что я: «Никогда не агитировал его против Советской власти!» За это его очень строго отчитал председатель суда - ведь Синицына вызвали, как свидетеля обвинения.

М.Я. Литинский - мой двоюродный брат: «Я тебе завидую, ты везде побывал, много видел, воевал, был ранен, а я, кроме Урала и Алтая, ничего не видел!...» После моего ареста: «Что он там натворил?!»

Д.М. Затуловский - мой двоюродный брат, член партии, после моего освобождения: «Ты обобщал, а этого нельзя делать!»

К.М. Затуловская, его мать (сестра моей покойной мамы), после моего ареста обо мне: «Он проявил большую политическую безграмотность!» (1954 г.).

Христич - зав. кабинетом марксизма-ленинизма, при одноименной кафедре нашего института. Она же - член партбюро института.

Однажды она мне сказала: «Ты, Литинский - передовой, сознательный парень! Почему ты не вступаешь в партию? Или ты оставался на оккупированной немцами территории?» Я ответил: «Если бы я там оставался, то меня уже не было бы в живых!» Она - «не может быть! Ты совсем не похож!», последовали обычные «комплименты», характерные для людей такого сорта (я, после фронта, был в офицерской форме без погон). И конечно: «Меня тоже принимают за еврейку!» и т. д. Однако, о моем вступлении в партию, разговора уже не было - то было в разгар травли «безродных космополитов»...

После моего ареста, Христич на всех собраниях, заседаниях и в кулуарах кричала: «Как ловко ни маскировался этот подлый враг народа, все же его разоблачили! Они все - враги!» Мой арест 07.03.53 г. был по времени подогнан к делу «врачей - отравителей из Кремля», в основном, евреев!

После моего освобождения, Христич мне сказала: «Я не верила в Вашу виновность! Я всегда, всем говорила, что Вы честный советский человек, арестованы по ошибке и что Вас должны освободить!» Я же подумал (но промолчал): «Какой же Вы кристально-честный и принципиальный коммунист, «товарищ» Христич!!!»

Я узнал правду о всех моих знакомых и родственниках после моего освобождения. Мне подробно рассказывали мои друзья о поведении разных, в том числе выше названных людей, по отношению ко мне.

4. Реабилитация

Реабилитирован я был только через 34 г. после освобождения, а именно 4-го сентября 1990 г.!

Правда реабилитировали меня не посмертно: в 1990 г. мне исполнилось 76 лет! А теперь, когда я завершаю писать эти строки, мне исполнилось 85 лет.

5. На «финише» жизненного пути

Итак, повествование о моем жизненном пути, начатом 13 ноября 1914 г., я заканчиваю своим 85-ти летнем - 13 ноября 1999 г.: мне осталось пройти путь, гораздо меньший, чем пройденный мною, в прошлом!

Отметить эту дату (хотя и не круглую), собрались мои родные, друзья и знакомые: в мой адрес было сказано много задушевных, теплых и искренних слов. Я выступил с ответным словом.

6. Ответное слово: «И снова чертова дюжина!»

Я никогда не дружил с чертовщиною,

Вот уж, сравнялось семьдесят пять,

Десять прошло, но всегда с годовщиною

Чертовой дюжины не избежать!

Чертова дюжина, больно объятая,

Этот печальный почти юбилей,

Чертова дюжина, богом проклятая,

Связаны с ней суеверья людей:

У англичан счет домов начинается,

Как до двенадцатого дома дойдем,

Сразу четырнадцатый дом появляется:

Дома тринадцатого мы не найдем.

Если тринадцатого был день рождения,

То, с той поры как явился на свет,

И человека, со дня появления,

В жизни преследует множество бед:

Матери смерть и сиротство досрочное,

Голод, лишения, война, «Махноград»,

Куча болезней и мачеха склочная,

Юность и жизнь, превращенные в ад!

Снова война, фронтовые ранения,

Был в медсанбатах и в госпиталях.

Легких три раза болел воспалением,

Но, оказался, затем, на ногах.

И довелось побывать в заключении:

В сталинских тюрьмах страдал, в лагерях,

Но, несмотря на былые мучения,

Был на свободе, и опять на ногах.

А с переломом ноги в отделении

В гипсе три месяца я пролежал.

Но, невзирая на то приключение,

Все же в последствии на ноги стал.

«Вот неудачник, растяпа. Ведь надо же!»

Умники скажут, смотря свысока,

И ярлыки понавешают сразу же,

На неумеху и на чудака!

В жизни, однако, всегда так случалося,

Твердо я верил в счастливый исход:

Все в результате удачно кончалося,

Хоть попадал я в крутой оборот!

И если вдуматься, то разделял, ведь, я,

Общие судьбы миллионов людей.

Участи многих других избежал же я,

Жертв террора, войны, лагерей.

И вопреки суевериям дурацким, я,

Чертовой дюжины этой назло,

В том, что на свет появился тринадцатого,

Твердо уверен, что мне повезло:

И возвратился домой не калекою,

И не дистрофиком из лагерей,

Вот уже прожил большую часть века я,

И принимаю родных и друзей.

Вам дорогие, спасибо сердечное,

За Вашу дружбу, за искренность слов,

За отношение ко мне человеческое,

За теплоту доброту и любовь!

Начато: 1988 г.

Окончено: 13.11.99

г. Харьков.