«Север во мне, а я – в нём»... Эту фразу сказал в беседе с нами Иван Дмитриевич Марманов – писатель, поэт, философ, романтик, и вообще, человек удивительной судьбы, в которой очень ярко отразилась история нашего государства, начиная с 40-х годов прошлого века.

Мне посчастливилось встретиться с очень многими интересными людьми. Я записываю их воспоминания, и передо мной встают события, расцвеченные живыми яркими красками. Вместе с рассказчиками сопереживаешь, сочувствуешь, осмысливаешь, задумываешься - а как бы ты поступил в том, или ином случае. С Иваном Дмитриевичем мне хотелось встретиться по многим причинам. Во-первых, он бывший политический заключённый 501-й стройки - железнодорожной магистрали «Чум-Салехард-Игарка». Во-вторых, в 2007 году Флориан Штаммлер - доктор философских наук в антропологии, руководитель отделения устойчивого развития Арктического Центра университета Лапландии привлёк меня к работе по теме «Локальность, мобильность и устойчивость в северных индустриальных городах (MOVE-INNOCOM) среди приезжего населения промышленных городов западной Сибири и Мурманской области». В соответствии с проектом мы задавали информантам, в основном, следующие вопросы: причины приезда на север, как проходила адаптация в коллективе и в новой среде, что значат для каждого из приехавших понятия «второй родины» и «большой земли», отношение к природе севера и коренным народам, издревле живущим на этой земле и так далее. А Иван Дмитриевич является также и участником становления нефтегазового промысла в нашем округе. В-третьих, я просто много слышала об этом легендарном человеке и очень хотела с ним познакомиться.

2 апреля 2008 год, город Надым. Мы сидим в однокомнатной квартире Марманова и ведём беседу о перипетиях жизненных судеб. Иван Дмитриевич встретил нас тепло и радушно. Три дня назад он вернулся из очередной экспедиции, вообще, застать его дома очень непросто – он постоянно в разъездах. Это крепкий, подвижный человек, с мощной энергетикой. Боже, сколько же ему пришлось всего испытать!

Итак, магнитофон включён, начался наш многочасовой разговор. Сколько раз я потом прослушивала эту запись, читала его книгу «Северные были», которую он мне подарил, проверяла на себе его рассуждения, мысли, переживания, чувства. И удивлялась, поражалась, восхищалась! А сколько замечательных стихов, написанных им в разные годы, он нам прочитал! Вот хотя бы одно из них:

Опять зовёт простор Ямала,

Не для меня уют квартир,

пока душа не перестала

Искать пути ориентир.

За мною ветер злой, холодный

Летит, закутавшись в снега.

Метель оленям быстроходным

Вцепилась в звонкие рога.

И слышу я угрозы ветра:

«Остановись! Остановись!»

А даль сама взлетела ввысь,

В лицо швыряет километры.

Привык я вьюгами дышать,

И для меня они - не трудность,

Тебе ли, ветер, удержать,

Мою стареющую юность?

Твердишь… мне: «Эй, поберегись!»

Пойми, напрасно свирепеешь,

Ведь ты лохмотьями пурги,

Заткнуть мне глотку не сумеешь,

Хотя вся тундра подо мной,

Снегами вспенится коварно,

Я след в сугробах Заполярья,

Оставлю чистый и прямой.

Наверное, каждому из нас нужно стремиться к тому, чтобы оставить после себя «чистый и прямой след».

Привожу только некоторые выдержки из его рассуждений и воспоминаний.

«Я по национальности грек. Мелитополь, Мариуполь, Никополь, это всё наши города греческие, там и сейчас у меня много родных и близких людей. До войны мы жили в Крыму. Когда немцы заняли полуостров, отец сразу ушёл в партизаны. А когда тятя был председателем колхоза, то он спас одного из немцев от выселения – сделал справку, что он русский. Тогда паспортов не было. Немцев же всех выслали из Крыма, когда началась война. А этот немец работал шорником, шил хомуты, сбрую. Когда пришли гитлеровцы, он стал у них переводчиком. Однажды в нашу деревню зашли гестаповцы, как их называли, каратели, они сразу сказали, что «шнель» собирайтесь. В овраг один согнали, потом разбили на группы, которые были с детьми, тех поместили в церковь. А шорник сумел нам передать, что ночью, в четыре часа заберут всех и в карьере около Симферополя расстреляют. А нас-то так и так бы расстреляли, потому что кто-то донёс, что отец в партизанах. Удалось подговорить, а вернее, подкупить румын, которые нас охраняли, и они открыли ночью церковь. Проводник привёл нашу группу в Соловьёвку - горное село. Сейчас там партизанский музей в Крымских горах. Спустя три дня мы оказались в самой глубине партизанских отрядов. Шестьдесят пять человек Мармановых было в трёх отрядах - семьями же уходили. Жили в землянках, держали коров и овец. Старшие воевали, а мы – пацаны, занимались другим делом: жёлуди, орехи, дикие яблоки собирали, все при работе были.

А потом, когда мы из партизан вышли, два месяца пожили, май и июнь, а в июле нас всех забрали и сослали на Урал за то, что мы греки.

Но мне опять повезло. На станции Ляля под Свердловском, где мы жили, находился геологоразведочный техникум, туда я и поступил после седьмого класса. Мне было 18 лет, когда я получил, окончив техникум, направление в Якутию в «Алданзолото».

Был октябрь сорок девятого года. Я ехал в Якутию самым счастливым человеком. Я представлял себе, как буду добираться на плотах, или меня забросят вертолётом на какой-нибудь ручей, тогда летали такие маленькие МИ-2, и я буду искать там золото. Так я мечтал. Маршруты нам предстояло пройти интересные, в отряде нас было семь человек. Мы прибываем на последнюю станцию железной дороги и ждём автобуса, чтобы добираться дальше.

И вдруг подходит два товарища, старше меня может лет на семь. У геологов тогда форма была. Они посмотрели: «О, нам повезло, геолога встретили, вы же по карте хорошо читать умеете?» Я: «Какой геолог не умеет читать карту». «Вы знаете, мы маршрут прокладываем, надо посоветоваться, пойдёмте». Мы вышли из вокзала и с торца заходим, а там написано «Железнодорожная милиция». Меня туда завели, а там ещё два милиционера сидели. «Присаживайтесь. Ваши вещи сейчас принесут». Они уже знают, где у меня вещи лежат, где мой рюкзачок, чемоданчик такой.

«Ваша фамилия Марманов Иван Дмитриевич?» - «Да». - «Вот ордер». Показывает мне ордер на мой арест. Посадили в столыпинский вагон, два милиционера провожали и один из этих товарищей в штатском. Обычный пассажирский вагон. Открываешь - коридорчик, как сетка рабица, решёткой весь загорожен, двухъярусные нары. Туда меня заткнули - и всё. Девять дней везли нас до Свердловска. Малышева шестьдесят два. На всю жизнь запомнил, это тюрьма свердловская. Привезли меня туда, и там я восемнадцать дней пробыл.

Никуда меня в суд не водили, В кабинет при тюрьме два раза вызывали на беседу. Солидные люди. На третий раз в белом кителе сидел такой жирный дядька, и так чванно задавал мне вопросы: «А вы религиозный человек или нет? А вы в сны верите? Вам сняться сны?» Я сразу понял, это он говорит про моё стихотворение «Сон в самолёте».

Лечу в самолёте.

Так долго лечу.

Я спать в самолётах обычно хочу

И что же случилось с сознаньем моим?

Авария в воздухе, взрыв, мы горим?!

Не помню. Не помню потом ничего.

Очнулся. Безлюдно, вокруг никого.

Остров безлюдный, тихо, жара.

Где я? И слышу: «Остров Ура»

Иду я по острову дальше вперёд

И вижу, работает шумный народ.

Здесь пилятся сосны под крики «ура!»,

Здесь брёвна трелюют под крики «ура!».

И с этим же криком жуют у костра.

Но странный же остров, с утра до утра

Здесь каждый всё делает с криком «ура!».

За то, что я с этим смириться не смог,

Удар мне по шее, я падаю с ног

Я падаю с ног, я от боли кричу

И вдруг просыпаюсь -

Я снова лечу.

И снова в окошко смотрю, как вчера.

И вижу под тучами остров Ура.

«А вы, - спрашивает, - стихи пишите?» - «Пишу. Я букву «р» плохо выговариваю, поэтому сочиняю стихи, чтоб буква «р» была, и тренируюсь. Мне в детстве заставляли постоянно тренироваться: «Ехал грека через реку», а потом я и сам стал сочинять».- «Ну и как, помогает?» - «Вроде лучше стало». «Ну, прочтите что-нибудь на букву «р». - «Да я их не запоминаю». - «А у вас, говорят, великолепная память». «Не знаю, кто это говорит. На минералы, так это моя профессия, а так стихи - нет». Он говорит: «Но всё-таки у вас сон один сбудется». В стихотворении же было про лесоповал.

В четвёртый раз уже в другой комнате, стол стоял с зелёной скатертью, женщина высокая зачитала, в чём я обвиняюсь, как я вёл себя со второго по четвёртый курс в техникуме, как высказывался. Потом задала вопрос: «Это слова вам принадлежат?» Я брал на себя самые острые высказывания, думал, может смягчение сделают, что не вру. В конце концов, зачитали приговор: шесть лет по статье пятьдесят восемь, дробь десять. Сижу день, два, три. Видимо, родственники куда-то писали, но сам я никакой кассационной жалобы не писал. Вдруг в кормушку постучали. И вы знаете, обрадовали - приговор отменён. Сокамерники, их было восемнадцать человек, чуть меня не подкидывают. Меня в пот бросило. Прошло дня четыре, меня опять в четыре часа дня вызывают и зачитывают - приговор такой-то отменили, а по просьбе прокурора срок добавили - десять лет. Я пришёл в камеру совсем расстроенный, потом меня в одиночку привели. Затем начали гонять по этапам. Это самая страшная казнь - по этапам, туда-сюда, туда-сюда.

Там как делали. Тебе селёдки дадут, а воду в алюминиевой кружке дают только два раза в день в шесть часов утра и перед сном. Правда, иногда кормушка открывается, и дают глотнуть прямо из носика чайника, а вода-то кипяток.

Пригнали нас по этапу на сто седьмой километр, это около Надыма. Сначала отсидел четырнадцать дней в карантинке, чтобы никакой болезни не протащил, а потом распределение по лагерям. Я попал в Надымскую проектно-изыскательскую экспедиция. Одна экспедиция была в Салехарде, а другая в Надыме. И кто ей руководил? Писатель Александр Побожий, и он давал заявку на геолога. Вот меня туда и распределили. Там, где распологается здание Надымгазпрома, находился семнадцатый лагерь. Нас в бригаде было семь человек, трое подконвойных, в том числе и я, остальные бесконвойные.

Кстати, многие зэки из других лагерей ГУЛАГа рвались на пятьсот первую стройку, потому что здесь были зачёты. В лагере на огромном щите, закреплённом на двух столбах, была прибита таблица, разъясняющая условия получения зачётов: «При выполнении плана на 121% - день за три, при - 115% - день за два, а при 105% - день за полтора». Кроме того, Иосиф Виссарионович сказал, как только придёте на Игарку, все, кто принимал участие больше двух лет в строительстве этой дороги, будут на свободе независимо от статьи. Везде висели лозунги: «Вперёд, на Игарку!», «Борись за получение зачётных дней!», «Заключённые, помните: образцовое поведение и добросовестный труд – путь к досрочному освобождению». Вот у людей была вера. А раз была вера, у них был дух.

В чём заключалась наша работа?

Под каждый мост надо брать грунты, под земполотно, для каждого лагеря карьер надо находить. Иногда по неделе не возвращались в свой базовый лагерь, ночевать приходилось в различных лагерях, в том числе и землянках.

Меня буквально потрясла сцена, которую Иван Дмитриевич описал в своей книге «Страна деревянного Солнца» (ОАО «Тюменский дом печати», 2008.) Дело в том, что трое заключённых, сидевших вместе с Мармановым (В книге он называет себя просто геологом или заключённым под номером 540) решили бежать и предварительно расспрашивали геолога, куда впадает та речка, на которой они сейчас находятся, а куда она дальше течёт и т.д. Геолог догадался об их замысле. Но когда после побега его стали допрашивать, он сказал, что ничего не знает. Вот тогда и произошёл тот страшный эпизод, который он живописал.

«Надзиратель приказал раздеться до пояса и освободиться от кальсон, остаться в одних брюках, босиком. Зэк все это проделал, обливаясь потом. Хотелось пить. Попросил, поглядывая на ведро с водой. Кум ответил: «Потом! Чуть позже!».

И начал задавать прежние вопросы и тут же на них получал прежние ответы. Потом резко многозначно произнес: «Ну, ла-а-адно, продолжим после танца».

Надзиратель скомандовал: «Выходи!». И провел вместе с автоматчиком заключенного к высокой лиственнице, рядом с которой располагался огромнейший муравейник, присыпав собою маленькую березку, прижавшуюся к лиственнице. Ствол дерева был обвит колючей проволокой, спиралеобразно по часовой стрелке и против. Получился ствол в колюче-проволочной сетке.

К этому стволу надзиратели приставили геолога, руки завели за спину так, что они обхватили колючий ствол. Кисти рук перевязали так, что спина до боли уперлась в стальные колючки.

Надзиратель взял палку и начал шевелить муравейник. Муравьи и до этого сновали сотнями по муравейнику и рядом с ним, а после этого казалось, что их жилище состоит не из хвоинок и травинок, а что эта муравьиная сопка – это они сами. Они устремились к ногам заключенного, но начал одной ступней тереть о другую, бить ими по голеням ног. А в это время комары атаковали спину, грудь, лезли в уши, глаза и волосы. Муравьи за считанные минуты облепили ноги и ягодицы, боль становилась невыносимой.

Заключенный, пытаясь отпугнуть комаров, пьющих кровь на спине, тёрся о ствол. Металлические колючки вонзались в тело, то была уже другая боль, не такая страшная, как боль от комаров и муравьев. Расцарапанная спина была облита кровью. На кровь слетелось столько комаров, что они выглядели одним порхающим густым черным облаком над молодым узником. Когда он потерял сознание, два надзирателя развязали его, снесли в землянку и уложили на бревенчатый топчан вниз лицом.

Один из них начал в ведро с водой бросать соль и помешивать палкой. Когда соль перестала растворяться, он, посмотрев на Кума, спросил у врача: «Охладить?».

Тот ответил после того, как прощупал пульс заключенного: «Пока не надо».

Кум, поднявшись с табуретки, подошел к топчану и спросил: «Вспомнил что-нибудь?».

И услышал ответ: «Я все уже говорил много раз».

- Ну, подумай еще! – резко произнес Кум и рукой дал знак надзирателю – охлади.

Надзиратель обмакнул березовый веник из зеленых листьев в соляной раствор и начал им размахивать над спиной геолога. Проделал он это несколько раз. Соленая вода, попав на расцарапанное тело, вызывала адские боли.

Оперуполномоченный нужного ответа не получил, вышел из землянки. Врач зеленкой смазал спину геолога и велел надзирателям доставить зэка в санчасть.

Автоматчик, наблюдавший за этим процессом, часто утирал лоб и нервно стискивал автомат, казалось, вот-вот он выпустит очередь, но в кого, трудно было понять, то ли в заключенного, чтоб не мучился, то ли в надзирателя, который палкой разгребал муравейник, дабы одним садистом стало меньше.

Геолог, доставленный в медсанчасть, все время просил пить. Санитар из числа заключенных подавал ему кипяченную воду и просил делать не больше трех маленьких глотков, но кружка каждый раз оставалась пустой.

Узкие щелки в опухших веках позволили разглядеть на соседней койке Женю Петрушенко. Могучая спина моряка была покрыта сплошными язвами. Он лежал на животе, повернув голову к стене.

Теперь геолог и моряк понимали смысл поговорки: «Ты у меня потанцуешь», которую постоянно произносил Кум.

Отбиваться от муравьев, когда руки связаны в обхвате со стволом дерева, можно только ногами – то левой, то правой ступней давить их на голенях и бедрах.

Поэтому ноги поочередно отрывались от земли и описывали кривые в воздухе. Оперуполномоченный называл этот процесс танцем и любил «приглашать» на этот танец подневольных своего лагеря.

Кому пришлось хоть раз почесать свою спину о колючую спираль на лиственнице, тот никогда не забудет это злодеяние бериевских экзекуторов».

На всю жизнь запомнил Иван Дмитриевич Марманов ночёвку в одном из лагерей, где находились Гулаговские дети. В своей книге «Северные были» он описывает встречу, которая произошла в 1988 году, когда дорожники СУ-896 треста «Надымдорсторой», в котором он работал, прилетели на вертолёте в опорную базу в посёлке Се-Яха, чтобы привезти подарки для интернатских детей. Оказавшись в салоне вертолёта, Марманов стал развязывать рюкзак, в котором всегда есть «НЗ» - сало, тушёнка, сухая колбаса, печенье и вода. А пилот извлёк откуда-то бутерброды, один протянул ему. И в это время Иван Дмитриевич заметил, что на руках пилота по шесть пальцев. У него в детстве тоже было шесть пальцев на каждой руке, но ему сделали операцию. Вторым шестипалым, которого довелось встретить Марманову, был зэкчонок Ваня в детском лагере на 501-й стройке, на строительстве железной дороги «Чум-Салехард-Игарка». И вот третий человек!

Тут лётчик произносит: «Вас, кажется, Иваном Дмитриевичем зовут. Я тёзка – Иван Фёдорович». Спазмы сжали горло, и что-то сдавило виски, собравшись с духом, дрожащим голосом Марманов сказал: «За всю свою жизнь я встречаю второго шестипалого и оба Иваны. Я тоже Иван, и у меня тоже было по шесть пальцев на каждой руке. Первого Ваню я встретил в зоне, где содержались дети политических заключённых. Я, будучи зэком, побывал там с товарищами по беде». Лётчик тоже разволновался, но, наконец, собрался с мыслями: «Значит, шестипалых Иванов всего два. В лагере был я». Они обнялись, и долго стояли, переживая неожиданную встречу. Потом вышли из вертолёта, пошли в тундру и стали вспоминать. Оказывается, Иван Фёдорович до сих пор помнил игрушки из бересты, содранной с берёзовых чурок возле столовой лагеря. Эти игрушки в карантинном изоляторе детского лагеря всю ночь мастерили зэки из команды изыскателей - бурят Цырен Цыренов, по прозвищу «Лама», и горный инженер, башкир Жавдат Залманов, которого звали «Салават Юлаев». Кстати, молодого геолога, то есть Марманова, зэки звали «Философом» за то, что он писал стихи и был оптимистом во всех ситуациях. Иван Дмитриевич навсегда запомнил глазёнки пятилетнего мальчугана, наполненные какой-то неописуемой тоской и даже обидой, и как он доверчиво протянул ладошечку: «Здравствуй, дядя». Прошло тридцать пять лет, а тот маленький Ваня, теперь уже сорокалетний мужчина, на всю жизнь сохранил в памяти берестяные игрушки, как крупицы человеческой доброты.

…Пятого мая 1978 года в районе бывшей железнодорожной станции «Надым» главный инженер СУ-934 треста «Тюмендорстрой» И.Д. Марманов с группой представителей произвёл выбор площадки под строительство промбазы и административно-бытового корпуса стройуправления, потому что она стала кусочком его судьбы. Это здесь пятого марта 1953 года сержант раздал каждому заключённому, в том числе и зэку под номером «540», по одной красной матерчатой гвоздике, окаймлённой чёрной материей, на тонкой проволочке и велел приколоть на грудь. После чего старший лейтенант, утирая слёзы, почти заикаясь от волнения, произнёс: «Сегодня умер Иосиф Виссарионович Сталин, Великий вождь нашего государства». Мёртвая гвоздика вселила живые надежды молодому подневольному «501-й» стройки.

Вскоре была объявлена амнистия, но из политических заключённых на волю вышли единицы…

18 августа 1953 года 280 подневольных особого лагеря, где содержались «опасные» политические преступники, погрузили на баржу, которую буксировал катер «Вайгач», а следом шёл катер «Севан» с вооружёнными солдатами. И «Вайгач» и «Севан» были оснащены ручными пулемётами. Заключённых предупредили, что в случае саботажа баржа будет затоплена. В Салехарде к Надымскому каравану пристало ещё пять барж с заключёнными из других лагерей. Через две недели утомительного пути караван прибыл в город Омск. Здесь тоже были лагеря, где прибывшим предстояло строить: «Омский нефтеперерабатывающий завод», «ДОК», «ТЭЦ-3» и завод «Синтетического каучука». Контингент, доставленный катером «Вайгач», был определён в лагерь почтового ящика «УХ-8/2».

23 января 1957 года Ивана Дмитриевича вышел из Екатерининской тюрьмы в Омске, отсидев семь лет из десяти. Как он напишет в своём стихотворении:

Не сломал себе крылья,

Я не бросился в плач,

Предо мною бессильным

Оказался палач!

Кстати, полностью реабилитировали его только в 1991 году.

В тот же год Марманов поступил на дневной факультет Сибирского автодорожного института в Омске.

Как говорит Иван Дмитриевич:

«Мне везло на людей - я как-то быстро находил общение, познал очень больших людей, высшую математику я изучил на «пятьсот первой» стройке на снегу, поэтому мне легко было поступить и учиться в институте. Между прочим, во время учёбы я получал повышенную стипендию. Перед защитой моего диплома в Омской газете было объявление: «Впервые происходит защита дипломной работы на тему «Проектирование и строительство дорог и аэродромов в условиях вечной мерзлоты», приглашаются все желающие послушать». Я стал первым человеком в Советском Союзе, получившим такую специальность.

В декабре 1975 года в трест «Тюмендорстрой» были приглашены первые и вторые руководители всех подразделений. На совещании решался вопрос о создании двух новых подразделений: СУ-934 и АБ-104 в городе Надыме. Это первые подразделения, которые будут работать на газовиков. Мне была предложена должность главного инженера в СУ-934.

К тому времени у меня уже был десятилетний стаж работы на должности главного инженера строительного управления СУ-920, которое базировалось в посёлке Мегион Ханты-Мансийского автономного округа. Оно вело строительство автодорог «Мегион-Нижневартовск» и на Аганском месторождении. Я был одним из первых, кто начинал строительство автодорог в Среднем Приобье. Мне уже дважды совершенно на пустом месте приходилось организовывать строительные управления – СУ-920 в п. Мегион - СУ-926 в п. Мамонтово.

Самым главным, что повлияло на моё решение принять это предложение, было желание поработать в условиях вечной мерзлоты, хотя приходилось отрываться от обжитых мест, оставить благоустроенную квартиру. Пять лет в институте я изучал все тонкости проектирования автодорог и аэродромов в условиях вечной мерзлоты. Литература на эту тему выходила под грифом: «Для служебного пользования» и далее – «Секретно». А это ещё сильнее вызвало интерес к её тайнам. Кроме того, с вечной мерзлотой мне уже пришлось столкнуться на строительстве железной дороги «Чум-Салехард-Игарка». Теперь передо мной открывались совершенно новые горизонты. Поэтому назначение на Крайний Север я воспринял с ликованием и долей гордости – еду вольным человеком туда, где так долго грезил о свободе, туда, где смогу применить свои знания. Я летел в Надым, летел на встречу со своей мечтой!

Можно, конечно, перечислить многие объекты, в сооружении которых принимал участие Иван Дмитриевич Марманов. Это и Самотлор, и Медвежье, и Новый Уренгой, даже начинал прокладывать дороги на полуострове Ямал. Но всё-таки главная его гордость - самый северный аэродром стратегического значения на Ямбурге. Уникальное сооружение – Ямбургский аэропорт. Это живая страница северной летописи, которая много десятков лет будет говорить о судьбах людей, отдавших свою молодость освоению Заполярного края. Как говорит Иван Дмитриевич:

«Мне довелось осуществить свою заветную мечту – строить аэродром на вечной мерзлоте.

Куда скворцы не долетают,

Не долетают журавли,

Где даже в мае нет проталин

И с небом смёрзся край земли.

Поэтому перед вами сидит самый счастливый человек. И ещё, я всю жизнь следую заветам своей мамы, она всегда говорила: «чтобы быть счастливым, надо любить свою работу, видеть вокруг себя во всём красоту и уметь прощать».

Я не успел ещё сгореть и дотла испепелиться. Надеюсь до конца жизни ставить ветки, как восклицательные знаки на белом полотне тундры, чтобы отмечать путь, где пройдёт будущая дорога.

Как посмотришь на тундру окрест –

Ни кусточка, а нас сюда тянет.

Из чего же делают крест,

Если вдруг нас кого-то не станет?

Заплетаются ветры в ногах,

Но мы к Ямбургу темпа не сбавим!

За собой не могилы в снегах,

А мосты и дороги оставим.

Вот и сейчас я только три дня назад вернулся из экспедиции. Интересный проект у меня был, с нуля начали и закончили победой, можно сказать. Новое нефтяное месторождение, пока я не буду говорить, где оно находится – коммерческая тайна. Мне надо было построить зимник, чтобы геологи затащили туда буровые вышки, топливо - летом будут бурить разведочные скважины. Нужно было выбрать такой маршрут, чтобы и в мае, и в июне можно было ещё ходить, пока тундра не отойдёт. И мы сделали этот зимник. Завезли всё оборудование, завезли топливо, сделали всё необходимое.

И вообще, дорожники – народ особенный. Они не простые труженики, а творцы. Конечным результатом их труда являются дороги и аэродромы. Эти объекты не строят. Их творят!

Дорога всегда даёт информацию об уровне культуры страны, о её экономике и даже воспитанности населения. Красивые ухоженные дороги – это лицо любой страны.

Хотелось бы ещё многое рассказать о том, как тепло отзываются об Иване Дмитриевиче его коллеги по работе. Тем, кто, впервые приезжал в эти края, он становился гидом, передавал им свою влюблённость в Север. А некоторым буквально помогал обрести веру в себя, вытаскивая их с самого дна, давал шанс в жизни. Они становились ударниками труда и даже героями газетных полос. Когда ему дали квартиру в Тюмени, он вручил свой ордер геодезисту, который тридцать лет ходил по тайге и тундре, в шестьдесят лет ушёл на пенсию и стал снимать маленький домик, отапливаемый печкой-буржуйкой.

В тоже время Иван Дмитриевич задумывается о том, что же даёт кочевникам-оленеводам добыча нефти и газа.

И я участвую, увы,

При умершвлении Ямала.

Зачем сюда ворвались мы? Что Уренгоя было мало?

Ямал – не мал. Но не для нас.

А мы ещё на ненцев ропщем…

А что же даст

Им их же газ,

Когда всю тундру перетопчем?

Во время нашей встречи, Иван Дмитриевич часто обращался к своим дневникам, которые он ведёт всю жизнь, включал магнитофонные записи давних лет. Он даже показал нам наковальню, привезённую из лагеря, в котором ему пришлось сидеть. При этом он сказал, что она его вдохновляет. И снова философствовал о жизни.

«Если образно представить, что каждые десять лет прожитые человеком, представляют собой один этаж вечного двенадцатиэтажного здания под названием жизнь, то каждый без труда сможет определить, на каком этаже этого здания он сегодня находится, и когда переселится этажом выше. Я сегодня проживаю на восьмом этаже здания жизнь. И вот уже пять лет смотрю с высоты вниз и о Боже, какой обзор, как просматривается прожитая жизнь, и вся природа. Какое всё светлое и прекрасное. Ничего внизу нет плохого, а память восхищается светлыми воспоминаниями. Отсюда утончённо воспринимается всё хорошее, детские голоса звучат завораживающе, дамы, детские коляски и милые капризы малышей. Красота всего и во всём жадно принимается душой и доставляет великую неповторимую радость, побуждающая доброту. А какими очаровательными видятся женщины и дети, кажется, что воздух насыщен безмолвными песнями. Оказывается, что в этом мире поёт всё и вся. Поют реки и озёра, поют деревья и кусты, цветы и травы, поют птицы и насекомые, поют земля, облака и звёзды. Только жаль, это слышат не все. О если бы все, тогда бы у всех утроилась любовь к жизни, появилось бы умение радоваться и доставлять радость другим и замечать, и замечать… замечать её в каждом прожитом дне. Эй, люди, коллеги и друзья, осмотритесь с любовью с этажа своей жизни, прислушайтесь внимательно к себе и всмотритесь в собственную душу и вы обнаружите много прекрасного. Оно в вас, вы обладаете огромнейшим богатством, целое состояние кроется в том, что вы умеете ходить, видеть и слышать, умеете любить, трудиться и быть добрыми, так это же и есть то, что называется человеческим счастьем. И счастье это не простое, оно от Бога, обнаружьте его, оно же в вас самих. И тогда вокруг вас, и во всей вашей жизни будет столько всего прекрасного, сколько вижу я в настоящее время с восьмого этажа сказочного здания жизни, с вершины своих прожитых лет.

Я написал рассказ, почему меня в тресте так долго держат. Рассуждал я так. Когда я появляюсь на планёрке, или меня в аэропорту встречают, или шофёр в машине, все они, глядя на меня, высчитывают ресурс своего жизненного времени: «Ему семьдесят пять, а он с рюкзаком по тундре гуляет, пишет стихи и рассказы, будет нужно - поедет в тундру. Вон шли из Надыма в Находку по зимнику двести километров, приходилось и спать прямо в кабине вездехода. Ещё и рассказывает что-нибудь обязательно с оптимистической ноткой. Так столько же мне осталось, чтобы дожить до его возраста?» Директору прочитал этот рассказ, так он долго хохотал.

Давно заметил за собой, чем сложнее условия работы и жизни в целом, тем становишься собраннее, целеустремленнее, жизнерадостнее, духовно чище и здоровее. Хочу, чтобы так было всегда!

Спасибо Богу за такие чувства».

Вот такой человек живёт рядом с нами. И я счастлива, что мне удалось хотя бы поговорить с ним, соприкоснуться с его судьбой, зарядиться его энергией и даже стать в чём-то сильнее и мудрее. Здоровья и удачи вам, Иван Дмитриевич Марманов!

2009 год. Салехард-Надым.

Людмила Липатова