«Идея и определила мою жизнь. Из-за идеи жизни сел…»

К сожалению, эту книгу воспоминаний норильчан П. Г. Кузнецов не успел подержать в руках — он умер от девятого инфаркта 4 декабря 2000 г. Руководители многих институтов, лабораторий самой разной научной направленности пришли проводить его в последний путь. Его соратники приняли решение разобрать и систематизировать богатый архив Побиска Кузнецова, представляющий, по мнению ученых, большую ценность для страны.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СЕБЕ

Родился в Красноярске 18 мая 1924 г. Из девятого класса я отправился в Ленинград поступать в военно-морскую спецшколу. По моему имени Побиск — «Поколение Октября, Борцов И Строителей Коммунизма» — я должен был быть готов к третьей букве, и, чтобы быть «борцом», я выбрал военно-морскую спецшколу. Чтобы поступить в военно-морскую спецшколу, нужно было иметь только 5 и 4, причем максимум две-три четверки. Поступил в 10-й класс. В газете «Красный флот» за 1940 г. сообщается, что в военно-морской спецшколе есть свои младшие командиры, среди них — Побиск Кузнецов.

На войне я в общем-то чувствовал себя спокойно, военно-морская спецшкола в Ленинграде помогла. Мы уже готовились к войне, психологически были готовы. Мой стаж службы идет с 1940 г. Воевал. Был серьезно ранен на фронте. После госпиталя решил учиться, но — не пришлось.

ЗА ЧТО МЕНЯ АРЕСТОВАЛИ

Я не знаю, правильно или неправильно поступил, но я расшифровал свое имя публично, я хотел объяснить, что у меня всю жизнь была одна-единственная задача. В госпитале для меня вопрос встал прямо: что такое коммунизм, нужно ли его строить и как строить? Поэтому я и хотел создать студенческое общество.

Идея и определила мою жизнь. Из-за идеи жизни сел... С идеей научного студенческого общества я подошел к одному из знакомых. А он пошел к секретарю комсомольской организации посоветоваться. 24 апреля 1943 г. секретарь комсомольской организации «нарисовал телегу», в которой говорилось, что пытаются создать организацию против комсомола, — так сперва это интерпретировалось. Так началось мое «дело».

В Новосибирске 11 сентября 1943 г. я возвращался со вступительных экзаменов в Институт инженеров железнодорожного транспорта, вошел в дом, на лестничной клетке нашего дома стоят двое, и вслед за мной: «Пройдемте». Сперва посадили в Новосибирске. Причем наибольшее удовольствие они испытывали, когда с «мясом» выдирали орден из гимнастерки. Приходит арестованный, думает, что орден его защищает, а его берут и вырывают.

Через два дня меня отправили в Москву. Вначале держали под Москвой, потом привезли на Лубянку. Но не били. Взять меня хотели еще в Москве, но я уехал в Новосибирск. Никому в институте, никому из родных не сказали, что меня арестовывать собираются. Отцу я написал, что «согрешил, не ведая, и ведаю, что согрешил» — такое нейтральное письмо, которое не дало ему оснований для подозрений. На Лубянке, в «сердце советской разведки», как она называлась, была внутренняя тюрьма, которую зэки именовали «Гостиница страхового общества России», потому что это здание когда-то было зданием Госстраха, а в середке здания была гостиница. Гостиница была переделана под тюрьму, привилегированную тюрьму, и Солженицын там тоже сидел... На допросах я говорил то, что думаю.

...Арест для меня был неожиданностью, но я спокойно к нему отнесся. Все страшно, пока не

попробуешь. Никакого надлома не произошло, потому что уже прошел войну. Это существенный элемент, очень существенный элемент. Когда побывал среди трупов, по-другому смотришь на жизнь. Следствие шло долго.

Присудили мне 58-ю статью, и трибунал дал мне десять лет. А вопросы-то остались! Они как были научными вопросами, так и остались научными вопросами. Уже как осужденных нас перевели в Бутырскую тюрьму. В середке пересылки находится церковь, которая использовалась как камера для переправляемых осужденных. Там со мной было странное явление: приснился сон, будто я попадаю в какое-то ярко освещенное помещение, какой-то коридор, и звучали слова... В общем это трудно передать, но было ясно, что дело, которым я занимаюсь, проблему эту научную надо доводить до конца. Получил такое наставление, а от кого — не знаю. Был голос. Я проснулся и помнил это. Я никогда верующим не был, а вот возникла какая-то поддержка замысла, поручение разобраться с этими вопросами, сделать это святое дело.

Сообщение о победе я услышал в этой церкви. Мы не знали, что происходит, ни известий не было, ни газет.

После приговора военного трибунала меня направили в Новосибирск, а в 1949 г., в июне, в Норильск — это был большой Норильлаг. И здесь всегда со мной был портсигар из пластика, склеенный формалином. Это лагерное изделие славилось не само по себе, а надписью: «Помни, что сказать, где сказать, а самое главное — что не сказать». Мудрое наставление зэка зэку.

«ШТРАФНЯК» НОРИЛЬЛАГА

Каларгон — это «штрафняк», куда отправляли тех, кто с побега возвращается: уходят четверо, троих возвращают. В общем, самые отпетые. Знаменитейший лагерь — это самый страшный изолятор для всего Норильлага. Он находится в 16 километрах от Норильска. Приехал я в Каларгон фельдшером, по личному желанию. Выхожу на первый развод. На улице минус 36 градусов и 5 метров в секунду ветер. По правилам каждый метр ветра учитывается за 2 градуса температуры, а температура ниже 40 градусов считается актированной. Я, как фельдшер, нарядчику говорю: «Коля, сегодня погода актированная». А первые две шеренги зэков слышат, что я сказал нарядчику. В один миг 1500 человек как не бывало: построение рассыпалось. Шум, крик. «Мы тебя самого здесь сгноим, на Каларгоне не бывает актированной погоды». Кончилось тем, что приехал начальник санитарного управления Норильских лагерей. Это была женщина. Ей объясняют, что я разогнал колонну. «Расскажите, как это было». Я рассказываю, как это было. Она говорит: «Мой фельдшер поступил строго по инструкции, и я не вижу, за что его наказывать». Таким образом она спасла меня от весьма и весьма неприятного возможного исхода. После этого слава обо мне ходила среди авторитетов, что вот такой был человек: до него на Каларгоне погода не была актированная, а с него на Каларгоне началась актированная погода. Вообще я себя чувствовал спокойно во всех этих передрягах.

... Я не думаю, что жизнь нашего периода сильно отличалась от каких-нибудь других периодов. Я думал, что шарашки — это изобретение Стали-

на или Берии, а мне знающие люди объяснили, что еще у Екатерины на Урале были шарашки, где сидели интеллектуалы, от которых требовали, чтобы они изобретали что-нибудь для армии. Общее ощущение у меня такое, что практически все времена одинаковые.

ЕГО ИМЯ НОСИТ УЛИЦА В ГОРОДЕ ТАЛНАХЕ

В лагере было много народу, у которого можно было учиться по-настоящему, например Николай Михайлович Федоровский. Почти три года я учился у него.

От знаменитого ученого я узнал, что стать студентом МГУ его пригласил В.И. Вернадский. Федоровский сопровождал Владимира Ивановича в экспедициях по поиску радиоактивных руд, где и получил за свой непомерный аппетит прозвище «голодный индус». С удивлением услышал от Федоровского, что после революции Ленин посылал его с личным письмом к Эйнштейну для установления связей с западной наукой. Николай Михайлович имел феноменальную память и был блестящим знатоком минералов.

Когда мы с Федоровским встретились в лагере, он уже был больной старик. Таких, как он, у меня было 300 человек подшефных инвалидов, у которых раз в десять дней надо было измерять давление, большая часть инвалидов была гипертониками.

С Николаем Михайловичем Федоровским я познакомился при следующих обстоятельствах. Я выяснял в каждом лагере, сколько здесь и каких именно людей с учеными степенями и званиями. В числе других нашел санитарную карточку Федоровского. А в ней была написана специальность, указано, что он профессор. При-

гласил его для измерения давления. Это был 1951 г., мне было 27 лет. Я стал Федоровского расспрашивать, сказал, что очень интересуюсь геохимией, читал геохимию Ферсмана. Мы разговорились, речь пошла о Ферсмане, о том, какой замечательный человек Вернадский. Вот тут-то и выяснилось, что с Вернадским он лично знаком. И в книге Ферсмана я нашел кусок на три страницы, посвященный работам Федоровского, а тут сама знаменитость сидит прямо передо мной.

Он мне рассказывал всякие легенды, в том числе легенду о живой воде. Николай Михайлович подозревал, что живая вода существует — что-то похожее на живую воду. Анализы карлово-варских вод на самом деле не являются анализами, потому что они контролируют только макроминеральный анализ, а некоторые вещества могут быть в ничтожных количествах, например посеребренный кварцевый песок, который включен в германскую фармакопею. Если в воду, зараженную микробами, бросить горстку такого песка, то через три-четыре минуты вода становится совершенно стерильной, можно пить такую воду. Когда серебряной ложечкой дают причастие, люди пьют и не заражаются. Серебряная ложечка обладает бактерицидным действием.

У Федоровского была подагра, поэтому он ко мне приходил, пил натофан, для него у меня всегда были готовы витамины и котелок овсяной каши. Свою кличку «голодающего индуса» он выдерживал: всегда хотел есть. Вот с Федоровским проблему жизни я и обсуждал.

Николай Михайлович освободился в марте 1953 г., отсидев 15 лет. Федоровский был основателем и первым директором Института прикладной минералогии. Теперь он носит имя Федоровского.

НОРИЛЬСКОЕ ВОССТАНИЕ

Сейчас пишут об этом восстании 1953 г. много разного. С одной стороны, была вроде бы провокация лагерных служб, которые хотели отличиться, хотели, чтобы была видимость восстания. С другой стороны, это было действительно восстание. Восстание я видел, находясь в пятом лаготделении... Раздался свисток в рабочей зоне. Я как раз ходил книжки забирать в нашем конструкторском бюро. Я выходил из этого дома и видел окна домов на восточной стороне площади. На них уже были вывешены черные флаги. Во всех отделениях эта история происходила почти одновременно. Поэтому, я думаю, это была провокация. После нее было много всего. Приехала комиссия. Кузнецов, начальник тюремного управления, заявил, что он по личному заданию Берии. Потом завели в зону человек 200 офицеров.

Черные флаги на башенных кранах развевались над Норильском. И никто месяц не ходил на работу. Тут разные были цели. Требовали вообще отменить все наказания, признать дела сфабрикованными, прежде всего Особым Совещанием.

После смерти Сталина в марте 1953 г. все ждали, что будет объявлено какое-то послабление. А потом выяснилось, что послабление будет только уголовникам, но не нашему лагерю. Горлага это не коснулось. Восстание не было реакцией на смерть Сталина. Это была реакция на такое же восстание в Степлаге и Песчанлаге, откуда к нам пришел этап в 1700 человек, которые были в нашем лаготделении и в 4-м лаготделении. Точно не скажешь, как возникло восстание. Лагерная система вообще подвержена возможности бунтов. Только охрана оружие брось, и неизвестно, чем это кончится…

ПОСЛЕ ОСВОБОЖДЕНИЯ

После завершения срока заключения в феврале 1954 г. меня привезли в пересыльную тюрьму Красноярска. Здесь выдали «вид на жительство» — документ, заменяющий паспорт. Я получил официальный статус бессрочного ссыльного и был направлен на поселение и работу в село Казачинское, расположенное в 200 км от Красноярска. Ежемесячно являлся для отметки в местные органы милиции. Здесь окончил курсы трактористов и был оформлен в качестве тракториста Казачинского МТС. У трактора СТЗ, на котором я работал, лопнула правая полуось, и на мою стопу наехала гусеница. Возник тяжелый отек, но инвалидом меня не признали и послали на посевную. Когда в очередной раз явился на отметку, меня признали больным и отпустили в Красноярск. В августе 1954 г. прибыл в Красноярск.

Во время работы в селе Казачинском летом 1954 г. подготовил письмо о проблеме жизни и отправил в Институт философии АН СССР в Москву, подписав его «Тракторист Кузнецов». Проблемы жизни по-прежнему всерьез занимали меня. Это главная идея моей собственной долгой жизни. Она потребовала от меня многих знаний: физики, химии, медицины, философии. Моя жизнь и после лагерей не была тихой или хотя бы спокойной. Многое пережито, я стал доктором физико-математических наук, профессором. Брюссельский университет присвоил мне звание доктора философских наук. Званий, научных трудов у меня много, но сказать, что я постиг, что такое жизнь, — не могу. Нет у меня простого ответа, но глубокие размышления о жизни, изучение ее движения, форм и прочая, обогащают человека и человечество.

Р.S. О восстании заключенных в 1953 г. известно немногое даже тем, кто в то время жил в Норильске. Обмениваться информацией в то время (да и позже!) было невозможно и опасно, как для зэков, так и для вольнонаемных. Вот почему воспоминания о восстании в Норильлаге иногда оказываются противоречивыми, и до сих пор эта тема осталась не до конца исследованной. Всех, кому есть что рассказать об этой трагической странице в истории Норильлага, приглашаем восстановить в деталях событие, потрясшее ГУЛАГ не только черными флагами.