ОТЕЦ И СЫН

Из воспоминаний Н. А. Курбатова

Николай Антонович Курбатов родился в 1924 году в Оренбуржье. По окончании общеобразовательной школы поступил в фельдшерско-акушерскую школу, но навтором курсе, 5 июля 1941 года, был арестован в числе 14 товарищей по учебе за антисоветскую агитацию (ст.58, пп. 10-11) и осужден к шести годам лишения свободы. Освободился в 1947 году, в 1948 окончил школу бухгалтеров, а через год был вновь арестован и сослан в Сибирь на поселение. В 1954 году реабилитирован, но остался жить в селе Зоново Куйбышевского района Новосибирской области.

Мой отец, Антон Иванович Курбатов, по сельским меркам был грамотным человеком: окончил три класса церковно-приходской школы. И работал он писарем, что по нынешним меркам соответствует должности секретаря сельсовета. Работая в этой должности, он нажил как доброжелателей, так и недругов. И таким недругом оказался наш сосед Семен Иванович Бородин. Дело в том, что по дороге в районную больницу С. И. Бородин избавился от своей тяжело больной жены Анны, утопив ее в речном омуте, а мой отец отказался подделать документы на ее смерть. Соседу как-то удалось замять дело, но отец с тех пор заимел мстительного недруга, который в скором времени причинил нашей семье большое горе...

В то время я, четырехлетний мальчишка, разумеется, не мог знать о всевозможных перегибах в коллективизации, о спущенных сверху планах раскулачивания, ликвидации кулака как "класса". Зато хорошо помню, что в дополнительные списки по раскулачиванию попал и мой отец. Как выяснилось потом, это было сделано при содействии нашего соседа и его брата. Официальным предлогом стало "использование наемной рабочей силы" в лице племянника отца, то есть моего двоюродного брата Чулко-

ва Николая - круглого сироты, помогавшего отцу по хозяйству: ему в ту пору было лет 15-16.

Я помню день этой трагедии, когда нас оставили без угла, без домашнего скарба, отнятого у нас и растащенного затем активистами села. Помню, как мы с братом Петром, спрятавшись, как зверушки, подальше от глаз людских; плакали, глядя на исходящую слезами, убитую горем нашу маму. После выселения из дома мы ютились в холодной, не отапливаемой глиняной амбарушке вплоть до глубокой осени, где от простуды умерла наша сестренка Машенька. Как ни грешно и жестоко было, но мама, перекрестившись на заиндевелую, стоявшую в восточном углу амбарушки икону, со слезами простонала: "Благодарю тебя, Господи, что прибрал невинную душу от дальнейших мук и страданий..."

Отец в это время нигде не работал: они с мамой готовились к высылке, как говорили, "на Соловки". На эти самые Соловки уже было сослано из нашего села семей десять. Высылка же нашей семьи задерживалась по какой-то причине. После я узнал: оказывается, отец обжаловал незаконное раскулачивание аж самому Всероссийскому старосте М. И. Калинину.

В один из сентябрьских дней 1930 года к нам заехал незнакомый человек. Он назвал себя председателем сельского Совета соседнего села Богородска, находящегося в 15 километрах от нашего. "Я же раскулаченный, - с горькой усмешкой сказал отец. - Вот ждем ссылки..."

"Знаю, Антон Иванович, знаю. Думаю, что это недоразумение скоро утрясется, и поэтому я настоятельно прошу тебя согласиться стать секретарем нашего сельсовета", - сказал отцу приезжий. С большой благодарностью отец дал согласие на это предложение. Он на наших глазах преобразился, расправил ссутулившиеся в последнее время плечи. Велика была радость и в глазах мамы, сразу же разгладились морщинки на ее молодом еще миловидном лице.

В тот же день отец уехал с тем председателем сельсовета Денисовым, а мы остались до решения квартирного вопроса. Был, как уже сказано, сентябрь, мы копали картофель в огороде. Мама первой увидела девушку-почтальона, свернувшую в переулке в

нашу сторону. "Не иначе, как к нам, - испуганно прошептала мама, - Не случилось ли что с отцом..." А подошедшая протянула маме пакет и попросила расписаться в его получении. Но так как мама была неграмотна, то за нее расписался брат Петя, и мама велела ему читать письмо вслух. Полученное письмо уведомляло, что неправильно раскулаченный Антон Иванович Курбатов восстанавливается в гражданских правах с вытекающими последствиями: возвратом дома и всего имущества. От радости мама только и смогла сказать: "Неси, Петя, эту радостную весточку отцу в Богородск..."

Отец секретарил до 1934 года, а затем работал колхозным счетоводом до ухода на пенсию. В Отечественной войне в связи с преклонным возрастом он не участвовал, зато в это время довелось ему хлебать лагерную баланду. И вот по какому случаю. Стояла сырая осень 1942 года. Хозяйство убирало просо, и его надо было качественным сдать государству. Сушилок в те годы не было даже подовых. Что делать? Отец предложил правлению колхоза такой вариант: раздать просо колхозникам с тем, чтобы они просушили его на своих домашних печах, установить при этом процент усушки и рассчитаться с сушильщиками натурой (зерном того же проса). Так и сделали. Но так как процесс сушки медленный, то сдача проса государству задерживалась. Выяснив причину задержки, соответствующие органы инкриминировали отцу статью "Срыв хлебопоставок государству". Как потом говорил отец, обиднее всего было то, что колхоз с государством рассчитался полностью, засыпал семена, да и колхозники были избавлены от мучительного голода.

А теперь о моей жизни, которая оказалась не менее трагична жизни моего отца. В середине лета 1941 года я отдыхал дома, будучи на каникулах после окончания первого курса Оренбургской фельдшерско-акушерской школы. Утром 5 июля я крепко спал и сквозь сон услышал тревожный окрик матери: "Николай, проснись, к тебе вот приехали!" Не в силах преодолеть сладость сна, я ответил в полудреме: "Ко мне некому приехать..." И вдруг слышу резкий повелительный окрик: "Встать. Гражданин Курбатов! Вы арестованы. Вот ордер на арест и обыск..."

Вот и не доцвело, не дозрело мое первое студенческое лето,

не был снят урожай с нивы познаний. Конечно, я тогда не исключал призыва на фронт, так как медицинские кадры и без дипломов в тяжкое для страны время нужны, но такого поворота событий я не ожидал. В тот день были арестованы еще три моих товарища. Двадцать километров до районного центра мы ехали молча, было строго приказано молчать. Мы ехали, каждый погрузившись в свои думы, в воспоминания о том, к чему нам больше никогда не вернуться. Думалось и о том, что как бы ни сложна жизнь, люди сумеют преодолеть все: и эту войну, и эту несправедливость. А пока что эта проселочная дорога привела нас в районное отделение комитета госбезопасности. Возвращаться же по ней в родное село мне довелось лишь через шесть долгих-долгих лет.

В просторном, строго обставленном кабинете, куда меня привели, на стене висел портрет Сталина, а за столом сидел начальник райотдела.

- Ну, знаете, за что вас арестовали? Конечно, знаете... - безапелляционно заявил хозяин кабинета. - Лучше приступим к делу. Итак, фамилия, имя, отчество, год и место рождения...

На вопрос о происхождении я ответил: "Из крестьян". Голосом, не терпящим возражений, улыбнувшись ехидно, начальник поправил меня: "Запишем: из кулаков. Ты сын кулака, отсюда и антисоветская сволочь..."

После формальной процедуры первоначального допроса я был под конвоем препровожден во внутреннюю тюрьму областного НКВД, откуда после шестнадцати месяцев изнурительных допросов по статье 58 пп10 и 11 был переведен в городскую тюрьму. Такая же участь постигла 14 моих бывших одноклассников-"однодельцев". Без суда нас отправили в Орские трудовые колонии, где зимой 1943 года нам было зачитано решение особого совещания-тройки. Мне был присужден срок в шесть лет лагерей общего режима, а моим "однодельцам" - от пяти до десяти лет. Суть преступления - антисоветская групповая агитация. А затем - Нижний Тагил. Лагеря смерти.

Тагиллаг был организован в 1941 году в связи со строительство второй "сверхлимитной" очереди Новотагильского металлургического и коксохимического заводов. На 15 мая 1943 года

Нижнетагильский ИТЛ состоял из 18 лагерных подразделений, в которые входили 26 линейных участков в радиусе до 200 километров. Через Тагиллаг прошли десятки тысяч заключенных, которые тысячами умирали на лесоповалах и стройках. Только в 1943 году умерло 7080 человек, в том числе и четверо моих "однодельцев". Я чудом выжил и 5 июля 1947 года вышел на свободу.

Что принес я в родительский дом? Сначала радость встречи, а потом... Чтобы не быть нахлебником, я стал учиться по специальности "бухгалтер" в Шарлыкской рабоче-крестьянской школе. Окончил ее досрочно, а вот на работу устроиться - не тут-то было. Причина? Конечно, судимость. Моя страшная 58-я статья. Я испытывал ощущение ненужности на этой земле. Родители успокаивали: "отдыхай пока, а там все наладиться"... Нет! Быть обузой в 24 года? И я написал жалобу в особое Совещание. Более месяца ждал ответа из Москвы. Однажды снова пошел в райцентр "попытать счастья". Там мне подсказали, что требуется бухгалтер в районо. Это окрылило меня, но мои надежды были напрасны.

- Да, бухгалтер мне нужен, но статья 58 в системе просвещения, скажу честно, не позволяет работать даже бухгалтером, - ответил мне заведующий районо Н. А. Жданов. И мне оставалось лишь извиниться за отнятое у него время и удалиться.

Возле знакомого мне райотдела НКВД меня окликнул милиционер: "Курбатов! Зайдите к начальнику товарищу Сорокину, он вас приглашает".

- Садитесь! - ледяным голосом велел знакомый мне по давнему первому допросу Сорокин. - Все жалуетесь? Все пишете? Вы что, до сих пор нигде не работаете? Получен ответ на вашу жалобу. Идите. Вас примут.

- Спасибо и до свидания! - ответил я, обрадовавшись. Но лучше бы я этого "до свидания" не говорил. Свидание неожиданно состоялось через девять месяцев.

Февраль 1949 года. Морозное утро. Из-за этих холодов мы, сотрудники районо, работаем в кабинете заведующего: так теплее. Телефонный звонок. Трубку взял заведующий Г. Н. Кулешов (Н. А. Жданов к тому времени был арестован, как и мой пред-

шественник, за финансовые махинации). Звонили из милиции, предупреждали о том, чтобы оставались на местах; придут с проверкой паспортной прописки. А через несколько минут в кабинет вошел все тот же Сорокин и попросил всех выйти, кроме меня и заведующего. И ко мне: "Курбатов Николай Антонович? Вы арестованы! Вот ордер на арест". И он протянул мне документ, в котором черным по белому говорилось: "Гр-н Курбатов Н. А., 1924 года рождения, за антисоветскую агитацию, предусмотренную ст. 58 п. 10, подвергается аресту".

К тому времени я уже был женат и жил напротив районо в доме, подведомственном этому учреждению. Обыск, разумеется, не дал чекистам желаемых результатов, но тем не менее мне пришлось повторить те же круги ада. Те же самые следователи пришли подивиться неожиданному чуду. "Так ты еще жив, Курбатов?" - был их первый вопрос. Да, к моему несчастью я был еще жив. Видимо, судьбой мне были назначены новые испытания на выносливость.

Обвинения, как я и предполагал, были надуманы и стандартны: вел антисоветскую агитацию по месту прежнего заключения, на работе агитировал всех учителей.

- Уличайте фактами и свидетельскими показаниями, - настаивал я. С февраля по май 1949 года велось следствие, но "из пальца" конкретных улик высосать не удалось. Следствие было прекращено, и меня перевели в одиночку. Вскоре было зачитано решение ОСО: "Сослать в малонаселенную область СССР", в данном случае - в Новосибирскую область.

Застучали по рельсам вагонные колеса. И пошло: Челябинская пересылка, Новосибирская. И вот конечный пункт: Михайловский район, село Чумаково. И стала матушка-Сибирь моей второй родиной.

В послевоенное время народ был оглушен войной, нуждой, и к ссыльным большинство относились равнодушно и лишь некоторые с подозрением. Но враждебного отношения к себе я не замечал, что и расположило меня к сибирякам. В 1959 году нам было объявлено, что ссылка определена навечно. "Не выдержала, не стерпела всех этих сложностей и уехала жена с трехлетней дочкой. А через год, в 1954 году, после смерти Сталина, ссылка была отменена. Так вот через все испытания я стал сибиряком, прожил здесь уже 53 года. И не озлобился, потому что рядом были в большинстве своем добрые, тоже много пережившие простые люди.