ХОТЕЛА ЗНАТЬ ПРАВДУ

Е.В. КУДИСЕНОВА

Я — оренбургская калмычка, мои родители, а также дедушки, бабушки,' прадеды и прабабушки жили в Оренбургской губернии. Родилась я в сентябре 1915 г. в с.Тарутино. В Калмыкию наша семья переехала в 1922 г. и поселилась в с.Чапаеве Западного района. Старший брат и одна из сестер (семья состояла из семи человек) уехали на комсомольские стройки: брат — в Магнитогорск, а сестра — в Сталинград. Мама умерла, отец был уже старенький и осталась я в семье за старшую.

Тридцатые годы — тяжелое было время. В один из приездов брат предложил нам переехать в Магнитогорск. Великая Отечественная война застала меня в Магнитогорске, где я закончила медицинский техникум и работала в одной из городских больниц.

Через месяц после начала Великой Отечественной войны меня мобилизовали и направили в госпиталь № 455. В 1944 г. я была отозвана из армии в связи с формированием национальной калмыцкой дивизии. Другой причины не называли. Меня вызвали к начальнику госпиталя, где показали письмо, в котором была и моя фамилия. Я обрадовалась этому. Письмо было, как мне помнится, из Верховного Совета СССР, и, кажется, подписано Калининым. Как не поверить? "Конечно, поеду", — сказала я.

Вот и поехала, совершенно не подозревая, что это был обман. Калмыков я видела на пересыльном пункте в Чите, Недели две мы там жили, пока не собралась команда из 20 человек. За это время я познакомилась с писарем.. Он тоже был мобилизованный, русский, хорошо ко мне относился. Как-то он мне сказал: "Вы знаете, что-то подозрительное: вас будут сопровождать люди из НКВД. Такое бывает со штрафниками, осужденными". Он предложил оформить меня назад, в часть. Но я ему не верила. А он продолжал убеждать меня в том, что тут что-то неладное: "Вас, калмыков, мало, а охраны человек 12-14, и все они вооружены. Это люди из НКВД!". Но я так и не поддалась его уговорам.

Целый взвод солдат вызвали сопровождать нас. Перед тем как везти на вокзал, велели нам построиться. Ребята запротестовали: "Прочитайте приговор о том, что мы арестованы, тогда только будете строить нас". На вокзал нас повели без строя, но когда заводили в вагон, вооруженные солдаты построились с двух сторон. Ребята опять возмутились: "Отойдите, сами зайдем". Правда, вагон был хороший, благоустроенный. Потом охранники поняли, что мы люди мирные, отложили оружие и стали играть с нами в карты. Так они довезли нас до самого Широклага.

По приезде нам сказали, что мы будем строить электростанцию и спросили: есть ли среди нас медработники, видимо здесь людей этой профессии ощущался острый недостаток. Врачами и медсестрами работали немцы из Поволжья.

Они были депортированы сюда еще в начале войны. Нам говорили, что бараки построены на немецких костях. Дальше наших бараков была колония.

Меня сразу взяли в медработники, направили в лазарет. Наряду с депортированными медицинскими работниками работали и вольнонаемные. Им платили зарплату. Нам же ничего не платили, хотя мы работали день и ночь.

Столовой в лагере не было, пищу ели в бараках. Каждый получал свое питание на кухне в котелок.

Руководители Широклага привыкли работать с заключенными, потом с советскими немцами. К нам они относились неплохо. Но среди руководителей был один, отличавшийся особой жестокостью — подполковник Богун. О нем говорили так: "Зверь зверем". Мне захотелось пойти к нему и узнать правду — за что нас сюда сослали, что мы такое сделали?. Меня отговаривали:

"Ты с ума сошла, не ходи". Но я не послушалась и со своими мыслями пошла к Богуну. Когда я к нему вошла, то сразу же спросила: "Хочу знать правду. За что нас сюда сослали и на какой срок?", Видимо, у меня был такой решительный вид, что Богун встал и подошел ко мне. Я также сказала, что домой не пишу совсем. Дома у меня — престарелый отец, маленькие сестренки, и я не знаю, о чем им писать.

Принял он меня хорошо к моему удивлению. "За что вас сослали, я не знаю. Это совершенно и абсолютно, Вы — не наш контингент. Нам приказали — мы вас приняли. С немцами мы вас не равняем. Среди вас — настоящие, хорошие ребята. А в отношении срока пребывания, думаю, что вы здесь будете недолго. Об этом мы пишем в Москву каждый день. Надоели им уже".

Когда я вышла и все рассказала ребятам, у них поднялось настроение. Ведь все они морально были убиты. Семьи их выслали куда-то, а самих отозвали из армии на каторжные работы, на рытье котлована.

Жизнь наша в Широклаге была тяжелой, хотя вроде бы с заключенными нас не равняли. Командир взвода, командир роты, начальник штаба — это были все свои, калмыки. Только командиром батальона был русский старший лейтенант Рябов.

В стационаре я работала менее полугода. Когда случилось ЧП — умерло два человека по вине медработников, меня отправили в здравпункт. В здравпункте был врач, в обязанности которого входило ежедневное присутствие на "разводе" — месте, где собирали людей перед отправкой на работу.

Со временем в Широклаге открыли отдыхающую бригаду, куда направляли ослабленных людей. Было так: приходил ко мне боец — разутый, раздетый, плохо себя чувствовавший, я освобождала его от работы. По этому вопросу из вышестоящих руководителей ко мне никто не придирался. Освобождали от работы почти каждый день по несколько человек. Проводилось так называемое актирование. Актирование — это "списание" тяжелобольных истощенных людей.

Один только раз я выходила на территорию строившейся ГЭС. Хотелось посмотреть, где наши ребята работали. На развод врач меня не пускал, говорил, что мне это видеть не надо, хватит того, что видела в здравпункте. Однажды у нашего командира батальона Рябова заболела жена. Рябов сказал, чтобы я сходила к ней. Я решила, что сделав это, посмотрю где наши работали — котлован ни разу не видела. И увидела: люди работали по колено в воде, на тачках вывозили землю, камень. Каждый день после такой работы надо бы всю одежду постирать, высушить. А когда это делать было и где? Ведь работали они допоздна, а утром опять в котлован.

Там же я видела вольнонаемных. Жили они в таких же бараках. Я сначала жила со всеми девушками в бараке. А потом, когда меня перевели в медпункт, стала жить при медпункте. Но работала без выходных — день и ночь.

За что нас сюда сослали? — этот вопрос не давал мне покоя, да и всем находившимся здесь фронтовикам. Ведь мы были не заключенные, но из армии нас отозвали и поставили в такие условия. Многие не знали, где находились их семьи.

В марте 1945г. нас стали отпускать. Победу я встретила не в Шнроклаге, а в ссылке, Уезжала я 22 марта. В Магнитогорск не поехала, поехала по месту выселения мужа. Я же по дороге в Широклаг вышла замуж. Мой будущий муж ехал из Монголии, где восемь лет отслужил и был отозван так же, как и я. В армию он ушел в 1938 г., три года отслужил, и его оставили на сверхсрочную службу. Сверхсрочная служба еще не кончилась, когда началась война. По пути в Широклаг мы познакомились и решили пожениться. Из Широклага мы поехали в Казахстан. Он даже не знал, что родители его тоже были высланы (он родом из Лагани). И только когда он встретил двоюродного брата, тот ему все рассказал. Мы решили ехать в Аральск, где находились младшие братья и сестры мужа, а родители к тому времени скончались.

Мои родственники так в Магнитогорске и остались жить, их не тронули. Старшего брата в армию не взяли, он по брони оставался работать в тылу. Но его, как калмыка, периодически вызывали в НКВД, и он давал расписку о невыезде.

В справке, выданной в Широклаге, было написано, чтобы по месту прибытия мы явились в комендатуру. Приехали в Аральск как ссыльные, там безвщ" ездно жили до 1959 г. В 1957 г., когда калмыкам разрешили вернуться на родину, нас попросили поработать еще.

Мой муж (его фамилия Эрдниев) умер 23 года назад. По хозяйству мне помогают сейчас сотрудники социального обеспечения: продукты приносят, проводят уборку квартиры и т.д. Сейчас на пенсии. А когда приехала сюда, сразу на две ставки устроилась работать в медицинские учреждения.