Он был прекрасный добрый человек и семьянин. Заботливый. Когда уходил на службу утром, говорил: «Оля, не вставай, я сам себе приготовлю, лежи пока!» Это редко таких людей встретишь. Отец его погиб во время гражданской войны, брат Михаил от тифа умер, похоронен в г. Кургане. Семьи в бедности жили. Работал сам Сергей Иванович в батраках — пахал землю. А потом познакомился с железнодорожниками из паровозного депо, и его там устроили на работу. Он был приспособлен к жизни. Закончил 4 класса, закончил железнодорожный рабфак в Гатчине. Начал работать в в/ч 2570 в Гатчине. Хотел поступить в институт, но не поступил. Зато попал в армию — в авиацию!

Он был моей первой и единственной любовью. Познакомились мы в Гатчине 30 июля 1932 г., когда были на экскурсии. Это была любовь с первого взгляда. Через 14 дней мы поженились. Единственное, что у меня было, — это любовь к нему, и так останется, и умру с этой любовью.

Последний раз он мне сказал перед арестом: «Оля, что бы ни было в жизни, но надо друг друга не забывать». Вот его последние слова, когда он уезжал. А я поставила дочку на окно и думала: «Ему не расстаться с ней». Последний раз он её тогда и видел — 20 июля 1937 г. Он отойдет, а она ручонкой машет: «Папа, до свидания». Он опять подбежит, опять её обнимет, опять целует и не может отойти. Отошел за угол дома и смотрит из-за угла, а она все машет. Он постоял, постоял и побежал, т. к. уже опаздывал на поезд. Их часть в то время стояла в г. Пушкине. И больше его не видели... Дочка очень любила и до сих пор любит своего отца, и он её любил до безумия. В ту ночь, когда его арестовали, дочка у меня не спала, как будто чувствовала беду. Всю ночь — только заснет и вдруг соскакивает: «Мама, мама, папу дяденьки уводят. Поедем скорей к папе...» Сколько бы я её ни успокаивала, ничего не помогало. Дождалась утра и поехали в Пушкин с дочерью. Когда приехали, я зашла в общежитие, увидела — лежат его полевая сумка и шлем на кровати. Спросила: «Где он?» — ответили, что у них сегодня полеты. И я пошла в штаб к начальнику. «Я жена Кубрина и хочу его видеть», — сказала я. Он долго молчал, а потом и говорит: «Вы знаете что, ваш муж из армии уволен. И уехал дело выяснять в Ленинград». Я поверила.

Через неделю вновь поехала туда, а мне и говорят, что он арестован. Пошла в 1-й спецотдел спросить, за что он арестован, и ответ был следующим: «Аллах знает!»

Ездили на свидание на Воинова. Ездила 20-го числа каждого месяца, когда была наша буква «Ку...» В 5 часов утра занимали очередь, а правильно или нет тебе дадут сведение, никто не знал. Только говорили сначала: «Следствие не закончено». Как-то передала ему деньги. Но думаю, что ни копеечки до него не дошло. В последний раз я пошла в Военный трибунал на Герцена, узнать о нем, окончено следствие или нет. Дали там номер телефона и сказали звонить попозже. Позвонила в ноябре, сказали в ответ: «Следствие закончено. Отправили по этапу».

5 лет мы жили чудесно вместе с С. И. Кубриным до его ареста. И после ареста я все жила-надеялась — на его возвращение. В 1937 г., в октябре месяце, родился наш сын Владимир. Где бы ни жила, милиция постоянно ходила меня выселять. Однажды пришли, а я взяла топор: «Вот топор вам, вот мне только попробуйте». А потом слышу: «Да какое наше дело, это военным надо. Пусть они и разбираются. Пошли отсюда. Что мы будем женщину мучить». Позже меня переселили в п. Елизаветино, в холодную квартиру, в одну комнату. И там осталась я одна с двумя детьми. Так прошел год. В это время заболел Володя, 20 августа мой сын умер. Я стала искать теплую комнату — зимнюю, т. к. наступала осень. Нина в это время ходила в садик. Дочурку оставляла на ночь одну, а самой надо было работать в ночную смену в пекарне в г. Гатчине. Потом вдруг в течение 24 часов мне приказано было выехать, меня выслали в г. Каргополь Архангельской обл., сосчитали «врагом народа». Помню, из вещей было: сундучок, одеяло ватное детское, байковое мое, кроватка, подушка и детская перинка. По дороге в Каргополь была остановка на ст. Няндома. Там на вокзале было много заключенных, в окне я открыла форточку (окна выходили на вокзал) — везде, куда ни посмотри, стояли на коленях бритые наголо заключенные. Я сказала дочке: «Нина, доченька, едут к твоему папе — туда». А она в окошко крикнула: «Дяденьки, передайте папе привет!» Оглянулись они или нет, я не знаю, т. к. мы уехали. В Каргополе Нина тяжело заболела, ее почти не лечили, было нечем, да и кто будет лечить дочь «врага народа». В школе тоже всячески притесняли, ей приходилось говорить, что папа воюет.

По приезду в Каргополь опять нужно было найти комнату и устроиться на работу. Паспорт отобрали. Через каждые 6 месяцев приходилось ходить на отметку. Жили мы вместе с Клавдией Александровной Никифоровой, у нее тоже была девочка, Галя. Домик наш был похож на келью: два окошечка у самой земли да дырявая крыша, но была маленькая печечка. Помог наш местный участковый милиционер Прищемихин, нашел нам хоть какую-то работу (мы им заготовляли дрова) и давал деньги на проживание — 20 рублей ежемесячно. Но на основную работу не брали. Я писала дальше. И вот мне разрешили выехать в Ярославль. Все родные и знакомые помогли кто чем, дали денег на дорогу. Когда приехали в Ярославль, я опять встала на учет. Все время была на учете, чтобы сняли подписку о невыезде. В марте 1939 г. смогла устроиться на «Холодильник» (Хладст-

рой). Помог летчик — Федя Пушкин, который потом погиб. Там я работала грузчиком. В 1946 г. мне выдали паспорт. Завербовалась, и мы уехали в Светогорск. Позже приехали в Питер, жили в аудитории Института гидротехники. В 1946 г. был страшный голод — ели очистки и отруби. Но смогли пережить все трудности жизни.

В 1957 г. нас реабилитировали пожизненно. И в памяти у нас навсегда останется светлая память о муже, отце, деде, прадеде — Сергее Ивановиче Кубрине.