Катынь, Осташков, Козельск, Старобельск... До сих пор это были для меня ничего не значащие географические названия. Наверное, я еще долго могла оставаться в неведении, разве что, выучила бы урок в рамках школьной программы. И то, я не уверена, что Вторая мировая война и связанные с ней людские судьбы могли заинтересовать меня всерьез и я бы вышла за границы учебника.

Случилось иначе. Моя учительница истории предложила мне принять участие в конкурсе «Катынь - Голгофа Востока». Как дисциплинированная ученица, я согласилась. Подумала: «А, чего там! Что-нибудь прочитаю, что-нибудь напишу. Как-нибудь получится».

Достала разные материалы. Учительница устроила мне встречу с господином Володимежем Богуцким - председателем Катынской Семьи Любушского воеводства, который открыл мне множество информации о катынском преступлении. Вот тут я впервые ужаснулась.

Оказалось, что проблема, за которую я с такой легкостью взялась, на самом деле очень сложна, особенно для меня, молодой девушки. Тут были нужны не сухие факты, даты или названия, и поняла, что главное - людские страдания, страшное преступление, огромная несправедливость, которая не искуплена до сих пор. Я подумала, что мне не справиться с этим и надо отказаться от участия в конкурсе.

И я рассказала маме о своей проблеме. Мама вспомнила, что мой дедушка показывал ей фотографии своего отца, который погиб в начале Второй мировой войны, и его убили не немцы, а советские солдаты. Его смерть была связана с этим названием - Катынь.

Дедушка Збышек всегда неохотно вспоминает войну. Ему трудно говорить о войне, где он потерял своих самых близких людей. Я убедила его, что это важно - вспоминать, что его воспоминания помогут людям понять, «почему так случилось», и позволят простить.

Я записала наши хаотичные и отрывочные разговоры.

Первый раз дедушка приоткрыл двери в свое прошлое, в свое детство, полное боли и страдания, маленьких радостей и надежд.

Я посвящаю этот рассказ памяти Эмилии и Анджея Крыда, родителей моего дедушки, которых я не знала, но которые стали для меня очень близкими. Я хочу, чтобы все знали: их борьба за свободу и честь отчизны, и за твою, дедушка, жизнь не была напрасной. Благодаря таким людям, как они, мы сегодня живем в независимой Польше.

СЧАСТЬЕ

«...Пожалуй, сначала расскажу о своих родителях. Они познакомились на востоке, когда туда приехала моя мама, которая родилась и жила в Гнезно. А отец родился в Кросно (это уже Бещады). Маме было двадцать лет, когда она поехала на восток проведать свою подругу. Отец в то время был уже командиром пограничного поста. Пост отца находился около Корше, потом его перевели в Ровно, в Волынском воеводстве. В моем паспорте написано место рождения - СССР. А для меня это всегда была Польша. Там, на востоке, они познакомились, влюбились, поженились. Мама только что закончила школу в Гнезно. Мама была очень красивая. Отец, который родился в 1904 году, всю жизнь был связан с армией и полицией. Уже шестнадцатилетним мальчиком он вступил в Войско Польское и вместе с Пилсудским боролся против большевиков, защищая Польшу. Я знаю это благодаря фотокарточкам, которые остались с тех времен, воспоминаниям родственников и книжкам, которые мне удалось собрать. Год рождения отца я нашел в одной из публикаций о Катыни. Он был старше мамы на 9 лет.

Родители поженились 8 февраля 1934 года. На фотографиях тех лет они такие красивые... Я родился 6 апреля 1936 года, через два года после их свадьбы, в городе Корше . Моего отца звали Анджей Крыда, а маму - Эмилия Каролевска.

Жизнь в тех местах протекала спокойно, с небольшими происшествиями на границе, о которых потом рассказывала мне мама. Папа, случалось, ловил советских перебежчиков и шпионов. У пограничников тогда не было автомобилей, только кони и телеги. Полицейские объезжали границу на телегах или на велосипедах. Это был Корпус охраны пограничья.

Так мои родители прожили вместе пять лет, в покое и счастье. А потом началась война...

ГОРЕ И СЛЕЗЫ

17 сентября 1939 года советские войска перешли польскую границу.

О том времени я помню немного. Помню, при обстреле мама спрятала меня в огромный ларь из-под муки, в подвале, а русские окружили деревню и началось сражение. Деревню защищали полицейские и жители. Было очень страшно... Я спрятал портрет отца, который висел на стене в нашей квартире на том посту. Этот портрет судьба уберегла от советской пули. Он до сих пор висит у меня на стене, напоминая о тех смутных временах. Мама любила отца. Его портрет она сберегла вопреки всем превратностям судьбы.

Военные решили покинуть территорию поста и сражаться в другом месте, чтобы не подвергать опасности мирных жителей. С тех пор мы с мамой отца не видели. Об ушедших полицейских никто ничего не знал, мы ни разу не получили от отца весточки. Да и невозможно это было, ибо вскоре мы сами вынуждены были покинуть дом. Только кто-то когда-то сказал маме, что отец в плену. Я очень долго жил в неведении, где и когда погиб мой отец.

Сейчас, благодаря книгам, написанным о катынской бойне, я знаю, как могла сложиться дальнейшая судьба моего отца. Этого знания я ждал пятьдесят лет.

В начале войны русские взяли в плен более 240 тысяч человек, в их числе были солдаты Войска Польского, Корпуса охраны пограничья, служащие государственной полиции, гражданские служащие, священники - цвет интеллигенции восточных земель Польши.

Моего отца вывезли в Осташков, там были собраны полицейские, солдаты Корпуса охраны пограничья и работники органов суда. Этот лагерь находился на острове озера Селигер, в монастырских постройках. До апреля 1940 года через него прошли 6500 человек, в том числе 400 офицеров (300 офицеров полиции).

Условия в этом лагере были страшные, хуже, чем в Козельске или Старобельске. За три месяца там умерли 92 человека.

Эвакуация из Осташковского лагеря началась 4 апреля 1940 года. Как минимум, два транспорта в сутки увозили от 60 до 130 пленных. Сначала вести о тех, кого вывозили, были, скорее, добрые. Говорили, что они попали в неплохие условия, имеют больше свободы, не голодают. Позже от известий уже не веяло оптимизмом. Настроение в лагере было подавленным, даже отчаянным, тем более, дошли слухи, что большевики погрузили несколько тысяч поляков в баржи, которые направились в сторону Белого моря и по дороге были затоплены вместе с пленными. Не знаю, правда ли это. Может, мой отец погиб именно так...

Сначала заключенных Осташкова провожали с оркестром. Пленники могли попрощаться со своими товарищами. Потом это прекратилось, пленных обыскивали в большом зале церкви и под дулами автоматов отправляли на железную дорогу. Насколько я знаю, заключенных из Осташкова, а также из Козельска и Старобельска, которых большевики сочли «врагами советской власти», начали расстреливать весной 1940 года и продолжалась эта акция до середины мая. Пленных из Козельского лагеря (около 5 тысяч) расстреляли в катынском лесу, а из Старобельска (около 4 тысяч) — вывезли в Харьков и убили в подвале местного НКВД. Пленников Осташковского лагеря убивали в Твери, в звуконепроницаемых подвалах НКВД. Потом их тела закопали в лесу около села Медное.

Всего в трех лагерях содержалось около 15 тысяч польских пленных, в основном — офицеры. В живых осталось 448 человек. Из лагеря моего отца спаслись 124 человека, которых выслали в Грязовец. Это были исключительно офицеры. Козельск смогли пережить 245 человек, а Старобельск — 79. Их, через лагерь в Павлищевом Бору, тоже вывезли в Грязовец, откуда они были освобождены в 1941 году, после начала советско-немецкой войны. Моему отцу такого счастья не выпало...

ВДАЛИ ОТ ДОМА

Мы с мамой были вынуждены бежать из погранотряда, нашего счастливого, до той поры, дома. Нам удалось ускользнуть от советских солдат. Я хорошо все помню, хотя было мне тогда всего три года. Сначала мы бежали через сад, потом спрятались у наших друзей украинцев. Там мы пробыли какое-то время, не помню как долго, но вскоре русские переловили всех поляков. Нас поместили во временный лагерь, потом погрузили в поезда. С собой было позволено взять только ручной багаж.

«Упаковали» нас в телячьи вагоны и повезли вглубь России. Это был конец 1939 года. Не могу сказать сейчас, сколько длился этот путь, помню только, что мучительно долго. Было нас очень много, одни поляки...

Приехали на место. Нас вышвырнули из вагонов, поделили на группы и распределили по разным деревням. Потом мы узнали, что находимся в Северном Казахстане, в его центральной части. А кругом — голая степь. Мы с мамой попали в деревню под названием Богодуховка.

Помню, как я болел, как мама лечила меня. Видимо, это был дифтерит, потому что мне отчетливо вспоминается вкус керосина, который я должен был пить. Как-то я выжил... Не помню, почему мы переехали в другую деревню. Потом нас, поляков, снова перевезли в другие места, разбросав по всему Казахстану. Мы жили в деревне Кременьчук, в Петропавловской области. Пожалуй, я не сумею найти на карте это место...

Помню огромную степь, низкие домики с плоскими крышам и и кое-где возделанные поля. И лица впечатались в память. Разные лица людей разных национальностей.

Нас распределили в маленький дом, где была кухня и одна комната, которую запирали на зиму, ибо она не

отапливалась. Вся жизнь протекала на кухне. Там царила печь, на ней я и спал. Маме досталась железная кровать у окна. Хозяева, к нашему изумлению, оказались поляками. Их вывезли в Казахстан, когда Сталин выселял поляков из Украины и Беларуси. До сих пор помню фамилию этой семьи — Запольские, Камил и Станислава. У них был сын. Его звали Онуфрий, мы с ним вместе спали на печи.

Мама работала в колхозе. Ухаживала за овцами, конями, а также работала в поле. Наш хозяин был трактористом, помню его огромную машину с железными зубастыми колесами. А мне три года. Я играю с детьми — поляками, русскими, казахами. Еще были киргизы, которые жили далеко в степи, в юртах. Для меня жизнь тогда была беззаботной...

Помню, через какое-то время поляки начали консолидироваться. Даже организовали польский детский сад, который разместился в маленькой избе. Воспитательницами были польки. Мы учили там польские песенки и стихи. Мама занималась с нами пением и ручными поделками. Эти поделки нас, между прочим, немного поддерживали. Жили мы очень бедно. Ели в основном картошку, запаренную с мукой и чуть-чуть политую каким-то жиром. Мы все ели из одного котелка. Блюдо это было клейкое, но наполняло желудок и на какое-то время насыщало. Вспоминается еще густое варево из моркови (которую я до сих пор терпеть не могу!) и что-то из брюквы и гороха. В пищу шло все, что можно было найти в поле.

Хлеб пекли в той самой печке, на которой мы спали. Возле домов люди возделывали маленькие огороды, где выращивали подсолнечник и картошку. Иногда кое-кому удавалось завести корову или овцу.

Огромной проблемой были вши. Мама часто стирала одежду, заставляла меня мыться, наголо стригла мне голову — ничего не помогало. Вши были везде — страшное бедствие и мучение!

Запомнились мне суровые, снежные зимы и страшная жара и сушь летом. Случалось, что зимой дома были завалены снегом по самые крыши, трудно было выйти наружу. Поэтому двери в домах открывались внутрь, чтобы их вообще можно было открыть. В снегу выкапывались тоннели. Около моего дома росло единственное в нашей округе дерево. Оно зимой указывало мне дорогу и не раз спасало жизнь, когда я плутал в занесенной снегом степи, возвращаясь, например, от дальних соседей, к которым ходил за молоком. Только благодаря этому дереву я находил свой дом.

И еще волки. Были случаи, когда зимой они нападали на людей, ехавших в санях. И еще страшнее было от того, что они могли бегать по занесенным снегом крышам. Бывало даже так, что они целой стаей пробирались в сарай и сжирали корову или овцу. Можно себе представить, что это значило для хозяев той единственной скотины...

После 1941 го да судьба чуть-чуть повернулась лицом к полякам. Была организована Армия Андерса, потом — дивизия Костюшко, которая позже сражалась под Ленине. Мир начал сочувствовать полякам, мы получали посылки от UNRA (United Nations Relief Administration-международная гуманитарная организация - прим, пер.), посланные американским правительством для поляков, проживающих в России. В посылках были американские шинели, из которых шили всевозможную одежду, а также ткани, нитки, какао, сахар и огромные банки смальца.

Распределял эти посылки Союз Польских Патриотов. Ходили слухи, что члены этой организации - прислужники Сталина, однако благодаря им среди «российских» поляков царили порядок и взаимопомощь. Моя мама входила в этот Союз. По его заданиям она ездила далеко, в районный центр, за продуктами, которые потом делились между всеми. Из-за этих поездок она часто простужалась и болела.

Американскими нитками мама вышивала русские узоры и продавала их россиянкам. На эти деньги она иногда покупала для меня фрукты и даже польский шоколад, который советские солдаты с фронта присылали своим семьям.

Помню, как мы с Онуфрием, он был пастухом, скакали по степи на лошадях. А иногда катались на огромном воле. Вола звали Люлик. С его спины я оглядывал степь, как с наблюдательной вышки. Трава была в мой рост, по ней переваливались шары перекати-поля, с которыми играли дети. Они гонялись за ними, как за врагами, и «расстреливали» их из стеблей подсолнечника.

Я очень быстро рос, а у меня в то время была только одна пара ботинок. Из-за того, что я тогда ходил в тесных ботинках, у меня деформировались пальцы ног. До сих пор мне тяжело найти подходящую обувь.

Я начал ходить в школу. От директора школы мы узнали, что война с немцами закончилась. Для меня эта новость прозвучала как-то абстрактно. Я ни разу не видел ни одного гитлеровца, видел только стреляющих советских солдат, и то — в самом начале войны. Но день, когда было объявлено о конце войны, я запомнил, потому что в тот день каждому школьнику выдали по одной конфетке. До сих пор помню вкус того леденца.

Мама болела все тяжелее, это уже был туберкулез.

Внезапно к нам приехала моя тетя Оленька (в польском языке — уменьшительное от Александры — прим. пер.), младшая сестра мамы. Откуда она здесь взялась? Раньше она жила на востоке с мужем, который был офицером Войска Польского. Когда ее муж воевал с русскими, она тоже была вывезена, только в другом направлении. Жила в Сибири, в тайге. Рассказывала, как в страшные морозы пилила там дрова. К нам она приехала, когда вышло распоряжение советских властей о воссоединении

польских семей. Тетя через Красный Крест разыскала нас. И это был подарок судьбы в нашем несчастье. Мама чувствовала себя все хуже.

Это был февраль 1946 года. Наш хозяин и тетя положили маму в сани, укутали, обложили еще для тепла соломой и повезли в город к врачу. Ехать было далеко, дорога шла через степь... Я несколько километров бежал за санями, махал рукой, пока совсем не выбился из сил. Маму я видел тогда последний раз. Она долго лежала в больнице, но уже ничего не могло ей помочь, болезнь была сильно запущена. Кто-то сообщил нам о ее смерти, тетя поехала ее хоронить. Потом она рассказывала, что невозможно было купить гроб, не было дерева, чтобы его сделать... Достала две доски, на одну положили маму, другой накрыли сверху и обмотали простыней. За эти доски тетя отдала золотой перстень.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Наступил март 1946 года. Пришло известие, что можно готовиться к возвращению в Польшу. Тетя после смерти мамы забрала меня в Келлеровку, маленький городок. Я попрощался с хозяевами, с Онуфрием, с другими детьми. В деревне оставались мой замечательный друг Коля и подружка Тамара.

Тетя начала готовиться к отъезду, делала запасы. Сушила сухари на печи, насобирала их аж два мешка. До железной дороги, до Петропавловска, нас довезли на санях. Хотя это был март, везде еще лежал снег. Нас присоединили к большой семье и так доехали мы до вокзала. Там нас, поляков, распределили по разным вагонам. Вагоны были обустроены весьма просто - две полки, на которых лежали или сидели люди. Мы с тетей оказались на верхней полке. В помещении размером два на три метра расположились несколько семей и маленькая печка. Печка называлась почему-то «коза». Было темно, потому что не было окон.

В таких вот условиях ехали мы до самой Польши. Ехали целый месяц. Привезли нас в Варшаву. До сих пор помню, как она была разбита! Мы проехали через временный деревянный шатающийся мост, через разрушенный город.

Из Варшавы мы двинулись дальше, доехали до Познани. Наши попутчики, у которых в тех краях были родные, вышли в Познани и разъехались по своим домам. А те, у которых никого не было, поехали дальше, на запад, на так называемые воссоединенные земли. У некоторых из них дом остался на востоке, у кого-то был сожжен или разграблен русскими...

Нам было куда возвращаться. Недалеко от Познани, в местечке Гнезно, жили родители моей мамы. Помню полные сочувствия глаза людей, когда они узнавали, что мы возвращаемся из России. В апреле, перед самой пасхой, с Гданьского вокзала явились мы в дом деда.

Дедушка и бабушка ничего не знали о нашем приезде, не хотела их волновать заранее. Когда мы подъехали ккалитке, из дома вышел на костылях дедушка, а за ним — плачущая бабушка. Увидев нас, она упала на колени. Помню первые ее слова: «А где Эмилия?» У бабушки было три дочери и три сына. Эмилия и Александра оказались в Казахстане и в Сибири. Леонард, которого силой забрали в немецкую армию, убежал из нее через Францию в Англию, а потом вступил в танковую дивизию генерала Мачека. Эдмунд был увезен куда-то на запад. Кристина работала у бауера в Германии. Збигнев сражался в Армии Крайовой, потом сидел в тюрьме. Все через какое-то время вернулись домой, все, кроме моей мамы.

Именно дедушка и бабушка вырастили меня. Мне досталась их любовь и забота, как будто я заменил им погибшую дочь. Мне было 10 лет, когда мы приехали в их дом.

Я думаю, что мама, измученная болезнью, перестала ей сопротивляться тогда, когда уже точно знала, что я не останусь один и вернусь домой.

РАЗДУМЬЯ

Я ничего не знал об отце. Сначала говорили, что его убили немцы. Так говорить было выгодно тогдашней власти. Потом до нас стали доходить фрагменты правды. Выплыло название — Катынь. Помню, когда учился в лицее, и потом, когда уже начал работать учителем, я не мог в автобиографии написать, что мой отец погиб в Катыни, а должен был врать, что он пропал без вести во время войны. Уже тогда я задумывался: к чему такая тайна, если папу убили немцы? Ведь другие, погибшие от рук фашистов, были героями.

Помню, однажды мой сын сказал своему учителю, что слышал, будто его деда убили русские в Катыни. Учитель его долго убеждал в том, что он ошибается, что его деда убили немцы. А это был уже конец восьмидесятых.

Только в 1989 году, когда в Польше прошел «круглый стол», правда увидела свет божий. Однажды я был в Варшаве в командировке, и в книжном магазине на Новом Свете (одна из центральных улиц Варшавы — прим. пер.) купил книгу о Катыни. В ней был список погибших. Я открыл книгу наугад. Она

раскрылась на 270-й странице. Там было написано: «Kryda Andrzej, Kom. Post. P.P.,1904». Будто кто-то направлял мою руку...

Эта запись и несколько фотокарточек - все, что осталось от моего отца.

Но у него хотя бы есть свое место. Место, которое знают, помнят и почитают ВСЕ поляки, на котором строят памятник. А мое сердце хранит память о тех поляках, что остались в Сибири и в Казахстане в забытых могилах. Могила моей мамы тоже, наверняка, забыта.

... Кладбища в Казахстане выглядели страшно: могилы заросли травой, по ним ходили коровы и бегали волки. Теперь, наверное, от них уже ничего не осталось... Тысячи могил неизвестных поляков, разбросанные по всей России. И никто уже о них не помнит...

Я - член Катынской Семьи (Rodzina Katynska — общественная организация, объединяющая членов семей погибших в Катыни, - прим, пер.), но мне трудно встречаться с моими товарищами. Трудно делиться своим сиротством. Я и теперь часто вспоминаю семью Запольских, которым не позволили выехать в Польшу, потому что у них было советское гражданство. Я помню, как они плакали. Особенно мне жаль Онуфрия, которому не выпало счастье, и он не вернулся, как вернулся я. Жив ли он теперь?

А мне остались только воспоминания, которые трудно выразить словами.

Я старался сохранить в памяти все, что было в ТОЙ моей жизни доброго. Мою мама, ее любовь ко мне и к отцу, ее стихи, в которых жила надежда, хороших людей - поляков, казахов, русских. Мы тогда, чтобы выжить, держались вместе, и нам не было важно, кто из нас откуда родом. Нас всех объединила война, разлука с близкими и несправедливость. Беда не спрашивает, какой ты нацио нальности...

И я должен чувствовать себя счастливым, потому что мне удалось выжить и вернуться в Польшу, тем более что в Казахстане смертность среди детей была очень высокой. До сих пор помню один из маминых стихов, полный тоски и надежды. Она всегда верила, что нашим страданиям когда-нибудь придет конец.

В печке ветер плачет.

Стонет ветер, воет...

Степь кого упрячет —

Снег того укроет.

Где наш папа, ветер?

Без него нам грустно,

Без него на свете

Этом очень пусто.^¹

Ну, вот и все, дорогая моя внучка, что я хотел тебе рассказать. Надеюсь, память о прадедушке и прабабушке теперь останется в твоем сердечке, даже когда меня уже не будет».

После дедушкиного рассказа многое изменилось в моем восприятии мира. Я начала понимать, насколько высока цена жизни; понимать, что жизнь - это не только наука, работа и развлечения. Это еще и любовь к своим близким, которые делают для нас так много, а мы так часто не умеем этого оценить. Раньше мне и в голову не приходило, что мой дедушка пережил такие страшные годы - он такой светлый, веселый человек, вечный оптимист. И, может быть, я так и не узнала бы его истории, если бы не конкурс. Я не хотела в нем участвовать, а оказалось, что он помог мне открыть такие важные страницы истории моей семьи. Не скрою, слушая дедушкин рассказ, я пролила море слез. Теперь этот человек стал для меня кумиром, моим героем, примером для подражания. Он сумел все преодолеть, не потеряв веру в людей. Даже тогда, когда умер самый близкий ему человек.

Дедушка - замечательный учитель. Кроме знаний, он умеет передать ученикам свое доброе отношение к жизни и к людям. Его любят ученики, а те, кто учился давно, до сих пор помнят и благодарят его. А для меня он теперь - не только самый лучший на свете дедушка, отец моей мамы и добрый муж бабушки Нины, но и символ веры и стойкости. Он преподал мне урок патриотизма и любви. Любви к семье и к Отчизне.

Все мои ровесники обязательно должны знать историю Катыни и всех тех мест, где поляки погибали или переживали страшные унижения. Может, зная все это, мы сумеем сделать так, чтобы никогда в будущем эта трагедия польского народа не повторилась. Да, мы сумеем это сделать, если будем знать правдивую историю, все ее героические и горестные стороны. Только Правда может нас чему-то научить, даже если эта правда - такая горькая.

Катынь - это не просто убитые там офицеры. Для меня это, прежде всего, — символ страдания поляков, живших на территориях, некогда принадлежавших Польше. Как бы я хотела, чтобы все мои сородичи, живущие в чужих краях, смогли вернуться домой!

Но печальнее всего то, что «голгофы», через которые прошли поляки и другие народы, ничему не научили этот мир. До сих пор страдают люди, до сих пор продолжаются войны. Вчера — война в бывшей Югославии, сегодня - в Чечне. Почему люди полны агрессии и ненависти?

Я не знаю ответа на этот вопрос. Может быть, потом...

Перевод с польского: Юлия Середа