Родился я 11 июня 1919 года в Саратове, когда город обстреливали части генерала Краснова. Мой отец родом из села Щафгаузен, построенного в 1764 году на левом берегу Волги, недалеко от места впадения в нее красивой степной реки Иргиз.

С девяти лет ему как сироте пришлось пройти суровую школу мальчика на побегушках, а затем ученика булочника. В годы первой мировой войны он был солдатом российской армии на Кавказском фронте и участвовал в штурме турецкого города Трапезунд. После февральской революции он был членом солдатского комитета, а демобилизовавшись, принес с собой оружие и в числе других немцев активно боролся за советскую власть на Волге, был одним из первых организаторов советской милиции в немецком Поволжье.

Я был старшим в семье, и отцу очень хотелось, чтобы я получил высшее образование. После окончания школы им. В. И. Ленина в городе Вольске в 1937 году я стал студентом исторического факультета Саратовского государственного университета им. Н. Г. Чернышевского. Все годы обучения не было даже какого-либо намека на притеснения на национальной почве. Наоборот, к нам, нерусским, было особое внимание, а порой и почтительное отношение. В числе лучших я с отличием в 1941 году закончил университет и 18 июня этого же года уже получил научную командировку для работы в архивах Ленинграда. К научной работе меня привлекла академик А. М. Панкратова.

22 июня, как и для миллионов граждан Союза, стало рубежом в моей жизни. Напрасно я обивал пороги военкомата: каждый раз, проходя успешно медицинскую комиссию, я оставался не призванным. В перерывах между явками в военкомат я работал грузчиком на цементном заводе «Большевик» в Вольске, куда был направлен на работу после окончания университета учителем истории в средней школе заводского поселка.

29 августа 1941 года по Вольску уже ходили сотрудники НКВД и скрупулезно брали всех немцев на учет. Через день сообщили Указ Верховного Совета СССР от 28 августа об огульных обвинениях всех поволжских немцев в пособничестве врагу и их высылке в пределы Сибири и Казахстана.

В невероятно тяжелых условиях и под конвоем работников НКВД с минимумом вещей и продуктов стар и млад были через неделю погружены в телячьи вагоны. Через восемь дней наш эшелон прибыл в бескрайние степи Казахстана в Павлодарскую область. Нас расселили по колхозам, и уже на следующий день все включились в уборку урожая. Немцам разрешалось выполнять только самую неквалифицированную работу. Мне и жене, русской Г. А. Бгашевой, удалось из-за острой нехватки учителей устроиться в школу села Александровское.

20 января я получил, как и другие немцы мужчины, повестку явиться в военкомат. Мы обрадовались, думая, что призываемся для отправки на фронт. На станции Щербакты прошли медкомиссию, и на сей раз почему-то все, кроме явных больных и калек, были признаны годными. Как только погрузились в эшелон, сразу же выяснилось, что нас сопровождают сотрудники НКВД, но мы не придали этому какого-либо особого значения. Заволновались, когда эшелон повернул от Челябинска на север, но куда нас везут, .все еще не знали.

17 февраля 1942 года эшелон, насчитывающий не одну тысячу человек, прибыл на рассвете на станцию Смычка в Нижнем Тагиле. В этот же день нас водворили в наскоро сколоченный лагерь при кирпичном заводе, поставили охрану и старший лейтенант НКВД Носиков объяснил нам, куда мы попали. Так вместо армии, в составе которой готовы были защищать нашу Родину, мы оказались в Тагиллаге НКВД СССР в качестве заключенных без суда и следствия. И пришлось нам всем пробыть в этом лагере целых пять лет. Большинству приходилось работать на общих работах.

Моральные муки, тяжелые условия труда, нехватка продовольствия и одежды в первые два года свели в могилу почти каждого третьего, а в некоторых лагучастках — от половины до двух третей списочного состава. Лагерное начальство не уставало нам вдалбливать, что мы враги и должны честным трудом искупить свою вину.

Надо признать, что многие из вольнонаемных, .с которыми нам приходилось работать, и большинство местного населения не только относились к нам доброжелательно, но помогали часто, делясь куском хлеба и картошкой. Многие начальники заводов и строек охотно брали к себе рабочих и специалистов из нашего лагеря 18-74, так как им выгодно было представить нашу работу как свое умение управлять, за которое они постоянно поощрялись. Иногда кое-что перепадало и нам в виде пищи и одежды. Выжить хотели все.

Не могу не сказать о двух имевших тогда место явлениях в отношении к немцам. Во-первых, всех, кто хоть раз замолвил за нас слово или помог в чем-либо, обязательно вызывали в парткомы, органы НКВД и там втолковывали, что они не патриоты своей родины, так как связываются с врагами. Особенно преследовали в обществе женщин и мужчин любой национальности, если они вступали в брак с немцем или немкой. Для таких движение по служебной и общественной лестнице было закрыто. И все же множилось число семей, в которых один из супругов был немкой или немцем. Во-вторых, что особенно переживали родители немецких и смешанных семей,— это отношение со стороны партии и государственных чиновников к их детям. Детей автоматически ставили на учет в комендатуре НКВД, а по достижении шестнадцати лет они сами обязаны были ходить на отметку как ссыльные поселенцы. Перспективы поступить после окончания школы в техникум или институт были минимальны. В таких условиях дети из смешанных семей при получении паспорта (за редким исключением) в графе «национальность» просили записать «русский» или указать любую другую национальность, кроме немецкой. Сегодня таким детям, ставшим взрослыми, германские власти отказывают в принадлежности к немецкому этносу. Итак, в России мы все немцы, в Германии — все русские.

День Победы мы встречали с радостью. Каждому казалось, что теперь с нами разберутся и все мы поедем домой не только к семьям, но и в родные края, откуда нас выслали в 1941 году. Но нас постиг новый тяжелый

удар. С 1946 До начала 1956 года только за национальное происхождение нам пришлось пробыть в ссылке, которая, к счастью, длилась «всего» десять лет. Но и этого было вполне достаточно, чтобы испытать новое унижение, почувствовать неравноправие буквально во всех Областях жизни. Стала обычной практика запрета на профессии. Дальше исполнителей низшего ранта нас старались не пускать. Исключения делались очень редко. До 1948 года я работал учителем и завучем в школе рабочей молодёжи №11 Нижнего Тагила. Стоило мне на выпускных экзаменах указать заведующему районо на ее ошибку, как оказалось, что я освобожден от работы. Еще раз должен сказать, что и в такие тяжелые времена были мужественные люди. Так, после увольнения я обратился к инспектору облоно Б. Н. Князеву, фронтовику. Он разобрался, и меня назначили завучем школы рабочей молодежи № 5, из которой после 1956 года я перешел на работу в институт, где мог преподавать только немецкий язык.

29 августа 1964 года вышел Указ Верховного Совета СССР; отменявший обвинение в пособничестве врагу, но возвратиться на родину, в Саратов, я по-прежнему не мог. Только через 24 года после окончания университета я получил возможность работать по специальности. Через пять лет, преодолев многие трудности, я защитил диссертацию и был утвержден ВАКом в звании доцента. Однако и после этого, уже в 1972 году, мне не разрешили поездку в ФРГ, хотя обе Германии представляли для меня научный интерес. Протестовать и жаловаться было совершенно бесполезно, всегда находились отговорки. Специалисты из института не раз командировались в страны социализма, в том числе и ГДР, а меня, имеющего два высших образования, ученую степень и звание, знающего немецкий язык, никому не приходило в голову послать в заграничную командировку. Как-то, готовя статью о немцах — депутатах райсоветов и горсовета в Нижнем Тагиле, я обнаружил, что все они проходят по учету в графе «прочие». На мой вопрос, как это понимать, один не очень умный, но верный инструкциям работник сказал: «А ты разве не знаешь, что мы их зажимаем?» А ведь это было начало 50-х годов.

С 1965 года и до сих пор мне приходится активно участвовать в движении за восстановление прав советских немцев и их автономии в Поволжье. Много раз в самых высоких инстанциях обещали разобраться, рассмотреть вопрос, изучить положение, но через некоторое время вы-

яснялось, что это очередной обман народа, преследуемого с 1941 года.

Самые последние (апреля 1991 года) решения Верховного Совета РСФСР и Президента России Б. Н. Ельцина о реабилитации репрессированных народов, в том числе и немцев, тоже обманули наши ожидания. Всем немцам стало ясно, что их республика на Волге так и не будет восстановлена, даже несмотря на готовность Германии взять львиную долю расходов на себя. Вот тебе и национальная политика первого Президента СССР М. С. Горбачева и Президента России Б. Н. Ельцина!

Те частности в виде восстановления в России двух немецких национальных районов, отдельные преобразования в области национально-культурной автономии, которые сейчас проводятся, нас никак не могут устроить. Решение отдельных проблем немцев в местах компактного проживания (читай — в местах ссылки) не устраняет причин ассимиляции, дошедшей до грани исчезновения народа, занимавшего когда-то в СССР тринадцатое место по численности населения. Не удивительно, что только за последние несколько лет более 500 тысяч российских немцев уехало в Германию (их теперь там больше, чем было в 1941 году в автономной республике на Волге). В Кельне, где обрабатывают документы на въезд в Германию, находится еще более 700 тысяч заявлений от российских немцев.

Прошел 51 год с того черного дня в истории советских (российских) немцев, а права их так до конца и не восстановлены. Не заживают у немецкого народа России раны, нанесенные ему в 1941 году. Не заживают душевные раны и у тех, кто после 1945 года достиг определенного благополучия и положения в обществе, получил, как и автор этих строк, ордена и медали, грамоты и иные поощрения за успехи в труде. Они вместе со своим народом ждут торжества справедливости. Дождемся ли мы ее?