О моем деде П.П.Краевском^¹

Дорогие друзья из Музея имени Андрея Сахарова!

Хочу рассказать немного о моем родном польском деде, в честь которого меня назвали при рождении.

Мой дед – КРАЕВСКИЙ Петр-Павел Иоганн, родился 22 февраля 1885 г. в Миспельзее (провинция Алленштайн, Восточная Пруссия). В то время эта часть польского государства была оккупирована Германией и входила в состав Восточной Пруссии. Сегодня это место называется Jemiolowo возле Ольштынека, варминьско-мазурского воеводства Республики Польша.

По профессии был технологом-маслосыроделом. Говорят, на своей Родине имел свой небольшой маслосырзавод. Потомственный шляхтич (польский дворянин). В 1914 году, во время первой мировой войны, попал в русский плен. В качестве кого попал в плен: военнослужащего, ополченца или гражданского заложника – я не знаю. В это время ему было почти 30 лет, и он был, думаю, состоятельным человеком. Вряд ли он был солдатом. Скорее всего – был залоговым пленным. Находился в тюрьмах Тобольска и Омска (Западная Сибирь). В 1917 году был отправлен на поселение в село в Омской области. Там женился. Бабушка родилась в 1891 г. в Иркутске, в семье сосланных в Сибирь польских повстанцев 1863-64 гг. У них было три дочери (Альвина, Анна-Агнесса, Людмила) и сын (Александр – мой отец).

В Омске семья деда имела собственный двухэтажный дом из 18 комнат. Этот дом у него сталинская советская власть отобрала и семья уехала из города в деревню. Здесь дед (в Омской области) создал собственный маслосырзавод. Но через несколько лет, из-за угрозы, что завод у деда советская власть опять же отберет, пришлось завод срочно продать и уехать из России в Казахстан. В Северном Казахстане дед работал на очень большом посту – был начальником всей отрасли маслосыроделия республики. Но снова нависла угроза ареста семья уехала на Урал. Здесь дед тихо-мирно работал заведующим складом на маслосырзаводе в городе Бреды Челябинской области.

В феврале 1938 года деда, как иностранного подданного (он оставался, как пленный, германским подданным), арестовали. Обвинили в контрреволюционной и шпионской деятельности, врагом «советского народа». В тюрьмах его пытали и издевались над ним. За восемь месяцев тюремного содержания он заболел туберкулезом, перенес инфаркт и инсульт. У него почти отнялись ноги и руки.

В сентябре 1938 г. его признали врагом советского народа. Чудом избежал расстрела. По решению карательных чекистских органов был интернирован из СССР без права взять с собой свою семью.

6 ноября 1938 года был отправлен из СССР поездом «Минск-Варшава». Семья осталась в СССР.

Было известно, что до сентября 1939 года он жил в Ростоке и Бад-Зюльце (в 38 км. от Ростока) – Bad-Siilze (Бадчильзе) около Meklenburga. Об этом он сам написал в СССР в письме своей старшей дочери Альвине Петровне.

Старшей дочери Краевского Петра-Павла Ивана – 1938-39 годах приходили письма от своего отца из города Bad-Siilze (Бадчильзе).

Сохранилось только одно письмо (от 21 октября 1939 года).

П. П. Краевский – старшей дочери Альвине

(Германия, 21 октября 1939 г.)

(вольный перевод П.А. Краевского, т.к. многие места не читаемы):

«Здравствуй моя милая дочка Альвина!

Письмо от 19 сентября от тебя получил. Много радости и здоровья принесло мне это письмо. Опечален горем о болезни нашей мамы /он еще не знал, что она 20 сентября умерла/. Шура /его сын Александр/ писал мне, что тебя вызывали по поводу болезни мамы /Альвина в это время жила в Актюбинске/, что дело нехорошее. Просто беда, никак не могу быть спокойным. Я очень доволен, что ты получила свой диплом и звание. Анна мне много заботы делает по учебе… Ты спрашиваешь, как мое здоровье: могу сказать – как раньше – где хорошо, где плохо. Откуда возьмется здоровье, если пришлось в тюрьме столько вынести! Не хватало воды, воздуха, питания… Сейчас немного поправилось мое здоровье… Два месяца провел у Густава, с 7 мая до … июня был в ……….., немного поправился. Сейчас можно сказать, что как раньше надо много работать. Знаешь, работать для меня трудно и воздух сырой, это для моего здоровья … руки ватные. А работать надо. Здесь на молочных заводах нуждаются в работниках и можно учиться.

… чтобы тебе легче было, долго твой продукт … так это лето подойдет надо иметь хорошее здоровье, стали бы здоровы мои руки. … скоро нельзя будет делать, но дело будет сделано. А поэтому надо иметь терпение. Моя дорогая, можешь быть спокойна, никакого сомнения быть не может… Так да будет … хорошо. Лишь бы у нас здоровье было, а остальное будет по-маленьку. Молочный завод Густав механизировал… давал молока, сейчас 4000 литра. Станция Мел. дороги /Макленбургской дороги/ Bad-Shilze /Бадчильзе/ ... До города …. /видимо – Ростока/ – 38 км., 200 тысяч населения. Сегодня я получил от брата Бернарда открытку, что он жив и здоров. Пишет, чтобы я к нему приехал. Пока я не могу, разрешения нет. Bernard еще Rabklep …фотографический (фармацевтический?) заклад (завод?) хорошо живут … Живут в городе Pabionyce /город Пабьянице – в 10 км. от г.Лодзь, Польша/.

Пиши почаще. Всего хорошего. Целую, твой отец.»

После сентября 1939 г. сведения о нем нет. Его жена – Мария Родионовна, умерла в сентябре 1939 г. в Омске. Дети-сироты остались одни, практически – без средств к существованию.

Сейчас наша семья ищет любые сведения о жизни нашего деда до 1914 года и после 1938 года. Известно, что у него в 1939 году в Пабьянице (возле Лодзи) проживал младший брат Бернард. Еще у деда была сестры (Вероника, Моника, Анна-Юлиана).

Мы продолжаем поиски пребывания деда после 1939 года. Хотели бы разыскать место его могилы, а также его родственников. К сожалению, прошло немало лет. Многие документы безвозвратно утрачены во время войны. Тем не менее, хочется надеяться…

И еще – очень хочется надеяться, что подобные произволы чекистов у нас в стране больше не повторятся. Что бедная Россия избежит превращения в новый ГУЛАГ, и не будут больше пропадать в чекистских-энкеведистских застенках невинные люди (как мой дед), не будут распадаться семьи, не останутся дети сиротами.

С искренним уважением,

Краевский Петр Александрович.

Адрес: 644070, г.Омск-70, а/я 3087

E-mail: Peter-KR@yandex.ru

Горький сыр сибирской жизни,

невеселый сказ про то, как польский сыровар

кулаком сибирским стал

Посвящается памяти моего деда –

Краевского Петра-Павла Ивана

Есть такая национальность – ПОЛЯК. Живут поляки, понятно, преимущественно, в Польше. А соседями у них являются грозные германцы, австрийцы и русские. Вот и собрались как-то эти грозные соседи на собрание (ну, типа Беловежской пущи). Подумали. Да и решили разделить между собой маленькую Речь Посполитую (то есть Республику Польшу). Да так ее удачно разделили, что только через 123 года после этого раздела стала она вновь независимой. Стали после этого раздела поляки уже не поляками, а германскими, австрийскими и русскими подданными. И заставляли их учить уже не польский, а соседские языки, ибо соседи запрещали им даже разговаривать по-польски. Да еще и пороть пригрозили крапивою и веревочкою, если не будут «новые оккупированные граждане» заграничным родным языкам учиться.

И не понравилась эта «забота» свободолюбивым полякам. Стали поляки восставать, да среди своих соседей-оккупантов врагов себе наживать. Пошли бунты и восстания, неповиновения и негодования. Грозные соседи очень были огорчены такой «польской неблагодарностью», и начали самых непокорных поляков бить-убивать, а остальных подальше ссылать-посылать. Да не просто ссылать поодиночке, но даже целыми деревнями и полками. Так и наша Сибирь-матушка, для этих поляков жутко далекая и суровая, пополнилась бунтарями.

А восстановить свою независимость Польше, как ни странно, помогла ссора между соседями: Германии и Австрии – с Россией.

А дело было так: мало германцам показалось своей земли, оглянулись они налево-направо, посмотрели. Видят, на востоке – большая и снежная Россия. Решили ее пока не трогать – дескать, валенок не напасешься. На юг к мусульманским султанам тоже решили не соваться – слишком у них сабли вострые, да и женщины у них непонятно какие, в чадрах ходят – то ли красивые жуть, то ли жуть страшные. «Лучше уж мы их, иноверцев, с их вострыми саблями в свои союзники возьмем», – решили они. А вот на западе от фатерлянда – вот где красота! И кабаре там французские, и женщины веселые танцуют, и вина шампанские сладкие. А недалеко и Англия – грозная владычица морей и океанов. «Надо пойти туда нам всем, посмотреть на развеселый канкан, да грозные корабли» – решил усатый Вильгельм и его сотоварищи. Решили и пошли. Было это знойным летом 1914 года. Да так быстро пошли, и уже почти до Парижа французского дошли.

Да не тут-то было. Собрались французы с англичанами решать, что же делать. Очень похоже было это собрание на Кутузовское Фили. Пришли к мнению – «хоть и нет сейчас, увы однозоркого Кутузова, но есть братушка Николай, хоть и Второй». И взмолились эти шансонетки с моряками, обратившись к русскому царю: «Против нас стоит огромное и усатое, как тараканы, неродное нам войско. И тьма этих тараканов. Нам, однако, брат Колюшка, их не одолеть. Помоги нам, вступи в бой против этих пруссаков окаянных. А мы тебе тогда за это и Париж покажем, и по морю-окияну покатаем. Да и мсье – сэром называть станем».

Недолго думал царь–батюшка Николай. Посмотрел на карту: «Россия, однако больше. Одолеем мы этих супостатов вильгельмовых быстро. Да и солдатики мои что-то застоялись – ведь польские бунты вроде бы закончились». И послал он своих солдатиков против Вильгельма – уж очень захотелось мсье Николаю на канкан посмотреть.

Зазвенели златые трубы, забили тугие барабаны, пошла рать русская против супостата, так похожего на Таракана-Тараканища. Далеко идти не пришлось. Всего лишь перейти речку-две, и вот она – Пруссия Восточная, да горы почти карпатские, да чудесные польские старинные замки с не менее прекрасными графинями (так похожими на пани Валевскую).

Пруссаки-вильгельмовцы не ожидали такой наглости от герра Николая – ведь как-никак, «но он почти родня нам, ведь мы ему нашу германскую принцессу в жены отдали, а он, неблагодарный такой, на нас, почти братьев, с казачьей пикой пошел!»

Так славно погнали казаки эти германцев по прусским Мазурским болотам, да горочкам-пригорочкам, что даже Гриша Мелехов с Тихого Дону привез для Аксиньи два железных Егория. А чтобы и другим скучно не было (а как же на Руси без гостинцев!), то немножко и пленных германцев-пруссаков, да других иноверцев казаки и прочие россияне-служивые прихватили. А чего добру пропадать, верно?

(Правда, и сами в битве с пруссаками нешутейно были этими тараканищами во множестве взяты в плен поганый, а русский генерал Самсонов от такого позору даже застрелился – порядочный оказался офицер, не то, что нынешние генералы-Мерседесы, «Грозного города» захватчики).

Так и приросла матушка-Россия тихими, трудолюбивыми, аккуратными польско-чешско-словацко-немецкими мужичками. Правда, не всех их взяли с берданкой в руках, некоторых просто прихватили из торговой лавки или из мастерской лудильной да сапожной, либо с заводика сырного. «Ну и что, что у него не было берданки? А если бы была? Нет, уж лучше мы таких мужичков в нашу Сибирь отправим – там рыбалка отменная, пусть мужики эти забугорные порадуются, да и пашни добрые – а пахари все на войне этой, пусть и гости наши за них попашут», – говорили победители.

Других пленных, богатеев шляхетских да прусских, захватили на всякий случай: а пускай с нами поделятся своим опытом. Пусть научат, как российскому мужику так чисто и справно, как в Пруссии-Полонии, жить.

Ну, и хитрюги эти православные!

ИЗ МИРОВОЙ ИСТОРИИ:

Во время первой мировой войны в русском плену оказались 2.104.146 солдат и офицеров Австро-Венгрии и 167.082 военнослужащих германской армии. Военные власти России при регистрации пленных отмечали только их принадлежность к одной из неприятельских армий и вероисповедание. Поэтому установить точный национальный состав пленных весьма сложно. По подсчетам российских историков, австрийцы и немцы составляли примерно 20–22 % всех военнопленных габсбургской армии, то есть. приблизительно 400–500 тыс. человек. Вместе с пленными германской армии немцы и австрийцы составляли примерно 24–28 % военнопленных армий государств Центрального блока. Кстати говоря, собственно германских солдат среди всего числа военнопленных было не более 10 процентов. Остальные – это венгры, чехи, словаки, поляки и др.

Учет количества гражданских и зажиточных пленных в вышеназванное количество не входит. Их количество было, видимо, не менее 100.000 человек.

* * *

В чудесном польском Поморском мазурском «Краю озер» (к несчастью, захваченном пруссаками при разделе злыми соседями Польши) тихо жили-поживали паны Краевские.

Гордились они своим старинным (аж с 1324 года!) рыцарским шляхетским гербом, когда надо – брались за пики, сабли и прокламации (за что одного из них даже русские царские супостаты повесили в Варшавской цитадели, а многих отправили «осваивать» сибирские просторы), разводили молочные стада и золотую пшеницу, а на досуге танцевали краковяк, да водили вальсок с дамами сердца.

Но все им не везло – то рядом устроят Грюнвальдскую битву, то немцы с австрияками «нечаянно» забредут, то император Наполеон решит навестить их с «дружеским визитом». Привыкли паны к такой жизни, и даже скучали, если тихо было.

Родился в 1885 году у хозяина пана Ивана (или на прусский чиновничий манер – Иоганна) и его жены Агнессы пацаненок. Дали родители ему доброе имя святое католическое: Петр-Павел. Думали-мечтали, что не один, а два первосвященника будут ему в жизни помогать, да от бед оберегать.

Вдогонку к пацаненку появились на «капустной» поляночке еще три сестрички-паненки (Вероника, Моника, Анна-Юлиана), да паненок-братец Бернард. Однако весело было Петру-Павлу с такой большой оравой родной!

Время шло, детвора взрослела. Как могла отцу-матери помогала: усадьбу убрать (хоть и маленькую), в собственных ресторанчике да на сыроваренном заводике за порядком присмотреть. В выходные дни как на праздник в костел в Ольштынеке ходили.

Выучился Петр-Павел, стал ученым технологом по масло - да сыроделию. И так ему это экологически чистое дело понравилось, что стал он отменным мастером. А что Вы, не верите? Небось, сами-то любите бутербродики с маслицем и сырком сверху, верно? Вот он и старался для таких, как Вы!

Так жизнь и шла, как по маслу катилась. Впереди, в мечтах, наш герой видел себя с любимой будущей супругой во главе большого стола, в окружении пяти детей (не менее!), и любимых чертенят–внучат. А почему бы и не помечтать, если дело к тому уже шло. Годков ему было уже 29, специальность имел сытную и масляную, да и капиталец был в виде заводика, ресторанчика, хозяйства и доброго дедово-отцовского имени.

Но, увы, не все мечты наши в этой жизни сбываются. А если и сбываются, то не в то время, и не в том месте.

Слушайте дальше нашу сказочку...

Наступил август 1914 года. Благодать – комариков нет, яблочки да ягодки созрели. Соседки – ягодки молоденькие, любительницы на лодочках по озеркам прокатиться – тоже рядышком. Одним словом, живи не хочу, да бутербродики с сырком-маслицем жуй!

Но тут, откуда ни возьмись, как загрохочут рядом пушки, как заржут кони (явно не родные польские), как затопчут сапоги русские по прусской (но все же польской земле), тут уж не до масла и сыра стало Петру-Павлу Ивану и семье его родимой.

Долго ли коротко ли бились пруссаки с россиянами – нам неведомо. Но в Истории российской записано, что битва эта (Восточно-Прусская операция) сначала в том августе проклятом закончилась победой славянскою и добычею знатною. Но недолго эту победу праздновали – пришлось русским через месяц уйти из Пруссии Восточной к себе на Восток Российский. Пленных поляков-пруссаков россияне с собой взяли: «не отдадим, и всё – добыча законная, нам принадлежит!».

Так в числе этой «законной добычи» и поехал в теплушке и наш герой Петр-Павел в Россию неведомую.

Ехал он долго и несчастливо, на сердце у него было тревожно, по дому уж очень скучал. И казался бесконечным ему этот путь. Много дум он горестных передумал, много снов он тревожных увидел – пока доехал до Волги-матушки, а потом и до Урала Седого. Несмотря на тоску, любовался он этими красотами невиданными, дивился землям бесконечным. Вот и Урал уже переехали, до Тобольска старинного добрались. Не думал не гадал Петруша, что с кручи крепостной Тобольской будет он посылать приветы своей далекой Родине.

А ведь его родственники Краевские и подалее бывали – до Нерчинских рудников полвека назад привозили-доставляли их в оковах стальных солдатики царские!

Пробыл он в этом сибирском, на крутогоре стоящем белокаменном Кремле-крепости, в неволе, под замком больше года. А война проклятая, все идет и идет, а Петруше домой уехать все никак не дает. Не один он – много тут таких горемык иностранных со всей Европы оказалось.

Подумали как-то стражники суровые да решили поляку нашему и другие города знатные сибирские показать – пусть знает наше гостеприимство, – и отправили в Омск.

Жил уже наш польский маслосыродел в Омске-граде, в преогромном лагере для пленных. Были там соседи у него – люди знаменитые. Один – Иосиф Броз Тито, даже правителем югославским стал, да в придачу – женился на дивчине омской. Другой, чех Винклер – половину города омского каменного спроектировал и построил (уж как его потом из этого города не хотели отпускать!). И другие там были – и мадьяры будущие красные, и Чапеки разные.

Но скучно было Петру Иванычу (так его стали уже и в документах охранных величать) без любимого масляного дела. Испросил он разрешения у главного генерала местного и уехал в село таежное такмыкское под Тарою, где буренки тучные жили-поживали, да молочко жирное хозяюшкам своим давали.

Приехал в село Такмыкское – видит, дел невпроворот. Мужики-то справные все на войне, и сыр-масло катать-варить некому. Опять попросил разрешения начальнического заводик маленький открыть, да показать на деле жителям сибирским невиданный вкус сыра Тильзитского да Голландского, коему был обучен мастерству в озерном крае своем Мазурском.

Разрешение дали – сыр не порох, державу не подорвет!

Потихоньку да помаленьку, показал себя мастеровым человеком. Товар пошел нарасхват, да и мастер сыродельный девчатам местным, красавицам сибирским, пришелся по душе – не курит, не пьет, вальсы заграничные ведет да слова русские смешно говорит.

И приглянулась нашему Иванычу Маша – дочка Родионова, чьи дедушка с бабушкой из южной Польши в Сибирь полста лет тому назад за мысли вольные были сосланы. Повстречались, как водится, на рыбалочке, да по ягодки в лесочки сибирские походили – нет ему милее Маши с ее ямочками на щечках! Долго ли, коротко ли – но вот и сыры готовы, и пироги масляные, да неведомая ему доселе самогоночка (как слеза прозрачная) на столе стоит – посватался Петр к душевной зазнобушке своей.

Время положенное пришло, и дочка первая, любимая у них в капустном поле нашлась.

Но жизни не стало из-за гонцов городских окаянных (радио да телевизоров этих бесовских с девками голыми, да комиксами заморскими ужасными еще не было). Без конца будоражили они деревню милую. То одну весточку пришлют – войне не видно конца-краю. То другую – германцы с русскими братаются, да самосадом друг дружку угощают. То вообще – про какую-то революцию неведомую в столице питерской бают. А напоследок и вообще учудили те гонцы – сказывают, что в Тобольском кремле-замке теперь сам российский царь-батюшка с женою своею немецкою, да детишками и слугами верными своими живут!

Думал-думал начальник местный, да и говорит: «Езжай-ка ты, Петро, до города нашего большого, да жену с дочкой с собой прихвати. Видимо, заканчивается твое горе невольное – может, и до дому своего далекого доберешься».

Вот приехали они в город тот сибирский (скоро Третьей столицей правителем Российским Адмиралом Колчаком называемый), где не так давно Петр-Павел в лагере сидел. Не поймут ничего – войску тьма, коммерсантов – уйма. Не нашли новоселы шалаш себе милый – решили домик прикупить небольшой. Прикупили – на два этажика, да из восемнадцати светлиц. А что – детишек ведь много будет, да кабинетик папе надобно, да мамину машинку платья шить-подшивать поставить где-то нужно. Еще и не хватит комнаток этих!

Но сбежали куда-то и солдатики, и коммерсанты ушлые драпака дали отменного. Да и Верховный Главнокомандующий (ведь как подставили коммерсанты Адмирала-полярника!) из этой Третьей столицы на поезде «золотом» уехал.

Дождались сибиряки наши польские-российские Петруша и Маруся, власти новой – кровавой Красной! И власть та какая-то голодная, да озлобленная, да беспортошная пришла. И сказала эта Власть в 1920 году: нам самим такой домик нужен! Так что, господа бывшие хорошие – в любую сторону идите, держать не будем! Но без ДОМИКА вашего маленького на улице нашей имени славного Красного Пахаря.

Делать нечего, домик не оспоришь – Власть наганная сильнее.

Думали-думали наши сыроделы: «Однако, давай уедем в деревеньку к коровкам милым. Авось, там поспокойнее будет, да и деткам нашим будущим на природе полезнее». Сказано – сделано. Выбрали они себе местечко для жизни в уезде Драгунском, возле городишка Тюкалинского.

Приехали, огляделись – жить можно. Кругом земельцы много, соседи вроде бы незлые, озера чистые и незагаженные. Даже рыба – и та без бредня ловится. А грибов и ягод – вовек не собрать.

Решили наши скитальцы хозяйство здесь свое держать. Избенку в деревеньке Щипачи купили, амбары да конюшни срубили. Помаленьку да потихоньку и скотинку прикупили. Ну, а Петр наш Иваныч, ну, никак не может без любимых своих масла да сыра – и здесь заводик себе сообразил!

А тут к ним и аистенок шустренький повадился прилетать. Да так лихо прилетать наловчился, что скоро у Иваныча и Марьи уже трое карапузиков маленьких (двое девчат да малец Шурка – отец мой будущий) под присмотром дочки старшенькой по сеновалу бегали-прыгали.

Так и стали они жить, да добро свое сторожить от лихих людей. Думали, что лихие эти люди далеко-предалеко. Ан нет – оказалось рядом, за забором своими завидущими глазками пьяненькими подсматривают, да подглядывают и приговаривают: «Как же так, мы, любимые, вроде бы и иногда работаем, и гуляем дюже часто по-православному, и жен своих, чем ни попадя «приголубливаем» – а нет у нас такого достатка, как у Петра этого иноземного. Да и что он за мужик-хозяин – ни выпить толком не умеет, ни курить самосада нашего сибирского не желает. А уж про баб наших и вообще грех сказать – ни на одну не глянет. Только Машенькою своею с ямочками на щечках и любуется, да цветочки синенькие полевые ей дарит! Нет, не нужен нам такой справный сосед – слишком уж доброе у него хозяйство, да и пример дурной против нас женам нашим показывает».

Невмоготу стало от таких соседей завидущих иноземному пану свое хозяйство держать. Хоть и жалко было, но решился перво-наперво продать в 1926 году свой сырной заводик в добрые руки. Как чуял – иначе отберут.

И отобрали в январе 1927 года – но не заводик (тю-тю, нетути его уже!), а ИЗБИРАТЕЛЬНОЕ ПРАВО у Петра и Машеньки. И повод-то никчемный придумали – дескать, ты, товарищ бывший-дорогой, соседушка проклятый, имел одновременно аж два заводика сырных – у нас в деревеньке родимой, да в таежном краю Тарском. И эксплуататор ты наш, проклятый-окаянный оказывается: зачем по 15 рабочих сыры-масла катать приглашал каждый год, куда деньгу нашу девал, если не пропивал?

Зависть черную затаили соседушки, ведь Петр – дедушка мой иноземный – под хлебушек и картошечку засевал ежегодно по 35-40 гектар землицы сибирской, да скота собственного имел по 45-50 голов (по две лошадочки – дров привезти и земельку вспахать, по две коровушки – детишкам на молочишко, да овечек стадо голов на 35 на шашлычки да шурпу знатную, да чушечек несколько – на пельмешки и антрекотики), да технику свою – сенокосилочку, жаточку, жнеечку. Ну, и другого по мелочи полный двор имел.

Естественно, дедушке моему милому одному за всем не углядеть, весь такой хлебушек одному не посадить – не убрать. Помощничков парочку нанимать надобно – зятья ведь в семье еще не появились! Вот и нанимал работников в хозяйство свое, как без этого? Вот и решили завистники Петра извести.

Петр их увещивал: «Мужики вы мои, соседушки! Не пью я, не курю, от зари до зари работаю, поэтому хозяйство справное богатое держу, да и вас к себе подсоблять приглашаю. Но, мужики, ведь и кормлю я вас, пою, денежку хорошую серебряную вам за труд даю. Какой же я эксплуататор? Верните вы мне права эти советские избирательные окаянные обратно!»

Ага, как бы не так! Не положено германскому подданному – дворянину польскому рода знатного, а ныне – крестьянину сибирскому, за Власть Советскую голосовать, да депутатов неграмотных в президиумы избирать! Теперь на улице деревенской Петра товарищем уже не стали звать, а все гражданин, да гражданин, как в советско-расейских колониях да тюрьмах.

Не смирился Петр с таким несправедливым решением избирательным, вновь просил сельчан войти в его положение – ведь не эксплуататор он, а такой же землепашец да крестьянин «новый» сибирский. И не виноват он, что копеечку к копеечке собирал, землицы да скотинушку прикупал, а не пропивал да не проигрывал денежку эту бумажную-монетную. Но снова местный сельский бедняцкий совет отказывает Петру нашему вернуть избирательные права. Снова припомнили ему сыроваренный заводик, да работников на нем до 15 душ, да еще наемных работников по 2-3 человека на своем богатом подворье. Не смогли они согласиться с Петром, что и они сами бы могли жить хорошо, если бы работали также, как он. Понятное дело: зависть людская – самый проклятый порок человеческий, не христианский.

И так надоел всем со своей правдой наш хозяин Петр справный, что пришел к нему весной 1928 года финансовый инспектор тюкалинский советский с милицией родимой рабоче-крестьянской, и говорит: «Хозяин ты, Петр Иваныч, добрый, никто не спорит. И живешь ты в доброй Сибири нашей, где все рòдится, как в Раю благодатном. Поэтому мы тебе, душечка-голубушка, подсчитаем налогов по полной Райской программе. Итак – хоть и собираешь ты хлебушка по 25-30 пудов с десятины, а заплатишь налогу нашей славной советской власти из расчета, что должен будешь собрать по 60. Не согласен? Что, неужели ты, иноземец непрошенный, будешь нашу славную советскую власть обижать? Не дозволим!».

Насчитали нашему Иванычу авансом (еще не видя плодов рук его урожайных), налогов к уплате 245 рубликов. Много или мало судите сами – лошадка стоила 30 рублей, барашек – от рубля до трех. Думаю, что сегодня Петр свет наш Иваныч заплатил бы по тем меркам тысяч 250 налогов. Однако!

Стиснул зубы Петр, пошел работать, землицу пахать-боронить, да скотинку на лугах кормить. Работал, да думал: авось урожай будет, рассчитаюсь как-нибудь с властью этой налоговой.

Пришло время осеннее – урожая нет обильного, так фининспекторами ожидаемого.

Взмолился Петр: «Ребятушки, фининспектора вы советские, не собрал я хлебушка вашего запланированного. Недород был, заморозки сибирские ночные – поубавьте мне налогов-то по реальности моей, пересчитайте по фактически собранному. Ведь вполовину меньше выйдет, если по совести считать будете. Ну, не могу я собрать денежки столько, вами запланированной. Каждый год ведь платил все исправно, все квитанции имеются, все ведь вам всегда отдавал по-честному. Почему сейчас нечестно со мной поступаете?».

Смеялись над слова правдивые Петровыми эти фининспекторы да сельсоветчики ушлые. Ручки радостно потирали, и в мыслях уже Петра-батюшку разоряли.

30 декабря 1928 года, видимо – в качестве Новогоднего подарка, на хозяина и его семью сельсоветом «Карточка лишенного избирательных прав» была составлена.

Из текста карточки видно, что кроме мужа, избирательных прав была лишена и его жена.

Семья, согласно Карточке, состояла из 7 человек. Это были: глава семьи, его жена Мария Родионовна, дети (Алевтина 10 лет, Анна 5 лет, Александр 4 лет, упоминалась и умершая малюхатенькая дочка последняя по имени светлому – Любовь), а также кто-то из престарелых родственников жены.

Трудоспособных в семье было 2 человека – мой дед и его жена.

Посевы зерновых (без учета картофеля и кормовых культур) в 1928 г. по Карточке составляли 19,8 десятин.

Скота всех видов было 51 шт. (в т.ч. 2 лошади).

Из сельхозинвентаря были: молотилка, жнейка, косилка.

Указывается – бывший держатель сыроваренного завода.

В найме постоянно имеет 2 рабочих.

Общая сумма дохода составляет 1380 рублей.

Лишен избирательных прав в январе 1927 г.

Не согласился с таким решением деревенских властей местных Петр Иваныч (не было у него итоговой общей суммы дохода 1380 рублей, запланированной инспекторами финансовыми, не выросло у него всё это – свыше ему запланированное). Пошел снова с жалобами «по кругу чиновничьему» – в Долгановский родной районный исполком, в сельскую избирательную комиссию, в далекий Тюкалинский райизбирком – везде ему и в правах избирательных отказывают. И вдобавок словами нехорошими «мироедными эксплуататорными» обзывают, да карандашиками, заточенными вострыми чиновничьими вослед кидаются.

Весна уже новая пришла, сеять скоро пора, но вместе со скворцами и грачами прилетела в дом и новая беда. Решили соседи эти завидущие, да фининспектора загребущие советские: все имущество Петрово конфисковать, распродать, недоимку да штрафы власти советской возвратить.

Ну а то, что четверо детишек мал мала меньше, да их родители без дому, хозяйства да семян-хлебушка после разорения останутся из-за неправедности представителей советских – кого это в то время волновало?

Вот и была советами в апреле 1929 года составлена «Опись имущества недоимщика» из 25 пунктов: изба, конюшня, два амбара, баня, парник, подворные постройки, сельхозинвентарь (сенокосилка, молотилка, жнейка, два плуга и др.), «лошадиное хозяйство» (телега, ходок, хомут, и др.), два самовара, домашний скот (2 лошади, 2 коровы, двое телят, 13 баранов), 35 пудов пшеничной муки, 13 пудов овса, 8 пудов ячменя). Общая сумма имущества описанного составила аж 428 руб. 40 коп.

А недоимка та была ли? Не было!

На Руси издавна так повелось: если беда какая пришла, то отпиши барину. Барин приедет – все рассудит. Узнал наш бедный Петр Иванович про такую поговорку, да и отписал про свои беды-горести не просто барину, а, можно сказать – «царю-батюшке» в Москву белокаменную, им ни разу не виденную.

В июне 1929 года он обращается с Заявлением четырехстраничным в Центральную Избирательную Комиссию Р.С.Ф.С.Р. – верил в высшую справедливость мой наивный дед. Да видно, верил напрасно!

Написал он и о местном произволе чиновничьем, о несправедливом обложении налогами, о формальном подходе к крестьянству сибирскому. Надеялся, что, получив его послание-заявление, тут же Сталины-Калинины и прочие товарищи, бросив все свои архиважные совещательно распорядительные дела, позвонят-телеграфируют в Омскую губернию и громко скажут-прикажут: «А подать нам сюда того фининспектора Тяпкина-Ляпкина, который милого Петра Иваныча налогами задушил. Мы уж с этого Тяпкина-Недотепкина штаны снимем, да на Лобное кремлевское место пороть отведем!».

Не учел наш провидец Законов служивых чиновничьих. И тогда, и сейчас – всегда на нашей бедной Руси чиновник ничего бесплатно не делал. А вот отписать от себя жалобу-заявление – это мы могем, это мы всегда, пожалуйста, и с большой любовью.

И послали они обратно, да не читая, это заявление петровское обратно тем, на кого жаловался автор наш.

Пришло заявление к властям омским с указанием грозным: «Вы уж, ребята, там разберитесь на месте, да ответьте тому автору». На языке эзоповом чиновничьем это означало: Мать вашу-перемать, вы что – сами с этим жалобщиком разобраться не можете?

Как только пришло в край омский письмо-указание московское – в этот же день, 8 июля 1929 года состоялось заседание Президиума Омского Окружного исполнительного комитета, которое, в числе других таких же горемык-крестьян отказало Краевскому Петру Ивановичу в восстановлении его в избирательных правах.

А высшая окружная власть – Президиум Сибкрайисполкома, в сентябре 1929 года это решение о лишении нашего жалобщика избирательных прав – УТВЕРДИЛ.

Вскоре объявили деда кулаком, кровососом сельским. Как говорится – добивать, так добивать до конца!

25 мая 1930 г. Тюкалинская (такая родная для деда моего) районная по сельскому хозяйству комиссия постановляет: считать Краевского Петра Ивановича кулаком («…до 1928 года одновременно держал сыродельные заводы в Долгановке и бывшем Тарском округе, держал по 10-15 человек рабочих ежегодно…»).

Как ни доказывали мои дед с бабкой, что давно уже и заводы проданы, и наймы рабочих были сезонными и дозволительными по Закону советскому, что и налоги все платились исправно – КУЛАК ты и всё, хоть тресни!

Далее последовал последний, самый звучный аккорд этой «сказочной» истории: состоявшееся в начале сентября 1930 года заседание Тройки Тюкалинского райисполкома постановило: «так как Краевский при наличии в семье трудоспособных членов семьи эксплуатировал на принадлежавшем ему сыроварном заводе наемный труд рабочих, оставить в числе явно-кулацких хозяйств».

Итак, почетный круг, роковой для деда моего несчастного, замкнулся. Выхода из него уже не существовало. В сибирском крестьянском деле деда и его жены была поставлена жирная точка. Больше обращаться за правдой деду было некуда. Да, и зачем? А жить в этой деревне стало небезопасно.

Финал этой жизни сибирской деда моего и семьи его был печален. Лишенные прав своих избирательных, в кулаки «записанные», властью советской несправедливо до «ниточки» обобранные – надумали они с тремя своими детишками малыми покидать деревеньку свою щипачевскую (и где четвертого ребеночка – дочки грудной могилка была), такую к ним неласковую.

Первым в этой ситуации пришлось «делать ноги» деду – срочно уезжать из деревни. Каким образом он уехал из деревни – мне неизвестно. Думаю – просто тайно, по договоренности со своей женой, уехал. Иначе была реальная опасность со всей семьей пропасть в печально знаменитых Кулайских болотах в Тарском округе – не так далеко от собственного бывшего сыроваренного завода!

Больше в Омской области дед не появлялся.

Историческая справка:

В 1920 г. посевная площадь в Омской губернии по отношению к 1917 г. составляла 94%, а в 1922 году еще меньше – 44%. Выколачивали продналог в селах и деревнях коммунары-чоновцы. Так, начальник ЧОН в ноябре 1922 г. сообщал: «Для выполнения продналога по губернии была проведена мобилизация коммунаров на продфронт, что дало блестящие результаты: Тюкалинский и Тарский уезды выполнили с лишком 100% налога…».

Сельские труженики не могли купить даже самых необходимых в быту промышленных изделий – весь урожай уходил на прокорм, семенной запас и уплату продналога.

С введением в 1924 г. единого денежного налога стало жить чуточку полегче, деревня стала оживать. У продукции омский промышленных предприятий появился покупатель. К сожалению, промышленность не могла в полной мере удовлетворить растущего потребительского спроса. Крестьяне стали придерживать зерно, потому что деньги от его продажи не на что было тратить. К тому же в 1927 г. пошли слухи о скором повышении цен на хлеб.

План хлебозаготовок трещал по швам. Естественно, это вызвало тревогу и крайнюю обеспокоенность в ЦК ВКП(б). Центр потребовал применения против крестьян, кулаков и спекулянтов, не желающих продавать хлеб государству, чрезвычайных и репрессивных мер. Представители ЦК отправились на места. В Сибирь 25 января 1928 г. выехал Сталин И.В.

На состоявшемся 26 января 1928 г. совещании в Омском окружкоме партии Сталин сказал, что хлеб государству необходим. Поэтому следует вести решительную борьбу против кулачества, привлекать их к уголовной ответственности. С благословения этого «вождя всех народов» началась атака на «кулака», а точнее – на крепкого хозяина-крестьянина. Т.е., на таких, каким и был МОЙ ДЕД!

Начались обыски, конфискации имущества, угрозы, аресты, показательные процессы, расстрелы, тюрьмы и ссылки.

Однако самые страшные и трагичные времена для таких крестьян были еще впереди. Появились Постановления ЦК ВКП(б) «О темпе коллективизации и мерах помощи колхозному строительству» и «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». Эти Постановления открыли местным властям дорогу гораздо более массовым и жестоким репрессиям против хозяйственного крестьянства. Как итог, по состоянию на 1 апреля 1930 года в Омском округе насчитывалось 11 234 крестьянских двора, «подведенных под кулацкие», из них «раскулачить» успели 8430 хозяйств (2676 семейств сослали в васюганские болота).

Вот и попал мой дед в эти страшные «сталинские жернова»!

* * *

P.S. Во избежание ареста мой дед – иностранный подданный, «кулак и лишенец», примерно в 1932 году вынужден был (один, без семьи) уехать из Омска в Казахстан. А Мария Родионовна строго-настрого наказала своим детям, чтобы они говорили всем, что «Отец их бросил. Поэтому они все распродадут и уедут жить в деревню к маминому брату, Ивану Родионовичу».

На самом же деле, они уехали в Актюбинск к Петру Павловичу (так теперь деда моего по документам звали-величали). Здесь Мария Родионовна занималась домашним хозяйством и шитьем, а Петр Павлович работал начальником (!) Казмаслопрома.

Но и тут власти советские с наганами и в сапогах хромовых стали приглядываться к Петру Павловичу. Пришлось ему с семейством – женой и тремя детушками – на Урал Южный перебираться.

Но и здесь, в области Челябинской, «справедливый карающий меч чекистский» всё же деда настиг – посадили дедушку моего еще не старого в феврале 1938 годика в тюрьму пыточную. Пытали-издевались, голодом морили, да приговор вынесли: «Враг ты, иноземец, нашего славного советского народа. Да еще и шпионско-диверсантскую подрывную деятельность ведешь, чегой-то выведать-подорвать хочешь».

Хотели узника милостиво «расстрелять-казнить» (а чего ему по нашим лагерям колымским 25 лет мучиться, все равно не выживет!).

Но узнали про судьбу Петра-Павла Ивана на Родине его далекой, да исхлопотали решения властей больших советских домой его отправить.

И уехал наш Петр, без жены и детей (с которыми ему и попрощаться даже не дали), с уже ставшей ему за 24 года неволи, родной России. Посмотрел он последний раз на «своих» конвойных чекистских солдатиков, и ноября 6-го дня 1938 года на паровозике уехал до Варшавы своей прекрасной.

Но осталась у него память великая о тюрьме уральской – лечил он долго от инфаркта-инсульта ноги-руки «ватные» свои, да туберкулез легочный (в склепе сыром переполненном подхваченный) коровьим молочком и маслицем в Полонии поправлял.

А кругом сестрички родные с племянниками живут, да братец возле Лодзи фотосалон богатый держит. Живи – не тужи.

Но не жилось ему тут – московских властей просил-умолял, заявления писал: «Обратно возверните меня, очень уж к жене и детишкам хочется. Как они без меня, ведь пропадут, родимые мои».

Не ответили ему отказом на это власти московские, взяли время подумать о его судьбе. «Подумаем, посоветуемся – говорили они, – может, и возвернем к жене твоей».

Но не суждено было больше деду с бабушкой моей увидеться – умерла она в сентябре 1939 года, и на могилке ее сейчас магазин буржуйский «Бутырский базар» в Омске стоит.

Остались дети одни, без мамки и папки своих, жить и поживать. Ох, и тяжко им пришлось, не позавидуешь!

А тут и война началась Великая, и потерялись концы дедовой жизни навек!

Так и не знаем мы, где могилка деда затерянная.

Вот такое оно, счастье было людское незавидное, далеко не сказочное, у маслосыродела заморского, дворянина польского, кулака-лишенца сибирского!

Вот и сказки нашей печальной конец. Кто слушал и читал – молодец!

Пусть знает и помнит, какие были (да и могут еще быть) времена суровые, да несправедливые.

Петр Краевский – печальный сказочник

г. Омск, 2006 г.