ПРЕДИСЛОВИЕ

В конце 2000 г., во время поездки в Москву, один из книгонош в поезде положил перед нами стопку книг - бросилась в глаза одна из них, в желтоватой обложке, со звучным названием «За что?», Москва. Новый ключ. Документы. Проза, поэзия.

Прочел значительную часть, и немало вопросов возникло у меня - вот некоторые. Если это литературный сборник, то почему нет таких имен, как Андрей Синявский, Юлий Даниэль, Валентин Соколов, Петров (Агатов) и других значительных прозаиков, критиков, поэтов?

Почему даже среди документов не нашлось места для многих интересных и бывших на слуху - в известные годы - просто смелых и мыслящих людей? Почему в нем не отражен период, в который мне самому пришлось быть узником мордовских политических лагерей, а именно 1964-1971 гг.?

Резко бросилась в глаза разница в общем настрое нашего поколения «политических» и предыдущего, представленного в сборнике. Возможно, сказывалась иная внешняя обстановка - терпимое питание, неплохой уровень медицинской помощи, 8-ми часовой рабочий день с одним выходным, условия работы - нормальные, обилие книг и вся периодика. Была лишь одна группа людей - человек 30 или 40 - бывшая верхушка аппарата Л.П. Берии, имевших высокие звания - и генералы, и полковники, сроки у них были потолочные, вроде бы они могли задавать такой вопрос, но и у них он был не принят.

Был лишь некоторый оттенок удивления в их лицах, когда они всматривались в «человеческий материал» - своих недавних противников, а их как раз и было большинство, наверняка продумывали многократно - как же мы оказались в этом «Ноевом ковчеге», и в каком кошмарном сне можно увидеть палача и жертву сосуществующими, а иногда и доверительно беседующими.

Странным и немного фантастическим был наш замкнутый мордовский мирок, и все перемены в остальном мире отражались новыми группами и единицами смельчаков, которые, сродни средневековым еретикам, бунтовали против «абсолютных истин».

Даже в тот семилетний период явно обозначились перемены в политическом окрасе: вновь прибывшие русские и евреи приходили уже не

марксистами, а украинцы и прибалты, даже из числа «перебежчиков», проникались идеями национального самосознания и независимости.

Перечислю, в некоторой статистической последовательности, все бывшие у нас группы и группки: украинские борцы за независимость, идеологи и рядовые бойцы повстанческой армии; священники и монахи-василиане; священники репрессированной Униатской церкви; новая волна, в основном, интеллигенты, борцы за национальную идею, были и сотрудничавшие с немцами во Второй мировой. По такому же принципу были представлены прибалты всех трех республик. Немцы, в основном, были эхом Второй мировой, по разным причинам оставленные после основной выдачи военнопленных, когда умер Сталин. Белорусы были представлены только бывшими полицаями. Борцов за национальную идею и просто антикоммунистов среди них не было.

Далее шли, составлявшие не менее 10% - религиозные лидеры и рядовые участники протестантских движений, таких как - баптисты, адвентисты седьмого дня, пятидесятники, свидетели Иеговы, старообрядцы-бегуны, истинно-православные. Было немалое количество католических священников из числа литовцев и поляков, а также несколько мусульманских мулл.

Серьезной по величине была этническая группа евреев, причем идеологический спектр этой группы был от «неомарксистской» до сионистской, в самом лучшем смысле этого слова, последним пришел к нам Соломон Борисович Дольник, о нем еще будет речь.

Русские - антикоммунисты, писатели, поэты, диссиденты, правозащитники были даже организованы по типу партии. Лидером петербуржцев был Евгений Вагин, остальных перечислю в дальнейшем.

Кавказцы - в основном армяне и грузины.

Было несколько сотен перебежчиков, в разных вариантах возвращенных назад в страну или пойманных на границе, как правило, - молодежь.

Были и одиночки, причем приключенческая острота судьбы некоторых из них была уникальна - один заявил - «Я сидел в лагерях Гитлера, Сталина, Хрущева, надеюсь при Брежневе выйти на свободу». В этой звучной тираде он даже упустил, что успел в послевоенной Германии «посидеть» за воровство при Конраде Аденауэре. Другой, со странной молдавской фамилией Батезад хвастал, что он прошел по всем странам Западной Европы с «воровской миссией», не смог только преодолеть Ла-Манш, и очень обижался на англичан, которые раскопали в его биографии факт сотрудничества с румынскими войсками и выдали его Союзу, он часто повторял: «Англичане знают все и обо всех».

Все это многообразное и разноплеменное наше «население» мирно уживалось друг с другом, ни о каких драках или разборках не было и речи, а если и были вспышки эмоций, то они подавлялись в нашей же среде.

Выходом нашей энергии, своего рода спортом, а для некоторых даже смыслом жизни, была для нас возможность поспорить, докапываясь до

самых сокровенных тайн и загадок новейшей истории, тем более, что экспертов и специалистов самого разного толка и уровня было у нас предостаточно. Несмотря на такое многообразие, в нашем сообществе возникали и получали дельнейшее развитие некоторые идеи и представления, осознаваемые как новые, и уже имевшие черты общепризнанных.

Перечислим их. Самая главная - марксизм, как идеология теряет свои позиции и привлекательность, даже для развивающихся стран. Особенно знаковым событием явилась чистка подрывных элементов в Индонезии в 1965 г., где с такой же, как у нас, «революционной» решимостью и беспощадностью казнили несколько десятков тысяч коммунистов, уже приготовившихся к перевороту. Тем самым военные избавили всю страну от репрессий по камбоджийскому сценарию.

Следующая общепринятая идея - наша слабеющая изнутри империя, «колосс на глиняных ногах», делает свои последние шаги на исторической арене и скоро рухнет. Причем, эти мысли своеобразно оттеняли и развивали, немного экзальтированные, на наш взгляд, толкователи, бывшие в немалом числе, разнообразные толкователи завершающей книги Нового Завета - Откровение Святого Иоанна Богослава.

Не требовалось особой силы воображения, чтобы угадать в апокалипсических образах черты грядущей исторической трагедии. Никак не обойтись без самых красочных текстов.

«Откровение гл. 17: 3 И повел меня в духе в пустыню; и увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами.

6. Я видел, что жена упоена была кровию святых и кровию свидетелей Иисусовых, и видя ее, дивился удивлением великим.

7. И сказал мне ангел: что ты дивишься? Я скажу тебе тайну жены сей и зверя, носящего ее, имеющего семь голов и десять рогов.

15. И говорит мне: виды, которые ты видел, где сидит блудница, суть люди и народы, и племена и языки.

16. И десять рогов, которые ты видел на звере, сии возненавидят блудницу, и разорят ее, и обнажат, и плоть ее съедят, и сожгут ее в огне.

Неужели в этих смутных и необычных образах зашифрована в виде одного из «рогов» партизанствующая Чечня, и ее атаки на бывшую метрополию?

И если картина распада последней в мире лоскутной империи зла имеет много неясных и непонятных моментов, то в следующем пророчестве почти все ясно и понятно. Та же книга гл. 18. ст. 4. «И услышал я иной голос с неба, говорящий: выйди от нее народ мой, чтобы не участвовать вам в грехах ее и не подвергаться язвам ее».

В 1969 г. наш «коллектив» в лагере № 11 пополнился шестидесяти летним Соломоном Борисовичем Дольником, со сроком 5 лет. Наверняка он не знал этих текстов, хотя сожалел, что плохо знал Тору, Талмуд и мечтал в будущем их изучить.

Он проповедовал мирским языком обычного московского интеллигента и призывы его были просты - «Даже такой крупный деятель как Ленин, а мать его была еврейка, не стал для нас современным Моисеем, он заблуждался и потерпел фиаско. Единственный выход для нас - Израиль. Чем быстрее мы все выедем туда, тем лучше». Когда некоторые пытались вяло спорить с ним насчет Ленина, то он говорил об этом, как о деле решенном. «Серьезная писательница Мариэтта Шагинян собрала факты, хотела издать достоверную книгу, ей помешали, но ее результаты не вызывают сомнений».

Удивительно, что под влиянием его внешне нехитрой, но в глубине очень мудрой «проповеди», основная часть «марксиствующих» превратилась в «иудействующих», и с человеческой точки зрения это было красиво, логично и бесспорно.

Дольник имел представление о книге Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 г.» (как видим он немного ошибся), и о Нострадамусе, хотя точного срока, отпущенного большевизму - семьдесят три года - не знал.

Единственное, чего не мог взять в толк Соломон Борисович, почему эти все седобородые старцы с таким энтузиазмом относятся к нему, постоянно пытаясь привлечь его внимание своими «толкованиями» и придать его личности «пророческий» оттенок. Хотя, несомненно, это ему нравилось. Комментировал их настроения он так: - евреи - народ божий, и даже если просто умный человек, не очень религиозный, начинает говорить «от сердца» - неизбежно промелькнет искра божья. Вполне понятно, что он пользовался у нас большим авторитетом. Необходимо обозначить еще один круг самых противоречивых мнений о событиях новейшей истории. И тут мы выделим, что некоей основной итоговой доминантой стало для нас понятие Хассо фон Мантейфеля о периоде с 1914 по 1945 гг. как о «Великой Европейской Гражданской Войне Европейской Нации».

Ключевой стала для нас и система взглядов испанца - Мадариаги, и все о том же - о Единой Европе.

Мы все, и молодежь, и ветераны войны, причем и с одной, и с другой стороны задавались вопросами, а кто же все-таки оказался подлинным победителем в этой Великой Гражданской Войне, а кто - только номинально побыл в этой роли и обречен далее на отставание и неминуемый крах?

Мы все надеялись на скорое падение «железного занавеса», на энергичную и осмысленную конвергенцию (модное тогда понятие взаимопроникновения), да и Шарль де Голль убедительно высказывался о Европе «от Атлантики до Урала».

Почему же так не радует ситуация последних десяти лет?

Наверное, был прав один из наших немецких «оппонентов» Жора Майер - бывший офицер вермахта, проживший в послевоенной Герма-

нии до начала 60-х, оказавшийся очевидцем экономического чуда Людвига Эрхарда. «Последствия фашизма, бывшего двенадцать лет у нас, мы преодолели быстро за счет четкой и регламентированной «денацификации». Прошло два года - весь коричневый душок испарился. Вам придется сложнее, сменилось более двух поколений». Очевидно только одно - поляки и прибалты, чехи, словаки, венгры уже подкрепили свою свободу необходимым экономическим фундаментом, в гуманитарном плане они уже давно общаются с Европой на едином языке оценок и ценностей, а наше отставание недопустимо и унизительно.

Где же мы растеряли своих Вацлавов Гавелов, Лехов Валенс?

Может быть, в те далекие 60-е, в мордовских политлагерях?

Давайте вместе всмотримся в эти лица, попробуем представить самый благоприятный и быстрый выход из нынешнего тупика.

7 июня 2001 г.

ПЕРВЫЕ ЗНАКОМСТВА

Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастия размышляй; и то, и другое соделал Бог для того, чтобы человек ничего не мог сказать против Него.

Екклесиаст

Каждый молодой человек надеется, что он готов к жизненным испытаниям, в том числе к войне и тюрьме, - а особенно в России, которая всегда много воевала, а в вопросах наказаний была неумеренно жестокой.

Я проиграл свою личную войну, не смог сбежать из страны, был захвачен пограничниками уже на турецкой территории и осужден на 7 лет лагерей строгого режима, при этом мне вменили в вину еще и антисоветскую пропаганду. А с нее все это и началось, если иметь в виду личную точку зрения мальчишки-школьника, которую еще в старших классах я откровенно высказывал, за что и попал в поле зрения работников КГБ, да плюс еще пару писем с музыкальными заявками во «вражеские» радиостанции. Работники КГБ стали вызывать меня на «беседы» и «проработки», где четко обозначали мои перспективы. И я, чтобы доказать и себе, и своим друзьям, и этим органам, что жить во лжи и лицемерии не согласен, ради поисков истины и смысла жизни готов был на любые испытания. И, поскольку они не оставляли мне места в стране, я попытался сбежать из нее.

Парадоксально, что после семи лет заключения в мордовских лагерях я выходил на свободу, как тогда говорили - в «большую зону», вполне успокоившимся, получившим ответы на все свои мировоззренческие вопросы молодым человеком. В моем тощем рюкзачке было несколько томиков Томаса Манна и Достоевского, и с этим грузом я живу уже около тридцати лет. Но с каждым годом все тяжелее быть безгласным, и хочется сделать попытку отблагодарить тех замечательных людей, которые окружали меня тогда и помогли превратить семь лет лагерей в путешествие с образовательной целью.

Для любого образования нужны две составляющие - книги и преподаватели. И книг я увидел великое множество, почти на каждой тумбочке

скромных лагерных бараков было их много, стояли и специальные этажерки. Причем книги были почти на всех европейских языках, такие же, как и разноязыкое население лагеря, который, как Ноев ковчег, собрал практически всех, кто жил в границах Союза в то время, и даже из других стран. Некоторые - как эхо Второй мировой войны, другие вообще неисповедимыми путями - даже из Ирана, Афганистана, были и курды, и ассирийцы. Основной костяк составляли прибалты, украинцы, немцы, москвичи и петербуржцы.

Национальной розни не было, хотя в основном все держались своих этнических и идеологических групп, - общение было неограниченным и уважительным, что поначалу меня очень удивляло: недалеко от меня в бараке мирно соседствовали немец, во время войны участвовавший в акциях расовой чистки, и еврей, получивший десять лет срока за попытку бегства в Израиль. О нем я еще расскажу - не было, на мой взгляд, более трогательной и трагической фигуры.

В то же время, дискуссии, жаркие споры до хрипоты составляли немалую часть нашей жизни в лагере. Все свободное от работы время можно было видеть за котелком с чаем или крепким кофе группы беседующих людей - мы все понимали, что враг у нас общий и каким-то неизъяснимым образом своим коллективным сознанием мы угадывали предстоящий крах коммунистического режима, крах колосса на глиняных ногах, который неуверенной поступью шагал по тупиковой тропинке в пропасть. Определенную религиозную окраску придавали этим интуитивным проблескам предвидения множество религиозных деятелей и рядовых верующих, которые также составляли немалую часть населения мордовских лагерей того времени.

И другое знамение явилось на небе; вот большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадем;

Хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их на землю. Дракон сей стоит пред женой, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца.

Откровение от Иоанна 21.11.12.

В своих спорах мы все, особенно молодежь, хотели увидеть хоть какие-то ориентиры будущих событий, и некоторые брались за изучение Библии, пророчеств, и на многие вопросы пытались дать ответ серьезные религиозные деятели. Самым интересным и по-человечески обаятельным для меня был Владимир Андреевич Шелков, лидер адвентистов седьмого дня в России. Несмотря на возраст, а ему тогда уже было под семьдесят, он был энергичен и воодушевлен своей верой. Высокий, седобородый, с внешностью библейского пророка, он был еще и настоящим интеллектуалом, его обширные познания в мировой литературе и Библии делали его исключительным человеком.

Отличительной особенностью адвентизма в трактовке Владимира Андреевича было подробное и вразумительное толкование библейских пророчеств в применении к человеческой истории, хотя явление и падение великого красного дракона не было четко обозначено, только сравнительно недавно, ссылаясь на Нострадамуса, вычислили семьдесят один год коммунистического режима в России, но это уже не заслуга адвентизма. Все его вычисления, насколько я запомнил его богословские уроки, заканчивались 1914 г., а мы пытались осмыслить ситуацию 1964 г.

Закат эры Хрущева, бесславный конец его оттепели и общее горькое понимание того, что нам нужно больше догонять, а не перегонять. Западный мир резко пошел в отрыв, говоря спортивным языком. Интересно было бы предположить, хотя бы гипотетически, а что, если бы «перестройка» началась в те годы, насколько бы менее болезненно она прошла, насколько бы органичнее мы вернулись в Европейскую Родину. Ведь именно тогда Шарль де Голль начал говорить о Европе от Атлантики до Урала, но «мы пошли другим путем». Уже в то время испанский культур-философ Мадариага осмыслил формулу европеизма. 1914-1945 -Великая Гражданская Война Европейской Нации. С этими великими мыслями мне удалось ознакомиться благодаря маленькому дискуссионному клубу, состоявшему всего из двух человек: русский - Павел Григорьевич Сорокин и немец, в прошлом офицер вермахта - Карл Юнкерайт.

Павел Григорьевич Сорокин тоже воевал, войну прошел связистом, демобилизовался, жил где-то в Донецкой области, работал в шахте. Имел вид обыкновенного русского мужика, скуластый, физически крепкий, но обладал очень развитым интеллектом, его пытливость и искренность просто поражали. Мы, молодежь, называли его Питирим Сорокин, американизируя его. Было очень интересно участвовать в его беседах с Юнкерайтом, у которого была небольшая библиотека ценных книг, среди которых - «Итоги II мировой войны» группы немецких авторов, в их числе Карл Дениц, Роммсль, Тодт, книга Хассе Мантейфель Мольтке. Павел Григорьевич большое внимание уделял мысли фельдмаршала Мольтке об отрезке войны 1914-1918-х, о том, что в этой войне потерпит поражение тот, у кого сдадут нервы. Отсчет момента грехопадения русского духа - его большевизация, по мнению Сорокина, явилось признанием этой слабости, краха русской культуры со всеми составляющими - государственностью, религией, нравственностью. Он был очень религиозен, часами ходил по открытым местам, и видно было по его просветленному лицу, что он молился, хотя в обрядовости он отошел от православия. В процессе своих исканий он пришел к выводу, что православие недостаточно христианизировало Россию, что византизм и аморфность культурного слоя нации и склонность к политической деморализации, одичанию и верованиям в лжепророков простого народа привели нас тогда к катастрофе. Он с горечью вспоминал статистику, приведенную в книге генерала Бруси-

лова, согласно которой из полумиллиона офицеров царской армии в Гражданской войне принимало участие на стороне белых около 150 тысяч, остальные уклонились от борьбы и, если не сумели убежать, были в конце концов уничтожены. Православное духовенство и монашество, по его мнению, также не оказало должного сопротивления.

Византизм - очень емкое понятие. Мы обсуждали его часами на протяжении многих лет. Это и духовное благословение государственности, и наша склонность к бесконечным и отвлеченным дискуссиям, неуемное любопытство, лукавство, неугомонная болтливость, а Юнкерайт добавлял, что в инструкциях вермахта для всех, кто соприкасался со славянским населением, было предписано учитывать хроническую лживость и византизм народа и указывалось на необходимость ориентации на деспотический стереотип русских.

Павел Григорьевич прекрасно знал творчество Достоевского, часто цитировал Ставрогина из «Бесов», особенно любил повторять: «мы начнем с бесконечной свободы, а закончим бесконечной деспотией, когда каждый будет доносить на всех». И не об этом ли говорил Константин Леонтьев: «власти у нас свойственен деспотический стереотип, и она вполне склонна иногда вести войну против собственного народа».

Да! На хорошую почву попал марксизм, весьма своеобразная империя сделала его своей идеологией.

К Павлу Григорьевичу мы еще вернемся, а сейчас необходимо рассказать о молодых марксистах мордовских лагерей того периода. Москвичи Меньшиков и Краснопевцев были первыми марксистами, с которыми я столкнулся, они создали некоторое подобие альтернативного «кабинета министров», у каждого был свой «портфель», они считали Хрущева неудачным идеологом, а движение страны - «не в ту сторону». Они очень плохо скрывали свое презрительное и высокомерное отношение к лагерному населению, и было трудно представить, какие моральные основания они находили в своем мученичестве, а сроки им дали 5-7-10 лет, и к нам приходили еще и еще молодые люди марксистского толка, и почти половину из них составляли евреи. Дружеские отношения сложились у меня с Веней Иоффе и Борей-Залмансоном, да они и по возрасту были ближе нам, молодым перебежчикам. И была целая группа молодых петербуржцев. Не помню, были ли у них идеи «своего» правительства или просто кружок типа литературного, потому что где-то в это время пришел в лагерь Юра Галансков. Он был из числа тех одиночек, которые осмелились открыто выступить против подавления «Пражской весны». Он был поэтом, человеком не от мира сего, в лучшем смысле этого слова. Недолго был с нами этот светлый человек, он мученически умер, насколько я помню, от прободения язвы, которую приобрел в течение следствия и суда. Он так и не смог примириться с тем, что порыв к литературной свободе, к оппозиционным поискам истины может быть наказан столь жестоко. Су-

ровость нашего быта заключалась еще и в том, что комитет научился так составлять рацион нашего питания, так четко вымывать протеины из наших организмов, тем самым погружая в депрессию, что люди с изъянами здоровья у нас просто не выживали.

Самым парадоксальным являлось то, что пригнанная к нам в лагерь где-то в 1969 г. довольно большая группа петербуржцев была уже не марксистской, а антикоммунистической, и составляли ее не евреи. Организованы они были по методу группы Меньшиков-Краснопевцев, как некое правительство. Причем, министром внутренних дел у них был ассириец Садо, и ему не поскупились на срок, где-то лет 13-14. У него вроде был старенький пистолет, и конечно же, они считали, что захватить государственную власть в стране можно так просто, лишь бы иметь правильные идеи, четко обозначить врага и методы борьбы с ним. Лидером был вполне респектабельный Евгений Вагин, но с ним я практически не общался, а поддерживал приятельские отношения с Устиновичем, Бузиным и прочими вполне приличными и интеллигентными людьми, у всех были университетские дипломы (в основном гуманитарии, арабисты). Одновременно с Устиновичем мы читали дневник Достоевского именно в той части, где его упрекали в антисемитизме и где он дал классический ответ - цитирую по памяти - «характерной особенностью еврейской нации я считаю ее стремление любой ценой на любой территории среди любого народа заработать и накопить сокровища, чтобы потом пустить эти сокровища на воссоздание своего исторического государства». С этой цитатой Достоевского мы обратились ни к кому иному, как к Соломону Борисовичу Дольнику - мудрейший был человек. В Мордовию он попал где-то в году 70-ом уже в возрасте за шестьдесят и как бы подвел черту под всеми болезненными и трагическими аспектами «еврейского вопроса». После его появления и негромких, мягко высказываемых мнениях угас интерес молодежи к марксизму, а аргумент его был до смешного простым — мать Ленина была еврейкой. Нечего стесняться своего еврейского происхождения. Пора собираться на свою историческую Родину. На наше обращение он ответил следующим образом: «Может так оно и есть, но вы не забывайте, что нашему этносу уже 3,5 тысячи лет и, если мы способны из смутных фрагментов бытия создавать работающие коммерческие схемы, то дай и вам Бог разбогатеть». Вот такого рода диалоги мы вели в то время. И это было не просто игрой в интеллектуальный бисер и не только семилетний экскурс, обращенный к мыслителям XIX и XX веков, были еще и юмористические аспекты этих болезненных, порой трагических фактов, например - где-то в конце 60-х к нам прибыл молодой перебежчик из Ростова -Витольд Абанькин. Служил в Армии и где-то на юге попытался перейти границу, получил серьезный срок, 8 или 10 лет, но духом не упал, даже пытался с парой друзей заниматься культуризмом - строительством тела, таскал штангу, сделанную собственноручно, и, несмотря на наше скудное

питание, поддерживал спортивную форму. Одним из друзей по спорту был у него молодой моряк по фамилии Вындыш, он пытался вплавь сбежать со своего судна (где-то недалеко проходили американские корабли), и получил где-то около 10 лет. Как-то мы с Устиновичем оказались на их тренировке. Витольд подтрунивал над Вындышем, называл его еврейским слабаком и т.д. Устинович четко как арабист, знаток востока, спросил его: «А ты кто по национальности?». «Конечно русский», - не сомневаясь, ответил Витольд - «Мой отец был офицером балтийского флота, воевал». «А тебе не кажется, что твоя фамилия состоит из двух частей «Абба» и «Кинд» вот и получается «сын Аббы». Так, что у тебя еврейское происхождение. Витольд призадумался и громко рассмеялся, - «Не зря Одесса и Ростов имеют много общего».

Дело в том, что он был родом из Ростова. Так что еще раз подчеркну -национальной розни у нас там не было. Как бы ожесточенно мы не спорили, все сводилось к поискам истины, и каждый человек, каждая нация были уважаемы и ценны, и, как любил повторять Соломон Борисович Дольник из притч Еклесиаста, «Железо железо острит и человек изощряет взгляд друга своего».

Расскажу теперь об украинцах, которые составляли не менее пятой части нашего населения. Марксистов среди них не было. Помню только одного, по фамилии Бульбинский, он был интересным собеседником. Он считал, что сущность социал-демократии была грубо искажена большевиками, что свой потенциал они развивали в Западной и Северной Европе, и внесли большой вклад в дело борьбы наемных рабочих. Среди украинцев в основном были воины национального сопротивления, сражавшиеся под лозунгом «Геть Гестапо и НКВД с украинской земли!». Лозунг ясный и бесспорный. Хотя была одна группа новой волны национального движения, она принесла к нам в 1966 г. Масютко, Горыня и др. У них хватило терпения и некоторого лукавства вычленить из трудов Ленина все его цитаты на тему «Дайте свободу Украине». Видимо, это было еще в том разделе его трудов, где подобно Ставрогину из «Бесов» он начинал с бесконечной свободы, и где Российскую империю именовал «тюрьмой народов». На сроки им 'не поскупились, где-то от 5 до 7 и часто даже в лагерных условиях дополнительно репрессировали карцерами, видимо, никак не могли смириться, что их вождя и авторитета так «облукавили».

Был и еще один лозунг у борцов за национальную свободу: «Смерть Москве и Берлину - хай живе вильна Украина», но этот лозунг вызывал сомнения, и примером такового был Петр Скирук. Родом из Винницы, по профессии учитель, каким-то из поворотов военной судьбы он попал в партизанский национальный отряд. Практически его первого из числа борцов и еще небольшую группу «политических» я встретил в Рузаевской пересыльной тюрьме, куда меня пригнали этапом из Екатеринбурга. Меня удивило тогда, что он так эмоционально воспринял то, что будучи эт-

ническим украинцем, я не владел украинским языком, хотя и немало бывал на своей родине. Его успокаивало только то, что я родился в Сибири - в Омске, а вырос на Урале - в Первоуральске, под Екатеринбургом. Он много интересовался той «жизнью», свежим очевидцем которой я был, а он влачил какой-то непомерный срок, по-моему, 25 лет, причем тюремного режима, в одном из лагерей мордовского Дубравлага под номером десять, где их именовали особо опасными рецидивистами и они носили полосатую робу.

Он был очень откровенен, подробно рассказывал, как ожесточенно и с переменным успехом они воевали против немецких частей вермахта, СС, полевой жандармерии, зондер-команд и против частей НКВД. Суровая война на два фронта закончилась, немцев вытеснили, остался один враг, но полем битвы стал народ - за симпатию и моральную поддержку — разворачивалась новая фаза борьбы. Из профессионалов войны они стали политическими борцами, вот тут Скирук и сломался. Командир приказал ему провести акцию устрашения — прилюдно и жестоко казнить молодую девушку, уроженку восточной области - учителя русского языка, недавно присланную, и чья вина была признана как пособничество русификации. «Я привык к войне» — говорил он, - во время боя обострялись все мои чувства, звериным инстинктом я определял огневые точки, мое любимое оружие - ручной пулемет и гранаты - давали мне ощущение уверенности, и я чувствовал в себе силы воевать долгими годами, в эти минуты в меня вселялся как бы дух, а скорее демон войны». «Приходилось видеть смерть и самому ее сеять, но тут мне пришлось стать палачом и убить беззащитную сломленную девушку. Когда я занес над ней нож, некоторое время не мог нанести удар, было явное, осязаемое сопротивление воздуха, как будто махали большие крылья, кто это был? Ангел-хранитель несчастной девушки или мой собственный, опечаленный потерей бессмертной души, пытался меня остановить (кто-то явно стоял напротив меня и махал). После этого случая я был угнетен, военное счастье изменило мне, мой «демон войны покинул» меня и, сломленный душевно, я попал в плен и был осужден. Но сейчас меня мучает не огромный срок, не нечеловеческие условия, а меня мучает вопрос - простит ли меня когда-нибудь Господь?» Об этой проблеме знали комитетчики, и они пытались сломать его, требовали покаянную статью в лагерную газетенку. Было у нас и такое. Как раз в Рузаевке был своеобразный центр комитетских проработок обитателей Дубравлага.

Вот тут я подхожу к еще одной теме - теме сделок с КГБ. С большим недоумением воспринял сравнительно недавно, еще до смерти Синявского, очень борзую статью в какой-то из центральных газет, где обыгрывалась тема его не «совсем честных» сделок с КГБ. Она игриво называлась «Абрам да Марья». Имелся в виду литературный псевдоним Андрея Донатовича - «Абрам Терц» и имя его супруги Марии Розановой. Можно ли уп-

рекнуть Синявского, что он попросил помилования, пошел на компромисс с КГБ? Ему где-то на год сбавили срок, да еще и отпустили с семьей в Париж. В конце концов, это дело его совести, он посчитал, что сделал достаточно и намучался достаточно, а вот на этого борзописца хотелось бы посмотреть. Возвысил ли он когда-нибудь свое слово, когда было, чем рисковать, - скорее всего он щелкал марксистско-ленинские цитаты где-то на идеологическом фронте. К Синявскому я еще вернусь, тогда его еще не было в лагере, а вот Петр Скирук решал свою проблему по-своему. Он отвечал на их требования так: «Я пишу покаянную статью, но только при условии, что у меня уже будет на руках паспорт». То есть, он получает свободу и сможет поехать и разыскать родственников этой девушки и вымолить у них прощение. Прошло года два или три, и этот торг состоялся - ну и кто осудит этого человека, кто осудит его попытку спасти свою душу? Даже явных стукачей у нас не осуждали, а презирали, избегали общаться с ними, и это было самым страшным наказанием.

Не изгладится из памяти, как в одну осеннюю ночь в запретной зоне изрешетили пулями одного литовца. Еще вечером он ходил от комнаты к комнате, просил несколько глотков кофе, но его сторонились. Он поддался комитетчикам, и его отвергли свои, а тем более чужие. Как бледные тени людей, они ходили между нами, в основном искушенные приманкой снижения срока, но их было мало, и это было нехарактерно.

Так что игры бывают разные - от компромисса с собственной совестью до греха предательства и доносительства, греха Иуды.

Синявский прибыл к нам, по-моему, зимой 1966 г. Мы приняли его в лагере по-дружески, понимая, судя по визгу в прессе о «всенародном осуждении», что он уж очень насолил властям и выдал Западу что-то очень страшненькое о формирующемся образце «homo soveticus». Поэтому принимали его тепло, поднаскребли продуктов, кофе, накрыли скромный стол. Он был очень удивлен, растроган и растерян, и повторял только - «Как хорошо, братцы. Как хорошо, братцы!». Видно было, кто-кто основательно напугал его описаниями кошмаров лагерного быта. Его подельник Юлий Даниэль попал в другой лагерь, по-моему одиннадцатый, у нас там постоянно было лагеря три-четыре и заключенных иногда перегоняли из одного в другой. Я не сталкивался с ним, но по рассказам он был прекрасным человеком, искренним и немного резким, ему досталось немало карцеров, и отсидел он весь свой срок - 5 лет.

Андрей Донатович не пытался набить себе цену, всегда подчеркивал, что является всего лишь литературным критиком, специалистом по Пушкину и Гоголю. Постоянно был погружен в свои литературные работы, иногда читал нам кое-что из написанного, быстро оброс большим количеством книг и делился этим богатством с нами - молодежью. Он привил нам вкус к хорошей литературе, благодаря ему мы оценили творчество Германа Гессе, Томаса Манна, Камю, Сартра. Мы - это большая группа мо-

лодежи разной национальной принадлежности, с разными статьями обвинения. Хотя это громко сказано, в основном, нас обвиняли в бегстве за границу, «измене Родине», «антисоветской агитации и пропаганде», были, правда, и обвиненные в шпионаже. По возможности всех я перечислю, а помню я многих, и начну с самых колоритных персонажей.

И первый из них - Гарри Спиридонов. Москвич в возрасте тридцати трех лет попал в Мордовию, а вышел в сорок, как вы понимаете, отволок 7 лет. Американизм духа этого человека сформировал и его тело, даже в лагере он продолжал заниматься культуризмом. В совершенстве знал английский и даже учил нас американскому сленгу в разделе тюремного разговорного. Произношение имел прекрасное, а если и не получались некоторые оттенки звука, помогал пальцами, деформируя рот. Был несколько чудаковат, но ему все прощалось, так как юмор его имел оттенок трагический, - когда его начали «крутить» следователи, ему ясно сказали, что его ждет не менее 7 лет «без женщин и котлет», он попытался прикинуться сумасшедшим, прошел через клинику Сербского, но все же был признан вменяемым и получил свой срок. Будучи единственным сыном профессора химии, причем и мама была из потомственных интеллигентов, он жил сладкой жизнью столичных сибаритов, уже давно имел в своем распоряжении автомобиль, периодически учился в разных вузах. Чтобы не огорчать родителей, когда не хватало семейных денег, добывал их сам. Особенно было забавно его участие в «корпорации нищих», членством в которой он весьма гордился, и где, по его словам, не было бомжей, а все люди интеллигентные, даже с научными степенями, был даже действующий работник милиции, который по словам Гарри «ходил на работу, не выкладывая волыны из кармана». Была отработана манера одеваться, трафаретные фразы попрошайничества, каждому было предписано свое место.

Но его осудили не за эти шалости - он, как и многие, о чем я еще расскажу, попал в поле зрения КГБ за свою неуемную страсть общаться с англоязычными иностранцами. Конечно же, в своих разговорах он не скрывал, что для него в мире светит только американское солнце, и что мировой духовный небосвод освещают американские звезды, и что чем быстрее «мы» - весь остальной мир - американизируемся, тем лучше. Вся эта простая философия вместе со своим глашатаем попали в поле зрения КГБ - результат мы знаем. Несколько месяцев он боролся со следствием, пытался убедить психиатров в своей невменяемости и, что удивительно для избалованного радостями плоти бытия, дошел до вершин аскетизма и самоуничижения. Голодая, пытался мужественно пройти «болевой синдром» и даже заставлял себя поедать собственный кал и намазываться им. Рассказывал нам, как он убеждал себя, что кал - это физическая грязь химически чистых элементов. Психиатры были неумолимы - истерическая личность психопатического типа - вменяем, таков был диагноз, и комитетчики радостно сообщили ему, что он достоин мучиться в мордовских лагерях, суд был делом техники.

Помимо спорта он любил музыку, неплохо играл на аккордеоне и губной гармошке, и эта его страстишка чуть не привела к карцеру. Будучи человеком с большим и оригинальным чувством юмора, однажды, по просьбе одного из лагерных начальников, который попросил его, похлопывая по плечу, - «А ну-ка Гарри, сыграй что-нибудь на губной гармошке, ты, говорят, мастак», Гарри, недолго думая, с чувством и громко исполнил мелодию песенки «Хорст Вессель» - нацистский гимн штурмовых батальонов. Бывшие неподалеку немцы завертели недоуменно головами, а начальник, кстати, кто-то из политработников МВД, оценив старания Гарри и громкость звука, прочувствованно его поблагодарил. Конечно же, мы все долго смеялись над этим.

Своеобразие его личности и хорошая образованность придавали особый оттенок его чудачествам, он считал всю огромную и разнообразную европейскую литературу - продолжением и размывкой Шекспира. А уход от реальности - гамлетовским погружением в рефлексию, замаскированную чудаческими выходками, он примерял к своему случаю. Ко всем нашим философским изыскам относился скептически, призывая выбросить все наши любимые книги, оставить дискуссии на тему славянофильства - западничества и др. Ко мне обращался так: «Опять у тебя в руках книги Томаса Манна, выбрось и займись хотя бы языками, я вот сейчас стал изучать японский. Ты знаешь, сколько стоит перевести лист с японского? А я знаю, что это будет моим куском хлеба. Кем ты будешь лет через десять после освобождения, а вот я добьюсь твердого благополучия, сделаю свою личную маленькую Америку».

Самое главное во всей этой истории, что его обостренная интуиция вполне предсказала нашу мимолетную встречу в Днепропетровском аэропорту и именно через десять лет. Наверное, он меня не узнал, я был с небольшой бородой. Я внимательно всматривался в его глаза минут 10-15. Он стоял возле столика в кафе с парой попутчиков и перекусывал, был подчеркнуто хорошо одет, так же как и его спутники, с кейсом, видимо какая-то служебная командировка, лицо спокойное со ставшими еще резче и четче чертами лица, на котором не было, как в прежние времена, ни тени ухмылки. Респектабельность, солидность, значимость - он всем этим был преисполнен. Я попытался аккуратно привлечь его внимание жестом, но он меня не узнал, а мне уже было достаточно того, что я увидел в его глазах - жив-здоров и кое-чего добился. Практически он был единственным «мордвином», с которым я столкнулся лицом к лицу после срока. Шел 1981 г., я к этому времени имел семью, неплохую машину и уже строил особняк на берегу Днепра, так что наша дискуссия разрешилась сама собой. Вот это предвиденье - аи, да Гарри!

Мы до поры до времени подтрунивали над ним, над его упрощенным пониманием истории и литературы. «Все русские писатели были или больны, или плохо питались. Даже Достоевский - последний наш гени-

альный писатель, был болен эпилепсией, но именно эта болезнь давала ему приступы эйфорического озарения, воспламеняла его мозг, позволила ему понять бездны человеческого сознания». Далее он сделал такой переход, - «а мы, стараясь выпить крепкого кофе, не проясняем ли мы свое сознание? Значит, нужно пить больше кофе, а спиртного меньше, и то только вечером. И вообще, мы плохо питаемся, начиная с 1914 г., а тем более при большевиках. Мы утратили традиции обильной русской еды - хронически голодная нация, что может быть страшней?». Льва Николаевича Толстого он не уважал, считал, что правильно его отлучили от церкви, что его праведничество, его рисовые котлетки, его воспевание аскетических упражнений подготовили значительную часть культурного слоя нации принять большевизм как «бич божий». «Страдание, уничижение и мученичество убивает национальный дух». Не так уж был и прост наш Гарри. Мы обещали, что запишем его «учение», на вопрос - «а как вы его назовете, мои ученики» - мы отвечали - «Гарриизм». Мы донимали его расспросами, - Гарри, у тебя такая звучная фамилия, что-то испанское, вроде как владыка духов, а ты ходишь какой-то неуверенной походкой, иногда выделываешь нечто вроде танцевальных па, странно машешь руками. «Вот эти духи как раз и хватают меня за руки и пытаются что-то сказать». «Но вслушайся, что же именно?», - просили мы. Все наши насмешки закончились одним днем, когда во время земельных работ на территории промзоны лопаты и мотыги землекопов наткнулись на глубине двух метров на множество полуистлевших гробов. Поступила команда немедленно прекратить работы и проложить коммуникации в другом месте. Но мы все, бывшие в промзоне, по-моему это был лагерь в Барашево, собрались и рассматривали полуистлевшие черепа с аккуратными дырочками от пуль, попадались и женские волосы, и детские черепа... Комитетчики объясняли нам, что это были жертвы репрессий 1937 г., о местонахождении которых и они вроде бы не знали, что это Ежов так проводил ротацию кадров своего предшественника Ягоды, понимая, что именно эти жертвы внутренних разборок НКВД будут иметь у нас минимум сочувствия, и что они уже не такие. Мы спрашивали у Гарри - «так что тебе пытались сказать эти духи убиенных»? Гарри отвечал, что они «плакали и жаловались». Вот и не поверь после этого в экстрасенсорику и сверхчувствительность.

Конечно, это было не единственное обращение к нам «душ невинно убиенных», мы понимали их тихий голос даже без перевода Гарри. Неподалеку от лагеря были молодые дубравы, мы любовались ими, на закате солнца они погружались в молочный туман, и вечером мы слышали поразительной силы и красоты пение целых стай соловьев. Это было неправдоподобно острое ощущение мелодичности и красоты, как-то даже подавляло. Обычно соловьи поют в одиночку или в паре, но здесь складывался целый оркестр, и отдельные солисты выводили такие сладостные виртуозные трели, так многоголосо и симфонично. Звучали наполненные каким-

то высшим смыслом произвольные говорения, так что поневоле вспомнились слова о том, что «ангелы у нас поют такими злыми голосами». Становилось невыносимо тяжело от мысли, что дальнейшая жизнь будет пустой без этих песен. Какое-то странное сочетание неземной красоты, глубокой печали и горечи одновременно.

Объяснение этому мы нашли у одного старого священника. Оказывается, в тех местах, еще в двадцатые годы, были лагеря уничтожения монахов. Странно, что в таких диковинных, забытых Богом местах происходила столь осмысленная реинкарнация.

Вот таким был наш общий друг Гарри. И, в увязке с ним, хотелось бы рассказать еще об одном безмерно влюбленном в Америку - Репнико-вс. Имени я его не помню, он мало общался с нами, хотя был того же круга, что и Гарри. Они были знакомы еще до заключения. Мы с уважением относились к его личной трагедии, и его поведение не нуждалось в комментариях. Произошло с ним следующее. Проходя практически все те же фазы эволюции, что и Гарри, от усредненного московского мальчика к оппозиции коммунистической идеологии и соблазнившись бархатным баритоном «Вилиса Канновелла» из музыкальной редакции «голоса Америки», он стал, как и Гарри Спиридонов, верноподданным восхищенным почитателем всего, что связано с Америкой: музыки, образа жизни, языка, истории, культуры. Кто-то из сотрудников ЦРУ заприметил это и завербовал Репникова. Гарри тоже намекали на такой вариант некоторые его собеседники «оттуда», но он принципиально отказывался, комментируя это так: «Раз они мне делают такое предложение, значит, они меня не уважают». Такого защитного барьера у Репникова не оказалось. Надо вспомнить обстановку того времени - два противопостоящих мира соприкасались между собой, в частности, в Москве молодежь контактировала с туристами, дипломатами, различными делегациями и была заангажирована. Некоторые общались спонтанно, в силу знания языка, личных убеждений и симпатий; КГБ имел, в свою очередь, санкцию на это общение с обязательной отчетностью, а разведка той и другой страны старалась приобрести своих агентов в этой среде. Это был своего рода спорт, но жестоко крушились и перемалывались человеческие судьбы в этой игре, когда разведки были очень переплетены и взаимопроницаемы, - то на одной, то на другой стороне возникали свои «перевертыши», дававшие подробные сведения об агентуре.

По-моему, Репников еще ничего не сделал в той скромной роли связного, которую ему дали по легенде, но уже попал в списки КГБ и был схвачен. Уже будучи в тюрьме во время следствия, он узнал, что его выдал один из перевертышей-американцев, и разочарование его было столь велико, что он бритвой перехватил себе горло от уха до уха. Спасли его жизнь чудом, и все-таки дали ему 10 лет строгого режима. Он не рассказывал нам, что он увидел в том «запредельном» мире, но увидел что-то

такое ужасное, что стал седым и молчаливым. Хотя, по словам Гарри, он был в свое время весельчак и говорун. Мы догадывались о его нравственной и человеческой трансформации по тому, с каким рвением он изучал теперь уже арабский язык и Коран, который ему преподавал один мусульманский священник из Ирана. Между собой мы домысливали возможный разворот судьбы этого настрадавшегося человека и одной из наших версий была такая - насколько страстно и любовно он отдал душу Западу, настолько же до последнего, даже до самоуничтожения, этот человек способен ему отомстить. Может, какой-нибудь камикадзе-террорист удивил мир жестокой антиамериканской акцией, при этом он имел славянские черты.

Были среди нас и другие, ориентированные на Восток и ищущие там «обетованную землю истины и просвещения». Кто-то интересовался буддизмом как религией, кто-то конфуцианством и даосизмом. Появились уже и те, кого мы видим сейчас в виде кришнаитов.

«Восточную» страницу своего повествования хотелось бы начать с фигуры в полном смысле слова мученической, Ефима Горохова. Он даже не дошел до границы, заблудившись в большой пойме реки Пяндж, тем не менее, был осужден на 10 лет за свою единственную просьбу: «Отпустите меня к моему народу в Израиль. Я всего лишь хочу помолиться у нашей стены плача, увидеть и обнять наши священные камни и поцеловать нашу обетованную землю». Было это в году 1962 или 1963 и оказалось этого достаточно для вынесения столь сурового приговора - 10 лет. Непростительной была жестокость репрессивного идеологизированного режима в стране, когда скромная и логичная просьба мягкого, кроткого человека, преподавателя математики педагогического института г. Ош, была оценена в приговоре так же, как действия некоторых полицаев, сотрудничавших с немцами во время Второй мировой. Конечно же, те, кто запятнал себя кровью, получали, в основном «стенку», ну а те, кто надевал на себя повязки полицаев, чтобы выжить, получали свой червонец.

Странной была у нас Родина-мачеха, которая была столь жестоко ревнива к любой попытке перейти под другой государственный флаг. Как Азиатская богиня Кибелла-Кали - относилась к этому как к поводу пожрать свое собственное дитя. Именно таким взрослым ребенком и был наш Ефим Горохов, которого мы называли «Фроим». О таких людях говорят, что он и мухи не обидит. Внешность имел страшноватую: наполовину монголоидную, роста был среднего, очень уж скуласт и нос его был как-то странно деформирован, семитская четкость проступала сквозь азиатскую расплывчатость. Живые и умные черные глаза да выпуклый лоб завершали живописность его внешнего облика. Но как он был красив умом и душой! У него не было никаких комплексов из-за своей внешности, он с уважением говорил о среднеазиатских народах, с которыми соприкасался в течение своей жизни, рассказывал о том, как его народ вос-

принимают на Востоке - «Они называют нас «знающие путь». Я действительно знаю, что мой народ сможет вернуться на свою историческую Родину, это носится в воздухе, без нас они не победят...» «Но я всего лишь ошибся несколькими годами», - так он объяснял нам свою чуть преждевременную попытку, ведь по мере продвижения 60-х к концу и началу 70-х евреев начали выпускать, взыскивая плату за высшее образование и пр. И тогда мы оценили интуицию нашего Фроима и поняли вполне конкретно: раз пробита эта брешь в закостенелом государстве, значит, и оковы всего строя скоро рухнут. Он действительно был из числа тех, кто знали путь. У него была своя точка зрения на историю, по его словам, еврейского национального фермента на огромных просторах востока, да и в России в целом. А разве немцы не являлись национальным ферментом в российской империи, начиная с Петра I. А образец деятельного и энергичного Штольца, противопоставленный Обломову, - еще Гончаров задумывался об этом.

Фроим отвечал: «У всех нас, в том числе и у русской интеллигенции, был один общий враг - крепостническая государственная деспотия. Она душила нас ограничениями и чертой оседлости, вгоняя в нищету и полурабство собственный народ.

И не мы вышли на Сенатскую площадь в 1825 г. - а лучшая часть русского дворянства. Все в основном прошедшие войну с Наполеоном, побывавшие в Европе, увидевшие иную, более развитую и свободную жизнь, и решившиеся ценой своей жизни попытаться изменить народную судьбу. И не мы были в рядах народовольцев, когда буквально охотились на Батюшку Царя. Давайте вспомним, как Римская империя после кровопролитных восстаний, разгромила наше государство, разрушили Храм, а землю Иерусалима перепахали плугом и посыпали солью. Даже в Грузию кораблями доставили партию иудеев, во исполнение приказа о рассеивании народа по обитаемой территории. Давайте вспомним об инквизиции в Испании, когда народ мой обвиняли в строительстве своих синагог в катакомбах и в цоколях католических соборов, как мы двигались через Францию, Германию, Польшу, Белоруссию, Украину все дальше на Восток, добрались до Монголии. Теперь все. История замкнула огромный круг, и мы ясно слышим зов - домой, на Родину.

«Уже созревшим человеком, имея семью - жену и дочь, неплохую работу - преподавателя математики в педагогическом институте, я стал задумываться над главными жизненными вопросами: «Знающие путь», а насколько мы действительно осознаем смысл трагической судьбы рассеянного по всему миру народа. Вот уже некоторые из них приобрели монголоидные черты лица, и по утрам из окон своего дома я вижу предгорье Тянь-Шаня, но не радовали меня ни эти величественные горы, ни плодородные долины, все больше одолевало душевное беспокойство, неизбывная многовековая тоска всех бывших до меня - неужели и наше поколение бездарно уйдет, и я не смогу взять свою дочь на плечи и пойти, даже

пешком, и увидеть наше небо, наши горы, наши реки, текущие молоком и медом. Вот уже и государство воссоздали, и древние города восстали из руин, а нас не выпускают, мы оказались самыми несчастными на земле».

Таким я запомнил Ефима Горохова. Вот такими аргументами оперировал этот, на вид скромный человек, но стоило возбудить его страсть к дискуссиям, и его воспламененное сознание охватывало очень большую часть мировой и национальной истории - нельзя было не уважать эту яркую личность. Не знаю, как сложилась его судьба, наверное, он осуществил свою мечту и спокойно доживает свой век, добравшись до земли обетованной, и успокоилась его душа, созерцая прекрасные пейзажи своей настоящей Родины.

Еще об одном обитателе мордовских лагерей того времени я хочу рассказать в продолжение национальной темы, но теперь об украинце Левко Лукьяненко. Видел я его мельком, можно сказать издалека, практически не общался - не довелось. Он интересен тем, что один из очень немногих стал реальным политиком на Украине и даже баллотировался на пост президента. Достаточно было одного взгляда на него и можно было понять все о нем - пышные пшеничные усы, мечтательный взгляд, шевченковский лоб, если бы он еще и писал стихи, то можно было бы предположить, что это современное воплощение Кобзаря. Очень жаль, что он не победил на этих президентских выборах. Может быть, он смог бы пойти по методу прибалтов и поляков, которые быстро и умело лишили возможности коммунистов заниматься своим любимым делом - воровством, продумали и утвердили нормальные законы и умело использовали западные кредиты.

Они уже оторвались от нас, не выживают, а развиваются, находятся на пути конвергенции с Европой. А пока мы всего лишь вырастили несколько крупных коррупционеров на потеху всему миру, а ведь еще в наше время был популярен анекдот: «Восстал Ленин и потребовал рассказать о новостях и преобразованиях нового времени, и ему отвечают: Все у нас теперь по-другому - цыгане торгуют, евреи воюют, а коммунисты воруют». Вот так мы плавно перейдем к тем людям, которые твердо знали своего врага и только и ждали, как только затрясутся руки у большевизма и наступит время его конца, как дружно и решительно они сбросят обветшалые красные одежды. Это прибалты и поляки, а их было довольно много в Мордовии. Первым упомяну латыша Гуннара Астру. Это был двухметровый гигант с внешностью викинга, он был обвинен в шпионаже и осужден на 15 лет по явно сфабрикованному приговору, по его словам на него взъелись сотрудники КГБ за его контакты с иностранцами, всего лишь было несколько поездок на яхте, во время которых они выпадали из поля зрения комитетчиков, а тогда такое не прощалось.

Уже его первое появление в лагере № 1, где мне пришлось начинать свой срок, было своеобразным. Мой приятель Борис Здоровец - баптист из Харькова (о нем я еще расскажу) был каптером, у него отсутствовала

кисть руки, и поэтому работа у него была облегченной, и еще несколько человек смотрели, как прибывал небольшой этап из другого лагеря «наших», расположенного через дорогу под № 7. Было интересно знать, кто к нам попал, у некоторых в № 7 были подельники и друзья, передавали приветы и некоторую информацию. В каптерках хранили часть личных вещей, у некоторых были даже чемоданы и мешки, но с самыми большими и огромными чемоданами был наш латышский гигант, чемоданы были тяжелые, книги много весят, а двери в каптерку были низковатые, и Гуннар, отвлекшись своим грузом, довольно сильно ударился лбом. Мы все не удержались и громко захохотали, но странен был ответ Гунара: - «Вы так искренне и весело смеетесь, что, может быть, мне повторить свою попытку попасть в коптерку»? Мы конечно же, заверили его, что наш смех не имел ничего общего со злорадством. После этого Борис Здоровец, мы его называли Боб, американизировав его имя, разразился таким комментарием: «Настоящий европеец, насколько глубоко он христианизирован, какая внутренняя культура!» Конечно же, Гуннар был участником наших дискуссий и странным образом он примирял всех нас, шумливых и строптивых, амбициозных и всезнающих, разноязыких молодых людей, давал нам возможность послушать классическую музыку. Да, как ни странно, он нашел лазейку в комитетском запрете, выяснил что можно получать нам и классику, и проигрыватели. Поднакопили фонотеку, начиная с Вивальди и Баха, Моцарта и Верди, - было у него много записей. Обожал оперную музыку Верди и Вагнера - устраивал нам иногда праздники прослушивания. Еще у него была одна сторона интересов, особенно близкая мне. Он был яхтсмен, любил море, мы всякими путями доставали журнал «Катера и яхты» и, как это ни контрастировало с нашей реальной ситуацией «скитальцев духа», старались представить себя скитальцами рек и морей. Мне удалось, хотя бы минимально, осуществить свою мечту, - в 1975 г. я купил небольшую пластиковую лодку и немало попутешествовал по своему Каховскому морю, а вот как сложилась судьба Гуннара, я гак и не знаю. Когда я освободился в 1971 г., ему оставалось сидеть лет 6 или 7. В перестроечные годы не донеслось ничего из Латвии, хотя бы так, как из Армении о Паруйре Айрикяне - он там баллотировался на какую-то серьезную должность, но о нем позже.

Вернемся к нашему «викингу». В той веренице прекрасных людей, которые постоянно присутствуют в моем сознании, и которые внесли смысл и познавательный интерес в те тяжелые годы, он стоит особенно близко, как старший по возрасту и авторитету. Он пытался корректировать наши устремления и говорил нам, что если судьба подвергла вас этим испытаниям, и вы приобретете много знаний, то рано или поздно с вас спросится, и от того, закопаете ли вы свои таланты и знания, или обратите их к людям, жизни - зависит и ваша судьба.

Не одобрял он мои увлечения «существенниками», как он называл Жана Поля Сартра, Альбера Камю, хотя я считаю их мощной вехой в культуре XX века, уже, как ни странно звучит, прошлого века. Не одоб-

рял углубленных занятий по богословию и библеистике, благо среда была богата на педагогов. Он считал, что достаточно сосредоточиться на истории и литературе (очень ценил Достоевского), и это подготовит ко всем вызовам будущей жизни. Чтобы помириться с ним, я принес результат наших совместных с Павлом Григорьевичем Сорокиным и Карлом Юнкерайтом раскопок, и тут я не обойдусь без обширного цитирования, т.к. без этих мыслей и их точного словоупотребления обойтись невозможно. Хассо Мантейфель приводил слова того же испанского культур-философа, Мадариаги, который создал формулу о периоде 1914-1945 г.г. «Великая гражданская война европейской нации».

«В первую очередь мы должны любить Европу. Именно там звучал смех Рабле, именно здесь светила улыбка Эразма, именно здесь искрились остроты Вольтера. На духовном небосводе Европы, подобно звездам, сверкали пламенные очи Данте, ясные глаза Шекспира, веселые глаза Гете и страдальческие глаза Достоевского. Вечно нам улыбается лик Джоконды, вечны для нас, европейцев, мраморные образы Моисея и Давида, созданные великим Микеланджело. В Европе звучали фуги Баха, покоряющие слух своей математически четкой гармонией звуков. В Европе ломал себе голову Гамлет над тайной своей апатии. Здесь гетевский Фауст пытался перейти от мучительных раздумий к действию; здесь Дон Жуан искал в каждой встречной женщине ту, которую он так и не смог найти. По европейской земле скитался с копьем наперевес Дон Кихот, упорно стремясь добиться справедливости. Но та Европа, в которой Ньютон и Лейбниц измеряли бесконечно малые и бесконечно большие величины и где кафедральные соборы, по словам Альфреда де Мюссе, склонились в каменных одеждах на колени, где на серебряные ленты рек нанизаны кристаллы городов, - эта Европа еще спит, ее время не настало. Европа должна вновь продумать и прочувствовать свою историю».

Не могу не продолжить цитирование, в данном случае уже Хассо Мантейфеля: «Только мутацией, то есть коренным преобразованием всех форм жизни: политики, экономики, религии и культуры, которые должны быть созданы заново и, если все это будет сделано, тогда итоги минувшей войны не останутся простой суммой теоретических взглядов, но будут использованы в новой практической жизни. Тогда мировая война перестанет казаться нам падением и гибелью мира, а превратится в новую ступень развития мира, рожденную в человеческих муках, принесенных ей в жертву в результате глубочайших потрясений. Тогда, как всюду в природе, сама смерть на поле боя станет у нас в Европе предпосьшкои для начала новой жизни.

И если для достижения этого мы приложили все свои силы, тогда замкнется и этим круг - будет скована, наконец, та неведомая сила, которая с 1914 г., очевидно по высшим метафизическим причинам, ввергает людей и народы в одну катастрофу за другой...»

«...Новая Европа должна стать единой и, следовательно, после того, как она справится с большевизмом, и в зависимости от того, как она с ним справится, должна включать также и Россию, как равноправную составную часть. В противном случае Россия может быть только предметом аннексии, и ее внутренние и внешние позиции будут окончательно потеряны».

Вот так мыслили испанец и немец еще в 50-е годы, необычно говорить, прошлого века. С этими находками я пришел к Гуннару, были еще ребята, постоянные участники наших дискуссий. После всех моих блужданий, после уже нескольких лет пребывания в Мордовии, после геополитических путешествий с Фроимом Гороховым вплоть до монгольских пределов, путешествий по Сибири со старообрядцами, которые были у нас и о которых квалифицированно рассказывал Сорокин, восхищенного созерцания Американской Золотой Горы вместе с Гарри, искушений конфуцианством и кришнаитством, толкованиями «Тибетской книги мертвых», теософией Софьи Блаватской и другими религиозными и философскими истинами, на которые мы, молодые и изголодавшиеся после однообразной марксистской диеты, накидывались и штудировали. После всех искушений религиозного и национального сектанства, где было так уютно отделяться от всего остального мира.

Впервые прочитав этот «Отче наш» европеизма, а к нему я был подготовлен несколькими годами мучительных поисков, я понял - вот он образец Фаустовского человека, который видит вещим оком глуби трех тысячелетий, и тогда его минует грех невежества, и он сможет называть себя европейцем «Homo Dai» - человек Божий. Интенсивность восприятия этой истины тем больше, чем глубже личность, чем неутолимей жажда к самой последней правде о жизни и человеческом уделе.

Именно Достоевский первым сказал о священных камнях Европы, а его истину о красоте, которая спасет мир, нужно понимать не как красоту телесную, рекламную, а красоту духовного небосвода, где и его глаза сияют, где и он, и мы вместе с ним. И он первым заговорил о «едином европейском арийском человечестве».

Гуннар на удивление спокойно все это воспринял и объяснил, что эти великие и святые слова не произносятся у них в Прибалтике ни романтически, ни в религиозно-экстатическом трепете, что они, прибалты, настолько глубоко и органично пронизаны духом Европы, настолько впитывают это понимание и мироощущение с материнским молоком, что он видит во всем этом построении всего лишь конкретизацию, подчеркивание подробностей, отдельных штрихов естественного и общепринятого.

Не только эти идеи попадали в наш дискуссионный клуб, которому Гуннар придавал некоторый академизм и шарм. Даже сам русский язык, который был для нас средством общения, подвергался анализу и изучению, были у нас признанные, и не очень, поэты, например, Валентин Соколов, о нем я еще расскажу, Виген Бабаян, который разработал свою теорию «релятивистского» разложения языка.

Были среди нас и другие хорошие ребята из Прибалтики - литовцы, эстонцы, латыши, многие не такие высоколобые интеллектуалы как Гуннар Астра, но все были людьми организованными, работоспособными, самостоятельными и серьезными. Не могу не упомянуть Антона Ястраускаса из Литвы. Он с друзьями пытался угнать самолет для побега на Запад, во время ночной заправки он у них загорелся, ребята попались и получили серьезные сроки. Антону дали лет 8, не помню точно, но он не поддавался, был образцом моральной стойкости, характер имел ровный и общительный, дружил не только с земляками, но и со всеми остальными. Одним из его, да и наших, друзей был Александр Купин, перебежчик, срок имел более 10 лет. Родом из Подмосковья, круг интересов имел обширный, активно занимался самообразованием, он обязательно должен каким-то образом проявить себя, не может быть, чтоб он бесследно исчез. Именно на этих двух ребят я надеюсь, что они когда-нибудь приедут ко мне в гости, именно их дружеские рукопожатия наряду со многими другими провожали меня при освобождении. Так же и все остальные живущие, кого я упомянул в своих воспоминаниях, были бы желанными гостями.

Может быть, дожил до наших времен очень сильный духом Карл Нийтсоо из Эстонии. К тому времени, когда я начинал свой срок, он заканчивал свои 15 лет лагерей. Он боролся за независимость своей маленькой, но гордой страны. С горечью вспоминал он, сколько своих земляков потерял во время сибирской части своей лагерной жизни. Он к началу моего срока свои 15 лет уже заканчивал. Он много рассказывал о невероятных фантастических мучениях в сибирских лагерях, о голодном одичании и даже каннибализме и вампиризме. Да-да, не удивляйтесь, читая эти строки, как ни постыдно это осознавать, в бездны человеческих проявлений вгоняли наш этнос, и не все достойно принимали свою участь, а за счет несчастья других пытались спастись или хотя бы отсрочить свою погибель.

Не могу не привести пример из реального дела, очевидцами рассмотрения которого мы были в 60-е годы. К нам в лагеря приезжали выездные суды, рассматривавшие дела с приговором в 25 лет, когда во времена Хрущева был изменен потолок наказаний до 15 лет (и опять введена смертная казнь). Рассматривали дело одного полицая, участвовавшего в казнях партизан, евреев, но попался он в тот отрезок времени, когда при Сталине отменили смертную казнь, а потолком было наказание в 25 лет. Рассматривался вопрос о замене ему 25 на 15 лет, ему отказали. В составе суда была женщина, которая после заседания с разбором подробностей дела вышла из зала с размокшим от слез лицом. Вот рассказ об этом эпизоде его уже лагерной жизни.

Этот «человек» вместе с друзьями планирует побег из зоны. Далеко и трудно было добираться до мест, где можно было выжить. Поэтому они избирают такой метод: когда придется очень уж туго - убить и сожрать «живые консервы», как называли они кого-нибудь, как правило, молодо-

го и наивного, которого брали именно с этой целью. Долго они шли по голой тундре, и уже маячили перелески и целые острова начинающейся тайги, где, как правило было больше пищи, но очень уж мучила их жажда и они сочли момент подходящим, убили сонную свою жертву, напились ее кропи, но уже через километр нашли речку и рыбу, и ягоды, и очень раскаивались в содеянном. Один из них сошел с ума, покончил с собой, а других поймали. Кто-то из местных племен передал их НКВД, которые не очень-то усердствовали в такого рода поисках. Местное сибирское население - тунгусы, ханты, эскимосы и пр. за определенное и немалое вознаграждение мукой, боеприпасами, «огненной водой» вылавливали и сдавали беглецов.

Самым страшным в его рассказе были не подробности происшедшего, как они сосредоточенной волчьей стаей терзали своего сородича, а то, что он назвал этот случай, уже практиковавшимся другими, методом прохождения больших дистанций при побегах.

Спрячься стыдливо, трансильванский Дракула и приверженцы других дохристианских языческих культов, вроде кельтского друизма или сатанистов современного просвещенного западного мира, которых время от времени романтизируя показывают в красочных фильмах. Устыдитесь, вудуисты и зомбисты из всяких экзотических уголков планеты: массовостью и обыденностью человеческих жертвоприношений мы давно обогнали всех. И если у Дракулы, друистических и сатанистских жрецов все действия и обряды имеют мистический смысл, то у нас заимевшие неограниченную власть бесовские силы имеют точное географическое местоположение - сибирские каменные мешки, тюрьмы и лагеря. Не зря Данте, описывая второй круг ада, рассказывал о неумолимых и жесточайших порывах ледяного ветра, пронизывающих до костей, и гонимых в пустоту, отчаяние и мрак, и скрежет зубовный злонамеренных душ, смертельно замерзающих.

А собственно, почему только Сибири, любая старая русская тюрьма имеет свою летопись человеческих мучений, и стены их до сих пор сочатся кровью, и присутствует в них некий незримый дух, который вряд ли когда-нибудь будет изгнан. Но который явно воздействует на людей, побывавших там. Может быть, и большевизм не был бы столь изощренно жестоким, но все его основные фигуры, начиная с Ленина, немало лет отдали этой шлифовке, особенно досталось Дзержинскому, более 10 лет в общей сложности, - результат всем известен.

Продолжим рассказ о Карле Нийтсоо. Он не только не сломался во всех этих мучениях, но и сохранил романтизированное отношение и к своей партизанской войне, и в целом ко Второй мировой, и отзывался о ней, как о «золотой эре» настоящей большой войны, образцом и даже героем был для него многолетний командующий подводными силами Германии Карл Дениц. Настоящий профессионал без всякого идеологического фанатизма.

Настоящий технический новатор - с его участием разрабатывался «шнорхель» для увеличения скорости движения субмарины на перископной глубине, создание электролодки океанического класса с максимальной емкостью аккумуляторов и другие технические новинки. К сожалению, он получил 10 лет на Нюрнбергском процессе за одну операцию одной из его «Волчих стай» по потоплению мирного английского транспорта, при этом не была оказана помощь терпящим бедствие на воде. Карл Нийтсоо дал мне прочесть мемуары Деница, и я вполне разделял его восхищение рыцарем подводной войны. В свою очередь, когда я натолкнулся на первые публикации о морских подвигах капитана Маринеску, нанесшего сокрушительный удар по немецкому флоту на Балтике, за что фюрер назвал его врагом германского народа № 1, то Карл Нийтсоо разделял мое восхищение нашим величайшим подводником, который по странному стечению обстоятельств, живя после войны в родном Питере, тоже получил десятилетний срок, но уже вроде бы от своих, и сидел где-то в Магадане, а освободившись, умер в безвестности и нищете. Основанием для приговора явилось восторженное высказывание о Европе, ему удалось побыть немного в Швеции во время войны. Вот такие странные аналогии в судьбах этих блестящих подводников. Но конечно, по-настоящему родственное отношение к водной стихии выразил безукоризненный и блестящий новатор отношения к воде Жак-Ив Кусто, обозначивший даже философски свое понимание современного человека как человека водного - «Homo akvaticus».

Многие запомнились какой-то одной фундаментальной идеей или мыслью, или характерной особенностью, но это не умаляет человеческой ценности и значимости в те тяжелые и сложные времена.

Хочу вспомнить эстонца Эрика Удама.

Срок у него был сравнительно небольшой - 4 или 5 лет. Вроде бы его как-то комитетчики приплюсовали к борьбе его отца за независимость, или он имел какое-то отношение к тому анекдотическому случаю, когда уже в 60-е годы на одном из эстонских хуторов нашли надежно спрятанный, законсервированный и смазанный, с полным боекомплектом, заправленный и полностью готовый к работе немецкий «Тигр». На расспросы комитетчиков на тему - «А зачем вам нужен танк?» - хозяин хутора по-эстонски лаконично ответил: «На всякий случай». Этот ответ обошелся ему в 10 лет лагерей. Эрик Удам в любую погоду каждое утро делал получасовую пробежку вдоль лагерной запретки и, несмотря на скудное питание, поддерживал свою спортивную форму. Читал много, у него были какие-то технические интересы, в наших дискуссионных «клубах» не участвовал, но это не умаляло нашего уважительного отношения к нему. Да, с серьезным человеческим фактором сталкивались комитетчики в своих попытках сломать прибалтов. Неудивительно, что они быстро справились с посткоммунистическим синдромом и явно вписываются в европейский общий дом.

Приведу еще один пример, какие же воины получились из людей, прошедших лагеря и тюрьмы. Один участник событий с немецкой стороны по фамилии Арндт. Самому Гансу, так его звали, довелось со своей частью во время похода на Сталинград отвоевать одно поле, на котором противники уже задубели от холода и ран и были совершенно голые, но сжимали в закостенелых руках винтовки. Было совершенно непонятно, почему они были голыми. Правду они узнали от одного немца, который чудом остался жив, спрятавшись в траншее. Рокоссовский только начал создавать свою армию, и немцы не имели никакого представления о штрафниках, а их уже подтянули к передовой, наспех сформировав роту, и уже запланировали закрыть какую-то брешь на фронте. Немцы стремительно продвигались к Сталинграду, а начинались уже первые морозы под — 30°. Штрафбатовцам устроили хорошую баню перед тем, как они наденут военную форму. В разгар банной процедуры прибежали НКВДешники из заградотрядов - они были вооружены ручными пулеметами и их задачей было - не допустить отступления штрафников, они дали команду своим подопечным «в ружье» - противник прорвался. Через несколько минут наступавшие немцы увидели жуткую картину - на промерзшую опушку леса выскочило несколько цепей совершенно голых людей, от них поднимался пар, и не у всех в руках были винтовки. Были они очень худые и неистово кричали - нет, не привычное «Ура», а популярное ругательство насчет ...рта... На некоторое время немцы замерли от неожиданности, много повидавшие вояки остолбенели от этой кошмарной психической атаки, экстремальнее и чудовищнее которой было невозможно придумать. Этого момента замешательства оказалось достаточно, чтобы штрафники сблизились с противником и остервенело начали терзать кто штыками, кто голыми руками так и не пришедших в себя немцев. Победа была полной и бесспорной, причем тех немцев, которые были поупитанней, тут же насиловали, а только потом убивали. Подоспевшие танки огнем пушек и пулеметов рассеяли и уничтожили этих голышей, но единственный уцелевший немец, будучи в сильнейшем шоке, рассказал о происшедшем подробно.

Конечно, Ганс как профессионал - а у них даже в семейной традиции было наемничество, приводил несколько случаев, начиная со Средневековья, когда его предки были ландскнехтами - был возмущен такой извращенной психической атакой: - «Почему солдаты не одеты? Почему они даже частично не вооружены? Почему они толпой бегут на автоматный огонь, не считаясь с потерями? Почему они не берут пленных?». И много других вопросов он задавал, но мы знали только один ответ - этих несчастных людей случайно, в силу военной необходимости, выпустил из своих беспощадных зубов сам Сатана, и недаром у наивных немецких вояк заледенела кровь в жилах - на них дохнул своей безысходностью ад кромешный! И остается нерешенным еще один вопрос - почему немцы во время всей своей восточной кампании потеряли убитыми 3,5 млн., а мы потеряли 13,5 млн. У нас было много ирофсссионалов-ассов, как По-

крышкин, одного имени которого боялись немецкие летчики, как Марине-ску, своими торпедами расстрелявшего гордость немецкого флота, и очень много других - и танкистов, и артиллеристов, которые в конце концов сокрушили вермахт. Ответом на этот последний вопрос может быть только осознание фундаментальной истины, что за двадцать лет большевистского эксперимента настолько понизился уровень «человеческого материала», что даже неоспоримое свое умение воевать мы в основной массе растеряли и несли потери кратно больше, чем враг. А если учесть, что нашего вождя Сталина сам сатана, требовавший многомиллионные человеческие жертвы, подтолкнул своих же пленных объявить «изменниками Родины», лишив их тем самым защиты Женевской конвенцией о пленных, причем даже собственного сына он обрек на жертвоприношение. И это решение Сталина привело к потере 7 млн. бездарно погибших наших соотечественников.

Потери немцев в плену не шли ни в какое сравнение с потерями русских в плену во время войны.

Упомянем японцев. Характерный эпизод хранился в устной традиции старых лагерников, хорошо помнивших то время, когда после войны они находились вместе с японскими пленными. Многие десятки тысяч военных из состава Квантунской армии, быстро разгромленной в конце войны, оказались за колючей проволокой, но их добивали не непривычные для них морозы, не каторжные работы в каменоломнях, а совершенно неприемлемое питание, где черный хлеб, каша и кислая капуста были основой. Чтобы спасти себя, они пошли на крайние меры - передам слово очевидцам - «В то время лагеря были очень большими», - рассказывал нам ветеран по фамилии Шалабашкин. - «По несколько десятков тысяч человек - целые города. Выходы на работу в промзону обставлялись очень театрально, играл большой оркестр - в основном танцевальную музыку, как в Бухенвальде. Сам начальник лагеря присутствовал при утренней процедуре начала работы. Недалеко от того места, где кайловали гранит, он располагался со своей свитой. Фамилия у него была Кранов, услужливый адъютант держал на руках серебряный поднос с обычным набором -коньяк, икра, лососина. Уже была опрокинута первая рюмка, вдруг к нему приблизился японский офицер и спросил начальника, помнит ли он их вчерашние требование, но Кранов отмахнулся от этих проблем одним движением руки. Продолжив это движение взял кусочек лососины, чтобы закусить. Тогда японский офицер отдал короткую непонятную команду, и пятеро человек из его рабочей бригады подошли к краю карьерного обрыва и бросились вниз головой на острые камни, - донеслись лишь сдавленные предсмертные стоны, даже не крики. Пораженный начальник поперхнулся лососиной и на повторный вопрос японского офицера просто не смог ответить, тогда последовала еще одна команда и - уже две пятерки камикадзе бросились вниз головой в обрыв. И, наконец, прокашлялся Кранов и заорал своим громовым голосом «Прекратить!» и пообещал офицеру решить этот вопрос за один день. Пленные невозмутимо приступили к обычной работе. Начальник слово сдержал, оперативно связался с ру-

ководством, было доставлено необходимое количество рыбы и риса». Много ужасного несла в себе война, и очень тяжело выходили из нее вовлеченные в нее народы.

Еще раз в своей военной судьбе Ганс Арндт столкнулся с чем-то подобным уже лично. Не попав каким-то чудом в плен под Сталинградом, он воевал уже в Восточной Пруссии. После жестоких контратак они отбили у противника какой-то городок, и по той картине, которая открылась и которая была отражена во фронтовых средствах информации того времени, он понял, что здесь побывали все те же штрафники — полное уничтожение всех и вся, вплоть до домашних животных, грязное изнасилование всех и вся, включая детей из колыбелек. Это уже никак не могло уложиться в сознании. «Я был простым солдатом на полях войны, делал свою работу, делал ее хорошо — остался жив, прошел всю Европу, даже побывал в Африке с Роммелем, но этого ужаса не забуду, сколько буду жить. Как-то уж очень по Достоевскому, именно образы замученных столь варварски детей». Этот спокойный работяга, на удивление долготерпимый человек, а срок он влачил более 15 лет, не мог понять изуверской фантазии комитетчиков, которые обвинили его в измене Родине.

Основная масса немецких пленных после смерти Сталина была отпущена на Родину. Было их по некоторым статистическим данным более 3 млн. Но те, кто родился на территории еще Российской империи, включая Польшу и другие земли, оказавшиеся уже после войны в зоне советского влияния, а также каждый уроженец Восточной Пруссии, которая после войны стала советской территорией, - были уже не военнопленными, а изменниками Родины. Вот как раз из Кенигсберга были наши Ганс Арндт, Юнкерайт и другие.

Адольф Гитлер - не отразил ли зеркально в своем вождизме и безапелляционной категоричности своих лозунгов отбушевавшие страсти славянского колосса, где еще не остыло пламя гражданской войны, и стержневым мотивом его книги «Майн Камф», которую он начал писать в 1923 г., были геополитические обозначения азиатско-коммунистического заговора. Об Адольфе доподлинно известно, что он был личностью медиумического типа, участвовал в спиритических сеансах, к христианству относился отрицательно, стремился возродить древнегерманское язычество, а мы уже знаем, что оно, как и кельтский друизм включало в свою обрядовость человеческие жертвоприношения. Очень уж много общих черт, в том числе концлагеря уничтожения, включая детей-узников.

Отвлечемся на некоторое время от бездны падения человеческого духа и потрясений государств и наметим хотя бы первые, самые маленькие, шаги к подъему нашего народа. Вспомним все тот же 1943 г., когда власть смягчила свое отношение к православной церкви, а в начале 50-х годов, уже вспоминают бывшие в ГУЛАГе тех времен, началось постепенное облегчение. И тут мы не можем никак обойти крупную и неоднозначную фигуру Сталина, которого мы вспоминали во время своих споров о новейшей истории.

Хочу в этой связи несколько оттенить особенность этой фигуры, и ее вклад в нашу историю. Дадим слово этническому грузину, бывшему у нас в Мордовии еще с несколькими грузинами, менее колоритными, составлявшими небольшую группу. Анатолий Накашидзе свои 10 лет заканчивал где-то в 1970-1971 г.г. незадолго до меня. Попал в Мордовию он за то, что во время гастролей своей знаменитой в то время труппы национального танца остался в Англии, где он выступал с большим успехом. Трудно было понять, как он отважился на такой поступок, а может быть с годами я подзабыл его мотивы. Жизнь его в Союзе была успешной, родом он был из славного города Кутаиси, был уже женат, была у него и маленькая дочь. Именно этим семейным обстоятельством воспользовались сладкоголосые сирены - комитетчики, зазывавшие его назад в Союз и говорившие, что ему ничего не будет в смысле наказаний, и что престарелая мать его выплакала все глаза - кто же устоит против таких призывов.

Отважился наш танцор прилететь самолетом из Лондона, и тут же в аэропорту был «закован» и «препровожден». Тяжело ему пришлось в эти 10 лет, из них 2 года он провел во Владимирском централе, вроде бы за невыполнение производственной нормы. Последние годы перед освобождением он был в Барашево. Мы работали в одном цехе. Запомнилась одна его ясная и четкая мысль: «В Лондоне я прожил всего полтора года, но они стоят того, что я отмучился за них 10 лет». Восторженно, с грузинской эмоциональностью он рассказывал о своей работе на одной из студий национальных танцев на Би-Би-Си. Очень ему нравилась кухня, подробно нам ее описывал, начиная с завтрака: «Представляете, каждое утро на первый завтрак - натуральный бифштекс, а к нему два яйца и два помидора - и так круглый год». Мы одобрительно угукали - неплохо бы и нам такую кухню. Очень освоился с английской манерой пить чай. Уже купил себе автомобиль «Ягуар» и с наслаждением ездил на нем. Несколько раз побывал в Париже, даже встречался там со своими земляками из грузинской диаспоры и вместе с ними ностальгически вспоминал свою прекрасную Родину с танцами и, конечно же, песнями. Собирался слетать в Америку, но не довелось, очень сожалел об этом, особенно ему хотелось побывать в штате Джорджия, вроде бы там была серьезная грузинская диаспора и были туда какие-то приглашения.

Ростом он был невысок, худощав, но дух имел неукротимый, при этом был с большим чувством юмора. Во время своей владимирской эпопеи пристрастился к чтению, и вот его, окрашенные личным опытом, штрихи к пониманию феномена - русская тюрьма. Накашидзе рассказывал: «У нас была одна из самых богатых библиотек. Было много еще дореволюционных изданий, и многое из того, что оставили узники, побывавшие там, и на многих языках. И все это тщательно каталогизировано, и без проволочек доставлялось в камеру. Чтение становилось образом жизни для узников, даже мрачные уркаганы из уголовного мира брались там за книги». Во Владимирской тюрьме рядом были и политические, и уголовные преступники. Там были и иностранцы, например, знаменитый

Гарри Френсис Пауэре пилот самолета У-2, сбитого под Екатеринбургом н 1962 г. Да, парадоксов в нашей жизни было всегда много. Странная вереница поколений встает перед нами. На нашей памяти в XX столетии начинались тюремные бдения еще невинных социал-демократов, которые понемногу набирались духа сатанинского монашества, и к эпохе гражданской войны созрели уже стать палачами и инквизиторами собственного народа, и прошли целые поколения через эти ворота: эпохи НЭПа, коллективизации, Великой войны, послевоенных оттепелей - и одним из результатов мы видим некоторую интеллектуализацию нашего разбойного мира, который всегда имел свои принципы, «воровские законы», и четкую стайную субординацию. И уже в перестроечную либерализацию стройными рядами вышли они в лидеры и, спевшись, помните, как в анекдоте, с вороватыми коммунистическими функционерами, правят бал до сих пор.

Вернемся к нашему Толику Накашидзе. Он считал фигуру Иосифа Сталина положительной. В поддержку своей точки зрения он приводил уже сложившееся и по инерции докатившееся до времени его, Толика, пребывания на Западе мнение о Сталине, как о некоем консерваторе восточного стиля, довольно добром дядюшке Джо. При этом он мыслил еще и в соответствии с национальной традицией, где грузины не очень акцентировали внимание на негативе Сталина, начавшего свой путь суровым маузеристом, поставлявшим деньги в большевистскую кассу, а закончившего - упорядоченной экономической системой в стране, пусть даже и с элементами рабства (зеки) и полуфеодализма (колхозники), все же обеспечивавшей уровень жизни удовлетворительным для того времени и имевшим тенденцию к росту. В этом состояла некая тайна, по словам Толика, «обаяния личности Сталина». Была еще одна мысль, которую разделяла, наверное, вся небольшая грузинская община в Мордовии. «Когда лидер начинает свою политическую карьеру в среде жестоких и максималистских революционеров, и после захвата власти в стране и целой серии тяжелейших исторических испытаний заканчивает целую эпоху своей личной деспотической власти, длившейся около тридцати лет, чем-то осязаемым, сделав жизнь народа благополучней, то такой лидер оставит не только хорошую память о себе, но и любовь народа». Так высказывался Голик. Получается, коллективизацию он начал проводить под давлением экстремистски настроенной ленинской гвардии, и ему огромных трудов стоило убрать с пути максималистских мечтателей, вроде Лейбы Давидовича Бронштейна (Троцкого), все остальные чистки старой гвардии происходили в силу особой логики, уже утвердившейся позиции четкого государственника. У Сталина были иллюзии и надежды на германо-российское сближение, и масса фактов есть тому в подтверждение. И он был крайне раздосадован и разочарован тем, что Гитлер коварно опередил его в развязывании войны. После Фултонской речи Черчилля и даже после создания Североатлантического союза он продолжал делать попытки сблизиться с Западом, пытаясь использовать ООН, вынужденно пошел на создание атомной, а затем водородной бомбы. Во всем этом сейчас

трудно разобраться, но нет сомнений в одном - та экономическая система, которая после войны была создана Сталиным,- хотя и базировалась на элементах рабского труда, многочисленной армии зэков и на полуфеодальной эксплуатации сельских жителей, все же в целом именно эта машина к началу 50-х дала главный свой результат - стабильный рост экономики и такой уровень жизни, который обеспечил прирост населения.

Получается, что точка зрения Анатолия Накашидзе, несколько окрашенная почтением к великому земляку, имеет некоторые рациональные моменты. Не все было так уж плохо в нашей прошлой жизни.

Не буду растекаться мыслями по древу и описывать все то, несомненно положительное, из которого мы все выросли и вышли, отмечу лишь один характерный момент.

Встречаясь с англоязычными иностранцами в Москве в 1963-1964 г., мельком как-то поговорил с несколькими туристами, которые интересовались возможностью поменять доллар на рубли. Я спрашивал у них: «Как же они потратят рубли?». Они говорили мне одно и то же, что будут покупать коньяк и шампанское. Как сейчас помню, бутылка шампанского стоила 3 р. 17 коп., водка в пределах 2-3 р., а коньяк уже очень приличный, начиная с 5-ти р., ко всему этому и закуска была приличная. Как обидно, что долгожданное освобождение наше от семидесяти однолетнего проклятия, началось под барабанный бой антиалкогольной кампании, последствия которой мы преодолеваем до сих пор. Поныне обнаруживаются подпольные цеха по производству не только суррогатной водки, но и других спиртных напитков. Отравляют этими изделиями многие тысячи людей.

Святое дело перестроечного реформирования начали наши руководители, совершенно не считаясь с традициями своего народа, не вспомнив святого князя Владимира-Красное солнышко, который в момент выбора между магометанством и православием византийского образца уверенно и твердо сказал: «Веселие Руси есть питие». И не глянули в Библию, где сказано «дайте сикеру погибающему и вино огорченному духом. Пусть он выпьет и забудет бедность свою и не вспомнит больше о своем страдании».

Насколько симпатичней наших перестроечных византийских витийств звучали слова Микояна, бывшего в свое время сподвижником Сталина, и пережившего его. Он говорил: «Сможем ли мы выпускать достаточно качественных спиртных напитков, вин и слабоалкогольных продуктов (конечно, пива), чтобы все это поставить к столу наших сограждан».

Конечно, тут я пытаюсь немного поюморить и сделать плавный переход от нашего общего грузинского друга Толи Накашидзе к нашему общему армянскому другу Вигену Бабаяну.

В отношении этого замечательного человека никакой юмор неуместен. Безусловно, это трагическая фигура. Да и как еще назвать ситуацию, когда, освобождаясь после 5 лет мордовских лагерей, вроде бы выйдя на свободу, попадаешь на судебный процесс, где судят группу единомышленников и среди них ветерана войны, неоднократно награжденного, имею-

щего заслуги и ранения, уже седого - твоего отца, и он принимает на свою израненную грудь уже свои 5 лет строгого, в тот же самый мордовский лагерь. Насколько было возможно, мы морально поддерживали старика, рассказывали ему, с каким уважением мы относились к его сыну.

Мы мало интересовались фактической стороной дела Вигена Бабаяна, не вникали в тонкости национального вопроса. Нас больше интересовали проблемы европеизма, глобализма. Но Виген всем своим обликом целиком воплощал трагизм истории своего народа, носил в себе катастрофу турецкой резни 1915 г., где погибло более миллиона армян, очень подробно описывал нам одно из сражений против турков - сельджуков, где армяне заранее знали, что они все погибнут в этом сражении - шли в бой, одев свои погребальные одежды. Он и стихи писал на эти темы, очень лирические и очень мистические. Не знаю, насколько он был признан как поэт, но мы без сомнения ценили его литературный дар. У него за плечами был университет, по образованию он был филологом. Когда он читал что-либо из написанного, мы поражались богатству его языка, образности и силе мысли. И впервые он объяснил нам, что чувство Родины имеет религиозную окраску, что умирая «мы воссоединяемся со своим народом». И что в числе вопросов, которые нашей душе будут заданы на страшном суде, будет обязательно присутствовать и такой - «а что ты сделал за свою жизнь для своего народа?».

Тут я немного прерву свой рассказ о Вигене, чья поэтическая образность казалась мне немного преувеличенной, и расскажу о своем личном восприятии. Было мне уже под тридцать, к тому времени я каждое лето колесил на автомобиле по дорогам России и Украины, торговля помидорами и абрикосами была хорошим подспорьем в жизни. Кроме коммерции, было интересно посмотреть новые места. Один раз даже занесло в Мурманск с двумя машинами груш; Карелией мы были очарованы.

Однажды был и такой случай - расторговался я в славном городе Глухове, и был где-то в районе Нежина, Батурина. Случайно вспомнил, что где-то тут жили до переезда перед коллективизацией мои дед и бабушка. И где-то здесь наш родовой дом из дуба и камня и наши тринадцать десятин леса и поля. И странные видения начали обступать меня из испарений полесских болот и застывшей речки Сейм. Появился какой-то завораживающий, мягкий звук, как шепот листвы деревьев, живописно отделявших обочину от дороги. Странно все это, что же может так морочить голову, вроде бы все сделано по шоферским правилам - хороший завтрак, большая чашка крепкого кофе, проехал немного, впереди обычная норма - километров 600-700, а тут вдруг какие-то русалочьи песни, а может быть сам «нечистый» вызывает галлюцинации и видения, так недалеко и до аварии - одно неверное движение руля и все - машина ударится о дерево, сгорит, а тебя, выброшенного в низину, быстро затянет мягкой тиной и ряской...

Все же чувство самосохранения заставило встрепенуться убаюкиваемое сознание - почему это вдруг ты перестал бояться смерти, почему ты не ужасаешься видением собственной гибели. Неужели чувство Родины так волшебно гармонизирует и примиряет даже с утратой индивидуального, такого вроде бы драгоценного, существования?

Остановив машину на обочине, я вышел размяться на свежем воздухе на край гречишного поля. Возле посадки орешника было несколько невысоких холмов, пьянящий медовый дух цветущей гречихи вскружил голову. Я прилег на поросшую буйным разнотравьем землю и как-то неожиданно вспомнил образы Вигена Бабаяна - «приложился к своему народу, к своей земле». Оказывается, это не религиозная мистика, а реально существующий эмоциональный фон каждого человеческого существа, насколько бы рационально он ни мыслил. Интуитивно ощутил я, что земля, которую я обнимал, была «живая», и эти затаенные формы жизни ты начинаешь понимать, поначалу очень смутно. Помимо этих почвеннических таинственных, встают в памяти реальные исторические образы. Из наших мест вышел гетман Мазепа и даже Петр Аркадиевич Столыпин. Наш героический гетман сделал свой выбор в пользу Европы, в фигуре Карла XII он увидел, наверное, тех варягов, которых уже призывали наши предки - «Наша земля велика и обильна, а порядка в ней нет, придите и владейте нами». И наш великий реформатор, который в рамках уже Российской империи опять-таки в духе европейского индивидуализма проводил свои земельные и другие преобразования. Оба жестоко поплатились за свою решимость. Неизвестно до сих пор, кто же вдохновил и побудил студента Богрова сделать свой подлый выстрел. Неизвестно также, сколько наших украинских голов покатилось за Мазепу, доподлинно известно только то, что по приказу Петра было казнено все мужское население Батурина.

Как-то я совсем отвлекся от фигуры Вигена Бабаяна, о которой веду повествование. А собственно, почему отвлекся? Его трепетное отношение к трагической истории его маленького народа, который часто стоял на грани полного истребления, помогло и мне четко и полно осознать, что же это такое - чувство Родины, как осознают себя частицей народа, который был, есть и будет, и чья судьба под солнцем несоизмеримо важней твоей собственной судьбы. Виген был приверженцем идеи национальной государственности и независимости, как ее представляло национальное движение дашнаков, за что и поплатился своими 5 годами. Впервые именно от него мы услышали о проблеме Карабаха. Национализм Вигена не имел антирусского направления, он всегда подчеркивал христианскую общность, культурную и экономическую взаимосвязь. Марксизм он отрицал как безнадежно устаревший, а большевизм, привнесенный извне на штыках, осуждал тем более. Хочу подробнее разобраться в национальных воззрениях Вигена, который первым среди нас попытался опоэтизировать и христианизировать национальную идею. Он всегда подчеркивал, что

армяне одними из первых приняли христианство и основой национального самосознания личности и гражданина должно быть историческое познание и самопознание, всемерное развитие личности и созидание своих образцов, которые по возможности поддержат, укрепят и осовременят национальную идею. Он всегда подчеркивал, что к другим этносам нужно относиться по-братски уважительно и, какими бы ни были жестокими прошлые обиды - не бряцать оружием, а браться за него лишь в случае крайней необходимости.

Не знаю, насколько дословно я изложил мысли Вигена Бабаяна, хотя и память у меня хорошая, и до сих пор помню сотни не только фамилий, но и имен всех, с кем пришлось столкнуться. Может быть, тридцатилетняя дистанция сыграла и со мной злую шутку. Все дело в том, что мои личные мысли и мои представления о национальном вопросе именно таковы, как я их излагал, вспоминая Вигена Бабаяна.

Для нас, украинцев, национальный вопрос имеет еще один серьезный аспект - сущность взаимоотношений с нашим большим старшим братом - Россией.

Как мы можем отрешиться друг от друга, противопоставляя себя исторически, духовно или культурно? Если высшим проявлением культуры считают литературу, то со времен Пушкина и Гоголя она у нас общая, и вера у нас одна. С историей сложнее. Две составляющие легли в основу нашей государственности на протяжении последнего тысячелетия - принятие христианства от Византии и идея государственного устройства от варягов, причем обе эти идеи были насыщены человеческим фактором - варяжский князь с дружиной были приглашены и желанными гостями пришли на наши земли, а также купцы и ремесленники. Это хороший пример взаимопроникновения культур и этносов в том древнем мире. Но был еще и военный метод решения межнациональных и государственных проблем. Пала Византия под многочисленными ударами мусульманского мира. Киевская Русь была сокрушена беспощадным татаро-монгольским штурмом. И закатилась державная звезда Киева с того времени, и только и XX веке стал он столицей. Не остался без лидера огромный восточноевропейский славянский мир. Ни у кого не возникает возражений, что Киев - мать городов Русских, следовательно Киевская Русь - матрица, по которой растиражирована Русь Московская, и основное отличие - в величине, но и не без помощи идеи казачества освоены были огромные территории вплоть до Тихого Океана. Уже сформировавшаяся нация, как мудрый улей создала новые культуры, политические центры, развивалась Владимиро-Суздальская Русь, поднимался удивительный город - Москва, которая и получила наибольшее благословение от умирающего уже ви-шнтийского царства. Есть версия, что именно Москва получила от Ви-чантии бесценную реликвию «Копье мира». То самое копье, что было в руках римского легионера, пробившего грудь самого «Спасителя». Не шаю, насколько это достоверно, но явно не случайно возник этот геопо-

литический центр - он получил благословение свыше. Непобедимость русского оружия была многократно доказана. А государственный инстинкт русского народа даже в самые смутные времена помогал ему по-новому воссоздавать свою государственность. Последние смутные времена мы пережили около 10 лет назад. Ох, уж этот Нострадамус - отмерил семьдесят три года большевистским бесчинствам и рухнул «Великий красный дракон». Собственно, почему только Нострадамус - была же издана книга Андрея Амальрика. «Просуществует ли СССР до 1984 г.», довольно точно были спрогнозированы все процессы, что приведут к неминуемому краху. А разве родные нам пророки ничего нам не подсказали, не проникли всевидящим взглядом в нашу современную жизнь. Да сколько угодно! Как всегда, за все у нас в ответе писатели и поэты, и своими сказками-притчами они говорили больше, чем иные культур-философы.

Впервые в Мордовии я услышал забавную трактовку сказки Пушкина «О рыбаке и рыбке». В ней рыбак - русский народ, вздорная его старуха - государственность, а золотая рыбка - Христос. Как-то очень необычно для сказки звучал притчевый призыв вельможной старухи стать «владычицей морской», как-то уж очень попахивало претензией на мировое господство и чтоб еще и рыбка была в услужении. Но тут уж и серный запах «врага человеческого» и извечное мучение самого Христа.

Вот какие силы играли нами, и первым эту идею разгадки сказки-притчи изложил мне Павел Григорьевич Сорокин. Только теперь, через свои личные судьбы мы осознали, что же это такое - оказаться у разбитого корыта.

Более чем десятилетний спад экономики, обнищание народов, бедность до неприличия - взрослые мужчины штурмуют мусорные баки, в центрах занятости огромные очереди, истощенные дети, попрошайничество, беспризорность, хотя видны уже островки благополучия, а может быть и недалекого расцвета, некоторые стабильно работающие предприятия и секторы экономики дают надежду, начинаем, верить, что до дна мы уже достали и начнем понемногу подниматься.

Таким образом, вместе мы оказались у разбитого корыта: и русские, и украинцы. Опять мы претерпеваем общую историческую судьбу, и я, лично для себя, не вижу никаких оснований отделять себя от России. Так, остался русскоязычным, хотя и вижу немалую ценность в украинской государственности - даже отставая от северного брата, мы понемногу обустраиваемся в своем доме.

Что-то сильно я отвлекся от своих мемуаров, несмотря на 30-летнюю паузу, со своим другом Вигеном Бабаяном, но очень уж болезненна национальная тема и все больше и больше вопросов она ставит сейчас.

После освобождения Вигена Бабаяна, пришла еще, кроме его отца, довольно большая группа армян, где-то около 10, для Мордовии это уже было немало. Держались они дружно, из них с нами общался только Паруйр Айрикян. Несколько месяцев работали втроем: Паруйр, я и Эрик Даннэ,

хороший латышский парень из Риги. У нас была телега и мерин по кличке Летун. Мы грузили ящики с автомобильными рулями, изготовленными в лагерном цехе в Барашево, и вывозили на этой телеге на склад. На серьезные темы мы с Паруйром не разговаривали. Хотя именно о нем донеслось еще до перестройки - выслали в Эфиопию, а потом, вернувшись, он баллотировался на пост президента Армении. Многие из наших «Мордвинов» имели серьезный потенциал и в литературе, например, Валентин Соколов, о чьей безвременной кончине где-то я прочел. Поэтом он был явным и талантливым и жизнь прожил тяжелейшую. Обидно, что на выборах, у нас на Украине забаллотировали Левка Лукьяненко, может быть он оказался бы нашим Лехом Валенсой или Вацлавом Гавелом, которые решительно провели экономические реформы, и их страны уже давно на пути экономического подъема.

Несомненным и оригинальным мыслителем, на мой взгляд, был еще один украинец, харьковчанин по фамилии Здоровец, звали Борисом. Возраста он был где- то за 30, когда-то он в детстве потерял кисть правой руки, но это обстоятельство не повергало его в уныние. Он имел открытый, общительный характер, знания имел обширные и был по вероисповеданию баптистом. В Мордовию попал за участие в инициативной группе в рамках своей религиозной общины, какого-то рода деятельность по защите прав верующих. Хорошо знал историю, историю христианства, а особенно историю протестантского движения, а также тот ее раздел, который касался истории протестантского движения в Северной Америке и его философии, участвовал во многих наших дискуссиях и привносил в них определенный оттенок. Позже я конкретизирую всех участников наших дискуссий, состав которых менялся с годами и обстоятельствами и даже разные темы уже меняли круг участников, число которых трудно даже назвать, но одним из моментов, который всех нас объединял, был тот факт, что уже никто из нас не был атеистом, пройдя следствие, тюрьму, а кое-кто и психушку. Преодолевая, выражаясь философским языком, пограничные ситуации, когда ясным рациональным сознанием уже невозможно было определить слишком уж трагическую логику происходящего, все мы, так или иначе, пытались молиться и вполне зрело могли усвоить азы христианской религии. Как-то уж очень ясно понимали, что человеческая душа i ю своей природе христианка, и достаточно подвергнуться испытаниям, -и вот уже исторгается молитвенный зов, обращенный к небу.

Борис Здоровец, будучи воодушевленным проповедником, человеком образованным и развитым, преподавал нам не только азы веры, но и объяснял нам философские аспекты, например, такого вопроса, который и те 60-е годы витал в воздухе еще с подачи нашего внешне немного на-ииного генсека Никиты Хрущева, который своим лозунгом «Догоним и перегоним!» явно поражался, почему же Америка так далеко ушла вперед.

Борис Здоровец восхищался таким ярким персонажем новейшей истории как Мартин Лютер Кинг, который также был баптистом, и для Бо-

риса значительно усиливалась эмоциональность борьбы этой личности. Мы спрашивали Бориса, как соотносятся проблематика борьбы за расовое равенство и наша ситуация - что общего? Борис начинал издалека: «Еще Бенджамин Франклин на исходе XVIII века охарактеризовал отношение американцев к жизни следующими словами: внести ясность в природу вещей, усилить власть человека над материей, умножить удобства и радости жизни. Все эти философские выводы в Америке вырастали на общем христианско-теологическом фоне веры в человека и его способности устроить на Земле царство Божие. Наш реальный мир обыденной человеческой жизни уже не противопоставляется высшим духовным мирам, и нет необходимости скорбеть о бренном человеческом уделе, а наш мир - один из лучших венцов мироздания, и наполнить его нашим человеческим трудом и знаниями, обустроить, сделать прекрасным этот мир является религиозным порывом личности».

«Поэтому для себя», — продолжал Борис, - «я решил, что с такой же самоотверженной энергией, как Кинг, я буду бороться за тотальную евангелизацию души, своей собственной и души каждого из вас, с кем я сталкиваюсь. Ваши атеизм и легкомыслие не позволяют вам понять сам дух Америки, вы лишь поверхностно восхищаетесь внешней красотой и многообразием богатства ее жизни, мощью и великолепием ее техники, но масштабного понимания, душевной сопричастности идеалам, которые так разительно преобразовали уже и весь окружающий мир, вы не понимаете. Вполне ясно видно, насколько велик контраст американского протестантизма и нашего русского. Поселенцы, прибывшие из Европы, многие из-за гонений господствующей церкви, столкнулись с суровыми условиями, многие даже стояли на грани выживания, но никакие испытания их не сломили и не обратили вспять в дохристианские культы. Этим первопроходцам помогала Библия, спасал их врожденный и глубокий европеизм. В то время, как мы убегали в старообрядческие скиты и далее разбегались по одичалой Сибири. И недаром Достоевский говаривал: «Поскребите русского пальцем и вы найдете татарина», и нас не надо было скрести пальцем, мы сами превращались в «трясунов», «хлыстов», «скопцов». Только у индийцев есть секта и очень большая - сотни тысяч - и у них есть обряд оскопления, значит, мы очень быстро сползаем к варварским, дохристианским, фундаментальным глубинам своей все еще не определившейся души».

Долго мы с Гарри и другими ребятами не могли что-либо возразить нашему религиозному мыслителю и проповеднику, Борису из Харькова, это хорошо знакомый принцип тотальной евангелизации - довольно удрученно рассуждали мы. Мало того, что лучшие образы русской литературы побуждали нас по капельке выдавливать из себя раба, нам предстоит еще и религиозно-просветительская работа над своей собственной душой. Насколько же велика та бездна, в которую нас затолкали идеологи сатанинского атеизма и наукообразного единомыслия, дорого нам обошел-

ся железный занавес, отделявший наше деформированное мировоззрение »1 последовательного развития цивилизованного мира.

Борис ободрял нас. Возвращение в цивилизацию будет достаточно быстрым, современные средства связи постепенно расширят обмен людьми, идеями, товарами, технологиями, сделают мир практически единым, как сейчас принято говорить, глобальным, но мы все должны быть готовы к усиленной и напряженной работе над искренним проникновением в дух цивилизованного сообщества, так как внешнего заимствования чужих достижений для нас явно недостаточно.

То, что мы ощущали интуитивно - грядущие радикальные перемены - некоторые из нас, например, Борис Здоровец, уже облекал в конкретные формы и расставлял четко вехи грядущих проблем. Конечно, мы все романтизировали будущую неизбежную конвергенцию, представляли ее быстрой и безболезненной. Борис Здоровец предвидел открытую, интенсивную полемику разных религиозных конфессий, когда каждый мог найти свою общину, свою веру. Наряду с ренессансом православия он мечтал о серьезном миссионерском прорыве протестантской церкви, конечно же, своего баптизма и адвентизма седьмого дня. Он очень уважал Андрея Владимировича Шелкова.

К сожалению, пока мы все этого всего не видим, слишком затянулся экономический упадок, для слишком многих задача элементарного выживания становится единственно важной. Но все же мы обречены на грядущий экономический подъем. Не может народ, столь богатый природными ресурсами, землями, способностями - топтаться на месте. Хотя мы помним пример пореформенного развития России после манифеста 1861 г.: некоторое время безусловно необходимое освобождение крестьян сопровождалось падением жизненного уровня. Это явление еще ждет своего автора-экономиста, который провел бы сравнительный анализ того и нашего времени. Только столыпинская земельная реформа сразу начала давать положительные результаты.

Борис рассказывал о том, что память баптистских общин сохранила следующий исторический факт. Во времена НЭПа, когда началось экономическое оживление, агрессивность большевизма как бы затаилась, был небольшой всплеск религиозного развития и просвещения народа, были и дискуссии, и широкие проповеди, наверное, всякое развитие идет одновременно с экономическим подъемом.

Хотя мыслительный потенциал и теологическая острота мысли явно выделяли его в разряд людей типа Александра Меня, который в свое время и в православии сделал блестящую попытку соединить богословие и народную жизнь, Б. Здоровец несколько лет очень активно, практически каждый день, выступал на главной площади Харькова с разоблачениями чиновников и «продавшихся» депутатов, допуская часто слишком резкие и час-го ложные высказывания, включая и антисемитские, за что даже привлекался к ответственности. В середине 90-х выехал в Канаду.

Сделаем попытку отвлечься от серьезных философских тем. Кто-то скажет, возможно, что у нас там была слишком оторванная от жизни кучка мечтателей и горе-теоретиков, которые лишь рассуждают о европеизме, американизме: никакого соотношения с реальной жизнью мы не имели, этих самых англосаксов в глаза не видели. Вот тут вы ошибаетесь, уважаемые читатели, наши проворные комитетчики держали в мордовском Дубравлаге целую команду, в основном молодежи, и содержали их в зоне для иноподданных, были у нас и такие. Имелось у нас в Дубравлаге одно заведение, где мы могли сталкиваться и с иноподданными, и с бытовиками (так мы называли сидевших за «неполитические» проступки), и с полосатиками, так называли рецидивистов из зоны № 10. Это заведение - больница.

Происходило все это летом 1969 г., около пяти лет было у меня за плечами. Помимо книжных бдений и оживленных дискуссий с друзьями, я освоил один вид бизнеса - устанавливал контакт с солдатами на вышках - это было нетрудно. Все они были моими ровесниками, они с некоторой наценкой продавали продукты питания: сахар, масло, сало, чай, кофе -просто-напросто перебрасывали незаметно через запретку, а я реализовывал их дальше, естественно, с наценкой за риск, пару раз попадался и сидел в карцере за эти проделки. Все это обеспечивало мне возможность более или менее нормально питаться. Помимо этого, еще одну свою способность я усовершенствовал до такой степени, что ставил в тупик врачей. Мог нагонять себе вполне реальную температуру тела вплоть до 38,5°С, использовал разные трюки от пчел в летнее время, ложные медитационные упражнения после зверской дозы кофе. Таким образом, я мог избавляться от довольно напряженной работы - давали освобождение, а пару раз даже попадал в больницу: слишком сложно было установить диагноз. Вот так и в то лето - решил устроить себе некоторый отпуск - попал в больницу, инсценировав приступ холецистита. Вот там-то и столкнулся с иностранцами: англичанином Майклом Парсонсом и американцем Дейлом Уорреном. Они были из числа группы контрабандистов, туда входили и швед, и немец, и еще какие-то ребята. Их увидеть не довелось. Всего около десяти человек. Попались они в Ташкенте, в аэропорту во время досмотра: небольшая собачка, сопровождавшаяся пикантной дамой, покрутилась возле них, немного потявкала, и их всех пригласили на усиленный досмотр, на них были жилеты с концентрированной кашгарской анашой-марихуаной, закупили и упаковали они ее в Кабуле, а доставить надеялись в Стокгольм. Вроде бы они уже сделали аналогичный рейс, но использовали маршрут в Анкару, затем в Вену, Стокгольм. А в тот роковой раз они соблазнились дешевизной более короткого транзита, результат мы знаем. Комитетчики не мудрствовали долго и, в соответствии с загрузкой каждого, у кого было три килограмма - 3 года, у кого четыре килограмма - 4 года, наделили их сроками и препроводили в Мордовию. Вроде бы и невелика сошка, контрабандисты, и не очень благо-

роден их бизнес, но насколько яркими сколами со своих национальных монолитов были эти молодые ребята! Дейл Уоррен был постарше, где-то за тридцать, худощав, несколько болезненного вида, тяжело переносил тяготы тюремного быта и был удручен своей неудачей, насколько помню, были у него жена и ребенок. До своих приключений жил с семьей в Танжере, Марокко, имел свой бизнес, какие-то военные подвижки того времени согнали его с насиженного места, и в конце концов, надеясь на резкий финансовый рывок, он оказался наркокурьером. Был немногословен, предпочитал спокойную игру в шахматы. С флегматичной полуулыбкой он прислушивался к нашим шумным спорам и обсуждениям с Майклом, к которым мы подключали других обитателей больницы, зачастую не знавших английского, но благодаря моему переводу они могли участвовать в разговоре. Один раз кто-то из оппонентов очень увлекся изложением своих идей о том, как он сильно ненавидит это явление — наркобизнес, и стоящие за ним силы. Дейл внимательно прислушивался, а потом изрек: «I hate hate» - я ненавижу ненависть. Наш оратор как-то сразу скис, утратил свой пафос, я попытался поддержать его, но не нашел убедительных аргументов, и мы с ним отдали должное Дейлу - «Вот тебе и нордический лаконизм, вот тебе образец американского духа и одна из заповедей новейшего гуманизма, и всего три слова».

Но самым оживленным образом и на самые разные темы я общался с Майклом Парсонсом. По возрасту он был моим ровесником, внешность имел характерную. Несмотря на обаяние и внешнюю простоту, в каждый момент, когда его что-то волновало, его серо-синие глаза загорались таким горделивым блеском, а в речи было столько категоричности и английской одаренности, что невозможно было усомниться в искренности его гуманизма. Роста он был среднего, крепкий, спортивный - он даже в больницу попал с небольшим переломом ключицы, который случился у него во время занятий борьбой. К тому времени он успел проучиться в Лондоне года два или три, часто бывал в Париже, прилично знал французский, успел поработать, не помню где, но помню только, с каким трепетом и восторгом он произносил само слово «job» - работа. Работу он потерял и соблазнился контрабандистским заработком ради возможности продолжить свое обучение в университете.

Майкл бывал на Востоке, очень увлекался разными философско-религиозными учениями, мечтая пробыть где-нибудь возле отшельников и попрактиковаться в йоге. Он не был «хиппи», его интерес к восточной мистике был вызван сугубо рациональной попыткой понять даже такое запредельное явление, как смерть. Он уже тогда имел представление о работах американца Моуди и его анализе опыта людей, переживших клиническую смерть. Он рассказывал мне о прочитанной им «Тибетской книге мертвых». Хорошо знал творчество Софьи Блаватской и проявлял интерес к мистике и оккультизму, очень донимал расспросами на такую тему - почему в вашей стране, имеющей серьезную христианскую тради-

цию, существует такое примитивное языческое сооружение как мавзолей. Насколько я помню из уроков по библеистике Владимира Андреевича Шелкова, объяснял ему - был на Востоке некий царек Мавсол, было у него много рабов и ослов, были сильны у него воины, и прославился он. Чтоб увековечить память о нем, сделали подданные его мавзолей. Такой ответ не удовлетворил Майкла. Он снова расспрашивал - у вас мумифицирование по египетскому принципу, и мавзолей - просто незавершенная пирамида. Каким образом бессмертная субстанция Ка может возвращаться в тело, а может быть, существует какой-то мистический ритуал, в котором облаченные государственной властью жрецы медиумического типа вызывают дух мумифицированного? На такие вопросы ответить было невозможно. Можно было лишь вместе с Майклом строить гипотезы и догадки, анализировать, из каких глубин вынырнула «пентаграмма», почему почти ритуально жестоко была уничтожена не только царская семья, но и слуги, фрейлины и врач, почему такой же ритуальный характер был придан тотальному уничтожению монашества и священства. Судя по всем этим вопросам, очень трудно европейцу понять явные несообразности нашей истории, никакие ссылки на экзотику и странные тайны народной души не помогают внести ясность в наше грехопадение. Избавиться бы нам от этой мрачной атрибутики.

Таким образом, не совсем удобным собеседником бывал иногда Майкл, и, случалось, ставил меня в полный тупик. Вот еще один характерный пример. Мне пришлось устроиться на работу в больнице, так как существовал определенный порядок: подлечился - и на зону, я устроился санитарным уборщиком с благословения врача-хирурга. Я все свободное от работы время старался проводить с Майклом и другими ребятами, состав которых менялся, причем мы иногда намеренно беседовали с каким-нибудь характерным человеком, представителем какого-либо вероисповедания, например, из пятидесятников, свидетелей Иеговы или носителем идеи национального самоопределения - из украинцев, прибалтов, кавказцев. Было несколько петербуржцев, уже не марксистов, несколько молодых ребят перебежчиков, некоторые знали язык, а некоторым переводил я. Вопрос возник в отношении одного из кандидатов на общение с нами в довольно тесном кругу. Звали этого человека Юрой, фамилии намеренно не называю, находился он в закрытой больничной палате, так как был «полосатиком», то есть с зоны № 10, в возрасте где-то до тридцати лет. Даже в таком молодом возрасте можно было довольно просто стать рецидивистом, достаточно было снова попасться после одного срока по политической статье. Попадает он уже на тюремную зону, где каждый его шаг сопровождается лязгом замков. Рассказывали об одном случае, когда молодой человек, отсидев в Мордовии срок за «антисоветскую пропаганду», выйдя, как у нас говорили, в большую зону, в приливе нового восторженного открытия всех радостей жизни собрал своих старых друзей в ресторане и, будучи в небольшом хмелю, произнес прочувство-

ванный спич, и это послужило основанием для обвинительного приговора в 10 лет полосатого режима. На нашей памяти где-то в 1969 г. уходил на волю хороший украинский парень Алексей Мурженко, мы все тепло прощались с ним, но уже через некоторое время он вернулся в Мордовию уже в зону № 10 со сроком 12-13 лет. Он оказался участником в «самолетном деле», вместе с русскими и евреями пытался захватить самолет для побега за границу, происходило все это в Питере. Эта акция отчаяния, когда более десяти человек, разных по национальности пытались захватить самолет, оказалась чисто символической, а жертвенность угонщиков вызвала поразительно большой резонанс и в Союзе, и за рубежом. Это и привело в конце концов к тому, что Союз начал «выпускать», и появилась серьезная брешь в монолите тоталитарного государства. Этим героям еще не отдали должного, не оценили по достоинству.

Вернемся к Юре, не знаю, как он оказался «полосатиком», видимо, что-то наподобие вышеупомянутого, мы их не отличали от своего строгого режима. Дело было в том, что он имел репутацию голубого, и неизвестно было, проявил он себя так в силу своего сознательного выбора или оказался жертвой гомосексуального изнасилования. Был такой подлейший метод «ломки» у КГБистских режиссеров, которые использовали своих «подсадных уток» и «шестерок» в любых манипуляциях со своими жертвами.

Все могло быть, но доподлинно никто ничего не знал, а он уклонялся, как мог, от беседы в тесном кругу, потому что существовала еще одна сила, с которой необходимо было считаться - это лагерное общественное мнение, которое зорко, но незримо наблюдало за каждым, и оно дало бы четкую характеристику такого рода собеседованию. Я лично ничего против Юры не имел, выглядел он вполне цивилизованно, даже неплохо владел английским. В конце концов, Майкл напрямую задал вопрос, почему мы до сих пор не пообщались с Юрой. Я вынужден был дать прямой отпет со всеми оговорками и разъяснениями. У Майкла возмущенно загорелись глаза, и он произнес прочувствованную речь, которая начиналась словами: what's different - то есть какая разница. Смысл его слов был следующий, какая разница - любим ли мы женщин или любим мужчин. ')то не умаляет Юриного человеческого достоинства, он имеет такое же право на общение, как и все остальные. В общем, классическое выступление на тему защиты прав сексуальных меньшинств с позиций традиционного гуманизма и незыблемых прав человека. Я согласился с его позицией, но все же настоял на своем, хотя некоторые угрызения совести посещают меня до сих пор.

Тут я вынужден подробнее остановиться на характеристике этого самого «общественного мнения». Носители его в основной массе были людьми в возрасте сорока-шестидесяти лет, прошедшие очень много в своей жизни, причем диапазон этих людей, по крайней мере, в то время, был очень широк, помимо религиозных, национальных деятелей, рядо-

вых партизан, были и полицаи, и каратели, просто воевавшие в рядах вермахта, и идеологи разных мастей, начиная от марксистов и заканчивая неофашистами, перебежчики и многие многие другие, всех не перечислить. Были даже приближенные к Лаврентию Павловичу Берии генералы и полковники. Особенно мне запомнился среди них, в основном русских, один еврей - полковник Яков Броверман, получивший свои 15 лет, по версии общественного мнения за личный расстрел, прямо в кабинете, секретаря Питерского обкома партии. Повторяю, абсолютно все получившие сроки и препровожденные в мордовские лагеря одинаково воспринимались этим «общественным мнением» как политзаключенные и несли они в себе многолетнюю традицию выживания в условиях крайнего Севера, Сибири и прочих отдаленных мест. И выживание их имело не просто биологический смысл, а еще и включало неоспоримый и своеобразный «кодекс чести». На их глазах до половины состава лагерей вымирало за один год, причем упавшие духом, озабоченные выживанием любой ценой, например, начинавшие поедать объедки на помойках - картофельные очистки, остатки селедки - именно эти гибли первыми. Поэтому любое малодушие, любая преувеличенная жалость к себе и иные искушения четко и однозначно осуждались.

Все вновь прибывающие постепенно знакомились со своеобразным уставом нашего монастыря, а кто что-то недопонимал, наказывался вплоть до физических мер воздействия. Помню один случай, - молодой человек, посчитавший наш скудноватый лагерный паек недостаточным, убил, примитивно приготовил и съел пару голубей, которые во множестве водились у нас. И тут же был побит палкой, причем неожиданно сурово так поступил один из верующих, не помню какой конфессии - старичок, всегда очень благодушный. При этом увещевал наказуемого: «Не убивай голубей, и чтоб другим неповадно было, так как размножится воронье, и глазу не на чем будет остановиться». Конечно, мнение случайных очевидцев было на стороне старика. Были и более мягкие, но не менее эффективные методы воздействия на ослушников этого свода неписаных правил поведения - просто проводилась некая черта и человека не принимали всерьез, не доверяли ему, не общались с ним, даже книгами с ним не делились. Показателем возможных последствий такого «отвержения» был уже описанный случай того литовца, который, в конце концов, бросился на запретку и был убит. Коллективное сознание лагерного народа очень четко признавало, что каждый политзаключенный имел полное право изменить свои взгляды, завершить свою личную борьбу против режима. Некоторым религиозным и национальным лидерам такая возможность официально предлагалась в обмен на немедленное освобождение, и, в этих рамках, возможно, и Андрей Донатович Синявский пошел на какой-то компромисс, получил помилование и смог выехать в Париж. Строгое общественное мнение Мордовии того времени не осудило бы такого поступка, так как, повторю, - это было делом личного выбора. Еретик сам

решал - или ему взойти на костер аутодафе или умилостивить инквизиторов уступкой. Хотелось бы только знать, каким моральным правом обладает автор той статьи «Абрам да Марья», морализирующий насчет каких-то «нечистых игр с КГБ», и как бы изменился его юморок, если бы он, хотя бы как Синявский, провел почти 6 лет в лагерях. Безошибочная интуиция того многоголового существа - общественного мнения признавала греховными те компромиссы с властью, последствиями которых были страдания других людей.

К этой сложной теме мы еще вернемся, а пока продолжим рассказ о Майкле Парсонсе. Многое в нашей жизни возмущало его, начиная от нашего лагерного черного хлебушка, который он называл тринитротолуолом, то есть взрывчаткой, заканчивая «вопиющей», по его словам, безграмотностью и низким культурным уровнем сотрудников МВД, которые пытались воспитывать его в лагере. «Неужели они считают нас настолько глупыми, что надеются убедить нас отказаться от наших подданств. Кем же я стану без гражданства своей великой Родины, и куда же я тогда вернусь после этого ада»? «Невозможно себе представить, - продолжал далее Майкл, - что, офицер аналогичной службы в Англии пытался в чем-то убедить своих иностранных собеседников, совершенно не зная их языка. Мы уже немного понимали по-русски, но даже не пытались разбираться в этом идеологическом бреде, и смешно было видеть какие-то бумажки, которые нам подсовывали и просили написать на них, дать какого-то рода оценку этим «воспитательным усилиям». Я отважился написать, к немалому удивлению своих друзей, всего два слова «Fuck you» - офицер посмотрел на это, закивал головой и поблагодарил. Когда он ушел, я рассказал своим друзьям, что я ему написал. Можете себе представить, как они смеялись». Вот вам и тонкий английский юмор, в данном случае довольно злой. Многие другие вопросы обсуждавшихся тем ставили его в тупик полного непонимания. Приведу несколько примеров.

- Ты знаешь, за что сижу я, теперь расскажи, за что ты получил свой срок, - спросил меня Майкл.

- Антисоветская пропаганда.

- А что это такое?

- Среди своих друзей и знакомых я высказывался, что большевизм напрасно получил свой исторический шанс, все его результаты отрицательны и даже катастрофичны. И чем быстрее мы от него избавимся, тем лучше.

- Не вижу в этой твоей точке зрения ничего криминального, может ты настаивал на том, что нужно было кого-то убивать?

- Нет, никаких террористических методов я не поддерживал.

- Странно и непонятно все это.

- Еще меня обвинили в измене Родине.

- А что, ты выдал какие-нибудь экономические или военные секреты?

- Нет, Майкл, я всего лишь добрался до пограничной речки Аракс, переплыл ее и немного пробежался по Араратской долине, по направлению к горе Арарат.

- Так тебя схватили уже на турецкой территории?

- Да, вертолетный десант, причем пограничники потом признавались, что они углублялись, если им нужно было кого-нибудь поймать, на 20 и более километров.

- Странные у вас пограничники. Почему такой большой срок дали за переход границы? Вы что, живете тут дольше в два-три раза, чем мы?

- Дело не в продолжительности жизни. Мы живем здесь даже меньше, чем вы, и, если у вас в Европе могут дать за нелегальный переход границы месяца два-три, то у нас иногда тоже дают лет до 3 - уголовный кодекс предполагает такое наказание.

- Откуда тогда берутся срока, как у тебя, 7 или, как у нашего друга Яковлева, 10 лет?

Во время того разговора был с нами молодой перебежчик из Петербурга по фамилии Яковлев, имени его не помню. Среднего роста, рыжий, очень живой и энергичный. Он удачно бежал в Западную Германию. Ему дали возможность поселиться в г. Кайзерслаутерне, работал на одном из заводов токарем, снимал жилье, вместе с товарищами но работе вечером пил пиво в «кантине». Была у него и девушка. Никакой политизированности в нем не было, никаких антисоветских интервью в прессе он не давал во время пребывания на Западе, поэтому не очень побоялся после 1,5-2 лет вернуться домой. До родителей он не доехал, а быстренько был оформлен на 10 лет за измену Родине.

- У нас существует принцип прецедента, считается, что преступление имело аналоги в прошлом, когда-нибудь и где-нибудь что-то подобное уже происходило.

- А по каким правилам у вас могут за одно и то же преступление давать и 3 года, и 10 лет?

Как только мог, я попытался объяснить Майклу, что у нас, в отличие от Европы, зачастую наказывают за воображаемые, мнимые преступления, за тенденцию, всего лишь за попытку воплотить какой-то принцип жизни, отличный от навязываемого сверху. Известен случай из следственной практики, когда комитетчик заносил в протокол такие формулировки «антисоветски молчал и злобно улыбался».

Майкл продолжал задавать свои вопросы:

- Почему ты не учился в университете, допустим, я вынужден был прервать обучение из-за материальных трудностей, и даже, несмотря на это «приключение», я все равно закончу курс, а ты хорошо знаешь английский, постоянно читаешь - явная тяга к знаниям.

Я объяснял, что, закончив десять классов средней школы с хорошими оценками, попытался поступить в 1963 г. в Киевский университет на историко-философский факультет, прилично сдал экзамены, вполне на-

брал так называемый проходной балл, но не был зачислен по причине отсутствия комсомольской характеристики, так как не был членом ВЛКСМ.

- Какая же это могла быть характеристика? - недоумевал Майкл.

- Идеологическая, - ответил я.

- Какая идеологическая характеристика может быть у семнадцати летнего парнишки, он должен обычным образом учиться.

- Нет, у нас право учиться в гуманитарном университете дает лояльность к режиму.

- А как же принципы свободы? - спрашивал Майкл.

- Создатель нашего общества - Ленин - так говорил о свободе: у нас должна быть величайшая свобода, и она должна постоянно совершенствоваться для борьбы за социализм, но нет и не может быть никакой свободы для борьбы против него, - не точно, по памяти процитировал Ленина, поскольку всегда отрицательно к нему относился, оценивая его в соответствии с его собственной характеристикой Ф.М. Достоевского: «Он гений, но он наш злой гений».

Майкл отвечал:

- Я плохо знаю вашего Ленина, но считаю, что это не его личная точка зрения на свободу, а авторство принадлежит знаменитому Игнасио Лойоле, основателю ордена иезуитов, и его принцип - цель оправдывает средства - тому подтверждение. Лойола проповедовал идею «Града Божьего», а тут получается противоположное общество, «идеальное общество», но атеистическое и антихристианское. А принцип общей собственности вполне реально воплощали в Средневековье анабаптисты - перекрещенцы. Целые города и провинции были охвачены этим безумием, особенно в моменты войн и конфликтов. Свидетельств этому немало. Теперь я понимаю, - немного успокоился Майкл.

Я проделал небольшое путешествие не столько в пространстве, сколько во времени. Мы всего лишь удобно расположились где-то в XVI- XVII в.в. Зарождение и расцвет инквизиции, философски усовершенствованные принципы иезуитского ордена, где от тональности ответов на вопросы зависел приговор бесконечно справедливого и абсолютно правильного суда, который не мог вынести оправдательного приговора, так как подозреваемый в ереси уже одним этим подозрением обрекал себя на роль жертвы. Теперь мне понятно, почему в России «Братья Карамазовы» Достоевского, его глава о «великом инквизиторе» звучит так славно и патетично. Какая глубина и сила предвиденья! Одно мне только непонятно - как же ни пройдете эпоху реформации, просвещения и гуманизма, без этого мы никогда не поймем друг друга, ваш железный занавес сделал вас инопланетным сообществом. И чтобы вас поняли, нужны огромные усилия с вашей стороны.

Вот так мы с Майклом в подобных напряженных диалогах постепенно проясняли возможные пути понимания особого исторического пути России. Хотелось бы встретиться с ним сейчас, интересно, какой жиз-

ненный путь он прошел, как-то в периодике встречалась фамилия Парсонс, но уж очень крупного гуманитария и аналитика с явно академическим оттенком, который и по возрасту явно старше Майкла. Может быть, судьба подарит мне шанс еще раз с ним встретиться. Особенно запомнилась мне характерная самостоятельность мышления, хотя она вполне типична для человека западной культуры. Майкл постоянно начинал любую мысль с речевого оборота - я думаю, я думал, я знаю. Никакой ложной скромности, полная персональная ответственность за каждое свое слово, никакой националистической бравады (а кто мог бы оспорить планетарное значение англосаксов), проникновеннейший гуманизм и постоянное стремление любое явление или проблему четко обозначить научной терминологией и предельно ясно определить историю любого вопроса.

Еще одна сторона его личности ставила меня в некий тупик, и понимание давалось мне с некоторым трудом, а именно: его принципиальный гуманизм имел своим естественным продолжением трепетную любовь к природе, растениям, всему живому. Обычно сдержанный, ироничный, с постоянной готовностью улыбнуться даже над собой, он восторженно рассказывал о прекрасных цветах в загородном доме его тетушки, где-то под Лондоном. И что он сам с удовольствием помогал в уходе за ирисами, гладиолусами и хризантемами. В Мордовии у нас были небольшие клумбы с цветами, некоторые любители самостоятельно, по внутреннему побуждению, занимались уходом и выращиванием, родственники присылали им рассадный материал. И возле одной такой клумбы любил находиться Майкл. Мы даже немного поспорили. Я настаивал, что чтение книг предпочтительнее любования цветами. Майкл терпеливо разъяснял мне, что нет смысла стремиться пребывать только в мире истин, отвлеченных образов, знаний, так можно взлететь духом до ощущения космического холода, бесспорным предчувствием человеческой души является образ рая, нирваны, валгаллы и единственными живыми предвестниками этого мира блаженства и красоты прорастают к нам цветы. «И у нас в Англии больше, чем жизненный успех, больше, чем деньги и слава, ценится способность вырастить самые красивые цветы. И где бы я ни побывал в Европе, везде видел некое подобие английского образца, и поэтому не очень был удивлен, когда на востоке столкнулся с обожествлением цветов лотоса, хризантемы. Древние греки первые шаги умершей души представляли как полет над полем белых лилий, асфоделий, что простираются до самой реки Стикс - реки забвения».

Много позже вспомнил я эти слова Майкла. Обыкновенная жизнь среднего человека заставляла меня менять виды мелкого бизнеса, которым у нас на юге Украины занимались многие. Сначала, еще в 70-е годы брежневского НЭПа, я просто перевозил овощи и фрукты на север - в Россию: в Москву, Тверь и даже с друзьями добирался до Мурманска. Потом самостоятельно выращивал овощи и фрукты, а потом совершенно случайно соприкоснулся с цветоводством, и тут я понял, что это мое, - по

признанию многих стал лучшим специалистом в нашем городе по выращиванию хризантем. И с болью душевной расстался я и с этим хобби, и бизнесом в 1997 г. Многие у нас свернули это дело из-за трудностей в перевозке (таможня и пр.), да и голландцы вытеснили нас с цветочного рынка Москвы. До этого мы успешно конкурировали с корейцами и кавказцами. Правда, в прошлом году ко мне обратились бывшие клиенты, которые закупали раньше большие партии моих цветов и сказали, что наш час снова пробил, наша продукция востребована, цветы наши красивее и дешевле. Предвкушаю возвращение к цветоводству, но в уже большем масштабе, на больших площадях - теперь я в своих жизненных мутациях стал фермером, имею десять гектаров земли, мне не составит труда выделить половину гектара и начать оборудование оранжереи.

Есть какое-то странное свойство человеческой души, которое делает друзей, душевно близких людей не только спутниками в прошлом, а почти реальными собеседниками и в настоящем. Мысленно разговариваешь с ними. Некоторые эпизоды буквально поражают своей прозорливостью. Более десяти лет я выгонял до двух тысяч корней хризантем, каждый куст давал пять и более цветов. И семья помогала, построили все необходимые сооружения, оборудованные отопительными системами, вентиляцией и освещением. И каждую осень с сентября по декабрь, с момента цветения первой волны, не мгновения, а целые годы настоящего блаженства давали мне рукотворные питомцы, слушал вместе с ними Баха, Моцарта, Вивальди и Верди. Немало своих знакомых я заразил своим увлечением, но почему-то все названия сортов моих любимцев были английскими. До сих пор они перед глазами: «Принцесса Анна», «Эвелин Буш», «Амазонка» и «Жемчужина». В классификации они все прописаны на английском. В самом начале возникла проблема истощения почвы - интенсивная выгонка красоты дорого стоит, пришлось освоить птицеводство как дополнение, а когда открылась возможность взять землю - оформил на семью десять гектаров. Вот так вошел в новую жизненную фазу.

Но вернемся в Мордовию к колоритным персонажам моего повествования. Все хорошее когда-нибудь кончается. Грянул гром, забегали упитанные офицеры в голубой форме комитета. Кто-то из усердных доносителей заострил их внимание на том, что иноподданные, выехав за зону после освобождения, смогут многое порассказать, потому что нашелся какой-то «переводчик», который часами им что-то рассказывал. В общей сложности не прошло и двух месяцев нашего общения, и меня вывезли на зону, увезли и Майкла, еще не долечившегося. Должен признать, уважаемые читатели, что, несмотря на относительную краткость моего общения с Майклом, значение дружбы с ним не меньшее, чем с немногими особо дорогими мне людьми, все они стоят перед моим мысленным взором, ко всем ним до сих пор возвращаюсь иногда.

Через их восприятие возвращаюсь к следующим персонажам своих воспоминаний. Был у нас некто по фамилии Бахров, срок имел приличный,

лет 7-10, и легенду о себе выдавал следующую. Родом из потомственной семьи священников, откуда-то из Подмосковья, во время войны дослужился до капитана, после войны, по его словам, стал «священнослужителем», подробно о своем духовном звании не говорил. По внешнему виду можно было определить его армейскую принадлежность - подтянутый, с явным отпечатком военной выправки, и короткая рыжая борода подчеркивала другую составляющую его личности, к тому же он декларировал свою большую симпатию Льву Николаевичу Толстому и его взглядам.

Роста был выше среднего, плечист, в возрасте где-то за пятьдесят. Был он интересен тем, что выдвигал свою концепцию «Откровения святого Иоанна». Ко всем этим библейским образам красных драконов, вавилонских блудниц и многих других у него было свое оригинальное толкование, в его схему легко вписывались такие места из Откровения как главы 6: 9 «И когда он снял пятую печать, я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие, и за свидетельство, которое они имели. 10 И возопили они громкими голосами, говоря: доколе. Владыка Святый и Истинный, не судишь, не мстишь живущим на земле за кровь нашу?» Все это он трактовал как жестокие репрессии большевиков против христианства и христиан. Были и более сложные трактовки. Гл. 17: 15: «И говорит мне: воды, которые ты видел, где сидит блудница, суть люди и народы и племена и языки; 16 И десять рогов, которые те видели на звере, сии возненавидят блудницу и разорят ее, и обнажат, и плоть ее съедят и сожгут ее в огне; 17 Потому что Бог положил им на сердце исполнить волю Его. Исполнить одну волю, и отдать царство их зверю, доколе не исполнятся слова Божий». Этот отрывок Бахров толковал как картину предстоящего краха советской империи. Возражений это не вызывало, так как у нас в Мордовии было, повторюсь еще раз, почти общепризнанным понимание сказки А.С. Пушкина «О рыбаке и рыбке» как пророчество относительно краха Российской Империи. Все дело в том, что свое толкование «Откровения святого Иоанна» Бахров излагал следующей аудитории. Пан Кучинский - священник католической церкви, наверное, даже епископ польской католической епархии в Казахстане, образованный и по-человечески очень открытый, несмотря на свой возраст под шестьдесят, общительный и обаятельный человек, особенно симпатичный мне тем, что с моих первых дней в Мордовии он по-дружески ко мне отнесся, говоря, - «Твоя судьба в чем-то напоминает мне мою. В свои шестнадцать лет я переправился через тогда пограничную речку Збруч, дабы сбежать в Польшу, как ты через Араке. Но, в отличие от тебя, я не был пойман, а сумел получить духовное образование, попал в конце концов в Париж, даже учился в Сорбонне. Прожил хорошую интересную жизнь. То, что меня сейчас мучают на исходе жизни, не сильно меня смущает. Иногда человека испытывает судьба, он должен быть мужественным, и ты не падай духом, каждый день у тебя будет несколько свободных часов - читай, накапливай знания, за семь лет можно будет освоить какую-нибудь научную дисциплину».

Мы все его очень уважали, он свободно владел несколькими европейскими языками, был серьезным теологом и историком. Он четко высказывался, что католическая церковь не имеет общепринятой концепции или по крайней мере не афиширует ее применение к тексту «Откровения» - «Апокалипсис», и что многие вплоть до последнего времени терпели фиаско в очень сложной теме пророчеств. Приводил пример Елены Уайт в США, одной из основательниц адвентизма седьмого дня. Как она неудачно спрогнозировала конец света, основываясь на некоторых вычислениях библейских пророчеств, и то, что Бахров в попытках растолковать пророческую седьмину соотносил ее с Хрущевской семилеткой (была и такая наряду с пятилеткой) и, вообще, все события сводил к новейшей русской истории - назвал такое толкование руссоцентрическим. Помимо пана Кучинского в этих дискуссиях участвовал Павел Григорьевич Сорокин, Владимир Андреевич Шелков, Борис Здоровец и, на правах ученика, - ваш покорный слуга. Свою аргументированную точку зрения излагал и Щелков. Адвентизм одной из сильных своих сторон считает библеистику. Даже в такой сложнейшей теме расставляет все точки над i и при этом не смещает акценты в сторону какой-либо нации, и концепция в целом - евро-центрическая. Да что там говорить о серьезных богословах - «Откровение» настолько емкая книга, что в некоторых журналистских публикациях на тему Чернобыльской катастрофы многозначительно цитировали главу 8: 10 «Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику и пала на третью часть рек и на источники вод. 11 Имя сей звезде полынь и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому, что они стали горьки».

Такого рода дискуссии проходили у нас часто, но один раз она приобрела очень острый характер и закончилась скандалом. Причина была в следующем - неизвестно, была ли в природе такая книга, авторство которой приписывал себе Бахров. По его словам она называлась «Под крестом и звездой» и была, вроде, издана в рамках самиздата. Бахров афишировал ее так: «Заговор сионских мудрецов в применении к России». Все в ней было очень просто.

Так же, как «Откровение» толковалось «руссоцентрически», так и новейшая история, как осуществление плана «пасти жезлом железным» славянские народы. Бахров обширно цитировал так называемые «Протоколы сионских мудрецов», ссылаясь на какие-то немецкие (наверно, геббельсовские) издания. Затем в своей аргументации он ссылался на личность Ленина. Отталкиваясь от общеизвестных фактов, он делал следующие умозаключения. Ленин брал деньги не только у немцев, но и у еврейских каганатов, брал деньги от всех, кого он мог уговорить, даже баптисты давали ему деньги, чтоб получить большую свободу своей проповеди. Этот факт подтверждал Борис Здоровец, коллективная память их оба\ин зафиксировала этот момент своей истории. Но Ленин коварно обманул всех, только еврейские деньги он отработал, были окончательно сломаны

все ограничения типа черты оседлости, и в столицу прибыло очень много нового народа, в чем-то он недовыполнил условия сделки и его попытались подкорректировать, - Фанни Каплан, тут даже всезнающий Бахров не вносил ясности, невнятно он говорил о Второй мировой, во время которой сам под пятиконечной звездой поднимал в атаку солдат. История для него как бы остановилась где-то в 20-е годы XX ст., непреложной аксиомой его мышления являлось то, что мы живем в побежденной стране, и наши поработители стараются низвести славянство до первобытного одичания — с одной стороны Запад, с другой - мировой сионизм. Первым не выдержал Павел Григорьевич Сорокин:

- Так вы считаете, что нас уже подчинили?

- Да! - отвечал Бахров.

- Как же тогда вы расцениваете тот факт, что «нация-победитель» имеет своих представителей у нас, в Мордовии, и не в числе администрации, а рядом с вами, на одних нарах.

Ответа не последовало.

- А как расценивать тот факт, что нация, насчитывающая 2,5 млн. человек (тогда была такая статистика), то есть каждый сотый в народе представитель этой нации, имеет у нас в лагере на тысячу человек (это было на зоне №1) около пятидесяти евреев, то есть в пять раз больше статистического уровня. О чем же это говорит?

Снова растерянное молчание «теоретика межнациональных отношений» - Бахрова.

- Вам нечего сказать, потому что вы лжец, и любого «гения» вроде вас, проповедующего насилие и антисемитизм, нужно душить еще в колы бели, и в ваших зеленых глазах горит бесовский огонь, хватит с нас лжепророков!!!

Практически Павел Григорьевич выразил наше общее мнение и высказал он его очень эмоционально и красноречиво. После этого Бахров не участвовал в наших дискуссиях.

Более тридцати лет прошло после этого спора, но до сих пор я считаю мнение Сорокина эталонным, даже сейчас, когда мы получили некоторую свободу мысли и вроде бы все вместе прошли путь самопознания и самосознания, находятся горячие головы, да еще и собирают аудиторию, которые призывают к насилию и национальной вражде. Может быть, случай с Бахровым кого-нибудь убедит, что попытка спекулятивного жонглирования фактами во имя ненависти и розни - такой же тупиковый путь, как и коммунистическая идеология в целом. Единственным выходом из нашей ситуации полного упадка и неопределенности является решительная декоммунизация, как в свое время послевоенная Германия прошла путь денацификации, да и наши друзья поляки, чехи, словаки, прибалты энергично расчистили себе путь от красной гнили и практически уже вступили в содружество цивилизованных народов.

Но вернемся в наши 60-е годы, когда мы в горячих спорах еще только угадывали контуры будущих событий и усердно копались в прошлом, пытаясь в истории найти какие-то подсказки или хотя бы намеки на возможную реальность.

Конечно, далеко не все среди нас были столь элитарно образованны, как пан Кучинский, но жизненный опыт имели, зачастую, уникальный. Например, белорус - Вергейчик, имени и отчества не помню, было ему уже тогда за шестьдесят, наверное - ровесник века, прошел две войны, осужден был за сотрудничество с немцами - службу в полиции. Повторю еще раз, хотя об этом уже писал, что с точки зрения лагерного общественного мнения никто не был презираем - ни полицаи, ни служившие в рядах СС или вермахта, был у нас даже крупный сотрудник Абвера по фамилии Бромберг, ни генералы и полковники ведомства Берии Лаврентия Павловича, ни кто-либо другой по вероисповеданию и идеологической ориентации, и, если он вел себя по-человечески и высказывался по-человечески, никто его ничем не ущемлял. И если он имел что рассказать интересного, то даже и поощряли общим вниманием. Вот с таким общим вниманием и интересом слушали мы рассказы Вергейчика о том, как он бьш очевидцем выступления Льва Давидовича Троцкого перед бойцами подразделения Красной Армии.

- Было это во время наступления войск Деникина, мы отступали, были даже проявления ропота, и недалеки мы были от бунта. В один из таких дней нам объявили - на фронт приезжает Троцкий. Отдаленно мы слышали о нем, как о знаменитом ораторе, но даже не могли предположить, что произойдет буквально через час. Вышел перед нами этот Лейба Бронштейн, вроде бы чужак, и вид имел необычный, затянутый в черную кожу, с бледным лицом, голубыми глазами Василиска, курчавой шевелюрой. Он сразу практически приковал наше внимание. Первыми его словами, сказанными пронзительным громким голосом, были такие: «Вы жалуетесь на голод и холод», при этих первых словах его ловкие помощники открыли клетку и выпустили в наши ряды живую крысу - последовала пауза. Мы были в полной растерянности. «Раз вы до сих пор еще не растерзали и не сожрали это мясо — значит вы еще не очень голодны», - продолжал Троцкий. «Значит, у вас еще есть силы вцепиться своими голыми руками в глотки своих врагов - вон они поднимаются цепью против вас, сытые, хорошо одетые, прекрасно вооруженные. Идите в атаку и уничтожьте их, и заберите их еду и все, что у них есть». Можно сказать, -продолжал Вергейчик, — что произошло чудо, все мы как один бросились на врага и победили, нажрались до отвала из припасов деникинцев, нашли даже, что и выпить, к вечеру живо обсуждали произошедший перелом в нашей военной судьбе и искренне восхищались пламенным оратором, сумевшим обессиленных людей сделать победителями.

Действительно яркая и живая страница нашей гражданской войны.

Обычно Вергейчик держался скромно и незаметно, существенно, что еще его отличало там, это повторяемая им постоянно во всех сомнительных случаях знаменитая фраза: «Наша земля велика и обильна, а порядка в ней нет, придите и владейте нами». Неизвестно, может быть эта мысль, своеобразно им понятая, побудила его сотрудничать с «почти варягами», обещавшими железный порядок, искусила встать его плечом к плечу в части полевой жандармерии вместе с теми, против кого он воевал в первую мировую. Неисповедимы людские пути, и не всегда люди делают выбор из шкурных интересов, и в этом смысле весьма характерен такой пример: украинец Прокопенко из Львова, тоже служивший в конной жандармерии у немцев. Он сделал свой выбор вполне сознательно. В сознательном возрасте лет пятнадцати-шестнадцати пережил коллективизацию, видел ужасающие картины голода на Украине, когда люди в селах и городах падали замертво на улицах, и были потеряны миллионы человеческих жизней, уцелевшие очевидцы отмечали неоднократные случаи каннибализма и вампиризма, уже знакомая по лагерям картина уничтожения, когда жезлом железным загоняли непокорный народ к «светлому коммунистическому счастью».

Одного только упоминания этих фактов более, чем достаточно, для самой решительной декоммунизации в наше время, ну, а в то время обезумевшие от горя люди, едва-едва выжив в этих испытаниях, пытались по своему восстановить справедливость - наш герой Прокопенко, не помню имени-отчества, добровольно пошел на службу в конную жандармерию немцев, надеясь изловить и наказать тех функционеров из отрядов «Красной метлы», которые именно из его села выгребли все съестные припасы, сознательно обрекая людей на голодную смерть. Вроде бы кого-то из краснометелыциков он изловил, но за время с 30-х годов (голодомора) до событий войны тот превратился в жалкого безумца, и на него не поднялась рука.

И палачи, и жертвы одинаково были втянуты в тот кровавый водоворот, и конец их всех был запрограммирован. По какой-то страшной высшей логике было допущено именно на украинской земле осуществить эксперимент отделения людей от кормилицы-земли и возвращение их, обессиленных и сломленных, к той же самой земле, но через целую систему бюрократических посредников, слуг государства, к новому крепостному праву - колхозам. Насколько болезненно и трагично произошло это в те времена, настолько же сложно в наше время вернуться к нормальным цивилизованным взаимоотношениям человека с той землей, которую он должен возделывать и за которую он должен отвечать.

Вернемся же к нашему герою. Он с удивлением обнаружил, что оккупационные власти не пытались и не планировали разрушить колхозную систему, придуманную, «гением» Ленина, а использовали ее возможности с целью продовольственных поставок и для армии, и для «фатерлянда», не давая вместе с тем вымирать сельскому населению. Они не скрывали, что

со всеми этими вопросами они разберутся уже после победы в войне. Не скрывалось и то, что каждый немецкий солдат или иной гражданин Германии, который пожелает, получит пятьдесят гектаров плодородной украинской земли, и вот тогда начнется настоящий передел и земли, и иных угодий. И наш герой окончательно осознал, что от этих властителей своего земельного надела назад он так и не получит. «Куда же бедному крестьянину податься?» - почти как герой фильма о Чапаеве рассуждал Прокопенко. Красные пришли с конфискациями и продразверстками, во время НЭПа дали передохнуть, а потом чуть не передушили красной метлой коллективизации. Но и немцы не радовали, в лучшем случае бывшие крестьяне могли стать подневольными батраками.

Еще один характерный случай из своей жизни рассказывал Прокопенко. Базировалась их часть где-то на юге Украины, на фронтах было относительное затишье. В их подразделении зародилась мысль заиметь свой баштан, договорились с бригадиром ближайшего поля, он им отвел участок, они его засеяли, а потом их одолевали сомнения, как же сохранить урожай от воров. Придется выделять кого-то для охраны, но как же эти отлучки будут выглядеть в глазах начальства. Пошли они делегацией к своему командиру, изложили суть проблемы. Этот наивный и глупый, по словам Прокопенко, немецкий офицер долго не мог взять в толк, почему воровство может так искушать местное население, в конце концов, он принял решение поставить на краю поля виселицу, что и было немедленно сделано. Мрачно и многозначительно качалась на ветру петля. Не только люди избегали показываться на краю этого поля, но даже вороны, извечный враг арбузов и дынь, не летали в этом месте.

Было еще одно обстоятельство, которое весьма омрачало отношения Прокопенко с немецким руководством его части, кто-то донес на него, что он - еврей. И даже хотели вызвать эксперта по селекции, но до этого дело не дошло. Действительно, внешность у него была неоднозначной: горбоносый, с выпуклыми живыми черными глазами, с вьющимися волосами, да еще и картавый. «Пришлось мне прекратить потребление чеснока, - рассказывал наш герой. Потому что немцы часто попадали в тупик, очень трудно было отличить некоторых украинцев от евреев. И их специалисты старались уловить запах пота от волос на голове, если не помогало, то по запаху паховых потовых желез. «Принюхивались, как собаки, иногда запах становился основанием для приговора».

Но особенно разочаровало его в Германии то, что он увидел в лагерях для военнопленных под Уманью. Умирали тысячами от ужасной голодной смерти. Что же за судьба у нашего народа - все стараются нас уничтожить. В силу всех этих впечатлений он решил перебраться через линию фронта, смешаться с местным населением. Следующим его шагом стало добровольное вступление в ряды Красной Армии, и оставшуюся часть войны он доблестно провоевал и получил даже правительственные награды. И неоднократно подчеркивая, резюмировал свои рассказы: «Правильно, что

мы разбили «слепаков» - так он называл немцев, - они не несли ничего хорошего. После войны я осел в городе Львове, пошел работать на мясокомбинат, поднял семью, дочь окончила университет, вышла замуж за хорошего парня. В целом я прожил хорошую жизнь - ничего этого бы не было, если бы эти «слепаки» победили бы нас».

В конце 60-х годов КГБ все-таки вычислило его, арестовали и судили, дали десять лет, но мало у него было шансов дожить до свободы, ведь тогда ему было за шестьдесят. Вот так дорого он заплатил за иллюзорные надежды отомстить уничтожившим его семью и заполучить назад земельный надел.

Духом он не падал, не унывал, часто нам рассказывал разные истории из своей сложной жизни. Причем даже трагичнейшим до безнадежности ситуациям придавал анекдотический оттенок. Вот такой, например, анекдот или быль: голод косил людей, одного за другим - голодо-мор на Украине. Один доходяга падает в обморок, вокруг него собираются друзья и родственники, вот он приходит в себя, открывает глаза и просит слабым голосом: «Отнесите меня на кладбище, чтобы я не валялся на улице, когда умру» — «Да подожди ты умирать, — упрашивает один из родственников, - тут у меня в заначке есть сухари, они спасут тебя», «Сухари это хорошо - обнадежился доходяга, - а они размоченные?», «Конечно, нет» - ответили ему, - «Тогда несите меня на кладбище».

Когда кто-нибудь из нас, молодых, впадал в уныние, наш закаленный в жизненных битвах старик напоминал нам о неразмоченных сухарях и говаривал - «Воюйте в своей жизни до конца, спасение иногда приходит с самой неожиданной стороны». Еще одну историю он любил рассказывать, но это уже не анекдот, а быль из его жизни. «На мясокомбинате я почти случайно увидел на доске объявление. Пришел и был принят обвальщиком в колбасный цех, через некоторое время нашел себе хорошую невесту - красавицу Ганзю, нашлись «друзья», двое коллег по работе усердно напрашивались в гости в нашу квартиру, которую мы с Ганзей начали обживать. Я их пригласил, как водится, накрыл стол и как-то мне сразу не понравилось, что они намеренно хотели споить меня, я пошел на хитрость, притворился, что вырубился. Когда слышу, моя Ганзя покрикивает, слишком грубо они стали приставать к ней. Недолго думая, достал мясницкий нож и начал гоняться за ними, они попадали на колени и начали просить прощения: «Прости нас, мы с самого начала замыслили изнасиловать твою Ганзю». С тех пор я поддерживал дружеские, почти родственные, отношения с жившей по соседству еврейской семьей Гофманов. Мы вместе выезжали на природу, не раз сидели за одним столом, и даже когда меня арестовали и посадили, они не верили, что когда-то я сотрудничал с оккупантами. Они говорили, что «не может быть, чтоб такой добрый и порядочный человек сотрудничал с карателями, воевал на стороне немцев» - «тут что-то не так». Когда моя дочь и жена едут ко мне на свидание, они всегда передают привет и что-нибудь добавляют к переда-

че. Вот еще одна трагическая судьба прошла перед нами. Конечно, человеческое восприятие избирательно, воспоминаний больше всего о тех, кто был наиболее дружественным или те, чья личность наиболее полно отражала какую-либо идею, проблему, жизненную позицию, некоторые вспоминаются с какой-то отдельной, иногда единственной, оригинальной мыслью. Приведу несколько примеров.

Вместе мы работали на моей последней перед освобождением лагерной работе в Барашево. На телеге, запряженной единственной тягловой силой - мерином Летуном. Об одном заключенном я уже вспоминал - это Паруйр Айрикян, другим был Эрик Даннэ, рослый, физически сильный, молодой латышский парень из Риги, по его рыжей шкиперской бородке мы его звали «Эрик рыжебородый». Во время службы в армии он пытался бежать на Запад, был пойман, получил свои 7 лет и спокойно с достоинством их отбывал, особо не усердствовал в чтении, не брал на себя роль интеллектуала, любимым его занятием была игра на гитаре, и свой русский язык он совершенствовал исполнением блатных песен, одной только знаменитой «Мурки» знал очень много вариантов, иногда, усердно картавя, пытался евреизировать содержание, исполняя следующие куплеты:

«Следователь ноет: Хаим колоться надо, говори, где спрятан трикотаж. Рано или поздно все, что заработал, Родине любимой ты отдашь».

Или вот еще:

«А теперь сижу я где-то на Лубянке, в парашу гадскую мочусь».

И так до бесконечности. Пел слова нудного следователя:

«Будешь кушать рыбку, вместо пшенной каши».

Старался заканчивать исполнение особенно полюбившимся припевом:

«Рано или поздно все, что заработал, Родине любимой ты отдашь».

С особым возмущением и язвительной улыбкой подпевал Эрику наш мордовский Хаим, но не трикотажник, а бриллиантщик. И не Хайм, а Ниссан Файфелевич Торговецкий - большинство нашей публики не могло произнести такое сложное имя и отчество, и поэтому называли его Александр Филлипович. Где-то в начале 60-х годов был он участником знаменитого дела о торговле бриллиантами. Много месяцев провел во время следствия за «дубовой дверью где-то на Лубянке», и, неизвестно как, оказался в Мордовии, тогда как его подельники были в обычных зонах. Видимо, как-то сумели его политизировать. Был он человеком интеллигентным и очень развитым. Сумел даже в условиях лагеря, заручившись поддержкой администрации, используя оставшиеся связи в Москве, организовать маленькое производство. Нам поставляли синтетические нитки, а мы изготавливали рыбацкие сети и хозяйственные авоськи. При этом могли работать и инвалиды, и полуинвалиды, да и некоторые из молодежи, кто не хотел слишком уж упираться в большом металлообрабатывающем цехе, бывшем у нас основным на зоне № 1. Таким образом, многие старики могли заработать деньги на свой лицевой счет, потратить и лагере на приобретение продуктов, и для них это было большим и спа-

сительным подспорьем, добавкой к скудному лагерному рациону. Неудивительно, что очень многие самым искренним образом были благодарны Торговецкому и его экономическому гению.

У него было больное сердце, мучили его приступы тахикардии, и без необходимости мы старались его не расстраивать. Один рыжий крупный старик, когда-то бывший охранник в гетто, особенно он, с необычной горячностью, буквально целовал Торговецкому руки в искреннем порыве благодарности за то, что он мог хоть что-то заработать. Особенно ему хотелось купить чая. Он твердо верил, что только чай спасет его от гипертонического криза, от паралича, чего он немало видел в лагерной больнице. До того он собирал отходы заварки других лагерников. А тут сам мог позволить себе любимый напиток. «Никогда не думал, что спасение мне придет от еврейской руки, а сколько их тянулось ко мне из-за колючей проволоки гетто, и никому я не помог». И он горько и искренне плакал, обращаясь к нам, молодым, говорил - никогда никого не мучайте и не пособничайте мучителям, потому что рано или поздно придут угрызения совести и нет ничего труднее стареть и угасать с «горящими угольями на голове». Конечно же, наш Ниссан Файфелевич догадывался, он был мудрейшим человеком, что как-то уж очень необычно могут звучать некоторые слова благодарности, некоторые пытались насытить их более глубоким содержанием, но не придавал этому значения.

Был среди нас и еще один ценитель блатной песни - петербуржец по фамилии Рафалович, университетски образованный, блестящий знаток философии и филологии. Он, к сожалению, был ортодоксальным марксистом и, хотя участвовал во многих наших дискуссиях, был завсегдатаем большой курилки в деревообрабатывающем цехе зоны № 11, а эта курилка часто собирала многих спорщиков, представителей самых разных убеждений, он не высказывал какой-либо собственной оригинальной идеи. Мы даже удивлялись, за что он получил свой приличный срок - 7 лет. Свое лагерное бремя он нес с достоинством и с солидной репутацией, даже безупречно. Блистал он единственной собственной научной разработкой, которую кратко можно сформулировать так. Весь русский блатной жаргон базируется на древнем еврейском языке, выделял следующие ключевые слова «хипиш», «шмон», «шухер» и многие другие. Очень хорошо, используя даже каббалистические представления о мироздании, трактовал слово «мусор», причем то его значение, которое обычно применяется к такому популярному сейчас слову «мент», он считал первично примитивным. Настоящее понятие «мусор» относится к каббалистической космологии, где мусор рассматривается как отработанный, вредный и разлагающийся шлак мироздания, который нужно вытеснять как можно дальше на окраину мироздания. Мы предлагали Рафаловичу в понятие «мусор» включить понятие марксизм, он с нами не соглашался, считая, что потенциал марксизма как философии еще не исчерпан. Тут он явно ошибался, и мы все дружно ему доказывали его неправоту. А вот его

анализ блатных песен и уголовного жаргона всем нравился. Мы называли его «Раф» и очень уважали перемены в его мировоззрении, на наших глазах происходила трансформация его гегельянства и марксизма в иудаизм, не формально-показной, а искренний, выстраданный. Внешность он имел выразительную, характерную - выше среднего роста, худощав, с густой черной с проседью бородой, миндалевидные большие глаза, с красным прожилками. Худоба досталась ему как память о блокадной дистрофии, но она не умаляла его воодушевленности и некоего мягкого обаяния, которое воздействовало не только на его друзей. Запомнился характерный эпизод: как-то во время обеда в столовой дежурный офицер подошел к столику, за которым сидел Раф с друзьями. Переполненный служебным рвением офицер сделал ему замечание - «Почему вы обедаете, не сняв головного убора?» Раф спокойно ответил ему: «Наши религиозные убеждения предписывают нам кушать в головном уборе». Офицер, в некоторой растерянности потоптался возле стола, махнул рукой и пошел от них. Постепенно образовался круг единомышленников, он группировался но круг Рафа.

Предвижу возможность ропота читателя, не слишком ли элитарной была у вас там публика - куда ни взглянешь - гений, мыслитель, поэт или писатель, а где же средний человек не только мысли, но и действия, гак называемая «соль земли». Открою ряд таких людей своим земляком, хорошим приятелем, военным летчиком, по какой-то причине демобилизованным из вооруженных сил, насколько помню, по подозрению, что он захватит военный самолет и перелетит за кордон. Был он родом из Харькова. Евгений Песчаный. По убеждению был антикоммунистом, были у него какие-то смутные данные о своем дворянском происхождении, рослый, спортивный, с явными признаками врожденного аристократизма, он Пыл наделен большой тягой к знаниям. Когда его оторвали от любимого летного дела, продолжал искать возможность использовать авиатехнику для побега за границу. Со своим приятелем по фамилии Минтий он попытался захватить маленький самолет-«кукурузник» на одном сельском аэродроме. Самолет они захватили, поднялись в воздух, недалеко от границы их обстреляли, и они вынуждены были приземлиться. Евгений, как заводила, получил 12 лет, его приятель - 10. Даже находясь на зоне, Евгений продолжал думать о побеге и совершил неудачную попытку, за что поплатился здоровьем, заболел туберкулезом, и дважды побывал во Владимирской тюрьме.

Дело было так. В зоне № 11 был серьезный мебельный завод, работников было не менее тысячи, была своя лесная баржа, на которой бревна транспортировались частично по маленькому каналу. У этого канала был вход и выход из зоны. Естественно, были везде поставлены решетки. Евгений нашел слабое место в системе ограждений и однажды вечером, заныривая на 3-4 метровую глубину, попытался перепилить один из прутьев решетки, но был замечен надзирателями. Всю ночь его продержали в

этом канале. А наутро приехали чекисты и препроводили его сначала в карцер, а потом во Владимирскую тюрьму. В результате переохлаждения в канале он заболел туберкулезом. Самым невыносимо обидным обстоятельством было то, что замысел побега оказался совершенно правильным. Евгению не хватило нескольких нырков, нескольких минут, чтобы перепилить прут и вынырнуть уже на свободе. Конечно и там его подстерегало немало опасностей, но шанс был реальным, и это доказали через год ребята из Западной Украины. Они все-таки осуществили удачный побег этим маршрутом. Был большой шум, можно себе представить какие силы бросили на их поимку, и они все-таки были пойманы уже на своей Украине. Им добавили срока и привезли опять в Мордовию.

Мы часто разговаривали с Евгением Песчаным на тему, что же может одиночка, пусть даже решительная героическая личность, сделать в своей борьбе с целой системой лжи и насилия. Я отстаивал точку зрения, что мы сделали уже достаточно, что наш личный бунт против тоталитаризма уже оправдывает наше существование как мыслящих личностей. И мы имеем моральное право, отсидев свой срок, замкнуться в рамках частной семейной жизни, жениться, обзавестись детьми, порадовать своих, настрадавшихся родителей и, одновременно, медитировать в позе «лотоса» на берегу реки (в моем случае Днепра) и ждать когда по реке поплывут трупы врагов (это уже по Конфуцию). А они обязательно поплывут (они уже поплыли), потому что река - воплощение естественного хода событий, спокойного природного общемирового потока истории, который уже давно забыл тот судьбоносный первичный поворот русла в тупиковую пустынную сторону. Вряд ли еще в нашей истории будет такой моральный упадок, как в период Первой мировой войны, и вряд ли найдется такой злой гений, «сотворивший» свою гипертрофированную, жестокую месть за бесславную казнь старшего брата, превратив ее в событие огромного мирового масштаба. Повторюсь еще раз, практически мы все в Мордовии вполне ясно осознали, что коммунистический строй обречен, конечно, никто не мог в подробностях знать сроки и методы демонтажа системы, не могли спрогнозировать конкретные футуристические варианты, поэтому много спорили. Каждый хотел внести свои личные коррективы.

Евгений Песчаный воплощал радикальную точку зрения с максимально возможной личной отдачей, не очень-то учитывающей реальные обстоятельства, которые по одной известной талмудистской истине нельзя насиловать, иначе они обратятся против тебя и в свою очередь изнасилуют тебя. Лично я доказывал, что наше время еще не пришло, что лет двадцать отделяют нас от момента, когда в силу потери инерции система развалится сама по себе. Наша самая изощренная фантазия могла бы подсказать нам, что как в 1861 г. крепостные получили свободу из рук милостивого императора, так же и мы получим свою свободу сверху, но что сопровождаться эта свобода будет такой нелепой и наивной антиалко-

гольной кампанией, стремительным обнищанием народа, разгулом уголовщины и коррупции, чуть ли не поощрения финансовых пирамид и почти явными подсказками, как во времена Бухарина — «обогащайтесь» - этого никто не мог предвидеть. При этом собственность понималась как у философа Прудона, «собственность - это воровство». Почему общество осталось таким пассивным? Недаром академик Абалкин писал в одной своей статье в результате своего административно-политического опыта об «унылом лунном пейзаже человеческого фактора в стране». Не предполагали мы, что в обществе не окажется решительности и ясности сознания для проведения демократизации, как у наших соседей на Западе. Образцы эволюционной капитализации демонстрировали нам на Востоке. Не смогли мы и у китайцев научиться прагматически конфуцианскому пути возврата к цивилизации.

Наверное, многочисленные аналитики уже очень скоро дадут достойную оценку прошедшего десятилетия, смуты и раздора. Выросло и сформировалось уже целое поколение молодых и знающих людей, и мы во всем разберемся. Должен признаться только в одном, - никто из нас, усиленно вглядывавшихся в смутные контуры будущего, не мог предположить, что наше разбитое корыто будет таким изуродованным и угнетающим, а уровень жизни упадет столь низко.

Возвращаясь к личности Евгения Песчаного хочу отметить, что он был из числа тех, кто надеялся на скорый перелом, возлагал большие оптимистические надежды на эффективную декоммунизацию, и этим он напоминал своего земляка деятеля баптистской инициативной группы - Бориса Здоровца, который тоже был из Харькова.

Его боевой настрой не сломали неудачи ни в самолетном прорыве, ни попытка побега из зоны, за которую он поплатился здоровьем, да еще и дополнительными мучениями во Владимирской тюрьме. О ней он рассказывал подробно и красноречиво — «Было сделано все, чтобы создать своеобразный филиал ада на этой грешной, русской земле, полутораметровые стены еще екатерининской кирпичной кладки, «ежовские» козырьки на окнах, до последней мелочи было сделано все, чтобы подавить узника морально, а скудное питание отнимало последние резервы физических сил. Но было еще нечто, определяемое как своеобразный «дух» предельной враждебности к самому человеческому существу. Не было сомнений, что именно в этом месте он «кем-то» культивирован. Нашему герою было лет двадцать пять, когда под этими мрачными сводами он столкнулся, в первый же день, в момент первоначального размещения, с неким человеческим существом, природу которого он потом долго разгадывал. Его вели по другую сторону длинного тюремного коридора, а по правилам — чтоб не видели друг друга, конвоиры одного из проводимых заставляли повернуться лицом к стене, и в этот момент возле шеи Песчаного клацнули вроде как собачьи зубы. Он оглянулся и увидел, как кон-

войные изо всех сил оттаскивали от него вопящего и беснующегося человека, который громко завывал - «кровцы хочу - братец!», явно обращаясь к Евгению. В начале он ничего не понял, и лишь в камере ему объяснили, что он столкнулся лицом к лицу с «обыкновенным вампиром», при этом рассказали ему о реальных случаях использования подобного рода «людей» в подавления упорствующих еретиков с помощью технологий, которые с фантастической изобретательностью дирижировались комитетчиками.

Совершенно не представляю, дожил ли до времени перемен мой земляк и друг, я не делал никаких попыток найти его после освобождения. Может быть, слишком последовательно воплощал принцип внутренней эмиграции, созерцательно-философского ожидания, «когда же изменчивый мир однажды прогнется под нас», как в известной песне.

Почти как брат по смелости и героичности своего духа был еще один «мордвин», хорошо запомнившийся мне - Александр Куликов откуда-то из Пскова или Новгорода, типичный северянин: рослый, голубоглазый, спортивный. Он ярко воплотил в себе героический тип русского молодого человека. Сколько я ни пытался примерить принципы и стереотипы таких крупных авторитетов, как Достоевский, Константин Леонтьев, Бердяев, -этого парня я так и не смог понять до конца. Представьте себе, вроде бы заурядная внешность и провинциальное, северное происхождение, и при этом серьезные гуманитарные знания и величайший эстетический образец - Франция. Наполеона он считал воплощением всего героического в XIX веке и всего периода истории галлов, со времен противостояния Риму и до последних достижений науки и техники и общего вклада в Европу. Как-то все это стояло особняком от общепринятого у молодежи восхищения Америкой. Мало того, в своей попытке бежать из Союза он преследовал единственную цель - попасть в Северную Африку, вступить в войска Французского иностранного легиона и повоевать в Африке. Насколько помню, этот замысел ему удалось осуществить, но только не помню, сколько удалось ему там пробыть, каким-то образом его перехватили американцы, по его словам, им понравилась его физическая и боевая подготовка. Оказался он в Америке, ожидания его не обманули, дали ему стипендию Форда, он усердно учился, ездил по Штатам, его готовили на какое-то серьезное задание по разведывательному ведомству. Финал его блестящей жизни на Западе оказался неожиданным и трагичным. Как взаимопроникали разведки того времени, кто разработал сценарий для него лично, наверное, так никто и не узнает. Фактическая сторона дела выглядела так: во время одной из поездок (у него уже были права и автомобиль, и небольшие поездки он делал уже сам), молодая симпатичная девушка остановила его и попросила помочь поменять колесо. В то время, когда он наклонился к багажнику за домкратом, его отключили. Очнулся он в легком самолете, перелетавшем в Канаду, а там его пересадили на

океанское судно, и скоро он был в Петербурге. Следствие в Крестах, срок 10 лет и этап в Мордовию. Жалел он лишь об одном, что не остался служить в войсках Иностранного Легиона, с удовольствием вспоминал участие в военных операциях, а саму войну считал высшим состоянием духа, проявлением особого демонизма, разительно изменяющего интенсивность и остроту восприятия жизни, расширяющее горизонты пространственных перемещений ради того, чтобы уйти от огня и самому нанести смертельный удар. Впервые от молодого человека, (он был ненамного старше меня), я услышал опоэтизированное и восторженное отношение к войне. При всем этом он не воспринимал идеологических проблем, он не был антикоммунистом, не был и кем-либо иным, и грезил только Францией.

Во время одной из кофейных посиделок в довольно широком кругу, Александр все же раскрылся и изложил свое «кредо». «Мне всегда не нравилось, что вы, обсуждая в своих дискуссиях, принцип цивилизованного человека, упускаете весьма существенную сторону, которой необходимо дать надлежащую оценку, и наряду с характеристикой - «человек разумный» - ввести в оборот - «человек воинственный». В основе всех мифологий и космологии, а также и человеческой истории лежит борьба и война».

Надо отметить, что до этого спора мы с Сорокиным пришли к выводу, что Александр Куликов, согласно одному из типологических определений Ф.М. Достоевского - «мечтатель», был у него такой герой с его непонятным, фантастическим горением и его явным предпочтением вымышленного, созданного собственной мечтой мира - реальности будничной и серой.

Мы были немало удивлены его рассказом.

«Мое сознание с самых молодых лет было захвачено красочными и подробными рассказами моего деда, который еще до Первой мировой совершил путешествие с группой пилигримов в «Святую землю». Его вера не только сильно укрепилась, но и приобрела какую-то непонятную глубину и эмоциональность, которая не угасла даже до моего времени - 50-х -начала 60-х годов, и из его вдохновенных рассказов я понял главное - не фя одной из основных своих жизненных задач настоящий христианин считал необходимым, хотя бы к концу жизни побывать на святой земле, увидеть Иерусалим и Голгофу».

«Это вполне понятно, - дополнил его рассказ П.Г. Сорокин - все пилигримы почти единогласно отмечали, что это единственное место на земном шаре, где главное событие мировой истории - явление миру Спасителя, отдается в людских душах таким многократным эхом, что человек ощущает себя самого чем-то иным — или Христом или дьяволом, девой Марией или предателем Иудой, или кем-то еще, но именно в рамках этих событий, если есть рамки у такого События. Все же непонятно одно -почему такой ясный порыв трансформировался в особое почитание Фран-

ции и почему именно она стала для тебя идеальным транзитом к самым высоким человеческим ценностям?».

«На мой взгляд в этом нет ничего удивительного - отвечал Александр. - «Я всей душой привязан к России, но много непонятного и пугающего в ее истории, в то время как история «нашей естественной союзницы» - образец плавного, через века, от первоначального противостояния галлов Риму, последовательного и осмысленного, гармоничного и красивого хорального звучания, одной из основных музыкальных тем песни песней одаренной и благословенной Европы».

Странно, что до сих пор в наших русских просторах воплощаются некие высшие одухотворенные «универсалии», на первый взгляд, вроде бы Дон Кихоты, но в своей человеческой конкретике они спортивны, приспособлены ко всем жизненным трудностям, воинственны и одновременно аскетичны и совершенно беззлобны.

И не очень я был удивлен, когда в 1985 г. по своим профессиональным делам познакомился с одним киевлянином по имени Григорий.

Практически тот же набор человеческих качеств, при этом он прошел Афганистан, до призыва был мастером спорта по борьбе, на черноморском острове Змеиный прошел подготовку по ведомству спецназа. Своей мускулатурой он явно превосходил Сильвестра Сталлоне, и, по словам очевидцев, даже десяток крепышей не устояли бы против него в рукопашном бою. О войне рассказывал неохотно, отмечал лишь, что на задание их посылали даже без огнестрельного оружия. Мы, конечно, очень удивлялись, - «А как же вы воевали?» - «Нам давали ручные гранаты и метательные ножи».

По его спокойной манере поведения было видно, что он уже заглянул за пределы «долины смертной тени» и знал полную цену победе, иногда его лицо подергивалось нервным тиком - последствие контузии. О своем противнике отзывался уважительно, а отличало его от Александра отсутствие какой-либо экзотики в мировоззрении, хотя явно проступала искренняя религиозность, которую внешне он не проявлял, а вот своей любви к родному Киеву и Днепру не скрывал: это «целая вселенная» да и что, как не Родина, успокоит и безропотно примет исстрадавшуюся душу и излечит ее, и даст новые силы.

Но вернемся к нашему мордовскому герою - Александру Куликову.

Трудно было вообразить, как сложится его судьба по окончанию срока, может быть, он подался добровольцем в Афганистан. Он был уверен, что в бою он не получит серьезного ранения. В этом его убедил еще в Африке, где-то в Сахаре, один знахарь во время какой-то ритуальной церемонии. Он подробно рассказывал об этом красочно обставленном действе: прохладная ночь в каменистой пустыне, экзотически украшенный знахарь после своеобразного чая, заваренного из местных трав. Он со своим другом, тоже русским, еще с 50-х годов подвизавшимся в легионе, ставшим уже ветераном многих африканских кампаний, хорошо изучившим

местные наречия, выслушивал знахарское вопрошание духов и их ответы. Александр Куликов твердо знал свою судьбу, хотя не распространялся на эту тему.

Был у нас еще один франкоман несколько иного склада - Игорь Ломов. Был он сравнительно молод, поэтому отчества я не помню. Он получал в Москве второе университетское образование, учился в МГИМО. В Мордовию попал вместе со своим другом литовцем, хорошим парнем, но тот общался только со своими земляками - литовцами, тяжело работал в бригаде грузчиков-аварийщиков. После своего освобождения уехал со своей женой дагестанкой к ней в горы и сознательно предпочел жизнь высокогорного пастуха всем псевдоблагам цивилизации. Игорь Ломов был более общительным, о сущности своего конфликта с властью рассказывал, что в беседе со своим другом в присутствии третьего лица (вполне ясно можно предположить, что за лицо это было) сказал, что неплохо было бы взорвать какую-нибудь бомбу и устранить хотя бы небольшую часть бездарного руководства страны. Поскольку они в своей практике обучения, как будущие дипломаты, бывали около Кремля — такое очень мимолетное настроенческое высказывание было расценено как подготовка к проведению террористического акта против лучших представителей народа. Комитет как всегда перестраховался, и даже одного намека на вариант Фанни Каплан оказалось достаточно для приличных сроков: 6 лет -Игорю и 5 - литовцу. Внешность у Игоря была заурядная: немного выше среднего роста, постоянно носил очки, к одежде и обуви относился как-то преувеличенно внимательно, летом и зимой носил сапоги, на наши юморные замечания отвечал: «А вы видели когда-нибудь, чтобы офицер (надо полагать царской армии) носил другую обувь?». За книгу садился как-то торжественно, все в тех же сапогах, сидел ровно, в отличие от многих из нас, старавшихся летом немного загореть, иногда отлынивая от производственных нагрузок, мы, где только могли, притыкались с книгой, перемежая чтение оживленным разговором. Наблюдая нас такими раскоканными, он с ехидной усмешкой цитировал Фому Аквинского, поднимая при этом вверх указательный палец: «На солнце любят валяться собаки и еретики». Игорь же священнодействовал с книгой, являя собой образец внимательности и серьезности. В основном читал книги на французском языке, причем авторов было много: Блез Паскаль, Талейран, Андре Моруа, Марсель Пруст, Альбер Камю, Сартр и много других. На наши вопросы, почему именно Франция, сдержанно, своим негромким голосом он поучал мае, что не зря именно в этой стране придумали метрическую систему мер, которая завоевала мир. И во всех остальных своих проявлениях Франция является эталонной страной. Наш общий друг - Гарри Спиридонов так комментировал подобное произвольное избрание элитной какой-нибудь страны: «Таких оригиналов в Москве немало, ими забиты курилки библиотек. Профессиональная погруженность в иной язык делала этих людей восторженными фанатиками, и среди моих знакомых были люди, которые,

проезжая мимо посольства Англии, не могли сдержаться, чтоб на весь троллейбус не запеть «Боже храни королеву», а иные возле посольства Франции с чувством и на французском исполняли «Марсельезу».

Был среди нас один молодой человек с явным обожанием отдельно взятой страны, но столько личного обаяния и поэтической восторженности он придавал «своей» стране, что мы признавали его выбор обоснованным. Звали его Павел Воронов, мы все дружно называли его Пашка Чилиец. Родом он был с юга, по-моему, из Новороссийска. По внешности был типичным южанином, темноволосым, среднего роста, с примесью, наверное, греческой крови. Жизнь начиналась стандартно, служба в армии, затем работа матросом загранплавания, проплавал уже несколько лет и, наверное, кровь грека-колониста забурлила в нем, когда он по настоящему увидел Испанию. Попробую по памяти восстановить его авторитетную точку зрения, которую он нам иногда высказывал во время компанейских посиделок в курилках или каптерках, после крепкого кофе, где исполнял испанские и чилийские песни, подыгрывая себе на гитаре. Попал он, наконец-то, в обожаемую Испанию, в которой благополучно прожил где-то под Мадридом года 3-4. Было это еще во времена Франко. Комитетчики в Испании не сильно шалили, а вот когда Паша приехал по делам в Париж, взялись за него и, используя стандартный прием - родственники, родители - выманили его в Россию и наделили десятью годками. Все это грубые житейские факты, а то, как нам Пашка Чилиец рассказывал о своем душевном выборе - это была сказка. Как сейчас помню, это было после нескольких песен, он продолжал брать аккорды на гитаре и рассказывал нам, явно вдохновляясь древнегреческой мифологией: «У царя богатого финикийского города Сидона - Агенора было три сына и богоравная дочь - Европа. Приснился однажды сон дочери Агенора, что Азия и тот материк, что отделен от Азии морем, в виде двух женщин боролись за нее, каждая женщина хотела обладать Европой. Побеждена была Азия и ей, воспитавшей и вскормившей Европу, пришлось уступить ее другой. Встревоженная таким судьбоносным видением и немного растерянная царская дочь вышла на обычную утреннюю прогулку на берег моря. Розоперстая богиня утренней зари ободрила ее и в красочном радужном луче показала Европе сказочной красоты могучего быка, который игриво остановился перед девушкой, и неведомая сила подтолкнула ее. И усевшись на мускулистую шею, покинула она свою родину. И очень быстро оказалась вместе с быком, превратившимся в самого солнцеподобного Зевса, представшего перед ней прекрасным юношей, на обласканном со всех сторон нежнейшим морем, острове Крит, в блаженстве любви и гармонии они пробыли там много времени. Родилось у них трое сыновей». Далее наш поэт стал прибавлять к известному мифу, - каждый автор имеет право на личное понимание основополагающих элементов мироздания, и кто ему сможет возразить. «После своей прекрасной жизни на острове Крит, Зевс вместе с возлюбленной своей Европой снова пус-

тился в морское путешествие по прекрасной колыбели человечества -Средиземному морю, и приплыли они к Пиренейскому полуострову, называвшемуся тогда Иберией, и от их любви родились люди, впоследствии названные испанцами, поэтому до сих пор самые красивые девушки -испанки, и в их живых миндалевидных глазах проступает блеск и лукавое сияние их праматери, богоизбранной Европы».

Далее он явно отходил от повествования о земной любви, а несколько философски излагал свое виденье мира: «Без всякого сомнения Господь имеет свои любимые места на земле, и вот уже почти три тысячелетия, практически со времен троянской войны, Господь явно благоволит к Европе, как бы узким лучом из глубины космоса он благоприятно согревает иногда даже отдельную страну, но именно в Европе. Это понимание буквально прожгло меня в Испании, когда нам в небольшой экскурсии показали достопримечательности порта, откуда начинали свой путь каравеллы Колумба. Все меня восторгало в Испании: пейзажи, строения, даже древние развалины. Языковой барьер я одолел довольно быстро, и тогда мне более подробно открылась история. Божий ветер был явно попутным, когда в ожесточенной борьбе мавры были вытеснены с Пиренейского полуострова, и когда королевский дом поощрил открытие Америки, и далее Испания долго доминировала в Европе. Тут ему возражали англоманы, которых было немало среди нас, - а разве Англию мало ласкал этот «Божий ветер».

- Не возражаю, - отвечал Пашка Чилиец - поэтому я и говорил о осей благословенной Европе. Но Испания, на мой взгляд, совершенно классический случай избранничества, и до сей поры там ненапряженная, гармоничная жизнь, пусть и не очень богатая. Но как хорошо и много они едят, как сластит их терпкое и ароматное вино, какая у них необычайная традиция сиесты, как они много танцуют, музыкой у них пронизана вся жизнь так же, как глубокой религиозностью.

В такие моменты поэтического полета мысли мы задавали ему весьма отрезвляющий вопрос - когда же эти лучи из космоса осветят наши русские просторы, когда и наш народ почувствует ласковое солнышко божественного ветра и мы, наконец, взлетим на крыльях удачи и процветания? Пашка в таких случаях сразу мрачнел и с мученической гримасой на лице излагал свои «космологии». «В то время, когда по испанской земле скакал с копьем наперевес благородный идальго Дон Кихот и штурмовал мельницу обыденной жизни во имя справедливости и романтической любви, на наших заснеженных просторах скакали волчьи стаи опричников Ивана Грозного, и на знаменах их были дикие символы метлы и мертвые собачьи головы». Не хватало только, чтоб эти метлы были красными, а головы козлобородыми... Вот такими происторическими рассказами он нас убеждал, что наше время еще не пришло, что никакой он не грек, совершавший морские путешествия в поисках новых островов счастья, а обычный русский молодой человек, который вполне по Достоев-

скому мучился проблемой соотношения себя с Европой, и который нашел свою тихую и красивую гавань. Непонятно было только одно - кому это помешало, и почему его так сурово наказали.

О каком Божьем благословении может идти речь? Неизвестно, какие же святые вымолили нам хотя бы то, что мы выживаем.

Еще одну тему затронул Пашка Чилиец, но уже без гитарного струнного перебора, да и тема была жутковатая, мы все переболели ею, и каждый решил ее по-своему, но Пашка особенно красиво и поэтично расставил все точки над i. Житейская ткань повествования выглядела как безысходная, полностью тупиковая, не оставлявшая никакой надежды - ситуация одного соседа Пашки по следственному изолятору, с которым Пашка общался с помощью нехитрого приспособления - металлической кружки, приставленной к трубе центрального отопления. После суда и приговора мы все проходили некий «отстой» перед этапированием, держали нас, как правило, в одиночках, тщательно экранируя от общеуголовных преступников — «бытовиков». Ни имени, ни фамилии этого человека Пашка не знал, но его историю пережил не менее остро, чем свою собственную, и рассказывал ее от лица своего соседа.

«В нашем городе произошла серия диких, нечеловеческих изнасилований, в числе пострадавших были и дети. Описания внешности предполагаемого преступника были уже более или менее известны, и в это время меня закрывают по делу «хищения государственных средств в особо крупных размерах» вместе с двумя «подельниками». Действительно, мы поворовывали на нашем заводике, и я был ключевой фигурой, и именно от моих показаний зависела моя дальнейшая судьба, да и судьба моих друзей. Я избрал тактику «несознанки», отказался давать показания, друзья это поняли и тоже не давали никаких материалов для обвинения. Следователя и прокурора это приводило в сильнейшую ярость, тем более «сверху» была спущена директива - «разоблачить и примерно наказать». Тем временем на некоторое время изнасилования прекратились, и у следователя созрел дьявольский замысел, он вызвал меня и поставил перед выбором - «Или ты сознаешься в хищении и получаешь свой «червонец», который при умном дальнейшем поведении сможешь сократить, твои кенты получат меньше, - или я подготовлю пару «свидетелей», которые «подтянут» внешние описания, дадут необходимые показания - и ты получаешь «вышку», не сомневайся - тебя обязательно поставят к стенке с таким приговором, который я тебе организую». Он дал мне время подумать. Мои иллюзии и размышления на тему «этого не может быть» подтолкнули меня к отрицательному ответу. Как же я заблуждался! Как недооценил неумолимой жестокости судебной машины, которая все так же действовала по принципу незабвенного Генерального прокурора Вышинского - «Лучше осудить десяток невиновных, чем лишить неминуемого и строгого наказания действительно виновного». Недооценил я и следователя, который сумел воплотить свой сценарий. Но только самый справед-

ливый и гуманный в мире коммунистический суд сделал некоторый сбой в программе и милостиво проговорил меня не к «вышке», а к 15 годам усиленного режима. Сейчас сижу и размышляю - что меня ждет. У меня жена и две дочери, на суде они были ни живы, ни мертвы, они прекрасно знали меня, знали, что я не способен на зверство, что я жил только ради них, и понимали, что идет обыкновенная судебная расправа, за которой следует еще и бесчестье, и позор, на них уже показывали пальцем, и ясно не представляли, как они будут жить с таким клеймом. Теперь я жалею, что не пошел по пути, предложенному следователем. Я спокойно и достойно вошел бы в зону со своим «червонцем», как уважаемый человек. (Действительно, еще с давних времен неумолимая традиция уголовного мира считала «элитными» воров, мошенников, аферистов, спекулянтов, шулеров - всех тех, кто отличался своим умом и ловкостью, и при этом, чем более артистично и легко работал, тем «выше класс», а ниже рангом были хулиганы, еще ниже - убийцы-мокрушники, но были и такие разновидности преступлений, за которые следовало быстрое и назидательное очищение «благородного разбойного мира» от дегенератов и подонков - их избивали и насиловали и, если они и выживали, то влачили самое жалкое существование). У меня высшее образование, я нашел бы себе применение как работник, можно было надеяться на условно-досрочное, но теперь я в полном тупике и, кроме позора и мучений, ничего меня не ждет и, только один выход я вижу - покончить с собой».

Пашка с горечью признавался, что ничем не смог ободрить или морально поддержать своего соседа, вникая в его ситуацию по мере рассказа, ни одной дельной мысли «во спасение» не появилось на горизонте, кроме невразумительного - «Ты же знаешь, что невиновен». «Это не в счет», - отвечал сосед. - «Никто мне не поверит». «В беспокойстве и смятении я не заснул, а тревожно забылся в ту ночь - не менее, чем моему соседу, мне самому нужен был ответ на мучительный вопрос - продолжать ли свое, лишенное всякого смысла и надежды, существование, и что ждет меня самого в предстоящие десять лет, не превратятся ли они в презренную и ненужную жизнь, или лучше, сохраняя последнее достоинство, уйти из нее. Забыться навеки, но что меня ждет там - куда я добровольно и значительно ранее отмерянного мне времени неизбежно войду? В какой круг Ада упадет моя тоскующая душа? И не то сон, не то видение неожиданно охватило меня до дрожи и трепета - какая-то серовато-белая большая птица, наподобие филина, но с человеческой головой, пролетая мимо окна снившейся мне комнаты, встретилась со мною взглядом и в этом взгляде было к удивление, и мрачное пророчество, и какие-то черты лица, которое до сих пор я не видел, и замерла моя душа между сном и явью, и я понял - но было лицо соседа, и он исполнил свой замысел. Услышав в коридоре беготню, крики и звуки отворяемой соседней камеры, я окончательно понял значение моего сна. Можете себе представить всю гамму эмоций, пе-

реполнявших меня, наверное, каждый человек иногда сталкивается с неразрешимой проблемой, и я попытался сосредоточиться на вере в Бога. В Испании я бывал в семье своей будущей невесты, один из сотрудников строительной фирмы, где мы вместе работали, готов был доверить мне свое чадо, но там есть традиция внимательно и многомесячно присматриваться друг к другу, а то обстоятельство что я был иностранец, причем из своеобразной «сложной» страны, еще более удлиняло это время перед центральным событием жизни. Посещал я и своего рода воскресную школу, где, по мере освоения языка и традиций, меня многому научили, видимо готовили к полноценному крещению. Да я и сам осознал, что без христианского учения я не пойму культуры и души полюбившейся мне стороны.

Но теперь, в этой драматичнейшей ситуации, о которой я задумывался ранее лишь теоретически, но которую мой сосед обострил своей решимостью до предела, я не находил никаких ориентиров ни в своем немалом жизненном опыте, ни в литературе и поэзии, всегда мною любимыми, ни в вере, в преддверие которой вроде бы был принят, но именно в ней нашел ответ и некоторое утешение». Тут Пашка решил передохнуть и подкрепиться очередной порцией кофе, он видел, в какую глубокую задумчивость мы все были погружены, так как каждый пережил свои размышления на тему «быть или не быть», причем этот вопрос решался нами не в дружеском сопереживании любящей Офелии, а под гнетом сокрушающей нас беспощадной силы наказания, совершенно несоразмерного нашим «преступлениям». Передо мной стояла картина личных впечатлений в Екатеринбургской тюрьме - раз в неделю выводили в баню, строго изолированно, так же потом гнали по этапу, звание «политического» обязывало. Мне бросились в глаза оббитые плитки кафеля на одном из столбов где-то на высоте человеческого роста. Вечером, при помощи такой же кружки включился в общий хор переговоров нашего «спецкорпуса». На свой вопрос получил ответ - «несколько дней назад, во время мытья в бане несколько человек, проходивших по делу хищения драгоценных камней на ювелирном предприятии, шедших в несознанку, уставших от карцеров и издевательств, сделали попытку покончить с собой, трое - удачно, а четвертый - обрек себя на безумие — поскользнувшись во время разбега, не сумел размозжить голову, а лишь сильно ударился». Конечно, жаль, думал я о своей ситуации, что маловато прожил, как там в «Братьях Карамазовых» до тридцати лет, и кубок об пол, далековато до тридцати, но уж если придется слишком туго, то вот он, пример старших товарищей, но надо будет разбегаться получше, все что угодно - только не безумие.

Видно было по нашим лицам - Пашка затронул больную тему. Но тут принесли котелок с кофе и, наливая большие чашки, пустили его по кругу. Наш сегодняшний лидирующий оратор делал особо большие глотки, мы обычно посмеивались над ним - «Пашка, а как тебе удается делать такие большие глотки, вода только что кипела», а он обычно отвеча-

ет - «Если бы вы поели столько остро приправленной пищи, то также смогли бы пить почти кипяток». Но в этот раз мы давали ему вдохновиться без своих дежурных приколов - тема требовала. Он продолжил, - «я не мистик и всегда трезво оценивал себя как среднего человека и поэтому понимал, что моя задача - практически неразрешима - как я мог спросить у самого Господа, а что будет с моей грешной душой, если я буду вынужден покончить с собой? При этом надеялся, что получу ответ наверняка во сне в ночном видении так же ясно, как в ту ночь, когда привиделась мне душа моего соседа добровольно исторгнутая из живого тела. Конечно в этом вопрошающем порыве мне было не до еды и не до сна, и вот однажды, когда почти совсем выбился из сил, я удостоился видения, которое попробую вам пересказать. Очередной раз забылся ночью под страшные звуки, глухие и щелкающие, необычно сдавливающие голову, что-то закрутило меня как бы в большой трубе или воронке, появился страх, что не хватит воздуха и задохнусь в этом полете, но наконец показалось ярко-синее небо, и на всю ширину небосвода я увидел как бы деревянное распятие, которое еще в Испании, в храме всегда поражало меня своей живописностью и особенным выражением мучительного страдания, искажавшим облик Спасителя, но еще не успел рассмотреть нею эту грандиозную картину, как увидел, что распятие оживает, широко открылись огненные и строгие глаза и пронзили меня до такой степени, что остановилось сердце. Но это были не иконописные и отрешенные глаза, а взыскующие, подводящие итоги всей моей прожитой жизни, и странным образом мне стало понятным евангельское повествование о Христе, изгонявшем торгующих из храма, и все тот же гибкий и неумолимый бич засвистел в воздухе в отдалении, и, в последней мольбе, я опять поднял лицо навстречу этим сверкавшим глазам, но они уже не смотрели на меня, и я скользнул взглядом в их направлении и увидел внизу неспокойное море и в белых обрывках тумана странный парусник, мчавшийся по пенным волнам, команда его была в непонятной, наполовину истлевшей одежде, и лицо одного матроса было мне до боли знакомо. Боже мой, да это же я сам! И корабль я узнал - это же «Летучий Голландец» - предвестник бедствий, и моя душа на корабле - да это чистилище - и сердце мое вновь затрепетало и забилось, и я проснулся. Прочитал «Отче наш» и поблагодарил за ответ и за надежду, что не будет сурово наказана душа моя и такого рода чистилище еще не самый худший вариант, что иногда в морских экспедициях буду проходить возле берегов любимой Испании и вдыхать аромат ее садов, а может быть в одну из тихих звездных ночей меня отпустят с корабля, и в виде бестелесного эльфа долечу до летнего ложа моей любимой в ее уютном и зеленом летнем дворике, и я сумею превратиться в куст темно-бордовой розы или миниатюрный водопад, чтобы быть возле нее и любоваться ею». На этой высокой ноте задрожал голос нашего Пашки Чилийца и трудно было понять, кем он был в этом рассказе - поэтом, провидцем или философом.

Конечно, мы вспомнили созвучный теме рассказ о японских военнопленных, вынужденно ставших камикадзе, которые тоже были поставлены перед выбором - или вымирать поодиночке в этом противостоянии с инопланетной, беспощадной и чуждой цивилизацией, где только один язык был всем понятен, язык смерти - или сделать попытку спасти пусть даже не себя, а «други своя», что является и по христианским канонам высшим нравственным подвигом, и, несомненно, их души в раю.

Все согласились с выводом одного из наших собеседников, который вспомнил чью-то формулу - «Японцы - арийцы Востока».

Но были среди нас люди, которым в жизни пришлось решать подобную морально-логическую задачу, но с другим знаком, причем они не были обременены военной необходимостью. Изложу факты. Были среди нас двое молодых людей, не помню точно или из Смоленска, или из Минска. Одного звали Саша Удодов, другого Помогаев, имени не помню. Они несколько особняком стояли от значительного числа славянофильски настроенных молодых людей, спектр убеждений которых был довольно широк, от начинающего религиозного мыслителя, стремившегося активизировать миссионерские усилия православной церкви, фамилия которого была Огурцов. Он мечтал о создании литературно-публицистического альманаха «Вече», в котором хотел объединить «дореволюционных и новейших моралистов и авторитетнейших отцов церкви и самых первых христианских философов». Эта просветительская идея стоила ему 7-ми лет Мордовии, он достойно и мужественно нес свой крест, были у него и единомышленники, причем некоторые еще только формировали свои собственные взгляды, и не обязательно были они религиозными, всю силу своего интеллигентского, порыва они вкладывали в новое прочтение истории. Заново открывали для себя бесспорные эстетические образцы. Запомнились - Виктор Чесноков, Александр Купин, историк Иванов из группы Вагина. Позже появился Владимир Березин, причем всех нас он немало удивил своей уникальной жизнестойкостью, придя к нам в зону (Барашево) из Владимирской тюрьмы худым и кашлявшим - на нашем обыкновенном черном хлебушке и супах он за одно лето, занимаясь беспрерывно спортом на свежем воздухе, набрал минимум десяток килограммов веса и сформировал внушительную мускулатуру. При этом его славянофильство и русофильство, наверное, в силу тяжелых личных переживаний, имело оттенок избранничества и даже некоторой агрессивности.

Но вернемся к Удодову и Помогаеву. Начинали они как типичные звездные русские мальчики, — хороший материальный уровень, спорт (они занимались фехтованием - рапиристы), обилие книг. Причем у Саши Удодова была феноменальная память - он знал наизусть огромные поэмы Державина и Ломоносова, и время для них как бы остановилось в петровской и послепетровской России. Очень восхищались Екатериной Великой, считали ее образцом просвещенного абсолютизма. С нормальной точки

зрения - хорошие, подающие явные надежды молодые люди, но не будем забывать, что шли 60-е годы еще коммунистического режима в стране, и охранное идеологическое ведомство даже в таких невинных попытках духовно самоопределиться и восстановить историческую связь времен усматривало крамолу и ересь - группку локализовали (обставили красными флажками), вычислили одного из них послабее духом, и дали ему задание «следить и докладывать». Друзья заметили странности в поведении своего давнего товарища и совершенно случайно увидели, как он входит в здание Управления КГБ. Состоялся напряженный и драматический разговор, друзья с удивлением узнали, что за их интеллектуальной эволюцией зорко и неусыпно следят глаза комитета, и что им уже подбирают статью, по которой их «препроводят» куда следует. Можно лишь представить подробности этого разговора, домысливать и фантазировать не берусь, а ребята не распространялись на эту трагичнейшую тему - разговор перешел в ссору, затем в драку, а драка закончилась убийством «предателя». Комитетчики торжествовали - теперь друзей обвинили в «идеологическом терроризме» и дали серьезные сроки 10 и 12 лет. Но больше, чем эти непомерные срока, ребят угнетало клеймо убийц - а ведь их явно спровоцировали.

Вот такую, невероятно жестокую цену имело всякое, даже совершенно безобидное стремление создать собственное мировоззрение некоммунистической ориентации, и до сих пор инерция лжи и страха сковывает людей.

НИКОЛАИ БРАУН - РУССКИЙ ЗОЛОТОЙ ВЕК

Были среди нас и другие молодые ребята, любители гитары и авторской песни. В 1971 г. пришли к нам по этапу два друга, музыканты-гитаристы, Мальчевский и Николай Браун. Мальчевского запомнил как исполнителя белогвардейских песен типа песен Звездинского, но были и еще какие-то оригинальные песни, причем он каким-то особым методом имитировал игру на саксофоне, устраивая нам целые концерты - очень талантливый молодой человек. Николай Браун составлял с ним дуэт, он был сыном известного питерского поэта, был хорошо образован, обладал большими задатками мыслителя и политика, при этом обладал такой глубокой интуицией, что, уже как бы предвидя неизбежные перемены, искал конкретные мосты нашего возвращения к новому периоду демократии и свободы в жизни нашего общества.

Таким образом ему удалось установить личные доверительные отношения с известным деятелем еще «той» государственной думы - Вас. Вит. Шульгиным. Когда Николай рассказывал о своих беседах с ним и о том, что он после стольких лет любит повторять фразу «У нас в государственной думе говаривали»- сжималось сердце. А как хорошо Россия начинала свой XX век вплоть до 1914 г., - земельная реформа начала давать свои плоды, мы укрепили свои позиции житницы Европы. Промышленность развивалась высокими темпами. Были живы и творили Толстой, Чехов, Куприн и многие другие гениальные гуманитарии. Образование и наука были одними из лучших в мире, бурно строились величайшие железные дороги, русский рубль сиял золотом, и мы были органичной составной частью цивилизованного мира, никаких железных занавесов и кордонов, был у нас и суд присяжных, и либеральные законы, и денежные выплаты на содержание политических ссыльных. Был у нас парламент, в котором блистали ораторы, представлявшие партии всего политического спектра. И этот парламент не уступил бы ни одному из европейских парламентов. Несомненным успехом трескучей и назойливой большевистской пропаганды за все семьдесят лет, что ей были отпущены, стало создание стереотипа тяжелой и нищенской жизни народа в пореформенные годы в России конца XIX - начала XX веков, при этом у них все же всегда хватало ума признавать все несомненные достижения нашей страны в то время.

И тут Николай Браун называл много достоверных фактов, которых хватило бы на серьезную монографию. Он подробно расспрашивал многих старожилов Петербурга, и они охотно ему рассказывали, какая покупательная способность была у зарплаты рядового рабочего, что из себя представляла так называемая «рабочая аристократия», когда квалифицированные специалисты подходили к токарному станку во фраке и белой манишке, а если у его дочери были способности, то отдавали ее учиться в балетную школу при императорском Мариининском театре, что своим женам они могли купить и меха, и приличные ювелирные украшения и жили не в жалких лачугах и коммуналках, а в приличных квартирах. Хозяева их предприятий зачастую были меценатами и пытались по-своему внедрять гуманистические принципы отношений со своими рабочими. Собирал он и примеры этих отношений - бесплатное пиво и денежные подарки усердным и постоянным работникам. Безработицы не было. Нищенствовал только тот, кто хотел нищенствовать. Николай вполне мог бы распространить всю эту ситуацию на все государство, хотя провинция немного проигрывала столицам и то не вся — южные губернии имели приличный жизненный уровень. Если бы к этой картине Николай Браун добавил сельскую составную часть - анализируя донское и другие казачества, сельское население Украины и других районов, то стало бы совершенно ясно, что величайшей пропагандистской ложью большевизма был стереотип тяжелой жизни простого народа в тот период нашей истории.

Видимо, комитетчики унюхали потенциальную опасность этих исторических изысканий Николая Брауна и его друга Мальчевского и, наделив их сроками, упрятали в Мордовию.

Так значит, в нашей трудной многострадальной жизни был небольшой период истории, когда нам давался шанс быть среди лучших, а может быть и лучшими, когда нас согревало дыхание солнца Европы, и под этим самым благодатным на нашей планете солнцем мы могли быстро и красиво войти в число избранных детей христианской цивилизации.

Гениальный философ XIX века Фридрих Ницше, без всяких сомнений очерчивая контуры будущего XX века, говорил - «Власть в будущем мире делят славяне и англосаксы. Европа будет в роли Греции под владычеством Рима. Немцы не умеют повелевать, они всего лишь фермент, преддверие великого славянского мира - ворота, открывающие путь к панславистской Европе». Наверняка этот великий провидец оценивал результаты прорыва к развитию в России, проявлением которого неизбежно становилось создание второго геополитического центра силы и власти в мире, наряду с англосаксами. Предвидел ли Ницше, что подобное возвышение России произойдет благодаря военной победе над его родной Германией? Это, конечно, тема для историков его творчества, а вот для нас, пытавшихся еще в 60-е годы в Мордовии понять сущность и логику исторического движения России, пришлось строить самые парадоксальные логические схемы. Некоторые я попытаюсь изложить.

Они не являются моими авторскими находками, они суммируют мнение нескольких моих друзей - Павла Сорокина, Карла Юнкерайта и, в меньшей степени, нескольких других наших собеседников. И во многих пунктах мы пришли к единому мнению, логику которого я постараюсь изложить. Трудно предвидеть реакцию читателя, учитывая, что в бурных возражениях против хорошо фактически аргументированной точки зрения В. Суворова - что именно Советский Союз полным ходом готовился к превентивной войне против Германии и ее союзников, не зря употреблялись слова «коварство» и «вероломное наступление», наверно было очень обидно, что враг оказался хитрее и упредил удар.

Эту «крамольную» идею мы совершенно ясно осознавали еще тогда, в 60-е годы. Было очень много среди нас живых участников событий с обеих сторон, и эта мысль являлась всего лишь фрагментом общей картины событий и ее понимания с точки зрения объективной истории. Вернемся в 20-е годы XX века. Именно тогда закладывались основные вехи следующего, самого кровопролитного витка гигантской космической спирали, которая по непонятной, явно демонической логике, начинала свое движение, при этом много новых явлений и понятий вовлекалось в обиход народов, обреченных претерпеть все муки беспощадного ада. Великая гражданская война европейской нации, начавшаяся в 1914 г., поутихла, началась перегруппировка сил — иные методы войны. Итальянский город Рапалло, Россию представляет Чичерин, которому Ленин дал все полномочия. Ни одна из держав не согласилась иметь дело с преступным большевистским режимом, пришедшим к власти благодаря демагогическим лозунгам, неслыханной злобной пропаганде и проявлением жестокой войны против собственного народа, начиная с красного террора, массовых казней периода гражданской и продолжавшихся в 20-годы карательных экспедиций против Махно, Антонова, казачества. Только одно государство пошло на сотрудничество с Россией - побежденная Германия. Вот вам и академически чистая, вполне по Фридриху Ницше, ситуация Германо-Российского не просто союза, а теснейшей взаимосвязи, можно даже сказать, взаимопроникновения. Чем это все закончилось - мы знаем, а вот фактическую сторону этой взаимосвязи как-то стесняемся излагать. Быстро восстановилась торговля, грузопотоки постоянно увеличивались вплоть до самого 1941 г. Очевидцы отмечали: «до самого дня войны». Наступил НЭП - первыми партнерами были опять немцы. И без них же не обошлась индустриализация и электрификация и пр. и пр. - примеров этому масса, и никто не брался отрицать интенсивность экономического сотрудничества. Было и военное сотрудничество, еще Гудериан отмечал, что немецкие танкисты в 30-е годы совершенствовали свое мастерство на русских танковых полигонах под Казанью. Эта тема менее изучена, она еще ждет своих историков и аналитиков. Но вся третья составная часть взаимосвязи и взаимопроникновения совершенно не изучена, и о ней не принято говорить - это идейная сторона.

Общепризнанно, что фашизм и большевизм - это две стороны одной тоталитарной медали, но как-то не принято признавать, что большевизм возник раньше, и фашизм оказался ответной реакцией и альтернативой и продержался на политической арене значительно меньше.

Проанализируем взаимосвязь идеологий на отрезке времени с 20-х до начала 30-х годов XX века. В России большевизм трансформировался от беспощадно-радикального ленинского, грозившего уничтожением большей части народа, который никак не подходил для великого марксистского эксперимента, до большевизма сталинского, который явно приобрел черты некоторого синтеза коммунизма и славянофильства. Да, именно славянофильства, особенно экстремистского, агрессивного его варианта. В лице уже упоминавшегося Константина Леонтьева, труды которого, если и не были настольной книгой Сталина, то каким-то иным образом довлели в его сознании. Тут мы не обойдемся без цитирования, но оно настолько же неизбежно и необходимо, как понимание послевоенного периода в Европе невозможно без авторитета испанского культур-философа Мадариаги и крупного немецкого мыслителя Хассо Мантейфеля.

Так вот - Константин Леонтьев: «Я ясно предвижу явление великого социалистического Константина, который организует социализм в великую деспотически-завоевательную силу как предшественник его организовал христианство!» Заметьте при этом, что писалось все это в 60-е годы XIX века, как раз в то пореформенное время, о котором мы уже рассуждали. Пойдем дальше. «Только став лидером всего порабощенного Европой мира, воспрянет избавленная от либерального гнета Россия и станет силой способной к выработке новой культуры, но для этого должна поставить перед собой не национального, и даже не всеславянского, а глобального масштаба задачу. Соединим ли мы китайскую государственность с индийской религиозностью и, подчиняя им европейский социализм, сумеем ли мы постепенно образовать новые прочные общественные группы и расслоить общество на новые горизонтальные слои или нет? Вот в чем дело. Если же нет, то мы поставлены в такое центральное положение именно только для того, чтобы окончить историю, погубив человечество. Разлитием всемирного равенства и распространением всемирной свободы сделать жизнь человеческую на земном шаре уже совсем невозможной».

Очень серьезные мысли высказывал наш великий славянофил и наверняка вдохновлял нашего Иосифа Сталина, вполне входившего в роль нового красного императора Константина, а не влияли ли эти же мысли, усвоенные Адольфом Гитлером, на описание в «Майн Камф» образа врага в виде азиатско-коммунистического заговора против европейской цивилизации. При всей парадоксальности той мысли, что автор «Майн Камф» отталкивался от наших классиков славянофильства, хочу углубить тему концепции Константина Леонтьева в той ее части, которая касалась принципиального и осознанного противопоставления Европе. Цитирую дальше: «Поскольку эта Европа, самозванно выдавая себя за всемирную

цивилизацию, грозит утащить с собой в мещанскую могилу все прочее человечество, ему (человечеству) надлежит незамедлительно объединиться под главенство России, и сокрушить этот источник глобальной заразы и, если Россия не выполнит сию священную историческую миссию, то Россия погибнет, смешавшись так или иначе со всеми другими народами Запада в виде жалкой части какой-нибудь рабочей, серой, безбожной и бездумной федеральной мерзости». Весьма красноречивая цитата. Не будем строить иллюзий и представлять подобные парадоксальные мысли плодами досужей фантазии, даже в побежденной бедствующей Германии того времени не прекращали свою работу целые институты изучения Востока «Ост Форшунг». Никто не откажет немцам в интеллектуальной работоспособности и научной пытливости, и если мы уже более ста лет не вспоминаем наших гениев, а ими всегда была богата Россия, но особенно XIX век бурлил и блистал оригинальнейшими мыслителями и провидцами, именно они нам все рассказали о веке XX, то мы, начиная с диаболиче-ского переворота 1917 г. оказались отрезанными от собственных мыслителей и пророков, а вот немцы оказались хорошими учениками и добросовестно пытались извлечь все возможное из восточных провидцев и трансформировали взрывную силу их идей для воссоздания своего центра силы.

Среди нас был именно такой «высоколобый» - очень своеобразно сочетавший выдающийся по интенсивности жизненный опыт и фундаментальные знания.

Стоп! Стоп! Скажет искушенный читатель, а не слишком ли смело представлять все эти парадоксы взаимосвязью русско-германского мира.

Не отсебятина ли это? Дадим слово этническому немцу, хотя и родившемуся на наших славянских землях, но в детстве с семьей, в конце 20-х годов, попавшему в Германию.

ХИТРЫЙ ЖОРА

Наша многонациональная среда приводила некоторых наших обитателей к таким жизненным ситуациям, которые можно охарактеризовать как парадоксальные, даже тупиковые, и выход из них иногда был просто анекдотическим. Многим из нас запомнился один эпизод, после которого Жора Майер получил кличку «хитрый Жора», хотя среди нас клички не были приняты, но как в каждой замкнутой среде - типа спортивной или армейской, обозначали самую характерную черту человека, чем-то поразившего весь коллектив. Обычно воскресным днем, в свой законный выходной, мы занимались каждый своим делом, но все же ко времени обеда разбивались по кучкам, кто по национальным признакам, кто по интересам, завершали свой обычный крепкий кофе или чай, ну, и конечно же, беседовали, спорили, в некоторых случаях доходило до острых дискуссий. В тот майский день мы «предвкушали», что наш гость - свежий человек «оттуда», расскажет нам много интересного. Мы пригласили на кофе, изъяв тем самым из немецкой этнической группы, «недавно доставленного» в Мордовию - Майера. Мы не знали всех подробностей его «дела», да у нас не было принято интересоваться этим. Достоверно знали, что он немало пожил в послевоенной Западной Германии, был очевидцем экономического чуда своей любимой Родины, что придавало ему особую уверенность и даже вызывало гордость «явной избранностью» и «неотъемлемыми привилегиями немецкого народа», который из любых испытаний и катастроф неизбежно восстает из пепла, как мифическая птица Феникс, и при этом всякое новое поколение рождается с «неизменной серебряной ложкой во рту». Майер интерпретировал это как «обреченность к процветанию» и «обязательное экономическое развитие и рост».

Знали мы о его жизни то, что еще на закате НЭПа его семья сумела выехать в Германию из Союза, он получил хорошее образование, воевал, прошел всю Европу, побывал немного в Северной Африке с корпусом Роммеля, которого очень уважал, воевал и в России, после короткого плена у англо-американцев восстанавливал свою страну, далее он каким-то образом участвовал в идеологической борьбе против Союза, сотрудничал с редакцией «Нового Русского Слова» - органе РОА - «Русской освободительной армии» Власова, писал материалы для радио «Свобода» и «Не-

мецкая волна», но все это были не более чем догадки, просто наши выводы из некоторых его оговорок. Это была больная для него тема, так же, как подробности того, как же его смогли «захватить» и «переправить». Насчет того, как «обвинили» и «приговорили» у нас, естественно не было вопросов. Мы знали много случаев, когда чекистские крючкотворы обвиняли немцев, просто воевавших в составе вермахта, не имевших никакого отношения к СС или карательным частям, в «измене Родине», если им «посчастливилось» родиться на территории Союза, даже Восточной Пруссии или Прибалтики. Жорина семья до выезда жила на Украине. Из всего изложенного видно, что знания этого человека были обширны, жизненный опыт многообразный, иногда уникальный, а если добавить его склонность к необычной для немца говорливости, доходящей до ораторствования, то можно понять, насколько хорошо он вписался в наш «дискуссионный клуб». В тот день подобрался колоритный и разнообразный состав участников: П.Г. Сорокин, Валентин Соколов, Гунар Астра, Капициньш, Юра Яковлев, Женя Песчаный, Пашка Чилиец и автор этих строк. Дело происходило в зоне № 11 в 1969 г., мы расположились под молодыми липами, на пригорке, под нами было футбольное поле, на котором разминались игроки команд «Литва» и «Украина» - готовились к футбольному матчу. День был теплый, солнечный, все начиналось хорошо. Кофе был ароматный, редкого сорта «Мокко». Беседа разворачивалась плавно, обстоятельно - включился в нее и Жора, причем с самого начала мы заметили в его суждениях горечь и трагизм много испытавшего человека, постоянно пытавшегося подвести итоги: он наделял уничтожающими эпитетами элиту Германии, за которую воевал. Она по его словам предательски относилась к своим собственным солдатам.

«Я начал свою службу в рядах вермахта с самой первой кампании против Польши, после ее разгрома нас перебросили на Запад, прошел Голландию, Бельгию, Францию, потом Восточный фронт, дошел до Ростова, воевал на Кавказе. Потом отступал до самого Берлина, потом опять на Запад под Арденны, и чем ближе было окончание войны, тем больше во многих из нас росла уверенность, что нас предали, что вместо нас - профессионалов, верхушка хотела видеть фанатизированных эрзац-воинов, - то создавали формирования СС, то какие-то нелепые оборотни «Вер-Вольф», то кидали в бой мальчишек из гитлерюгенда, пытаясь возродить псевдо-религиозное подвижничество времен «крестового похода детей».

Но еще больше нелепостей и элементарной фанатизированности мы видели с русской стороны, а моральный уровень их командиров поражал, практически все соответствовали одной разведывательной информации о полковнике, командире противостоящей нам части - «Законченный алкоголик, содержит при себе гарем медсестер. Только в 43-ем году мы увидели перед собой настоящего противника».

К этой теме Жора неоднократно возвращался, делая из нее многие, далеко идущие выводы, мы еще к ней вернемся, но в тот злополучный день Жору занесло на болезненную, по особому лично окрашенную, еврейскую тему. Вот его монолог - «Еще во время боев в Прибалтике меня удивляло, что многие расстояния мы проходили буквально маршем, не соприкасаясь с противником, отход которого подгоняли местные воинские формирования, оставляя нам таблички «Свободно от воров», «Свободно от бандитов», «Свободно от евреев», и это наталкивало меня на некоторые размышления, пока я сам лично, уже на Украине, в Галиции не стал участником событий, неприятно меня поразивших. После ранения и госпиталя я некоторое время не воевал на передовой, был во втором эшелоне, наши части организовывали комендатуры. Нашей первоочередной задачей, наряду с уничтожением коммунистических элементов, были объявления о сборе на определенных пунктах еврейского населения. Я уже много прошел к тому времени, бил поляков и французов, югославов и русских, но тут все во мне было возмущено, начиная от обреченной покорности, с которой стар и млад собирались на пункты. Я не смог смотреть им в глаза, особенно детям и молодежи, видя в них острый блеск надежды на жизнь и стремление любой ценой сохранить человеческое достоинство, хотя и они, и мы понимали, что стоит в конце их скорбного пути. В конце дня я пошел к своему командиру и попросился на передовую. На его вопрос, что заставляет меня форсировать события, я ответил откровенно, зная о его порядочности, и уверенный в том, что он не донесет на меня: - Я не выдерживаю этой моральной пытки, не знаю, чем можно оправдать отправку в ад целого народа - на месте нашей верхушки я предпочел бы часть еврейской молодежи призвать в наши ряды, совсем недавно они были подданными Австро-Венгрии и никогда не были врагами Германии, а другую часть молодежи вместе с женщинами, стариками и детьми отправить в Транс-Иорданию и помочь им вооружением и техникой, чтоб они отвоевали свои исторические земли».

«Не горячись, молодой человек», - с иронической усмешкой отвечал мне пожилой полковник, он был выходцем из хорошей аристократической семьи, и этим многое сказано, - «У Вас революционно-милитаристское мышление, по логике которого надо было поменять задание корпусу Роммеля, и вместо Северной Африки отвоевывать у англичан Транс-Иорданию. Не у вас одного выворачивается душа, глядя на жертвенную кротость еврейского народа, даже малодушные цыгане и те пытаются спастись бегством. На мой взгляд, не трогать бы их вообще - оставить в массе оккупированного населения.

Я удовлетворю вашу просьбу, обер-лейтенант, и отдам необходимые распоряжения, и даже не буду настаивать, чтоб Вы не разглашали, что не только у Вас деформировано сознание в этой войне».

Наш поэт, Валентин Соколов, не удержался и подсказал «травмировано сознание».

«Да, совершенно верно, именно так будет точнее». Все более вдохновляясь, Жора начал описывать возможные гипотетические комбинации, которые могли бы возникнуть, если бы не было «хрустальной ночи» и других антисемитских акций, а была бы осмысленная проеврейская политическая доктрина - одни ученые и банкиры смогли бы многое дать рейху, не говоря о многих миллионах потенциальных работников и солдат, а воевали бы они хорошо, если бы надеялись, что им помогут отреставрировать их собственное государство.

«Да и американцам не удалось бы организовать ковровые бомбардировки тысячными армадами, которые с большей эффективностью, чем атомные, уничтожили наши города - если бы их еврейская община была бы нашей союзницей». Голос Жоры окреп, в нем появились благородные баритональные оттенки, он явно увлекся блеском своей исторической реконструкции, но тут неожиданно вмешалась наша низменная реальность, причем самым неподобающим и коварным образом. Все дело в том, что по бугру, с которого было удобно обозревать стадион, живописно протянулась аллея из молодых липовых деревьев, которая примыкала к бараку лагерной администрации, где теплилась какая-то неспешная жизнь, несмотря на воскресенье. Мы несколько неудачно перебазировались с травяного лужка - он казался нам сыроватым - на скамейку, где удобно расселись, и продолжали свой разговор. И вот в самый кульминационный момент, когда наш умудренный оратор вдохновенно поправлял неудачника-фюрера, который всего лишь балансировал между гениальностью и безумием, а в обсуждаемом, таком важном вопросе был совершенно безумен, на крыльце показался новый сотрудник администрации, которого многие из нас еще и в глаза не видели - один из заместителей начальника по режиму - молодой лейтенант Иоффе.

С первых дней своего появления у нас он многим показался странным - почему он в непрестижном МВД, ну КГБ еще куда ни шло, удивляла и излишняя строгость и требовательность. Одно мы поняли сразу же - неудачное мы выбрали место.

Быстрыми шагами Иоффе приблизился к нашей вальяжно расположившейся группе, он видел, что мы засобирались, а один Жора спокойно сидел, погруженный в свои великие мысли, готовя новые ораторские пассажи. Он прошел прямо к нему, взгляды их встретились, и Иоффе, с обычной своей придирчивостью и крикливостью, напал на Жору: «Почему ты не встаешь перед работником администрации?!» Мы все оторопели - вот это поворот сюжета: и чем же закончится это неожиданное, да и ненужное, столкновение, и как же выйдет из ситуации наш новый большой друг еврейского народа.

Жора, продолжая сидеть, спокойно ответил, обращаясь также на «ты»: «А где ты видел, чтобы немец вытягивался во фрунт перед евреем?!» В то время, когда оторопелый Иоффе стоял, вытаращив от неожиданности глаза, Жора спокойно встал со скамейки, но не для демонстрации покорности, а из плохо замаскированного стремления продемонстрировать свое человеческое и моральное превосходство. Он был головы на полторы выше своего визави, широкие, развернутые плечи, выпуклая львиная грудь, крупное высоколобое лицо с почти квадратной челюстью, продубленное всеми ветрами жестоких сражений, с резкими морщинами, на которых отпечатался весь трагизм и бесчисленные испытания его поколения, ярко-синие глаза смотрели смело и прямо, и все это по-особому оттенялось его последними попытками найти новые гуманистические горизонты, чтобы теоретически преодолеть бессмыслицу кровавых жертвоприношений недалекого прошлого, и в его неопределенной полуулыбке сквозил не рецидив расового превосходства, а личное стремление к примирению, взаимопониманию.

Конечно, Иоффе его не понял и прореагировал стандартно, вызвал надзирателей и приказал сопроводить Жору, громогласно пообещав ему 15 суток карцера. Покидая это неудачное место, не зря пословица гласит: «держись подальше от начальства, а ближе к кухне», мы оживленно обсуждали — чем же мы будем «подогревать» нашего оратора, и у кого из нас есть сигареты, сахар, кофе, сало. В общем, настроение было бесповоротно испорчено, даже потускнело солнце яркого майского дня. Особенно огорчило, что из апокалипсически-исторических высот приземляемся мы очень неуклюже, и не имело смысла Жоре обострять своей репликой рядовой эпизод незначительного противостояния неумеренно ретивого работника администрации с рядовым политзеком. Насколько живучи пропагандистские штампы расового превосходства, даже в такой просветленной душе, как Жора!

Репликами такого рода мы обменивались, все более и более мрачнея. Можете представить себе наше удивление и радость, когда минут через 30-40 мы увидели нашего предполагаемого мученика - Жору, прогуливающегося по нашему лагерному «проспекту», который проходил вдоль аллеи, где располагались последовательно школа (вечерняя), в которой все желающие могли получить среднее образование, не считая прохождения многочисленных профессиональных курсов: электриков, трактористов, механиков и пр.; столовая, большой зал которой позволял демонстрировать фильмы; библиотека с читальным залом и шахматными столами, причем был хороший подбор русской классики, зарубежной литературы и практически всей периодики, вплоть до популярных толстых журналов, «Новый Мир», «Иностранная литература». Вид у Жоры был довольно рассеянный, явно сквозило каким-то сюрпризом. Мы обступили его тол-

пой и начали расспросы. Кто же тебя спас от карцера? «Выручил меня заместитель начальника по режиму - майор Пименов, которого срочно вызвали для решения моего вопроса. Оказалось, что лейтенант Иоффе неудачно заполнил «постановление», согласно которому помещают в карцер; со времен Н.С. Хрущева - все взаимоотношения администрации и «контингента» были строго регламентированы, и привнесение «личных моментов», как выразился об этой ситуации Пименов, делало «необоснованным» постановление, но самое главное, Жора был в должности агронома в нашем, довольно крупном тепличном хозяйстве, которое вместе с мебельным заводом составляло основу нашего производства в лагере №11, общее «население» которого доходило до 2-х тысяч и более.

И Жора был, практически, единственным специалистом, способным вырастить под стеклом не только зелень, огурцы и помидоры, но еще и арбузы, и дыни к столу верхушки администрации. Тут позволю себе сделать отступление, чтобы описать хотя бы некоторых, достаточно характерных представителей этой администрации, в частности, того же майора Пимснова, с которым и мне лично пришлось столкнуться по довольно неожиданному поводу.

Немалое количество наших любителей книги бомбардировало своими заявками весьма серьезные букинистические магазины Петербурга и Москвы, каталоги и проспекты которых у нас были. Получали книги наложенным платежом, но дореволюционные издания подвергались цензуре, вот и я должен был получить два тома «Всемирной истории» Оскара Иегера, добротно изданных «Брокгауз и Эфрон». В данном случае в довольно вежливой форме майор Пименов попросил оставить ему где-то на месяц эти два тома. Конечно же, отказа не могло быть, к тому же приближалось свидание с родителями и хотелось получить передачу побольше -мой намек был понят.

Он разговорился со мной, поинтересовался, как я оказался в роли бунтовщика против системы, при этом высказал своеобразную точку зрения, что мне следовало бы попытаться сделать карьеру в рамках существующего общества и, «если бы оставались какие-либо иллюзии», попробовать воплотить их, уже являясь чем-то «существенным».

Внешне он выглядел как типичный барин, - несколько либеральный и вполне прогрессивный, немного даже любовался своими качествами «доброго хозяина».

Рослый, плотный, с немного бледным холеным лицом, он запомнился в последнем, уже накануне моего освобождения, выходе на арену, когда он посетил нашу чайхану в Барашево, которую и отстроили по его личному указанию - удобная электроплита и даже простенький интерьер «под дерево». Он сказал следующее - «Надеюсь, вы довольны своей чайханой. Начальник постарался». Так вот этот майор МВД и оказался тем

либеральным, старавшимся примирить обе стороны, начальником, который в тот майский день избавил нашего Жору от карцера. С того самого дня мы называли его не иначе, как «Хитрый Жора». Конечно, наши ожесточенные споры еще только разгорались, он приносил все новый и очень серьезный цитатный материал для подтверждения своих выводов, он резко обвинял славянство, особенно Россию, во многих смертных грехах и, когда его нападки становились особенно резкими, кто-нибудь да напоминал ему - «а не ошибался ли ты Жора насчет огульных характеристик на полковников», и кто-нибудь обязательно добавлял - «и майоров». Тут он немного стушевывался и терял излишнюю агрессивность, видно было, что последние события не очень укладывались в его историко-философские схемы.

А что же наш лейтенант Иоффе? Он изменился после этого случая, манера общения с нами стала ровнее - без крикливости и чрезмерной требовательности, хотя его энергия и распорядительность от этого не пострадали. Он даже стал внимательно присматриваться к нам, - знакомился с личными делами и даже вызывал некоторых на «собеседования», что для режимного работника МВД было не характерно. Первым - для такого откровенного разговора он вызвал однофамильца - Вениамина Иоффе, которого я уже упоминал ранее в числе «питерских» неомарксистов. Для начала они попытались проанализировать свои «генеалогические древа» и выяснить, не являются ли они дальними родственниками, а потом, когда лейтенант уяснил сколь незначительны различия официальной идеологии от крамольной интерпретации его однофамильца, то даже предложил свою помощь и содействие в политорганах МВД в том случае, если Вениамин подаст прошение о помиловании. Несмотря на всю наивность и неактуальность своих идейных иллюзий, с которыми он первоначально вошел в Дубравлаг и от которых уже начал избавляться в пользу вечных ценностей, Вениамин в человеческом и моральном отношении был «святым» в своей цельности и принципиальном гуманизме, и его национальный колорит только подчеркивал пытливость и подчинение обыденной жизни - книжной премудрости.

К немалому удивлению лейтенанта, наш Вениамин мягко, но категорично отказался от такого содействия и «вообще не намерен просить о помиловании, так как никакого преступления не совершал, считает унизительным, что попытка по-новому осмыслить наследие Маркса, так сурово наказывается вроде бы его последователями». Лейтенант напомнил ему, - «Подумай о своем здоровье, у тебя же язва двенадцатиперстной кишки», тут он явно намекал на трагическую участь Юры Галанскова, погибшего от неожиданного прободения язвы желудка. И этот аргумент не подействовал. Веня был тверд в своей решимости сохранить гордую осанку мыслящего человека. На этом разговор закончился. Из всех этих не-

придуманных историй, несмотря на своеобразие и несомненную специфичность нашей среды, можно смело сделать вывод: все мы шли по одной и той же дороге, все мы шли в одном направлении, несмотря ни на какие различия и прежнюю враждебность - все к тому же испытанному гуманизму, к практике очеловеченья отношений в попытках понять друг друга. И даже наш мудрец - Жора Майер, готовя свой реферат на тему: «Россия предала цивилизацию и тем самым стала самой большой грешницей ХХ-го века», не сбивался на пропагандистскую крикливость и оскорбительный тон, а преподнес нам сбалансированную оценку, подчеркивая, что в среде остфоршеров это общепринятые идеи. Придется утомить читателя многочисленными цитированиями самых разнообразных авторов, а также подробнее «подать» Валентина Соколова и П.Г. Сорокина, которые, несмотря на свои вторые «червонцы», были оппонентами Жоры и отстаивали «русскую идею».

НАШ РУССКИЙ ПОЧВЕННИК

Хочу отдать должное, несомненно, - личности, мыслителю, при том, что он был прежде всего поэтом и для него точное и образное словоупотребление было потребностью. Во всем, что бы мы ни обсуждали, выше всего он ценил искренность, совестливость и юмор. Он явно был человеком из народа, при этом сохранял типичную научную пытливость и мог на равных общаться и с интеллигентами, и с простыми, без особых претензий, людьми. Его не сломал первый «червонец», а, по крайней мере, начало его было ужасающим. Сел он еще мальчишкой-старшеклассником, как участник литературного кружка, а в те времена пристальный интерес к гуманитарным предметам приводил в следственную камеру, если находились хоть малейшие основания полагать, что человек замыслил думать «инако».

География его мучений* была довольно обширной: Колыма, Магадан, Тайшет.

Не часто он вспоминал об этом периоде, но и не получалось у него скрыть, что некое происшествие бередит его душу до сих пор. Он не открывался до того момента, который, по его словам, напомнил всем нам, что некоторые моральные тупики, практически, непреодолимы - вот так и в нашем небольшом коллективе кипели бурные споры, мы чуть ли не становились в боксерские стойки - случай редкий, да и повод был кричащий, даже трагический. Мы работали небольшой бригадой в уже описанной больнице, куда нас водили из расположенной рядом зоны № 17 в Барашево. Мы спокойно обтесывали бревна, готовили раствор, когда раздались выстрелы и крики, мы побежали на звуки и увидели жуткую картину - на заборе, в запретной зоне, агонизировал человек, видно было, что его буквально «прошило» несколькими автоматными очередями, со всех сторон сбежались охранники, и кто-то из солдат истерически кричал на вышке. Участок забора примыкал к территории упрощенной псих-лечебницы, где пациентами были «бытовики». Подошли к нам представители администрации и объяснили, что уголовник - психически больной, каким-то образом освободившийся от смирительной рубашки, в силу невыясненных мотивов, бросился на «запретку», что нас, политических, это не касается, и нам лучше отойти подальше. Мы отошли, но не в силу этих «рекомендаций», а по причине того, что не у всех хватило мужества смот-

реть, как фотографировали, а затем снимали с колючей проволоки то, что еще несколько минут назад было крепким светловолосым парнем, лет под тридцать.

Вот тут и начался наш ожесточенный спор, при этом мы разделились почти на равные две части, а предметом конфликта стал простой вопрос - объявлять ли голодовку протеста или нет. Единственный фактор, который мы не могли определить - это принадлежность убитого к отделенному от нас миру уголовников, которых мы не очень понимали, и решили обратиться к Валентину Соколову, который в своем первом сроке с ними сталкивался, да и по возрасту (около сорока) и авторитету мог примирить и вразумить нас. Пришли целой делегацией, расположились для обстоятельной беседы. Валентин начал издалека и, поняв по нашим взволнованным лицам, что мы на пределе, рассказал и свой случай. События разворачивались еще в начале его первого срока, когда уголовники и политические не были разделены, а кое-где даже женщины не были отделены от мужчин. Его интерес к поэзии и способность прилично рифмовать были замечены и ему «была предложена должность» истинного поэта в свите авторитетного блатняка - бригадира. «Придуриваясь» подобным образом, наш Валентин начал познавать азы лагерной жизни и вот тут он и стал очевидцем и невольным свидетелем одного случая - молодой «фраерок» проиграл в карты, заведомо рискнув, не имея необходимой суммы, (а деньги уже начали выдавать на руки, пошли послабления в суровой лагерной жизни, и особенно оживилась карточная игра, в которой опытные шулеры, пользуясь всяческими хитроумными трюками «наказывали» «лохов» -неопытных игроков).

Карты розданы - вместо желанного «очка» был ловко подтасован «перебор» - проигрыш налицо, платить нечем. Никто не поручился и не занял. Стая «битых волков» коротко посовещалась - вынесли приговор - «кончать». Метод казни «гуманный» - «может быть доживет до утра». С него сняли верхнюю одежду и поместили в какую-то клетушку вне барака, и это при минус 55°С. «Впервые в жизни, я стал очевидцем жестокой казни человека, причем особо угнетала надуманность и условность его вины. Можно было бы понять, если бы он «крысятничал» (воровал у своих) или доносительствовал, а тут - всего лишь по-мальчишески понадеялся на карточное счастье, и такая жуткая расплата.

Прошло несколько часов, игра продолжалась, я незаметно вышел из барака и подошел ближе к месту казни, молодой «блатнячок», еще недавно хвастливо рассказывавший о своих похождениях и «малинах», при этом звонким голосом припевая знаменитую «Мурка - муреночка», еще делал попытки притопывать, но мороз уже сковывал судорогами его тело, его стриженая, немного деформированная голова как-то странно дергалась, и он пытался выговорить какое-то непонятное слово или припев, мне послышалось - «Лататуйда», через некоторое время он упал на снег, еще немного повздрагивал и затих.

Я плакал от бессилия, что ничем не мог ему помочь, неписаные законы уголовного мира диктовали единственный способ его спасения, а именно - «разменяться», то есть свою жизнь я мог отдать за его жизнь, но как это можно было сделать, если он не был «други моя», даже в той смешанной среде мы были чужаками — они называли нас «фашистами», соответственно, и мы их не очень уважали, не всегда почитали их жесткую стойкую субординацию. Единственное, что я сумел сделать для него - это отомстить его обидчикам, но не сразу - пришлось изучать технологию карточного шулерства, все эти «крапления», «зеркальца», «подсказки» и т. д. Практически все выигрыши были запрограммированы, но, если очень внимательно отслеживать хитроумные манипуляции и подавлять их шестерок, можно было их уличить. Так мы с друзьями и делали, подловили и ту команду, которая «взула» нашего «замороженного». Сами мы не имели права расправляться и после «толковища» передавали их «грузчикам», которые сами изобретали им казнь. Но даже эта «благородная» месть не дала мне душевного покоя. В сознании продолжало стучать )то странное слово «Лататуйда», а слова - Север — Снег - Смерть — Замерзать постоянно и в разных комбинациях рифмовались в трагические стихи, и часто в них угадывались контуры замученного своими же - ни за что - человека.

Слава Богу вскорости нас разделили, обстановка стала намного спокойней, нам разрешили носить волосы, нормальную одежду, пользоваться своими деньгами, открыли коммерческие столовые, а некоторых отпускали на поселение, «оттепель» давала знать о себе даже в наших, забытых Богом, местах».

«Ну а в чем же, Валентин, отличие теперешней ситуации в Мордовии от прежней, очевидцем которой ты был?»

«Я считаю, что настоящая ситуация какая-то искусственная и фантастическая, если раньше власть беспощадно перемалывала своих врагов, еще и извлекая при этом некоторую экономическую выгоду, и трудно было увидеть лагерника с большим стажем, то теперь к нам относятся чуть ли не бережно, оказывая не только медицинскую помощь, но даже», -показывая рукой на Михаила Витера, (к нему я еще вернусь, он был из числа молодых украинских борцов за независимость) - «следят, чтоб не впадали в дистрофию». Действительно, Михаил начал худеть, и врачи на месяц дали ему «больничный паек» 6 «б», в который входило: 50 г. сливочного масла, приличная порция мяса на обед, 0,5 литра молока.

«Я считаю - продолжал Валентин Соколов, - что сейчас мы стали неким «экспериментальным стадом», к которому внимательно присматриваются и прислушиваются, возможно, надеясь на какие-то «мыслительные» результаты, а может быть, подкапливают картотеку анекдотов».

В доказательство Валентин привел случай из своей жизни в лагере № 7.

Вот его рассказ. «Приехала ко мне на свидание моя жена, хоть раз в году, но все же маленький, в три дня отпуск. Целых три дня вкусной домашней еды, отдельная комната, чуть ли не гостиничного типа, красивая и умная женщина рядом, ну просто рай земной, и во время свидания, уже расслабившись и насытившись, в состоянии спокойного «трепа», я задал своей Мане вопрос - «А можешь ли ты вступить в партию?» Она поразмыслила и ответила - «Теоретически могу, а на какой черт оно тебе надо?».

«Представляешь, Маня, как я буду хвастать моим друзьям, что хоть раз в году, но я «трахаю» эту подлую партию» - мы весело посмеялись и довольно быстро забыли эту хохму. Оказывается, забыли ее не все. Прошло несколько дней, я уже отошел от шока, который неизбежно возникает при новом погружении в ад после свидания, и столкнулся лицом к лицу с нашим замом по режиму - личностью характерной и колоритной. Был он в звании майора, рослый, крепкий - лицо его было обезображено шрамом, снарядный осколок так зацепил его, что выражение страдальческой удивленности отпечаталось навек, при этом один его глаз постоянно слезился, что никак не гармонировало с его злым юмором, при этом он не перегибал палку и иногда пускал в ход такой аргумент - «меня знают даже на радио «Голос Америки», действительно, когда-то его упомянули в одной из передач, в которой говорилось о голодовке протеста политзэков в зоне № 7. Он пытался ее пресечь, повел себя жестко, заслужив тем самым кличку «Костя норовит «трахнуть», при этом еще и всплакнуть», впоследствии эта кличка сократилась до трех слов, а Костя попал на язык диктору «Голоса Америки». Как при этом просачивалась информация на Запад, наверное, не ясно до сих пор. Точно такой же загадкой оставалось ежемесячное проникновение в наши зоны журнала, издававшегося в США для общины «Свидетели Иеговы». Название журнала - «Сторожевая Башня». Так вот, этот майор - Костя со своей улыбкой сквозь слезу, обратился ко мне, - «Неужели ты, Валентин, надеешься, что «затрахаешь» нашу партию?». Я остановился, ошарашенный, майор еще больше заулыбался - эффект был неотразим. Только основательно сосредоточившись и поняв, что нас «пишут» постоянно, я хотел что-нибудь вразумительное ответить, но торжествующий Костя уже удалился. Конечно, стоявшие неподалеку друзья, после его ухода посмеялись вместе со мной, оценив анекдотический изыск моих выражений, но с тех пор меня не покидает некое ощущение - слишком подробно нас стенографируют, неспроста все это. А вы слишком много спорите и горлопаните, совершенно не считаясь с тем, что вездесущая «труба» (так Валентин называл дистанционные прослушивающие и записывающие устройства) вас пишет и «там» все известно».

«Да и черт ее бери, эту трубу», - отвечали мы, - «уж здесь нас ничем не ущемляют и не пытаются «пришить» антисоветскую пропаганду, где как не здесь, в лагере, мы можем выговориться и многое прояснить для себя, такая масса интересных собеседников, наверное, самая уникальная

ситуация в мире, когда гуманитарные поиски становятся и образом, и смыслом жизни».

«Хороши поисковики - недавно вы довольно зло подшутили над Витольдом Абанькиным, вскрыв еврейское происхождение его фамилии, но хорошо, что он морально крепок и с чувством юмора, переварил нормально, а вспомните свою атаку на Баскакова, он пару раз так запил, что чуть не угодил в карцер».

Видно было, что Валентин распалялся и не на шутку злился, мы возражали ему в следующем духе - «Слишком остро ты реагируешь на тюркскую и мусульманскую составляющие. Неужели в тебе неистребим славянофильствующий государственник, который боится потерять эти фрагменты империи?

С каких это пор в тебе пробудился глубокий государственнический инстинкт?».

Валентин запальчиво отвечал - «В душе настоящего русского этот инстинкт никогда не увядает; мы сироты без сильной государственности».

Необходимо сделать отступление и рассказать подробнее об этом случае.

Баскаков, молодой учитель-гуманитарий из сельской школы в глубинке «оскудевающего центра России», вместе с двумя приятелями, тоже учителями, додумался до организации партии марксистского толка. Вручную они написали несколько листовок с не очень резкими лозунгами, переполошили районное руководство, в результате - срок в Мордовии всем троим. Аналогичный случай — в Молдавии: где-то под Кишиневом все точно так же, только состав участников поразнообразней. Директор школы Драгош - венгр по национальности, молдованин - Вася Посталаки, еврей - Тарнавский, русский - Чердынцев. Все то же самое, и срока те же - от 3 до 7.

Все они — хорошие, искренние ребята, сам факт того, что они пытались найти новые пути и оживить все более коснеющий правящий режим, делало им честь, и все они за эти годы, что мы прошли вместе, менялись, - эволюционировали их взгляды. Было приятно наблюдать, как от ретроградного марксизма, хоть и медленно, но все же отходит Тарновский, так же впрочем, как и Рафалович, и многие другие - как Тарновский уже примеряет ермолку, и на вопрос работника администрации: «Почему ты не работаешь в производственной зоне», - с достоинством отвечал: «Сегодня праздник — еврейская Пасха». И ответ был с пониманием принят, и в тот день к ним уже не придирались.

Чердынцев - явно и осмысленно все более сближался с религиозными деятелями православного толка, видно было по кругу его интересов, что он обращается к своим истинным национальным истокам. И даже наш весельчак и острослов - Вася Постолаки - все чаще и аргументированней, вспоминал Валахию и Бесарабию, заводил разговоры об общем с ру-

мынами происхождении от племени даков, которые ожесточенно и не без успехов воевали еще с Римской империей.

Один Баскаков продолжал мусолить книжки Маркса и Ленина, а мы всего лишь задали ему несколько вопросов. «Кто ты по национальности?». Он, не задумываясь, ответил - «Русский». «Ты как историк-преподаватель, знаешь смысл слова «Баскак»? Да, знаю. Во время татаро-монгольского владычества - сборщик податей на подчиненных территориях и проводник иных решений центрального ханского каганата». «Ты часто смотришь на себя в зеркало, и не видишь ли ты там своих дальних предков - невысоких, круглолицых, скуластых, темных лицом с раскосыми и жадными глазами, скачущих на мохнатой монгольской лошадке по чужим городам и весям?». Призадумался наш герой, действительно описанная внешность вполне соответствовала его собственной, даже кривоватые ноги не оставляли сомнений насчет наезднического происхождения.

Некоторое время он старался не попадаться нам на глаза, вот тогда, видимо, произошли те события, о которых рассказывал Соколов.

Достать спирт в наших условиях не было особой проблемой, его можно было купить за небольшую сумму в виде спиртового лака, употребляемого в мебельной технологии для покраски. Добавив небольшое количество воды в этот лак и перемешивая его, можно было отделить спирт от красящей основы. Спирт был довольно приличный, плодово-ягодный. Некоторые баловались таким пойлом. Особенно запомнился один любитель из числа перебежчиков, белорус по фамилии Шапаргин, он старался вечером, по концу рабочего дня, принять дозу, закусывая припасенной селедкой, при этом, когда глаза начинали блаженно блестеть, он любил повторять, если кто-нибудь был поблизости: «Не вижу иконы», явно делая горестный намек, что из всего числа значительных и авторитетных людей он не может выделить никого в идеал - образец для подражания. Мы при этом советовали ему - взять фонарь, как в свое время философ Диоген, и искать человека. «Причем здесь фонарь», - растерянно моргая уже пьяными глазами, отвечал он нам.

Наш герой - Баскаков не долго пробыл в подобном состоянии неопределенности и раздумий, сказалось и образование, и некоторая сила личности, и довольно скоро мы увидели его в обществе мусульманского священника, но не того иранского арабиста, который обучал Репникова, а крымско-татарского муллы. Не скрою, нам доставило немалое удовольствие созерцать Баскакова, изучающего коран. Вот оно - продвижение к иконе, возвращение на свою духовную Родину, новое воссоздание себя в соответствии с предписанным тебе архетипом. Мы разучили несколько слов по-татарски и даже профинансировали покупку приличной тюбетейки для нашего друга, при этом не стали даже отмечать, что она сидела как влитая на его голове. Именно этот случай не понравился нашему философствующему поэту - Валентину Соколову, он ставил нам в вину то, что мы употребляем некий «информационный нажим», почти что давле-

ние. «Ну я еще могу понять Рубина, он берется за своих, но какое вам дело до наших татарчат». Тут необходимо опять сделать отступление о личности Рубина и о впечатлении о нем, которое вынес Валентин Соколов, сталкивавшийся с ним во время своего пребывания в лагере № 7. Рубин был заметным, даже внешний облик выражал значительность -типичный спортсмен, причем боксер-тяжеловес, помимо этого он имел серьезный моральный авторитет, был внутренне гармоничен и самостоятелен. Решал он всего лишь одну проблему, которую в свое время решил для себя сам, а теперь помогал другим.

Повторюсь еще раз - у нас не было национальной розни или шовинистических попыток кому-то навязать национальное превосходство, а вот вместе «покопаться» и определить не всегда четкую аутентичность в национальном плане было даже хорошим тоном. Характерный пример — очень общительный, остроумный Карл Сибар считал себя карелом и сидел за то, что бежал в Финляндию, а финны в то время выдавали беглецов Союзу. При «раскопках» обнаружилось, благодаря нашим знатокам, что он принадлежит к исчезающей народности «ингерманландец», которые, в свое время, были вытеснены из тех мест, где Петр I «прорубил окно в Европу». Наш знаток национального вопроса - Рубин, наверное, сокращенное от Рубинштейна, помогал, как правило молодым, увлеченным интернационалистскими иллюзиями и выглядевшим нелепо в чужих одеждах. Он задавал им всего один вопрос - ты еврей? Уже наверняка предполагая определенный ответ. «Да, Валентин - признавался я, - иногда нет сложнее вопроса, чем собственное происхождение, тем более на наших транзитных территориях, где топталось много различных племен, и мы сами не всегда можем дать отчет, себе ли мы принадлежим, не делает ли кто-то за нас решающий, самый поворотный и судьбоносный выбор, не вмешиваются ли наши предки в нашу вроде бы личную жизнь».

«Что-то сильно ты загибаешь, и какое-то странное словоупотребление». «Я поясню тебе, - в свое время, по концу следствия по моему делу лейтенант Мамонтов и полковник Блинов открыли при мне папку, а в ней была подробная биографическая справка моих предков, и вот что я узнал - мой дед по отцу был серьезным, уважаемым человеком, в своей родной Черниговской губернии он владел земельным наделом - 10 десятин. Лесин - 14 десятин. Мельница, конюшня, пасека; вовремя учуяв недоброе, все бросил и вместе с семьей подался в Приднепровье, где даже голод 30-х не бушевал так жестоко. Тут все ясно. А вот мой дед по матери известен был весьма схематично. На Украину его занесло в 1920 г. вместе с армией Пилсудского, был младшим офицером, воевал неплохо, имел награды, во время отступления, будучи тяжело раненым в бою, остался на маленьком хуторе, его выходила местная девушка, моя бабушка, она долго его от всех прятала, но власти его вычислили и тут же попытались привлечь на свою сторону, предложили должность начальника милиции района, в то время было модно привлекать в карательные органы инородцев, по

типу «преторианской гвардии» - латышских стрелков. По своему происхождению мой дед вполне вписывался в «интернациональный» комплект ведомства Дзержинского, Менжинского, Ягоды, так как по информации этой КГБистской архивной справки его отец ~ разорившийся мелкоместный дворянин был женат на еврейской девушке, видимо, из стремления поправить пошатнувшееся материальное положение. Для «интернационалистов - вербовщиков» ситуация полукровки (полуеврея) была заманчивой. Можно лишь предполагать, какого рода моральная борьба происходила в душе моего деда, когда он одевал форму своих недавних врагов, или это была попытка элементарно выжить в смутное время. Доподлинно известно только одно, недолго он проносил чекистскую форму, пару месяцев, не более - как только в подведомственной ему тюрьме оказалась группа подходящих «контриков», он не только организовал им лошадей и оружие, но присоединился к ним, и они вместе попытались пробраться за кордон. Прорыв не удался, все погибли в бою с крупным кавалерийским отрядом пограничников. Работники КГБ, явно гордясь своей подробной информированностью, приговаривали, показывая на меня рукой: «Ничего нет удивительного в том, что имея таких дедов, именно так начиная свою жизнь».

«Да, теперь мне понятней», - продолжил свои размышления о родословных Валентин Соколов, - «почему ты - русскоязычный, выросший под Екатеринбургом, значительно быстрей находишь общий язык с евреями, украинцами, поляками, прибалтами и даже с немцами, а со мной постоянно споришь, несмотря на общие литературные вкусы». В этом последнем моменте Валентин явно передергивал, дело в том, что спорил он со всеми, явно полагая, что «иконы нет», он довольно зло и язвительно отзывался даже о признанных авторитетах, например об Андрее Донатовиче Синявском, он называл его «Синь-борода», намекая на его лопатообразную рыжую бороду, считая многие его контакты неуместными, хотя на мой взгляд, эти выпады были элементарной ревностью, что для него, поэта - Соколова, он не всегда находил время, а вот тут - смотри, смотри «Синь-борода здоровается дружеским рукопожатием, и это при всем честном народе, с гомиком». Был у нас на зоне № 11 Анатолий Провоторов, осужден он был за какую-то писанину в высшие органы, пытался подать себя как «окололитературного» человека, но Валентин Соколов безапелляционно заявлял - эти бывшие уголовники и гомики практически все задействованы КГБ. «Приличный уголовник, а я их повстречал немало - не будет любой ценой «выламываться» из зоны, тем более ценой разбрасывания листовок, он достойно решит свои проблемы среди своих. Все, что прибывало к нам из этого разряда - хлам, отребье, которое используют в известных целях». И еще один частый собеседник Синявского не нравился Соколову. Мы часто, с удивлением, видели, как Андрей Донатович давал литературные консультации одному чеченцу, если мне не изменяет память, по фамилии Адуев, который писал большой

роман и подолгу читал своему добровольному критику. «Ничего путного не высидит Синь-борода из этого злого яичка», а то, что этот кандидат в писатели довольно зол, мы знали не понаслышке. Однажды, в каком-то незначительном споре, без всяких серьезных оснований, он закатил истерику, и со словами - «Всех вас, как баранов, надо резать» - чуть было не бросился на собеседника, но, видимо осознав, что ответная реакция будет незамедлительной и суровой - вовремя остановился, и после этого случая мало кто с ним общался. Валентин Соколов комментировал этот случай так - «Не успев выпутаться из бороды Карла Маркса бойтесь запутаться в старых рясах», — хотя сам был явно верующим человеком, но побаивался всякой рисовки и позерства, и в своих поэмах любил развивать темы совести, справедливости и считал, что светлое и доброе, так же как и правдивое, должно уметь постоять за себя, даже быть воинственным, экспансивным.

Было нечто общее в его позиции по религиозному вопросу с позицией Павла Григорьевича Сорокина, который не только не доверял официальному православию, но и считал бесславным и непростительным его капитуляцию перед коммунизмом, а жертвенную покорность священнослужителей и монахов просто позорной и роковой - разверзшей именно над нашей страной «гнев небес и разгул бесовской стихии».

Оба они отмечали, что в свои первые срока они порой наблюдали - когда католических священников атаковала злобная уголовная шушера, те давали им достойный отпор. Точно так же описал ситуацию католический священник - Альгирдас Моцюс, литовец, с ним вместе я работал в мех. цехе в зоне № 1. «На ругань мы отвечали руганью, на попытки рукоприкладства отвечали аналогично».

П.Г. Сорокин делал из всего этого вывод: «Вот и проявление древней трагедии, разделение церкви на Западную и Восточную. Католиков не усыпил бы благополучный НЭП, они сумели бы противостоять и уничтожению церкви, и даже коллективизации». Во взглядах П.Г. Сорокина было также нечто перекликающееся с теорией «экспериментального стада» - он считал, что над нами не только есть силы, наблюдающие и пытающиеся что-то извлечь, он был уверен, что есть «в высшем эшелоне» его двойник, фотографию которого он даже вырезал из какого-то периодического издания, где в группе сопровождающих Генерального секретаря, где-то на аэродроме, был зафиксирован этот «двойник», он даже показывал его мне, хотя я и не придал этому значения, считая все это иллюзией, некоторой компенсирующей слабостью сознания, результатом неизбежно возникающей деформации личности, угнетенной большим сроком заключения. Самое странное - что Александр Яковлев внешне очень похож на П.Г. Сорокина и возрастом они одинаковы. Не хотелось бы бросить какую-то тень на уважаемого Яковлева, но это внешнее сходство, явно случайное, было известно Сорокину, не знаю, как сложилась его судьба после освобождения, которое неожиданно для нас настало в 1970 г. Ему и

его подельнику заменили зверский срок - 25 лет на меньшие даже, чем 10, и довольно неожиданно освободили. Не совсем понятна для меня легкость и гармоничность перехода Александра Яковлева от примитивной марксистской лексики к приоритету общечеловеческих ценностей и «европейской общности», которые вдруг зазвучали с началом перестройки. Невольно начинают роиться некие фантазии на тему... Пусть даже наш «мордовский котел» практически не выварил серьезных, реальных политиков, но может быть хоть какие-то испарения наших «дискуссионных клубов» и другие информационные потоки кому-то пошли на пользу, а может быть, кого-то подтолкнули в нужном направлении. Конечно, было бы явной натяжкой предположить, что наши подпольные и горячечные споры и фантастически смелое строительство разнообразных геополитических схем явились прообразом осуществившегося распада империи. Однажды возникнув, мысль или новое сочетание идей, пусть самое парадоксальное, наверное, не умирают, а в зависимости от своей истинности и востребованности многократным эхом перекатываются в несомненно существующем пространстве неких мыслительных универсалий.

Почему «призрак коммунизма», бродивший по Европе, воплотился на территории России»? Почему эта «великая иллюзия», сначала делая ставку на «мировую революцию», ограничилась рамками деспотической империи восточного образца, удерживающей многочисленные и разные даже по своему расовому происхождению народы? Каким образом эта лоскутная империя зла, последняя в мире, - начала терять свою центростремительную инерцию в нашу ядерную эпоху?

Какая группа народов и какие идеи победили в Великой Гражданской войне Европейской нации 1917-1945 гг., а кто, вроде бы и победив формально, оказался окончательно повергнутым и докатился до полного краха?

Какова логика репрессивного давления, логика геноцида, уничтожавшая до половины численности отдельных народов, входивших в состав большевистской империи?

Вот, вкратце, круг вопросов, которые постоянно поднимались в наших спорах и попытках обнаружить хотя бы контуры грядущих событий. И для многих эти вопросы были водоразделами, вехами жизненных итогов, а иногда и подготовкой к окончательным, последним ответам уже перед Высшим Судией - ради чего они мучили, убивали, брали в плен, сами в него попадали, и потом их казнили, и они сами оказывались в роли жертв, ради чего они мерили шагами не такие уж и малые просторы Европы, а потом замерзали в азиатском Заполярье.

Необходимо восполнить некоторые пробелы, суть которых в том, что этот круг вопросов не мог решаться без украинской составляющей, при этом подчеркну, что был некий общий фон, который один из нас выразил такими словами - «А все же неплохо нам жилось, когда мы были в едином государстве». Имелась в виду еще та Речь Посполитая, когда об-

щее литовско-польско-украинское государство простиралось от моря до моря. Странным образом, несмотря на все пропагандистские мифы и исторические наслоения, действительно было нечто общее между нами - взаимопонимание было полным. В этом ключе очень последовательной и гармоничной выглядела позиция нашего признанного борца за украинскую идею - Михаила Витера.

«Европа обязательно придет к такому состоянию, когда вся ее восточная часть будет свободна - Прибалтика, Польша, Украина снова смогут образовывать всевозможные коалиции или непосредственно в нее интегрироваться. Катастрофические последствия ошибочной ориентации на Восток Богдана Хмельницкого, партизанская война которого затащила Украину под московскую руку, будут обязательно исправлены».

«Без украинской составляющей имперский двуглавый орел неизбежно теряет свою голову, направленную на Запад. Тут и принцип «Киев - мать городов Русских», и крещение в христианство, и немалый народ со значительной территорией. Начиная с Петра I и его войны против Карла XII, в которой Мазепа попытался исправить Хмельницкого, Российская империя самым жестоким образом подавляла Украину. Все последующие правители старались еще больше, - чего стоит уничтожение казачества при Екатерине. Большевики не только из идеологического рвения, ради коллективизации уничтожали миллионы сельских жителей голодом, это было также и местью за те несколько месяцев независимости во время гражданской войны и массовую поддержку идей Нестора Махно, с его лозунгом «власть вооруженного народа». Поэтому были приложены все силы, чтобы сломать хребет украинскому народу и выветрить навсегда всякую надежду на свободу». В числе приемов подавления сознания народа Михаил приводил особенно подлый - религиозный.

«Нашу греко-католическую церковь уничтожили сразу же после Второй мировой, заменив ее московским патриархатом, наше священство и монахи-василиане были немедленно репрессированы, а московское священство явно прислуживало карательным органам». Были не единичные свидетельства практиков освободительной партизанской борьбы, в частности, Петра Скирука, он рассказывал - «мы совершенно не удивлялись, когда под поповской рясой находили пистолет ТТ с полной обоймой, не удивились бы и удостоверению НКВДешника».

В этой теме существует еще один поворот сюжета, его прояснял для нас много в жизни повидавший П.Г. Сорокин. В числе аргументов, которые его отвращали от московского православия был следующий — «Мы не отдаем себе отчета в том, что первая, полномасштабная сделка с Западом произошла между Сталиным и англо-американским сообществом, и она имела короткое название «ленд-лиз». Сталин и Гарриман договорились не только о том, что в Россию пойдет широким потоком американская помощь: продовольствие, оружие, грузовики, самолеты, двигатели, первичный алюминий и многое другое, за что Россия обязалась распла-

титься не только золотом, но и по некоторым секретным протоколам, она обязалась избавиться от некоторых самых одиозных черт дикого большевистского тоталитаризма, и, в частности, открыть христианские храмы, офицерам надеть звездные погоны, те самые, которые они в свое время прибивали гвоздями на белых. Были еще некоторые пункты, они должны были выполняться после, возможно, из-за начала холодной войны они были заморожены. Хрущев унаследовал долги по ленд-лизу, но отказался их выплатить, заявив, что Союз рассчитался кровью своего народа».

Не буду развивать далее эту сложную и больную тему - вернемся к вопросу, какого же рода церковь была «отреставрирована» социалистическим Константином - Сталиным, из кого он мог почерпнуть кадры священнослужителей.

Упоминавшийся ранее капитан Бахров рассказывал, как он был отозван приказом свыше из армии, потому что был из семьи потомственных священников, и как на своеобразных «курсах переподготовки» столкнулся в основном с актерской братией, где им преподавали «очень уж изможденные учителя». Видимо, от прежней Тихоновской церкви остались единицы.

Все эти религиозные и церковные счеты, которые до сих пор остро разделяют многих у нас на Украине, разрешатся, видимо, с расширением экуменического, объединяющего всех христиан, движения, и проявления его уже были в Мордовии, причем его приверженцы были у нас практически во всех конфессиях.

Михаил Витер питал надежды именно на эти объединительные тенденции и не скрывал, что именно Рим (Престол апостола Петра доказал свою состоятельность), и именно Западная церковь будет стержнем этого объединения.

Была у него и своеобразная экономическая программа, в целом она мало всех нас интересовала, так как мы считали, что достаточно иметь правильное видение мира, и все остальное приложится. Нас всех очень вдохновлял рассказ Жоры Майера, который он начинал с описания разбитых до щебня и пыли городов Германии, уничтоженных заводов и фабрик, - при этом нас особенно впечатляло, как немцы, большие любители кофе, наблюдали за американским поваром оккупационных войск, который заваривал кофе для своих солдат, опуская в кипящие котлы холщовые мешочки с цельными зернами, а затем вываренные таким образом, выбрасывал, а немцы забирали их, забыв о всякой гордости, сушили, мололи и использовали повторно, можно было только представить, сколько слез, горечи и обид было проглочено с этими кофейными остатками роскошествующей, щедро снабжаемой армии. Все эти сцены нищеты и убожества быстро закончились для немцев, когда, по словам Майера, пошла широким потоком помощь по кредитной программе Маршалла на восстановление Западной Европы. По нашим романтическим представлениям, нечто подобное должно было произойти и в Восточной Ев-

ропе, при этом неокапитализация и реконструкция экономики должна была произойти без снижения жизненного уровня. Жизнь показывает, что мы очень заблуждались.

Один только Михаил Витер листал атласы и учебники, скрупулезно подсчитывал рудные, лесные, земельные и иные ресурсы, вперим от него мы узнали, что на Украине есть месторождения золота. Создал ли он свою экономическую программу возрождения? Дожил ли он до наших времен, оказались ли востребованными его теоретические изыскания? Скорее всего, не дожил, и его прозрение о взаимосвязи гуманитарного фактора и проблем экономического развития, которое мы в немецком варианте рассматривали через призму денацификации, а в нашем - декоммунизации, так и не было развернуто в наше идеологизированное время. О каком подъеме может идти речь, если и в верхнем, и в среднем эшелоне так до конца и не определившейся власти господствуют настроения рвачества и принципа — «чем хуже, тем лучше», - с тайными надеждами на реставрацию прежнего режима?

Мы не могли предвидеть, что считавшийся нами минимальный жизненный уровень и тот будет потерян.

Почему я рассказываю о взглядах Михаила Витера в рамках главы о Валентине Соколове? Да потому что Соколов с пониманием относился к ним, и, если пытаться его взгляды оценить с точки зрения традиционных философских взглядов, то он был типичным западником, европеистом в противоположность большой группе русофилов - славянофилов, которая охватывала все оттенки от религиозно-мистического (Владимир Огурцов) до новейших прошовинистических питерцев — А. Иванова и Евгения Вагина, которые искали новые источники для мифологизированного и романтического самовозвеличивания все того же русского идеала, при этом обращалась даже к старообрядчеству, надеясь хотя бы там почерпнуть некие народные истоки особой творческой одаренности.

У Валентина Соколова была своя точка зрения и на православие, и на старообрядчество, к ней я еще вернусь.

Также вернусь и к пониманию Соколовым права украинцев создавать свою экономическую модель, и просто необходимо рассказать об одном казусном случае, который вполне определенно вписывался в его теорию «трубы» и «экспериментального стада». Начну по порядку. С самого начала десталинизации по Хрущеву китайцы отнеслись к ней отрицательно. Развенчание «культа личности» было той точкой отсчета, с которой началось охлаждение отношений и публичные дискуссии, даже в прессе и на радио. Постепенно они обострились до противостояния в пограничном конфликте на Амуре у острова Даманский. Неожиданно ожесточенное военное столкновение со своим ближайшим азиатским союзником похоронило идею единого коммунистического мира.

Некоторый объем этим событиям придавала мысль, ясно высказанная в конце эры Хрущева в 1964 г. лидером итальянских коммунистов Пальми-

ро Тольятти о том, что свобода вполне естественна для прирожденного европеиста, которого никак не смог деформировать марксизм. Несколькими годами позже и наш Андрей Сахаров высказался, что неизбежной основой и прогресса, и нормальной человеческой жизни является фундаментальный принцип интеллектуальной свободы. Назревали события в Чехословакии, которые были явной репетицией «перестройки».

Были ли в некоторой растерянности наши власть предержащие?

Формировалась ли тогда команда нашего серого кардинала Суслова, впоследствии перешедшая к контратакам, венцом которых стала афганская авантюра?

В каком виде все эти отголоски крупных мировых событий докатились до нашего мордовского мирка? Да в самом неожиданном виде - некоей системы собеседований работников КГБ, в майорских и полковничьих погонах, с молодой частью мордовского населения. Задавался основной вопрос - «как бы вы себя повели, если бы разразился серьезный кризис с Китаем», при этом неприменимость ядерного оружия оговаривалась определенно, все-таки бывший ближайший союзник.

Мы все единодушно отвечали, что «с оружием в руках приняли бы участие в походе на Восток». Причем все были искренни, практически единодушны, и это несмотря на разницу в сроках «лагерного идейного дозревания», на уже определившуюся разницу в позициях - западники-европеисты, славянофилы-русофилы, национально-определившиеся, пытающиеся найти свой путь к религиозной вере, и даже обожатели Востока, часами рассуждавшие о Будде, Конфуции, йогической медитации и прочих ценностях загадочного и мудрого Востока.

Трудно определить причину этого единодушия, возможно, кого-то вдохновляли идеи Достоевского, что только в своем движении на Восток мы осознаем себя европейцами, возможно, кого-то пугали дикие проявления китайской культурной революции, и в них мы усматривали пролог будущих экстремистских атак, а может быть, смягчившийся тон наших обвинителей, которые впервые по-человечески обратились к нам. Во всяком случае, мы были в приподнятом настроении, а самые конкретные и воинственные из нас, например, крепыш Гена Бубенщиков из Екатеринбурга, расспрашивал знатоков Востока, какая рыба водится в Хуанхе и Янцзы, и даже нашел у одного любителя графические портреты китаянок и внимательно рассматривал их.

Наше радужное настроение испортил все тот же Валентин Соколов, Его не «вызывали», он уже возрастом был под сорок, да и влачил уже второй червонец, и внешне никак не тянул на потенциального унтер-офицера, напоминал усталого, сутулящегося медведя, немного приболевшего и хронически грустного. Свои издевательские вопросы он начал так: - «Ну что - готовят вас на роль штрафников? Смотрите, чтобы не оказаться вам в роли тех голышей (о них я уже рассказывал)».

Мы начали его усердно расспрашивать: «Как ты думаешь - почему такой переполох? Почему они так поменяли тон?» Валентин на правах старшего брата вещал нам: «А вы знаете, что незадолго до событий на Даманском вышла книга одного американского генерала-танкиста о русской истории. В этой книге был сделан главный вывод - «Россия всегда эффективно отражала все атаки с Запада, но всегда понимала, что была уже однажды сокрушена агрессией с Востока, и панически боится ее повторения в каком-либо варианте и предчувствует, что именно с Востока будет сокрушена в конце концов опять». Такая книга, скорее всего, была, хотя мне она не попадалась, Валентин Соколов не отличался лживостью или лукавством, и мы ему верили. Да и мысль сама по себе - крупная и серьезная. Таким образом, нас всех успокоил наш философ Соколов, и мы поняли, что не придется нам побывать ни в роли «штрафников», ни в роли «солдат удачи». Но все-таки прошел какой-то новый душок даже среди нашей МВД-эшной администрации, и уже он не был оскорбительным. Пусть сам читатель оценит хотя бы парочку некоторых реплик или оговорок. Первая относилась к перебежчику — петербуржцу Леве Бунину.

Крепкий, спортивный парень, уже ближе к концу службы на погранзаставе, сбежал в Турцию, но там, вместо вожделенных американцев столкнулся с турками, да еще и погранчасть была настолько глухой, что американцев пришлось долго ждать. Турки довольно грубо пытались лишить нашего Леву с таким трудом и риском приобретенной свободы - закрыть в какой-то камере-каморке. Возмущенный Лева устроил бунт, крепко побил нескольких солдат, когда они принесли ему - герою, какую-то баланду, у одного отнял винтовку и устроил им настоящий бой - нескольких ранил, а после особо удачного выстрела сдетонировало несколько гранат и половина вражеской заставы была уничтожена. Когда турки его наконец победили, то не стали дожидаться американцев, и нашего раненого, всего в крови, Леву быстренько передали советским пограничникам, с удивлением разглядывавшим в свою оптику - кто же так громил турецкий по-гранпост. Турки очень жаловались своим коллегам и обижались на такого «исключительно агрессивного» перебежчика и странным образом это нашло отражение в приговоре. Леве дали 10 лет, хотя обычно в таких случаях давали лет 7 или 8. Он стоически переносил условия Мордовии, был общительным, открытым, дружелюбным, твердо надеялся, что, отсидев свои 10 лет, он еще принесет пользу Израилю, куда собирался обязательно выехать. Он был очень музыкален, хорошо владел своим баритоном, даже исполнял в лагерных самодеятельных концертах целые оперные арии, конечно же, на бис особенно хорошо у него получалась ария Мефистофеля из оперы «Фауст». При этом он сильно сомневался - морально ли участвовать в этих концертах. Мы неизменно его поддерживали - «а где же ты еще опробуешь свой голос на публике».

Внешность имел характерную: большие строгие глаза редкого, темно-серого цвета под густыми сросшимися на переносице бровями, ростом немного выше среднего, спину всегда держал ровно, широкие плечи - развернутыми. Однажды, во время стандартной процедуры обыска во время перехода из производственной в жилую зону один из старших надзирателей не выдержал и разразился репликой - «Вы только посмотрите - какой шикарный офицер армии Израиля получился бы из этого парня, форма так и просится к нему на плечи». Все присутствовавшие при этом и наши, и надзиратели одобрительно загудели «Да, Лева Бунин прирожденный вояка».

Все это происходило после арабо-израильской войны 1967 г., и хотя официально предписывалась симпатия к «арабскому делу», на человеческом уровне было зачастую наоборот. Вторая реплика, скорее оговорка, была послабей, но кое-какие выводы из нее можно сделать. Дело было во время одной из отсидок в карцере, все, о чем можно было переговорить, уже обсуждено многократно, и мы долго упрашивали надзирателя принести нам что-нибудь почитать. Видимо, мы ему сильно надоели, да и кроме старых газет он ничего не мог найти, и он ответил: «Хватит вам уже читать, да и сколько можно читать, пора бы уже и написать что-нибудь путное». Нас немало позабавила такая находчивость и двусмысленность и чуть ли не дружеская расположенность.

На самом деле мы все ясно осознавали, что, несмотря на отдельные почти человечные гримасы лиц нас притворивших и охранявших, логикой, неумолимой составной частью которой они являлись, было наше по возможности полное уничтожение. До нас доходила информация о том, как складывались судьбы некоторых «мордвинов», которые отсидев срок, выходили в «большую зону».

Очень красноречивым намеком для всех нас оказалась непонятная смерть освобожденного в 1970 г. Баранова из группы петербуржцев, где лидером был Евгений Вагин, тем более трагичная гибель Гены Бубенщикова из Екатеренбурга. Он достойно отбыл свой 8-ми летний срок за попытку бегства в Западную Германию, при этом он не был слишком политизирован, не было в нем особого мировоззренческого зуда или болезненного правдоискательства, спокойный, уравновешенный, физически очень крепкий - хороший футболист, он был капитаном команды под звучным названием «Россия», были еще команды «Украина», «Литва», «Эстония», «Германия». Да, уважаемый читатель, такое развлечение было нам позволено администрацией, а на некоторых зонах были приличные футбольные поля, в частности, на зонах № 7 и № 11. При этом зрителями матчей были и работники МВД. Гена Бубещиков своими моральными качествами и хорошей игрой вызывал всеобщую к себе симпатию. Замполит зоны № 11 высказывался так: «Если Гена подаст прошение о помиловании, мы его поддержим всеми своими возможностями». Видимо, у КГБ было другое мнение. Когда Гена оказался в родном Екатеринбурге, наверняка инсцениро-

вали его столкновение с мужем или женихом его бывшей возлюбленной. Почерк был явно комитетский, очень уж хорошо отработана режиссура сексуальной карты, с особым коварством и, своего рода «изяществом», они ломали остатки человеческого окружения намеченной жертвы. При этом соблюдался «индивидуальный» подход. Павел Григорьевич Сорокин рассказывал, как уничтожили его семью, как параллельно следствию над ним началась «работа» над его женой - ее уволили со службы и мучили безработицей до тех пор, пока не «позволили» устроиться уборщицей в мужскую баню, до этого растлили с помощью профессионала Дон Жуана, красивого и щедрого, сумевшего пристрастить несчастную женщину еще и к спиртному, как только дело было сделано, этот человек бесследно испарился.

Расскажу еще об одной судьбе. Освобождался где-то в 1968-1969 гг. молодой человек возрастом около 25 лет, Александр Ковбасюк. Москвич, студент, всезнайка, говорун, большой любитель и знаток поэзии. Он был буквально погружен в поэзию Хлебникова, Гумилева и Блока. Первые дни, когда Андрей Донатович Синявский появился на зоне № 1, Сэнди буквально не отходил от него ни на шаг. Синявский явно был его героем и кумиром. Отсидел он срок за участие в самиздатском литературном альманахе, если я не ошибаюсь, под названием «Феникс».

Были в его манере держаться некоторые странности, прежде всего, по мере приближения конца срока он все больше мрачнел, создавалось впечатление, что он не очень рад свободе и не ждет от нее ничего хорошего. Говорил, что его некому поддержать в новой фазе жизни, особенно в первоначальной адаптации, и мы все подсобрали, что могли, из вольных тряпок и деньжат. Когда настал день освобождения, и его вывели за зону, он долго бродил вдоль запретки, прощался со всеми и не скрывал своих слез. Его действительно никто из родственников не встретил, и он ссутулившись побрел на железнодорожную станцию, часто оглядываясь и взмахивая руками. Прошло около полугода, и до нас дошла информация, что нашему Сэнди, так мы его называли, вкрутили новый срок уже за изнасилование. Мы все понимали, что все та же режиссерская рука организовала события, превратив нашего Сэнди в агрессивного сексуального маньяка — но мы-то знали, что в общем инфантильный и слишком интеллигентный, даже можно сказать не от мира сего, выключенный на литературной почве - никак он не мог быть насильником и маньяком. Кому-то из всесильных режиссеров пришла на ум фантазия забросить нашего Сэнди на этот раз в уголовный мир с очень неприглядной ст. 117 (изнасилование), о последствиях можно только догадываться. Вот так нас низводили в преисподнюю, делая нашим уделом муки и скрежет зубовный.

Вполне понятно, что на таком эмоциональном фоне, во время срока погибали такие личности, в полном смысле этого слова, как Юра Галансков, Василь Стус, Анатолий Марченко, Валерий Марченко и многие другие, менее известные.

Вспоминаю один поворот мысли, который стал основой ожесточенной дискуссии, в нее было втянуто несколько человек, причем тема очень актуальна до сего времени, хотя прошло уже более тридцати лет. Не помню только, какие конкретные обстоятельства вызвали очередной взрыв пессимизма у Валентина Соколова, но атака его была агрессивной и многозначительной. Начал он с меня. «Ты переполнен гордости и самодостаточности из-за своего «нового прочтения» европеизма и считаешь, что достаточно - «просто любите ее», наподобие того, как по-детски простодушно проникаются религиозной верой. Но задумывались ли вы над обратной связью - «Любит ли нас Европа? Будет ли когда-нибудь любить?».

Для того, чтоб ввести наш разговор в достойное филологическое русло, я начал с того, как в речи прокурора из «Братьев Карамазовых» была описана бешено скачущая русская тройка, и седоками в ней были Собакевич, Чичиков, Коробочка, Плюшкин...

«Ты взялся не за тот виток спирали, это были еще вполне приличные люди, а если и рассматривать литературных героев как типических, то вспомни героев самого Достоевского. Униженные и оскорбленные, преступники и наказуемые, причем сам автор обострял ситуацию, удивляясь странным отношениям к убийце и блуднице, и чего стоит идиот, а как выглядит игрок». Перечислили далее названия глав - «Пьяненькие», «Смер-дяковы», уже под конец творчества - подпольные люди, Ставрогины, Бесы. Вот в каком маскарадном хороводе мы начали свою великую революцию. Что ни герой - целый стереотип и, соответственно, судьба, что ни поворот сюжета - обязательно катастрофа.

Тут не до любви, нас и за своих даже не признают, когда внешне мы вроде похожи».

Тут, очень кстати подошел к нам Жора Майер, он слышал последние фразы Валентина, но не был готов к такой ожесточенной атаке. Был хороший воскресный день, выходной хорошо начинался, начиналась осень, день был теплый. Поначалу Жорж расположился за столиком со своими земляками - братьями Мельбергами, Эгоном и Теодором, им было под тридцать, был с ними Кнорр, он был постарше - ветеран, за пятьдесят, большой любитель и знаток кофе. В тот раз за столом был сорт Мокко-Арабика, аромат доходил до нашей аллеи. Жора признавался, что спокойные и несколько флегматичные его земляки не заводят так его «ост-форшерскую» душу, как наш разноплеменный коллектив, который постоянно кипел самыми необычными спорами, и он всегда в них ввязывался, к тому же он явно осознавал, что мы высоко ценим его обширные знания и уникальный жизненный опыт. Валентин Соколов накинулся уже на Майера: «а вы - вояки, разве не пытались в отношении к нам - славянам применять термин «недочеловек», а себе приписывая качества сверх-человека». Поначалу Жорж опешил от такой острой манеры, почти истерии нашего «приболевшего Медведя». Соколов как-то особенно сутулился в

момент своих обвинительных тирад, его глаза и крупное лицо вздрагивали от напряжения, но было видно, что Жора уже нашел готовый ответ.

«Да, в начале военного столкновения такие настроения были и в вермахте, и в народе, по мере усиления притока остарбайтеров. Можешь сам себе представить, что был еще жив в наших рядах стереотип русской армии, еще с той войны, когда офицер был щеголеватым и героизированным, а солдат — простодушным и незлобивым. Здесь же мы столкнулись с офицерством без погон, крикливыми длинноволосыми комиссарами и стриженой солдатской массой, смертельно затравленной своим собственным руководством, а тут еще многомиллионная масса пленных, как снежный ком увеличивавшаяся по мере нашего быстрого продвижения. Невооруженным глазом было видно, как вы деградировали за те двадцать лет, которые прошли от вашей революции до войны.

Настоящего, достойного уважения противника, мы увидели в 1943 г. Даже внешне солдаты выглядели прилично, одежда и вооружение были на уровне, каждый старался навьючиться боеприпасами до предела».

Соколов не сдавался - «Жора, ты высказываешься просто как профессионал, практик войны, да и в целом ты развиваешь мою же мысль, давая ей подтверждение». «Подожди - это еще не главное», - продолжал Жора, - «На мой взгляд, окончание этой эволюции ваших людей (ваших солдат) я увидел в 1945 г., когда мы, плечом к плечу, вместе с воинами РОА (Русской освободительной армии) противостояли англо-американцам. Я не знаю точно статистики, сколько из числа англо-американцев были убиты и ранены с самого начала операции вторжения в Нормандию от рук власовцев, но знаю, что потери были серьезными, счет идет на многие тысячи. Немцы сдавались в плен союзникам, надеясь на гуманное отношение, а солдаты РОА сражались до последнего патрона, зная, что их выдадут Сталину. Никогда не изгладится картина последнего боя из моей памяти, после которого я попал в плен к англичанам. Была ранняя весна, дождь сменился холодным ветром, мы не успели подготовить свои позиции, сказывалась спешка отступления, рядом с нами по правой стороне оборону держали власовцы, нам придали батарею зенитных орудий, мы отражали танковые атаки, стреляя прямой наводкой, а у наших русских союзников, звучит странновато, были только пулеметы и Панцер Фаусты». Соколов не удержался, поправил Майера - «фаустпатроны». «Да, да», - закивал Жора и продолжил — «За несколько дней до боя в нашу часть приезжал партийный оратор и пытался поднять наш дух обещаниями, что в самое ближайшее время технический гений германской нации продемонстрирует миру новое чудо-оружие, и мы сокрушим всех своих врагов, в руинах будут лежать Лондон и Нью-Йорк. Видимо, он намекал на реактивную авиацию и ракеты, но мы уже вяло реагировали на эти пропагандистские обещания, которые становились все более красочными по мере ухудшения нашей реальной обстановки на фронтах, начинали преобладать настроения крайней степени усталости и разочарования.

Ну, а с какими же настроениями и надеждами воевали наши союзники на фланге? Была ли у них надежда вернуться к своим, к своей собственности, родным, кто оценил бы жертвенный героизм и способность биться до последней капли крови, или надо надеяться на Германию, уже явно идущую к поражению, но она и к своим настоящим союзникам, с которыми начинала войну - румынам, венграм относилась непоследовательно, тем более к традиционному противнику - русским.

Рано утром началась танковая атака англичан, они умело вели артиллеристский огонь, мы отвечали. Я уже сталкивался с англичанами в Северной Африке, все те же дерзкие и самоотверженные вояки, при этом они никогда не старались победить любой ценой, а старались поразить огнем на дистанции, точно как в учебниках: «английские лучники - лучшие в мире». Борьба шла на равных, но когда улучшилась видимость, приподнялись тучи, и пошла в ход их очень сильная и многочисленная штурмовая авиация, мы поняли, что обречены на поражение, наша артиллерия была уничтожена, осталось только ждать последней атаки. Наступила передышка. Мы были оглушены и морально раздавлены, потери были устрашающие, в разных местах раздавались стоны раненых. У меня был перевязочный пакет, и я решил помочь кому-нибудь из раненых, санитаров ждать было бессмысленно, вражеские танки были недалеко. Больше всего стонал какой-то раненый справа от меня, я пополз, в большой воронке от бомбы было двое русских - оба были ранены, судя по всему тяжело. Форма и оружие у них были немецкие, отличала их от наших нарукавная повязка с символикой «РОА». Я выказал желание помочь кому-то из них, они в ответ оба обречено махнули рукой - сказав что-то в духе: «Нет смысла, мы все равно не выживем». Их даже не удивило мое знание языка, их сознание было занято важнейшей задачей - переходом в «долину смертной тени», при этом в них не было страха и отчаяния, а осознание какого-то рода облегчения. Они замедленно и все с большим трудом обменивались последними фразами. «Не удалось пожить по человечески», второй подхватил: «Хоть умираем по-людски - не в тюрьме, не в плену, а в бою». После этих слов один из них дернулся в конвульсиях и «отошел», а второй еще боролся в полузабытьи: «Да, мы хорошо воевали», и потерял сознание. Англичане возобновили наступление, пришлось быстро возвращаться на свои позиции. В горячке боя было не до размышлений. Нас подавили и фактически прошлись по нашим хребтам, определяли способность наших солдат передвигаться, и сгоняли в колонну пленных, там же оказался и я. Власовцев группировали отдельно, заставили лечь на землю, окружили танками, при любой попытке подняться стреляли. Когда вечером нас разместили в грузовиках, чтобы вывезти в ближайший сборный пункт для пленных, мы видели, что солдаты РОА продолжали лежать, а на танках включили прожектора и продолжали периодически постреливать над их головами. И вот тут я вспомнил, что ме-

ня поразило недавно - вот видимо одна из причин, почему эти два солдата умирая от ран в авиационной воронке, имели такой умиротворенный вид и даже некоторое подобие улыбки на коченевших лицах. Они понимали, что в их безвыходной ситуации им оставалось только одно: сохраняя достоинство, уйти из этой враждебной жизни, в которой с самого начала им досталась неблагодарная роль пушечного мяса, и все их попытки выторговать другую судьбу - были обречены.

Только нормандские викинги свято верили, что нужно встречать смерть в бою с улыбкой и оружием в руках, и это прямой путь к райскому блаженству в Валгалле. Да еще римским воинам было предписано встречать с улыбкой свой финал, чтоб их варварские враги устрашались их гордого вида и мудрости.

Да, видимо, эти молодые ребята, попавшие к нам в плен в начале войны, за 4 года прошли путь длиной в жизнь и разительно отличались от себя первоначальных, когда не нужно было скрести пальцем их лица - явно усматривался лик татарина, в том смысле, как он понимался в Европе раньше - выходец из тартара (Ада), опаленный его пламенем, отчаявшийся, агрессивный и жестокий.

Эти ребята уходили из жизни с лицами мудрецов и героев, и ни у кого бы не повернулся язык назвать их унтер-меншами (недочеловеками)».

Наступила длинная и мрачная пауза, каждый из нас погрузился в свои впечатления на эту тему. Майер вспоминал свои эпизоды бесславного окончания войны, Соколов - судьбы людей, прошедших перед ним еще в первый срок, из числа тех русских и украинцев, которые перешли в войне на сторону Германии. Для меня как-то по-новому предстали ранее услышанные другие рассказы «мордовичей» из числа казаков-красновцсв, их вместе с женами и детьми передали Сталину, они составили впоследствии значительную часть населения ГУЛАГА, а их были - десятки тысяч, не меньшее количество остатков армии Власова, воевавших до «последнего патрона». Был среди нас и сравнительно молодой человек, немногим за тридцать, Зиновий Троицкий, он даже идеологически обосновывал справедливость и даже необходимость пути Русской Освободительной Армии. По его словам он в свое время, в Париже, был сотрудником газеты «Новое Русское слово», остается только догадываться, как он, в конце концов, оказался в Мордовии. Хотя был у него однофамилец Троицкий, живший долгое время в США и работавший долгое время на радио «Голос Америки», мы всегда с удивлением вслушивались в его раскатистый баритон, который он демонстрировал во время лагерных проверок, его красивое «Я-а-а-а» невольно заставляло поворачивать головы, кто-нибудь да произнесет - «Ну, прямо Левитан! И такого же небольшого роста, но голосистый». И он попал какими-то судьбами в наши стройные ряды со своим сроком в червонец.

Должен признаться, что наша общая пауза затянулась, и пессимизм нашего общего друга Соколова передался и нам, но тут встретился Ми-

хайл Витер, наш украинский мечтатель, постоянно погруженный в подробный анализ разных справочников, в тот день он штудировал подробную карту месторождений ископаемых ресурсов на предмет обеспечения Украины в предполагаемой будущей независимости.

Соколов взялся и за него: - «Ну, а ты - наш украинский друг, не слишком ли поздно вы устремились к независимости? Вы оказались слабее духом, чем поляки, финны и прибалты - свою независимость вы не отстояли, а наоборот, крестьянские толпы вашего Нестора Махно перемололи лучшие силы Деникина и Врангеля. «Били белых, пока не покраснеют». А через десяток лет сами погибали миллионами от голода».

Миша Витер не очень растерялся от такой злой атаки и начал спокойно отвечать: - «Не трогай личность Махно, он по-настоящему еще не понят и не оценен по достоинству. Ему и анархистскому приятелю Лене Черному принадлежит авторство идеи «Власть - вооруженному народу». Прекрасный синтез идей анархо-синдикализма, в которых практически отражен образец американской демократии и традиционные идеи украинского казачества, да и все остальные наши лидеры того времени были на самом высоком уровне — достаточно вспомнить Грушевского, Симона Петлюру, да и более поздние лидеры, например, Степан Бандера - были настоящими мыслителями европейского типа, и их идеи национальной независимости были классикой».

Соколов возразил: - «Только не надо этого разговора о высоком уровне мыслителей, самый высокий уровень, непревзойденный до сей поры был, безусловно, у нас и даже не европейского, а планетарного уровня. Величайшими гениями и пророками признавали - Федора Достоевского и Константина Леонтьева. Как все хорошо начиналось - «Свободная любовь», «Семья и государство - пережитки капитализма». Были приняты и анархистские лозунги Прудона - «Собственность - это воровство», «Анархия - мать порядка». Настоящее буйство свободы, торжество принципа равенства и братства, и как все быстро закончилось по логике Достоевского - бесконечной деспотией».

«Процитируй, Жора, принцип тоталитарного государства, который ты раскопал недавно у Константина Леонтьева, во время вашего национал-социализма вы имели то же самое». Майер по памяти процитировал: - «Государственная власть - мысль народа, его духовный пастырь, его совесть. Власть все ведает, все видит, всех любит, все может. Государственной обязанностью россиянина становится вера в ее непогрешимость. Всякий, кто рассуждает вместо того, чтоб верить - не только государственный преступник, но и еретик».

Жора Майер продолжил спор - хватит нападать на Битера. Бесспорно, если бы в 1918 г. распад Российской империи был бы подкреплен еще и независимостью Украины, то мы бы увидели другой расклад в Европе, да и в мире. Но кто может ответить на вопрос, почему в России вроде бы

гуманистические идеи социал-демократов привели к красному террору и сталинскому большевизму? И почему в Германии попытка противостоять большевизму восстановила несокрушимость арийского духа, непонятно, почему он стал сопровождаться расизмом и антисемитизмом?

И наконец - почему высшие культурные слои, зная пророческое предвидение Достоевского о том, что социальный эксперимент в России обойдется чуть ли не в 100 миллионов человеческих жизней, не смогли препятствовать такому развитию сценария истории ХХ-го века?

Соколов подхватил - «Да, поистине, мы все всего лишь марионетки в чьих-то высших руках, дергающих ниточки, разворачивая все новые варианты событий, даже если находится гениальный провидец, то ему не верят. Разве изменился ход Французской революции от того, что салонный оригинал Жак Казот на одном из светских раутов предсказал каждому из аристократов его трагический финал еще до того, как начала свою работу гильотина, а они все умилялись красотами революционных идей пасторального философа Жан Жака Руссо и не предполагали, что их головы окажутся в плетеной корзине?».

А пророчица Кассандра предвидела исход троянской войны, знала о «Троянском коне»... хода событий она этим не изменила.

О РЕЛИГИИ

Еще одна тема неожиданно становилась предметом очень острых споров. Как всегда все начиналось почти случайно, как наша предыдущая дискуссия о необъяснимой трагической судьбе славянского племени и о его роли в Европе, и, в связи с этим, почему мы не услышали своих собственных пророков?

Как правило, подобные споры не возникали случайно, а вырастали из анализа конкретной человеческой судьбы, из фундаментальной основы какой-то личности, причем эта основа анализировалась в преломлении личной трагедии и дальнейших прогнозов ее развития. Беспощадным и авторитетным аналитиком мог стать только человек незлобивый, умудренный уникальным жизненным опытом и творчески относящийся к слову как порождению культуры - вполне естественно назвать неоднократного инициатора довольно частого шума и гама, все того же Соколова.

В прошлый раз камнем преткновения стали межнациональные отношения, о которые вначале споткнулись двое давних оппонентов, а потом к ним присоединились и немец, и украинец, и в конце, когда заканчивали тему «соотношение религии и реальной жизни», упоминая при этом Библию - подключился и Соломон Борисович Дольник. Так вот спорщический зуд вызвал довольно печальный наш мордовский обитатель - Франц Завиркин. Давайте пристальней всмотримся в него. Москвич, возрастом немного за тридцать, выше среднего роста, немного сутулящийся, невыразительной наружности, он пришел к нам со сроком 5 лет за «антисоветскую пропаганду». После армии закончил техникум, работал в одной из бесчисленных московских контор, что-то писал, что-то чертил, но любимым его занятием было «крутиться с фирмой» как он выражался, что означает - общение с англоязычной публикой. Попал в поле зрения вездесущего комитета, где ему предложили сотрудничество. Внятно он не высказывался — согласился ли он сотрудничать или нет, но, судя по всему, отношения были сложные. Ему очень нравился один анекдот - «За что ты сидишь? - За лень. - А как это? - Да вечером подпили с фирмачами и разоткровенничались насчет нашего отсталого строя. - Ну и что? - А то, что друг, с которым мы там были, раньше меня встал, побежал в контору и настучал на меня».

Условность той шизофренической обстановки доносительства, в которой вращался наш герой, настолько разъела его сознание, размыла всяческие ориентиры, что он уже не воспринимал реальность, и, попав в лагерь, сконструировал свою «конторскую» реальность, в соответствии с которой себе отводил роль единственного мученика за идеи свободы, а все остальные были всего лишь статисты, призванные подавить его волю, а все их рассказы о их личной борьбе с коммунистическим режимом называл одним коротким словом «понт». Довольно мягко, с некоторой ехидной улыбкой, он навязывал нам свои шизофренизмы, иногда мы подыгрывали ему, так же, как в том случае, когда он убедил нас называть его «Франц», а не Федор, но иногда он был невыносим, задавая такие вопросы как - «а в каком ты звании - лейтенант или капитан КГБ?». Не всегда было настроение подыгрывать ему, и в тот злополучный день, увидев меня в компании Соколова, с которым он до этого не сталкивался, Франц начал разговор с вопроса: - «А в каком ты звании, судя по твоему возрасту и комплекции, не менее, чем майор?». Валентин вытаращил глаза, и ничего не мог ответить, пока я не ввел его в курс дела. Вначале он даже смеялся, а потом резко помрачнел. И когда мы отошли от Франца, его и понесло - «Сломленный, полубезумный человек, сколько же таких как он в нашем народе? Выздоровеем ли мы когда-нибудь? Есть ли у нас будущее?».

С этого и начался приступ болезненного пессимизма у нашего «русского почвенника», как мы его иногда называли. Как вы помните, в прошлый раз методом коллективной терапии мы все, если и не нашли ответов на его вопросы, по крайней мере вывели их на иной более высокий уровень. Должен признаться, что мне не очень нравилась такая форма постижения истин. Я находился в начале пути - предпочитая больше читать и спокойно, обстоятельно беседовать, а так нажимать на психику собеседников, чтоб исторгать из их душ кровоточащие батальные сцены, как Жора Майер, мне казалось жестоким.

Итак, день не предвещал никакой беды. Начался он с того, что ко мне пришел Соколов, и зная, что я недавно был на свидании с родителями и, наверняка, сумел «проволочь» немалую передачу, заявил следующее «Володя - хочется съесть что-нибудь вкусное, так надоели нам наши борщи и каши, что невмоготу». Конечно не могло быть и речи об отказе. Мы подкрепились, выпили крепкого чая и решили побродить. Погода стояла хорошая, цвели липы, было тепло, можно было позагорать, все располагало к благодушной и спокойной беседе. Прошло несколько месяцев с того времени, как расформировали лагерь № 1, где я находился около 3-х лет, который состоял в основном из лиц религиозного сопротивления, и основная часть нашего населения попала в зону № 11. Валентин до этого был в лагере № 7, мало сталкивался с протестантами и сектантами и не составил своего мнения о них. Нам повстречался один крупный, беззубый старик, стоявший на коленях, он разводил в сто-

роны руки и громко молился на непонятном языке, широко открывая рот и необычно, с чувством, издавая непонятные звуки.

Валентин спросил меня: «На каком языке он молится?». Я ответил: «он сам не знает на каком». - «Как это не знает?». Насколько мог, лаконично и доходчиво я пояснил Соколову, что этот старик скорее всего принадлежит к какому-то провинциальному ответвлению пятидесятников, течению, родственному баптизму, но в своем стремлении доказать истинность своей веры, делающему акцент на «дарах пятидесятницы», когда верующие получают дары пророчества, умения исцелять и владеть иными языками, а поскольку последний дар наименее поддается анализу, допускает произвольное толкование воображаемых «иных языков». Дедушка очень старался, войдя в экстаз, он буквально «выпевал» отдельные слова, но ни английских, ни немецких, ни каких-либо других знакомых, хотя бы отдельных слов, мы не могли выделить из его очень эмоциональных говорений, можно было предположить, что он молится на древнеевропейском или греческом, но слишком уж хаотичные звуки он издавал. Видно было по Соколову, что вся эта картина не нравится ему, и, чтобы избежать психической атаки, я решил привлечь эксперта по религиозным вопросам - Павла Григорьевича Сорокина. Он расхаживал неподалеку, по его манере молиться на открытом месте, прохаживаясь с отрешенным и просветленным лицом, можно было убедиться, что подобная манера общения с Богом может быть вполне респектабельной. Наш Питирим откликнулся на приглашение и дал Валентину необходимые разъяснения. Странно было видеть этих двух беседующих, чем-то даже внешне похожих. Соколов был немного выше, лицо поинтеллигентнее. Оба были «авторитеты», первый червонец Сорокин отбывал на Воркуте, Норильске и Колыме. Повторникам, конечно же, было значительно тяжелей, чем нам с «первой ходкой», нужны были сверхчеловеческие силы, чтоб сохранить не только интерес к жизни, но и тягу к знаниям. При этом Сорокин нашел душевную опору в вере, хотя и очень был угнетен поражением православия, потерпевшим крах от большевизма и не сумевшим защитить свою паству. Соколов не имел четких религиозных принципов, но как бы был на пути к ним, как типичный человек культуры, он стремился найти ответы на самые тяжелые вопросы на испытанном языке рационального познания и очень надеялся на новое слово, на будущий подъем литературы и поэзии, которые восстановят у людей доверие к членораздельной и осмысленной речи, и был опечален и мучим послереволюционным упадком слова в стране, где народ его видит в проституированном и пропагандистки использованном, низведенном до уровня лживого и двусмысленного внушения и манипулирования массами.

Объединяла их и принципиальная, фундаментальная совестливость. Оба они представляли собой натянутую и вибрирующую струну, умевшую издавать любые звуки, кроме лживых, конечно же, сломать их было невозможно, какой-то оттенок святости в них обоих незримо присутство-

вал, и, конечно, хотелось, чтобы назревавший виток поисков правды, особенно в лице нашего возмутителя спокойствия - Соколова, был корректным и солидным. Он был всегда последовательным и логичным, и за целый день обременял целую группу спорщиков всего двумя, тремя вопросами, он обострял их до такой степени, что казалось, от них зависит вся будущая жизнь и его, и народа, и даже всего человечества.

Как всегда, тема формировалась в зависимости от того, что он считал важнейшим в последнее время, и кто попадался ему на пути. Было нас уже трое, мы слушали обстоятельный рассказ Сорокина о русском сектантстве, неспешно вышагивая около стадиона, наш «Питирим» уже более получаса делал обширный обзор, начав с протопопа Аввакума, продолжая тему трясунами, хлыстами, скопцами, причем делал акцент на тех еретических моментах, которые противоречили не только христианской традиции, но и элементарным гуманистическим принципам, - например, Аввакум обосновал в целях спасения от антихриста коллективные самосожжения.

Трясуны и хлысты впадали не только в коллективные эротические трансы свального греха, но заигрывали с такими духовными силами, используя отработанные приемы, что зачастую попадали в сатанинские сети и зачастую бывали носителями отрицательного духовного заряда. Приводился пример трясуна - Григория Распутина, выходца из сибирской глубинки и странным образом пришедшего к декадентскому двору растерянной и идущей к концу монархии. Добровольно оскоплявших себя после рождения третьего ребенка скопцов отлавливали чекистскими командами по северным глубинкам, с них делали подробные, детализируя варварскую искалеченность гениталий, фотографические снимки, далее используемые в пропагандистских атеистических целях в качестве аргумента и неоспоримого «доказательства» изуверской природы не только русского сектантства, но и для обоснования антигуманизма христианства в целом. Сорокин отмечал, что эта пропагандистская уловка была очень эффективной, особенно на фоне лозунга «стакана воды» — доступность женщины, символ сексуальной революции, многократно декларированной во время НЭПа.

В соответствии с пословицей «На ловца и зверь бежит» в человеческом калейдоскопе показались две фигуры — Старик в возрасте за шестьдесят лет по имени Мина, и молодой человек около тридцати лет, и явно было, старший поучает и наставляет. Это были старообрядцы из числа бегунов, чье название говорило само за себя. Они убегали от государственной, как они считали, «сатанинской» власти, начиная с самого XVII века.

Соколов внимательно всматривался в их бородатые лица и со всей своей безапеляционностью заявил - «Не нравятся они мне - низкорослые, скуластые, с редкими бороденками, хотя лицом бледные, но смахивают на желтолицых монголоидов».

«Бледные они из-за того, что, как правило, вегетарианцы - начал пояснять Сорокин, - но внешность их обусловлена ограниченностью генофонда. Не зря по Сибири ходят слухи - начал вспоминать Соколов, - что они воруют геологов, охотников, держат их у себя с известной целью, а потом иногда отдают, но так, чтобы их потом не могли найти, и очень мужики огорчаются, что спиртного у них нет, даже бражки, девки и бабы очень злые».

«Немногие секты пользовались подобным приемом борьбы с неизбежной дегенерацией», - возражал Сорокин - «некоторые очень «ревновали чистой крови». «Доревновались» — махнул головой Валентин в сторону старика и его ученика.

«Действительно», - продолжил Сорокин - «Более 300 лет эти люди добровольно закрывались от мира во все более изолированном мире, но никакого творческого подъема, кроме науки выживания и смутных мифов о Божьем граде Китеже они не изобрели». «Тупик» - подхватил Валентин - «следовательно, перефразируя известное изречение «Вера без дел мертва», она также мертва без культуры, истории, взаимосвязи народов. Никакая мистика и мифотворчество не заменят того грандиозного спектакля жизни, порой с самыми трагическими поворотами сюжета - взять только последние два века - французская революция, войны, научно-техническая революция, русская революция, снова войны, видимо только такой ценой Великий Режиссер создает из нас что-то стоящее».

«Что-то ты заговорил о русском мистицизме» - как-то сразу выделил Сорокин. «Сейчас я доведу мысль до логического конца». Валентин при этом показал рукой на несколько человек из последней группы петербуржцев, - «О малых сих печалюсь я» - как бы в той же теме он продолжил - «хорошие ребята, университетское образование, кажется, двое из них, Евгений Вагин и Иванов, кандидаты наук, смелые, мыслящие, наконец-то выпутавшиеся из бороды Маркса, и вот их-то как раз и вижу в компании жидкобородого Мины. Я понимаю их общий интерес к вере, вполне понял бы, если бы Владимир Осипов, выпускавший альманах «Вече», преподал бы им основы православия или если бы они проявили интерес к католицизму - преподавателей достаточно, ну, хотя бы к протестантизму - вполне респектабельным баптистам, Адвентистам седьмого дня, - так нет же, тянет в тупик, в мистицизм. Опять на круги своя. Достоевский подслушал у Великого Режиссера одну мысль и изложил в «Братьях Карамазовых». Для русских самыми большими искушениями являются мистицизм и шовинизм. Действительно, шовинистом стать еще проще, чем мистиком, совсем немного самолюбования, подпустить романтического тумана, некоей былинной героизации, и вот тебе уже и исключительность, и праведничество, и особый исторический путь и, наконец - миссия, а там недалеко и до мессии, и если не дойдут до русского Христа, то уж обязательно выставят сонм своих пророков и святых. Мировую историю переделают в руссо-центрическую».

Голос нашего оратора набирал все большую силу, он даже начал жестикулировать, поднимая правую руку, воображая, наверное, что в ней тяжелый, разящий меч, и поводя плечами, как бы поправляя тяжелую кольчугу, но все же небольшой оттенок надрыва слышался в его звенящем металлом голосе - мы с «Питиримом» переглянулись, видимо, подумав об одном и том же. Действительно, Сорокин, воспользовавшись небольшой паузой оратора, попытался охладить его пыл следующим замечанием - «Валентин, ты с таким сердцем все это излагаешь, что наверняка сам переболел недугом самолюбования и самообожествления, величия своей нации, своей родной нации». «А я и не скрываю - был грех, впадал в молитвенный экстаз по поводу русского духа». «Ну и как, вылечился?» - спросил «Питирим».

«Может быть, это нетактично звучит, но меня поставило в тупик то, что в таком состоянии я пробовал писать стихи - ничего хорошего не получалось, по крайней мере вразумительного - одни натяжки и надрывы, а тут наткнулся на одного античного автора и его описание поэта, находящегося в состоянии буйного экстаза и в то время, когда его экзальтация и выкрики достигли предела, он упал в колодец, так как уже не видел окружающей действительности. Точно так же этот ключ не срабатывал в каких-либо серьезных попытках проанализировать крупное историческое событие - вот так я и перегорел иллюзиями исключительности и особой космической ценности нашего этноса». «Подскажи теперь своим друзьям», - продолжил «Питирим» - «Духовной эволюцией которых ты так озабочен». - «Нет - в данном случае подсказки со стороны ничего не дают». - «Понятно, - это опять из собственного опыта», - безжалостно процитировал наш «Питирим».

Дискуссия благополучно завершилась, вернее, ее первая фаза, и хорошо, что такая болезненная тема была закруглена в узком кругу, и все личное было преодолено, а к нам приближались с новыми идеями и проблемами наши уже постоянные участники дискуссионного клуба - твердо вышагивал Жора Майер, в очередной раз оторвавшийся от своих земляков ради возможности «прояснить и углубить» какой-нибудь вопрос, с улыбкой подходил Соломон Дольник, радуясь возможности дополнительно пообщаться с «Питиримом» Сорокиным, так как он ранее, как это ни странно звучит, занимался с ним библеистикой, наряду с Владимиром Шелковым, а собственно, почему странно, если у нас на зоне не было раввина. Подтягивался и наш украинский друг Миша Витер. Наш неугомонный Валентин Соколов, по привычке, продолжил уже в расширившемся кругу, на правах своеобразного лидера тему религиозной веры в ракурсе ее соотношения с мировым развитием культуры и творчества во всех его основных проявлениях - литературы, живописи, театра и т. д. Выдвинув аксиоматическую и хрестоматийную мысль, что религиозная вера не противопоставлена культуре и даже не параллельна ей, а в своих лучших и высочайших проявлениях культура подтверждает и до-

обосновывает веру, он заострил внимание слушателей еще и на таком аспекте, как изменчивая, прогрессирующая изощренность человеческой мысли в библейской интерпретации.

Для начала процитировал следующее место из Библии, Иеремия гл. 48: 11 «Моав от юности своей был в покое, сидел на дрожжах своих и не был переливаем из сосуда в сосуд, и в плен не ходил: от того оставался в нем вкус его, запах его не изменялся; 12 Почему вот, приходят дни, говорит Господь, когда я пришлю к нему переливателей, которые перельют его и опорожнят сосуды его, и разобьют кувшины его».

Практически всем присутствовавшим людям большого жизненного опыта нашлось что сказать на эту своеобразную тему, но видно было, что настоящего дискуссионного горения еще нет, так как ситуация сознательной отрешенности от стихии мира нетипична для круга собравшихся, а меня несколько угнетало - неужели Валентин до сих пор терзаем сомнениями по поводу уже повергнутых им затворников и бегунов, трясунов и скопцов, которые столетиями сидели на дрожжах своих и кроме смутной мистики ничего не высидели. Наверняка, и у Сорокина возникли такие же впечатления. Он решил перехватить инициативу, обратившись персонально к Соломону Борисовичу Дольнику - процитировал уже из Исайи гл. 43: 4 «Так как ты дорог в очах Моих, многоценен, и Я возлюбил тебя, то отдам других людей за тебя, и народы за душу твою. 5. Не бойся, ибо я с тобой: от востока приведу племя твое, и от запада соберу тебя. 6 Северу скажу: отдай; и югу: не удерживай; веди сыновей Моих издалека и дочерей Моих от концов земли».

Конечно, бурная реакция последовала незамедлительно. Темпераментный и экспансивный Соломон Борисович с искренним чувством зрелого человека начал на самой высокой ноте: - «Как можно не верить в Бога и не верить Библии, когда более двух тысяч лет назад была расписана вся мировая история, и мы ясно видим, что она подходит к финалу, и все сказанное исполняется». Его воодушевление передалось, и мы горячо обсуждали обоснованность и логичность идеи сионизма, и ее воплощение в лице государства Израиль. В разрезе темы финала мировой истории и для Жоры Майера возник момент постижения истины, к тому же он получил серьезную сумму уроков по библеистике у Владимира Андреевича Шелкова, с которым в свое время я его познакомил. Владимир Андреевич с большим миссионерским усердием передавал свои уникальные знания. Жора уже мог, используя весь свой академический потенциал, изложить почтенной публике тему пророчеств Даниила. Глава 2: 41, «А что ты видел ноги и пальцы на ногах частью из глины горшечной, а частью из железа, то будет царство разделенное и в нем останется несколько крепости железа, так как ты видел железо, смешанное с горшечной глиной. 42 И как персты ног были частью из железа, а частью из глины, так и царство будет частью крепкое, частью хрупкое. 43 А что ты видел железо, смешанное с глиной горшечною, это значит, что они смешаются через семя

человеческое, но не сольются одно с другим, как железо не смешивается с глиною. 44 И во дни тех царств Бог небесный воздвигнет царство, которое во веки не разрушится и царство это не будет передано другому народу; оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно». Это из видения Вавилонского царя Навуходоносора о большом истукане. Майер рассказывал, что в Германии в 30-е годы был один автор, толковавший эту часть пророчеств как прообраз «тысячелетнего Рейха», и идея прижилась. В последнее время никто не берется делать какие-либо предположения насчет «последнего царства», будет ли это какое-то образование на основе «Объединенной Европы» или усовершенствованная Организация Объединенных Наций, но Жора акцентировал внимание на том, что принцип национальных государств не будет лишен ценности их особого пути в истории всего человечества и имеет глобальное, космическое значение, и опираясь уже на Библию, Жора, все более вдохновляясь, эффектно заканчивал: «Мир - европоцентричен, и вся наша история неизбежно подталкивает нас к мысли - все наше движение - результат инициативы Бога». «Последние две тысячи лет постоянного и упорного развития по восходящей, несмотря ни на какие жертвы, преобразили и человека, и всю планету». Но тут наш оратор понемногу стих, начал ослабевать его преподавательский запал, наверное, увидел со стороны, что слушателей не очень вдохновляет такая прямолинейная и ходульная осанна, вернулся к своей обычной, предельно искренней манере рассуждать. «Впрочем, если быть до конца откровенным, сомнений во мне больше, чем веры. Внутренне я содрогаюсь произнося слова «жертва» и «преобразился». Может ли быть непоколебимой богословская логика, вводящая понятие «жертва» в какой-то рациональный контекст? В начале войны я молился перед боем и просил у Бога, чтоб он даровал мне жизнь, ну, а позже, видимо, устав от зрелищ чрезмерных и не поддающихся разумному объяснению ни с нашей, ни с чужой стороны, я после короткого «Отче Наш» просил у Бога понимания — есть ли смысл у такого огромного количества мучений и смертей?» Наступила многозначительная пауза и эту болезненную тему взялся углубить Соломон Дольник. «Да - провиденье Божье не всегда выглядит в оптимистических тонах и в общечеловеческой истории, и в библейском изложении истории моего народа. Многострадальный народ Божий - как сурово его наказывают за каждое его заблуждение: заставили Аарона сделать золотого тельца - поплатились жизнью нескольких тысяч, и так за все искушения иными богами - за Астарту и Ваала, за истуканов и тельцов - тысячи и десятки тысяч жизней, за нерешительность и сомнения в возможности овладеть землей обетованной, текущей молоком и медом, где каждый будет сидеть под своей смоковницей и кустом винограда, - и за это следовали наказания и опять человеческие потери тысяч и тысяч. А неоднократные пленения, переселения, расселения, - ставившие под вопрос само существование нашего народа и наконец наша последняя невообразимая катастрофа - 6 миллионов погибших в Европе. Какова же цена отдельной чело-

веческой личности, по понятиям философов - целой Вселенной? Сколько их нужно отдать за отдельные умозрительные иллюзии, незначительные заблуждения, а тем более за крупные исторические движения? А сколько за идею, такую естественную и общепринятую, как национальное государство?»

Тут уже встрепенулся Миша Витер - «Действительно, идея национального государства подробно преподана в Библии, наверное, впервые, и идея всенародной вины, национальной вины также изложена в этой Книге Книг. Вначале, под верховенством судей и пророков, а затем царей -народ Божий претерпевал единую, универсальную ситуацию — нарушения заповедей Божьих, непослушание пророкам, за что неизбежно следуют суровые наказания - поражения в войне, пленения, расселения, и все это сопровождается самыми немыслимыми мучениями и унижениями, голодом и смертью многих тысяч. Нечто подобное я вижу и в истории своего народа. Наша национальная вина выросла до масштабов великой трагедии: когда зашаталась великая империя, мы не услышали голоса наших настоящих лидеров - политических пророков, таких, как Грушевский, Скоропадский, Петлюра, и нашего народного гения Нестора Махно, не достигли уровня поляков, и через какой-то десяток лет пришло возмездие - организованная чуждой нам властью сначала жестокая и маловразумительная коллективизация, а затем - тотальный, все той же властью запрограммированный, голод, унесший миллионы жителей».

«В связи с этим меня иногда посещают сомнения» - продолжал Миша Витер, обращаясь непосредственно к Соломону Борисовичу. «Иногда хочется реконструировать реальные исторические события и перепланировать их в улучшенную сторону или хотя бы избежать катастрофических сценариев развития - например, наша последняя надежда «с оружием в руках всего взрослого населения» - Нестор Махно. Не подтолкнул ли его Лева Задов - декадентский поэт из Одессы, в сторону военного взаимодействия с красными, и его знаменитая пулеметная тачанка склонила чашу весов и предопределила поражение белых. Соломон Борисович недолго размышлял: «Не один раз я слышу эту песню, но вы, Миша, неуместно отклонились от темы религиозного обоснования национальной вины и несоразмеримости на человеческий взгляд - чрезмерных наказаний». Миша возразил: «Нет! Нет! Я не уклонился, меня всегда смущало это место из пророка Исайи, которое вы цитировали - но только в той части, где говорилось — «отдам других людей за тебя, и народы за душу твою». То есть иными словами - как соотносятся и взаимодействуют между собой принципы вины отдельных наций? Как они влияют друг на друга?».

«Не усложняйте, Миша. Я вас прекрасно понял и готов прояснить свою личную точку зрения, но начать хочу с анекдота. «Кто совершил большевистскую революцию? - Еврейские мозги, латышские стрелки и - русские дураки». Этим анекдотом и рассуждениями на подобную тему меня очень доставал один мой сотрудник по работе. Мы долгое время,

пока я не вышел на пенсию, работали в одном из подразделений института картографии и геодезии. Хотя в целом наши отношения были почти приятельские, он иногда заводил эту тему, пока наконец я не нашел достойный ответ, после чего он прекратил свои атаки, а надо отдать ему должное, он копался в каких-то исторических документах, да и биография у него была своеобразной — он участвовал в гражданской на стороне белых и был по родословной мелкопоместный дворянчик. Расскажу я вам эту невымышленную историю. Многие знают, есть даже фильмы на эту тему, что в прекрасном городе Одессе жил хороший парень — Беня Крик. Его помнят до сих пор, - как он шикарно одевался, какие красивые девушки были у него, как он хорошо стрелял, не целясь, на лету, попадал из маузера в муху, какие сильные и ловкие у него были ребята. Да, он грабил, но он был благородный разбойник и грабил зажиревших и плохих, и как Робин Гуд, делился с бедными и даже как-то выделил деньги на нужды синагоги. Справедливейший и блестящий был молодой человек, и ему бы, когда началась вся эта заваруха, податься куда-нибудь и украсить своим обществом спокойную и благополучную страну, например Штаты, он бы и в Чикаго сделал себе карьеру. Так нет же. Большевики, которые раньше выманивали у него деньги, эксплуатируя его тягу к справедливости, украли у него душу - подтолкнули к созданию отряда диверсантов для борьбы с белыми в их тылу. Об этом мало кто знает, хотя он собрал серьезную бригаду из своих ребят и сочувствующих. И совсем мало кто знает, как окончил свою героическую жизнь Беня Крик и его команда, когда белых загнали за крымский перешеек, и большие командиры решили, что Беня сделал свое дело, - ему не дали ни ордена, ни воинского звания, ему даже не дали уйти. Инсценировали боевое задание, выманили на подходящее место и рано утром на рассвете уложили всех до единого пулеметным огнем. Засаду организовали не армейские части, а только чекисты, соблюдая режим секретности. Вот вам и образец судьбы наивных еврейских ребят в этой сатанинской революции. Кстати, о Леве Задове. После того, как он доставил в ЧК золотую казну армии Махно - он все-таки был казначеем, он недолго купался в лучах славы, и его постигла судьба Бени Крика - и все та же секретность. Нестор Махно благополучно дожил свои дни в Румынии, и по вашей схеме, Миша, его анархические убеждения, отшлифованные годами каторжной тюрьмы до революции, делали его неизбежным союзником большевизма. Ну, а теперь насчет «мозгов» - после того, как наш социал-демократический Бунд влился в большевизм, хотя были и такие, как уже забытый Мартов и другие меньшевики - весьма приличные люди, многие оказались на гребне революционной волны, ну, а сколько их уцелело к началу 30-х? По разным причинам они сошли со сцены, начиная с Урицкого, Якова Свердлова, заканчивая Львом Троцким и всяческими «врагами народа», вплоть до Ягоды. Все мы знаем, что реальная власть уже давно, еще со времен заката Ленина, оказалась в руках

кавказца, которого вдохновлял даже не российский деспотический стереотип, а, поскольку Грузия столетиями едва удерживалась, чтоб не подпасть под власть персов или турок, наш «отец народов» оказался идеальным воплощением классического азиатского коварства и деспотизма».

«Надеюсь, уважаемый Миша, я ответил на Ваш вопрос, который Вы так удачно замаскировали философско-религиозной оболочкой. У каждого народа своя вина и свое искупление, и моменты взаимовлияния не должны быть поводом для упрощенных манипуляций». Конечно же, все мы согласились с приведенными аргументами и выводами и дружно поблагодарили Соломона Борисовича и, наверное, мы странно выглядели - разные по национальности и возрасту, мы находили в каждом вопросе и проблеме моменты, объединяющие нас, и не возникало даже тени враждебности. Осознавали ли мы тогда, более тридцати лет назад, что будем союзниками в борьбе против общего врага, хотя до сих пор его черты не определены - расовый, религиозный или бедные страны против богатых (Север - Юг) или Европа против Азии. Поживем - увидим. В тот день мы даже устали и разошлись в надежде, что в следующий подходящий день соберемся снова и опять будем «прояснять» и «углублять», «прогнозировать» и даже «немного мечтать».

Заканчивая эту главу, должен с некоторым сожалением уточнить, что к концу лета 1970 г. лагерь №11, где было более двух тысяч народа, расформировали, и наш дружный дискуссионный клуб распался. Павел Григорьевич Сорокин получил своего рода помилование, ему резко уменьшили срок и он, неожиданно для себя, получил свободу. На прощание подарил мне два томика Достоевского «Братья Карамазовы», потрепанные, они до сих пор на моем столе. Очень эмоционально выспрашивал у меня - какую манеру поведения избрать в этом совершенно непонятном для него мире, где он дважды уже был так сурово наказан за «призрак интеллектуальной свободы». Я не нашел ничего лучшего, как посоветовать ему по старому монашескому принципу «наложить на себя обет молчания», так как очень мало было искренних слушателей, а велика вероятность его провоцирования со всеми вытекающими последствиями. Не знаю, как сложилась его судьба. Он мне дорог. Наверное, «там» встретятся наши души, и мы продолжим свои беседы и дискуссии.

Валентин Соколов попал в другой лагерь. И этот человек мне дорог, но о нем услышал более года назад, что нет его в живых, и что-то из его творчества опубликовали.

Заканчивал я свой срок в лагере № 17 в районе Барашево, нас было около 800 - 900, имелся небольшой механический цех и лесопилка. Книг хватало, интересных и знающих собеседников тоже, а значит, было о чем поговорить и поспорить. 13 сентября 1971 г. я был освобожден «по концу срока».

ПОСЛЕСЛОВИЕ

И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым - победа, не мудрым - хлеб, и не у разумных - богатство, и не искусным - благорасположение, но время и случай для всех их.

Экклезиаст Гл. 9 ст. 11.

Красноречивый рефрен для мемуаров, здесь универсально отражена, наверное, каждая человеческая судьба из числа тех, кто пытается поразмыслить и проявить смелость в своих решениях и действиях. Как же воспринимаются и оцениваются те годы, которые отстоят на дистанции в тридцать лет? Возможно, странно звучит, но я благодарен тем годам и главное - людям, замечательность и уникальность которых не вызывает сомнений, и если в связи с этим говорить о «роскоши человеческого общения», то мы были богачами. Каждый желающий мог черпать эти богатства знаний и разнообразнейшего жизненного опыта - красноречивой иллюстрацией понятий и образов, нашедших конкретное, человеческое воплощение. Синявский и Соколов — серьезные гуманитарии и несомненно творческие личности; В. Шелков, П. Сорокин, Б. Здоровец, Кучинский — религиозные деятели, с потенциалом богословов и искренние миссионеры. Крупные деятели национальных движений С. Дольник и Рафалович; П. Скирук и М. Витер; Г. Астра и К. Нийтсоо. Молодежь, не обезличившаяся идеологически, находящаяся в пути, но уже поплатившаяся за свою безмерную любовь к Европе и принципу свободы - Ж. Песчаный, А. Куликов, П. Воронов, В. Абанькин, В. Бабаян, А. Накашидзе, А. Купин, А. Ястраускас и, наконец, Ж. Майер, он стоит особняком, вроде бы вояка с чужой стороны, но если исходить из логики понятия «Великая Гражданская война Европейской Нации», то он такой же наш, как Корнилов, Врангель, Деникин, Краснов, Власов, Пилсудский, Махно, Петлюра, Маннергеим. До сих пор расхожие пропагандистские штампы недалекого прошлого довлеют в сознании людей, и до сих пор не отдали должного этим историческим личностям, и солдаты последней войны определяются как «свои» и «чужие». До сих пор невнятно и с оглядкой признаются у нас, «независимых», крупнейшие и яркие личности - М. Грушевский и

С. Бандера, и не к подножию их памятников возлагают цветы, а по инерции, все тому же истукану, идеи которого уже умерли безвозвратно. Современный мир поляризуется и расслаивается уже в соответствии с иными принципами. Подошли ли мы к эпохе религиозных войн или расовых противостояний, или, может быть, замыкается исторический цикл, начавшийся с вычленения Европы, противопоставления Азии, и военной экспедиции эллинских царей против прекрасной и богатой азиатской Трои. Может быть, наши европейские грезы в мордовских лагерях были интуитивным прозрением, ответом современных реалий. А может быть, постепенное осознание себя детьми великой христианской цивилизации готовило наше сознание к борьбе с уже не «большевистским красным драконом», а с еще большим противником? Многих интересуют теперь подобные вопросы, в противоположность тому времени, когда нас было мало, и судьба нас просто обязала побыть в роли «мыслящего тростника». Та же судьба, от которой, не скрою, хотелось уйти, чтоб оказаться в разряде беспроблемной и усредненной человеческой массы, не очень давно -прошлым летом - заставила испытать немалое потрясение и сделала актуальным все то прежнее, что вроде бы было вытеснено из сознания и посещало только в снах.

Все эти последние тридцать лет меня примиряло с действительностью умиротворяющее ощущение близости к нашей великой реке. Чем бы я ни занимался, в какие бы житейские ситуации ни вгоняла меня необходимость - я знал, что смогу отрешиться от любой проблемы - на ее берегу. Действительно, мало того, что - «чуден Днепр при тихой погоде», когда облака отражаются в свинцово-неподвижной воде, но и много ассоциаций исторических и иных возникает в размышляющей душе. Поневоле, как мираж и грезы, особенно разогретые нашим жарким солнцем лета, всей своей усталой душой видишь, что это не просто река, а великий Путь «из варяг в греки». Сладкими надеждами бьется наивное человеческое сердце. «А может быть, настанет день, когда я в своей лодочке, нет уж лучше на небольшой яхте, вместе со своими близкими проплыву до Черного моря, пересеку его, пройду Босфор, Дарданеллы, выйду в Средиземное море - колыбель цивилизации, увижу греческие острова и порты, доберусь до берегов Израиля, и как пилигрим, пройду по святым местам...» - приятные и красивые мечты, а в действительности приходилось мотаться с коммерческими грузами на Север - овощи, фрукты, цветы. Но даже, когда трещал хребет от фермерских нагрузок, согревали мысли, что когда-нибудь удастся попутешествовать и на Юге. С годами обычная практика фантазирования, мечтательных грез приняла форму настоящих медитационных трансов. Последнее время, после фермерских нагрузок, вместе с сыновьями, стремлюсь все на тот же берег, но любимое с детства ныряние приобретает несколько иной смысл - отказался от акваланга и ночной подводной охоты, стараюсь нырять в полдень, когда

солнце повыше, интуитивно нащупываю меру кислородного долга, неизбежного при интенсивных погружениях от двух-трех до восьми метров, именно на восемь метров подняли уровень Днепра при заливе плавней. В зависимости от температуры воды ныряю от полутора до трех часов. Прочел где-то о немалой пользе кислородного долга при задержке дыхания, как говорится, данные науки, но я давно догадывался, где может быть этот один из ключиков геронтологических панацей, могущих обернуть время вспять. Но пока это все фантазии, призраки Агасфера, а вот реальные исторические призраки встают из такой же любимой колыбели - воды. Последние годы логика результативности подводной охоты привязала нас к одному месту - высокая круча на правом берегу Днепра возле местной достопримечательности - могилы нашего самого знаменитого казацкого воина - Ивана Сирка. Наш местный краевед - Богуш называл его нашим восточно-европейским Александром Македонским. Поначалу я был далек от местных историзмов и просто занимался своим любимым делом - очень уж крупные раки ловились в этом месте, и в летнюю полуденную жару в фундаментах старых зданий, уже давно затопленных, сонно замирали крупные окуни, как бы нежась на солнце, которое, наверное, пробивало два-три метра толщи воды, и если двумя руками с головы и хвоста сразу схватить, то удавалось поймать экземпляр до одного килограмма и больше. После подводной охоты, особенно когда она бывала удачной, замираешь в какой-нибудь удобной позе и благодушествуешь под лучами ласкового солнца и мягко и естественно погружаешься в почти гипнотический транс. Настоящая медитация начинается с произношения магических слов. Почему это слово - «мантры» тождественно украиноязычному «мандры» или любое путешествие мысли начинается с образа странника - символа - да вот же и они показались из-за подернутого белесой дымкой горизонта, с трудом различаются паруса легких казацких чаек - большая группа крылатых суденышек, а в виде крыльев у них весла, прижатые к борту. Господствующий тут восточный ветер дает хороший ход и ветер попутный, так как в этом месте великая река делает большую излучину и течет как бы с востока на запад, а уже после Мамай-горы поворачивает опять почти строго на Юг. Хороший наш друг — восточный ветер, веселое дело - война, скоро захрустят слабые мусульманские кости под ударами тяжелых казацких сабель, и мы обязательно победим, с нами наш атаман - Сирко. Он умело использует переносные пушки, этому научился во Франции, там под Дюнкерком он воевал с испанцами, да с кем он только не воевал, всегда побеждал - гудят казацкие голоса: «Турки считают, что он продал душу дьяволу - поэтому и побеждает. По всем мечетям проклинают Урус-шайтана, а может, действительно продал?», - перешептываются особо суеверные, боязливо крестясь, - да нет, «недавно застрелил самого черта, он только мелькнул, а когда подбежали - ничего от него не осталось, только серный запах». (До сих пор в наших краях есть местечко «Чертомлык» - явная память о происходившей нелегкой борьбе

за бессмертную душу нашего атамана). Вмешался ветеран, иссеченный шрамами от сабель и нуль, старый рубака, твердо усвоивший, что высшее состояние души наступает в битве, Дух войны или демон, как его назвать, и от Бога ли он или от Дьявола, и ничего нет краше и восторженнее, кровавое пиршество венчает победа и наступает хмельное пиршество и тяжелеет походный кошель от золотых монет и - пленники, а самое главное -пленницы, с влажными очами, вьющимися длинными волосами...» «Пусть даже и продал душу», - наполняется благородной вибрацией голос ветерана - «так за вас же, сучьи дети, и за свои вольные края» - поводил он рукой в сторону недалекого берега. И уже на весь поход замолкали сомневающиеся и все, как один организм, готовились к схватке и с восторгом повиновались своему непобедимому сверхчеловеку, идеальному командиру. Что только ни пригрезится на этой живописной круче, внизу у воды - чистые песчаные пляжи, островки камыша - журавли, застывшие на мелководье, и необъятное пространство воды - ближайшая точка противоположного берега - все та же Мамай-гора, мягкими очертаниями она напоминает очень большой скифский курган, и, может быть, это действительно рукотворный погребальный курган, насыпанный полчищами татаро-монголов в память о потомке Чингисхана. Это они назвали Днепр - Конские воды. Как же жили наши предки, постепенно осваивая эти места? Жили красиво и, самое главное, богато. На чем основано мое мнение, - я не профессионал-историк, а скорее романтик и мечтатель, но некоторые подробности оказались открытыми и мне, а из подробностей можно многое реконструировать. Большой массив исторических памятников, ожидающих своего исследования и раскопок, расположен именно в том месте, что я описываю, и состоит из двух частей - одна, шириной около километра, выходит в водохранилище на расстояние более трех километров, это остаток плавневой части со старыми руслами небольших рек и озер, который тянется еще километра на три вплоть до основного русла Днепра. Параллельно этому месту уходит в море старинное кладбище. Каждый год подводный рельеф меняется из-за небольшой глубины, мощные штормовые волны вымывают и снова заносят песком все новые места.

В начале лета, когда вода еще прозрачная, и наш бич - сине-зеленые водоросли, еще не размножились, мы иногда ныряем не ради добычи, а чтобы посмотреть, что же новенького вымыло в нашем подводном историческом музее, особенно хорошо это делать, когда возникают подводные течения - погружаешься, принимаешь самую вольную позу, и много метров тебя несет над самым дном, и не перестаешь удивляться - надежно и просторно строили наши предки, в этом году вымыло новые фундаменты и даже остатки стен каменной кладки из местного дикого камня и ракушняка, попадаются даже старинный кирпич и черепица, а вон и домики попроще - глинокаркасные, остались только деревянные основы и странным образом сохранились куски традиционного тына - выплетенного из лозы, но больше уцелели остатки вертикальных прутьев, встре-

чаются подковы, большие колеса от старинных возов, группа небольших пеньков возле тына - значит у каждого был свой вишневый садочек, попадаются большие в объеме пни, а это говорит о том, что издавна тут росли и грецкий орех и тутовник, большие остовы хозяйственных построек говорят о том, что держали по несколько коров, а вот там наполовину вымыло какую-то круглую колоду - наверное, старинный улей, значит и меда в наших краях всегда было немало. Ну, чем не земля, текущая молоком и медом, где каждый сидит под своим кустом винограда и смоковницей. Почти земля обетованная, и нашему народу не приходилось требовать у своих вождей котлов с мясом, после надоевшей гречневой манны, в изобилии была рыба - золотые карпы, колючие судаки, медлительные сомы и чудо-рыба осетр, тогда еще не было этих нелепых плотин, могучая река была чистой и изобильной... Пора прервать на время глянцевые грезы, где прошлое расцветает миражами почти неправдоподобной для нас красочности и достоверности, где все предстает острее, ярче, идеальней. Не получается у меня приступить к главному рассказу, хотя этот контрастный образ недавнего грехопадения нашего народа довелось увидеть все в том же «подводном музее», но он отстоит километров на двадцать ниже по течению, недалеко от богатого села — Марянское. Лучше всего будет описать весь тот день последовательно и хронологично.

Лето было уже в разгаре, жара, как всегда в это время, была нестерпимой, и неудивительно, что мы в приподнятом настроении, наконец, добрели до воды, опять все на тоже Сирковское место, не зря у нас именно здесь была пасека, до сих пор остались высокие медоносные травостои - воздух был терпким и пьянящим, и глубокого вдоха хватало на нырки по полторы минуты и более с периодикой три-четыре вдоха — выдоха. Первые нырки дали знать о том, что есть сегодня благоприятные течения, и я решил «полетать» над одним интересным местом, которое мы не обследовали этим летом, потому что оно отстоит от берега более, чем на километр и еще потому, что граничит со старым кладбищем - не хочется лишний раз созерцать человеческие кости, остатки дубовых гробов и кресты, попадались даже крупные каменные кресты надгробий. Первые же погружения оказались интересными, вдоль знакомой гряды крупных валунов и корней больших деревьев показались большие новые размывы, вдруг мелькнул какой-то силуэт, несколько энергичных движений ластами, и удается рассмотреть почти полностью вымытую, лежащую ничком фигуру скифской «бабы», которых когда-то много стояло в наших степях, теперь они в музеях вопросительно рассматривают своими раскосыми глазищами посетителей. Это уже знакомые памятники скифской культуры - наших предшественников на этих землях. Все те же скифы с раскосыми и жадными глазами, оставившие нам еще и высокие курганы. Рассмотрел поближе - скульптурная фигура женщины в реальном масштабе все в той же примитивной стилизации - гипертрофия несколько провисших грудей, овальный живот, пышные и крепкие бедра, укрупненные и округлые

ягодицы, но в отличие от традиционной «бабы» эта фигура удивляла определенной соразмерностью и явно тяготела к классическим образцам женской красоты, была неким промежуточным звеном между «бабой» и Венерой Милосской. Поняв всю ценность найденного экспоната, решил получше запомнить береговые «створы», чтобы при необходимости легко найти это место, долго пробыл на поверхности и, когда нырнул еще полюбоваться находкой, то уже не попал к промоине, а течением меня вынесло на соседнюю поляну кладбища, замелькали надгробия и каменные кресты, кости, ну а дальше пошло непонятно странное место, слишком густо лежали кости человеческие и даже встречались лошадиные. Я прекратил ныряние, выплыл на промысловое место с норами, где мы обычно ловили крупных бычков и раков и, взяв необходимое, вышел на берег, спрятал от солнца улов и начал принимать позы для «медитационных компенсаций кислородного долга». Не мог успокоиться и «воспарить духом» как обычно, с одной стороны приятно будоражили мысли о несомненно ценной находке, и представлял: насколько улыбнулась удача, наконец-то смогу воплотить в жизнь одну из своих грез - обустроить цветник с правильным чередованием разных видов, где роскошь цветения передавалась бы и циклически замыкалась, начав с весенних - тюльпанов, пионов, нарциссов, далее георгины, розы и постепенно завершалась пиршеством белых хризантем, чем изысканней и пышней, тем грустнее и меланхоличнее напоминание о неумолимом снеге и морозном зимнем умирании...

А собственно почему зимнее почернение и увядание - можно сделать сооружение из стекла или пластика, смонтировать отопление, современную досветку и пору цветения продлить до новой весны. Но самое главное, посредине этого будущего рукотворного флористического чуда будет маленькая лужайка, а на ней - найденная сегодня скульптура, хорошо бы поставить возле нее античные амфоры, надо будет съездить с друзьями в район Керчи, они приглашали недавно отдохнуть там и понырять. А может быть, настало время переселиться из неблагополучного задымленного города, который отсюда смотрится уродливой грядой высоченных труб и прилепившихся под ними карликовых домиков, а тут воздух чистый - пряный. Романтичный высокий берег так и приглашает разбежаться на луговине и взлететь над водой и парить, летать. Да и приусадебные участки начинаются здесь от четверти гектара и более. Можно будет вовсю развернуть закрытый грунт со всем своим фермерским набором: овощи - птица - цветы. Вот тогда мой родственник из Польши, двоюродный брат жены - Эдик, недавно побывавший у меня, не заткнет нас за пояс, явно удивляясь небольшой величине оранжерей, высказываясь: «У нас тоже есть цветоводы, но у них большие площади, центральная система отопления, открытием вентиляционных фрамуг и подсветом командует компьютер, а свою продукцию они возят «самолетами до Лондона», так он дословно говорил, сохраняя польские ударения в словах. Если мне

удастся сделать новый виток в своем бизнесе, да еще плюс «такие находки», то уже в свою очередь Эдик и другие визитеры будут, открыв рот, слушать мои экскурсоводские рассказы. Пусть это творение не Фидия или Праксителя, но как пространно можно рассказать о предполагаемой судьбе какого-то пленника из жителей греческих причерноморских колоний, захваченного скифами или сарматами, и как он, принужденный вытесывать из камня чужой образец женской красоты, привнес в это рабское вытесывание свое понимание красоты, вдохновляясь полузабытыми образами Афродиты, Венеры, Необы, и, вместе с тем, не слишком вышел из предписанных норм, чтоб не лишиться вознаграждения - все-таки пленник. Да мало ли что можно было преподать удивленным визитерам, редко кто владеет подобным сокровищем. Воспаленное и расширившееся сознание уже готово было воспарить на следующее сияющее облако высот и личных побед, но пришлось прервать нежную полудрему и вернуться к действительности. К песчаному берегу причалила моторная лодка моего старинного приятеля, он уже давно грозился показать нам хорошее место для ныряния, расписывал нам, какая там богатая бровка-перепад глубин, каких крупных вылавливают там раков, и как много подводных корчей, куда с глубин поднимается сом, выискивая круглую ракушку и линяющих, мягких раков.

Довольно быстро пришли на место, без задержек одели снасти и нырнули. Наш друг видимо ошибся в определении расстояния от берега и неверно заякорился - сколько мы ни ныряли: везде одна глина, но не старая русловая, на которой могут быть хорошие норы, а какая-то наносная, рыхлая и располагалась она в виде неестественной прямой косы, протянувшейся километра на два, а рядом с ней параллельная, такая же. Устали и решили прекратить поиски, да и ветер начал разыгрываться, пошла волна. Завели двигатель, один цилиндр работал с перебоями, подгребли ближе к берегу, перезаякорились и, пока друг занимался двигателем, я разговорился с двумя рыбаками, которые на выдвинутом в море мостике из-за ухудшившейся погоды сматывали снасти. Один - постарше, ответил на мой вопрос относительно необычной глиняной косы. Неспешно и аккуратно складывая спиннинги в чехлы, он рассказал следующее: - «Один райкомовский «божок» вместе со знаменитой местной коллективизаторшей по фамилии Заморий, которая не расставалась с наганом, постоянно курила и не одну душу загнала в Сибирь - придумали «проект» революционного переустройства села: два длинных, до 2-х километров глинобитно-саманных дома под камышовой крышей, один - для людей, один -для скота, конно-машинный двор и дороги в поля, а все остальное: склады, тока, амбары ближе к городу. «Проект» одобрили в губернии и помогли с транспортом, дали автомобили — возами не навозишь такое количество глины, соломы, камыша. Завезли, даже начали строительство, но тут грянула война...»

Мой друг успел поменять свечу, завел двигатель, снялись с якоря, взяли курс на Капуловские Панские Круги, мимо Змеиного острова - есть и у нас такой, и если Черноморский Змеиный остров еще с античных времен считался одним из входов в Ад, то наш действительно после затопления Каховского водохранилища приютил много змей со всех окрестных низин. И вот тогда-то и оказались затопленными все эти циклопические остатки невиданного по масштабам и примитивизму коммунного строительства, и уже более полувека штормовые волны поднимают мутный глинистый шлейф на поверхность, но основу этой угнетающей косы размыть не могут. Невозможно уяснить логику нашего народного грехопадения, мы своими глазами видели, как просторно и основательно они строились, из литературных памятников тех времен знаем, как традиционно - неспешно и зажиточно проходили они по жизни, а наш первоначальный казацкий период до сих пор вдохновляет своим героическим духом. Как могло получиться, что кучка петербургских бомбистов - мечтателей навязала нам противоестественный уклад жизни, символом которой стала двухкилометровая хата. Я был не просто шокирован и озадачен - до сих нор не покидает ощущение, что в жизни начался иной виток, и в центре этого нового круга опять сгустились воспоминания, хотя они и раньше не оставляли меня полностью - все мои прежние друзья, наши споры, самые разнообразные мнения. Но понятней и ближе стали те из них, чьи футурологические прогнозы на будущее были наиболее пессимистическими. Быстро пролетят оставшиеся мне годы, и этот круг замкнется, завершится спектакль абсурдистского театра теней, наверное, в насмешку, названный реальной жизнью, где человек ничего не значит и ничего не решает, а зачастую играет навязанную ему роль и лишь злые Мойры - богини судьбы, ждут от нас полной покорности Року. А может быть наступит более ответственная фаза существования души, и я полон внутренней уверенности, что и «там» мы продолжим наши незавершенные дискуссии. Наверняка первым проводником души окажется Валентин Соколов и в своей обычной иронически-насмешливой манере начнет с допроса по мотивам из «Братьев Карамазовых» о строительстве идеального общества, в основание которого положены неискупимые слезинки невинно замученного ребенка и начнет приблизительно так: - «Ты хорошо рассмотрел остатки архитектурного образца социального счастья и невиданной справедливости, чем не кампучийский провинциализм и культивированная нищета и убожество, наверное, там была предусмотрена комната для казни еретиков и вместо гильотины или нагана обыкновенная сельская мотыга?».

«Будешь ли ты теперь колебаться при ответе на вопрос - не избавила ли всех нас жестокая война от окончательного, недочеловеческого одичания, название которому - коммунизм?».

Тут же рядом и Жора Майер, он меланхолически испытующе рассматривает меня, и у него есть вопрос: «Если в вашем обществе до сих

пор господствует устарелая и однобокая фразеология и до сих пор нет культур-философского прорыва, до сих пор не освоены азы Европеизма, даже такие - лежащие на поверхности, как «Великая гражданская война европейской нации», как же вы сможете ответить на новый вызов времени и морально подготовиться к «Последней великой войне всечеловеческой расы»?». Вот это вопрос!! Причем ясно, что его интенсивность и глубина основывается на признании, что мы теперь уже - союзники, но дело в том — равноценные ли мы союзники? Непосильная проблематика, но появилась надежда разрешить ее - конечно, это еще один наш союзник и давний друг - Соломон Борисович Дольник. Мудрейшая и добрейшая душа: он немногословен и враг его известен, и он говорит словами Натана Щаранского: «Мусульманский мир огромен и неоднороден, к сожалению, есть группы экстремистов, стремящихся захватить лидерство и поставить на службу агрессию по образцу религиозной войны со всеми признаками фанатизма и дикости». Теперь я начинаю понимать — принцип тот же: наш великий славянский мир был вовлечен в новый, еще более ожесточенный, виток мировой войны лукавыми призывами небольшой, но сплоченной секты бомбистов и палачествующих мечтателей - результаты и потери известны. Неужели такими же благими пожеланиями сам великий древний искуситель - Сатана возбудит уже другие миллионные толпы, и конфликт мирового масштаба неизбежен? Эту же идею продолжает развивать Павел Григорьевич Сорокин, как серьезный религиозный мыслитель он анализирует мусульманское понятие «Шахиды» в аспекте обоснованности камикадзевского варианта. «Ислам весьма почтенная религия, в Коране отдается должное Мусе (Моисею), Исе (Иисусу Христу) и всей ветхозаветной части Библии, и также предписывается заповедь «не Убий», хотя и есть толкование военного варианта миссионерства, но все вполне в традициях других крупных религий. Тут происходит явная подмена понятий - яркий пример сатанинского лукавства. В Коране есть раздел пророчеств о «последнем времени» и «последней войне», но мало кто берется за их толкование, а если и берутся, то с явными политическими целями и вполне понятно, кто за этим стоит».

Без всякого перехода, сознательным усилием воли возвращаюсь к Соломону Борисовичу, он пока не сказал ни слова, а лишь испытующе и строго всматривался своими блестящими черными глазами - «Избавляйся от своих европеистских и панславистских иллюзий. Пора тебе окончательно определиться и этнически, и в вопросе веры в Бога, хватит азиатско-медитационной клоунады, а если применить к твоей бунтовщической и смятенной душе принцип реинкарнационного перевоплощения, то ты всего лишь ничтожное отражение великой души Бен Козива, и наверняка иногда готов молиться его словами - «Всемогущий Боже. Не помогай нам, но и не препятствуй нам...» Механизм уже запущен, и ты должен молиться только о спасении своей души». «А как же моя личная мера ответственности перед обществом, может, и я внесу свой вклад в экономиче-

ский подъем?» - «Не трать напрасно силы, да и не твое это общество, когда-то и наш народ проходил подобный период».

«Все обуреваемы крайним духом стяжательства и питают необъяснимую ненависть друг к другу» — в такой моральной обстановке невозможен экономический подъем.

«Опять умирают одна за другой иллюзии» - подумалось мне.

Действительно, как всегда, прав мой давний друг, и не зря он носит от рождения имя Соломон.

Вот так или почти так, с некоторых пор мне представляется внешний сценарий и даже конкретная фразеология нашего, и ранее не прекращавшегося, но сейчас особенно обострившегося мысленного общения с незабываемым сонмом друзей, многолетних собеседников. Не скрою, меня несколько беспокоит соответствие человеческой норме подобного рода общения, возможно, это возрастное, своего рода подготовка к неизбежному и последнему путешествию, во всяком случае жаль, что прежние умиротворяющие и гармонизирующие медитационные полеты духа превращаются в серьезные испытания и выходишь из них уже без того настроя почти эротической сопричастности красоте природы, ласковой и упругой воды, веселого буйства летней зелени. Именно летом легче всего всегда удавалось получать самые яркие впечатления; и последнее лето поначалу не обмануло ожиданий по крайней мере своей обычной жарой. Все та же днепровская круча и пьянящий горько-сладкий запах наполовину выжженного солнцем травостоя, легкий ласкающий ветерок, усталость вплоть до легких судорог и небольшого озноба, головокружение после двухчасового ныряния невелико, значит, кислородный долг правильно отдозирован - занимаю удобную позу, несколько мантрических словосочетаний и ... в полет. Куда же в этот раз? Несколько угнетает неопределенность, в последнее время бывают произвольные зигзаги. Мир покоя и грез открылся легко и красиво: чудным пейзажем из забытого детства, - примитивный паром переправляет группу отдыхающих, как принято было говорить «на тот берег» с пляжем из желтоватого песка нетронутой чистоты, редкого зеленого кустарника и отдельных сосен, я захотел пить, бросил за борт привязанную кружку, когда вытаскивал посмотрел на воду, она была прозрачной и отдавала синевой, встрепенулась в радостном предчувствии душа - отличное начало, сейчас последует несколько изящных пируэтов и пойдут картины более давнего прошлого уже не из моей жизни - тогда и солнце было ярче и ласковей, воздух благоухал, а вода была настолько чистой, что просматривалось дно и угадывались очертания крупных рыбин, но не тут-то было, вклинились строгие образы старых друзей, хотя можно облегченно перевести дух, на этот раз моральных пыток и неразрешимых вопросов наверное не будет; потому что на этом отрезке времени и пространства мне встретился пан Кучинский, для меня он был не только уважаемым и высокообразованным ре-

лигиозным деятелем, но и инвариантом моей возможной собственной судьбы, если бы побег удался, одно только десятилетнее обучение в Сорбонне, на нескольких гуманитарных факультетах, шесть иностранных языков и глубокая, искренняя вера и несгибаемое мужество. Но в данном случае его «материализация» включала в себя и некоторую «похожесть» на еще двух человек - литовцев, тоже католических священников, один по фамилии Моцюс - рослый, худощавый, а второй - доктор Рачюнос, не менее высокообразованный и безупречный в человеческом плане, все же был еще один момент воплощения. Пан Кучинский выглядел как миссионер, только что сошедший с византийского судна. Длинная сутана, круглый головной убор, но без сомнений это он - светло-серые глаза, мягкая улыбка и едва заметный оттенок миссионерской строгости во взгляде, обращенном на меня, ну и, конечно, вопрос он задал наукообразный, объективизированный - «Ты обращал внимание, какое большое значение в религиозных представлениях наших предков имели местные языческие и даже античные мифологические представления? Они старались жить по христианским заповедям, немало заботились о спасении души, но в похоронной церемонии не забывали о жертвоприношении Аиду и плате перевозчику душ - Харону, который сначала протягивал свою костлявую руку, причаливая свою лодку к берегу Стикса и не даровал душе желанного забвения, не переправлял ее, если не было награды». Признаться, я уже приготовился выслушать небольшое вступление к лекции на тему «Мифология и античная культура» — в целом еще не исчерпавший себя источник откровения и аналитического познания современным человеком себя и окружающего мира с яркими примерами -психоанализа Фрейда и его метода, основанного на античных образах; царя Эдипа, Герострата, Нарцисса, Сизифа, Тантала и многих других. Даже в наукообразном исследовании американца Моуди суммирования «посмертного опыта реанимированных» просматривались вес те же образы, преподанные нам античностью. Но пан Кучинский был озабочен другим и дал мне понять об этом красноречивым жестом руки, показав в сторону мародерствующих «археологов»-любителей, разрабатывавших подводное кладбище, они маскировались тем, что ныряли под вечер, чтоб меньше их видели, и после штормов, старательно переворачивали большими лопатами прибрежный грунт на глубине до полуметра и просеивали его в своеобразных ситах. Местные мальчишки, которые все знают, рассказывали, что недавно они вымыли десяток золотых монет. Как настоящий миссионер и пастырь, Кучинский осуждал и скорбел душой за этих неразумных людей, потрошивших дубовые казацкие гробы, протягивая руку к ритуальным монетам, не отдавая себе отчета в том, что совершают немалый грех. Пришлось объяснить пану Кучинскому, что это своего рода обитатели двухкилометрового коммунного дома, создававшегося рядом, и им нет дела до веры в Бога, до заботы о своей душе и до

того, что с них спросится за ритуальное золото. Пока объяснялся с паном Кучинским, выросла неподалеку крупная, мужественная фигура Петра Скирука, его морщины не разгладились, а выражение лица имело все то же вопросительное выражение, и вопрос его остался нерешенным: «Простит ли меня Господь за невинную кровь несчастной девушки?» Пытаюсь сообразить - значит, Петр пока в чистилище, если участь его души еще не определилась, может быть он как-то намекнет, как же оно выглядит, это место, где и я, весьма вероятно, окажусь. В этот момент паузы, которая сопровождалась неким интуитивным обменом мыслями, понял лишь то, что в разное время оказавшиеся там общаются между собой, все эти проблемные души пребывают в общей «ноосфере», как считал один провидец, и все ждут некоего финала.

Об этом же говорит и вопрос Петра - «Понял ли ты, что это за поле, усеянное человеческими костями, увиденное тобой недавно под водой? Почему знаменитый атаман распорядился похоронить себя неподалеку?»

Прежде, чем ответить, лихорадочно перебираю в памяти исторические события, связанные с атаманом, наконец, осенило - это останки тех трех тысяч соотечественников, иссеченных казацкими саблями, с которыми грозный атаман должен встретиться на Страшном суде, где их окончательно и справедливо рассудит Господь.

Признаться, меня самого ставит в тупик этот эпизод. До этого все было красиво - с былинной мощью складывалась жизнь героической личности, еще в молодости, во время боев во Франции, где он вместе с Хмельницким и отрядом казаков удивлял всех смелостью, воинской удачей и безупречной интуицией, еще больше все эти качества проявились в военных действиях в Восточной Европе. Освободительная война и многочисленные походы против турок и крымских татар, хотя были и походы против Московии, Польши, молдавских господарей, причем в союзниках атамана была крымско-татарская конница и турецкие отряды. Всю эту перемену направлений военных усилий атаман так объяснял своим сподвижникам: «Так диктует необходимость». Все это можно как-то понять. Семнадцатый век был очень бурным на наших просторах. Можно было даже допустить трисутствие фаустовских моментов в душе нашего героя - на многое можно пойти ради победы, а может быть, пребывание в русской каторжной тюрьме, да, да - и тут без нее не обошлось. Еще до Петра I и Екатерины разраставшаяся Московия пыталась репрессиями подчинить буйную казацкую вольницу и строго регламентировать участие в обороне продвигающихся на Юг и Восток рубежей. Попал под тяжелую московскую руку и Иван Сирко. Этапировали его в недавно открытый Тобольский тюремный острог, получил он свою порцию и плетей, и цепей, и сибирских морозов. Спасло его только энергичное ходатайство польского короля, милостиво забывшего, как тот же Сирко захватывал и разорял города и земли Речи Посполитой, и мотивировавшего заступни-

чество тем в своей грамоте, «что нарушился баланс сил, турки и татары штурмовали южные окраины королевства и очень скоро будут терзать русские рубежи». Царь распорядился освободить атамана и доставить в родные места.

Во всех пределах Оттоманской империи голосистые муэдзины с минаретов продолжали проклинать Урус Шайтана врага № 1 Аллаха - Сирка и уже утверждались в мыслях о его гибели в Сибири, строили новые укрепления в устье Днепра и Причерноморья. А тут неожиданный новый поход, разгромлен опытный воин Кара-Мурза, разрушены укрепления и взято в плен 15 тысяч пленных, половина мусульмане, половина - русские. Мусульманских выгодно продали (таковы времена и нравы), тех русских, что решили вернуться на Родину, снабдили необходимым и помогли чем смогли, а вот с теми русскими, которые решили вернуться в Крым, ссылаясь на то, что оставили там собственность, а в России их ждут злые помещики, поступили иначе. Их накормили, отпустили и, проследив, что они пошли именно на Юг, догнали и посекли саблями - все три тысячи. По концу дела подъехал на коне атаман Сирко и сказал следующее: - «Спите с миром все убиенные души. Мы с вами встретимся на Страшном Суде и Бог рассудит нас, правильно ли я сделал, что не отпустил вас в басурманские земли, где ваши души все равно погибли бы без христианского причастия, и где вы, размножившись среди врагов, не стали бы в погибель на наши казацкие головы в дальнейшем». Потрясающая по накалу страстей картина - можно только представить себе понурую седую голову все знавшего атамана, вполне понимавшего, что гибнет его бессмертная душа, но он надеялся спасти будущее своей Родины этой жертвой. Масштабная, загадочная, действительно фаустовская личность, до сих пор привлекающая острый интерес; и наш друг Петр Скирук понимал созвучие своей личной драмы тем давним событиям и, размышляя о древнем, более чем тысячелетнем противостоянии славянского и тюркского миров, христианства и мусульманства, размышлял и о своем отрезке своеобразной гражданской войны, о своей тяжелой судьбе, воплотившей неподъемную и зачастую кровавую связь идейной борьбы и права на национальное самоопределение.

Должен признаться, что из этой серии «медитационных упражнений» я вышел с мрачной решимостью больше не заниматься подобного рода созерцаниями, и вернуться к испытанным рациональным формам знания - больше читать, совершенствоваться в своем непростом агробизнесе, но прошло некоторое время, расслабился под конец сезона, впал в привычное забытье под лучами смягченного закатно-летнего солнца. Совершенно сознательно даже не пытался произносить мантрические словосочетания; хватит с меня буддистских просветлений сознания, хватит реинкарнационных иллюзий насчет будущих перевоплощений души, в нашей цивилизации все обстоит значительно строже - «если один из тво-

их членов искушает тебя, вырви его и брось от себя...». Пусть в последний раз преодолею таким образом кислородный долг, хватит уже издеваться над собой, надо переходить, как все, на акваланги и гидрокостюмы, и, возможно, этот последний раз будет переходом от восточной духовной практики к методам традиционной веры. Привычно прошла стадия «разминки на природе», да и встретился мне спокойный и рассудительный, совершенно не обремененный страстями - аналитик Михаил Витер. Внешне он мало изменился, вот только очки с толстыми линзами, видно, что и он рад встрече, и в первоначальном обмене мнениями, я понял, что его озабоченность независимостью Украины сменилась еще большей озабоченностью - тяжелой экологической ситуацией, и он охарактеризовал ее как бедственную. И соответствующим был его вопрос ко мне: - «Каково твое мнение, как многолетнего практика-ныряльщика - в какую сторону меняется состояние воды в Днепре?» Приходится ему признаться, что ухудшается: - «рыбы все меньше, и она стала болеть чуть ли не онкологическими болезнями, раки балансируют на грани выживания, на дне осаждается слой непонятного темного ила, погибает жизнь в близком к нам заливе, бывшем еще недавно нерестилищем. В последнее лето, когда установилась необычная даже для наших мест жара, и вода прогрелась до 26° - 27°, начал дохнуть массово бычок - одно из оснований пищевой цепочки, экологи объясняют это уменьшением содержания кислорода в воде во время жары, но мы для себя ничем не могли объяснить, почему цвет воды через стекло маски невиданным ранее образом приобрел красноватый оттенок». Миша внимательно слушал меня и при последних словах как бы рефреном дополнил: «как кровь мертвеца, разлитая по воде», и с выражением беспросветной усталости и нолной обреченности махнул рукой и удалился. Мне подумалось - вот и Миша стал пользоваться апокалипсической фразеологией, а ведь он прав: Чернобыль только начало - «бледный ангел» уже занес свой свистящий серп, и мы все думали, что это произойдет быстро и резко, но получается, что эти «рукотворные казни самоотравления» растягиваются на годы. И даже такой энергичный образ -«и небо скрылось, свившись как свиток» можно понимать как постепенное истончение озонового слоя атмосферы, значит, будет все жарче с каждым годом, ультрафиолетовыми иглами будут пронизаны «толщи наших вод», и прогреваться будут более чем за 30°. Да, в невеселую сторону качнул ход моих мыслей старый друг мордвин с многолетним стажем. Пора решительно избавляться от этих пессимистических погружений, может быть все обойдется, и наш Днепр повторит судьбу реанимированного Рейна, и в нем тоже будет водиться форель и вернется осетр. Путешествие пока продолжается. Может быть, Верховный Режиссер приостановит развитие мирового сценария по наихудшему варианту, и иногда хочется молиться - «Владыка Миров, не суди нас сегодня».

ЭПИЛОГ

...Не храни вражды к брату твоему в сердце твоем; увещевай ближнего своего и не понесешь за него греха. Не мсти и не храни злобы на сынов народа твоего, а возлюби ближнего своего как самого себя. Я Господь.

Из закона Моисея

Нарушая традиции мемуарного жанра, хочу воспользоваться возможностью еще раз вернуться к героям моего повествования, и эта возможность возникла благодаря Харьковской правозащитной группе, сотрудники которой помогли мне встретиться и побеседовать с Игорем Ломовым, теперь жителем Харькова. Несколько часов мы проговорили, вспоминая людей и дела давно минувших дней, общих друзей и знакомых по мордовским лагерям. Во многих судьбах ему удалось профессионально поучаствовать, работая в Харьковской городской комиссии по проблемам реабилитации уже в 90-е годы. Главное, что я узнал из беседы, — это как сложились судьбы многих бывших узников политлагерей. Грустно было слышать, что не нашлось достойного места на нашем проповедническом горизонте такому оригинальному и одаренному миссионеру -Борису Здоровцу, который вдохновлялся образом Мартина Лютера Кинга и даже попытался воплотить свою христианизирующую мечту, выступая на площадях и улицах Харькова с горячей и искренней проповедью, но слушателей было угнетающе мало, несколько раз сорвал голос, махнул на все рукой и эмигрировал с семьей в Канаду. Ну, а у нас миссионерскую ниву засевают и чаще всего «терниями и волчцами», псевдохристианские экстремистские секточки тоталитарного толка.

С большой радостью узнал в ХПГ о судьбе еще одного, искренне верующего и мудрого человека - Павла Григорьевича Сорокина, нашего «Питирима», взял его домашний адрес, постараюсь осенью к нему поехать, Луганская область недалеко от нас. Не без волнения предвижу встречу с этим Человеком, и волнение это радостное, потому что всегда чуду подобна судьба, воплощающая принцип высшей справедливости, как судьба библейского Иова - воскресить и восстановить себя после долгих лет унижений и мучений — восстановить свою семью и, возможно уже на закате дней, «насытиться жизнью». Как тут не вспомнить о про-

видении, о смысле человеческой судьбы, в интерпретации Мережковского она выглядит как проявление эволюции самого Бога, воплощенная в некоторых конкретных человеческих жизнях, человеческих лицах.

Как главную удачу своей жизни я расцениваю знакомство и общение с такими одаренными и талантливыми людьми, как Павел Григорьевич Сорокин, и вполне сопоставимым с ним Владимиром Андреевичем Шелковым - лидером русской общины адвентистов седьмого дня. Несмотря на свой возраст, уже за шестьдесят, он был бодр и энергичен, его лицо как бы светилось, облагораживая интеллигентный, типично русский, неистребимо-элитарный облик.

Когда он говорил о чувстве локтя с Богом, то не возникало и тени сомнения в его искренности. Он обладал определенным красноречием и все свое воодушевление тратил на любого человека, которого нужно было поддержать, а в некоторых случаях и спасти от, казалось бы, неминуемого краха личности. Он рассказывал мне, как еще в далекие ЗО-е годы оказался в одной камере с раскулаченным нэпманом. «Этот человек пребывал на грани нервного срыва и на мой весьма общий вопрос: - «Что с Вами случилось? Ответил подавленным, сорвавшимся на крик голосом: «Как это - что случилось? Я практически уничтожен, агонизирует моя семья и мое дело, а Вы задаете нелепый вопрос».

У нас было много времени, и постепенно мне удалось его успокоить.

Его личная биография оказалась интересной и богатой, он воевал во время Первой мировой и вступил в ряды белого движения в гражданскую, которая окончилась для него интернированием на острове в Черном море, недалеко от Стамбула, как и тысяч других, потерпевших поражение в гражданской войне. Он несколько месяцев провел на этом острове и все-таки решился не на эмиграцию", а на возвращение в Россию.

«Жара и бездействие во многих вызывала меланхолию, но у меня она была необычного свойства. Неизвестно что повлияло, но я как бы переносился в античные времена — видел на горизонте не современные суда, а старинные парусно-весельные, наподобие «Арго» или вроде его темных преследователей - большие лодки колхов. Всматриваясь в сторону берега, представлял фигуру Диониса и его спутниц-вакханок, даже слышал их пение и счастливые крики, один раз как бы услышал их яростный визг и представил, как они разрывают на части Орфея, мстя ему за любовь к уже умершей Эвридике. Но больше всего меня донимало непонятное видение, которому не мог найти хоть какое-то обоснование в своей душе. Если античность, могла всплывать из глубин памяти, заложенных во время слушания гуманитарного курса, то это иллюзорное и угнетающее представление становилось загадкой и неразрешимым вопросом - когда разыгрывался даже небольшой ветер, в морской ряби и световых бликах мерещилось огромное бревно, золоченое и увенчанное грубо отесанной головой, с торчащими серебряными усами. Почему-то сразу узнавалась упрощенная языческая статуя верховного славянского божества-

Перуна, гордо высившаяся на крутом берегу Днепра, в стольном граде Киеве. По преданию, сброшенная в реку статуя на всем своем пути до Черного моря изрыгала громкие проклятия всем окрестным обитателям, пророчествуя трагическую судьбу и безрадостное будущее, подкрепляя проклятия молниями и громами. Мне чудилось, что чем сильнее разыгрывался ветер, тем свирепее были проклятия и вещания. Иногда угадывались слова, обрывки фраз, надрывая душу мрачностью и трагизмом своих проклятий и пророчеств.

...«Неблагодарные народы Гардарики, вы еще пожалеете и раскаетесь, что пошли во след чужих богов, и не будете вы знать причины, из-за чего скудной и бедственной будет ваша жизнь на тучных и обширных ваших землях, и редко будет возвращаться ваша столица на берега этой великой реки... Разве принуждал вас мой голос приносить в жертву своих дочерей и сынов, разве через своих волхвов и ведунов не лечил вас и не открывал тайные завесы будущего?.. Разве не давал вам дождей и ветров, когда вы просили?.. Разве не вразумлял князей и советников их обустраивать землю и правильно пестовать народ?.. И их лишу я разума и часто будет невыносимой ваша жизнь из-за многочисленных врагов и собственных безумцев...»

Все эти призраки оставили меня, когда я вернулся на Родину, восстановил семейный бизнес, хотя изменился способ транзита наших товаров, меньше шло в Европу по железной дороге, а пришлось освоить речную магистраль и обзаводиться небольшими пароходиками и развозить наши доски, брус, рейки - мы участвовали в восстановлении и новом строительстве элеваторов на Днепре, постепенно рос экспорт зерна. Размеренная деловая жизнь, ежевечерняя бутылка красного крымского вина за столиком в моей каюте настраивали на умиротворяющий лад. С иронической усмешкой я вспоминал свои видения, мне, как и многим другим, казалось, что уже выпали звериные клыки из большевистской пасти, и впереди годы и десятилетия экономического подъема и общественного примирения. Успокаивали и нежили теплые вечера на Днепре. Хотелось усмехнуться и поспорить с грозным и рокочущим языческим божеством, а если бы он вынырнул из воды, то поймать его рукой за серебряные усы и рассказать ему о красоте прибрежных городов, о великолепии христианских храмов на возвышенных местах, где когда-то были его капища.

Но чем больше я надмевался духом в своем воображаемом споре с Перуном, тем сильнее был поражен уже не видениями и призраками, а чудовищной реальностью. Поздним вечером, еще не заснув, услышал какие-то глухие толчки о корпус и деревянные шлицы колес, приводившие нас в движение, ударялись как будто бы в бревна. Мы возвращались с Херсонщины, где на целое лето задержались в Золотой Балке, помогая местным строителям. Мы вышли за пороги и больше суток шли по маршруту. И вот теперь в свете луны увидели на водной глади, что натыкаемся на человеческие трупы. Мы продолжали движение по знакам

береговой обстановки, при этом очень жалея, что у нас не было приемопередающей радиостанции, и решили под утро подойти ближе к берегу и выяснить в чем дело.

У всех торчали дыбом волосы и била дрожь, все пытались высказать свою версию происходящего, сошлись на варианте какой-то массовой эпидемии местного значения. Поскольку поблизости не было порта, мы, сколько возможно, подошли ближе к высокому правому берегу, из которого неслась по репродуктору какая-то речь хриплого и явно с трудом говорящего по-русски оратора, часто повторяющего странные нелепые слова -«коллективизация», «индустриализация», «социализм». Все это, как нам казалось, не объясняло смысла увиденного ночью, да и утром в разных местах было видно, как плывет по течению, на радость чайкам и бакланам все новая и новая пожива.

Подобные голоса я уже слышал в начале двадцатых, такие же далекие от правильной русской речи, картавые и гнусавые, каким-то злым чудом оказавшиеся у власти, они вещали «надо учиться торговать», «обогащайтесь», «догоним по уровню развития цивилизованные народы».

Теперь я догадался, что начался новый этап «красного террора». Настоящая война безумных лидеров против собственного, усталого и обессиленного, усыпленного передышкой, все еще рабски преданного высшей власти народа. Постепенно улепшсь торчащие дыбом волосы, первая дрожь превратилась в лихорадку мятущейся мысли, хотелось лишь одного - скорее бы неминуемый конец.

В глубине души появлялись интуитивные прозрения и пока еще смутное понимание, что это какие-то подсказки, знаки своего рода - судьбоносные для меня, а может быть и не только для меня. Как резко контрастировало это меланхоличеокое погружение в мифы с тем опьянением собственными силами, подкрепленное имперскими иллюзиями, когда мы, после удачных брусиловских атак, серьезно продвинулись на фронте, закрепились в захваченной помещичьей усадьбе, помылись, отъелись, добрались до винного погреба и несколько дней пребывали в раю. Хорошо помню, как одного нашего офицера занесло на ораторство после очередной бутылки - «Время испытаний для России кончилось. Вы сами ощутили — еще несколько хороших ударов, и немцы сломлены, а там дойдет очередь и до турок - Босфор и Дарданеллы будут наши, и, возможно, Константинополь будет нашей столицей, новой и окончательной, а там недалеко и до Средиземного моря, которое будет внутренним славянским озером». Пришлось и мне встать для произнесения спича. Как мог, лаконично и с душой высказался. «Мы убедились, что можем, и значит, должны разбить немцев. Их вдохновляет историческая память о том, что когда-то в Европе уже была Священная Римская Империя германской нации, и этим оправдывают свои претензии на лидерство и в Европе, и в мире. А мы можем сказать о себе, что мы наследники Великой Византийской Империи русской нации и не успокоимся до тех пор, пока не перенесем

свою столицу в Константинополь. Босфор и Дарданеллы обязательно будут наши, и мы должны закрепиться и на Святой земле!!!» Конечно, сорвал бешеные аплодисменты.

Помню наши аплодисменты и торжествующие крики. Не прошло и четырех лет, а я, утративший дух победы, израненный и отчаявшийся, нашел пристанище вместе с тысячами таких как я, на скалистом острове, и те же турки давали нам явно понять, что, если бы не влияние союзников по Антанте, с нами бы не нянчились. Кончилось все тем, что поддавшись на уговоры большевистских агентов, я решил вернуться в Россию, вместо того, чтобы выехать в Болгарию, Румынию или Францию. Только теперь я осознал, что двигавшая мною тоска по отцу и матери, жене и детям подвела меня, а теперь еще и усугубила их положение. Оказывается - не понял я этих мифологизированных подсказок, и сам пошел на живодерню».

Владимир Андреевич Шелков, как истинный миссионер, пытался пробудить веру в этом человеке, но неизменно натыкался на непреодолимый логический барьер: «как такая великая страна, значительная часть христианской цивилизации отдана безраздельно в руки жестоких бесовских сил и на такое большое время». Главный вывод, который сделал из общения Владимир Андреевич, что уже выход на уровень мышления собеседника, умение погрузиться в его мир, дает культуре такой же терапевтический шанс, как и вера.

Шелков освободился по концу срока, если не ошибаюсь, в 1970 г. В конце 70-х или в начале 80-х, во время рыбалки, слушая радио «Свобода» по транзисторному ВЭФу я узнал, что он был снова арестован, в возрасте под 80 лет, препровожден в заполярный лагерь «Тобаго», остров в Северном Ледовитом океане, где и умер. Я не очень религиозен, но в случае с этим человеком убежден - он наверняка в раю. Но такой уверенности нет у меня в другом случае, с еще одной великой душой, с Валентином Соколовым - он был человеком не веры, а культуры, поэтом высокого уровня, творческой личностью. В последних разделах его поэтического сборника, изданного в Москве в 1994 г. издательством «Лира», я прочел его религиозные стихи - разрывается душа, когда читаешь эти прекрасные псалмовые строфы, зная, с какими трудами и борениями этот человек пришел к вере. Примирился ли он с миром? Примирился ли он с Богом?

И как этого можно было добиться на фоне одной из самых трагических личных судеб, о которых я когда-либо знал, а подробности стали известны нам совсем недавно. Он трагически погиб в 1982 г. в психушке, отдав тюрьмам, лагерям и другим подобным заведениям более 30 лет своей уникальной жизни. Как возможно помнит читатель, он являлся самым непримиримым и жестким комментатором в моих медитационных попытках преодолеть свое провинциальное затворничество. Выходит, что не так уж обманчивы полупризраки, и не отделена жестким барьером от реальной жизни трансформированная и приближающаяся к неизбежной нирване последняя правда - искорка человеческого духа продолжает

оставаться способной на общение, а если еще и сохранились результаты творческого порыва, то «душа с душою говорит».

Он предвидел, что умрет в тюремных стенах, но внешне выглядел озабоченным судьбой своих друзей и знакомых, иногда даже со злостью предостерегал от судьбы «повторников», зная на своей шкуре, что чекисты, осудив раз, добивают жертву следующими сроками, как правило, по фальсифицированному обвинению. Он учил нас, как использовать щели между КГБ и МВД, как не подставлять бока, как обходиться с чекистскими провокаторами и доносчиками. Объяснял нам, насколько важно иметь крепкую семью и прочные родственные отношения. «Одиночек разрывают намного быстрее».

Игорю Ломову он пророчил: «Ломов будет сидеть, он слишком самостоятелен и умен, а большевики этого не любят». Слава Богу, судьба Ломова оказалась сравнительно благополучной, он избежал участи «повторника» и даже в известные годы побывал в Европе. Вместе с Игорем мы с горечью иронизировали по поводу нелепых и фальсифицированных обвинений, по которым, уже после мордовских политзон, чекисты добивали Валентина Соколова в психушках и лагерях, с формулировками - «хулиганство», «сопротивление властям, непреодолимое стремление к самоубийству на фоне депрессивной неспособности адекватно воспринимать действительность». Тут, что ни слово - то ложь, лукавство беспощадной государственной власти, месть за издание в Италии небольшого сборника стихов поэта, осмелившегося отказаться от «жертвоприношения интеллекта» во имя мертворожденной, абсурдистской коммунистической иллюзии. Но особенно нелепой и злобной ложью выглядела версия «попытки самоубийства». Тут я уже просто обязан дополнить свой рассказ о Соколове, чтобы убедить читателя, что Поэта пытаются оклеветать и очернить. Ради этого придется вспомнить одну трагическую личность, которая, наверное, стоит целой главы, и, возможно, не ради самого этого человека, а ради Валентина, сумевшего достучаться до его больной души, помочь ему добрым словом, а на мой взгляд - просто спасти его, это была именно та ситуация где применим закон Моисея «...Увещевай ближнего своего, и не понесешь за него греха».

ФАЙНЕР-ЗАЙЦЕВ

Ему было где-то под пятьдесят, немного выше среднего роста, узкоплечий, худощавый, голова небольшая, мелкие черты лица, голубые глаза. Его двойная фамилия отражала его смешанное происхождение, но эти две составляющие не уживались в его сознании, и выход он видел в осмысленной и целенаправленной ассимиляции. С особым воодушевлением он высказывался о взаимопроникновении и смешении славянства и еврейства.

Не помню подробностей его дела, как и когда он попал на зону №11, срок у него был лет пять. Помню лишь, как впервые увидел его и как был немало и неприятно удивлен его взглядами и рассуждениями. Дело было в летний жаркий день, наверное, выходной, так как мы большой дружной гурьбой шли из магазина, несли пакеты с продуктами, предвкушая сытный ужин. Отчетливо помню, что среди нас был крепкий латышский парень - Виктор Ратс, имевший некоторые медицинские навыки, в данном случае это сыграло свою роль, и наша обычная компания молодежи — Юра Яковлев, Рудик Волков, Виктор Лосев, Витольд Абанькин, Лева Бунин. Когда мы проходили мимо скамеек, увидели лежащего на земле человека, поза его нас насторожила, мы подошли к нему. Виктор Ратс первым сообразил, что он без сознания, приподнял ему веки опытной рукой, по зрачкам определил, что живой, коротко скомандовал нам: «Несите воды». Привел его в чувство и предложил нашу помощь, чтоб довести его до санчасти. Человек этот сказал, что не хочет иметь дело с мед. работниками, а вот от кофе или чая не отказался бы. Невесть откуда взявшийся Соколов тут же побежал организовывать кофе. Мы с удивлением наблюдали, как с каждым глотком кофе и кусочком печенья оживал этот человек, и постепенно его сознание прояснялось и возвращалось откуда-то издалека. Этот человек несколько часов назад вышел из карцера, дело знакомое, но в карцере он еще и голодал - неудивительно, что упал в голодный обморок на свежем ветре и солнце. На наш вопрос о причине голодовки он дал такой ответ, что у нас открылись от удивления рты. «Моя фамилия состоит из двух половинок, и я требовал у администрации убрать еврейскую часть моей фамилии, оставить только русскую и изменить имя на Иван». Пока некоторые из нас подбирали убедительные аргументы, чтоб доказать собеседнику, что наличие еврейской фамилии, это еще не ката-

строфа и нет смысла подвергать риску свою жизнь голодовкой, он нас удивил еще больше - эмоционально и ярко он поведал нам о таких образах и опыте, что у нас мурашки забегали по шкуре. Видимо, хорошая доза кофе, еще не совсем отпустившие его душу впечатления, сделали его прекрасным рассказчиком. «После карцера я добирался в свой барак, шагал по мягкой, изумрудной траве стадиона, сияло яркое, теплое, подернутое слабой перистой облачностью небо, солнце блистало ласковым теплом, оно казалось могучим и мудрым источником жизни. Всей своей измученной душой я ощутил как фонтанирует энергия и радость из божественного светила, и какой ужасной бездной контрастировала с этой картиной моя серая и темная камера, оставшаяся за спиной. Меня пронзило чувство одиночества, просто не хотелось никого видеть, все казались враждебными и неприязненными. Неожиданно я вспомнил о Боге. Много дней я не видел солнца, и в этот раз я понял, что оно богоподобно. В раннем детстве, когда отец читал что-нибудь из Библии, именно так я представлял себе бесконечно добрую и справедливую сущность нашего Господа. И где же теперь Он, в заоблачных высях, как хочется помолиться, но для этого надо собраться с мыслями и силами, но в этот момент в глазах засверкало от удара, почувствовал, что упал навзничь, но я ясно видел того огромного, страшного и злого гиганта, ударившего меня, - он не из нашего мира и в руках его что-то наподобие огненного трезубца, этим орудием он и ударил меня и нацелился снова ударить и властным, оглушающим голосом потребовал от меня - «Прокляни свою мучительную жизнь! Прокляни отдалившегося от тебя Господа, и ты получишь покой!» По мере того, как я слышал эти слова, стремительно проваливался в огромную яму, а в ней, столь же беспомощно как и я, летали тени отчаявшихся людей, и именно выражение их лиц или того, что от них осталось, предостерегли меня подчиниться этому властному голосу, но окончательное освобождение от кошмара произошло благодаря вам, сначала услышал голоса, потом брызнули вода и свет».

Нас загипнотизировал этот рассказ, еще бы - человек явно прошел по краю ада, не растерялся один лишь Соколов, ему приходилось сталкиваться с подобным, и он знал, как помочь - закруглил общение с Файнером-Зайцевым в тот день, отвел его в барак, дал несколько советов по выходу из голодовки, кое-кто из нас поделился продуктами покалорийней. Вечером мы уже рассуждали в нашем обычном «дискуссионном клубе», конечно же одна из тем была - самоубийство и его разновидности, например - дерзкий воровской выход на арену с оружием в руках, замаривание себя голодом ради сохранения своего честного имени и другие варианты жизненных ситуаций. Отчетливо помню, что Валентин Соколов аргументированно и талантливо доказывал - «только в самом крайнем случае, а учитывая опыт Файнера-Зайцева - не следует обрекать себя на возможные вечные муки».

Еще большим издевательством, чем тюрьма, была для Соколова психушка, а в свете того, что он сам оказывал помощь по спасению некоторых душ это было просто садистским уничтожением его личности. Продолжу рассказ о Файнере-Зайцеве, которого Валентин Соколов продолжал опекать. Он отошел от голодовки, приободрился и в один из вечеров излил нам душу. «Меня, давно, еще со студенческой скамьи угнетал марксизм, и вот с какой точки зрения - слишком часто из его писаний торчат талмудические уши, начиная от знаменитого «нельзя насиловать обстоятельства...» и т.д. до ключевых понятий его классовой, вроде научной, теории, например «Пролетариат» - это всего лишь европеизированное «ам-ха-арец» — народ земли, презираемые нищие - «пауперы, бродяги». Даже закон Моисея предписывает не склоняться на сторону нищих, а тут построена целая социальная утопия с перепевами идей еретиков вроде Томмазо Кампанеллы и Томаса Мора. А чего стоят рассуждения о буржуазии, вспомним Вавилонский Талмуд - «Торговцы в базарных лавках, люди, которые срубают зеленые деревья, а также те, кто разводит мелкий скот, никогда не увидят знака благословения». Вот вам источники идей классового переустройства общества. Мы с Валентином одобрительно угукали, нас поразила оригинальность точки зрения, позабавили нас и замечания о Ленине. Вспомните знаменитое «учиться, учиться и учиться» - да ведь это же лозунг книжников и фарисеев из околоталмудической традиции, и относился он к изучению торы, при этом предписывалось особо сложные места из торы помещать в маленькие шкатулочки и закреплять на голове. Тут Соколов не выдержал - «как это большевики не додумались закреплять в патлатые головы юнцов цитаточки Маркса и Ленина». Но мы рано смеялись, следующий виток рассуждений Файнера-Зайцева поверг нас в уныние и замешательство.

«Шестимиллионная катастрофа европейского еврейства - это расплата за большевизм, за участие в гражданской войне на стороне красных, за казнь царской семьи, произведенной руками Ленина, Троцкого, Свердлова, Юровского. За беспощадность и неслыханную жестокость классовых чисток. Без молчаливого пособничества почти всех европейских стран немцы никогда бы не смогли этого сделать, а источник пособничества - страх перед этнически окрашенным большевизмом, проявления которого было явным воплощением безумного, кровавого и злого духа, замаскированного под революцию, изгнавшую из страны миллионы очевидцев варварской дикости переустройства общества».

Соколов довольно эмоционально пытался возражать - «не могла столь малая по численности нация угробить огромную империю, спровоцировать Европу, нельзя историю осмысливать иудеоцентрически». Звучало это как-то неубедительно, и мы осознавали, что для Файнера-Зайцева столь горячо высказанная мысль является источником постоянной душевной боли, и необходимо выйти на его уровень мышления, чтобы избавить его от гипертрофированных самообвинений, являющихся прологом для самоуничтоже-

ния. Мы договорились еще раз встретиться и подробно обсудить эту тему. На этом расстались. Все это происходило где-то за год до прибытия на 11-ю зону Соломона Борисовича Дольника, уж он-то нашел бы необходимые аргументы, которые бы успокоили Файнера-Зайцева, сбалансировали его попытки самостоятельно разобраться в сложнейших вопросах новейшей истории и ее национальных акцентах. Во время своего общения с Дольником я рассказывал ему об этом уникальном случае, и он отвечал - «мне приходилось сталкиваться с подобными случаями - иногда самыми большими антисемитами становились люди со смешанным происхождением, искушаясь той частью своей личности, которая не является еврейской, они иногда становились столь фанатическими и озлобленными, что мы до конца еще не знаем, насколько они опасны». Ну, а пока, в отсутствие классика сионистского мышления - Соломона Дольника, Валентину Соколову пришлось самостоятельно искать необходимых «экспертов» и готовить «терапевтические» противовесы одномерной «философии истории» нашего нового друга. Сначала мы обратились к Рафаловичу, но он наотрез отказался от встречи с «пациентом», как он выразился, - «такого диковинного зверя как еврей-антисемит я еще в жизни не встречал и не хочу с ним общаться, вот разве что Ришаль, он старше и житейски мудрей, обратитесь к нему». Ну, что ж, и на том спасибо. Пока мы искали Ришаля, имени его не помню, наткнулись на Нисана Файфелевича Торговецкого, он даже не стал вникать в наши проблемы, что неудивительно, он только что сбрил свою седую бороду и тренировался ходить без тросточки, через несколько дней ему предстоял выход на свободу. Когда мы нашли Ришаля, то поняли, что он нам не поможет по причине болезненности, он прихрамывая, шел на уколы в медчасть, он был «повторник» - никак не мог прийти в себя после воркутинского червонца, а тут еще мордовский виток мученической спирали.

Он показал нам в сторону инвалидного барака и коротко сказал - «ищите Теплицкого». Так мы и сделали и, немного отойдя, стали рассуждать, какова логика коммунистического режима, который добивает таких беспомощных старых людей? «Ну, мы еще молоды, можем быть и дерзкими, и агрессивными, возможно вобьем свои пусть и небольшие гвозди в крышку гроба коммунизма, ну, а эти страдальцы, чем они могут угрожать и кому?» Нашли Теплицкого, отрекомендовались, сказали от кого мы и по какому поводу, рассказали немного о себе, в свою очередь и он поведал нам свою историю. Показывая рукой на инвалидный барак, из которого то выходили, то почти выползали старые и больные люди, чтоб погреться на солнышке, он сказал - «Можете себе представить, что свои вторые десять лет я получил в самом начале шестидесятых, вроде бы либеральных «оттепельных», годах за высказанную в узком кругу критику «за бедность и недостаточный гуманизм государственного учреждения для инвалидов», и вот теперь вынужден догнивать в аналогичном учреждении еще худшего - тюремного разряда».

«Свои первые «10» я отсидел в условиях заполярного Севера за «сочувствие троцкизму», хотя до сих пор не понимаю, что это такое. Был даже реабилитирован в послесталинские годы и даже начал питать некоторые иллюзии насчет окончания времени репрессий и террора, теперь вы видите, как я ошибся».

Ростом он был выше среднего, крупная лобастая голова, немного выцветшие от возраста серые глаза, седая борода. Он быстро разобрался с нашим казусным случаем. «Мне приходилось встречаться с подобными людьми, впервые подобный набор мыслей довелось услышать от одного из функционеров ведомства Ягоды-Иегуди, когда Сталин проводил осмысленную ежовскую ротацию органов НКВД, и эта ротация, среди прочего, имела и антиеврейскую направленность, так же как и чистки «старой гвардии революционеров» - вспомните - Троцкий, Каменев, Зиновьев и многие тысячи иже с ними. Не многие из них попадали в лагеря, в основном их расстреливали, те же, кто попадал, горько каялись, что отошли от веры своих отцов, забыли свою особую национальную судьбу и обагрили свои руки кровью чужого народа, поддавшись нелепым революционным бредням. Первопричиной их трагедии Теплицкий видел развернувшуюся в XIX столетии атеистическую ассимиляцию евреев в России, после революции они верно служили режиму, пока Сталин не напомнил, кем в действительности они являются, хотя сам в своих статьях доказывал, что нет никакой еврейской национальности («нация, существующая на бумаге»), тем не менее приговоры выносил самые суровые. Теплицкий процитировал нам из книги Макковеев гл. II: 11 «В те дни вышли из Израиля сыны беззаконные и убеждали многих, говоря: пойдем и заключим союз с народами, окружающими нас, ибо с тех пор, как мы отделились от них, постигли нас многие бедствия».

С высоты своих уникальных знаний, жизненного опыта Теплицкий сразу понял, что проблемой Файнера-Зайцева была его попытка понять соотношение и взаимосвязь славянского и еврейского элементов, приведших к революционной катастрофе, и он сказал нам - «приведите этого человека». Действительно, через несколько дней состоялась их первая беседа, мы с Соколовым тоже слушали, почесывая затылки - уж очень необычную версию истории излагал Теплицкий.

Князь Владимир прежде, чем решился окрестить Русь в византийское православие, колебался не между мусульманством и христианством, а между христианством и иудаизмом. «Повесть временных лет» и другие источники свидетельствуют о хазарах, и именно эти «неразумные хазары», этнически тюркские, иудейские по вероисповеданию, были значительно ближе, и взаимосвязи были сильнее, чем с эмиссарами мусульманства - казанскими черными булгарами.

Хазарский каганат не только воевал с Киевом, взаимосвязи были тесными, практически даже не существовали границы в современном понимании, мир был един. Историков и археологов до сих пор ставит в тупик

наличие подлинных документов Киевской Руси, написанных на иврите. Так что если бы не решительная позиция отдельных представителей княжеского двора, то один из государственных центров восточного славянства, Киевская Русь, вполне мог оказаться иудейским по вероисповеданию. Первый серьезный конфликт между славянством и еврейством возник во время бунта Хмельницкого против польского короля. Анархистская и ленивая польская шляхта привлекла евреев в качестве управленцев, сборщиков налогов, торговых агентов, и это поставило их под удар во время военных действий. В рассказе Гоголя «Тарас Бульба» правдиво отражены события уничтожения еврейских торговцев в поднепровье - всего потери составили около 100 тысяч человек. Это самые большие потери после репрессий испанской инквизиции.

Настоящее потепление произошло во время наполеоновского похода на Россию. Императора Александра 1-го морально поддержал, приоткрыв тайные завесы, один из самых одаренных хасидов, - Альмер-Ребешнеер-Залман Борухович из г. Ляды, Беларусь, до сих пор его могиле под Гадя-чем Полтавской губернии приезжают поклониться тысячи евреев. Наполеон использовал средства черной магии для деморализации русского императора, и только этот хасид мог их нейтрализовать. В награду Царь послабил ограничения черты оседлости, разрешил евреям «винокурение, организацию постоялых дворов и шинков». Наверняка Вам неизвестно, что в Питере в 1918 г. чекистами была уничтожена организация, которая называлась «Еврейский союз боевых офицеров за Царя и Отечество» - пусть их была всего сотня, а за большевиками пошли тысячи, но они же были, так же, как и у других народов - «Брат пошел против брата, сын против отца». Ну, а судьбу царской семьи решило Временное правительство Керенского и Дума, подписи под указом об интернировании царской семьи составили Милюков, Львов и Керенский, и только генерал Корнилов сделал реальную попытку освободить экс-императора. Все остальные события катились по инерции». Как это ни странно, но подобного рода уровень рассуждений привел в норму нашего «пациента» Файнера-Зайцева, и хотя впоследствии он выкрестился в православие, при этом его наставником стал Владимир Осипов, он и к еврейской составляющей своей личности стал относиться уважительно и провел немало часов в обществе Теплицкого. Иногда подключались к ним и мы с Валентином, хотя часть проблематики мы переносили в более широкий круг спорщиков. Слишком болезненным эхом отозвался, впоследствии, весь круг толков русской интеллигенции: хождение в народ с просветительской миссией, терроризм «черного передела», богоборчество, богоискательство, богостроительство вплоть до толстовского «непротивления злу насилием». Какое место во всем этом занимает постиудаизм со своим религиозно-фанатическим стремлением к абсолютной справедливости и наивное русское стремление к обществу всеобщего равенства и свободы? Бесконечные и до

конца не высветленные темы. До сих пор вспоминаются наши горячие споры, и роль Соколова в них всегда была весомой и авторитетной.

И каким издевательством выглядит версия чекистов, что он нуждался в психиатрической помощи. Степень лукавства и стремление к инсценировкам в том же 1982 г. пришлось испытать и мне на собственной шкуре. Пришлось пройти путь «повторника» - формальным поводом явилась перевозка на лодках, с друзьями, 600 кг помидоров одного знакомого с запорожского берега на наш, по Каховскому морю. Перевозка была оформлена как покушение на спекулятивную сделку - приговор 3 года строгого режима. Слава Богу, что режим ветшал, все более коррумпировался, - раздав все необходимые взятки, в том числе и работникам КГБ, после года с небольшим вместе с сотнями «химиков» проехал по всей Сибири до Хабаровска, где к началу эры Горбачева был освобожден. Часто, все то время, вспоминал наставления Валентина Соколова, в немалой степени благодаря ему удалось пройти этот этап без конфликтов в человеческом плане.

Прошло много лет, моя жизнь более или менее состоялась, и только в этом году я узнал подробности мученического пути нашего философа и признанного поэта Соколова, и до сих пор не оставляет уныние и невозможность осознать, до какой степени нелепа и несправедлива бывает иная судьба. Вспоминается Владимир Андреевич Шелков - ну, хоть какое-то подобие человеческой жизни: семья, дочь, зять, родственники, дом в Джамбуле. Приговаривали его и к смертной казни, потом отменили, и общее количество отсиженного более 20-ти лет. Или судьба Иосифа Слипого - кардинала униатской церкви. После более 15 лет застенков по личному приказу Хрущева в 1963 г. был неожиданно освобожден, переодет, отправлен самолетом в Рим, где прожил еще семнадцать лет. Не исключено, что большевики особо неприязненно относились к творчески одаренным людям, особенно поэтам. Начиная с Гумилева и Хлебникова и далее весь скорбный список вплоть до Василя Стуса и Юры Галанскова, очевидцем гибели которого я был. Немного успокаивают меня пока еще мечты - побывать на могиле Валентина Соколова и поставить небольшой памятник, чтобы бессмертная частица его души, которую древние египтяне называли «Ка», прилетала иногда из нирваны, запредельного мира, и вспоминала прошедшую в путешествии по «долине слез» жизнь, и хоть чему-то могла улыбнуться. Слишком необычная жизнь и потому необычный проект памятника вырисовывается. Сидящая в виде Будды фигура, из разряда тех, что с большим животом и неуловимой блуждающей улыбкой на щекастом лице, при этом трудно будет добиться идентичности лица Соколова.

В этой жизни ему редко удавалось досыта поесть или насытиться жизнью в других ее проявлениях, и единственное, что его спасало - богатство воображения, внутреннего мира и творческий порыв. Он любил Восток, уважительно относился к «Просвещенному» и однажды расска-

зывал: «А знаешь ли ты смысл и природу ностальгии по родным местам, почему всем хочется сложить кости на Родине - это просто забота о следующем витке жизни вновь воплощенной души, реинкарнация привязана к одним и тем же местам, ей проще начинать с прежних колыбельных».

В традиционную фигуру «Просветленного» придется внести изменения, в позе лотоса ему не удастся расположиться на мягкой зеленой траве, скорее, наверное, на обломке тюремной стены, так как он хоть и писал - «Я Родины сын, и это мой Сан», но оказался сыном русской тюрьмы, при этом не нарушая ни единой заповеди Божьей, никого не обидев, ничего не украв, а только за то, что отказался лгать.

«Древом просветления» для него стало не древо благоухающей магнолии с белыми цветами, а древо репрессированной культуры со всеми своими ветвями и неувядаемыми листьями - литературой, историей, религией, философией - и всех их не перечесть, и только они позволяют человеческой душе воспарить в небеса. И он обязательно увидит несколько трепетных листочков - своих поэм и стихов, и этим его душа будет хотя бы немного счастлива.

Как-то уж очень обыденно в последнее время говорится о миллионах репрессированных, заморенных голодом и о всей нашей травмированной истории последнего времени. Нам всем необходимо ответственно и серьезно вновь продумать и прочувствовать нашу историю и осмысленно найти путь к возврату в европейскую цивилизацию.

Никополь, 30 октября 2002 г.