КОЖИН Николай Николаевич (9 лет в ГУЛАГе).

«Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Как далеки эти строки от кошмарной действительности тех лет, сколько в них лжи и фальши.

Я был арестован 1 июля 1941 г. по обвинению по статьям 59-10-11 за антисоветскую агитацию на оборонных заводах, как руководитель группы, а группа состояла из трех человек: я, мой соученик по вечернему институту и третий, которого видел впервые.

Судил меня народный суд, и прокурор требовал высшей меры, не имея ни свидетельских показаний, ни состава преступления, одним словом — спектакль.

Массовые аресты в стране не вспыхнули стихийно, они готовились заранее, ибо тюрьма, в которую меня определили, была полностью освобождена от зэков и в течение нескольких дней переполнена.

Преимущественно это были осужденные по ст. 58-10. В камере, где я находился, появился «член» моей «группы», который отказался по причине материальной необеспеченности подписаться на государственный заем. Это послужило основанием его ареста. Первое время, находясь в тюрьме, я питал себя надеждой, что буду освобожден, ибо не чувствовал за собой никакой вины Но после разговоров с другими осужденными понял, что отбытия 10-летнего срока не избежать. Вскоре из тюрьмы стали этапировать в лагеря, я попал в Усольлаг в Кушмангортский ОЛП на командировку «Вишера». Там меня преследовала мысль: «За что и по какому праву», но я так и не нашел ответа на этот вопрос.

То, что пережил на этой лесоповальной командировке, не укладывается в понятие — кошмарные сны. Это была чудовищная реальность. Если я бы все это не видел собственными глазами, я бы не поверил, что такое может твориться в самой «демократической» стране в мире, как утверждали идеологи и пресса. Приведу несколько эпизодов из жизни за колючей проволокой командировки «Вишера».

Морозное декабрьское утро. У ворот вахты собираются лесоповальные бригады. Выпуск бригад несколько задерживается, и к воротам подъезжают семь подвод, запряженные в сани, на каждой подводе по 6-7 жалких подобий гробов, точнее, ящиков, наспех сколоченных из неструганых досок, и на них небрежно накинуты такие же крышки, из-под которых торчали руки, ноги трупов. Несмотря на то, что я еще держался, как говорят «на плаву», холод пробежал по моей спине. Это делалось умышленно в назидание тем, кого еще не постигла эта участь.

В бараке КВЧ (культурно воспитательной части) установлено несколько столов, за которыми восседают представители медицины, кители которых скрыты белыми халатами. Это комиссия по актированию зэков, пришедших в состояние полной непригодности для каких-либо работ. Эти, бывшие когда-то людьми, превращены в скелеты, обтянутые кожей, во взгляде опустошенность, полная отрешенность от происходящего вокруг.

Не нужно быть медиками, чтобы понять — они обречены. Морально и физически раздавленные, они с трудом передвигаются от стола к столу. Во взглядах у них нет даже слабой надежды на возврат к нормальной жизни. Сам акт актирования ни в коем случае не акт милосердия, это избавление от ненужного баласта, от которого нет никакой отдачи. Судьба этих

актированных остается тайной, ибо самостоятельно они не способны добраться до мест проживания.

Осеннее утро, подъем, комендант из зэков, с дрыном в руках «помогает» медленно поднимающимся, я сунул руки под нары, но мои обувки исчезли. Объяснять это коменданту бесполезно, кроме дрына по спине ничего не получишь. Пришлось босиком топать 6-7 км до места лесоповала и проработать весь день, а была середина октября. Несмотря на дождь и холод, молодой организм еще сопротивлялся, и эта прогулка босиком прошла для меня без последствий.

Силы стали постепенно таять, но я решил не сдаваться. Мой мозг стал усиленно работать. И совершенно случайно я обнаружил помойку, на которую сваливали отходы из вольнонаемной столовой. Там оказались пустые банки из-под консервов. Я начал из этих банок делать котелки, и лагерные «придурки» (хлеборез, повар, каптер) давали по 300-400 грамм хлеба. Это было кое-что, я хоть временно немного вздохнул. И чем труднее было держаться на плаву, тем сильнее обуревала жажда жизни. Это естественно — не хотелось погибнуть в 27 лет. Со мной в одной бригаде работал китаец по национальности одного со мной возраста. Он не смог всего этого перенести и решился на побег. Утром, выходя на работу, я увидел распластавшегося на земле мертвого китайца. Этим лагерное начальство выразило мысль: «вот, мол, что ожидает тех, кто помышляет о побеге».

Одержимый мыслью о причине ареста, я однажды увидел человека в военной гимнастерке, на которой в воротнике остались следы трех ромбов. Это оказался мужчина средних лет, в беседе с ним я узнал, что бывший командир корпуса Иванов. И я ему сказал: «Хорошо, посадили меня, я простой смертный, но вы представитель высшего командования, с вами должны были разобраться, должны быть мотивы». Он лаконично ответил:

«Если быть откровенным, то не знаю».

Еще хочется описать явление, выходящее из рамок человеческих взаимоотношений. Комендант и нарядчик, а они назначаются из зэков, официально не наделены никакими полномочиями, но практически издевались над своими собратьями жестоко и изощренно. Но начальство не реагировало на их поведение. Привожу пример: это среди зэков называлось «выход без последнего». Происходило следующее: комендант с суковатым дрыном в руках стоял у выхода из барака и наблюдал, кто последним будет выходить, и на этого беднягу обрушивался дрын. После такого «крещения» зэк в следующий раз пытался выскочить из барака в числе первых.

Никакой посуды в начале отбытия наказания у многих зэков для получения баланды не было, так повара с наглой улыбкой предлагали зэкам воспользоваться шапкой, и зэки, не видя выхода из создавшегося положения, соглашаются. Голод — не тетка, говорит русская пословица.

Не знаю, выбрался бы я из этого ада, но к моему счастью на командировку прибыл механик ОЛП по фамилии Исай и отбирал зэков по специальностям: слесари, токари, сварщики. В этот список попал и я. Несмотря на молодость, я уже имел некоторый опыт слесаря. Вскоре меня этапировали на командировку «Головная» этого же ОЛПа, где находилось депо узкоколейной железной дороги. Будучи слесарем по ремонту паровозов, я, как говорится, пришелся ко двору. Потребность страны в лесе, в какой-то мере заставила начальство ОЛП пойти хоть на незначительные поблажки. Нас поселили в отдельный барак, и работа, безусловно, в физическом отношении легче и в тепле, да плюс к тому близлежащие колхозы приносили мелкие заказы по ремонту сельхозоборудования и расплачивались картошкой. Придя в себя, я стал с нетерпением ждать конца срока. В 1951 г. меня этапировали в Песчлаг под Карагандой. До освобождения оставались считанные месяцы, но тут, как гром среди ясного неба, начался второй круг арестов. К уже выписанному приговору без суда и следствия тройка ОСО (особое совещание) прислала немудреный документ, в котором значилось: к приговору, вынесенному ранее, добавить еще пять лет. Вот была причина для переживаний, но Бог миловал. После отбытия срока я был сослан на административное поселение в Казахстан в город С Кокчетав, где встретился тоже с ссыльной Фишман Матильдой Леопардовной. Она лично была в свое время знакома с Сахаровым, разделяла его взгляды. В 1957г. поселение было снято, и она уехала в Москву.

Моя семья: жена, две дочери (родились в Казахстане), три внучки, один внук.

Сейчас мне 83 г., из них 68 лет работал на производстве, четыре месяца назад уволился с завода.