Норильская школа жизни и работы — это особая школа. Дамоклов меч Сталина (даже после его смерти), экстремальные условия Крайнего севера порождали высочайшую ответственность за все и за всех, кто рядом. Здесь ценили человека за его истинные качества, будь он зек или вольнонаемный. Бывало, не спали сутками, если надо было для дела. Помогали друг другу. Не гонялись за деньгами и трудились на благо Отечества.

У меня обычная биография. Родился в Белоруссии. Семья была большая, жили голодно. В 30-е годы переехали на жительство в Москву. Здесь я окончил десятилетку, поступил учиться в авиационный институт. Началась война. Помню, нас направили в мастерские — здесь мы сбитые «мессершмитты» разбирали, а с деталей снимали копии. Поскольку у меня с детства серьезно глаз ранен, на фронт не взяли.

Материалы, с которыми мы имели дело, были секретными. И диплом в МАИ выдавался не как всем: написав его, выпускник направлялся на работу. И только потом оттуда его вызывали для защиты.

Донос перевернул всю мою жизнь. Я был секретарем комсомольской организации, без пяти минут дипломированный инженер... И вдруг Лубянка, допросы следователя. Он сказал, что надо проверить, где я родился. А Климовичи тогда были оккупационной немецкой зоной. Да и имя у меня какое-то подозрительное... Так я попал в Норильск. И не на работу в аэропорт как готовый специалист, а на рытье котлованов. Тяжелая это была работа... Из этого ада меня вытащил Бурштын, тоже заключенный. Но он своими знаниями, талантом, умением организовать дело возвысился не только над вольнонаемными, но и над высокими чинами НКВД. Успешные результаты его труда были самым лучшим аргументом в его пользу. Он стал реальным руководителем конструкторского бюро управления металлургических заводов.

Вульф Яковлевич Бурштын нашел меня среди других заключенных на площадке строящегося коксохимзавода, на земляных работах. Конвоир подвел меня к человеку довольно низкого роста, с лысеющей головой, длинным, немного крупноватым носом и умными, пронизывающими глазами. Одет он был в телогрейку, штаны типа галифе и сапоги. Он предложил мне работать конструктором. Разговаривал он с иностранным акцентом, произнося некоторые слова с искажением, но всегда с улыбкой и шутливыми замечаниями. Первая встреча с Вульфом Яковлевичем произвела на меня приятное впечатление.

Конструкторское бюро управления металлургических заводов комбината, куда я попал, состояло примерно из 20 человек, включая копировщиков и работников архива. Ведущих специалистов с высшим образованием было 5 человек. Это были заключенные, отобранные Бурштыном.

Бюро было перегружено работой. В это время в управлении строились новые цехи, внедрялись новые технологии, модернизировалось старое оборудование и разрабатывалось новое.

Официально начальником бюро был работник НКВД, однако он почти не вникал в работу. Вся ответственность за разработку и выпуск чертежей возлагалась на Вульфа Яковлевича. Он хорошо знал оборудование, установленное в цехах, быстро принимал решения по реконструкции отдельных узлов, если они сдерживали работу. Цехи он посещал ежедневно. Его хорошо знали и любили во всех цехах. Он ходил короткими шагами, но быстро, что напоминало бег. И потому о его прибытии говорили не иначе как «Бурштын прибежал».

Работы, появлявшиеся после его посещения цехов, всегда были срочными, проводились сверхплановые работы, что приводило к перегрузке конст-

рукторов, однако на него не обижались. Вульф Яковлевич постоянно заботился о питании, хлопотал о снижении сроков, выдаче пропусков и т.д. Он никогда никого не наказывал.

Вульф Яковлевич восхищал всех своей быстрой сообразительностью и прекрасной памятью. В редкие минуты отдыха Вульф Яковлевич мог по памяти прочитать из «Илиады» Гомера или рассказать какую-нибудь мифологическую историю. Он вел очень скромную жизнь, не пил и не курил. Свободное время проводил за чтением. Владея двумя иностранными языками (французским и немецким), он переводил многие книги, которые смогли попасть в то время в Норильск.

Бурштын не любил рассказывать историю своей жизни, тем не менее мне он немного рассказал о себе. Родился он во Франции, учился в Сорбонне. Стал убежденным марксистом, работал в Германии и при появлении фашистов уехал в Россию, где учился в военной академии. В конце 30-х годов был арестован и попал в Норильск. В Москве у него осталась семья: жена и дочь. В 1950 г. после окончания срока заключения я по просьбе Вульфа Яковлевича заезжал к ним узнать, почему семья ему не пишет. Однако не совсем приятную весть -его жена вышла замуж за другого — я не смог ему передать: по возвращении в Норильск я не застал Вульфа Яковлевича.

В 50-е годы из Норильска почему-то выслали многих евреев — в их числе оказался и Вульф Яковлевич. Слышал, что он уехал в Свердловск, но о дальнейшей его жизни, к сожалению, ничего не знаю. С благодарностью вспоминаю его и сегодня. Такие таланты, как Бурштын, и построили Норильский комбинат.

Норильская школа жизни и работы — это особая школа. Дамоклов меч Сталина (даже после его

смерти), экстремальные условия Крайнего Севера порождали высочайшую ответственность за все и за всех, кто рядом. Здесь ценили человека за его истинные качества, будь он зэк или вольнонаемный. Бывало, не спали сутками, если надо было для дела. Помогали друг другу. Не гонялись за деньгами и трудились на благо Отечества.

Бурштын из проектной конторы вытащил к нам в цех вольнонаемную девушку Анну Птух, которая не побоялась выйти замуж за зэка. Мы прожили с ней счастливую долгую жизнь. В Норильске родились наши сын и дочь. У нас два внука. В октябре 2000 г. мне исполнилось 80 лет.