ДНЕВНИК РЕПРЕССИРОВАННОГО

Прошло полвека долгого мучительного молчания, многое уже забыто. И мы только начинаем осмысливать весь трагизм кровавой эпохи сталинизма. Миллионы искалеченных и расстрелянных людей - вот итог репрессий. 30-е годы - это мрачное бесовское время. Все средства массовой информации сообщали о новых и новых арестах. На каждом предприятии проходили общие собрания, где представители НКВД сообщали, что в коллективах действуют враги народа. Секретариат первичных партийных организаций давал задание выявлять «врагов народа». Люди боялись встречаться с друзьями и знакомыми, так как каждый мог быть ночью арестован как «враг народа» и тогда наступит и твоя очередь. Расскажу о своей судьбе.

Год 37-й. Станция Белогорск Амурской железной дороги

НАЧИНАЛИСЬ массовые аресты. Было арестовано около 40 партизан, награжденных правительственными наградами, участников Волочаевских боев, борцов за Советскую власть. Предъявлено обвинение: организация вооруженного восстания. С 1937 года начались массовые аресты руководителей предприятий, арестованы работники паровозного депо, электростанции.

Однажды утром, придя на работу, узнали, что начальник участка Локтюшев арестован. В скором времени были арестованы главный бухгалтер Макагонов, прорабы Михайлов, Чернецов, Макитрюк, председатель местного комитета Кабанов, начальник снабжения Лиханов, механик Васильев, главный инженер Разговоров.

2 февраля 1938 года я заканчивал материалы годового отчета. В 12 -м часу ночи по телефону позвонил следователь Федоров и сказал, чтобы зашел в кабинет на беседу. Я ответил, что закончу работу и приду. Ничего не предполагая, я свободно зашел в кабинет, поздоровался, но ответа не получил. Предложили сесть на табурет.

— Ты давно работаешь на Дальнем Востоке?

Отвечаю:

— С 1932 года.

Молчание.

— Да не так много, а делов наделал немало.

— Какие дела?

— Ты завербован в контрреволюционную группу и занимался вредительством.

Меня охватил ужас, вдруг физически почувствовал, что все рушится, в глазах потемнело. Казалось, еще мгновение и не выдержит, разорвется мое сердце.

— Вот ордер на арест, подписанный прокурором. Все, что имеется в карманах, положи на стол, сними ремень, часы.

Вот так началась зловещая ночь 2 февраля 1938 года.

Первый допрос

— Кто тебя завербовал? И чем занимался в контрреволюционной группе?

— Никто меня не вербовал, и никакой контрреволюционной группы на участке не знаю.

Допрос продолжался до 6 часов утра. Полное унижение всякого человеческого достоинства: «Вы, враги народа, своим вредительством подрываете мощь Советской страны, хотите свергнуть Советскую власть. Все равно мы вас всех уничтожим».

Трудно описать состояние человека, когда его без всяких оснований называют «врагом народа», а твой отказ подписать протокол допроса не имеет значения.

— Мы имеем все данные о вашей контрреволюционной группе и о личном твоем участии в ней.

Вызов дежурного НКВД.

— Отведите на место...

— Руки назад, ступайте.

Товарный двор около станции Белогорск

Территория огорожена высоким забором, поверх два ряда колючей проволоки. Здесь находилось несколько крытых двухосных вагонов, каждый из них был разделен на четыре камеры, а средняя часть с печкой отведена для охраны. В каждом отделении был откидной щит из досок, который служил на двоих, для сна и отдыха днем.

Когда меня привели в это жуткое помещение, я ощутил холод: стены покрыты инеем. Свет проникал через отверстие двери, на окнах деревянные козырьки. Помнится, долго стоял в проходе, прислонившись спиной к двери, и еще надеялся, что все это не всерьез, припугнули - и все.

Настало утро, но никто не приходил, и только тогда меня охватил ужас.

Впервые я увидел человека в камере вагона, который уже более шести месяцев находился под следствием, его вид меня испугал, я подумал, что вот это настоящий «враг народа». Первые минуты смотрел на человека, обросшего бородой, с потухшим взором глаз. Боялся первым спросить, кто он. Прошло несколько мучительных минут, тогда я спросил его: «Кто вы?». Он ответил, что бывший начальник товарного двора ст. Благовещенск и его обвиняют в измене Родине, вредительстве. Вот тогда я понял: это жертва «ежовских рукавиц». Он рассказал, какой здесь порядок, как нужно паек хлеба разделить на три раза, что днем дают похлебку, а утром кружку воды.

Снова допросы

Прошло 14 дней, вечером пришел дежурный, повел на допрос. Допрос проходил в кабинете. Я стоял от стола на некотором удалении. Все ложные «показания» были мной отвергнуты, но стоянка продолжалась до 6 часов утра: уходил Федоров, появлялся охранник, он сидел - я должен стоять.

Голод и холод в вагоне. Не раздеваясь и не разуваясь, двое ложились на откидной щит, стены вагона промерзли, шапка на голове примерзала к стене.

Март. Апрель. Май. Июнь. Идут допросы, выстойки лицом к стене, к утру икры ног опухали, а после допроса товарищи по вагону делали мне массаж. Вот так много раз вызывали к следователю: приходил, молчал и снова

начиналось давление с требованием начать давать показания. Как можно подписать ложные показания на себя и других? Это нужно быть подлецом. Меня не запугать ни голодом, ни холодом, я был ко всему готов. И снова допрос.

После изнурительных допросов, бессонницы, голодания, стоянки лицом к стене начались очные ставки. Как правило, они проходили днем. Кабинет следователя, две табуретки - одна около двери, другая в противоположном углу комнаты. В кабинет вводят одного и в скором времени приводят того, кто подписал ложные показания, и он должен подтвердить, что знает меня как участника контрреволюционной группы, и чем я занимался.

— Ну вот, что тебе нужно, хватит мытарства, и мы тебе разрешим передачу продуктов.

Вот когда нужна была большая сила воли, чтобы отклонить все привилегии и отказаться подписать ложные показания.

Благовещенск. Тюрьма.

Август 1938 года. Здание, в котором нас разметили, как потом мы узнали, была школа. Тюрьмы были все набиты арестованными. В каждом отделении двухъярусные нары с двух сторон и небольшой проход с парашей около двери. В нашей камере находилось более 40 человек: рабочие, колхозники, служащие, руководители предприятий - и все обвинялись в шпионаже, диверсии, вредительстве.

Вот хочу привести только один пример. Привели в камеру колхозника, работавшего конюхом. Когда его спросили, за что арестовали, он объяснил, говорят, что я - «троцкист», у меня пропала лошадь (подохла). Слова «троцкист» он даже не знал. Он не выдержал издевательств следователя и решил покончить жизнь самоубийством. Было открыто окно, и он бросился из него, но упал сначала на провода, а потом на землю и только покалечил ноги.

Духота камеры, запах параши - это было самое трудное время. Один раз в сутки на 15 минут выводили в тюремный двор на прогулку: круги вдоль высокого забора.

Суд

28 августа 1938 года. В зале, кроме нас и охраны, никого нет. Отдельно сидят признавшие свою вину и подписавшие ложные показания. Локтюшев, Макагонов, Васильев, отдельно Михайлов (который отказался от своих ложных показаний), через два ряда остальные.

Военный трибунал Амурской железной дороги. Короткий допрос: признаешь себя виновным? Первые - «да», остальные - «нет»... Приговор. Локтюшев, Макагонов, Васильев, Разговоров - высшая мера наказания - расстрел; Михайлову - 25, всем остальным - 20-15 лет и 5 лет поражения в правах.

Этапные камеры

После суда и утверждения приговора перевели в общие камеры. В нашу камеру прибывали новые люди, были и знакомые, которые и рассказывали, что в газетах написано, что руководители контрреволюционной группы, действующей на строительном участке ст. Белогорск, Локтюшев, Макагонов, Васильев приговорены к высшей мере наказания и приговор приведен в исполнение. Ноябрь 1938 года - снова в путь, куда - неизвестно. Тю-

ремные вагоны, усиленная охрана, вагоны заполнены полностью, только можно сидеть.

Бухта Находка

Когда вывели из вагона, узнали, что это бухта Находка. Большая территория, огражденная колючей проволокой в несколько рядов. Палатки, где находилось уже несколько тысяч заключенных. В ожидании погрузки на пароход лежать приходилось на земле, где был уже небольшой слой снега. Люди самые разные, но у всех вид растерянный, на лицах обида.

Нас загнали в нижний трюм, где были установлены трехъярусные нары на несколько тысяч человек. В пути против острова Хокайдо попали в сильный шторм. Нары рухнули, придавило несколько человек, которых выбросили в море. В трюме зловоние, духота, питьевой воды нет, в трюм бросали мешки с сухарями, кто мог, тот и грыз эти сухари.

Порт Магадан

Это были полуживые трупы, едва могли выбраться с парохода. Большой конвой. Стаи собак сопровождали на распределительный пункт. Большая территория на берегу моря, вышки, колючая проволока, палатки. На месте нам выдали по 600 граммов хлеба и таз похлебки, сваренной из мерзлой свеклы, картошки, на 10 человек.

Прошло несколько дней, я узнал, что на пересыльном пункте находится около 40 тысяч человек, и все ждут отправки на прииски. Познакомившись с плотниками, которые вели ремонт палаток, я упросил, чтоб меня взяли в их бригаду. Последние дали согласие. И некоторое время я работал плотником. Здесь узнал, что каждое утро н& возвышенном месте появлялся вербовщик прииска и объявлял, сколько человек нужно записать и выслать на место работы. Мои товарищи, которые находились уже давно на месте пересылки, сказали:

— Выходи и записывайся тогда, когда мы тебе скажем.

И вот в один из таких дней, 4 декабря, когда набирали рабочих в Юго-Западное управление, я вышел, и меня записали. Утром, 5 декабря, в числе 25 человек посадили в открытую грузовую машину. Все мы, плохо одетые и обутые, прижались друг к другу, как давно знакомые или друзья. Морозы в начале декабря были уже 40-45 градусов.

Лагерь на берегу реки Колымы

5 декабря, на закате солнца прибыли в лагерь, увидели плакат: «Сегодня - День Сталинской Конституции». Вечером повели в столовую, где впервые с февраля нам дали ужин и хлеб. Выдали наволочки на подушки и матрацы, указали стог травы, чтобы их наполнить, и повели в барак.

Двухъярусные нары в два ряда, тусклый свет, стол и скамейки - это все. Бараки распределены: политические и уголовные. Однако староста и дневальные только не политические.

Утром в 6 часов подъем, получение хлеба и горячей воды, в 7 часов - на вахту. С бригадой в 10 человек нас направили пилить вручную дрова на метровый швырок для электростанции. Морозы - жуткие, обогрев в маленькой будке через 40 минут. В этой будке и находился десятник, в обязанность которого входило принимать прибывшие автомашины с дровами и делать отчет о расходе дров.

Однажды, составляя отчет, он выразил возмущение, что данные при-

ема дров и расход не сходятся. Я предложил свою помощь проверить его отчет и через несколько минут нашел ошибку в подсчете цифр, и он был доволен. Приказал остаться в будке и заставил меня принимать машины с дровами и делать ему отчет. Это его вполне удовлетворяло, а более всего меня: почти все время находиться в тепле. Так продолжалось до июня 1939 года.

Однажды на вахте была заявка из управления, направить счетчика. Я изъявил желание. В течение нескольких месяцев работы в управлении познакомился с инженерно-техническими работниками, рассказал, за что судим. Однажды, оставшись с начальником отдела, попросил, чтобы он, если можно, отправил мою жалобу родным почтой помимо лагеря. Последний дал согласие, и жалоба была получена родными. В ноябре на вахте меня задержали и запретили работу в управлении.

Снова пилить дрова

Прошло несколько дней, настойчивую просьбу из управления, разрешить мне работать там, лагерное начальство отклонило. Чтоб прекратить разговоры, меня отправляют на 30 суток в карцер на прииск «Кинжал».

Небольшой деревянный барак, нары в два яруса и печка для отопления. В карцере было около 20 человек, в основном жулики и уголовные. Первые дни было очень трудно и жутко находиться с такими людьми. Однако пришлось приспосабливаться; вечерами при тусклом свете начал рассказывать ранее читанные романы. Это их удовлетворяло, после чего не стали меня мыкать и шельмовать.

Каждое утро отправляли на работу с большой охраной и несколькими собаками. Открытый забой, кайло и тачка, норма - 15 тачек. Мерзлый грунт, холод; и только работа могла согревать человека. Однако многие не выдерживали морозов, отморозили ноги, руки, в лагере их оперировали и направляли в специальный лагерь «Саловарники». Это люди без ног или рук. Были моменты, когда заключенные замерзали в забое, их выносили в лес и засыпали снегом.

Однажды после работы, по прибытии в лагерь, мне вручили телеграмму, в которой говорилось, что Пленумом Верховного суда от 18 июля 1940 года приговор отменен и мое дело прекращено.

В скором времени меня отозвали в лагерь, откуда направляли в карцер на земляные работы. Через несколько дней собрали бригаду в 20 человек политзаключенных и в том числе двух отъявленных уркаганов в качестве обслуги. Меня назначают десятником в тайгу заготавливать двухметровые дрова, грузить на автомашины. Всю зиму до весны 1941 года находился в тайге, иногда нас посещала охрана лагеря и снова бросала на произвол судьбы. Мы не могли иметь никаких медикаментов. А тем более какую-нибудь медицинскую помощь. Однако, видимо, тайга и кое-какая свобода от всей охраны помогли - серьезных заболеваний не было.

С открытием навигации за мной прибыл конвой и доставил в лагерь. В скором времени под конвоем отправили в порт Магадан. Пароходом нас нескольких человек отправили в порт Находка и тюремным вагоном доставили в Свободный. Это было в первой половине июня 1941 года.

После выхода из вагона на ст. Михайло-Чесноковская под конвоем доставили в Свободненскую тюрьму на окраине города. Одновременно со мной там оказался и тов. Разговоров, который был приговорен к расстрелу.

В тюрьме мы находились до 22 октября 1941 года. За этот период времени

нас никто не вызывал. Вероятно, работникам НКВД было необходимо, чтоб оправдать свои действия и найти пути, чтоб содержать под стражей.

После освобождения выдали справку для обращения по месту работы с выплатой двухмесячного заработка.

Много искалечено людей на Колыме, а многие не вернулись. Люди в лагерях в периоды террора гораздо меньше думали о смерти, надеялись, что правда восторжествует. Я думаю, что это надо знать всем тем, кто не испытал того, что испытали мы.

Свобода!

22 октября 1941 года под конвоем привели в здание НКВД (в настоящее время наркологическое отделение больницы). Долгое ожидание в коридоре, мимо проходят работники НКВД, в том числе прошел и следователь Федоров и, оглядев нас беглым взглядом, удалился в кабинет. Через некоторое время дежурный завел в кабинет.

Никаких допросов, полное молчание, подает мне справку об освобождении от стражи: «Можешь ехать в Белогорск и получить двухмесячную зарплату, понятно, особых разговоров советую не вести».

Выйдя из кабинета в отсутствии охраны, я сначала сомневался, что свободен. Выйдя из этого жуткого помещения НКВД, я очутился среди свободной толпы людей и не мог сообразить, куда мне держать путь. Я направился к зданию управления дороги, где меня и узнал мастер нашего участка, ранее работавший в Белогорске. После нескольких вопросов, откуда и как, пригласил меня к себе на квартиру, накормил. Я переночевал, а утром уехал в Белогорск.

За день до моего освобождения сообщили жене, чтобы привезла одежду и немного продуктов. Однако, чтоб и здесь сделать пакость, меня освободили на один день раньше, чтоб не было встречи с женой. И когда она привезла все необходимое, явилась в НКВД, ей ответили, что меня вчера освободили, а где я сейчас, данных не имеют, сами, мол, ищите.

Получив двухмесячную зарплату, я выехал в Сковородино, где и проживала жена. В декабре 1941 года я обратился в отделение дороги с просьбой принять на работу, мне предложили должность техника водоснабжения. В 1944 г. направили на ст. Ерофей Павлович начальником стройгруппы, где и проработал до 1948 года. Весь период военных лет был забронирован.

После ликвидации Ерофеевского отделения дороги направлен в Дорстройтрест Амурской железной дороги и получил назначение в мастерские Дорстроя. Первое время был заместителем начальника, а впоследствии начальником мастерских до становления завода стройдеталей и его первым директором.