Для людей моего поколения детским садом стала война. Родился я в Ленинграде за три года до её начала. Здесь, в доме номер 27 по улице Рубинштейна, которая выходила на Невский проспект, делал первые свои шаги. Квартира была коммунальной, и жило в ней немало людей, в том числе и мы с мамой и отчимом - Леонидом Александровичем Бажиным, который, я считаю, в разгар ленинградской блокады, совершил подвиг.

Однажды он сказал маме: - "Наташа, возьми мою карточку и спасай Мишу. Мне время тлеть - ему цвести". И это он сказал тогда, когда люди буквально зверели от голода: ели собак и кошек, были случаи людоедства, погромов булочных: когда на улицах и в магазинах могли отнять продуктовую карточку или хлеб, особенно, если его несли в открытом виде.

11 марта 1942 года Леонид Александрович Бажин умер от голода. Юрист по образованию, до войны он был полным и даже тучным по своей комплекции человеком. Хоронить же его везли на детских саночках. Это был ссохшийся скелет, обтянутый кожей. Вот что сделал с ним голод. Прожил Л.А. Бажин всего 63 года. Память об этом необыкновенном человеке для меня - свята.

Брат моей мамы - актёр по профессии, хлопотал тогда о нашей эвакуации в глубокий тыл, обращался по этому вопросу к депутату Верховного Совета СССР, народной артистке Советского Союза Екатерине Павловне Корчагиной - Александровской, хорошо знавшей его и всю нашу семью.

Итак, 29 марта 1942 года мы с мамой выехали в кузове открытого грузовичка - полуторки по "Дороге жизни" (шоферы называли её "коридором смерти"), длина которой была 35 километров по льду Ладожского озера. Имели место случаи, когда грузовики с людьми проваливались под лёд и все погибали. Доехали мы тогда до станции Жихарево, а оттуда целый месяц в товарных вагонах добирались до Новосибирска- пункта нашей эвакуации.

В пути мне исполнилось четыре года, и я стал часто задумываться о том, где же мой папа? А тем временем, в Новосибирске, мамин брат Михаил Альфредович Бибер - актёр местного ТЮЗа - встречал поезда, прибывающие с блокадниками из Ленинграда. Он тогда встретил много поездов и, наконец, наш.

Для восстановления сил маму и меня положили на некоторое время в больницу. После выписки из неё, первое время, мы жили в

гостинице, а потом в коммунальной квартире Дома актёра по улице Романова, д. 35, где в то время проживали совсем молодые и будущем ставшие очень известными артистами - Евгений Матвеев и Василий Макаров.

От отца приходили письма, и мама читала их мне вслух, а я никак не мог понять, где он находится. В длительной командировке? Когда же, наконец, я его увижу? Откуда мне было тогда знать, что такое Колыма, куда надолго отправили моего отца - Коншина Сергея Николаевича. А пострадал он за своё социальное происхождение, как и его три брата и их мать Екатерина Петровна - моя бабушка по отцовской линии. Это была семья Серпуховского фабриканта Николая Николаевича Коншина, умершего ещё до Октябрьского переворота 1917 года.

Сталин заявил, что дети не отвечают за своих родителей, но слова вождя резко разошлись с его делами. С высоты прожитых лет я хочу рассказать о своём отце Сергее Николаевиче и нашей семье.

К началу 30-х годов, теперь уже прошлого столетия, он жил работал в Москве, где закончил музыкальный техникум имени А.Н. Скрябина, и учился дальше у консерваторского профессора Константина Николаевича Игумнова. Отношения учителя с учеником вскоре перешли в большую дружбу, о чём свидетельствовала в дальнейшем их переписка.

В числе друзей отца были и его сверстники - Лев Николаевич Оборин и Дмитрий Борисович Кабалевский, ставшие впоследствии большими музыкантами, творческий труд которых был удостоен многих почётных званий и наград.

Но, в те далекие годы, светлые мечты о будущем, планы, надежды и устремления моего отца были начисто разбиты. В декабре 1932 года его арестовали, и вскоре он был отправлен на кольну когда только началось её освоение.

Государственный трест "Дальстрой", созданный по постановлению партии и правительства, возглавил латыш Эдуард Петрович Берзин, человек очень культурный и гуманный. В крае остро не хватало интеллигенции, каждым её представителем при нём особенно дорожили. Тогда же были заложены основы местного радиовещания, которому Берзин придавал большое значение, как средству культурного воспитания населения.

Начальник радиоузла Белла Ефимовна Гехтман, женщина умная и энергичная, сумела создать хороший творческий коллектив радиоредакции. Своим заместителем по музыкальной части она пригласила пианиста Сергея Николаевича Коншина.

К участию в радиоконцертах Белла Ефимовна привлекала всех одаренных жителей Магадана.

Так, агроном-зоотехник Юрий Львович Давыдов, родной племянник великого композитора Чайковского, пел партию Ленского. Инженер авторемонтного завода Глеб Вершинин хорошо играл на скрипке.

У микрофона выступала и бывшая певица цыганского хора Татьяна Борисовна Гартман. Дикторами работали Алексей Иванович Виноградов и Елена Яковлевна Хорошева, обладающая красивым низким голосом. Оба прошли отборочный конкурс.

На радио мой отец познакомился с ленинградскими артистами - Еленой Михайловной Негиной и её сыном Михаилом Альфредовичем Бибером. Обоих посадили за рассказанный в компании анекдот, хождение в церковь, и дали три года по 58 ст. за "антисоветскую пропаганду". Елена Михайловна и её сын играли в спектаклях местного театра и руководили школьной самодеятельностью, из которой впоследствии Лев Шабарин стал профессиональным артистом, (он и сегодня играет в московском Центральном театре Российской Армии), а Сергей Норовчатов - поэтом, Героем Социалистического Труда, редактором журнала "Новый мир".

Весной 1937 года навестить свою мать и брата в Магадан из Ленинграда приехала Наталья Альфредовна Бибер. Как певица она принимала участие во многих музыкальных программах радио. Там и познакомилась с моим будущим отцом. " При Берзине заключенные артисты и музыканты жили, как вольнонаёмные, пользовались полной свободой, даже получали зарплату.

Но в декабре 1937 года, после ареста Эдуарда Петровича, объявленного врагом народа и вскоре расстрелянного, положение изменилось. Новый начальник Дальстроя К. А. Павлов всех колонистов и заключённых, считавшихся условно конвоируемыми, отправил в лагерные зоны за колючую проволоку. И мой отец попал на общие работы в колымскую тайгу.

2-го апреля 1932 года он сообщал в письме родным: " Всю эту зиму по сегодняшний день я, работаю на строительстве телефонной линии - чернорабочим. Прохожу трудную для меня школу. Безумно соскучился по нашей среднерусской природе, и мечтаю до боли о днях, когда я её опять увижу".

А вот строки из письма двоюродной сестре Татьяне Михайловне Некрасовой от 10 июня 1939 года: " прочтёшь твоё письмо - и, как будто, побываешь в Москве среди вас. Маленький Миша, по-видимому, растёт понемножку и готовится к встрече с отцом. Возможно, что эта встреча будет скорее, чем я рассчитываю, кажется, теперь можно надеяться. Тружусь честно, добросовестно. Люблю

свою работу, стараюсь быть полезным и хорошим работником. Д и ты, наверное, не представляешь меня с седеющими волосами и прочими признаками старости. Но хоть старею вдали от близких родных, но не унываю".

Отец, конечно, знал, что письма подвергаются цензуре, поэтому тон такой бодрый и про любовь к работе не забыл упомянуть, но его надежде на скорую встречу не суждено было сбыться. До нее было ещё очень далеко.

Строки из других писем отца к родным:

31 октября 1945 г.- "Теперь мне нужно так немного, чтобы бы счастливым. Пройдя столько испытаний, научился ценить и любить жизнь.

4 февраля 1946 г. - " Сейчас я, слава Богу, опять в таких условиях, что можно жить мечтами. Если б не лежал на душе камень о всех утрат, происшедших в эти годы, я себя чувствовал бы просто счастливым. Играть на пианино могу хоть 24 часа в сутки. Кино смотрю каждый день. Понемножку одеваюсь, уже имею один галстук. Сейчас мне шьют по спецзаказу бурки, чтобы выглядел прилично, когда выхожу на сцену. Осталось дело за небольшим - брюками и пиджаком. Я в клуб приехал, как после пожара, всё мое имущество состояло - из фотографий отца и Мишука ( Фотографии моей мамы и меня -М.К.), ложки, кружки и больше ничего."

Впервые я увидел своего отца, когда мне исполнилось уже почти девять лет. Это было в Новосибирске, куда он вернулся из далёкой Колымы. " Здравствуй, папа!" - радостно закричал я тогда при первой нашей встрече.

Из Новосибирска мы уехали всей семьёй на Урал и к 1950-го жили уже в Кировограде Свердловской области, где отец работал в большом дворце культуры хормейстером и пианистом - аккомпаниатором.

К этому времени на свет появились две мои сестры - Екатерина и Елена. Они были еще совсем маленькими, а Елена даже грудным ребёнком, когда пришли опять арестовывать отца.

Я учился тогда в пятом классе и ходил в школу во вторую смену. В тот печальный для нашей семьи февральский день классная руководительница Нина Ивановна Крюкова отправила меня домой, хотя уроки ещё продолжались, и я не мог понять, что же такое случилось. Когда пришел домой, то сразу всё понял.

В нашей комнатке (квартира была коммунальной) сидели мужчина в штатском и милиционер.

Мужчина в штатском что-то писал с очень серьёзным видом, потом перетряхнул все наши вещи, прочесал все чемоданы и всё остальное. Это называлось обыском, при котором изъяли духовную

религиозную литературу. Мы простились с отцом, его увели, и мы с мамой горько заплакали.

Было неизвестно, что нас ждало впереди в ту зиму 1950 года. Одной моей сестре было тогда один год и два месяца, другой - около трёх недель, а мне шёл двенадцатый год. Понятно, что мама, занимаясь нами и домашним хозяйством, нигде не работала. Материально нам стали помогать родные, особенно, и больше всех, уже упомянутые выше, прошедшие Колыму мамин брат Михаил Альфредович Бибер и моя бабушка по материнской линии - Елена Михайловна Негина - артисты и руководители театральной художественной самодеятельности.

Ну, а в школе, где я продолжал учиться, одноклассники вскоре узнали об аресте моего отца и часто кололи меня вопросом: "Коршун, (так в быту переделали мою фамилию), где твой отец?" Затем мальчишки накладывали одну ладонь на другую с растопыренными пальцами накрест и смотрели на меня, как сквозь тюремную решётку. А однажды, в очередной раз, забрасывая меня снежками, куском льда попали мне в левый глаз. Было невероятно больно, и на этом глазу я долго носил повязку. И по сей день, левым глазом вижу гораздо хуже, чем правым. Ну, а в ту страшную для меня зиму 1950-го года я был доведён до отчаяния, даже хотел повеситься или выброситься с балкона нашей коммунальной квартиры, находящейся на четвёртом этаже. В тоже время, на пионерских линейках и сборах я вместе со всеми выкрикивал: " Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!" Украл у меня вождь всех времён и народов детство, как и у многих других, что не поддаётся никакому подсчёту. Много детских и взрослых слёз было пролито по всей стране. Кто ответит за это? Тяжело констатировать, но мои одноклассники продолжали подкалывать и доводить меня до слёз всё тем же вопросом: "Коршун! Где твой отец?" Но вот однажды наша классная руководительница Нина Ивановна Крюкова заступилась за меня, сказав: "Ребята! Что вы за глупости выдумали? Не стыдно вам? Только что я побывала у Коншиных и мы вместе с Сергеем Николаевичем попили чай и поговорили о наших школьных делах." Мой же отец в это время находился уже в Свердловской тюрьме, куда летом мама вместе с моей сестрой Еленой, которой не было в то время и одного года, ездила к нему на свидание. Встреча была короткой и проходила под наблюдением вохровцев (вооруженных охранников). Как вспоминала мама, Леночка плакала очень громко и, казалось, что её слышала вся тюрьма.

Ну, а в сентябре того же 1950-го года мы с мамой и моими маленькими двумя сестрами, с тощим нашим багажом, переехали в город Петропавловск Северо-Казахстанской области - место ссыл-

ки отца и многих других, где ему еженедельно надо было являться в местное Управление МВД на отметку. В этом городе ссыльных отец продолжал свою работу в качестве пианиста, педагога, хормейстера и музыкального просветителя. Здесь мы жили на частных квартирах, без каких - либо коммунальных удобств. Точнее в они были во дворе. Воду приносили на коромыслах, распиливали брёвна и раскалывали их на дрова. Зимой топили печь. В нашем домашнем обиходе были примус, керогаз, керосинка, на которых приготавливали пишу. Папа работал обычно в нескольких местах, мама обеспечивала всей семье надёжный тыл, а мы - дети помогали ей, как могли.

В Петропавловске родился мой брат Николай, ставший в будущем заслуженным артистом России. Вот уже почти четверть века он со своей семьей живет в Смоленске, где вместе со своей супругой Людмилой Степановной играет в государственном драматическом театре.

Ну, а когда мы жили в Петропавловске, вокруг отца всегда было много молодёжи, да и людей старшего поколения, которых он притягивал своим обаянием, высокой культурой, интеллигентностью, эрудицией, бескорыстием и добротой. У нас дома часто устраивались музыкальные вечера с чаепитием, где всех объединяла любовь к искусству и литературе. Под аккомпанемент, на пианино нашего папы, мама пела русские романсы. Пели и молодые гости, обладающие хорошими вокальными данными - Вася Левченко, Гена Дегтяренко, Лёня Ильин и другие, с которыми я хорошо общался и дружил.

В 1957 году отец получил справку о полной своей реабилитации, а ещё через два года мы всей семьёй переехали во Владимир, где жил родной брат отца - Анатолий Николаевич - инженер-строитель по профессии и его семья.

Здесь наш папа стал работать преподавателем, а позднее и зав чём детской музыкальной школы № 1 имени С.И.Танеева. В этом качестве он, неутомимый труженик и просветитель, сделал очень многое для активизации музыкальной жизни города Владимир приглашая сюда видных музыкантов, в том числе и друзей свой молодости - Л.Н.Оборина и Д.Б.Кабалевского, которые приезжали во Владимир много раз и выступали не только в музыкальной школе, но и в других культурных центрах города. Помимо работы в Танеевской школе, отец являлся заведующим внештатным отделом музыкальных заведений Управления культуры облисполкома. В этой своей общественной должности, он активно способствовал развитию и улучшению культуры преподавания музыки, не считаясь со временем, оказывал большую методическую и практическую помощь педагогам детских музыкальных школ Владимирской области.

Несмотря на очень большую занятость работой и общественными делами, отец находил время на регулярную переписку со своими родными и друзьями.

Вот что он писал, например, одной из школьных подруг Н.А.Быковой. Это письмо о самом трудном и многолетнем периоде его жизни.

Вот оно: - "Дорогая Надя! Напрасно ты усмотрела во мне пессимизм. Вот уж чем я не страдал никогда. У меня, может быть, другое. Устал я создавать благополучие, и появилась боязнь, что слишком быстро уходит жизнь, и я не успею его создать. Под благополучием я подразумеваю: трудиться в меру, иметь время на личную жизнь. Иметь средства выехать в Москву, когда вздумается, видеть детей на твёрдом пути. Как видишь, мои желания скромныe. Очень много энергии и сил я растратил впустую. Девять лет работал в связи - это же был героизм, никем незамеченный и неоценимый. Девять лет в рваных палатках, в рваной одежде, голодныe, и каждый день строим - строим телефонные линии через тайгу, горы, болота, бурные реки. Всё на горбу: и тяжелые свинцовые столбы, и "бухты" проволоки. То по горло в снегу, то по горло в ледяной воде, Месяцами я оставался один за начальника среди своры уголовников, которые резались, дрались, обворовывали, и меня в том числе.

Я был их командир, и учитель, и судья, и умел их заставлять работать и творить чудеса. А всё работал я за кусок хлеба. Я и сейчас помню наизусть все пройденные мною километры, где какой столб, как поставлен, где надёжные места, где болото, где плавун, где подземный лёд. Прошёл я тысячи километров. Бывало, стоишь где-нибудь на сопке и радуешься, глядя на протянувшуюся ниточку белых, новых столбов там, где до меня не ступала человеческая нога, гордился я тогда своей работой.

Затем петропавловский период. Тоже трудов было много и без толку. Владимир тоже пришлось осваивать заново. Как будто освоил. Есть и положение, и авторитет, но появилась эта чёртова старость. Старость неприятна мне не тем, что я одряхлел или стал менее трудоспособным. Этого, слава Богу, пока ещё нет. А вот что жизнь, вообще, может скоро оборваться - это меня тревожит больше всего. Во всяком случае, две трети жизни прожито, вот осталась одна треть, а то, может быть и четверть..."

...Мой отец - Коншин Сергей Николаевич умер скоропостижно, 10-го января 1964 года по дороге в музыкальную школу, где ждали его ученики. Отцу было тогда, всего лишь, 56 лет.

В последний путь его провожал чуть ли не весь Владимир. Похоронен на старом Князь-Владимирском кладбище, у тюремной стены, печально знаменитого Владимирского Централа.

А 14-го июля 2000 года ушла из жизни моя самая дорогая и любимая мамочка - Наталья Альфредовна Коншина - Ангел - Хранитель всей нашей семьи - самый добрый, заботливый и отзывчивый человек - источник семейного счастья и благополучия. Уход моих родителей для меня - самая большая и невосполнимая потеря, которая не имеет срока давности. Часто вспоминаю Петропавловск, где мы были все вместе, то есть наша семья, хотя и жили в этом городе очень тяжело и в материальном отношении - бедновато, зато, интересной и богатой духовной жизнью.

Журналист газеты «Молва»

Г.Владимир

28.06.2004