ПРЕСТУПНИКИ

Документальные разоблачения узника Воркутлага

Честного можно подвергнуть преследова­нию,

но нельзя обесчестить.

Вольтер

Безграмотно и необоснованно составленные материалы под грифом «Секретно» и «Сов. секретно» служили основанием для осуждения Особыми совещаниями и Тройками ни в чем неповинных людей без суда и следствия.

Я, осужденный без суда и следствия постановлением Особого совещания при министре внутренних дел СССР за побег, который якобы совершил с места обязательного поселения, был заключен в лагерь на двадцать лет каторжных работ, документально доказы­ваю, что вся система так называемых правоохранительных органов преступно относилась к выполнению своих обязанностей.

Сотрудников правоохранительных органов следовало осудить в первую очередь.

Документы, хранящиеся в деле № 937 (0523718), свидетельст­вуют, что преступление имело место, но оно было совершено должностными лицами, облеченными властью.

В протоколе № 4 Особого совещания при министре внутренних дел СССР от 28 января 1949 года написано:

«Слушали: Дело № 937/УМВД Сталинградской области по обви­нению Коимшиди Феофилакта Мильтиадовича, 1914 года рождения, уроженца г. Карса (Турция), грека, из служащих, гр-на СССР, образование высшее, архитектор-художник, в 1944 году выселен из Крымской области».

Я не мог быть выселен, если в списках переселенцев не значил­ся. Об этом я писал во всех своих письмах, жалобах, а суда надо мной не было, и на суде об этом я не мог рассказать.

В деле есть одна из первых жалоб от 20 июня 1949 года, где подробно, на четырех страницах, обо всем чистосердечно напи­сано.

Забегая вперед, привожу справку, полученную из МВД УССР от 02.06.92 г. № 14/13-К10.

«На Ваше заявление сообщаем, что сведениями о выселении Вас и Вашей семьи из Крыма в 1944 году не располагаем».

Значит, это утверждение голословно и отпадает.

Второй пункт гласит:

«До побега проживал в г. Уфе Башкирской АССР».

В г. Уфе я не проживал никогда, ни одного дня. Эта ложь не требует разъяснения. В столичных городах не могли проживать спецпереселенцы. Видимо, в Министерстве внутренних дел не знали законов, которые сами устанавливали.

Это утверждение тоже ложное и отпадает.

Наконец,

«Обвиняется по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1948 года».

Что это? Они забыли, что обвиняют меня в совершении побега в 1944 году.

Как можно нарушить в 1944 году указ, который вышел в 1948 году?

Несмотря на то, что все три пункта обвинения отпадают, было вынесено постановление:

«Коимшиди Феофилакта Мильтиадовича за побег с места обязательного поселения заключить в лагерь на двадцать лет каторжных работ, считая срок с 22 декабря 1948 года».

Я обвиняю членов Особого совещания МВД СССР, так безграмотно составивших обвинительное заключение и необоснованно вынесших постановление, где все три пункта не логичны и не подтверждены документами.

Первоначально «Дело» было сфабриковано в Отделе борьбы с бандитизмом (ОББ) (звучит-то как?!) УМВД Сталинградской области.

Начальник ОББ майор Майзель собрал «уличающие материалы» из управления МВД по г. Ленинграду и Ленинградской области.

«На № 4/865 от 20.02.48 г. сообщаем, что проверяемый Вами Коимшиди Феофилакт Мильтиадович, 1914 года рождения, уроженец г. Карса, по национальности грек, действительно обучался во Всероссийской Академии художеств с 1933 по 1939 гг., был выпущен архитектором -художником.

Компрометирующими данными мы не располагаем».

Аналогичный материал был получен и из Москвы, где сообщалось, что материалов Московского топографического техникума 30-х годов в архивах не сохранилось.

В третьем письме из Ялтинского отдела УМВД, полученном 25 марта 1948 года на № 4/866 от 20.02.48 г., читаем:

«На проверяемого Вами Коимшиди Феофилакта Мильтиадовича, 1914 года рождения, компрометирующими материалами не располагаем».

Если первые два письма были затребованы с мест, где проверяемый учился в учебных заведениях и заверить факт совершения побега с места поселения не могли, то из этого письма, с места выселения, могли бы узнать, был ли он выселен? Но в нем

сообщается, что «компрометирующими материалами не располагаем».

После девятимесячного раздумья в Отделе вынесли постановление об избрании меры пресечения от 16 декабря 1948 г., в котором сказано:

«Старший оперуполномоченный ОББ УМВД Сталинградской области старший лейтенант Скворцов, рассмотрев материалы о преступной деятельности (далее следует фамилия, имя и отчество, год рождения и все другие данные, всегда повторяемые в аналогичных случаях), проживающего в г. Сталинграде, Верхний поселок СТЗ, дом 531, кв. 5, женатого, имеющего двух детей, — нашел: Коимшиди Ф. М. в 1944 году в момент выселения крымских татар, как лицо, принадлежащее к греческой национальности, из города Ялты был выселен в Башкирскую АССР и помещен на поселение в г. Уфа».

Удивительная логика, «при выселении крымских татар, как лицо, принадлежащее к греческой национальности — был выселен».

Ученику четвертого класса за такое сочинение учительница поставила бы двойку, но кто и какую отметку поставит этим грамотеям, решающим судьбы человеческие?

Областной прокурор также должен был заметить, что переселенцы не могли проживать в столичных городах (но это уже не относится к грамматике).

Удивительно и то, что Майзель не потребовал от своего сотрудника Скворцова слова «как лицо греческой национальности» заменить словами «как лицо, окончившее Всероссийскую Академию художеств». В новой интерпретации, сохраняя смысл, можно было оправдать необходимость запроса в Ленинград.

В постановлении далее утверждается:

«В конце октября месяца 1944 года вместе с семьей самовольно выехал в г. Краснодар, а затем в г. Сталинград, тем самым совершил преступление, предусмотренное ст. 82 ч. 2 УК РСФСР».

Само изложение факта говорит о том, что он не имеет своего подтверждения. Что значит «в конце октября?» Короче и убедительнее было проставить дату. Но ее нет, как нет и справки о совершении побега. Уместно отметить, что, обвиняя в совершении побега, собирали материалы с мест учебы, а с места, откуда якобы был совершен побег, документов не затребовали. Упоминая города Краснодар и Сталинград, стараются подчеркнуть мысль, что преступник, разъезжая по стране, «заметал следы».

Из Уфы в Краснодар я поехал, имея на руках письмо управляющего Краснодарским краевым проектным трестом (копия которого была направлена управляющему ОКХ г. Ялты), в котором мне предписывалось прибыть в Краснодар на место службы до начала Великой Отечественной войны. Годы были военные, и письмо это

мне пригодилось при проверке документов в пути по железной дороге.

В декабре 1948 года по мобилизации Краснодарским горвоенкоматом я был направлен в Сталинград. По моей повестке пошел в военкомат управляющий проектной конторой добиваться моей отсрочки, но ему там сказали, что меня мобилизуют как архитектора. В это время Сталинград получил от ГКО право на восстановление, и в Сталинград стали направлять строителей и архитекторов. Архитекторы Масляев, Блументаль и Фиалко были демобилизованы и направлены из действующей армии.

По прибытии в Сталинград военкомат направил меня в Сталинградский Тракторострой, который занимался восстановлением Верхнего поселка тракторного завода. Я участвовал в восстановлении школы № 3 им. Калинина. Работал над перестройкой полученных финских (деревянных) конюшен, приспосабливая их под жилье. Участвовал во всех отделочных работах, проводимых строительством треста.

В Сталинграде, когда становился на учет членов творческого Союза архитекторов СССР, мне предложили сдать получаемую продовольственную карточку «спецпитания», взамен которой выдали карточку «А» и литер «Б». Такие карточки получали в то время только три человека, возглавлявших этот завод, и трое таких же из треста Тракторострой.

Так поощрялся вклад моего труда в восстановление Сталинграда, но судьбой мне было предписано прервать творческую работу и опуститься на дно самого унизительного труда на каторге.

Работая в областном отделе по делам строительства и архитектуры (куда был переведен решением обкома партии), участвовал в проектировании и строительстве школы в Рудне, кинотеатра и гостиницы в Калаче. При строительстве Волго-Донского канала сделал проект переноса поселка Ильевка с затапливаемой территории. В Сталинграде выстроил баню на Ангарском поселке, запроектировал и выстроил два жилых дома Управления внутренних дел.

Участвуя в конкурсах, проводимых Союзом архитекторов, за проект памятника павшим героям-чекистам, воинам 10-й дивизии войск НКВД, получил первую премию. За проект памятника Победы в столице Туркменской АССР в г. Ашхабаде получил третью премию, и вот такую деятельность назвали преступной.

Через четыре года моей работы в Сталинграде отдел борьбы с бандитизмом, решив, что, «находясь на свободе, могу скрыться» (удивительно, что они не разыскали меня, когда я учился в Ленинграде, ведь и тогда у меня была возможность скрыться), и руководствуясь ст. ст. 145 и 158 У К РСФСР, постановил:

«Мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда Коимшиди Феофилакту Мильтиадовичу избрать содержание под стражей, о чем объявить ему под расписку в настоящем постановлении.

Копию постановления направить прокурору и передать начальнику тюрьмы для приобщения к личному делу».

Скворцов 16 декабря пишет: копию настоящего постановления направить начальнику тюрьмы для приобщения к личному делу. Получается так: будто когда я находился еще на свободе до 22 декабря на меня уже было у начальника тюрьмы мое «личное тюремное дело».

Находясь на свободе, я вроде ничем не отличался от других жителей Сталинграда, и если на меня уже хранилось личное тюремное дело, то неужели и на всех других были аналогичные дела?

Если верить этому постановлению — были.

Постановление это согласовали: начальник отделения ОББ УМВД капитан Казекин и начальник отдела УМВД по ОББ майор Майзель. Арест санкционировал областной прокурор Государственный советник юстиции 3-го класса Вавилов, а утвердил его комиссар милиции 3-го ранга Бирюков 15 декабря 1948 года. Вот так оперативно работали. Постановили 16 декабря, арест согласовали 22 декабря, а утвердили постановление 15 декабря(?!).

Подпись Бирюкова вызывает определенное недоверие, слишком робко она поставлена. И приложенная печать не только не читается, но даже еле просматривается.

Не много ли ошибок лишь на одной странице, из текста которой если исключить звания, чины и занимаемые должности, можно было смело уложиться на 1/3 странички? Прокурор обязан был опротестовать постановление, в котором не был доказан факт выселения и совершения побега, а он его санкционировал.

22 декабря Майзель позвонил мне, чтобы я зашел к 22 часам в Управление МВД в комнату №... (не помню).

В состоявшейся беседе (так думал я, Майзель же, оказывается, вел протокол допроса), извращая факты переезда из г. Ялты, подробно описанные мной, он заявил, что это слишком много и об этом я смогу рассказать на суде. В протоколе написал: «Летом 1944 года в числе других лиц греческой национальности был вместе с семьей переселен в г. Уфу Башкирской АССР, где в паспорте указали об ограничении переезда в другие места».

Паспорт мой остался в Краснодарском военкомате при мобилизации в 1941 году. В Уфе у меня паспорта не было. Паспорт я получил после оккупации, когда вернулся в Краснодар, и ограничения в переезде не могли туда внести.

Далее Майзель пишет, что «в сентябре самовольно выехал в Краснодар». На основании каких документов?

После допроса Майзель без предъявления ордера на арест сказал: «Я вас задерживаю». На мой вопрос, на каком основании, ответил: «Я получил такое распоряжение». Я же попросил его связаться с начальником Управления МВД Бирюковым, который 14 февраля 1948 года мне сказал, что, рассмотрев Ваши письма на имя министра внутренних дел Союза ССР и начальника отдела спецпоселений МВД ссср) мы решили Вас не беспокоить, живите и спокойно работайте

Майзель вышел, но тут же вернулся и сказал: «На месте его нет».

Это была очередная ложь. В то время в этих органах работали по ночам, и сам он меня вызвал к 22 часам.

Не познакомив меня ни с постановлением об избрании меры пресечения от 16 декабря (которое мне много позже принес в тюрьму на подпись Скворцов, заявив, что я его забыл своевременно подписать), ни с постановлением о возбуждении уголовного дела от 22 декабря, ни с ордером на арест, который был подписан уже на следующий день, 23 декабря, меня препроводили в тюрьму.

Постановление о возбуждении уголовного дела было вынесено в тот же день, но ранее протокола допроса, который был начат в 22 час. 30 мин. и окончен в 23 час. 55 мин.

Видимо, Майзель ссылался на него, говоря, что «получил такое распоряжение», но тогда выходит, что распоряжение он получил от своего подчиненного, того самого Скворцова, который составил первое постановление.

Этим документом Скворцов, «изобличая» Коимшиди Ф. М. в совершении преступления, предусмотренного ст. 82 ч. 2 УК РСФСР, постановил:

«Возбудить уголовное дело и провести расследование».

В третьем постановлении после обещанного расследования, не затребовав никаких справок из Уфы, упорно умалчивая, на основании каких материалов уличает в совершении побега, и рассмотрев им самим составленные материалы, постановил: «привлечь по настоящему делу в качестве обвиняемого, предъявив ему обвинение по п. 2 Указа Президиума Верховного Совета Союза ССР от 26.11.48 г.».

В этом предложении хочется прочитать слово «настоящее» в его первоначальном значении, а не как «данное», так как это не настоящее дело, а с начала и до конца высосанное из грязного окровавленного пальца.

Как легко жонглируют статьями: хочу статью 82 ч. 2 УК (от 2 до 5 лет), хочу Указ от 26.11.48 г. (20 лет каторжных работ).

Третье постановление могли бы не писать, оно не дополнило дело никакими новыми материалами. Оно оказалось необходимым для изменения статьи на Указ. Это подтверждает юридическую безграмотность.

Наконец, в обвинительном заключении от 28 декабря 1948 года утверждается: «как крымский грек был переселен в Уфу, где был взят на учет как спецпереселенец... В конце октября самовольно выехал в Краснодар, а затем в Сталинград».

На основании каких документов сделаны эти выводы? Видимо, Скворцов, писавший эти постановления, Казекин и Майзель, согласовавшие их, и Вавилов, утвердивший, считали многократное повторение своих вымыслов достаточной заменой конкретной справке.

В трех постановлениях и одном обвинительном заключении повторяется три раза: «рассмотрев материалы о преступной деятельности» (которые составлял он сам); четыре раза: обвиняемый «был выселен из города Ялты в Башкирскую АССР и помещен на поселение в г. Уфе» (за четыре года моего пребывания в Сталинграде ОББ не затребовал справки, был ли я «помещен на поселение в г. Уфе»); три раза: «в конце октября самовольно выехал в г. Краснодар, а затем в г. Сталинград».

Умалчивание факта мобилизации на восстановление разрушенного войной Сталинграда и изображение преступника, заметающего свои следы переездами из города в город, являются прямой фальсификацией факта; прямое государственное преступление — прервать творческую работу и отправить на физическое уничтожение.

И вновь три раза повторяется «совершил преступление». Какое и чем оно доказано? На этот вопрос нельзя найти ответа в папке этого «дела». Многократное повторение измышлений создает впечатление правдивости.

После девятимесячного бездействия с момента получения ответов из Ленинграда, Москвы и Ялты за восемь дней, завершающих 1948 год, были оформлены материалы дела под номером 937. Такая спешка, возможно, говорит о том, что отдел борьбы с бандитизмом свой годовой план не выполнял, и потому пришлось поторопиться.

31 декабря областной прокурор Вавилов, вместо предусмотренного начальника областного Управления МВД, утвердил обвинительное заключение, подготовленное Скворцовым, Казе-киным и Майзелем. Избрав мне меру наказания двадцать лет каторжных работ, они со спокойной совестью разошлись по своим квартирам встречать наступающий новый 1949 год. Я же начал новую жизнь: стал писать жалобы, письма, просьбы пересмотреть мое дело. Писал я много раз: министру внутренних дел Союза ССР, Особому совещанию при министре СССР и всем членам правительства, надеясь, что хоть кто-нибудь поверит в искренность моих слов и походатайствует исполнить мою просьбу.

Только теперь, после происшедших в стране перемен, рассмат­ривая свое дело, вижу, что все мои письма направлялись на рассмотрение в ОББ УМВД Сталинградской области к тем же сочинителям этого дела. Только «унтер-офицерская вдова высекла сама себя», а Скворцов, Казекин и Майзель всего лишь отписыва­лись.

«Отбывая наказание, Коимшиди на имя министра внутренних дел СССР подал жалобу с просьбой о пересмотре его дела, при этом привел доводы о том, что, проживая в г. Ялте Крымской области при немцах, имел связь с партизанами, оказывал им помощь. В связи с этим считает себя выселенным из Крыма неправильно. Проведенной проверкой по жалобе Коимшиди путем допроса лиц, проживающих в г. Ялте, знающих его, и проверкой через обком партии Крымской области доводы его в части связи с партизанами не нашли своего подтверждения».

Опять голые фразы без ссылки на документы.

Моя жалоба хранится в деле.

В первом пункте этой жалобы я писал: «В 1944 г. во время переселения крымских греков я находился в г. Ялте, где в списках переселяемых не числился, но квартировавший у нас офицер Советской Армии велел покинуть квартиру и присоединиться к переселенцам».

Наверное, сложно было разыскать этого офицера, но затребо­вать справку — был ли я на поселении — было очень легко. Но если я не был в списках переселенцев, меня считать переселенцем нельзя.

Готовившие ответ ограничились упоминанием обкома партии как безапелляционного органа и не привели материалы, опровер­гающие этот пункт.

Во втором пункте: «По приезде в Уфу я узнал, что переселению подлежали крымские греки, а в Крыму я проживал немногим больше двух с половиной лет, из которых два года временной оккупации».

Тут и справок никаких не требуется. Родился в Армении, учился в Москве и Ленинграде, а после окончания Всероссийской Акаде­мии художеств в 1939 г. с 1941 года жил и работал в Новороссийске и Краснодаре.

И на этот пункт не последовало никакой реакции.

Пункт третий: «В Краснодар я поехал, так как там работал до начала Великой Отечественной войны, имея на руках вызов Краскрайпроекта».

Пункт четвертый: «Будучи на временно оккупированной терри­тории, я сохранил портрет Сталина (многоцветный большого фор­мата). Им было оформлено здание школы в 1944 году во время празднования 1 мая. В это время я был связан с партизанами,

которым оказывал посильную помощь и от которых получал газеты «Крымская правда», «Большевик», «Известия», а 1 декабря 1943 г. получил доклад Сталина от 6 ноября 1943 г., отпечатанный на Большой земле.

Как они ответили на этот пункт, описано выше.

Пункт пятый: «По приезде моем в г. Краснодар я устроился на месте прежней своей работы в Краскрайпроекте, а в декабре 1944 г. был вновь мобилизован горвоенкоматом и направлен в Сталинград.

В Сталинграде неоднократно обращался в органы МВД для уточнения своего положения.

14 февраля 1948 г. написал лично Вам (министру ВД Союза ССР) и начальнику отдела спсцпоселений МВД СССР, в ответ на которые начальник Сталинградского Управления МВД мне сообщил: «Мы решили вас не беспокоить, живите и спокойно работайте».

Уж для проверки этого пункта не надо было запрашивать никакой справки. Надо было бы подняться на один этаж выше в здании областного Управления, где все можно было выяснить, но и тут Майзель и его компания не пошевелили даже пальцем.

В шестом пункте я писал о своей работе в Сталинграде, которую фальсификаторы представили как преступную.

Необходимо отметить порочную систему — отправлять жалобы на подготовку материалов для ответа самим составителям этих фальсификаций.

На упомянутую жалобу от 20 июня 1949 года 19 сентября Казекин и Майзель ответили: «Полагал бы жалобу Коимшиди Феофилакга Мильтиадовича в отношении пересмотра его дела оставить без удовлетворения». На основании такого «материала» 1 октября 1949 года «старший оперуполномоченный Секретариата Особого совещания МВД СССР подполковник Веретенников постановил: Заявление Коимшиди Ф. М. оставить без удовлетворения, о чем сообщить через 3 отдел «А» МГБ СССР».

Так готовили материалы, доказывающие преступную деятельность, майзели, скворцовы, Вавиловы, веретенниковы и подобные им работники ОББ, отделов «А» МВД и МГБ, особых совещаний и троек. Невинно заключенный надеялся и писал, а Скворцов, Казекин и Майзель голословно и все озлобленней утверждали:

«Уличен материалами по его розыску и задержанию».

Уж не в выступлениях ли городских газет 1946—1947 гг., где описывались мои успехи на конкурсах, разыскали меня, или на открытии памятника, на котором присутствовали руководители управлений МГБ и МВД со своими сотрудниками. Присутствовали и секретарь обкома партии и прокурор области. Или они разыскали меня, когда по командировке Управления МВД трижды ездил в

г. Ленинград для встречи с исполнителями скульптурных работ, предусмотренных автором, а может быть, они разыскали меня, когда при строительстве двух жилых домов Управления МВД я посещал руководителей областного Управления МВД? Не знаю, трудно мне сказать однозначно. Но до какого цинизма, бесстыдной наглости, грубой откровенности надо дойти, чтобы утверждать, что они разыскивали меня. А вот с задержанием, хотя он просто позвонил по телефону облпроекта и велел мне прийти в Управление МВД, будь Майзель немного посмышленей, мог подобрать еще и другую статью «Сопротивление власти», ведь я выразил недоумение, почему он без предъявления ордера на арест арестовал меня в тот роковой день 22 декабря 1948 года.

Одно письмо, по вольной почте, я отправил в Управление МВД города Сталинграда. Содержание его не отличалось от всех других, но о судьбе этого письма я узнал только после реабилитации. Официального ответа так я и не получил. Оказывается, при рассмотрении этого письма начальник областного Управления Бирюков попытался выразить мысль, что действительно автора этого письма мы знаем и что следовало бы более внимательно проверить факты, но его одернули: «Что, вам надоело генеральские погоны носить? Судили его не мы, и мы не знаем, почему в Москве приняли такое решение!» Об этом мне сообщил один из присутствовавших.

Только после смерти Сталина и расстрела Берии, когда просьба о пересмотре дела миновала руководящих работников Сталинградского отдела борьбы с бандитизмом, начальник 1-го спецотдела УМВД Крымской области Ковалев дополнительной проверкой по делу установил: «В декабре 1948 года УМВД Сталинградской области Коимшиди был арестован и решением Особого совещания от 28/1-49 г. за побег из спецпоселения был осужден к 20 годам каторжных работ (п. д.2, 3, 30—32). В сентябре 1941 года Коимшиди Краснодарским горвоенкоматом был мобилизован в Советскую Армию и направлен на фронт, однако в октябре того же года, попав в окружение немцев, остался на оккупированной немцами территории, а затем пробрался к своей семье в гор. Ялту, где и проживал до изгнания немецких оккупантов из Крыма.

Проживая в оккупированном немцами гор. Ялте, Коимшиди Ф. М. работал преподавателем неполной средней женской школы по черчению и рисованию (л. д. 53—56).

Допрошенные по делу Коимшиди свидетели: Корягина В. М., Бельская А. Я., Кузнецова Л. А. показали, что Коимшиди, его жена и мать, проживая в гор. Ялте, никакой связи с немецкими оккупантами не имели, настроены были по отношению к немцам враждебно и ожидали прихода Советской Армии (л. д. 53—56).

Кроме того, свидетель Корягина В. М. показала, что Коимшиди Ф. М. рассказывал ей об успехах Советской Армии в борьбе с немецкими оккупантами и что он эти сведения получал от своих товарищей — партизан. В апреле 1944 года за несколько дней до изгнания немцев из Крыма Коимшиди скрыл у себя на квартире русского военнопленного, не желавшего служить у немцев, который впоследствии влился в передовые части Советской Армии (л. д. 53, 54).

Агент «Верхов» в своем донесении от 20 июля 1953 года указал:

«В конце ноября 1943 г. Коимшиди передал ему брошюру с докладом тов. Сталина на торжественном заседании 6/Х1-1943 года в Москве, для чтения» (л. д. 57).

Данных о пособнической работе со стороны Коимшиди и членов его семьи в пользу немецких оккупантов за время его проживания в оккупированном немцами г. Ялта в процессе проверки не установлено.

На основании изложенного и учитывая, что согласно решению ГОКО СССР от 2.06.1944 г. № 5984СС выселению из Крыма подлежали пособники из числа греков, тогда как данных о пособничестве в пользу немецких оккупантов со стороны Коимшиди Ф. М. и членов его семьи проверкой не добыто, полагал бы:

Выселение из Крыма и взятие на учет спецпоселения Коимшиди Феофилакта Мильтиадовича и его жены Коимшиди Елизаветы Ивановны считать необоснованным.

Возбудить ходатайство перед Особым совещанием МВД СССР о пересмотре его решения от 28.01.49 г. в отношении Коимшиди Феофилакта Мильтиадовича и о снятии его и его жены с учета спецпоселения. Архивно-следственное дело № 523918 с материалами дополнительного расследования и проверки и настоящим заключением направить в Секретариат Особого совещания МВД СССР на окончательное решение».

Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР в составе: председательствующего Морозова Н. К. и членов Новик И. М., Якименко И. Д. рассмотрела в заседании от 27 января 1954 года протест Генерального прокурора СССР на постановление Особого совещания при Министре внутренних дел СССР от 28 января 1949 года, которым за побег с места обязательного поселения осужден на двадцать лет каторжных работ —

Коимшиди Феофилакт Мильтиадович, 1914 года рождения, уроженец гор. Каре (Турция), по национальности грек, гражданин СССР, с высшим образованием, по специальности архитектор-художник, беспартийный, женатый, имеет двух несовершеннолетних детей, ранее не судимый.

Протест внесен на предмет отмены Постановления Особого совещания при МВД СССР в отношении Коимшиди и прекращения

дела о нем в уголовном порядке производством, за отсутствием в его действиях состава преступления.

Заслушав доклад члена Верховного Суда СССР т. Якименко И. Д. и заключение помощника Генерального прокурора СССР т. Лаптева О. А., поддержавшего протест. Судебная коллегия

ОПРЕДЕЛИЛА:

Постановление Особого совещания при министре внутренних дел СССР от 28 января 1949 года в отношении Коимшиди Феофилакта Мильтиадовича отменить и дело о нем в уголовном порядке производством прекратить за отсутствием в его действиях состава преступления.

Все описанное подтверждено конкретными фактическими материалами только одного дела.

По аналогичным материалам лишали жизни миллионы. Миллионы отправлялись в лагеря, где царил унизительный, тяжелый физический труд в суровых условиях, которые выдержать было невозможно. Не многим посчастливилось дожить до времен, когда справедливость восторжествовала. Этих на себе испытавших все ужасы «счастливчиков» с каждым днем становится все меньше и меньше, и наш неотложный долг до конца приоткрыть завесу над чудовищными злодеяниями.

Историческая истина не всегда соответствовала нашим представлениям о пройденном пути. Ее часто идеализировали, приукрашивали и фальсифицировали. Злодеяния планировались и хладнокровно исполнялись.

Кажется, можно на этом остановиться, но хочу сделать еще один штрих на лицах преступников.

В марте 1949 года, когда в тюрьме собирали дальний этап, в квартиру 5 дома 531, где остались проживать моя жена и двое малолетних детей (старшему было 8 лет, младшему около года), пришел неизвестный и сказал: «Вашего мужа скоро отправят на этап, и он просит Вас послать ему деньги, которые в дальнем пути могут ему пригодиться».

О предстоящем этапе не знали сами заключенные. Знать об этом могли только работники ОББ, им и был известен адрес проживания семьи осужденного. Майзель написал его в протоколе допроса, а Скворцов в анкете арестанта. Их конкретно обвинять нельзя, так как моя жена, Елизавета Ивановна, знала их в лицо. Но жулик без сомнения был их подручным. Семья осталась без средств к существованию. Это не только информация к размышлению, а факт их полной нечистоплотности и аморальности.

Пусть люди строят школы, в которых учатся дети, пусть строят клубы, кинотеатры, театры и библиотеки, в которых повышают свой культурный уровень, пусть каждодневный труд благоустраивает жизнь и приносит радость.

Я как-то посетил жилые дома Управления МВД, которые строил в разрушенном Сталинграде. Там встретил жильцов, которые получили квартиры сорок девять лет назад. Они до сих пор помнят торжественный момент получения квартиры и вспомнили, что при строительстве памятника погибшим в боях при защите города чекистам-воинам 10-й дивизии войск НКВД они, как сослуживцы, вносили и свою лепту. А внес ли Майзель свой вклад в это дело? Скорее всего нет — он сделал все, чтобы невинно осудить автора.

Мне недавно сказали: «Твой Майзель сейчас на заслуженном отдыхе, он полон сил и часто встречается с молодыми юристами, которым передает свой опыт».

Это страшит!

Уж не рассказывает ли им, как разыскал, задержал и разоблачил автора памятника погибшим героям-чекистам?

А ведь это трагедия эпохи. Все они прямыми преступлениями заработали себе «заслуженное обеспечение старости» — и какое!

За истечением времени и происшедших в стране перемен я не призываю судить отдельные личности, но осудить их дела обязаны! Надеюсь, что это будет.

Мне часто говорили: «Ты им памятники строил, а они тебя посадили». Особенно многие так говорили в лагере. Как ни страшен этот лагерный мир, но там верили в мою невиновность. Очень характерен пример: когда в тюрьме утром вызвали на этап, об этом мне сказал «вор-законник»: «Тебя сегодня отправят на этап, но ты не беспокойся, тебя в пути никто не тронет, из нас никто не пойдет, но мы «передали» о Вас». Тогда я еще не понимал слова «никто не тронет». И не только в пути, а и в лагере наши лагерники относились с уважением, чего я не могу сказать о «блюстителях порядка» — работниках отдела борьбы с бандитизмом.

Вот такой парадокс.

Поэтому мне непонятна душонка этого Майзеля. «Русский военнопленный», о котором говорила свидетель Корягина, был по национальности евреем. Я, рискуя всем при немцах, скрыл его в своем доме. Учел ли это Майзель... Бог ему судья!

В 1994 году, когда был объявлен конкурс на проектирование памятника жертвам политических репрессий, не только как архитектор, но и как сын невинно погибшего в репрессиях в 1938 году отца, как племянник брата моей мамы Иониди Ильи Степановича, тоже расстрелянного в 1938 году, а теперь реабилитированных, и как сам, разделивший судьбу миллионов прошедших через каторжные лагеря, принял участие в конкурсе и я.

Считая основополагающими чувства, которые должен вызвать этот памятник у зрителя, как при первом восприятии, так и при последующем воздействии его на население ближайших жилых домов, отдыхающих в парковой зоне взрослых и молодых, отвергаю колючую проволоку, тюремные решетки, коленопреклонение, искореженные фигуры и усеченные головы, вызывающие страх, ненависть, тревогу и жестокость, и представил проект в виде «Фонтана слез».

Считаю первейшим долгом всех детей,

людей всех поколений и национальностей,

всех вероисповеданий — похоронить

своих умерших

Мы не знаем, где и как были преданы земле более шестидесяти миллионов жертв — невинных политических заключенных.

Где лежит их прах?

Судьба их решалась в тюремных застенках, в суровом Заполярье, знойных песках, на строительстве «великих строек», каналов, электростанций, на предприятиях химической промышленности, на урановых разработках, лесоповалах и глубоких шахтах.

Наш долг — установить им почетный некрополь.

Пусть они покоятся, омываемые слезами поколений»

Он выглядит так: круглой формы бассейн, как замкнутое пространство, как безвыходное положение, как тюремный двор, где по кругу ходят арестованные. Принятым композиционным решением посетитель, каких бы политических взглядов он ни придерживался — низко склонит голову (вся композиция развивается ниже уровня земли).

Вода — слезы, вода — вечно продолжающаяся и обновляющаяся жизнь, вода, врачующая раны, — апробированный эффектный элемент. И рядом плакучие ивы и розарий. Все это легло в основу идеи Фонтана слез, который будет восприниматься как реквием в граните.

Верхняя ванна с поверхностью воды на отметке +0,90 м предусмотрена на широком кольце барьера, у которого край внешней стороны имеет отметку +0,96 м, а край внутренней +0,90 м.

В зависимости от объема поступающей воды — излишек будет стекать в ванночку верхней ступени.

Вода получит там пополнение и станет струйками переливаться в ванночку нижней ступени.

Тем же способом увеличившись в объеме, вода уже сплошной лентой будет переливаться в большую ванну нижнего яруса.

В центре этой ванны возвышается круглая площадка красного, зеркально обработанного гранита, на которой, как на огромной

капле крови, установлена черная, четырехгранная, большая тя­желая урна из черного гранита с зеркально обработанной поверх­ностью.

В ней условно покоится прах невинно пострадавших.

Все четыре стороны урны посвящены людям, исповедовавшим разные религии.

На стороне, обращенной к аллее, которая идет по набережной от центра города, вверху, в центре — рельефный католический крест (католикам), на стороне, обращенной к Волге, — рельефный полумесяц (мусульманам). На стороне, обращенной к Панораме, — пятиконечная звезда (по традиции устанавливаемая на городских кладбищах неверующим), на стороне, обращенной к улице имени Чуйкова, — звезда Давида (иудеям). На верху урны по центру — православный крест.

Нижнюю часть урны опоясывает надпись: «Вечная память жертвам репрессий» — так ее будут читать люди, пришедшие по аллее из центра города.

«Память жертвам репрессий вечная». Ту же надпись будут читать пришедшие со стороны Волги.

Пришедшие со стороны Панорамы прочтут: «Жертвам репрес­сий вечная память».

Восемь тумб врезаны в барьер с верхним ярусом поверхности воды. Они — как безмолвные арестанты, ходят по кругу в тюрем­ном дворе. На этих тумбах — земля и камни, привезенные из «Воркутлага», «Степлага», Караганды и других мест, где работали и умирали заключенные.

Внутри тумб предусмотрена разводка водопроводных труб, пи­тающих фонтан на всех его уровнях.

Вся композиция является элементом садово-парковой архи­тектуры.

Прохладная вода верхнего яруса, расположенная на всей по­верхности барьера, иллюзорно будет восприниматься как парящая в воздухе. Она максимально приближена к посетителю, как народ­ное горе, откуда истекают слезы.

В жаркий летний день посетитель свободно может, например, ладонью коснуться поверхности воды и, поднеся ее ко лбу, осенить себя крестом.

Прилегающая часть аллеи, ведущей из центра города к фонтану, площадка вокруг фонтана и короткие подходы, соединяющие площадку с набережной, с площадкой Панорамы и второй аллеей, параллельной линии застройки улицы, покрываются битым грани­том брекчей, образуя в плане крест.

Вся площадка окаймлена кольцом плакучих ив, розарием и садово-парковыми скамьями.

Экспертная комиссия представителей творческих союзов архитекторов и художников России в своем заключении отметила:

«Автором предложена архитектурно-пространственная композиция в виде фонтана падающих капель и струй воды по всей внутренней окружности бассейна. Тема слез разделяется своеобразными тумбами, на которых раскрываются эпизоды судеб репрессированных. Решение знака в виде парковой малой формы не противоречит расположению его в зоне бульвара Набережной. Композиция соразмерна и созвучна окружающей ситуации. Оригинально решена тема скорби по невинным жертвам (потоки слез). Вместе с тем, экспертиза отмечает многословность решения, наличие элементов, загромождающих основную тему: карта Волгоградской области, сложность завершения тумб по периметру бассейна и т. п.

Экспертная комиссия считает возможным рекомендовать проект к осуществлению, при доработке его в сторону большего обобщения и освобождения от менее существенных деталей».

В заключении экспертизы по второму туру говорится: «Авторы проекта продолжают тему памятного знака, выполненного в первом туре конкурса. Постановка на набережной памятного знака — фонтана (Фонтана слез) вполне возможна для реализации. Несколько выпадает из этой идеи установка в центре фонтана «урны с прахом» с изображением на ее плоскостях символов различных религий и венчающим урну православным крестом.

При определенной доработке деталей памятного знака проект может быть рекомендован к реализации, так как идея Фонтана слез как элемента ландшафтной архитектуры на набережной и бульваре приемлема».

В первом и во втором заключении экспертизы только проект Фонтана слез был рекомендован к строительству, но жюри конкурса выбрало проект, о котором в эскпертном заключении сказано:

«Идея памятного знака — белый круг большого диаметра (9,5 м;

на фоне 5-этажной застройки с фигурой человека и колючей проволокой, композиционно не увязаны между собой и больше напоминают элемент наглядной агитации, нежели памятник. Основная идея памятного знака выражена слабо».

Основной находкой проекта Фонтана слез автор считает устройство верхнего яруса воды непосредственно на ограждающем барьере бассейна. Оно было принято (после многолетних искажений) за две недели до подачи проекта на конкурс.

Как решится судьба памятника Фонтан слез, покажет время. Надеюсь, что найдется организация, которая, заинтересовавшись идеей, возьмется претворить ее в жизнь.