Милая, обожаемая моя Анна Васильевна

Милая, обожаемая моя Анна Васильевна

ПРЕДИСЛОВИЕ

49

В тонких тетрадях и на отдельных листках все это было написано именно в виде фрагментов. Ни общего заглавия, ни заголовков крупных блоков (исключение — "Воспоминания о Екатерине Павловне Пешковой"), Несколько названий небольших кусков: "Из рассказов Екатерины Павловны", "Еда в Кисловодске", "О стоическом воспитании", "О воспитании вообще", "Рассказ о щелковских казачках", "О бабушке". Под последним заголовком — тринадцать крошечных записей, сделанных в том порядке, как они приходили на ум. Самые крупные цельные два куска связаны с A.В. Колчаком, каждый из них явно написан на одном дыхании. О Е.Л. Пешковой — два сходных параллельных текста, не вполне перекрывающих друг друга.

При подготовке первой публикации ("Минувшее. Исторический альманах", т. 1. Париж, Atheneum, 1986) удалось расположить записки Анны Васильевны так, что образовался единый текст, причем редактирование свелось к минимальному изменению отдельных слов "на стыках" и вычеркиванию повторений. Даты, которыми помечены несколько заметок, сохранены. При публикации мемуаров о ЕЛ. Пешковой один вариант текста принят за основной, в него вставлены три отрывка из другого; совсем небольшие заимствования оттуда даны в подстрочных примечаниях. В итоге не потеряно ничего, но фрагментарность, естественно, осталась. Общее заглавие и названия трех частей даны составителями.

Текст фрагментов воспоминаний публикуется в том же виде, как он появился в парижском издании (1986) и в московском репринте (1990), с исправлениями. Примечания переработаны. Псевдонимы публикаторов раскрываются: К. Громов — Ф. Перченок, С. Боголепов — И. Сафонов.

ДОМ. СЕМЬЯ. ДЕТСТВО.

49

ДОМ, СЕМЬЯ, ДЕТСТВО

Над столом на стене висит длинная фотография — не цветная, а раскрашенная каким-то мастером в незапамятные времена, когда и духу не было цветной фотографии — и слава Богу. Она раскрашена с любовью, с соблюдением воздушной перспективы. История ее замечательна. Во дво-

50

ре у помойки валялся выброшенный кем-то чемодан, а в нем тоже выброшенная за ненадобностью эта панорама Кисловодска. Если в доме есть мальчишка, естественно, он не упустит случая порыться в брошенном чемодане — так она очутилась в нашем доме.

Это очень старая фотография — с тех пор, наверное, Кисловодск изменился до неузнаваемости1. Но на фотографии он такой, каким я его помню с раннего детства — а этому... не будем говорить, сколько лет. Она снята с холмов, расположенных напротив "нашей" стороны, сверху вниз, так что снизу расположен парк, за ним — Крестовая гора, за нею — ряд безымянных холмов до входа в парк. На них ряд дач Барановской, презираемых моей бабушкой за легковесность постройки и коммерческий уклон в использовании. Так наша улица — Эмировская улица — и делилась на владения моей бабушки Сафонихи и Барановичихи, двух кисловодских старожилок. Крестовой гора называлась из-за каменного креста на ее вершине. Даже и тогда я не знала, в память чего или кого поставлен этот крест. Была на нем надпись, но выветрилась и стала неразборчива.

На Крестовой горе против ворот нашего дома еще только намечена граница того участка, на котором потом построит свой дом тетя Настя Кабат2 - сестра моего отца3. Участок небольшой, на склоне. Потом он будет увеличен за счет отвесной каменной стены со стороны улицы и насыпанной земли. Потом там будет построен очень удобный и поместительный дом, разведен сад с прекрасным цветником и с отвесной стены водопадом польются кусты вьющихся алых роз — но все это потом. А пока над парком в густой зелени виден только балкон на втором этаже старого бабушкиного дома, затянутый холщовыми занавесями-парусами, — парусный балкон. На этот балкон выходила наша с сестрой Варей4 комната. С балкона виден почти весь Кисловодск.

Прямо под садом нашего дома — вершины деревьев парка, и когда цветут липы — голова кружится от медового запаха. Левее от сада — крыша гостиницы "Парк", построенной дедом5. Гостиница построена добротно, и ее отличает от других то, что между номерами капитальные стены звуконепроницаемы. В ней всего сорок номеров.


1 ПРИМЕЧАНИЯ

Фрагменты воспоминаний должны были появиться в 1984—1985 гг. в историческом сборнике "Память". Вы­пуск готовился в то время, когда главный редактор "Па­мяти" ленинградский историк А.Л. Рогинский (отказав­шийся эмигрировать вопреки нажиму КГБ СССР) нахо­дился в четырехлетнем заключении. Оставшиеся на сво­боде сотрудники "Памяти" собрали и отредактировали шестой выпуск, после чего набор, верстка, считывание текстов и т.д. были осуществлены в Париже Вл. Аллоем — постоянным издателем "Памяти", которому приходилось выполнять там и всю черновую работу, не­посредственно связанную с изданием. Активные (и, надо сказать, точно рассчитанные) действия КГБ (в Ленин­граде редакторам выпуска № 6 высокий чин ясно дал по­нять, что "органы" все подготовили для того, чтобы при­бавить А.Д. Рогинскому новый срок, не выпуская его из зо­ны) привели к намерению приурочить выход в свет шес­того выпуска "Памяти" буквально к первым дням после освобождения Рогинского в августе 1985 г. Парижские ос­ложнения помешали этому, в результате чего шестой выпуск вынужден был сменить обложку. Вместо № 6 "Памяти" вышли — с сильной задержкой — № 1 и 2 "Минувшего".

Тем временем воспоминания А..Л. Книпер были опубли­кованы в нью-йоркском "Новом журнале" (№ 159, 1985).

До репринтных отечественных изданий "Минувшего" ряд текстов из его №1—7 перепечатывался с нарушени­ем авторских и издательских прав. По отношению к "Фрагментам воспоминаний" отметим пиратскую пуб­ликацию, осуществленную редакцией "Литературной Рос­сии" в 1990 г. в № 2 ее еженедельника "Русский рубеж" (под заголовком "Адмирал Колчак и его любимая женщи­на"). Протест, обращенный в редакцию, ничего не дал; от "Русского рубежа" и "Литературной России" не после­довало даже извинения.

* * *

Из старого, десятилетней давности предисловия при­ведем здесь три абзаца.

"Сафоновские" страницы приоткрывают жизнь семьи интеллигентной (из тех, на которых стоит отече­ственная культура), проливают свет на истоки жизне­стойкости автора. К сожалению, в наше время лишь еди­ницы, причем обычно из старых дворянских фамилий, оза­бочены собиранием материалов к истории своего рода. Ре­дакция посчитала необходимым снабдить семейные стра­ницы воспоминаний Анны Васильевны подробными приме­чаниями, чтобы образовать ядро "Материалов к истории семьи Сафоновых".

Сердцевина текста — страницы о Колчаке. Готовя их к печати, мы сами для себя открыли этого человека, с его развитым чувством чести и любви к родине, далекого от шкурничества и корысти. Тут важна каждая деталь. размывающая или размалывающая стандартный образ. Но история любви адмирала, может быть, сильнее всего превращает плакатную фигуру в живого человека. В на­писанных фрагментах ничего не сказано об омском перио­де деятельности Колчака, когда он взялся за неподходив­шую ему роль (Трафальгар бы ему, а не Омск; "Трагедия адмирала Колчака" назвал свою книгу С.Л. Мельгунов). Естественно, что и комментарии, коснувшись этой сложной темы, не могли иметь целью ее широкий охват и раскрытие. С другой стороны, грешно было бы, не вос­пользоваться возможностью и не напомнить о несправед­ливо замалчиваемой военной и научной деятельности Колчака, в частности о его арктических исследованиях.

Приходится ждать упреков в пристрастности ком­ментариев. Могут сказать: нельзя снимать ответственности с Колчака за то-то и за то-то, нельзя идеализиро­вать его, используя подбор фактов. Но задача здесь была особая — дорисовать тот образ адмирала, который бли­зок автору — героине воспоминаний. Психологические ас­пекты в таком случае оказываются подчас важнее, чем политические. Кроме того, совсем не бесплодно для исто­рика сосредоточиться на исследовании и обрисовке тех личных качеств и разнообразных заслуг Колчака, которые выдвинули его и сделали в глазах определенного круга людей надеждой нации, благородным знаменем белой идеи. Авторы комментариев готовы упрекнуть себя скорее в том, что не продвинулись далеко по этому пути, чем в обратном.

 

—————

 

1 Город Кисловодск, выросший из военного укрепления и терской ка­зачьей станицы, развивался как курорт с нач. XIX в., но особенно быст­ро — после строительства Владикавказской железной дороги (1875), со­единившей Кавказские Минводы с Ростовом. В начале XX в. разверну­лась сдача в аренду казенных земель для дач. Особенно много многоквар­тирных дач ("Русь", "Мавритания", "Забава", "Затишье", "Видгор") было построено О.А. Барановской на землях, полученных ею в пожизненное пользование. В это же время в городе был разбит новый парк. В 1910— 1911 гг. Кисловодск стал первым в России зимним курортом. Он был са­мым быстро растущим из курортов Кавказских Минвод и главным цен­тром их культурной жизни. В курзале Владикавказской ж.д. играл боль­шой (до 80 человек) симфонический оркестр (с ним выступали А. К. Гла­зунов, М.М. Ипполитов-Иванов, В.И. Сафонов), ставились оперные спек­такли с участием приезжих знаменитостей.

Фрагменту воспоминаний, непосредственно посвященному панораме Кисловодска, в рукописи предпослана надпись: "Илюше Сафонову от те­ти Ани".

2 Кабат (урожд. Сафонова), Анастасия Ильинична (ум. 1932) — стар­шая сестра В.И. Сафонова. Была замужем за его лицейским товарищем А.И. Кабатом (1848—1917) — финансистом и общественным деятелем. По воспоминаниям А.В., была "хранительницей и сказительницей семейных преданий". После переезда семьи в Петербург брала уроки музыки у проф. Т.О. Лешетицкого, бывшего одновременно одним из первых учите­лей В.И. Сафонова. Когда ее сестра М.И. Плеске овдовела, оставшись с пятью детьми, взяла на себя заботу о семье Плеске и прекратила занятия музыкой. После революции, лишившись средств к существованию, зара­батывала частными уроками музыки и приобрела как педагог популяр­ность среди жителей Кисловодска. В последние годы жизни получала персональную пенсию за заслуги брата. Умерла в Кисловодске.

3 Сафонов, Василий Ильич (1852—1918) — пианист, дирижер, муз. педагог. Первые годы провел в станице Ищерской над Тереком, в 1862 г. семья переехала в Петербург. Окончил Александровский лицей (1872), Петерб. консерваторию (1880, поступил в 1879). С 1880 г. совмещал кон­цертную деятельность с преподаванием в Петерб. консерватории. Приняв предложение П.И. Чайковского, стал профессором Моск. консерватории (1885), а затем С.И. Танеев и Чайковский убедили его взять на себя ру­ководство ею (директор МК с 1889). Главный инициатор и организатор постройки нового здания МК, сумел добиться субсидии от царя и боль­шой денежной помощи от московских купцов. В 1890—1905 гг. — худ. рук. концертов Рус. Муз. об-ва в Москве и их главный дирижер. Борьба Сафонова за укрепление учебной дисциплины среди преподавателей и учащихся, его единоначалие и самовластность, горячность и временами несдержанность, расхождения с худ. советом МК, а позднее — отрица­тельное отношение к революционному движению и забастовочному коми­тету студентов (создан в МК весной 1905) вызвали оппозицию среди час­ти студентов и профессоров. К этому прибавился личный конфликт с Та­неевым. Участие студентов своего класса в сходках и в студенческом дви­жении Василий Ильич воспринял как измену искусству и ему лично. В 1905 г. он взял отпуск и уехал на гастроли в Америку, а затем отказался вернуться в МК, вышел в отставку и переселил семью в Петербург. В 1906—1909 гг. жил в США (дирижер филармонии и одновременно дирек­тор Нац. консерватории в Нью-Йорке), затем вел концертную работу в России и в заграничных турне. Создал свою пианистическую школу. Среди его учеников — А.Н. Скрябин (в судьбе которого он принял осо­бенно большое участие), Л.В. Николаев, А.Ф. Гедике, сестры Гнесины, Е.А. Бекман-Щербина, Н.К. Метнер, И.А. Левин, Р.Я. Бесси-Левина; учеником Сафонова считал себя А.Б. Гольденвейзер. Основал (1912) муз. школу в Кавказских Минводах (ныне муз. школа № 1 в Пятигорске), где имелась стипендия на деньги В.И. Полностью на его деньги построена концертная раковина в Кисловодском парке. В советской литературе имя Сафонова практически отсутствовало вплоть до 1950-х годов; 100-летний юбилей его был отмечен в 1959 г. Победа В. Клиберна на Первом между­народном конкурсе им. П.И. Чайковского (Москва, 1958) вызвала волну интереса к творчеству В.И. Сафонова, т.к. В. Клиберн является учени­ком Р.Я. Бесси-Левиной, принадлежавшей к пианистической школе Са­фонова. После победы на конкурсе, во время своих гастролей в Киеве, В. Клиберн встретился с Анной Васильевной и написал ей: «Я привет­ствую еще одну дочь моего "музыкального деда"».

Юбилей Сафонова послужил для Анны Васильевны одним из толчков к написанию публикуемых воспоминаний. "Сколько раз я собиралась за­писать то, что помню об отце, и все не могла собраться. Но вот после вы­слушанного мною протокольного доклада, где образ этого замечательного человека и артиста был полностью выхолощен и доведен до скупой аб­стракции, до меня дошло, что надо писать все, что помнишь, независимо от литературной ценности записей".

В настоящее время имя Василия Ильича носят улицы в Кисловодске и станице Ищерской, Большой концертный зал Кисловодской филармо­нии, Русский историко-культурный центр (Кисловодск), муз. школа (Пя­тигорск). Периодически проводятся два конкурса его имени: Всероссий­ский конкурс пианистов в Кисловодске (открыт для участия зарубежных исполнителей) и конкурс молодых дарований в Пятигорске. Центром изучения жизни и творчества В.И. Сафонова стал музей музыкальной и театральной культуры в Кавказских Минводах (Кисловодск; дир. Б.М. Розенфельд).

4 Сафонова, Варвара Васильевна (1895-1942) жила в столице с 1906 г. Училась в частной гимназии кн. Оболенской. Пианистка, была дружна с А.Н. Скрябиным. Изучала живопись в частной студии Зейденберга, за­тем (с 1914) в школе живописи Е.Н. Званцевой, у К.С. Петрова-Водкина. Стала профессиональной художницей. В 1917-1923 гг. — в Кисловодске и Тифлисе, затем вернулась в Петроград. Здесь занимала более простор­ную из двух комнат, оставшихся во владении Сафоновых (во второй — сестра Ольга с мужем и сыном); комната В.В. служила также худ. студи­ей, здесь помещался и рояль. В 20—30-е годы В.В. и О.В. были стеснены в материальном отношении, и их младшая сестра Елена посылала им из Москвы краски, кисти, синьку, сахар и т.д. Умерла от голода в янва­ре 1942 г.

5 Сафонов, Илья Иванович (1825—1896) — генерал-лейтенант (1893) Терского казачьего войска. Вступил в службу рядовым (1845), прошел на Кавказе ряд военных кампаний (1848—1961). В 1862 г. переведен на службу в столицу. Был командиром лейб-гвардии Терского казачьего эс­кадрона; по случаю освящения штандарта эскадрона (1868) написал пес­ню "Полным сердцем торжествуя, терцы весело поют...". Командовал Терской каз. бригадой (1885—1893), 2-й Кавказской каз. дивизией (1893—1895), в последний год жизни состоял при войсках Кавказского военного округа. При участии и материальной поддержке И. И. в Кисло­водске были выстроены вокзал железной дороги и курзал при нем, став­ший центром музыкальной жизни Кавказских Минвод. Монархические взгляды И.И., его глубокая религиозность (правда, он не принадлежал к официальному православию, а был единоверцем), убежденность в том, что казаков должно рассматривать не только как боевую силу, но и как образцовых граждан, "чуждых заразе социализма" (см. письмо его на с. 507—514 кн.: П о п к о И.Д. Терские казаки со стародавних времен. Ист. очерк. Вып I. СПб., 1880), оказали влияние на членов его семьи. Умер в августе 1896 г. На похоронах его присутствовали, в частности, А.П. Чехов и А.И. Чупров. Его жена Анна Илларионовна Сафонова (урожд. Фролова) умерла в ноябре 1907 г.

51

Нам, детям, ходить туда запрещено — чтобы не шумели. Дорожка от нее ведет прямо в парк, к раковине для оркестра. Дальше — площадка перед нарзанной галереей. Нарзан бьет в резервуар сильной струёй. Хорошенькие подавальщицы подают стаканы: кто хочет — с сиропом, кто просто так. Дальше — Тополевая аллея. В гражданскую войну ее вырубили, чтобы не мешала стрелять, не служила укрытием. Не знаю, возобновили ли ее теперь.

Вверх и направо от галереи дорога ведет к Курзалу (там теперь приютился музей музыкальной и театральной культуры) и железнодорожному вокзалу. Позднее на моей памяти там был тоннель, увитый диким виноградом, в жаркие дни приятно тенистый. А за ним — Доброва балка. Она только начинала застраиваться, и, детьми, на каменистых ее возвышениях хорошо было ловить ящериц — серо-пестрых, с голубыми и оранжевыми животиками, и зеленых. Чтобы их не попортить, надо целиться несколько впереди их хода, чтобы они сами по инерции попадали под руку, — иначе можно схватить за хвост, ящерица оставит его в руке, а сама убежит. Подержишь ее, полюбуешься ее стройной мордой и отпустишь.

А дальше уже более высокие Синие горы. Лунными ночами мы ходили на них, чтобы к рассвету быть на горе Джинал, пока не появились из ущелий облака и не закрыли Эльбрус и снежную цепь. Перед рассветом холодно — "холодеет ночь перед зарею", и в лунном свете не разберешь, есть ли облака или нет, — цепь гор сливается с лесом. И только когда начинает светать, обозначается теневая сторона склонов. И открывается вся цепь, розовая от зари, — какая редкость! И весь день ходишь с праздником в душе — а горы...

Наверно, ничего прекраснее этого в жизни я не видела.

По правую сторону от нашего дома понизу тянется парк, через который течет река Ольховка, над ним ряд невысоких холмов с дачами кончается горой, недавно засаженной сосенками, подъем на нее идет зигзагами, так что почти не заметен. Выход из парка ведет на Базарную площадь мимо стеклянной струи и источника. По этой дороге мы ходим, вернее, нас водят по воскресеньям в церковь на той же площади. Нас восемь человек детей — три мальчика и пять девочек. Мы должны идти попарно, а сзади папа

52

и мама6. Им-то хорошо, а каково нам - идти такой процессией, тем более что знакомых тьма.

Церковь большая, с голубыми куполами. Когда звонят к обедне или всенощной, у нас в саду хорошо слышен колокольный звон, хорошо и грустно немного. Около церкви похоронены дедушка и бабушка, потом брат, умерший от ран на германской войне, потом папа, потом мама — два белых мраморных креста. Теперь все сровнено с землей, и можно определить место только по могиле Ярошенко, расположенной неподалеку7.

На первом плане панорамы — нагромождение домов разных размеров, узкие улочки этой части города мы как-то не знаем — ходить туда незачем. Разве в аптеку, где продаются разные штуки для фейерверка — колеса, фонтаны, ракеты, римские свечи и бенгальские огни в папиросных гильзах. Папироса стоит 1 коп., но если берешь дюжину, то она стоит гривенник. Все эти штуки — предмет моего страстного увлечения. Когда теперь я смотрю на салют — красиво. Но какое волшебство было в этих копеечных огнях, как очаровательно били огнем фонтаны и крутились колеса!

Пожалуй, отца я помню больше всего в Кисловодске. Он отдыхал, концертов не было, мы больше его видели. То есть что значит — отдыхал? Последние годы, вернувшись опять к роялю, он проводил за ним большую часть времени. Когда же он не играл, то постоянно делал гимнастику пальцев для поддержания их гибкости по своей системе: закладывал большой палец между другими сначала медленно, потом с молниеносной быстротой в различных комбинациях.

У него была подагра, и он очень следил за своими руками. Часто я делала ему маникюр и массаж рук.

Иногда после обеда он собирал нас и заставлял петь под рояль хоралы Баха. Сестра Оля8 говорила: "Нахоралились!" Как-то он мне сказал:

— Да ты хорошо ноты читаешь!

— Нет.

— А как же ты поешь?

— А ты ударишь клавишу, а я сразу ноту и беру.


6 Сафонова (урожд. Вышнеградская), Варвара Ивановна (1863—1921) была женой В.И. Сафонова с 1882 г. Обладательница прекрасного меццо-сопрано, окончила Петерб. консерваторию по классу пения проф. К. Эверарди (1882, с малой золотой медалью), концертировала в 1880-е. Затем отдалась делам дома и воспитанию десятерых своих детей. В 1917 г., уе­хав летом, как обычно, со всей семьей в Кисловодск, осталась там и по­сле смерти мужа. По установлении в городе советской власти всю семью, начиная с В.И., несколько раз выводили на расстрел, требуя сдачи цен­ностей, которых Сафоновы не имели, т.к. перед самой революцией В.И. сдала их на хранение в Гос. банк; первый такой случай произошел, види­мо, вскоре после того, как Терский народный совет наложил на буржуа­зию г. Кисловодска контрибуцию в 30 млн. руб. (апрель 1918). После смерти В.И. ее дети разъехались из Кисловодска, и оставшаяся там часть сафоновского семейного архива заметно пострадала.

7 Ярошенко, Николай Александрович (1846—1898) — рус. живопи­сец, член Товарищества передвижных худ. выставок. Артиллерист, вы­шел в запас генерал-майором (1892); в отставке с 1893 г. С 1882 г. почти каждое лето, а с 1892 г. постоянно жил в Кисловодске, где имел свою не­большую усадьбу. Семьи Я. и Сафоновых в Кисловодске довольно тесно соприкасались. Кисти Я. принадлежит портрет И.И. Сафонова, сохранив­шийся в семье Сафоновых в искалеченном виде (опасаясь преследований за предка-генерала, его наследники обрезали на картине эполеты и мун­дир, оставив лишь лицо; позже, при попытке реставрации, портрет был безнадежно поврежден). Умер и похоронен в Кисловодске.

Могилы Сафоновых уничтожены, когда (ок. 1932) был взорван собор и затем на месте собора, окружавших его могил и Соборной площади со­оружены Красная площадь и сквер.

8 Сафонова, Ольга Васильевна (1899—1942) род. в Кисловодске; с 1906 г. жила в Петербурге. Училась в гимназии Л.С. Таганцевой. В 1916 г. — в театр студии В.Э. Мейерхольда на Бородинской, 6. Мейер­хольд в нее влюбился, родители О.В. воспротивились бурно развивав­шимся отношениям, и она из студии ушла; переписка ее с В.Э. продол­жалась несколько лет (см.: Мейерхольд В.Э. Переписка. 1896-1939. М., 1976, ук. имен). Со знакомства В.Э. с О.В. начались его приятельские отношения с тремя сестрами — Ольгой, Варварой и Мари­ей. В 1917—1921 гг. жила в Кисловодске; вернулась оттуда в Ленинград. В 1924—1927 гг. — во Вхутеине (бывш. Академии художеств) на живо­писном факультете; училась у К.С. Петрова-Водкина. После окончания была вынуждена работать чертежницей, выполнять различные ремеслен­ные работы и т.д. С 1931 г. замужем за художником К.А. Смородским. После уплотнения осталась жить вместе с сестрой Варварой в прежней петерб. квартире Сафоновых (Фурштадтская, позже Петра Лаврова, 37). После начала войны работала на оборону города (плела сети для аэроста­тов). В январе 1942 г. умерла от голода вместе с сестрой и мужем. Часть ленингр. архива Сафоновых попала в Музей муз. культуры (ныне — им. М.И. Глинки), часть погибла во время блокады.

53

Чаще всего мы пели хорал "Wer nur den Lieben Gott labt walten und hoffet auf Ihn allezeit"*.

Но иногда стиль музыки был не такой классический. Как-то братья — Илюша-виолончелист9, Ваня-скрипач10 — и пианистка Мария Ивановна Махарина11 устроили вечером румынский оркестр. Играли всякую всячину из опереток. Папа слушал, слушал — и не выдержал: взял бубен и стал им подыгрывать; замечательно подыгрывал и очень забавлялся.

Отец хорошо ездил верхом в казачьем седле. Я помню, как всей семьей мы выезжали верст за 25 в долину реки Хасаут, где били источники нарзана прямо из земли, — отец и братья верхами, мы с мамой на долгуше.

Всходило солнце, из ущелий начинал подниматься голубой туман, на глазах рождались облака.

А потом мы спускались в долину к горной реченьке — и горы уходили одна за другой: все голубее, все легче.

Возвращались поздно, пели хорошо — все казачьи песни:

Пыль клубится по дороге,

Слышны выстрелы порой,

Из набега удалого

Скачут сунженцы домой...

Ну-тко вспомните, ребята,

Как стояли в Зеренах...

Много мы их знали, пели постоянно. Так что когда меня девочкой лет четырех привели в церковь, и я услышала пение, то тут же тоже запела "Пыль клубится по дороге": надо же помочь.

Хорошие песни, хорошие слова. Ну что за прелесть:

Долина моя, долинушка,

Долина широкая!

Из-за этой за долинушки

Заря, братцы, занималася.                     

Из-за этой ясной зореньки

Солнце, братцы, выкаталося.

И всё — а какая радость, какое торжество от этого восходящего солнца!

* «Кто одного лишь Бога возлюбил и на Него все время уповает» (нем). (И.С. Бах. Кантата №93)

9 Сафонов, Илья Васильевич (1887—1931) — виолончелист. С гимна­зических лет был болен туберкулезом и в молодые годы прошел курс ле­чения в Давосе. Игре на виолончели обучался у Юлиуса Кленгеля, однов­ременно занимался в Лейпцигском ун-те. Выступал в концертах с братом Иваном. Жил в 20-е годы в Москве. Умер в Одессе от туберкулеза.

10 Сафонов, Иван Васильевич (1891—1955) был как скрипач учеником Лессмана. Одновременно с окончанием юридического факультета Пе­тербургского ун-та сдал экзамены в консерватории, получив звание сво­бодного художника. С 1912 г. стал постоянным партнером отца и участ­вовал в его концертных поездках. Был дирижером Терского казачьего симфонического оркестра (Владикавказ). После революции — в основном педагог и методист. Приспособил для обучения скрипичному мастерству отцовскую методику обучения игры на фортепиано; системой И.В. Сафо­нова пользуются и сейчас в скрипичной школе И. Менухина (США, по­том Великобритания). Стремясь повысить качество скрипок отечествен­ного производства, изучал технологию изготовления скрипок, много ра­ботал с мастерами — их создателями. Преподавал в муз. школах, вел частные занятия.

11 Махарина, Мария Ивановна, — певица (сопрано), в 1896-1902 гг. — артистка оперной труппы Имп. Большого театра.

54

Стол у нас в доме всегда был хороший, но не без вариаций. То вдруг папа заявит, что надо переходить на вегетарианство, — к столу подают печеную картошку, кукурузу, кислое молоко, вегетарианские супы.

Так продолжается недели две.

В конце концов, папа жалобно говорит маме: "Варенька, ты бы биточки заказала!"

В результате этого выступления папа получил негласное прозвище "граф Сигаров-Биточкин" — за глаза, конечно: посмели бы мы его так в глаза назвать! Называли мы его, тоже втайне от взрослых, "Базили".

И снова начинается — кавказский борщ, перепела, шашлык, вырезка на вертеле. И огромные блюда вареников с вишнями. За стол садилось человек пятнадцать с детьми, домочадцами — и постоянно кто-нибудь из гостей. Блюда обносились с двух сторон стола, иначе бы конца обеду не было. Гомерическая трапеза! Кажется, сейчас за три дня не съесть того, что поглощалось с легкостью за обедом.

После обеда все переходили на террасу, в середине которой росли два больших каштана. Ее расширили, а каштаны спилить пожалели, так и оставили... Там пили кофе, в жару подавали арбузы, дыни из погреба, холодные.

Обедали в два часа. Затем до пяти, в самую жару, все сидят в комнатах с закрытыми ставнями, всякий занимается чем хочет. В пять часов — чай.

В это время по дорожке, поднимающейся из парка к нашему дому, начинается нашествие посетителей: какие-то дамы, которым папа с серьезным видом говорит комплименты, от которых, с нашей точки зрения, можно сгореть со стыда, до того они гиперболичны, — а им хоть бы что, всё принимают за чистую монету; приезжие музыканты, папины ученики, кого только нет! Постоянно — Евсей Белоусов12, которого папа очень любит, и братья с ним дружат.

Чаи эти — тяжелое для меня время: я старшая дочь, молодая девушка должна разливать чай. Это не так просто: за столом опять 15 человек. Жарко, хочется пить. 15 человек по 2 чашки — 30, по 3 — 45. У папы насчет чая свои принципы, в чашку наливать только через чай-


12 Белоусов, Евсей (Ефрем) Яковлевич (1882—1945) — виолончелист. Окончил Московскую консерваторию в 1903 г. С успехом концертировал в городах России, выступал в ансамбле с пианистами В.И. Сафоновым и А.К. Боровским. С 1922 г. жил за границей, гастролировал в европ. странах. В 1926 г. поселился в США, с 1930 г. преподавал в Джульярдской муз. школе. Умер в Нью-Йорке.

У Анны Васильевны есть еще следующая запись о нем:

"Неистощимый каламбурист: подают пирог с ежевикой — Евсей (Евшлык он у нас называется):

— Вот тут и поживи-ка! У него большие рыжие усы и открытое русское лицо. Папа рассказывает какой-нибудь еврейский анекдот, потом смотрит на Евшлыка:

—Прости, Евсеюшка, я все забываю, что ты жид".

55

ник, а не из самовара. Доливаешь в чайник раз, другой, третий — а они все пьют, конца нет!

Конец все-таки!

Это лучшее время дня. Уже нежарко, самый красивый свет, ходить — одно удовольствие.

Иногда идет все семейство. Тогда папа с мамой идут по дороге в парк, идущей зигзагами. Мы ее называем Professoren — или Idiotenweg — и лезем прямо в гору. Однако теперь мне кажется, что "идиотская дорога" имела свои достоинства...

У папы были всегда какие-нибудь увлечения. Одно время это был лимонный сок. Не знаю, было ли это по предписанию врача, но папа и сам его пил, и мы должны были пить. Подходили к нему за обедом по очереди и получали по рюмочке. Кислятина ужасная. Надо было пить и не поморщиться — мы пьем, а он смотрит, не делаем ли гримасы.

Или возьмет руку и крепко жмет; смотришь ему в глаза и улыбаешься.

Вообще у нас заплакать от боли, от ушиба считалось позорным — терпи, не подавай виду.

Я очень любила ездить верхом. Как-то поехали мы в жаркий день в степь к Подкумку. Жарко, разморило. Я ехала, распустив поводья, вдруг из-под ног лошади взлетел перепел. Лошадь испугалась, понесла, поводьев подобрать я не успела и вылетела из седла, а нога осталась в стремени, и меня порядком протащило по камням. В конце концов встала, села в седло, доехала до дому. От бедра до колена нога была черная от кровоподтека, каждое движение — мука. И сказать нельзя, и хромать нельзя: спросят почему и, пожалуй, не пустят больше кататься верхом. Так и проходила целую неделю — не хромая и с веселым видом.

Помню, бабушка Сафонова рассказывала, что во время какого-то турецкого похода казаки станицы Шелковской привезли себе из Турции пленных турчанок и переженились на них. Но те были женщины гаремного воспитания и палец о палец не хотели ударить. Заходит прохожий: "Подай воды напиться!" Хозяйка лежит на постели, отвечает: "Вот придет Иван, он тебе подаст".

56

Стоило нам залениться — и сразу же: "Ах ты шелковская казачка!"

Бабушка считала, что человек должен сажать деревья и копать колодцы. И нам, детям, были отведены в саду участки, где мы сажали что хотели (потаскивая из большого цветника).

Источников под Кисловодском мало — на дороге между полустанком Минуткой и Подкумком она велела выкопать колодец, чтобы проезжие могли напиться и скот напоить (для скота стояла каменная колода).

Бабушка не разрешала разрезать узлы на веревках, давала распутывать мотки шелка, чтобы приучить к терпению и выдержке. И при этом рассказывала о том, как цари выбирали невест: собранным на смотрины девушкам давали спутанные нитки шелка, а царь подсматривал в щелку, как они это делают. Если кто-нибудь из них дергал нитки и сердился, то ее кандидатура отпадала.

Да и то сказать — немало терпения нужно царской невесте! До сих пор не люблю узлы резать.

Каждому из своих внуков она прочила блестящую будущность: "Ты мой Пушкин", "Ты моя Патти13". Ее зять Плеске14 как-то сказал: "Я спокоен за Россию - тринадцать великих людей ей обеспечено: это внуки Анны Илларионовны".

Она любила и часто повторяла слова 50-го псалма Давида: "Сердце чисто созижди во мне. Боже, и дух прав обнови в утробе моей". Высокого строя души была женщина.

Бабушка — "бусенька", "буленька" мы ее звали — очень любила цветы. Сама за ними ухаживала. В саду в Кисловодске было много роз, она считала, что надо их поливать колодезной водой, и во время дождя бегала от куста к кусту с лейкой. Своих новорожденных внуков подносила к розам, чтобы они понюхали, как хорошо пахнет. После ее смерти розы стали уже не те.

Много она знала казачьих песен и любила их, а про русские говорила: "Что это за песни! Ах ты береза, ты моя береза, все были пьяны, ты одна тверёза".

Редко у кого я видела такое поэтическое восприятие жизни, как у этой совсем малограмотной женщины.

И уж никто не умел так устроить праздник для детей, как она.


13 Патти, Аделина (1843 1919) — итальянская певица (колоратурное сопрано). Выступала в концертах с 7-летнего возраста. В 1859-1898 гг. -на оперной сцене, затем концертировала до 1914 г. Гастроли ее во многих странах носили сенсационный характер. Неоднократно пела в России.

14 Плеске, Эдуард Дмитриевич (1852—1904) — лицейский друг и одноклассник В.И. Сафонова, которому он посвятил свой первый композиторский опыт — "Листок из альбома", а затем — "в память дружбы" — "Романс". Пианист, член дирекции Моск. отделения Имп. Рус. Муз. об-ва и уполномоченный от МО ИРМО в Главной дирекции ИРМО. Сделал успешную карьеру: тайный советник, директор Особенной канцелярии по кредитной части Министерства финансов (1892—1894), управляющий Гос. банка (1894—1903), министр финансов (август 1903—февраль 1904), член Гос. Совета (1904). Женат на сестре В.И. Сафонова — Марии Ильиничне (ум. 1944).

57

В день рождения сторожит у двери, ждет, когда проснешься, — чтобы сразу подарить, чтобы праздник начинался, как только откроешь глаза: войдет с подносом, а на нем непременно разные подарки: какие-нибудь бусы, шелковый платок, кусок кисеи, ваза с медом и сверх всего — ветка цветущей липы.

Лошадей, кроме старой Вороны, она не держала. Но иногда нанимала кисловодского извозчика Илью Климова на пароконной коляске и, насыпав ее ребятами, возила нас катать, и непременно "через воду": переезжала мели, речки — и мы наслаждались тем, как плещется под колесами вода, как видны сквозь нее мокрые камешки.

Когда мы, дети, ссорились и дрались — всего бывало, — она заставляла нас мириться до того, как пойдем спать, чтобы зла не оставлять на следующий день.

Пошлет за чем-нибудь — принеси. "Бусенька, а где это?" — "Найди, а я укажу" — ни за что не скажет где.

Иногда вдруг начинала сама стряпать — непременно станичные кушанья: пирог с калиной, который мама называла "пирог с дровами" из-за косточек, пресные пышки с чернушкой — душистое такое семя. Напечет перед самым обедом и накормит нас. Пышки жирные, вкуснее ничего, кажется, не ела. А нам не позволяли бегать с кусками. Мама скажет: "Зачем, Вы, мамаша, детей не вовремя кормите?" — "Оставь, Варенька, дети должны есть, когда им хочется".

А когда нас на лето привозили из Москвы к ней — уже подъезжая к Минеральным Водам, мы видели, как навстречу поезду бежит по платформе бусенька. И протягивает корзину с земляникой прямо в окно.

А характер был твердый. Когда отец был мальчиком, ему как-то понравился сваренный ею борщ, и он заявил: "Я сто тарелок съем!" Съел одну — она ему другую, съел другую — она третью; на пятой он заревел. "Что же ты хвастался?"

Семья была патриархальная, религиозная и монархическая, а все-таки помню бабушкин рассказ о том, как приезжал на Кавказ Николай I. Встречали его торжественно, как полагается. Собрали и хор казачек, и, когда он взял за подбородок одну: "Какая хорошенькая", та хлоп-

58

нула его по руке: не лезь куда не надо. И видно было, что бабушка это вполне одобряла.

Рассказывала нам бабушка Анна Илларионовна, как, приехав в Петербург, привыкала к новой жизни: как накупила себе семнадцать пар ботинок, которые все почему-то рвались на мизинце, и как потом плакала над этой грудой; как сшила платье с кринолином и поехала в оперу, в ложу, — и никак с этим кринолином не могла справиться: то с одной стороны поднимется, то с другой, — никак не сесть.

Об ее одежде заботилась тетя Настя — присылала ей из Петербурга шляпы: вдовьи, черные, с завязками из лент; кружевные наколки, которые она носила дома. Как-то раз, приехав в Петербург, она и говорит тете Насте: "Что же это ты мать чучелой вырядила, прислала не шляпу, а какую-то башню?" — "Маменька, да ведь в шляпе-то две наколки были вложены", — а она их все так и проносила.

Бабушка была для меня необычайна всегда. Зазовет в свою комнату в Кисловодске, с закрытыми ставнями, всегда прохладную, где на веревочках висели кисти винограда, а в шкапу такие интересные вещи, которые она любила перебирать: слитки серебра из дедушкиных эполет, плитки кирпичного чая, в коробочках — завернутые в папиросную бумагу альмандины, аметисты и топазы, — тут же и подарит.

И особенно памятен мне кусок коричневого сатина с большими розовыми розами. Купила его бабушка в память того, что когда-то маленькой девочкой осталась она в станице дома одна, а к ним зашла нищенка, и ей так ее стало жалко, что она вытащила точно такой же кусок у матери из сундука и отдала ей, а когда та ушла, ужасно перепугалась, что это она наделала, и заплакала — так матери с плачем и рассказала. "А мать у меня умная была, только и сказала — ты больше так без спросу не делай".

И еще помню ее рассказ, как проездом через станицу Червленую был у них в доме Пушкин, а мать только что испекла хлебы — и они лежали еще теплые на столе. Пушкин отламывал кусочки, ел и похваливал; а когда

59

ушел, то мать сказала: "Поди выброси свиньям — ишь исковырял своими ногтищами"*.

* * *

Вы просили написать о своей жизни, говорили, что легче писать, обращаясь к кому-нибудь, — что ж, это, может быть, и правда. Момент благоприятен — августовский день тепел, кругом суздальские поля да на горизонте полоска лесов. Я лежу в тени терновых кустов, ветер шевелит ветки с синими ягодами — начнем.

Я, в сущности, ничего не знаю о своих предках, мое представление о них начинается с деда и бабушек. Впрочем, на стене в маминой спальне висел портрет ее деда, священника, потом вышневолоцкого архиерея, — и это все. Его сын и мой дед со стороны матери, Иван Алексеевич Вышнеградский15, окончил духовную семинарию, был сельским учителем, а каким образом он стал одним из основоположников российского машиностроения, в частности по артиллерийской части, директором Петербургского технологического института и министром финансов при Александре III — ничего этого я не знаю. И его я не знала, так как он умер, когда я была совсем крошкой. Женился он на моей бабушке16, когда она была вдовой со сколькими-то детьми. Она была так счастлива с дедом, что основательно забыла о первом своем браке, и как-то сказала при старшей своей дочери: "Вот говорят, что первый ребенок бывает неудачным, — а чем моя Сонечка плоха?" На это старшая, тетя Вера, ей возразила: "Вы забываете, мамаша, что этот первенец у Вас — пятый по счету". Я помню эту бабушку хорошенькой маленькой старушкой, розовой, в седом паричке; бабушка была лысой, что меня очень поразило, когда я ночевала у нее.

Но "настоящая" наша бабушка была Анна Илларионовна Сафонова.

За деда она вышла замуж поздно по тем временам — двадцати двух лет: в 14 лет от роду сделалась невестой, но первый жених ее был убит во время Кавказской войны. Родом она была из станицы Червленой, дед — из Ищер-

* Е.В. Сафоновой запомнилась еще одна реплика прабабки в этой сцене: "Смотри - еще обмирщишься". - Прим. публ.

15 Вышнеградский, Иван Алексеевич (1831—1895) — гос. деятель и ученый-машиновед, основоположник теории автоматического регулиро­вания; крупный предприниматель. Почетный член Петерб. Академии на­ук (1888). Окончил Главный педагогич. ин-т, где сложились сохранивши­еся до конца жизни его близкие товарищеские отношения с учившимся в том же ин-те Д.И. Менделеевым. Проф. (с 1862) на кафедре механики и директор (1875—1878) Петерб. технол. ин-та. Со второй половины 70-х годов — владелец крупных пакетов акций. Входил в правление Петерб. об-ва водопроводов, Юго-Западных железных дорог, Рыбинско-Бологовской железной дороги и др. Его состояние к 1880 г. составляло ок. 1 млн. руб., а к концу жизни возросло, по мнению некоторых, до 25 млн. Занимался устройством Всероссийской пром.-худ. выставки (Моск­ва, 1882). В 1884 г. — член совета министра нар. просвещения, участво­вал в выработке университетского устава 1884 г., резко ограничившего права университетов. Управляющий Министерства финансов (1887— 1892), министр финансов (1888—1892). Человек исключительной трудо­способности, с простотой обращения в служебных отношениях, Вышнеградский дисциплинировал и спаял министерство. Сумел ликвидировать к 1891 г. дефицит платежного баланса. Рассчитывая развить нац. промыш­ленность и освободить рус. рынок от ввоза иностранных (особенно гер­манских) пром. товаров, осуществил переход к последовательно покрови­тельственной политике по отношению ко всем отраслям промышленнос­ти, добившись при этом и увеличения таможенных доходов. Приступив (с 1889) к радикальному пересмотру существовавшей таможенной прак­тики, привлек к этому делу специалистов, а также организовал учет по­желаний предпринимателей. Подготовил проведенную впоследствии де­нежную реформу с девальвацией рубля и введением золотого обращения, начав тем самым новый курс финансовой политики. Приступил к кон­версии рус. займов, пытаясь упорядочить гос. долги России; серия кон­версионных операций во Франции, связавшая в результате деятельности Вышнеградского и его преемников финансы России с Парижской бир­жей, легла в фундамент франко-рус, союза. Продолжая в ряде отноше­ний политику своего предшественника на посту министра финансов Н.Х. Бунге, Вышнеградский был противником осуществленного Бунге рабоче­го законодательства (характеризовал его как "сентиментальность, никуда не годную для промышленности"). Выдвинул С.Ю. Витте как гос. деяте­ля, рекомендовав его (1889) на пост директора учрежденного тогда Де­партамента ж.-д. дел. Сохранил влияние на Витте, после того как послед­ний сменил Вышнеградского в должности министра финансов (отговорил Витте от опрометчивого выпуска "бумажных сибирских рублей" для нужд ж.-д. строительства). Среди друзей Ивана Алексеевича — поэт А.Н. Майков. В доме И.А. бывали, в числе других деятелей рус. культуры, Я.П. Полонский, Д.В. Григорович, Н.Н. Страхов. В последний год жиз­ни И.А. Вышнеградский состоял почетным членом Моск. отделения Имп. Рус. Муз. об-ва и почетным членом дирекции МО ИРМО.

16 Вышнеградская» Варвара Федоровна (1823—после 1913) — урожд. Доброчеева, по первому браку Холодова. Ниже в тексте упоминаются ее дочери: Вера Николаевна Холодова, в замужестве Бертельс, и Софья Ива­новна Вышнеградская, в замужестве Филипьева. Из детей И.А. и В.Ф. Вышнеградских отметим также Александра Ивановича Вышнеградского (1867—?) — промышленника и финансиста (директор Междунар. ком­мерч. банка в Петербурге, Коломенского машиностр. завода, Московско— Виндавско—Рыбинской железной дороги и т.д.), впоследствии игравшего видную роль в рус. эмиграции. А.И. Вышнеградский был также компо­зитором и деятелем Имп. Рус. Муз. об-ва; попав в декабре 1917 г. в Тру­бецкой бастион Петропавловской крепости, писал там свою 4-ю симфо­нию.

60

ской станицы. Дед был рябой, и она все думала: "Как же это я буду любить конопатого? Нет, все-таки никого лучше его на свете нет", — думаю, что до конца жизни она осталась такого мнения. Образования не получила никакого, так до конца жизни и не выучилась грамотно писать, писала самым лавочным почерком, и одному только папе. Но была женщина тонкого ума и большого вкуса, читала много и любила из Пушкина больше всего, кажется, "Анчар" — плакала, читая его.

Всех детей любила, но Васенька, по словам тети Насти, был для нее светлое Христово Воскресенье, Маша — двунадесятый праздник, а Настя — это уже рядовое воскресенье.

А дед Илья Иванович был веселый человек: когда посватался и получил согласие, накупил в станичной лавочке пряников, шел по станице и разбрасывал их на радость всем встречным ребятишкам. Образования он был самого простого, только что грамотный, но очень способный. На вышке в его доме в имении Ильинка на Подкумке стоял подаренный ему пулемет Максима, который он в присутствии изобретателя моментально разобрал и собрал без всяких указаний. Казак был что надо — кусок сукна разрубал шашкой на лету. И долго после его смерти все кисловодские извозчики вспоминали, как гулял Илья Иванович — всех, кто попадался на дороге, угощал. А какие чудесные письма писал он отцу и маме, называя ее "друг мой Варенька".

Вряд ли он очень одобрял то, что отец после окончания лицея вскоре отказался от несомненной блестящей карьеры с тем, чтобы стать музыкантом. Но, однажды приняв это, он вошел в круг его интересов. Помню чудесное его письмо отцу, в котором он обсуждает все "за" и "против" его перехода из Петербургской консерватории в Московскую — очень умно и тонко — и кончает так: помни, что, как бы ты ни поступил, наше благословение всегда с тобой.

Семья моего отца была большая — я была шестым по счету ребенком. По порядку старшинства первыми шли сестры Настя17 и Саша18, потом три брата — Илюша, Сережа19 и Ваня, затем я и младшие сестры: Варя, Мария (Муля)20, Оля и Лена21.


17 Сафонова, Анастасия Васильевна (1883—1898), старшая из детей Сафоновых, была на редкость одарена и трудолюбива. Игре на фортепиано ее учил отец, а сама она занималась с братом Илюшей. Стала зрелым исполнителем. Сочинила ряд фортеп. пьес, ни одна из которых не сохранилась целиком; первые этюды были посвящены матери. Писала прозу (на рус. и франц.), стихи (на рус. и нем.), пыталась переводить стихи (с нем. и англ.). В ее тетрадях (напр., "Бурда", 1897) все это перемежается нотами и выразительными рисунками пером. С нее и ее сестры Александры ведут начало сохранившиеся в семейном архиве и подвергавшиеся взаимному суду рукописные книги собственных сочинений, альбомы рисунков (карандаш, акварель), домашние сборники и журналы (с "изданием" произведений одних братьев и сестер другими).

18 Сафонова, Александра Васильевна (1885—1898) тоже занималась и музыкой, и рисованием, и лит. сочинительством. В 10-летнем возрасте выпускала журнал "Глупая мысль", а в 11 лет переписала свое "собрание сочинений в 6 томах", где находим мемуары с иллюстрациями к ним, повести, стихи, а также некоторые тексты на франц. языке. Как и другие дети Сафоновых, получила раннее домашнее воспитание, в результате чего в 5-летнем возрасте читала и писала по-русски и (в меньшей степени) по-французски.

19 О Сафонове Сергее Васильевиче (1889—1915) в семье не сохранилось других биографических сведений, кроме тех, что содержатся в тексте воспоминаний Анны Васильевны; см. также ее письмо к Колчаку от 7 марта 1918 г.

20 Сафонова (Крейн-Сафонова), Мария Васильевна (1897—1989) стала пианисткой еще в России. В петрогр. квартире Сафоновых играла для Мейерхольда, очень сожалевшего потом об ее отъезде ("Кто же теперь будет мне играть Скрябина?"). В 1921 г., после смерти матери, бежала от угрозы расстрела вместе со своей подругой — певицей Юлией Чикваидзе (за границей — Джулия Джили). По Военно-Грузинской дороге и через , Стамбул подруги перебрались в Италию, где и жили первые годы эмиграции, разъезжая с концертами по странам Европы. Затем перенесли концертную деятельность за океан, где, как и в Европе, имели положительные рецензии в прессе, выступали в лучших залах (в Нью-Йорке, например, не раз выступали в Карнеги-холле). По образцу В.И. Сафонова проводила твердую линию популяризации рус. музыки при разнообразии программ. С 1929 г. — в США, где с работой, жильем и натурализацией (1933) помог американский меценат Чарлз Ричард Крейн, знакомый В.И. Сафонова еще по Москве (1903). Крейн поддерживал певческое искусство, интересовался рус. духовным пением. В знак благодарности М.В. взяла себе его фамилию в качестве второй (женой Ч.Р. Крейна не была). Окончив в 60-е годы свою концертную деятельность, занялась живописью. Чл. Нац. ассоциации художников. До конца жизни участвовала в выставках. Подготовленная ею монография об отце хранится в Амер. пианистическом архиве.

21 Сафонова, Влена Васильевна (1902—1980) жила в Петрограде до 1917 г., заканчивала гимназический курс в Кисловодске (1919). Вернулась в Петроград (1921). Окончила по живописному факультету Вхутеин (1926), где занималась в студии К.С. Петрова-Водкина. Работая с 1923 г. в области книжной графики, иллюстрировала в основном детскую и юношескую литературу (в общей сложности до 25 книг). В 1928—1935 гг. сотрудничала как художник в журналах "Чиж" и "Еж". Сблизилась с обериутами, особенно с А. И. Введенским, дружба с которым продолжалась до самой его гибели. Вместе с обериутами была ненадолго репрессирована в июне 1932 г. выездной сессией коллегии ОГПУ, но скоро возвращена из курской ссылки (реабилитирована в 1958). В 1936 или 1937 г. перебралась в Москву, чтобы работать над иллюстрациями к "Что я видел" Б.С. Житкова; позже сотрудничала с К.И. Чуковским. "Что я видел" и "Доктор Айболит" переиздавались с ее иллюстрациями многократно. Временами бралась за подвернувшуюся подработку; оформление павильонов ВСХВ (1939—1940), детскую полиграфическую игрушку (1943— 1952). С 1927 г. до послевоенных лет работала как театральный художник (в содружестве с В.В. Дмитриевым, Б.Р. Эрдманом и самостоятельно), участвовала в создании свыше 30 постановок в ведущих театрах страны: МХАТе, Театре им. Станиславского (здесь одно время в штате), Театре сатиры и т.д. С Э.П. Гариным сотрудничала в Театре киноактера и в кинофильме "Синегорье" (художник фильма). Особенное признание получила ее работа над костюмами.

61

Родилась я в Кисловодске в 1893 г., 5 (18) июля. Когда моему брату Сереже сказали, что у него родилась сестра, — было ему четыре года, — он нарвал в саду белых роз и бросил в мою кроватку. Родители мои хотели, чтобы в Москве крестила меня бабушка Сафонова, а она все из Кисловодска не уезжала до поздней осени, так что было мне уже пять месяцев, я сидела на руках и сама держала свечку. Крестным отцом был Павел Иванович Харитоненко22, большой папин друг, у которого папа крестил сына Ваню, моего ровесника.

Что первое я вспоминаю?

Меня вынесли на руках на балкон (очень страшно: вдруг обвалится). Внизу огни, огни — иллюминация по случаю коронования Николая II. Во время этой же коронации дед мой нес балдахин над царем, палка у него обломилась, и всю тяжесть со своей стороны он вынес на руках. В этом же году он умер от рака печени. В памяти моей от него осталась только седая борода на две стороны, когда он брал меня на руки. Когда он был уже тяжело болен, то любил, когда меня приводили к нему: "Без нее скучно было бы", а бабушка особенно любила меня за то, что у меня широкие брови, "как у дедушки".

Воспоминания затем отрывочны: круглая гостиная в доме Шмидта на Арбатской площади, Никитский бульвар с кустами белой сирени. Я мало помню старших сестер, только Сашу. Она была на семь лет старше меня, и я ее трепетно обожала. Высшим счастьем было, если она снисходила до того, чтобы с нами поиграть, хотя и за ухо дернет и толкнет, — только бы поиграла. Она прекрасно уже играла на рояле, писала стихи, целые романы. У нее была масса увлечений. Девочкой она страшно любила воздушные шары, я нашла в шкапу коробочку с надписью: шар Миша, скончался — и дата. И блестящие стеклянные шары, в которые она любила смотреться.

В тот год, когда отстроилась Консерватория и наша семья переехала туда в новую квартиру, младшие дети — Сережа, Ваня и я — долго оставались у бусеньки в небольшом имении Ильинка под Георгиевском. И тут пришла телеграмма: "Настя больна, выезжайте". Помню все очень резко. И ясное чувство катастрофы (мне шесть лет), и идиотская улыбка, которая точно приклеилась к лицу, — и


22 Харитоненко, Павел Иванович (1852—1914) — московский купец-сахароторговец. В описываемое время (1893) — совладелец торг. дома своего отца И.Г. Харитоненко и, наряду с В.И. Сафоновым, один из шести директоров Моск. отделения Имп. Рус. Муз. об-ва (кандидат в 1885— 1888 гг., директор в 1888—1897 гг.). Меценат в области музыкального и изобразительного искусства; купил, в частности, множество работ М.В. Нестерова, который тепло отзывался о нем в своих "Воспоминаниях" (М., 1985). Председатель Об-ва учредителей Румянцевской библиотеки. В особняке П.И. Харитоненко, где многократно бывали Сафоновы, ныне размещается посольство Великобритании.

62

ничего с ней не поделаешь. Потом вокзал в Москве, темный день, проливной дождь, и молодая мама в трауре бежит нам навстречу и плачет.

В одну неделю умерли и Настя — от воспаления легких, и Саша — от воспаления брюшины.

Повезли нас не домой, а в гостиницу "Дрезден". На этом месте сейчас ресторан "Арагви". А тогда это было мрачное темно-серое здание, с темными коридорами, с темными обоями. Всем не до тебя, и страх, и тоска, и полная растерянность. Сестер еще не похоронили, брата Илюшу отправили к Ипполитову-Иванову, папиному другу; мама только навещала нас. Не знаю, кто был тот добрый человек, который подарил мне игрушку: Ноев ковчег со всеми животными по паре — все деревянное. Это был единственный светлый момент за все это беспросветное время.

А тут Илюша заболел воспалением уха, и глупая наша гувернантка сразу об этом брякнула маме — помню, как мама упала головой на стол и ее рыдания: "Как? И этот?"

Страшные были дни. Долгое время потом я не могла проходить мимо "Дрездена" без сердечного содрогания.

И вот тут еще одно детское и на всю жизнь впечатление. Когда заболела Настя, у папы был назначен концерт в Петербурге, и он не мог его отменить. Ему пришлось туда ехать и дирижировать, зная, что она при смерти, — она и умерла в его отсутствие; тетя Настя была на концерте, зная о ее смерти, и только в поезде сказала об этом отцу. В первый раз я тогда поняла, что такое артистический долг, что такое искусство и какие обязательства оно накладывает на человека. Что бы ни было — он должен. Никакими словами и наставлениями этого не внушить. И отсюда с детства глубокое уважение к отцу.

Если Настя была мамина дочка, то Саша — папина. И, умирая, она просила его стать так, чтобы она могла его видеть.

Долго эта тень лежала на нашей семье, и не знаю, что было бы с мамой, если бы она не ждала в то время рождения сестры Оли. И слезы у нее градом лились, когда она ее пеленала. И помню, как в темной гостиной мама одна поет "Отчего побледнела весной", а у меня сердце сжимается от жалости к ней, потому что я понимаю, о чем она поет и плачет.

63

Нас перевезли после похорон уже в новую квартиру в Консерватории, и с тех пор я помню все более или менее связно.

Квартира была большая, в два этажа. Внизу детские, классная комната, а за коридором кухня и комната для прислуги. Подъемная машина для посуды и кушаний и винтовая лестница в столовую. Другая лестница вела к спальням родителей и братьев Илюши и Вани и в парадные комнаты.

Из столовой дверь вела в Консерваторию. Из этой-то двери, как с некоего Олимпа, появлялся папа, всегда с кем-нибудь из музыкантов, и сюда мы являлись к завтраку и обеду. Стол был большой, овальный, садилось много народу и видимо-невидимо нас — детей, больших и маленьких: все черные, все похожие на папу — и все разные. Сидели подолгу, что было очень нам трудно. Время за столом было единственным, когда папа видел семью в сборе. Чаще всего бывал Михаил Михайлович Ипполитов-Иванов, которого мы очень любили. Он то и дело проливал на скатерть красное вино, его засыпали солью — очень интересно смотреть.

Иногда папа, окинув взглядом стол, говорил: "А ну-ка, Аня (или Варя, или Муля), прочитай нам "19-е октября"!" И вот встаешь и начинаешь:

Роняет лес багряный свой убор,

Сребрит мороз увянувшее поле,

а там такое количество строф — кажется, конца им нет. На тарелке стынет котлета с макаронами, а ты читаешь. Но я и сейчас люблю эти стихи. А старшим братьям и того не легче: они должны были наизусть знать и читать всего "Медного всадника" — и читали.

Перед едой дети по очереди читали "Отче наш", после еды — молитву. Когда стали постарше, старались разнообразить эту повинность. Врат Ваня умудрялся не торопясь, с расстановкой прочитывать "Отче наш" за одно дыхание, и даже не выдыхая, а вдыхая воздух — всё на полном серьезе, чтобы не заметил папа.

64

Так как я изо всего выросла, то в Кисловодске пошили мне какие-то немыслимые рубашки с лиловыми горохами, одеяло было тоже пестрое, а сестра Варя лежала в белоснежных рубашечках с кружевами под голубым атласным одеялом. Я чувствовала себя дикаркой, а Варя ("она маленькая, ты ей должна уступать") объявила, что она не Варя, она Аня, отобрала все мои игрушки — и... Кто же я? Это было просто ужасно.

Еще очень ярко: нас с Варей моют в одной ванне на ножках. Очень много мыльной пены и очень смешно. Обе мы стараемся попасть ногой друг другу в нос. Потом нас несут (кто?), завернув в одеяло, через длинный темноватый коридор. Как странно смотреть сверху — все другое совсем.

Наша детская — очень большая, в три окна комната. Здесь живем мы: Варя, я, Муля и наша гувернантка Людмила Николаевна (Никаша)23. Большой черный стол, под которым очень удобно играть, большой диван, где спит Людмила Николаевна, умывальник за ширмой у печки, наши кроватки. Над диваном полка, на ней икона и голубая лампадка, которая горит всю ночь, и бутылка с красным крестом с сиропом от кашля "Сиролин", это очень вкусно.

Папа и мама на втором этаже. Это уже другой мир. Туда мы приходим утром к завтраку, потом к чаю и к обеду, но живем мы внизу. Я уже читаю. Когда я выучилась читать — не знаю, кажется, на шестом году, но как? Вроде само собой. В Газетном переулке на углу Тверской игрушечная лавка Сафонова — это очень интересно; там продаются сказки в издании Сытина. Книжка — 10 коп., но какая! Какие картинки, какие краски! До сих пор помню "Царевича-лягушку": сидит у колодца красивая девушка, плачет, а из колодца лезет лягушка, во рту у нее золотой мячик... Надо иметь все сказки именно десятикопеечные. Те, что дороже, — это уже не то.

А по субботам, когда в Консерватории бывали симфонические концерты, из окна нашей классной (довольно унылой комнаты) можно было видеть, как светится на большой лестнице витраж: святая Цецилия играет на органе. Это окно заделано теперь, и на месте его висит худшая из репинских картин — русские композиторы. И каждый


23 Людмила Николаевна Симонова появилась в доме Сафоновых в роли гувернантки ок. 1892 г. в возрасте 24 лет. Воспитывала всех дочерей В.И. Сафонова — от Анастасии до Елены. После революции эмигрировала (кажется, в Швецию).

65

раз, когда я их вижу, мне жаль, что убрали это поэтическое изображение слепой девушки, погруженной в звуки24.

Мы воспитывались в церковном духе. Каждое воскресенье обязательно было ходить к обедне, в пост — говеть. Все это подчас было обременительно, но придавало жизни какую-то поэтическую окраску. Праздники были совсем особенными днями. К ним готовились все, особенно к Пасхе, во всем доме наводилась чистота и красота.

Какое наслаждение красить яйца! Какой восторг, когда во время пасхальной заутрени открываются запертые двери церкви и выходит крестный ход! И подарки дарили на праздники нам, и мы дарили сами папе и маме непременно что-нибудь, что сделали сами. Подарки получали мы только на Рождество и Пасху все и лично каждый в дни рождения и именин.

Папа был единоверцем, и всех нас крестил единоверческий священник отец Иоанн Звездинский, живший в Лефортове, где была единоверческая церковь25.

Но так как ездить туда было далеко, то по воскресеньям нас водили в ближайшую православную церковь, а в Лефортово возили только раз в год, на вынос плащаницы. С вечера укладывали пораньше, с тем, чтобы разбудить в 11 часов — служба начиналась около 12 ночи (спать, конечно, никакой возможности). Нанималось ландо, туда насыпались дети и садились родители. Холодная ночь ранней весны, спящая Москва необыкновенна. В церкви мужчины стоят отдельно — справа, женщины — слева. Нам повязывают на голову платки: так полагается. Каждому — круглый коврик для земных поклонов. Поклоны кладутся по уставу — все сразу; их очень много, болят спина и колени. Поют по крюкам, напевы древние; иконы — старого письма. Плащаницу выносят на рассвете, крестный ход идет вокруг церкви со свечами. Холодно, знобко и, главное, необычайно, незабываемо. Папа любил это пение и терпеть не мог концертного пения в церкви — вероятно, из-за чувства стиля.

А после службы мы у отца Звездинского пили чай в его маленьком домике близ церкви — какие пироги с гречневой кашей и луком! При доме маленький садик с кустами


24 Св. Цецилия — христианская мученица (погибла ок. 230). Пела псалмы, аккомпанируя себе на арфе. Считается покровительницей музыки. Католическая церковь посвящает ее памяти день 22 ноября. Изображавший ее витраж на главной лестнице МК был разбит взрывной волной при налете немецкой авиации на Москву в октябре 1941 г. (Анна Васильевна об этом не узнала). После войны место бывшего витража закрыли картиной И.Е. Репина "Славянские композиторы". Это одна из ранних работ Репина, написанная им в 1870—1872 гг. для ресторана "Славянский базар" по заказу А.А. Пороховщикова, не позволившего включить в группу, как он выражался, "всякий мусор" — М.П. Мусоргского и А.П. Бородина. На картине нет и П.И. Чайковского. Соединение живых с умершими иЛ групповом портрете вызвало недовольство И.С. Тургенева.

25 Единоверие — течение в старообрядчестве. Возникло в XVIII в. в результате соглашения умеренных кругов старообрядцев с официальной православной церковью, оформленного в 1800 г. До революции подчинялось Синоду, но сохраняло свои обычаи и обряды.

66

черной смородины и пруд, в котором дочка отца Иоанна купалась ото льда до льда, что нас очень впечатляло.

Мама была тоже религиозный человек. С приятным отсутствием ханжества...

В нашем детском мире — над ним — существовали взрослые. Где-то на Олимпе (в Консерватории) существует папа; он всегда занят, видим мы его только за столом.

Завтрак. Открывается дверь из Консерватории в нашу столовую, входит папа и всегда приводит с собой кого-нибудь. За столом общий разговор — нам лучше помалкивать. Иногда нам капают в воду красное вино, оно не смешивается с водой, а лежит сверху — это "интересное винцо". После завтрака надо подойти к папе, и он дает тебе "копарик" — кусочек сахара из черного кофе. Ах, как вкусно!

Мама — та ближе. Утром она встречает нас в столовой, на ней халат с широкими рукавами, можно залезть туда головой — сердце тает, такая она милая.

Есть еще тетя Настя Кабат, папина сестра. Она живет в Петербурге, и когда приезжает, это праздник, так как она рассказывает сказки из "1001 ночи" в собственной интерпретации. Мы слушаем, затаив дыхание. Она настоящая Шехерезада: всегда прерывает на самом интересном месте — и вдруг уедет. А мы ходим завороженные до другого раза.

Все кругом имело несколько волшебный вид. В почтовом отделении дверь заклеена бумагой под витраж — кто ее знает, куда она ведет? Рядом во дворе лежит груда стеклянных слитков — это плоды из подземного дворца Аладдина. Кто-то таинственный живет в чулане под лестницей — страшновато, но очень интересно. И лучшая игра — волшебная история, где мы попадаем в самые фантастические положения.

Мы — это Варя и я, и братья Сережа и Ваня. Сережа — неистощимый фантазер. Ваня — каверзник, от него всегда можно ждать подвоха. Мы объединяемся то с одним, то с другим братом. Между собой они отчаянно дерутся. Сережа очень добрый, возбудимый и нервный, Ваня толст и музыкален.

67

Непререкаемый авторитет — старший брат Илюша, его слушают все и очень любят. Он уже почти большой, играет на виолончели, и в сумерках хорошо слушать его игру в гостиной.

Иногда поет мама — когда думает, что одна. У нее прекрасный голос, она закончила Петербургскую консерваторию по классу Эверарди26 и первое время концертировала с папой и виолончелистом Давидовым27, когда они ездили в турне по России. Но десять человек детей и мамина скромность — так мало кто и знал, какая она прекрасная певица. Пела она итальянские вещи, романсы Чайковского и Грига. Нам — детские песни Чайковского, казачью колыбельную, "Как по морю, морю синему" — очень было жалко, когда ястреб убивал лебедушку, и приходилось прятаться за мамину спину, чтобы не было видно, что плачешь.

И все мы пели хором — больше казачьи песни...

Мне не хочется создать впечатление, что мы были идеальные дети: восемь человек детей разного возраста и разных характеров — это была довольно буйная компания. Всего бывало — и ссор, и драк, и бранились мы со зла. Но — и это относится к общему духу семьи — вранье было не в ходу и бездельниками мы не были. Я не помню, чтобы кто-нибудь из нас слонял слонов. И если папа хотел смешать нас с грязью за какой-нибудь проступок, у него не было худших слов: "Это — неуважение к труду". И слушать это было очень стыдно.

Папиного идеала кротости и послушания достичь было невозможно. К этому идеалу приближалась мама. Но, помню, мы говорили ей: "Почему папа хочет, чтобы мы были такими кроткими, — ведь мы же его дети!"

А он был человек крутой и страстный и возбуждал вокруг себя страсти. Были люди, которые его обожали, и Другие — которые его ненавидели: удел всех превышающих средний человеческий уровень. Он постоянно был в разъездах, в турне, вся семья лежала на маме, а нас было восемь человек.

— Я не могу о всех вас сразу беспокоиться, но о ком-нибудь из вас — всегда. Тот болен, у того с ученьем плохо, тот проявляет дурные склонности, эти ссорятся.


26 Эверарди, Камилло (1825—1899) — ит. певец, проф. Петерб. и (с 1896) Моск. консерваторий.

27 Давидов (Давыдов), Карл Юльевич (1838—1889) — виолончелист, композитор, дирижер. Проф. Петерб. консерватории и ее директор (1876—1887) во время учебы там В.И. Сафонова и В.И. Вышнеградской. Несмотря на переезд Сафонова в Москву, их совместные выступления и концертные поездки по стране продолжались до самой кончины Давидова. Василий Ильич считал его своим учителем в муз. ансамбле.

68

И помимо этого ей приходилось иметь дело со всеми артистами, бывавшими у нас в доме, поддерживать огромное знакомство, вести наш большой дом. Мама была очень тактичный человек. Помню, как она ходила по комнате после оперы Ипполитова-Иванова "Измена"28. Михаила Михайловича она любила, папа был с ним дружен долгие годы, а опера была скучнейшая.

— Ну что я ему скажу? — А сказать было необходимо. Наконец решилась и взяла телефонную трубку. Мы слушали с восхищением:

— Знаешь, мама, это просто фокус — как тебе удалось сказать столько хорошего и при этом нисколько не наврать?

На папиных концертах в Петербурге ей приходилось сидеть в первом ряду с Юлией Федоровной Абаза29, которая ни одного не пропускала. На моей памяти это была уже старая дама в каких-то серых вуалях — настоящая Пиковая Дама, так ее и звали. Она отличалась необыкновенной бесцеремонностью и очень громко высказывала маме свое мнение о выступавших артистах, далеко не всегда лестное. Бедная мама не знала, куда деваться: ведь ей с ними приходилось постоянно иметь дело, а артисты — народ обидчивый. Мы панически боялись этой Абаза — приходилось подходить к ней здороваться, а она что-нибудь да скажет: "Quelle coiffure vous avez m-lle!" или "Je ne savais pas, que votre fille est si jolie"*, отчего хочется немедленно провалиться сквозь землю.

Мама была умница. Помню, как-то мы все сидели за столом и разговаривали. Она слушала, слушала, рассмеялась и сказала:

— Эх вы, даже сплетничать не умеете!

И, правда, сплетни как-то не были в ходу у нас в доме.

Помню, как папа взял меня с собой в заграничную поездку; было мне неполных 16 лет. Ехали мы на пароходе до Стокгольма, потом в Копенгаген и затем к маме в Берлин, где она лечилась. Тут папа и стал вычитывать маме все мои промахи: Аня не умеет себя вести и т.д. Мама с некоторым страхом спросила: "Да что же она такое сдела-

* "0, какая у Вас прическа, мадемуазель!" или "Я не знала, что Ваша дочь такая миленькая" (фр.).

28 Ипполитов-Иванов (наст. фам. — Иванов), Михаил Михайлович (1859—1935) — композитор, педагог, муз. деятель. Проф. МК, ее дирек­тор (1906—1918) и ректор (1918—1922). Стал директором после отказа В.И. Сафонова вернуться к этой должности. "Измена" написана в 1908— 1909 гг., впервые поставлена в декабре 1910 г. в Опере С.И. Зимина.

29 Абаза (урожд. Штуббе), Юлия Федоровна (1830—1915) — певица, композитор. Будучи фрейлиной вел. кн. Елены Павловны, участвовала вместе с ней и А.Г. Рубинштейном в создании Имп. Рус. Муз. об-ва (1859) и Петерб. консерватории (1862). Почетный чл. ИРМО (1887). Хо­зяйка муз. салона. Близкая знакомая семьи Ф.М. Достоевского, адресат стихотворения Ф.И. Тютчева "Ю.Ф. Абазе". Была дружна с Ш. Гуно и Ф. Листом. В 1890—1900-е гг. — попечительница приютов для арестант­ских детей. Жена гос. деятеля А.А. Абазы (1821—1895).

69

ла?" Кажется, главное мое прегрешение было то, что, когда мы с папой были у русского посла в Копенгагене30, я на его вопрос, учатся ли мои братья в лицее (он был папиным товарищем по лицею), ответила, что мои братья не хотят учиться в привилегированном заведении, что было совершенной правдой. Тут мама вздохнула с облегчением: "Ну, это еще ничего".

Интересная это была поездка. На пристани меня пришел провожать мальчик, в которого я была влюблена, и принес мне большую коробку конфет. Наутро, выйдя на палубу из каюты, я увидала такую картину: на шезлонге лежит папа с самым небрежным видом, рядом на кончике стула сидит какая-то дама и смотрит на него с подобострастным восхищением, а папа скармливает двум детям, которые мне показались омерзительными, мои драгоценные конфеты.

По дороге из Гельсингфорса в Стокгольм папа познакомился с финским композитором Каянусом31, очень красивым человеком с золотой бородкой, и сразу объединился с ним за бутылкой коньяку — так они и просидели в каюте до поздней ночи, пока я смотрела в свете белой ночи на розовые шхеры, поросшие редкими соснами, слушая, как волны от парохода разбиваются о гранитные острова. Это было очаровательно.

Под Стокгольмом острова становятся все выше, все в зелени и в пригородных виллах, очень красивые. Поездили мы с папой по городу, были на какой-то выставке, купили маме какой-то подарок, и день закончился обедом в ресторане (первый раз в моей жизни) — с тем же Каянусом — и цирком, где мы смотрели на львов и казачью джигитовку, — стоило, конечно, для этого ехать в Стокгольм.

Папа вообще любил цирк и дома иногда говорил нам за обедом: "Ну, дети, мы сегодня поедем в цирк Чинизелли!" Мы в восторге. Затем он ложился на диван — на минутку — и закрывался газетой. Увы! Дело часто этим кончалось. А у мамы при виде зверей с укротителем холодел от ужаса нос. Папин любимый анекдот: укротитель кладет голову в пасть льву и спрашивает: "Почтеннейшая публика, лев бьет хвостом?" — "Нет, не бьет". Тогда он вынима-


30 Рус. послом в Копенгагене в 1906—1910 гг. был кн. Иван Александрович Кудашев (1859—1933), который в Александровском лицее не учился. Возможно, имеется в виду второй секретарь посольства Михаил Михайлович Бибиков (окончил лицей в 1898).

31 Каянус, Роберт (1856—1933) — финский композитор и дирижер, один из создателей финской национальной музыки. Организовал в 1882 г. первый в Финляндии симф. оркестр и руководил им до 1932 г. Муз. директор (проф.) Университета в Хельсинки (1897—1926). Широко использовал в своих произведениях народные финские мелодии, а в программных сочинениях — сюжеты нац. фольклора.

70

ет голову и раскланивается. Но раз публика кричит радостно: "Бьет, бьет!" — "Прощай, почтеннейшая публика!"

В Копенгагене мы были с папой в Тиволи, парке с разными аттракционами (все их перепробовали, папа забавлялся больше меня), в Берлине — в Винтергартене, варьете. Вероятно, это была хорошая разрядка после большой работы и музыки высокого стиля.

Иногда папа любил дразнить маму. Сидим мы все за обедом — вдруг он начинает: "Дети, хотите, я вам расскажу, как мама расставляла мне сети?" Мама в негодовании. "Дело было в Карлсбаде; у Варвары Ивановны очень болела нога, и она все отставала..." Мама: "Василий Ильич!!!" — "Ну, я как вежливый человек, конечно..."

Или другая вариация: "Дети! Хотите, я вам расскажу, как мама мне делала предложение?"

Тот же эффект, продолжения не следует.

Больше всего мама негодовала, видимо, потому, что для этого рассказа имелись веские основания: сестра уже после смерти и отца и мамы нашла в его письменном столе мамино письмо, полностью его подтверждающее.

Или на вокзале. Папа уезжает; мама и все мы стоим на перроне, 2-й звонок, папа стоит на площадке вагона и ждет 3-го. Три удара колокола. Тогда папа спускается с площадки и начинает прощаться с мамой. Поезд трогается. "Васенька, ради Бога", — мама в панике. Папа медленно влезает в вагон, страшно довольный, что напугал.

Так как отец постоянно был в разъездах, то телеграммы были у нас делом самым обычным; из-за границы он любил посылать русский текст латинскими буквами. Помню телеграмму из Лондона в Кисловодск: tuman, syro, saviduju warn — туман, сыро, завидую вам.

Или лаконичное извещение после концерта:

 Bonbenerfolg*.

В Петербурге у него был даже условный петербургский адрес для телеграфа: С.-Петербург, Фонофас.

St. Petersbourg, Fonofas**.

* Сногсшибательный успех (нем.).

** Fonofas - обратное чтение фамилии Safonoff

71

Перед тем, как стать невестой отца, мама была влюблена в Блока (отца Александра Блока)32, который очень за ней ухаживал. Но так как родители были против этого претендента, то и сочли за благо увезти ее подальше от греха и уехали с ней за границу, в Карлсбад. Там она и встретилась с папой и, в конце концов, вышла за него замуж33.

Вероятно, Блок был сильно в нее влюблен, так как потом женился на Бекетовой34, очень похожей на маму. Только та была маленькая, а мама хорошего среднего роста.

Всем нам очень импонировало то, что Александр Блок, в сущности, мог бы быть нашим братом, — в дни нашей молодости он был властителем дум нашего поколения, хотя лично с ним никто из нас знаком не был.

Зато с его двоюродным братом35 мы были знакомы. Увы, он был глухонемой — и какое же было мучение танцевать с человеком, который не слышит музыки!

У папы была какая-то особая дружба с братом Сережей. Мальчик он был очень своеобразный, ко всему подходил со своей меркой. Даже арифметические задачи решал совершенно необычным (очень запутанным) способом.

Отца просто обожал — не по музыкальной линии. Кажется, один из всех нас обладал полным отсутствием слуха. Папа бился долго, чтобы выучить его петь нефальшиво арию мельника из "Русалки": "Да, стар и шаловлив я стал. Какой я мельник — я ворон!" И это был единственный мотив в его жизни, который он мог повторить. Зато все стихи, которых он знал множество, выбирая с безупречным вкусом, он пел, перелагая на какую-то дикую мелодию, чем изводил окружающих.

Папа очень хотел, чтобы Сережа отбывал воинскую повинность в казачьих войсках. Отец никогда не переставал чувствовать себя коренным казаком — он и числился казаком станицы Кисловодской (по месту жительства, переводясь из станицы Ищерской). Но брат категорически отказался, потому что "в случае революции казачьи части могут послать на усмирение". Так и отбывал повинность в драгунском Нижегородском полку в Тифлисе, с


32 Блок, Александр Львович (1852—1909) — отец поэта А.А. Блока, юрист и философ.

33 Возможно, мы имеем здесь дело с семейным мифом. По воспоминаниям М.А. Бекетовой (тетки поэта А.А. Блока), отъезд В.И. Вышнеградской в бытность ее студенткой консерватории за границу связан с ухаживанием за ней Николая Георгиевича Мотовилова. Студент-юрист Н. Мотовилов был сыном Георгия Николаевича Мотовилова (1834— 1880) — известного судебного деятеля 1860-х годов, первого председателя Петерб. окружного суда. "Вскоре стало известно, — вспоминает М.А. Бекетова, — что Мотовилов — жених Вари Вышнеградской, но это довольно скоро расстроилось, так как отцу невесты, очень консервативному деятелю, к тому же сильно приверженному к земным благам, вовсе не нравился жених из либеральной семьи, да еще без состояния. Словом, их разлучили, увезя за границу Варю, которая впоследствии вышла замуж за известного дирижера В.И. Сафонова". (Шахматове. Семейная хроника. — "Лит. наследство". М., 1982, т. 92, кн. 3, с. 738; о судьбе Н. Мотовилова, после первого брака женившегося на девушке, которую он находил похожей на разошедшуюся с ним жену, см. там же, с. 740—741). В пользу версии М.А. Бекетовой говорит и то, что две другие дочери И.А. Вышнеградского были им выданы за людей достаточно высокого общественного и материального положения: муж Софьи Ивановны, Николай Иванович Филипьев (1852—?), стал действительным тайным советником, директором Международного коммерческого банка в Петербурге, а муж Натальи Ивановны, Василий Сергеевич Сергеев (?—1910), — рус. посланником в Стокгольме.

34 Бекетова (в первом браке — Блок, во втором — Кублицкая-Пиот-тух), Александра Андреевна (1860—1923) - мать поэта А.А. Блока, переводчица и детская писательница. В.И. Вышнеградская ок. 1880 г. была ее подругой и часто пела в доме Бекетовых во время субботних вечеров.

35 Здесь в рукописи оставлено место для имени. Имеется в виду, видимо, Кублицкий-Пиоттух Андрей Адамович (1886—1960) — сын тетки поэта Софьи Андреевны Кублицкой-Пиоттух (урожд. Бекетовой) (1857— 1919).

72

ним же пошел на войну 14-го года. Он и погиб на этой войне.

Необыкновенной честности был человек. Летом 15-го года я виделась с ним в последний раз в Петрограде; он ехал на Западный фронт с Кавказа, уже офицером, переведясь в пехотный полк из кавалерии. Когда я спросила его, почему он это сделал, он ответил: "Видишь ли, в пехоте большая убыль офицеров; кроме того, я думаю, что у меня недостаточно быстрое соображение, чтобы командовать кавалерийской частью, — я могу подвести своих людей".

Через два месяца он умер от ран, не сознавая, что умирает, по дороге в Петроград, куда его эвакуировали. Все говорил, что приедет к нему сестра сейчас же (я). Рассказывал мне об этом ехавший с ним товарищ, тоже раненый. Мы вдвоем с отцом встречали на вокзале его гроб — все остальные из семьи были в Кисловодске.

Мне кажется, что именно с этих дней у папы стали такие печальные глаза, что мы видим на последних портретах. Он не плакал — по крайней мере, на людях.

И я помню, как на панихиде в полку, где служил брат, он спросил: шел ли полк в наступление? (Брат был ранен стоя, в живот.)

Совсем недавно мне рассказывали, как папа провожал брата на фронт еще в самом начале войны и, вернувшись, сказал: "Вот я дожил до счастливого дня, когда мой сын идет защищать родину". У него это была не фраза, так он думал и чувствовал.

И мама... Весной 15-го года она уехала в Кисловодск красивой пожилой женщиной, а вернулась в Петроград после смерти брата маленькой старушкой.

Есть фотография, снятая на Кисловодском вокзале: встреча гроба с телом брата — он похоронен в Кисловодске, там же, где дед и бабушка и где потом были похоронены отец и мама, недолго его пережившие.

Тело брата привез его вестовой, живший после этого некоторое время у нас в семье. После революции он писал маме: "Как Сережа был бы рад!"

В 23-м году я вернулась в Москву, жила с братом Илюшей в его комнате. Ни у него, ни у меня денег не было, а музыку очень хотелось слушать. Вот мы и ходили к ко-

73

менданту Консерватории за контрамарками на концерты. Это был старый знакомый: он был раньше монтером в Консерватории и приходил к нам проводить на елку цветные лампочки, а с его детьми мы играли во дворе, устраивали бега на приз — апельсин.

Очень был милый человек. Когда я в первый раз пришла к нему, он стал рассказывать, как в начале революции снял и спрятал для сохранности все портреты — теперь они висели на старых местах. Он поглаживал их рукой и говорил: "Вот Василий Ильич был бы доволен, похвалил бы меня".

Папы уже не было в живых, но он помнил, как заботливо папа относился к внешнему виду Консерватории.

С АЛЕКСАНДРОМ ВАСИЛЬЕВИЧЕМ КОЛЧАКОМ

73

С АЛЕКСАНДРОМ ВАСИЛЬЕВИЧЕМ КОЛЧАКОМ

Остается так мало времени: мне 74 года. Если я не буду писать сейчас — вероятно, не напишу никогда. Это не имеет отношения к истории — это просто рассказ о том, как я встретилась с человеком, которого я знала в течение пяти лет, с судьбой которого я связала свою судьбу навсегда.

Восемнадцати лет я вышла замуж за своего троюродного брата С.Н. Тимирева36. Еще ребенком я видела его, когда проездом в Порт-Артур — шла война с Японией — он был у нас в Москве. Был он много старше меня, красив, герой Порт-Артура. Мне казалось, что люблю, — что мы знаем в восемнадцать лет! В начале войны с Германией у меня родился сын37, а муж получил назначение в штаб командующего флотом адмирала Эссена38. Мы жили в Петрограде, ему пришлось ехать в Гельсингфорс. Когда я провожала его на вокзале, мимо нас стремительно прошел невысокий, широкоплечий офицер.

Муж сказал мне: "Ты знаешь, кто это? Это Колчак-Полярный. Он недавно вернулся из северной экспедиции"39.

У меня осталось только впечатление стремительной походки, энергичного шага.

Познакомились мы в Гельсингфорсе, куда я приехала на три дня к мужу осмотреться и подготовить свой переезд с ребенком.


36 Тимирев, Сергей Николаевич (1875—1932) — контр-адмирал (1917). Из семьи военного моряка. Окончил Морской кадетский корпус (1895), два года плавал в Средиземном море и Тихом океане младшим штурма­ном на крейсере "Россия". Затем зачислен в Гвардейский экипаж, где со­стоял до 1911 г. Участник Русско-яп. войны, служил на броненосцах "Пересвет" и "Победа", награжден золотой саблей "За храбрость" (1907). Тяжело ранен в Порт-Артуре на Высокой горе накануне сдачи крепости. Попав в японский плен, отказался дать подписку о дальнейшем неучас­тии в войне и оставался в плену до заключения мира. В 1906—1907 гг. — пом. ст. офицера на эскадренном броненосце "Цесаревич" — флагман­ском корабле 1-го Гвардейского отряда. В этой должности началась его работа по воспитанию будущих офицеров флота, неожиданно прерванная назначением на имп. яхту "Штандарт", где Сергей Николаевич прослу­жил ст. офицером почти четыре года (1907—1910).

Женился на А.В. Сафоновой в 1911 г. В ноябре-декабре того же года Тимиревы совершили свадебное путешествие по Франции.

Приближение весны 1914 г. Сергей Николаевич встретил в должности командира учебного судна "Верный" (1912—1915), входившего в состав отряда судов Мор. корпуса. Перед самым началом войны на борту кораб­ля плавало около ста кадетов одной из средних рот. За несколько дней до объявления войны отряду Мор. корпуса было приказано прекратить учебную работу. "Верный", как не боевое судно, был отправлен в Крон­штадт, где до декабря 1914 г. нес дозорную и брандвахтенную службу.

"Об этом "тыловом" периоде войны у меня сохранилось самое мрачное воспоминание: с одной стороны — совершенно бессмысленная, хотя и тя­желая служба; с другой - сознание того, что там, впереди, идет живая, интересная работа, о которой мы знали только по слухам да по рассказам офицеров с приходящих изредка с "передовых позиций" боевых судов — чаще всего заградителей, приходивших за свежим запасом мин. Мучи­тельнее всего были мысли о своей "незадаче", т.е. о том, что война заста­ла меня, все же боевого офицера с неплохим прошлым, командиром ни­куда не годного в боевом отношении корабля... Пока же я, скрепя сердце и совестясь смотреть в глаза родным и знакомым, а еще более приезжим с фронта и с передовых позиций моим товарищам и старым сослужив­цам, пользовался всеми привилегиями тыловой жизни и частенько бывал в Петербурге, где жила моя семья и недавно родился сын. "Замерзнув" со своим кораблем в Кронштадте, я даже пытался перевестись в Петер­бург", — вспоминал позже С.Н. Тимирев (Тимирев С.Н. Воспомина­ния морского офицера. М., 1993, с. 13). В последних числах декабря 1914 г. он получил предложение занять место флаг-капитана по распорядительной части в штабе Балтфлота и, хотя "питал органическое отвращение к штабной службе", согласился, рассчитывая получить со временем в свое командование боевой корабль. 6 января 1915 г. Сергей Николаевич отправился в Гельсингфорс, и в тот день на вокзале, как об этом пишет чуть ниже Анна Васильевна, она впервые увидела Колчака, оказавшегося в поезде спутником ее мужа. Колчак служил в том же штабе и тоже флаг-капитаном, но только по оперативной части. По пути в Гельсингфорс, где на крейсере "Россия" размещался в то время штаб командующего Балтийским флотом, он ввел своего нового сослуживца в курс дел.

Колчак и Тимирев были знакомы, можно сказать, со школьной ска­мьи. В Мор. корпусе Колчак был старше одним выпуском; в последний год его учебы оба состояли в одной роте; Колчак — фельдфебелем, Тими­рев — унтер-офицером. Во время обороны Порт-Артура сначала оба слу­жили на военных кораблях и в мае 1904 г. должны были участвовать в одной рискованной экспедиции, в разработке которой и тот и другой принимали участие (отменена командующим). Последний период осады и Сергей Николаевич и Александр Васильевич провели на сухопутных по­зициях, часто встречались. При сдаче крепости оба оказались в госпита­лях и попали в плен. Теперь, в 1915—1916 гг., судьба связала их еще тес­нее и сложней...

Летом 1916 г., вскоре после назначения Колчака на Черное море, Ти­мирев стал командиром крейсера "Баян", входившего в состав 1-й брига­ды крейсеров Балтфлота, которая базировалась в Ревеле. Эта бригада крейсеров, по мнению Тимирева, по духу и дисциплине была одной из лучших частей Балтфлота, уступавшей в этом отношении лишь Минной дивизии. Семья Тимирева (жена и сын) перебралась в Ревель.

В середине октября 1917 г. Тимирев произведен в контр-адмиралы "за отличия в делах против неприятеля" и почти одновременно вступил в ко­мандование 1-й бригадой крейсеров.

После октября вышел в отставку, был командирован на Дальний Вос­ток, эмигрировал. Жил в Шанхае, последние десять лет своей жизни плавал на судах Китайского коммерческого флота. По его собственному свидетельству, "это был единственный случай, когда китайским парохо­дом командовал русский адмирал".

В Шанхайском Союзе служащих в Российской армии и флоте возглав­лял, будучи старшим по званию, группу морских офицеров, базирую­щихся на Шанхай. В мае 1929 г. (по его инициативе и на его квартире) группа преобразована в Кают-компанию, в которой он первые два года председательствовал; однако, все время плавая и редко появляясь в Шан­хае, Сергей Николаевич счел необходимым передать председательские обязанности следующему по старшинству контр-адмиралу. Летом 1929 г. на очередной "чашке чая" познакомил Кают-компанию со своими воспо­минаниями, завершенными еще в 1922 г. Позже они изданы под назва­нием "Воспоминания морского офицера. Балтийский флот во время вой­ны и революции (1914—1918 гг.)" (Нью-Йорк, 1961). Значительные от­рывки оттуда, под названием "Адмирал без пенсии", опубликованы в Москве в газете "Голос Родины" (1991, № 10 и 11), в 1993 г. вышли отдельной книгой в изд-ве "Авнар". Цитируем их по этому источнику.

Умер Сергей Николаевич 31 июня 1932 г. в Шанхае от рака горла.

Примерно через четверть века после его смерти В.В. Романов писал Анне Васильевне, что С.Н. Тимирев в эмиграции "жил нежной мыслью о сыне своем", радовался тому, что сын оказался "не в потерявшей русское лицо эмиграции", а остался в России, где он "будет полезен".

37 Тимирев, Владимир Сергеевич (1914—1938) родился 4 октября 1914 г. Домашнее имя Одя (от "Володя"). Первые годы после отъезда ро­дителей на Дальний Восток (1918) провел в Кисловодске, в 1922 г. пере­везен оттуда матерью в Москву. Закончил 24-ю школу в Хамовниках, учился в Строительно-конструкторском техникуме при Высшем инже­нерно-строительном училище (1929—1931), затем в Моск. архитектурно-конструкторском ин-те (1931—1933); одновременно посещал учебный курс в мастерской художника А.С. Кравченко. В 1933—1938 гг. — штат­ный художник в Загорском научно-экспериментальном ин-те игрушки, где делал, в частности, эскизы анималистич. игрушек. С нач. 30-х годов выполнял также художественные работы по отдельным заказам (сотруд­ничал в газете "Вечерняя Москва", оформлял детскую книжку "Киш, сын Киша" Дж. Лондона, рисовал сельскохоз. животных для учебных пособий). Единственная прижизненная персональная выставка — в 1934 г.; тогда же работы его получили высокую оценку в профессиональ­ной периодике (журн. "Творчество", 1934, № 6). В 1935 и 1937 гг. ездил на Каспий в составе научной экспедиции на судах научно-промысловой разведки, изучал планктон Каспийского моря; устроителем этих поездок был   микробиолог   Я.А.   Бирштейн,   с   братом   которого   — М.А. Бирштейном, художником, — Одя учился вместе в техникуме. Ра­боты В.С. Тимирева, сделанные им во время первой поездки, экспониро­вались на специальной выставке. По некоторым сведениям, в 30-е годы пытался завязать переписку с заграницей (с отцом?).

Арестован в Москве в марте 1938 г.; при обыске, сопутствовавшем аресту, изъяты шпага, кинжал и кремневый пистолет. В протоколе до­проса от 24 марта адмирал Колчак фигурирует как его "отчим", и даль­ше: "Я лично к нему никакого отношения не имел". Обвинен по ст. 58, п. 6, УК РСФСР. Осужден к ВМН 17 мая, расстрелян 28 мая 1938 г.

Реабилитирован в 1957—1958 гг. после целой серии запросов матери о его судьбе. В архивно-следственном деле предпоследний документ, в ко­тором указаны даты приговора и расстрела, завершается фразой: "Считал бы правильным сообщить о крупозном воспалении легких" (подписал ка­питан Корнеев; завизировали, если можно так выразиться, подполковник Фадеев и полковник Логинов). Финальный документ дела, датированный февралем 1957 г., — справка о том, что "Тимирев В.С. умер от крупозно­го воспаления легких 17.02.43 в ИТЛ".

В последнее время имя его упоминают среди молодых талантов 30-х годов ("Панорама искусств". М., 1981, № 4, с. 323). В 1983 г. в До­ме художника в Москве проведен вечер памяти В.С. Тимирева; к вечеру там же была подготовлена выставка его работ. Работы Владимира Сергеевича экспонировались на выставках "Художники первых пятиле­ток" (Москва, 1979), "Памяти жертв сталинских репрессий" (Москва, 1989), на двух выставках, привезенных в Москву Художественным музе­ем из Нукуса. В нукусском музее находятся свыше 100 его работ, в Пермской художественной галерее — ок. 15, две куплены Музеем изо­бразительных искусств им. А.С. Пушкина, несколько — научно-инфор­мационным просветительским центром "Мемориал" (Москва); работы В.С. хранятся в Ин-те игрушки (Сергиев Посад).

38 Эссен, Николай Оттович, фон (1860—1915) — адмирал (1913). Окон­чил Мор. училище (1881) и механич. отдел Николаевской Мор. академии (1886). Участник Русско-яп. войны. Командовал различными военными кораблями (1897—1906), Минной дивизией эск. миноносцев Балт. Моря (1906—1908), а затем (1908—1915) Балтфлотом. Немец по происхожде­нию, держался англо-французской ориентации. Много сделал для подго­товки флота к выполнению программы боевых действий, созданной на случай войны с Германией.

"По своему нравственному облику — истинный воин без страха и уп­река... в адмирала Эссена все верили; я не помню ни одного адмирала — пожалуй, кроме Макарова, — который бы пользовался такой популяр­ностью среди офицеров и команд, как Эссен" (Тимирев С.Н. Цит. соч., с. 10).

39 В описываемое время были живы еще два Колчака, служивших в рус. военном флоте: Александр Федорович (при обороне Порт-Артура — капитан 1-го ранга, позже — контр-адмирал в отставке; двоюродный дя­дя А.В. Колчака) и его сын, Александр Александрович (в Русско-яп. вой­ну — мичман; погиб в Балтийском море в 1915).

О полярных исследованиях Колчака см. в общем предисловии к кни­ге, где использованы (с сокращением) наши примечания к первой публи­кации "Фрагментов воспоминаний" А.В. Книпер; в примечаниях к предисловию — краткая библиография.

74

Нас пригласил товарищ мужа Николай Константинович Подгурский40, тоже портартурец. И Александр Васильевич Колчак был там. Война на море не похожа на сухопутную: моряки или гибнут вместе с кораблем, или возвращаются из похода в привычную обстановку приморского города. И тогда для них это праздник. А я приехала из Петрограда 1914—1915 годов, где не было ни одного знакомого дома не в трауре — в первые же месяцы уложили гвардию. Почти все мальчики, с которыми мы встречались в ранней юности, погибли. В каждой семье кто-нибудь был на фронте, от кого-нибудь не было вестей, кто-нибудь ранен. И все это камнем лежало на сердце.

А тут люди были другие — они умели радоваться, а я уже с начала войны об этом забыла. Мне был 21 год, с меня будто сняли мрак и тяжесть последних месяцев, мне стало легко и весело.

Не заметить Александра Васильевича было нельзя — где бы он ни был, он всегда был центром. Он прекрасно рассказывал, и, о чем бы ни говорил — даже о прочитанной книге, — оставалось впечатление, что все это им пережито. Как-то так вышло, что весь вечер мы провели рядом. Долгое время спустя я спросила его, что он обо мне подумал тогда, и он ответил: "Я подумал о Вас то же самое, что думаю и сейчас".

Он входил — и все кругом делалось как праздник; как он любил это слово! А встречались мы нечасто — он был флаг-офицером по оперативной части в штабе Эссена и лично принимал участие в операциях на море, потом, когда командовал Минной дивизией, тем более41. Он писал мне потом: "Когда я подходил к Гельсингфорсу и знал, что увижу Вас, — он казался мне лучшим городом в мире".

К весне я с маленьким сыном совсем переехала в Гельсингфорс и поселилась в той же квартире Подгурского, где мы с ним встретились в первый раз. После Петрограда все мне там нравилось — красивый, очень удобный, легкий какой-то город. И близость моря, и белые ночи — просто дух захватывало. Иногда, идя по улице, я ловила себя на том, что начинаю бежать бегом.

Тогда же в Гельсингфорс перебралась и семья Александра Васильевича — жена42 и пятилетний сын Славуш-


40 Анна Васильевна, несомненно, имеет в виду Подгурского Нико­лая Люциановича (1877-1918) — капитана 1-го ранга (1914), который в начале войны командовал броненосным крейсером "Россия", а с мая 1915 г. — дивизией подв. лодок Балтфлота. П. — участник Русско-яп. войны, в 1904—1905 гг. получил пять орденов и золотое оружие "За храбрость".

41 Краткие сведения о деятельности Колчака на Балтфлоте (до зимы 1914/15) см. в общем предисловии к книге.

Летом 1915 г. по инициативе Колчака в Рижский залив был введен линкор "Слава", а вдоль занятого немцами побережья залива была осу­ществлена постановка мин со спец. мелкосидящих заградителей, переде­ланных из речных колесных буксиров. В результате этих действий герм. армия, наступавшая на Ригу, осталась без поддержки флота. В сентябре-ноябре 1915 г., после того как командующий Минной дивизией контр-ад­мирал П.Л. Трухачев получил травму и выбыл из строя, Колчак заменил его, развив бурную деятельность. Ему были подчинены все мор. силы в Рижском заливе. В том же, 1915 г. разработал и осуществил совместно с командующим 12-й армией Р.Д. Радко-Дмитриевым операцию по срыву нем. наступления на Ригу, произвел десант в тылу противника на Риж­ском побережье. В ноябре 1915 г. совершил удачный набег на Виндаву. Вступил в постоянное командование Минной дивизией. В конце мая 1916 г., действуя в отряде под командой Трухачева и командуя тремя миноносцами типа "Новик", участвовал в экспедиции к шведским бере­гам, когда было потоплено пять судов противника. За действия против караванов герм. торговых судов (везших гл. обр. руду из Швеции и со­провождавшихся военным конвоем) награжден орденом Св. Георгия IV степени.

"Он был создан для службы на миноносцах, это была его стихия. Кол­чак неоднократно говорил своим друзьям, что венцом его желаний всегда было получить в командование Минную дивизию: он чувствовал, что там он будет на месте, и о большем не мечтал. Его оперативные замыслы, связанные с миноносцами, всегда были неожиданны, смелы и рискован­ны, но в то же время ему всегда сопутствовало счастье; однако это не бы­ло слепое счастье, а своего рода предвидение, основанное на охотничьей верности глаза и привычке к успеху. Его молниеносные налеты на неп­риятельские транспорты в шведских водах, атаки на неприятельские ми- яоносцы, самые смелые постановки мин под носом немцев можно было сравнить с лихими кавалерийскими набегами или атаками" (Т и м и-р е в С.Н. Цит. соч., с. 36-37).

Дополнительный материал читатель найдет в кн.: Богданов К.А. Адмирал Колчак. Биографическая повесть-хроника. С.-Петербург, 1993.

42 Колчак (урожд. Омирова), Софья Федоровна (1876—1956) — жена А.В. Колчака с 1904 г. Родилась в Каменец-Подольске, где ее отец, Фе­дор Васильевич Омиров, был начальником Казенной палаты и в поел. го­ды жизни фактически управлял Подольской губернией. Ф.В. Омиров — сын подмосковного священника, ученик и друг М.Н. Каткова и акад. Грота. Мать С.Ф., Дарья Федоровна, урожд. Каменская, сестра скульпто­ра Ф.Ф. Каменского, среди далеких своих предков числила барона Мини-ха (брата фельдмаршала, елизаветинского вельможу) и генерал-аншефа М.В. Берга (разбившего Фридриха Великого в Семилетнюю войну). С.Ф. Омирова — воспитанница Смольного ин-та. Знала семь языков; французским, немецким и английским владела превосходно. Имела от Колчака трех детей, из которых младшая, Маргарита, прожила совсем мало (1913—1915). Жила в Гатчине, затем в Либаве. После обстрела Либавы немцами в начале войны (2 августа 1914) бежала, бросив все, кроме нескольких чемоданов; казенная квартира Колчака была затем разгром­лена, и имущество семьи погибло. Дочь умерла в Гатчине, где, видимо, какое-то время жила и Софья Федоровна. Переехала вслед за мужем в Гельсингфорс, затем в Севастополь. При красных, переправив сына в бо­лее безопасное место, осталась в Севастополе, скрываясь под чужим име­нем в семьях моряков.

7 февраля 1919 г. С.С. Погуляев писал Колчаку в Омск из Парижа: "Среди правительственных лиц с совершенно особым чувством симпатии и уважения к Тебе относится нач[альник] Мор[ского] Генерального] Шт[аба] vice admiral de Bon, который по первому моему слову телеграфи­ровал в С(евастопо]ль, чтобы жене Твоей внесли 2000 руб. Я телеграфи­ровал Тебе и ей об этом. Тебе я передал ее телеграмму, из которой мог судить о ее стесненном положении. Хорошо было бы, если бы Ты напи­сал ему два слова благодарности" (ГА РФ, ф. Р-341, оп. 1, д. 752, лл. 128-129).

В апреле 1919 г. С.Ф. Колчак выехала в Бухарест на англ. военном корабле. Затем, соединившись с сыном (см. примеч. 43), переехала во Францию, где прожила оставшуюся часть жизни. Умерла в госпитале Лонжюмо под Парижем.

75

ка43. Они остановились пока в гостинице, и так как Александр Васильевич бывал у нас в доме, то он вместе с женой сделал нам визит. Нас они не застали, оставили карточки, и мы с мужем должны были ответить тем же. Мы застали там еще нескольких людей, знакомых им и нам.

Софья Федоровна Колчак рассказывала о том, как они выбирались из Либавы, обстрелянной немцами, очень хорошо рассказывала. Это была высокая и стройная женщина, лет 38, наверно. Она очень отличалась от других жен морских офицеров, была более интеллектуальна, что ли. Мне она сразу понравилась, может быть, потому, что и сама я выросла в другой среде: мой отец был музыкантом — дирижером и пианистом, семья была большая, другие интересы, другая атмосфера. Вдруг отворилась дверь, и вошел Колчак — только маленький, но до чего похож, что я прямо удивилась, когда раздался тоненький голосок: "Мама!" Чудесный был мальчик.

Летом мы жили на даче на острове Бренде под Гельсингфорсом, там же снимали дачу и Колчаки. На лето все моряки уходили в море, и виделись мы часто, и всегда это было интересно. Я очень любила Славушку, и он меня тоже. Помню, я как-то пришла к ним, и он меня попросил: "Анна Васильевна, нарисуйте мне, пожалуйста, котика, чтоб на нем был красный фрак, а из-под фрака чтоб был виден хвостик", а Софья Федоровна вздохнула и сказала: "Вылитый отец!"

Осенью как-то устроились на квартирах и продолжали часто видеться с Софьей Федоровной и редко с Александром Васильевичем, который тогда уже командовал Минной дивизией, базировался в Ревеле (Таллин теперь) и бывал в Гельсингфорсе только наездами. Я была молодая и веселая тогда, знакомых было много, были люди, которые за мной ухаживали, и поведение Александра Васильевича не давало мне повода думать, что отношение его ко мне более глубоко, чем у других.

Но запомнилась одна встреча. В Гельсингфорсе было затемнение — война. Город еле освещался синими лампочками. Шел дождь, и я шла по улице одна и думала о том, как тяжело все-таки на всех нас лежит война, что сын мой еще такой маленький и как страшно иметь еще ребен-

43 Колчак, Ростислав Александрович (1910—1965) — сын А.В. Колча­ка. В 1918 г. мать отправила его из Севастополя к себе на родину, в Каменец-Подольск, к подругам детства, полячкам. В 1919 г. при содей­ствии начальника англ. военной миссии в Румынии был вывезен из Каменец-Подольска, бывшего тогда в руках "зеленых", через Хотин, Ставучаны, Черновцы в Бухарест, откуда вместе с матерью, С.Ф. Колчак, вы­ехал во Францию.

Последней просьбой адмирала Колчака перед расстрелом было: "Я прошу сообщить моей жене, которая живет в Париже, что я благослов­ляю своего сына". — "Сообщу", — ответил руководивший расстрелом че­кист С.Г. Чудновский (Чудновский С. Конец Колчака. — В кн.: Годы огневые. Годы боевые. Сб. воспоминаний. Иркутск, 1961, с. 209).

В 1931 г. Р.А. Колчак закончил Высшую школу дипломатических в коммерческих наук (Париж), принят на службу в банк во франц. коло­нии. В 1933 г. у него родился сын Александр. Приведем два абзаца из семейной хроники, написанной Р.А. Колча­ком:

"Выше было упомянуто, что отец адмирала, Василий Иванович Кол­чак, издал в 1904 году книгу "Война и плен". Так вот эти "война" и "плен" повторялись в его семье из поколения в поколение. Какой-то рок приводит старших сыновей его ветви быть вовлеченными в большие во­енные катастрофы. Как турецкий генерал его пращур был при разгроме турок под Ставучанами захвачен в плен в Хотине, Василий Иванович был ранен и захвачен в плен при штурме Малахова кургана французами. Его сын, Александр Васильевич, контужен и взят в плен в Порт-Артуре японцами, а сын адмирала, Ростислав, мобилизованный во французскую армию в 1939 году, был взят в плен германцами с остатками 103-го пе­хотного полка 16 июня 1940 года, после боев, начавшихся на бельгий­ской границе и закончившихся на Луаре, при разгроме французских во­енных сил и взятии Парижа.

Так из рода в род жены должны спасать детей из горящих городов, от бомбардировок, голода, грабежей, расстрелов... По-видимому, разорение, бегство в чужие страны, изгнание, перемена подданства, языка и даже веры - явления нормальные..." (Колчак Р.А. Адмирал Колчак. Его род и семья (из семейной хроники). — "Военно-ист, вестник". Париж, 1960. № 16).

76

ка, — и вдруг увидела Александра Васильевича, шедшего мне навстречу. Мы поговорили минуты две, не больше; договорились, что вечером встретимся в компании друзей, и разошлись. И вдруг я отчетливо подумала: а вот с этим я ничего бы не боялась — и тут же: какие глупости могут прийти в голову! И все.

Но где бы мы ни встречались, всегда выходило так, что мы были рядом, не могли наговориться, и всегда он говорил: "Не надо, знаете ли, расходиться — кто знает, будет ли еще когда-нибудь так хорошо, как сегодня". Все уже устали, а нам — и ему и мне — все было мало, нас несло, как на гребне волны. Так хорошо, что ничего другого и не надо было.

Только раз как-то на одном вечере он вдруг стал усиленно ухаживать за другой дамой, и немолодой, и некрасивой, и даже довольно неприятной, а мне стал рассказывать о ее совершенствах. И тогда я ему рассказала сказку Уэллса о человеке, побывавшем в царстве фей. Человек поссорился со своей невестой и с горя заснул на холме. Проснулся он в подземном царстве фей, и фея полюбила его, — а он ей рассказывал о своей невесте, о том, как они купят зеленую тележку и будут в ней разъезжать и торговать всякой мелочью, и никак не мог остановиться. Тогда фея поцеловала и отпустила его, и он проснулся на том же холме. Но он никак не мог забыть того, что видел, невеста показалась ему топорной, все было не так. И попасть обратно в подземное царство ему уже не удалось44. Рассказала я в шутку, но он задумался.

И все шло по-прежнему: встречи, разговоры — и каждый раз радость встречи.

Был как-то раз вечер в Собрании, где все дамы были в русских костюмах, и он попросил меня сняться в этом костюме и дать ему карточку. Портрет вышел хороший, и я ему его подарила. Правда, не только ему, а еще нескольким близким друзьям. Потом один знакомый сказал мне: "А я видел Ваш портрет у Колчака в каюте". — "Ну что ж такого, — ответила я, — этот портрет не только у него". — "Да, но в каюте Колчака был только Ваш портрет, и больше ничего".

Потом он попросил у меня карточку меньшего размера, "так как большую он не может брать с собой в походы".


44 Имеется в виду один из "Странных рассказов" Уэллса — "М-р Скельмерсдэль в Царстве Фей" (Уэллс Г. Д. Собр. соч. в 9 тт. СПб., 1914, т. 1. с. 211-228).

77

Так прошли 1915 и 1916 годы до лета. Сыну моему было почти два года, я на даче жила вместе с моим большим другом Евгенией Ивановной Крашенинниковой и ее детьми45, у сына была няня, и решила я съездить на день своего рождения к мужу в Ревель — 18 июля. На пароходе я узнала, что Колчак назначен командующим Черноморским флотом и вот-вот должен уехать46.

В тот же день мы были приглашены на обед к Подгурскому и его молодой жене. Подгурский сказал, что Александр Васильевич тоже приглашен, но очень занят, так как сдает дела Минной дивизии, и вряд ли сможет быть. Но он приехал. Приехал с цветами хозяйке дома и мне, и весь вечер мы провели вдвоем. Он просил разрешения писать мне, я разрешила. И целую неделю мы встречались — с вечера до утра. Все собрались на проводы: его любили.

Морское собрание — летнее — в Ревеле расположено в Катринентале. Это прекрасный парк, посаженный еще Петром Великим в честь его жены Екатерины. Мы то сидели за столом, то бродили по аллеям парка и никак не могли расстаться.

Я пишу урывками, потому что редко остаюсь одна, потому что надо писать со свежей головой, а не тогда, когда уже устанешь от всякой бестолковой домашней работы, от всего, что на старости лет наваливается на плечи. Живешь двойной жизнью — тем, что надо, необходимо делать, и тем, о чем думаешь. Но был ли день за мои долгие годы, чтоб я не вспоминала то, что было мною прожито с этим человеком!

Мне было тогда 23 года; я была замужем пять лет, у меня был двухлетний сын. Я видела А.В. редко, всегда на людях, я была дружна с его женой. Мне никогда не приходило в голову, что наши отношения могут измениться. И он уезжал надолго; было очень вероятно, что никогда мы больше не встретимся. Но весь последний год он был мне радостью, праздником. Я думаю, если бы меня разбудить ночью и спросить, чего я хочу, — я сразу бы ответила: видеть его. Я сказала ему, что люблю его. И он ответил: "Я не говорил Вам, что люблю Вас". — "Нет, это я говорю: я всегда хочу Вас видеть, всегда о Вас думаю, для


45 Крашенинникова (урожд. Грюнберг), Евгения Ивановна — жена капитана 2-го (позже 1-го) ранга Петра Ильича Крашенинникова (1880— 1951). Их дети - Мария (род. 1908) и Сергей (род. 1911). Перед Первой мировой войной семья Крашенинниковых жила в Кронштадте, в 20-е годы — в Шанхае. После Второй мировой войны Е.И. Крашенинникова находилась в США.

46 Колчак назначен командующим флотом Черного моря приказом от 28 июня 1916 г. Одновременно произведен за отличия по службе в вице-адмиралы (был контр-адмиралом с 10 апреля 1916 г.).

Обстоятельства назначения Колчака в Черноморский флот и праздник в Ревельском Морском собрании, где собрались Подгурскмй, Непенин, Тимирев и Колчак, описаны несколько иначе С.Н. Тимиревым (см.: Цит. соч., с. 54—55).

78

меня такая радость видеть Вас, вот и выходит, что я люблю Вас". И он сказал: "Я Вас больше чем люблю". И мы продолжали ходить рука об руку, то возвращаясь в залу Морского собрания, где были люди, то опять по каштановым аллеям Катриненталя.

Нам и горько было, что мы расстаемся, и мы были счастливы, что сейчас вместе, — и ничего больше было не нужно. Но время было другое, и отношения между людьми другие — все это теперь может показаться странным и даже невероятным, но так оно и было, из песни слова не выкинешь.

Потом он уехал. Провожало его на вокзале много народу. Мы попрощались, он подарил мне фотографию, где был снят в группе со своими товарищами по Балтийскому флоту. Вот и конец. Будет ли он писать мне, я не была уверена. Другая жизнь, другие люди. А я знала, что он увлекающийся человек.

Вернулась и я в Гельсингфорс, на дачу на острове Бренде, где я жила вместе с семьей Крашенинниковых. Там же жила его семья. Все как было, только его не было.

Недели через две вечером все мы сидели на ступеньках террасы. На этот раз мой муж и муж Е.И. Крашенинниковой были у нас наездом. Вдруг подошел огромного роста матрос Черноморского флота в сопровождении маленькой горничной С.Ф. Колчак. Александр Васильевич не знал даже моего адреса на даче. Матрос передал мне письмо и сказал, что адмирал просит ответа.

Эффект был необычайный.

Письмо было толстое, времени было мало. Я даже не успела прочитать его как следует. Написала несколько строк и отдала их матросу. Письмо я прочту позже — сейчас мой муж возвращался на корабль, я должна была его проводить. Но скрыть того, как я счастлива, было невозможно, я просто пела от радости и не могла остановиться. Вернувшись, я стала читать письмо. Оно начиналось со слов: "Глубокоуважаемая Анна Васильевна" и кончалось "да хранит Вас Бог; Ваш А.В. Колчак". Он писал его несколько дней — в Ставке у царя, потом в море, куда он вышел сразу по приезде в Севастополь, преследуя и обстреливая немецкий крейсер "Бреслау"47.


47 Приказ прибыть в Ставку Колчак получил одновременно с назначением в Черноморский флот. Через Петроград отправился в Могилев, где явился к генералу М.В. Алексееву и затем к Николаю II, которые объяснили ему трудности ситуации, связанные с предстоящим вступлением Румынии в войну, и определили главную задачу — разработку (в двух вариантах) и осуществление Босфорской операции, намеченной на весну 1917 г. Хотя вся военная работа Колчака была связана с Балтикой, именно он, по общему мнению Ставки, более других подходил для подготовки Удара на Константинополь.

Прибыв в Севастополь, Колчак 6 июля принял Черноморский флот от вице-адмирала А.А. Эбергарда. Ближайшей задачей было обезопасить транспорты для снабжения Кавказской армии (их главной базой был Новороссийск), побережье и порты от набегов герм. крейсеров "Гебен" и "Вреслау", действовавших под турецким флагом, а также от подводных лодок. Как только Колчак поднял свой флаг и вступил в командование, было принято радио о выходе "Бреслау" из Босфора. С рассветом 7 июля Колчак вышел в море, взяв "Императрицу Марию" и несколько др. кораблей. Встретив "Бреслау", шедший на Новороссийск, заставил его повернуть, преследовал, подверг обстрелу. Это был первый и последний выход неприятельского крейсера в Черное море за время командования Колчака. Через несколько дней минные суда под непосредственным руководством Колчака осуществили заграждение Босфора минами, закрыв вход как надводным, так и подводным судам. "Гебен", подорвавшийся вскоре на этих заграждениях, не смог больше выйти в море до конца войны. Организовав дозорную службу для поддержания минных заграждений, удалось обезопасить море от проникновения в него новых неприятельских военных судов.

79

И это письмо пропало, как все его письма. Он писал о задачах, которые поставлены перед ним, как он мечтает когда-нибудь опять увидеть меня. Тон был очень сдержанный, но я была поражена силой и глубиной чувства, которым было проникнуто письмо. Этого я не ожидала, я не была самоуверенной.

На другой день я встретилась в знакомом доме с С.Ф. Колчак и сказала ей, что получила очень интересное письмо от Александра Васильевича. Впрочем, она это знала, так как письмо пришло не по почте, а одновременно с письмом, которое получила она, — с матросом. Мы продолжали видеться на даче, и сын Александра Васильевича — шести лет — сказал мне: "Знаете, Анна Васильевна, мой папа обстрелял "Бреслау", но это не значит, что он его потопил". Впрочем, это был последний рейс "Бреслау" в Черном море — выход из Босфора был заминирован так, что это было уже невозможно48.

Письма приходили часто — дня через три, то по почте, то с оказией через Генеральный штаб, где работал большой друг мой В. Романов49, приезжавший в командировки в Гельсингфорс. Однажды он мне сказал: "Что же из всего этого выйдет?" Я ответила, что он же привозит письма не только мне, но и жене Александра Васильевича. "Да, — сказал он, — но только те письма такие тоненькие, а Ваши такие толстые".

А С.Ф. Колчак собиралась ехать в Севастополь. Жили они очень скромно, и ей надо было многое сделать и купить, чтобы к приезду иметь вид, соответствующий жене командующего флотом. Мы много вместе ходили по магазинам, на примерки.

Она была очень хорошая и умная женщина и ко мне относилась хорошо. Она, конечно, знала, что между мной и Александром Васильевичем ничего нет, но знала и другое: то, что есть, очень серьезно, знала больше, чем я. Много лет спустя, когда все уже кончилось так ужасно, я встретилась в Москве с ее подругой, вдовой контр-адмирала Развозова50, и та сказала мне, что еще тогда С.Ф. говорила ей: "Вот увидите, что Александр Васильевич разойдется со мной и женится на Анне Васильевне". А я тогда об этом и не думала: Севастополь был далеко, ехать я туда не со-


48 В период службы на Черноморском флоте Колчак был занят, кроме блокады Босфора, борьбой с оставшимися на море и с отдельными проры­вавшимися в него неприятельскими миноносцами, канонерскими и подв. лодками. Кроме того, на Колчака были возложены дела вновь образован­ной Дунайской военной флотилии. Неудачи на Румынском фронте к нач. 1917 г. привели к тому, что возможным стал лишь один вариант Босфорской операции — десантный. В непосредственное распоряжение Колчака поступила специально сформированная для этой цели Черноморская пе­хотная дивизия, возглавлявшаяся генералом А.А. Свечиным и полковни­ком А.И. Верховским. Интенсивная подготовка Босфорского десанта про­должалась до весны 1917 г.

49 Романов, Владимир Вадимович (1876—1962) — в то время ст. лейт. флота (с 1916 г. капитан 2-го ранга), работник МГШ. Окончил Мор. ка­детский корпус (1895, в одном выпуске с С.Н. Тимиревым). В 1905 г. от­правился учиться за границу, где окончил Горную академию во Фрайбур­ге (Саксония); стал инженером-металлургом, специалистом по медепла­вильному производству. Перед Первой мировой войной находился в от­ставке по флоту, занимался предпринимательской деятельностью. Ураль­ский горнопромышленник, директор правлений нескольких акционерных обществ (Кыпггымских горных заводов, Южно-Уральского горнопромыш­ленного, "Кровля", "Медь"). Летом 1918 г. — в Киеве, затем (1918—1919) в Крыму. Заболев сыпным тифом, "застрял" в Сов. России и работал на Севере (съемки на о. Диксон) (1920—1921), жил некоторое время в Сибири (Енисейск, Чита). В начале 20-х эмигрировал сначала в Сербию и Англию, затем обосновался во Франции. Участвовал в работе эмигрантского Военно-исторического кружка (Париж). Входил в совет старейшин Всезарубежного объединения морских организаций. В преста­релом возрасте добывал себе средства уроками, техническими перевода­ми, реферированием научной литературы.

50 Развозов, Александр Владимирович (1879—1920) — капитан 1-го ранга (декабрь 1915), затем (1917) контр-адмирал. Окончил Мор. кадет­ский корпус (1898). Участник Русско-яп. войны. Командовал различны­ми эсминцами. Во время войны с Германией — нач. 2-го дивизиона эск. миноносцев Балтфлота, а после отставки Д.Н. Вердеревского от должнос­ти — командующий Балтфлотом (июль—декабрь 1917). Власть большеви­ков Развозов считал сначала недолговечной и на заседании Центробалта 19 ноября заявил: "Признавать буду ту власть, которая будет выдвинута Учредительным собранием", однако на следующий день вместе со своим штабом подчинился управляющему Мор. министерства М.В. Иванову и был представлен Цуггробалтом к производству в вице-адмиралы. Оста­вался на посту командующего флотом до 5 декабря, когда сама его долж­ность и штаб были упразднены, а высшее руководство Балтфлотом при­нял на себя Военный отдел Центробалта. Недолгое время (12—20 марта 1918) после восстановления должности командующего возглавил морские силы Балтфлота; его преемником стал А.М. Щасный. Арестован и увезен в Петроград. Вскоре выпущен. В сентябре 1919 г. вновь арестован чекис­тами в Петрограде по обвинению в военном заговоре. Находился в за­ключении в "Крестах". 14 июня 1920 г. умер в тюремной больнице от аппендицита. Похоронен на Смоленском кладбище в Петрограде.

Его вдова — Мария Александровна Развозова (урожд. фон дер Остен-Дризен) (1887-1968).

80

биралась, но жила я от письма до письма, как во сне, не думая больше ни о чем.

Осенью С.Ф. уехала с сыном в Севастополь, а мы переехали в Ревель. Жили мы в самом Вышгороде, снимая квартиру в доме барона Розена, откуда был широкий вид на весь Ревель, порт и Катриненталь. Каждый день я выходила навстречу почтальону, иногда он говорил мне извиняющимся тоном: "Сегодня письма нет". Вероятно, все было написано у меня на лице. В эту зиму у нас бывало много народу, но, когда все расходились, я выходила одна на узенькие улицы Вышгорода, садилась на скамейку у Дом-кирхе и долго сидела, глядя, как звезды переползают с ветки на ветку деревьев. Хотела забыть шум, болтовню, песни, и знала, что приду домой, перечитаю последнее письмо и буду писать ответ, и очень была счастлива.

Осенью 16-го года на рейде Севастополя произошел взрыв на броненосце "Императрица Мария"51. Я была тогда в Петрограде, письмо получила через штаб.

Уже по почерку на конверте я привыкла видеть, какого рода будет письмо, — тут у меня сердце сразу упало. Александр Васильевич писал о том, как с момента первого взрыва он был на корабле. "Я распоряжался совершенно спокойно и, только вернувшись, в своей каюте, понял, что такое отчаяние и горе, и пожалел, что своими распоряжениями предотвратил взрыв порохового погреба, когда все было бы кончено. Я любил этот корабль, как живое существо, я мечтал когда-нибудь встретить Вас на его палубе". Он был совершенно потрясен этим несчастьем.

Отчего это произошло, так это и осталось неизвестным — тогда, но корабль погиб.

Вскоре я встретилась с адмиралом Альтфатером52, который говорил, что Колчак совершенно не в себе, может говорить только о гибели "Императрицы Марии" и вообще... Альтфатер рассчитывал по этому поводу на назначение командующим Черноморским флотом, чего нельзя было не понять. Но этого не произошло.


1916 год шел к концу. Все больше накалялась атмосфера. На фронте война шла плохо, в тылу — Распутин. Потом — убийство Распутина. Слухи, слухи...

В начале февраля 1917 г. мой муж, С.Н. Тимирев, получил отпуск, и мы собирались поехать в Петроград —


51 Первый линейный корабль Черноморского флота "Императрица Мария" построен в Николаеве (1913—1915) в соответствии с программой обновления Черноморского флота, принятой Советом министров в дек. 1910 г. После ввода в строй (лето 1915) был самым сильным кораблем Черноморского флота. Погиб утром 7 октября 1916 г. на Северном рейде Севастополя в результате пожара под носовой башней, повлекшего за собой 25 взрывов боевых снарядов (первым же из них столб пламени и дыма взметнуло вверх на 300 м). Колчак руководил работами по затоплению погребов трех др. башен и по локализации пожара. Этими мерами были спасены рейд и город, однако после последнего (более сильного, чем предыдущие) взрыва корабль опрокинулся и затонул. Погибло до 300 человек (включая скончавшихся в госпитале в ближайшие недели). Комиссия, рассматривавшая причины пожара, не установила их с полной достоверностью, но указала "на сравнительно легкую возможность приведения злого умысла в исполнение при той организации службы, которая имела место на погибшем корабле" (Крылов А.Н. Гибель линейного корабля "Императрица Мария". — В его кн.: Воспоминания и очерки. М., 1949, с. 338). Колчаку приписывают слова: "Как командующему мне выгоднее предпочесть версию о самовозгорании пороха. Как честный человек я убежден: здесь диверсия" (Е л к и н А.С. Арбатская повесть. М., 1987, с. 141). Автор "Арбатской повести" утверждает: в 1933 г. ОГПУ выяснило, что диверсия была осуществлена под руководством герм. разведчика В. Вермана, но сведения об этом не были обнародованы. Корабль поднят в 1916—1917 гг. и разобран к 1927 г. В 1931 г. вышла кн.: Есютин Т.В. Гибель корабля "Императрица Мария" (М.—Л.), представляющая собой воспоминания моряка Черноморского флота.

По существовавшим на флоте нормам, такая катастрофа должна была повлечь за собой снятие командующего флотом. Однако, по инициативе мор. министра И.К. Григоровича, решение о Колчаке как о командующем Черноморским флотом было отложено до конца войны.

52 Альтфатер, Василий Михайлович (1883—1919) окончил Мор. кадетский корпус (1902) и Николаевскую Мор. академию по гидрографическому отделению (1908). Участник Русско-яп. войны, затем служил на Балтфлоте, в штабе фон Эссена (флаг-капитан по оперативной части), и в МГШ. Во время войны представитель ВМФ, потом нач. Военно-морского управления при главнокомандующем Сев. фронтом, контр-адм. (1917). Перешел на сторону сов. власти, стал первым (15 октября 1918) командующим мор. силами Республики. Колчак говорил о нем: "...он был скорее монархистом. Мечтой Альтфатера было флигель-адъютантство, он к этому и шел, т.к. имел большие связи при Ставке. И тем более меня удивляет его перекраска в такой форме... Я всегда считал Альтфатера карьеристом..." (Допрос Колчака, с. 101—102).

81

т.е. мой муж, я и мой сын с няней. Но в поезд сесть нам не удалось — с фронта лавиной шли дезертиры, вагоны забиты, солдаты на крыше. Мы вернулись домой и пошли к вдове адмирала Трухачева53, жившей в том же доме, этажом ниже. У нее сидел командующий Балтийским флотом адмирал Адриан Иванович Непенин54. Мы были с ним довольно хорошо знакомы. Видя мое огорчение, он сказал: "В чем дело? Завтра в Гельсингфорс идет ледокол "Ермак", через 4 часа будете там, а оттуда до Петрограда поездом просто". Так мы и сделали.

Уже плоховато было в Финляндии с продовольствием, мы накупили в Ревеле всяких колбас и сели на ледокол. Накануне отъезда я получила в день своих именин55 от Александра Васильевича корзину ландышей — он заказал их по телеграфу. Мне было жалко их оставлять, я срезала все и положила в чемодан. Мороз был лютый, лед весь в торосах, ледокол одолевал их с трудом, и вместо четырех часов мы шли больше двенадцати. Ехало много женщин, жен офицеров с детьми. Многие ничего с собой не взяли — есть нечего. Так мы с собой ничего и не привезли.

А в Гельсингфорсе знали, что я еду, на пристани нас встречали — в Морском собрании был какой-то вечер. Когда я открыла чемодан, чтобы переодеться, оказалось, что все мои ландыши замерзли. Это был последний вечер перед революцией.

В Петроград мы приехали в двадцатых числах февраля56 в квартиру моих родителей. Уже не хватало хлеба, уже по улицам шли толпами женщины, требуя хлеба, разъезжали конные патрули, не зная, что с этими толпами делать, а те, встречая войска, кричали: "Ура!" Неразбериха была полная. Ясно было одно: что надвигаются грозные события. В эти дни я несколько раз бывала в Государственной Думе. Последний раз после разных речей вышел Керенский и сказал: "Вы тут разговариваете, а рабочие уже вышли на улицу", и пошло.

Моя сестра Оля училась в это время в театральной студии Мейерхольда. Ставился "Маскарад" Лермонтова в Александрийском театре57, все студийцы участвовали как миманс — сестра тоже. Несмотря на то что на улицах было уже очень неспокойно, мы все поехали на генеральную репетицию. Состояние было невыносимо тревожное, но как


53 Трухачев, Петр Львович (1867-1916?) — контр-адмирал (1915). Окончил Мор. училище (1887) и Мор. учебно-стрелковую команду (1894). Участник Русско-яп. войны. Командовал Минной дивизией, выдвинутой (1915) в Рижский залив и защищавшей его. Осенью 1915 г. по болезни временно (сент.—окт.) был заменен Колчаком. С декабря 1915 г. — нач. 1-й бригады крейсеров Балтфлота.

Его вдова — Трухачева Елизавета Александровна (урожд. Мосолова, по первому браку — Хёльстрём).

54 Непенин, Андриан (Адриан) Иванович (1871—1917) — вице-адмирал (1916). Окончил Мор. корпус (1892). Участник Русско-яп. войны. Начальник службы связи Балт. моря (с июля 1914), организовал на Балтфлоте службу наблюдения и связи с использованием радиотехнический средств. Одним из первых в рус. флоте оценил значение морской авиации как нового средства разведки. Командующий Балтфлотом с сентября 1916 г. Пытался суровыми мерами поднять дисциплину на флоте. Накануне падения самодержавия телеграфировал в Ставку о необходимости пойти навстречу Думе; после Февраля сразу же заявил о переходе на сторону Гос. Думы и Временного правительства. Отставлен матросами от должности и убит.

В начале февраля 1917 г. он на один день приехал из Гельсингфорса в Ревель на ледоколе "Ермак". Тимирев принял его предложение, "хотя одолжаться Непенину было не очень приятно" (отношение С.Н. к Непе-нину было резко отрицательным).

55 День именин Анны — 3 (16) февраля.

56 Тимиревы прибыли в Гельсингфорс около 8 февраля и едва ли не на следующий день отправились в Петроград. По воспоминаниям С.Н. Тимирева, они поселились не у Сафоновых, а в прежней своей квартире. Около 15 февраля С.Н. поехал в деревню, откуда через 10 дней вернулся в Петроград. Если Анна Васильевна ездила с ним, то ее слова насчет приезда "в двадцатых числах февраля" следует отнести к этому повторному приезду.

57 Премьера "Маскарада" в Александрийском театре состоялась 25 февраля 1917 г.

82

только началась музыка, и в прорези занавеса начали двигаться маски — такова волшебная сила искусства, — все, все забывалось — до той минуты, когда кончалось действие. И тогда снова ужасное состояние. Таким я запомнила этот спектакль, может быть лучший из всех, которые я видела в жизни.


А на улицах уже постреливали. Революция — Февральская — шла полным ходом. Мой муж срочно уехал в Ревель на корабль, которым тогда командовал. В Гельсинг-форсе был убит адмирал Непенин — убит зверски, убито несколько знакомых мне офицеров58. В Кронштадте — тоже59. Что в Ревеле—неизвестно60. Что в Севастополе — неизвестно61.

Царь отрекся за себя и сына, его брат Михаил Александрович тоже. На улицах стрельба. К нам приходили с обыском, искали оружие — взяли дедовский кремневый пистолет и лицейскую шпагу отца.

Мы ехали во Владивосток — мой муж, Тимирев, вышел в отставку из флота и был командирован Советской властью туда для ликвидации военного имущества флота. Брестский мир был заключен, война как бы окончена.

В Петрограде голод — 50 гр. хлеба по карточкам, остальное — что достанешь. А в вагоне-ресторане на столе тарелка с верхом хлеба. Мы его немедленно съели; поставили другую — и ее тоже. И по дороге на станциях продают невиданные вещи: молоко, яйца, лепешки. И все время — отчего нельзя послать ничего тем, кто остался в Петрограде и так голодает?

Была весна, с каждым днем все теплее; и полная неизвестность, на что мы, в сущности, едем, что из всего этого выйдет. А события тем временем шли своим ходом: начиналась гражданская война, на Дону убит Корнилов62, восстание чешских войск, следующих эшелонами на восток63. В вагоне с нами ехала семья Крашенинниковых, наши друзья; еще какая-то девушка, с которой я подружилась, ехала в Харбин к родителям; два мальчика-лицеиста. Остановки долгие, города, незнакомые мне, все было интересно, все хотелось посмотреть. Мы, где возможно, сходи-


58 Гельсингфорс был главной базой Балтфлота. 28 февраля 1917 г. Непенин сообщил по командам о забастовке и беспорядках в Петрограде и о переменах в Совете министров. Вечером 3 марта в Гельсингфорсе произошло восстание на линкоре "Андрей Первозванный", были убиты нач. 2-й бригады линейных кораблей контр-адмирал А. К. Небольсин и два старших офицера в Свеаборгской крепости. 4 марта восстание разрослось, и Непенин телеграфировал М.В. Родзянко: "Балтийский флот как боевая сила сейчас не существует. Бунт почти на всех судах". Митингуя на Соборной площади, матросские делегаты объявили об отставке Непе-нина и избрали новым командующим А.С. Максимова. Непенин был арестован на борту флагманского судна "Кречет"; когда его вели в арестный дом через ворота Свеаборгского порта, он был встречен враждебной толпой и убит выстрелом. Это послужило началом "офицерского погрома" 4 марта, когда с офицерами в Гельсингфорсе и крепости расправлялись на улице, причем гибли не только "тираны", но и случайные люди.

59 Беспорядки в Кронштадте начались 28 февраля 1917 г. забастовкой на пароходном заводе. Поздно вечером на улицы стали выходить части гарнизона, поддержанные матросами учебного минного отряда. К утру 1 марта город оказался в руках восставших. За ночь было убито ок. 50 офицеров, расстрелянных у рва за памятником вице-адмиралу С.О. Макарову на Якорной площади, св. 200 офицеров арестовано. По всему Кронштадту распространились самосуды, грабежи, захваты винных складов. Главный комендант порта и генерал-губернатор Кронштадта адмирал Р.Н. Вирен был заколот штыками на Якорной площади утром 1 марта. во В Ревеле не произошло таких массовых кровавых расправ, как в Гельсингфорсе и Кронштадте. 2 марта разрослась забастовка, начавшаяся накануне, и весь день рабочие и матросы демонстрировали по улицам. Днем разгромили тюрьму; адмирал А.М. Герасимов, поехавший для переговоров, был ранен, а нач. тюрьмы и несколько человек из населения убиты. До конца дня продолжали громить суды, тюрьмы, полицейские околотки, выпустили всех арестантов. Вечером 3 марта избрали Ревельский Совет рабочих и военных депутатов, а 6 марта — флотский комитет, занявшийся установлением нового внутреннего распорядка в мор. и береговых командах. 9 марта приказ об организации Ревельского местного флотского комитета подписали нач. 1-й бригады крейсеров контр-адмирал В.К. Пилкин и нач. дивизиона подв. лодок контр-адмирал Д.Н. Вердеревский; в докладной записке в ГМШ они высказали уверенность в том, что налицо взаимное доверие начальников и подчиненных и обоюдное признание ими их прав: "Нет никакого основания опасаться того, чтобы команды не повиновались нам в военном отношении..." (Революционное движение в России после свержения самодержавия. Док-ты и мат-лы. М., 1957, с. 658).

60 В Ревеле не произошло таких массовых кровавых расправ, как в Гельсингфорсе и Кронштадте. 2 марта разрослась забастовка, начавшаяся накануне, и весь день рабочие и матросы демонстрировали по улицам. Днем разгромили тюрьму; адмирал А.М. Герасимов, поехавший для переговоров, был ранен, а нач. тюрьмы и несколько человек из населения убиты. До конца дня продолжали громить суды, тюрьмы, полицейские околотки, выпустили всех арестантов. Вечером 3 марта избрали Ревельский Совет рабочих и военных депутатов, а 6 марта — флотский комитет, занявшийся установлением нового внутреннего распорядка в мор. и береговых командах. 9 марта приказ об организации Ревельского местного флотского комитета подписали нач. 1-й бригады крейсеров контр-адмирал В.К. Пилкин и нач. дивизиона подв. лодок контр-адмирал Д.Н. Вердеревский; в докладной записке в ГМШ они высказали уверенность в том, что налицо взаимное доверие начальников и подчиненных и обоюдное признание ими их прав: "Нет никакого основания опасаться того, чтобы команды не повиновались нам в военном отношении..." (Революционное движение в России после свержения самодержавия. Док-ты и мат-лы. М., 1957, с. 658).

61 На Черноморском флоте события поначалу развивались менее драматично. Об этом см. письма А.В. Колчака к А.В. Тимиревой и комментарии к ним.

62 Корнилов, Лавр Георгиевич (1870—1918) — генерал от инфантерии (1917), верх. главнокомандующий (июль—август 1917). В ноябре 1917 г. бежал на Дон, где вместе с М.В. Алексеевым сформировал Добровольческую армию; стал ее главкомом. Убит 13 апреля 1918 г. на пятый (последний) день неудачного штурма Екатеринодара.

63 Организация и деятельность Чехословацкого корпуса (ЧСК) была частью чехосл. легионерского движения, целью которого было достижение независимости страны через победу над центр, державами. "Рус. легион", как чехословаки называли свои военные части в России, был по сравнению с другими ("Американским", "Английским", "Французским", "Итальянским" и "Сербским" легионами) наибольшим. Легионерским движением руководил из Парижа Чехословацкий национальный совет, филиал которого после Февраля возник в Киеве и был признан Временным правительством в качестве единственного представителя чехов и словаков в России.

Осн. часть ЧСК составили бывшие военнопленные. Поначалу оставался частью рус. армии (подчинение, старшие командиры, язык приказов).

25 января 1918 г. Т.Г. Масарик провозгласил ЧСК автоном. частью Чехосл. армии во Франции. Была поставлена цель — перебросить ЧСК на франц. театр воен. действий через Сибирь. После заключения УНР сепаратного мира (27 января 1918) и последовавшего за ним вступления герм. войск на территорию Украины ЧСК покинул Украину, но Брестский мир (3 марта) затруднил ему продвижение через Россию на Зап. фронт. Попытки сов. властей использовать ЧСК в боевых действиях не только против немцев, но и против войск УНР, стремление разоружить ЧСК, наталкивавшееся на желание чехословаков вывезти с собой максимум оружия, задержки эшелонов, столкновения с немцами и венграми из бывших военнопленных, коммунистич. агитация, взаимное недоверие сов. правительства и руководства ЧСК привели к взрыву. 23 мая 1918 г. съезд ЧСК в Челябинске постановил не сдавать оружия и пробиваться к Владивостоку. 25 чая в Мариинске произошло первое вооруженное столкновение сов. войск с ЧСК. В тот же день Л.Д. Троцкий отдал приказ о том, что каждый чехословак, которого найдут вооруженным на железнодорожной линии, "должен быть расстрелян на месте", если же вооруженный чехословак окажется в эшелоне, то он "должен быть выброшен из вагона и заключен в лагерь для военнопленных" (см.: Клеванскии А.Х. Чехословацкие интернационалисты и проданный корпус. М., 1965, с. 208); эта телеграмма была перехвачена командованием ЧСК. Отразив первые нападения на свои эшелоны (Марьяновка, Иркутск, Златоуст) и перейдя в наступление, ЧСК овладел всей Сибирской (а также Алтайской) дорогой.

Быстрота, с какой рухнула на огромных территориях сов. власть, образование новых правительств (Сибирь, Самара, Владивосток, Екатеринбург), ориентировавшихся на прежних союзников и желавших обновить фронт против большевиков и немцев, возбудили надежды, и с согласия Антанты осн. часть ЧСК вернулась к Волге и Уралу для военных действий. Отсутствие ожидаемой поддержки со стороны союзников и русских, внутр. кризис в ЧСК и изменение политической обстановки в Европе и Сибири побудили ЧСК оставить антибольшевистский фронт в конце 1918 г. 1 февраля 1919 г. ЧСК переименован в Чехосл. армию в России (ЧСА).

83

ли с поезда, бежали смотреть все, что можно. В Иркутске встретились с нашими попутчиками, которые давно искали случая познакомиться, да не знали как.

А в Иркутске задержка — началось восстание в Черемховских копях, никого дальше не пропускают. Тут-то эти мальчики и пригодились. Уж не знаю, как им удалось организовать совершенно липовую китайско-американскую миссию и получить под нее вагон. Состав этой миссии был по их выбору — все мы туда попали. Время было фантастическое.

И вот мы едем по Амурской колесухе, кое-как построенной каторжниками, по Шилке64. Красиво, дух захватывает. Вербная неделя, на станциях видим, как идут по гребням холмов со свечками люди со всенощной. Мы опять, я и девушка Женя, побежали смотреть город. Красивее расположенного города я не видела — на стыке Амура и Шилки65. А город пестрый, то большие дома, то пустыри, по улицам ходят свиньи — черт знает что такое. И тут я повстречалась с лейтенантом Рыбалтовским66. Когда-то он плавал под командой моего мужа, мы были знакомы, даже приятели. "Что вы здесь делаете?" — "Да как-то так попал. Вот хочу перебраться в Харбин". — "Зачем?" — "А там сейчас Колчак"67.

Не знаю: уж, вероятно, я очень переменилась в лице, потому что Женя посмотрела на меня и спросила: "Вы приедете ко мне в Харбин?" Я, ни минуты не задумываясь, сказала: "Приеду".

Страшная вещь — слово. Пока оно не сказано, все может быть так или иначе, но с той минуты я знала, что иначе быть не может.

Последнее письмо Александра Васильевича — через Генеральный штаб — я получила в Петрограде вскоре после Брестского мира. Он писал, что, пока не закончена мировая война, он не может стоять в стороне от нее, что за позорный Брестский мир Россия заплатит страшной ценой — в чем оказался совершенно прав. Был он в то время в Японии. Он пошел к английскому послу лорду Грею68 и сказал, что хочет участвовать в войне в английской (союзной России) армии. Они договорились о том, что Александр Васильевич поедет в Месопотамию, на турецкий фронт, где продолжались военные действия.


64 Амурская колесная дорога ("Колесуха") соединяла Хабаровск с Бла­говещенском (ок. 2000 км). Построена исключительно арестантским тру­дом, строилась беспрерывно летом и зимой (1898—1909). Свыше тысячи арестантов, участвовавших в строительстве, размещались в лагерях, ко­торые устраивались и ликвидировались по мере хода работ. "Примера подобного сооружения, по его грандиозности, по тем затруднениям, с ко­торыми сопряжена была прокладка дороги в пустынной, почти незасе­ленной и малодоступной местности, еще не было в тюремной практике других государств. Достаточно сказать, что арестованным пришлось не только сделать своим трудом все, что требовалось для дороги со всеми ее станционными и мостовыми сооружениями, на протяжении нескольких сотен верст, но раньше того расчистить леса, провести временные пути сообщения, устроить жилища и организовать водоснабжение, доставку одежды, пищи и всех других материалов и запасов, при отсутствии воз­можности делать закупки на месте работ" (из доклада Главного тюремно­го управления, 1900. — Цит. по: Сиб. Сов. Энц., т. I. М., 1929, стлб. 101). "Колесуху" выделяли не столько масштабы принудительного труда (на строительстве Амурской железной дороги — до 7 тыс. каторжников), сколько всесторонность его использования, полная изоляция лагерей, беззаконие и высокая смертность. Арестанты были разбиты на десятки, связанные круговой порукой на случай побега: один "политик" на девять уголовных.

Вопрос об использовании опыта "Колесухи" в ГУЛАГе, насколько нам известно, еще ждет своих исследователей.

65 Имеется в виду Благовещенск. Вербная неделя в 1918 г. приходи­лась на 22—28 апреля; таким образом, упомянутое автором выше по тек­сту восстание чехосл. войск произошло уже после того, как Анна Ва­сильевна проехала по Сибирской магистрали.

66 Рыбалтовский, Борис Николаевич (1887—?) — лейтенант флота, плавал в 1907 г. под начальством С.Н. Тимирева на "Цесаревиче". Во время войны с Германией служил на Балтфлоте.

67 Колчак 7 июня 1917 г. телеграфировал Керенскому о своей отставке и в тот же день был вызван в Петроград. Свыше месяца прожил в столи­це, ожидая окончательного решения правительства. Принял предложение Гленона о командировке в США, рассчитывая участвовать в намечавшей­ся Дарданелльской операции. Через Швецию и Норвегию прибыл в Анг­лию, затем на англ. крейсере выехал в Галифакс и оттуда в Нью-Йорк и Вашингтон. Поделившись с союзниками опытом, накопленным в ходе командования Черноморским флотом, узнал об отмене Дарданелльского десанта и решил вернуться в Россию. Отплыл из Сан-Франциско в Иоко­гаму. Здесь получил сведения об Октябрьском перевороте, а затем о пере­говорах в Брест-Литовске и перемирии, которое (а тем более заключен­ный вслед за ним мир) воспринял как полное подчинение Сов. России Германии. Желая продолжать борьбу с прежним неприятелем, обратился с просьбой о принятии на службу в англ. армию. Просьба была удовлет­ворена, и Колчак был направлен в Бомбей, где ему надлежало получить более точные указания о назначении на Месопотамский фронт. В январе 1918 г. отбыл из Японии, но доехал только до Сингапура, откуда, в силу изменившейся обстановки в Месопотамии (рус. части бросили фронт) и ввиду просьбы русского посланника в Китае кн. Н.А. Кудашева о возвра­щении Колчака, был отозван в Пекин, где Кудашев информировал его о сложившейся обстановке и послал его в Харбин для организации рус. вооруж. сил в полосе отчуждения КВЖД. В Пекине Колчак был выбран членом нового правления КВЖД. Прибыл в Харбин в апреле 1918 г.

Подробности — в письмах А. В. Колчака к А. В. Тимиревой и в ком­ментариях к ним.

68 Ошибка памяти. Имеется в виду сэр Конингем Грин (1844—1934) — англ. дипломат. Посланник в Швейцарии (1901—1905), Румынии (1905— 1910), Дании (1910-1912). Посол в Японии (1912-1919).

Ошибка Анны Васильевны легко объяснима: она назвала похожую фа­милию другого англ. дипломата, бывшего в то время министром иностр. дел (сэр Эдуард Грей).

84

Но события принимали другой оборот. В Харбине тогда царь и бог был генерал Хорват69 — формировались воинские части против Советской власти — Александр Васильевич решил посмотреть на месте, что там происходит. Так он оказался в Харбине.

В последнем письме он писал, что, где бы я ни была, я всегда могу о нем узнать у английского консула и мои письма будут ему доставлены. И вот мы во Владивостоке. Первое, что я сделала, — написала ему письмо, что я во Владивостоке и могу приехать в Харбин. С этим письмом я пошла в английское консульство и попросила доставить его по адресу. Через несколько дней ко мне зашел незнакомый мне человек и передал мне закатанное в папиросу мелко-мелко исписанное письмо Александра Васильевича.

Он писал: "Передо мной лежит Ваше письмо, и я не знаю — действительность это или я сам до него додумался".

Тогда же пришло письмо от Жени — она звала меня к себе — у нее были личные осложнения, и она просила меня помочь ей: "Приезжайте немного и для меня". Я решила ехать. Мой муж спросил меня: "Ты вернешься?" — "Вернусь". Я так и думала, я только хотела видеть Александра Васильевича, больше ничего. Я ехала как во сне. Стояла весна, все сопки цвели черемухой и вишней — белые склоны, сияющие белые облака. О приезде я известила Александра Васильевича, но на вокзале меня встретила Женя, сказала, что Александр Васильевич в отъезде, и увезла меня к себе.

А Александр Васильевич встречал меня, и мы не узнали друг друга: я была в трауре, так как недавно умер мой отец70, а он был в защитного цвета форме. Такими мы никогда друг друга не видали. На другой день я отыскала вагон, где он жил, не застала и оставила записку с адресом. Он приехал ко мне. Чтобы встретиться, мы с двух сторон объехали весь земной шар, и мы нашли друг друга.

Он навещал меня в той семье, где я жила, потом попросил меня переехать в гостиницу. Днем он был занят, мог приходить только вечером, и всегда это была радость.


69 Хорват, Дмитрий Леонидович (1858—1937) — генерал-лейтенант (1912). Из херсонских дворян. Окончил Николаевское инж. училище. Начал службу в лейб-гвардии саперном батальоне (1878), с 1885 г. служил на железных дорогах. Начальник Южно-Уссурийской (1895), затем Закаспийской военной (1899) железных дорог. В 1902—1918 гг. — управляющий КВЖД. В декабре 1917 г. под его руководством прекращена продолжавшаяся две недели власть Харбинского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов. К моменту приезда Колчака в Харбин в руках Хорвата сохранялась наибольшая реальная власть в полосе отчуждения КВЖД, хотя формально главной полит, организацией в городе был Дальневосточный комитет и в Харбине же находилось так наз. правительство П.Я. Дербера (остатки Врем. пр-ва автономной Сибири, образовавшегося в Томске в январе 1918). В июле 1918 г. Хорват образовал свое правительство (Деловой кабинет) и во Владивостоке объявил себя временным верховным российским правителем. В октябре 1918 г., подчинившись Врем. сиб. пр-ву П.В. Вологодского, назначен верх. уполномоченным на Дальнем Востоке. После 18 ноября 1918 г., признав верх. власть Колчака, стал его верх. уполномоченным в Маньчжурии. Падение власти Хорвата в Харбине относится к марту 1920 г. Остался в Китае. Был советником Мукденского (Шэньянского) правительства по делам КВЖД. С 1924 г. — пред. Дальневост. отд. Рус. общевоинского союза.

70 События 1917 г. помешали В.И. Сафонову выехать за границу в очередное концертное турне. Летом он уехал с семьей в Кисловодск, провел там бетховенский цикл концертов (с участием сына-скрипача). Не имея больших возможностей для исполнительской деятельности, сильно тосковал. Умер в Кисловодске 27 февраля 1918 г. от приступа грудной жабы. О жизни и смерти В.И. Сафонова в Кисловодске вспоминает В.Н. Коковцов во втором томе "Из моего прошлого" (Париж, 1933).

85

А время шло, мне пора было уезжать — я обещала вернуться. Как-то я сказала ему, что пора ехать, а мне не хочется уезжать.

— А вы не уезжайте.

Я приняла это за шутку — но это шуткой не было.

— Останьтесь со мной, я буду Вашим рабом, буду чистить Ваши ботинки. Вы увидите, какой это удобный институт.

Я только смеялась. Но он постоянно возвращался к этому. Наконец я сказала:

— Конечно, человека можно уговорить, но что из этого выйдет?

— Нет, уговаривать я Вас не буду — Вы сами должны решить.

А у него уже начались трения с Хорватом, которого он терпеть не мог: "...и по виду и по качеству старая швабра"71. А.В. приходил измученный, совсем перестал спать, нервничал, а я все не могла решиться порвать со своей прошлой жизнью. Мы сидели поодаль и разговаривали. Я протянула руку и коснулась его лица — и в то же мгновение он заснул. А я сидела, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить его. Рука у меня затекла, а я все смотрела на дорогое и измученное лицо спящего. И тут я поняла, что никогда не уеду от него, что, кроме этого человека, нет у меня ничего и мое место — с ним. Мы решили, что я уеду в Японию, а он приедет ко мне, а пока я напишу мужу, что к нему не вернусь, остаюсь с Александром Васильевичем. Единственное условие было у меня: мой сын должен быть со мной — в то время он жил в Кисловодске у моей матери.

Александр Васильевич ответил: "В таких случаях ребенок остается с матерью". И тут я поняла, что он тоже порвал со своей прошлой жизнью и ему это нелегко — он очень любил сына.

Но он меня любил три года, с первой встречи, и все это время мечтал, что когда-нибудь мы будем вместе. Вскоре я уехала в Японию — продала свое жемчужное ожерелье на дорогу. Потом приехал он. Тут пришло письмо от моего мужа. Классическое письмо: я не понимаю, что я делаю, он женат, он не может жить без меня, я потеряю себя — вернись и т.д. и т.д.


71 Попытки Колчака создать объединенные вооруж. силы на КВЖД натолкнулись на непоследовательность Хорвата, на сопротивление существовавших отрядов (в особенности Г.М. Семенова) и их взаимное соперничество и вражду. Главным же препятствием стали враждебные отношения с главой японской воен. миссии ген. Никашимой, который поддерживал Семенова и снабжал его оружием, а затем организовал работу по разложению частей Колчака; независимое поведение К. способствовало разрыву с японской миссией. По мнению Колчака, Хорват проводил по отношению к японцам недопустимую "политику необострения отношений". Чтобы попытаться нормализовать свои отношения с японцами, Колчак в начале июля 1018 г. отправился в Токио для переговоров с нач. япон. ген. штаба Ихарой.

86

Ну что ж, надо договориться — я поеду во Владивосток, все покончу там и вернусь. Я была молода и прямолинейна до ужаса. Александр Васильевич не возражал, он мне очень верил. Конечно, все это было очень глупо — какие объяснения могут быть, все ясно. Но иначе я не могла.

И вот я в вагоне. Мое место отгорожено от коридора занавеской, а за окном мутная-мутная ночь, силуэт Фудзиямы, и туман ползет по равнинам у ее подножия. Рвущая сердце боль расставания. И вдруг, повернувшись, я увидела на стене его лицо, бесконечно печальное, глаза опущены, и настолько реальное, что я протянула руку, чтобы его коснуться, и ясно ощутила его живую теплоту; потом оно стало таять, исчезло — на стене висело что-то. Всё. Осталось только чувство его присутствия, не оставляющее меня.

Вот я пишу — что же я пишу, в сущности? Это никакого отношения не имеет к истории тех грозных лет. Все, что происходило тогда, что затрагивало нашу жизнь, ломало ее в корне, и в чем Александр Васильевич принимал участие в силу обстоятельств и своей убежденности, не втягивало меня в активное участие в происходящем. Независимо от того, какое положение занимал Александр Васильевич, для меня он был человеком смелым, самоотверженным, правдивым до конца, любящим и любимым. За все время, что я знала его — пять лет, — я не слыхала от него ни одного слова неправды, он просто не мог ни в чем мне солгать. Все, что пытаются писать о нем — на основании документов, — ни в какой мере не отражает его как человека больших страстей, глубоких чувств и совершенно своеобразного склада ума.

В Харбине, когда я жила в гостинице, у меня постоянно бывали наши попутчики по вагону, Баумгартен и Герарди72, оба были немного влюблены в меня. Когда я собралась ехать в Японию, Александр Васильевич как-то заехал за мной, чтобы покататься на автомобиле. Едем мы, а он посмеивается. В чем дело? "Знаете, у меня сегодня был Баумгартен". — "Зачем?" — "Он спросил меня, буду ли я иметь что-нибудь против, если он поедет за Вами в Японию". — "Что же Вы сказали?" — "Я ответил, что это


72 Вероятно, имеется в виду сын генерал-лейтенанта фон Баумгартена Дмитрий Леонтьевич (р. 1895). Сведениями о Герарди мы не располагаем.

87

вполне зависит только от Анны Васильевны". — "А он?" — "Он сказал: потому что я не могу жить без Анны Васильевны". — "Я ответил: вполне Вас понимаю, я сам в таком же положении".

И все это на полном серьезе.

На другой день Баумгартен мне говорит: "Знаете, Анна Васильевна, Александр Васильевич очень отзывчивый человек".

В Японию за мной он не поехал, мы остались добрыми друзьями. Он все понял.

И вот я приехала во Владивосток, чтобы окончательно покончить со своей прошлой жизнью. За месяц, что я провела в таком тесном общении с Александром Васильевичем, я привыкла к полной откровенности и полному пониманию, а тут я точно на стену натолкнулась.

— Ты не понимаешь, что ты делаешь, ты теряешь себя, ты погибнешь и т.д. и т.п.

Мне было и жалко и больно — непереносимо.

Я уехала разбитой и измученной, поручив своим друзьям Крашенинниковым не оставлять моего мужа, пока он в таком состоянии. Я знала, что все, что можно, они сделают.

Был июнь (июль?) месяц, ясные дни, тихое море. Александр Васильевич встретил меня на вокзале в Токио, увез меня в "Империал-отель". Он очень волновался, жил он в другом отеле. Ушел — до утра.

Александр Васильевич приехал ко мне на другой день. "У меня к Вам просьба". — "?" — "Поедемте со мной в русскую церковь".

Церковь почти пуста, служба на японском языке, но напевы русские, привычные с детства, и мы стоим рядом молча. Не знаю, что он думал, но я припомнила великопостную молитву "Всем сердцем". Наверное, это лучшие слова для людей, связывающих свои жизни.

Когда мы возвращались, я сказала ему: "Я знаю, что за все надо платить — и за то, что мы вместе, — но пусть это будет бедность, болезнь, что угодно, только не утрата той полной нашей душевной близости, я на все согласна".

Что ж, платить пришлось страшной ценой, но никогда я не жалела о том, за что пришла эта расплата.

88

Александр Васильевич увез меня в Никко, в горы73.

Это старый город храмов, куда идут толпы паломников со всей Японии, все в белом, с циновками-постелями за плечами. Тут я поняла, что значит — возьми одр свой и иди: одр — это просто циновка. Везде бамбуковые водопроводы на весу, всюду шелест струящейся воды. Александр Васильевич смеялся: "Мы удалились под сень струй".

Мы остановились в японской части гостиницы, в смежных комнатах. В отеле были и русские, но мы с ними не общались, этот месяц единственный. И кругом горы, покрытые лесом, гигантские криптомерии, уходящие в небо, горные речки, водопады, храмы красного лака, аллея Ста Будд по берегу реки. И мы вдвоем. Да, этот человек умел быть счастливым.

В самые последние дни его, когда мы гуляли в тюремном дворе, он посмотрел на меня, и на миг у него стали веселые глаза, и он сказал: "А что? Неплохо мы с Вами жили в Японии". И после паузы: "Есть о чем вспомнить". Боже мой...

Сегодня я рано вышла из дома. Утро было жаркое, сквозь белые облака просвечивало солнце. Ночью был дождь, влажно, люди шли с базара с охапками белых лилий в руках. Вот точно такое было утро, когда я приехала в Нагасаки по дороге в Токио. Я ехала одна и до поезда пошла бродить по городу. И все так же было: светло сквозь облака просвечивало солнце и навстречу шел продавец цветов с двумя корзинами на коромысле, полными таких же белых лилий. Незнакомая страна, неведомая жизнь, а все, что было, осталось за порогом, нет к нему возврата. И впереди только встреча, и сердце полно до краев.

Не могу отделаться от этого впечатления.

Киев, июль 69-го г

Как трудно писать то, о чем молчишь всю жизнь, — с кем я могу говорить об Александре Васильевиче? Все меньше людей, знавших его, для которых он был живым человеком, а не абстракцией, лишенной каких бы то ни


73 В Японии Колчак встретился с Ихарой и его помощником Г. Танакой. Ихвра уклонился от решения по вопросу о делах на КВЖД, предло­жив К. остаться на время в Японии и отдохнуть. Пребывание вместе с А. В. Тимиревой в курортном городе Никко Колчак использовал для ле­чения.

Никко (букв.: солнечное сияние) — город в центральной части о. Хон­сю, примерно в 100 км к северу от Токио. Одно из священных и самых живописных мест в Японии, центр паломничества и туризма. Горные ле­са (япон. криптомерия, кедр, клен). Буддийский монастырь VIII в., син­тоистский храм Тосёгу (гробница И. Токугавы, нач. XVII в.) и множест­во других памятников. В регионе — водопады, озера, действующие вул­каны. Место традиционного осеннего любования листьями клена. Ста­ринная японская поговорка гласит: не говори "кекко", не посетив Никко ("кекко" значит "все хорошо, все в порядке").

89

было человеческих чувств. Но в моем ужасном одиночестве нет уже таких людей, какие любили его, верили ему, испытывали обаяние его личности, и все, что я пишу, сухо, протокольно и ни в какой мере не отражает тот высокий душевный строй, свойственный ему. Он предъявлял к себе высокие требования и других не унижал снисходительностью к человеческим слабостям. Он не разменивался сам, и с ним нельзя было размениваться на мелочи — это ли не уважение к человеку?

И мне он был учителем жизни, и основные его положения: "ничто не дается даром, за все надо платить — и не уклоняться от уплаты" и "если что-нибудь страшно, надо идти ему навстречу — тогда не так страшно" — были мне поддержкой в трудные часы, дни, годы.

И вот, может быть, самое страшное мое воспоминание: мы в тюремном дворе вдвоем на прогулке — нам давали каждый день это свидание, — и он говорит:

— Я думаю — за что я плачу такой страшной ценой? Я знал борьбу, но не знал счастья победы. Я плачу за Вас — я ничего не сделал, чтобы заслужить это счастье. Ничто не дается даром.

Это не имеет отношения к тому, что я пишу, а вот вспоминается. Было это в самом начале знакомства с А.В.. Он редко бывал в Гельсингфорсе. Но у его жены я бывала часто — очень она мне нравилась. Был чудесный зимний день, я зашла к ней, застала ее в постели: "Поедемте кататься, день такой прекрасный". Она быстро оделась, взяли извозчичьи санки и поехали. Тихо, мороз, все деревья в инее в Брумстпарке. И вдруг — музыка. Мы жили еще по старому стилю и забыли, что сегодня католический сочельник. Костел ярко освещен, белые деревья как золотые, в зимних сумерках. Мы вошли, полно народу; орган уставлен маленькими красными тюльпанами и свечами, ясли с восковым младенцем. Музыка, и все вместе — такое очарование, как во сне. И мы вышли в ночь с незабываемым чувством живой поэзии.

А нет, не расскажешь.

И в другой раз мы с С.Ф. поехали кататься по заливу, день был как будто теплый, но все-таки я замерзла, и С.Ф. сняла с себя великолепную чернобурую лису, надела

90

мне на плечи и сказала: "Это портрет Александра Васильевича". Я говорю: "Я не знала, что он такой теплый и мягкий". Она посмотрела на меня с пренебрежением: "Многого Вы еще не знаете, прелестное молодое существо". И правда, ничего я не знала, никогда не думала, чем станет для меня этот человек. И до сих пор, когда ее давно уже нет в живых, мне все кажется, что, если бы довелось нам встретиться, мы не были бы врагами. Что бы то ни было, я рада тому, что на ее долю не выпало всего того, что пришлось пережить мне, так все-таки лучше.

Никогда я не говорила с А.В. о его отношении к семье, и он только раз сказал о том, что все написал С.Ф. Как-то раз я зашла к нему в кабинет и застала его читающим письмо — я знала ее почерк, мы переписывались, когда она уехала в Севастополь. Потом он мне сказал, что С.Ф. написала ему, что хочет только создать счастливое детство сыну. Она была благородная женщина.

После смерти А.В. она хотела получить его записи, попавшие в Пражский музей*, их ей не выдали. И хорошо сделали — в основном это были адресованные мне и неотправленные письма. Эти письма через 50 лет я получила (переписанные для меня из московского архива), ей не надо было их читать, это свидетельство его любви, несмотря на сдержанность тона и на то, что из них ясно отсутствие между нами близости.

Я вспоминаю ее с уважением и душевной болью, но ни в чем не упрекаю себя. Иначе поступить я не могла.

* * *

Из Омска74 я уехала на день раньше А.В. в вагоне, прицепленном к поезду с золотым запасом75, с тем чтобы потом переселиться в его вагон. Я уже была тяжело больна испанкой, которая косила людей в Сибири. Его поезд нагнал наш уже после столкновения поездов, когда было разбито несколько вагонов, были раненые и убитые. Он вошел мрачнее ночи, сейчас же перевел меня к себе,

* Имеется в виду Русский заграничный исторический архив в Праге (Пражский архив), куда поступили приобретенные им письма А.В. Кол­чака. - Прим. публ.

74 Омских воспоминаний Анна Васильевна не записала. Колчак при­был в Омск 4 ноября 1918 г. и сразу же стал воен. и мор. министром пр-ва Директории. 18 ноября произошел переворот в пользу диктатуры, в результате которого Колчак занял пост Верховного правителя; одновре­менно ему был присвоен ранг полного адмирала. Максимум воен. успехов Колчака пришелся на март—апрель 1919 г.; к Пасхе "за освобождение Урала" ему был поднесен Георгий III степени. Верх. власть Колчака была признана А.И. Деникиным (30 мая 1919), Н.Н. Юденичем, Е.К. Милле­ром. В июне 1919 г. в союзе с Колчаком хотел выступить К.Г. Маннергейм, готовый в тот момент двинуть 100-тысячную армию на Петроград в обмен на признание независимости Финляндии, но это предложение не было принято ни Колчаком, ни его ближайшим окружением. По "Поло­жению о врем. устройстве власти в России" от 18 ноября 1918 г. власть принадлежала Верховному правителю и Совету министров, однако реаль­но наибольшим влиянием обладали Совет Верховного правителя и от­дельные сменявшие друг друга лица, пользовавшиеся особым доверием Колчака. Не пытаясь охарактеризовать режим Колчака и обстоятельства его временных успехов и окончательного падения (атаманщина, корруп­ция, соперничество армий, некомпетентность адмирала в военно-сухопут­ных делах, стратегические и тактические просчеты, двойственная роль союзников, борьба с.-р. против режима Колчака, фактический отказ Кол­чака от решения аграрного вопроса, партизанское движение и пр.), отме­тим только, что сам адмирал безусловно был захвачен идеей служения России, как он его понимал, искренне пытался встать над партиями, из­давал приказы войскам о запрещении реквизиций у населения и телес­ ных наказаний в армии, о прибавке жалованья солдатам, многократно ездил на фронт с подарками для солдат, привез однажды 270 раненых в своем поезде, пытался отдельными мерами бороться с коррупцией, при­зывал имущие слои к жертвам на алтарь победы и т.д.

Ход событий, однако, в решающей мере зависел не от него. В октябре 1919 г. фронт стал быстро приближаться к Омску, 10 ноября Совет ми­нистров покинул город, направившись в Иркутск, а 12 ноября выехал Колчак, стремившийся находиться недалеко от своей сражающейся ар­мии.

75 Золотой запас России, сконцентрированный в 1915—1918 гг. в Ка­занском банке, был захвачен 7 августа 1918 г. при взятии Казани вой­сками Комуча и ЧСК; достался правительству Директории, а затем Кол­чаку. Перевезен в Омск. По неточным оценкам, примерно на одну треть использован Омским правительством. 12 ноября 1919 г. отправлен из Ом­ска особым поездом за литером "Д". Кроме золота в монете и слитках, в "золотом эшелоне" были платина, серебро, ценности Монетного двора, Главной палаты мер и весов. Горного ин-та. В начале января поезд с гос. ценностями передан под охрану ЧСА. Доставлен в Иркутск вслед за Кол­чаком и через некоторое время передан сов. властям. Однако за полтора года гражданской войны и военной интервенции в Сибири золотой запас заметно поубавился. В 1991—1994 гг. изучению судьбы "колчаковского" и "семеновского" золота был посвящен ряд публикаций в прессе.

91

и началось это ужасное отступление, безнадежное с самого начала: заторы, чехи отбирают на станциях паровозы76, составы замерзают, мы еле передвигаемся. Куда? Что впереди — неизвестно. Да еще в пути конфликт с генералом Пепеляевым, который вот-вот перейдет в бой77. Положение было такое, что А.В. решил перейти в бронированный паровоз и, если надо, бой принять. Мы с ним прощались, как в последний раз. И он сказал мне: "Я не знаю, что будет через час. Но Вы были для меня самым близким человеком и другом и самой желанной женщиной на свете".

Не помню, как все это разрешилось на этот раз. И опять мы ехали в неизвестность сквозь бесконечную, безвыходную Сибирь в лютые морозы.

Вот мы в поезде, идущем из Омска в неизвестность. Я вхожу в купе, Александр Васильевич сидит у стола и что-то пишет. За окном лютый мороз и солнце.

Он поднимает голову:

— Я пишу протест против бесчинств чехов — они отбирают паровозы у эшелонов с ранеными, с эвакуированными семьями, люди замерзают в них. Возможно, что в результате мы все погибнем, но я не могу иначе.

Я отвечаю:

— Поступайте так, как Вы считаете нужным.

День за днем ползет наш эшелон по бесконечному сибирскому пути — отступление.

Мы стоим в коридоре у замерзшего окна с зав. печатью в Омске Клафтоном78. Вдруг Клафтон спрашивает меня: "Анна Васильевна, скажите мне, как по-Вашему, просто по Вашему женскому чутью, — чем все это кончится?"

— "Чем? Конечно, катастрофой".

О том же спрашивает и Пепеляев79: "Как Вы думаете?" — "Что же думать — конечно, союзное командование нас предаст. Дело проиграно, и им очень удобно — если не с кем будет считаться". — "Да, пожалуй. Вы правы"80.

И так целый месяц в предвидении и предчувствии неизбежной гибели. В одном только я ошиблась — не думала пережить его.


76 Отношения Колчака с ЧСК с самого начала были напряженными. За переворотом 18 ноября последовал уход ЧСК с антибольшевистского фронта, связанный с демократ, и социалист, настроениями в ЧСК, а так­же с прекращением воен. действий на западноевроп. фронтах и провозг­лашением независимости Чехословакии. Союзное командование поручи­ло ЧСК охрану ж.-д. магистрали (с ответвлениями) от Новониколаевска до Иркутска и городов Омска и Томска; забрав значительный подвижной состав, ЧСК по-хозяйски утвердился на жел. дороге. Недовольство Кол­чака подогревалось выступлениями чехословаков за демократическое пе­реустройство общества, их связями с сибирскими с.-р.; к тому же ЧСК разъедался изнутри политической борьбой, а его действия против парти­зан не привели к умиротворению полосы вдоль железной дороги. Разме­щавшийся в Омске чехосл. полк покинул город 5 ноября 1919 г. 13 нояб­ря (накануне падения Омска) чехосл. руководители составили, а 15 нояб­ря (когда город пал) выпустили меморандум о том, что пребывание ЧСК на железной дороге бесцельно и противоречит требованиям справедливос­ти и гуманности ("под защитой чехо-словацких штыков русские военные органы позволяют себе действия, перед которыми ужаснется весь циви­лизованный мир... мы сами не видим иного выхода из этого положения, как лишь в немедленном возвращении домой". — Последние дни колча­ковщины. М.—Л., 1926, док. № 43, с. 113).

18 ноября по ЧСК был отдан приказ приостановить отправку рус. эше­лонов и ни в коем случае не пропускать их за ст. Тайга, пока не проедут все части ЧСК. С 20 ноября по приказу колчаковского главкома К. В. Са­харова началась эвакуация из района Новониколаевск — Ачинск, в пер­вую очередь семей бойцов, раненых и больных, эвакуируемых в Приаму­рье. Остановка рус. эшелонов вызвала в следующие дни ряд протестов Колчака, обращенных к ген. М. Жанену (главнокомандующему войсками союзных с Россией государств, действовавшими на востоке России и в Зап. Сибири) и Я. Сыровому (командующему ЧСК). 24 ноября Колчак те­леграфировал: "Продление такого положения приведет к полному пре­кращению движения русских эшелонов и гибели многих из них. В таком случае я буду считать себя вправе принять крайние меры и не останов­люсь перед ними" (там же, с. 116). 25 ноября последовал резкий ответ Колчака на чехословацкий меморандум от 13 ноября, что вызвало воз­ражения нового премьер-министра В.Н. Пепеляева. "Я возрождаю Рос­сию, — ответил ему Колчак, — и, в противном случае, не остановлюсь ни перед чем, чтобы силой усмирить чехов, наших военнопленных" (там же, с. 140). Конфликт был с трудом улажен к 30 ноября, но действия ЧСК, стремившегося любой ценой поскорее пробиться на восток, оста­лись прежними ("наши интересы выше всех остальных").

77 Пепеляев, Анатолий Николаевич (1891—1938) — генерал-лейтенант (1919), брат В.Н. Пепеляева (см. примеч. 79). Во время Первой мировой войны прошел путь от поручика (начальника полковой команды конных разведчиков) до полковника. Четкой партийной ориентации не придер­живался. В нач. 1918 г. вместе со своей воинской частью — 42-м Сиб. стрелковым полком — приехал в Сибирь. 31 мая 1918 г. возглавил в Томске восстание, поддержанное ЧСК. Сформировал Средне-Сиб. корпус и командовал им, в конце декабря 1918 г. руководил взятием Перми. Не­однократно обращался к Колчаку с просьбой созвать в Сибири Земский собор. В.Н. Пепеляев стремился сделать брата преемником Колчака (в период поражений последнего). 9 декабря, находясь на ст. Тайга, братья Пепеляевы по телеграфу предъявили Колчаку ультимативные требования о созыве Земского собора, представив ему проект соответствующего ука­за. Одновременно они, обвинив главкома К.В. Сахарова в сдаче Омска, объявили его задержанным; требование отставки Сахарова и расследова­ния обстоятельств сдачи Омска было предъявлено Колчаку также генера­лом М.К. Дитерихсом при их встрече (поначалу только в этом вопросе Колчак и уступил, назначив новым главкомом В.О. Каппеля).

После падения Колчака ген. П. отступил на Амур, затем отстранился от военной деятельности. Уехал в Харбин. Ездил извозчиком, ловил для заработка рыбу в Сунгари. Весной 1920 г. был близок к переходу на сто­рону революционных войск для борьбы с японцами и Г. Семеновым; едва не согласился на предложение командовать Нар.-револ. армией ДВР. Со­чувствовал Сов. России в ее войне с Польшей. В 1921 г. отказался со­трудничать с М. Семеновым, бр. Меркуловыми, М.К. Дитерихсом. Был в это время близок к с.-р. Приняв очередное восстание якутов за широкое движение против сов. власти, в сентябре 1922 г. высадился на Охотском побережье с Сиб. добровольч. дружиной и вторгся в Якутию. Был раз­бит, 17 июня 1923 г. взят в плен; приговорен к расстрелу, замененному 10-летним заключением. Видимо, потом был снова репрессирован и погиб.

78 Клафтон, Александр Константинович — деятель партии кадетов. Родом из Самары. В 1918 г. выехал из Москвы в Уфу через фронт с пол­номочиями Междунар. комиссии Красного Креста. При организации в Омске 9 ноября 1918 г. Вост. комитета партии нар. свободы (Вост. отдел ЦК) вошел в него как тов. председателя; с декабря 1918 г. — председа­тель. Возглавлял вместе с Н.В. Устряловым Рус. бюро печати в Омске. Пред. акц. Рос. об-ва печатного дела там же. По оценке Устрялова — "благородный, умный либерал предреволюционной эпохи, старый земец, лишенный, однако, узко-интеллигентских шор и предрассудков" (У с т-р я л о в Н. П»д знаком революции. Харбин, 1925, с. 219). Осужден Чрезвычайным революционным трибуналом и 23 июня 1920 г. расстре­лян вместе с колчаковскими министрами А.А. Червен-Водали, Л.И. Шумиловским и А.М. Ларионовым.

79 Пепеляев, Виктор Николаевич (1884—1920) — политический дея­тель. Окончил юридический ф-т Томского университета, преподавал в Бийской мужской гимназии. Чл. IV Гос. Думы от Томской губ. Чл. ЦК партии кадетов в 1917 г. Вскоре после Февраля — комиссар Временного правительства в Кронштадте; арестован там матросами. Летом 1917 г. вступил добровольцем в армию, служил в 8-м Сиб. мортирном дивизио­не. Командирован в Сибирь "Нац. центром". Председатель Восточного от­дела ЦК партии нар. свободы (кадетов) с момента его организации до формального выхода из партии (декабрь 1918). Один из главных деятелей переворота 18 ноября, после чего — директор департамента милиции и гос. охраны. С конца февраля 1919 г. — тов. министра внутренних дел, весной стал министром внутренних дел и вошел в состав Совета минист­ров Верховного правителя. 22 ноября назначен премьер-министром. В Иркутске переформировал Совет министров. Пытался примирить пр-во с сиб. земством и гор. думами; рассчитывал, в случае упорства Колчака, опереться на войска своего брата — А.Н. Пепеляева; "правительства об­щественного доверия", однако, создать не сумел. В начале декабря вые­хал навстречу Колчаку с намерением добиться отречения того от верх. власти в пользу А.И. Деникина, созыва Земского собора и т.д. После конфликта с Колчаком возвращался вместе с ним в Иркутск и, начиная с Нижнеудинска, разделил его судьбу.

80 С 21 декабря движение Колчака на восток происходило в обстанов­ке восстания, начавшегося на магистрали под руководством Ревкома (с.-р., меньшевики, земские деятели) и поддержанного большевиками. Поч­ти сразу по прибытии поезда Колчака в Нижнеудинск в городе 27 декаб­ря захватило власть Полит, бюро (местный орган Ревкома), и М. Жанен в тот же день (из Иркутска) приказал не пропускать далее поезда Колча­ка, Пепеляева и "золотой эшелон" "в видах их безопасности". Началось двухнедельное "нижнеудинское сидение" на станции, объявленной ней­тральной. Верховный правитель предоставил своему конвою (60 офице­ров и ок. 500 солдат) полную свободу действий, и почти все солдаты по­кинули его; Колчак поседел при этом в одну ночь. 1 января командова­ние ЧСК взяло Колчака и золотой запас "под свою защиту".

Адмирал имел возможность бежать под видом солдата, но отказался; обсуждался план движения на Монголию, но был отброшен Колчаком. Он согласился на перевод в отдельный вагон, куда перешли и офицеры конвоя, и этот вагон, как и вагон Пепеляева, был прицеплен к эшелону 1-го батальона 6-го чешского полка и поставлен под защиту амер., англ., франц., япон. и чехосл. флагов (вывешен был и рус. Андреевский).

Со 2 января в поезде Жанена происходили переговоры оперативной (чрезвычайной) тройки последнего колчаковского пр-ва (А.А. Червен-Водали, А.М. Ларионов, ген. М.В. Ханжин) с представителями Политцентра (ПЦ) — новой власти, возникшей в ходе восстания и попытавшейся овладеть положением на магистрали от Красноярска до Иркутска. Упор­ство тройки было сломлено вмешательством Жанена и, главное, восста­нием в Иркутске, в результате чего 5 января власть была формально пе­редана ПЦ (фактически с первого дня ПЦ делил власть с Иркут. губко-мом РКП(б) и Центр, штабом раб.-крест, дружин, силами которых и был в основном произведен переворот в городе вечером 4 января). Одновре­менно и сам Колчак отказался от власти, назначив своим преемником А.И. Деникина, а главнокомандующим вооруженными силами на Дальнем Востоке — атамана Г.М. Семенова. По указанию Жанена, же­лавшего обеспечить беспрепятственный выезд союзнич. отрядов и поезда с иностр. миссиями, чехословаки согласились выдать Колчака Политцентру. В качестве выкупа за свободный путь на восток (особенно остерега­лись взрыва туннелей на Кругобайкальской железной дороге) они — нес­колько позже — согласились оставить в Иркутске "золотой эшелон".

Под охраной чехов, превратившейся в конвой. Колчак выехал из Нижнеудинска 10 января и, при задержках на ст. Зима, под Черемховом и на Иннокентьевской, где с каждым разом увеличивалось число воору­женных дружинников, сопровождавших поезд, утром 15 января прибыл в Иркутск. Союзники, за исключением чехословаков, покинули город на­кануне. Арест Колчака был поручен А.Г. Нестерову, со слов которого этот эпизод (там упоминается и А.В. Тимирева) описан Л.И. Шинкаревым в его кн.: Сибирь: откуда она пошла и куда она идет. (2-е изд., М., 1978, с. 154—155). Обширные выдержки из доклада генерал-майора М.И. Занкевича "Обстоятельства, сопровождавшие выдачу адмирала Кол­чака революционному правительству в Иркутске" приведены в кн.:

Кладт А.П., Кондратьев В.А. Быль о "золотом эшелоне" (2-е изд., М., 1966, с. 60—65 и 88—90; документ ранее напечатан в кн.: Белое Дело, т. II: Летопись Белой Борьбы. Материалы, собранные и разработан­ные бароном П.Н. Врангелем, герцогом Г.Н. Лейхтенбергским и светлей­шим князем А.П. Ливеном. Под ред. А.А. фон Лампе). Берлин, 1927.

Местным властям Колчака передал чеш. офицер Боровичка. Когда Колчаку сообщили о передаче, он воскликнул: "Как, неужели союзники меня предали? Где же гарантии генерала Жанена?" А.В. успокаивала Колчака, держа его руки в своих, и выразила желание быть арестован­ной вместе с ним.

Ряд подробностей об аресте и заключении адмирала Колчака и Анны Васильевны приведен впервые в статье Л.И. Шинкарева «"...Если я еще жива". Неизвестные страницы иркутского заточения Александра Колча­ка и Анны Тимиревой» ("Известия", 18 октября 1991 г., с. 9).

92

Долгие годы не могла я видеть морозные узоры на стекле без душевного содрогания, они сразу переносили меня к этим ужасным дням.

И можно ли до конца изжить все, что было?..

Июнь 1969 г

Приблизительно с месяц тому назад мне позвонил по телефону М.И. Тихомиров81 — писатель, который пробовал писать роман об А.В. Колчаке и, узнав, что я еще жива, приехал ко мне для разговора.

Роман он написал скверный, сборный — и, собственно, о генерале Лукаче. Эпизодически и об Александре Васильевиче, меня наградил княжескими титулами и отвел крайне сомнительную роль, ничего общего со мной не имеющую, и имел дерзость мне его прислать. Перелистав, я читать его не стала. Но тут он сообщил мне, что в архиве сохранились не отправленные мне письма А.В., частично напечатанные в журнале "Вопросы истории" № 8 за 1968 г.82, что писатель Алдан-Семенов83 имел их в руках и может мне передать в перепечатке из журнала.

Я просила его передать Алдан-Семенову, чтобы он доставил мне их. Письма 1917-1918 гг. Тот привез их мне.

И вот больше чем через 50 лет я держу их в руках. Они на машинке, обезличенные, читанные и перечитанные чужими, — единственная документация его отношения ко мне. Единственное, что сохранилось из всех его писем, которые он мне писал с тех пор, как уехал в Севастополь, — а А.В. в эти два года писал мне часто. Даже в этом виде я слышу в них знакомые мне интонации. Это очень трудно — столько лет, столько горя, все войны и бури прошли надо мной, и вдруг опять почувствовать себя молодой, так безоглядно любимой и любящей. На все готовой. Будто на всю мою теперешнюю жизнь я смотрю в бинокль с обратной стороны и вижу свою печальную старость. Какая была жизнь, какие чувства!..


81 Тихомиров, Михаил Иванович (р. 1907) — журналист и писатель, печатающийся с 1928 г.; работал в различных редакциях в "Правде", "Вечерней Москве", "Московском литераторе", "Нашем современнике", Госполитиздате; получил высшее дипломатическое образование (1938) и участвовал в работе советских правительственных делегаций в США, Франции, Швейцарии, Канаде. Колчак является действующим лицом его первого (и единственного) обширного произведения "Генерал Лукач". Этот исторический роман написан в 1956—1962 гг. и выдержал пять из­даний общим тиражом 680 тыс. экз. Тихомиров, как и другие беседовав­шие с Анной Васильевной писатели (Алдан-Семенов, А.И. Елкин), обе­щал изобразить Колчака правдиво — "не так, как другие раньше"; это никак не отразилось на переизданиях "Генерала Лукача". Сама Анна Ва­сильевна изображена в романе в ряду реальных исторических лиц под именем Веры Митеревой; сибирячка, княжна, женщина далеко не строго­го поведения, которой после ареста Колчака "ничто не угрожает".

82 речь идет о письмах Колчака к Анне Васильевне, которые рассмат­ривались исследователями как своего рода дневник Колчака за февраль 1917 — март 1918 г. Они попали в СССР в составе Пражского архива в 1945 г., но долго оставались неизвестными. Впервые судьбе этих писем и их содержанию были посвящены пять страниц в статье ст. научн. сотр. ЦГАОР СССР Б.Ф. Федотова "О малоизвестных источниках периода гражданской войны* и иностранной военной интервенции в СССР" ("Воп­росы истории", 1968, № 8, с. 24-28).

А.И. Алдан-Семенов при работе над романом "Красные и белые" (с 1969 — три издания общим тиражом 380 тыс. экз.), вероятно, знако­мился с несовершенными машинописными расшифровками этих трудно­ читаемых текстов. В роман включены отобранные им не вполне точные отрывки из восьми писем.

Подробнее об истории этих писем и их предшествующих публикациях см. с. 139—142 настоящего издания.

83 Алдан-Семенов — псевд. писателя Семенова Андрея Игнатьевича (1908—1985). Начинал как поэт (печатался с 1926, первая кн. стихов — 1934). Арестован по полит, обвинению (ок. 1937), 1938—1953 гг. провел в лагерях на Севере (добыча золота, ловля рыбы, лесоповал). После реа­билитации — автор прозаич. книг о тружениках Сибири и Севера; писал о "восстановлении ленинских норм сов. демократии".

93

Что из того, что полвека прошло, — никогда я не смогу примириться с тем, что произошло потом. О Господи, и это пережить, и сердце на куски не разорвалось*.

И ему и мне трудно было — и черной тучей стояло это ужасное время, иначе он его не называл. Но это была настоящая жизнь, ничем не заменимая, ничем не замененная. Разве я не понимаю, что, даже если бы мы вырвались из Сибири, он не пережил бы всего этого: не такой это был человек, чтобы писать мемуары где-то в эмиграции в то время, как люди, шедшие за ним, гибли за это и поэтому.

Последняя записка, полученная мною от него в тюрьме, когда армия Каппеля84, тоже погибшего в походе, подступала к Иркутску85: "Конечно, меня убьют, но если бы этого не случилось — только бы нам не расставаться".

И я слышала, как его уводят, и видела в волчок его серую папаху среди черных людей, которые его уводили86.

И все. И луна в окне, и черная решетка на полу от луны в эту февральскую лютую ночь. И мертвый сон, сваливший меня в тот час, когда он прощался с жизнью, когда душа его скорбела смертельно. Вот так, наверное, спали в Гефсиманском саду ученики. А наутро — тюремщики, прятавшие глаза, когда переводили меня в общую камеру. Я отозвала коменданта87 и спросила его:

— Скажите, он расстрелян?

И он не посмел сказать мне "нет":

— Его увезли, даю Вам честное слово.

Не знаю, зачем он это сделал, зачем не сразу было суждено узнать мне правду. Я была ко всему готова, это только лишняя жестокость, комендант ничего не понимал.

Полвека не могу принять,

Ничем нельзя помочь,

И все уходить ты опять

В ту роковую ночь...

Но если я еще жива,

Наперекор судьбе,

То только как любовь твоя              

И память о тебе.                          

30 января 1970 г.


* Неточная цитата из стихотворения Ф.И. Тютчева "Весь день она ле­жала в забытьи..." (1864). Правильно: "О Господи!.. и это пережить...// И сердце на клочки не разорвалось..." - Прим. публ.

84 Каппель, Владимир Оскарович (1883—1920) — генерал-лейте­нант (1919). Окончил Николаевское кавалерийское училище (1903) и Академию Генштаба (1913), участвовал в Первой мировой войне. Летом 1918 г. — командир Первой добровольческой дружины Нар. армии (ар­мия Комуча), командовал частями Нар. армии, взявшими Симбирск и Казань. Наиболее надежными по дисциплине и храбрости в его Волж­ском корпусе стали Ижевская и Боткинская дивизии (из восставших против большевиков в августе 1918 г. рабочих этих городов). Единствен­ный военачальник, которого Директория, в порядке исключения, произ­вела в генералы (ноябрь 1918). Остался с той частью Нар. армии, кото­рая, подчинившись Колчаку, приняла название Зап. армии. В 1919 г. корпус Каппеля действовал под Белебеем (май), Челябинском (июль— авг.), на Тоболе (август). При отходе на Омск командовал Моск. группой войск (т.е. той, в задачу которой ранее входило наступление на Москву), а с ноября 1919 г. — 3-й армией (бывшая Западная). Среди генералов вы­делялся безусловной преданностью Колчаку. После конфликта с М.К. Дитерихсом и В.Н. Пепеляевым Колчак по прямому поводу предлагал Каппелю, когда тот достигнет Иркутска, принять от него полномочия Верховного правителя (Каппель отказался, сославшись на свою неподго­товленность). 11 декабря назначен главнокомандующим. Его армия со­вершила так наз. Ледяной Сибирский поход: преследуемая 5-й Красной Армией и охваченная тифом, прошла в стужу по глубоким снегам вдоль Сиб. магистрали (шли по старому Сибирскому тракту: на железную доро­гу не пускала занимавший ее ЧСК) и пробилась за Байкал, потеряв боль­шую часть своего состава. В походе Каппель простудился, отморозил обе ноги и 25 января умер от воспаления легких. За Байкалом части Каппе­ля приняли наименование Дальневост. Российской армии, но чаще назы­вали себя Каппелевской армией. Отойдя в конце 1920 г. (под условием разоружения) в Китай, а затем проникнув в Приморье и частично возро­дившись там как боевая сила, каппелевпы до конца (1922) сохранили свое название.

85 Сведения о движении каппелевцев стали поступать в Иркутск при­мерно с 15 января. В этих условиях ПЦ 20—21 января вынужден был пе­редать власть Иркутскому ВРК, сформированному 19 января и руководи­мому большевиками (чехословаки в ответ на заявление ВРК о необходи­мости устранить ПЦ согласились на это при условии сохранения в силе заключенного ими в ПЦ соглашения о свободном выходе ЧСА на восток). 30 января у ст. Зима каппелевцы разбили сов. войска и в следующие дни вышли на подступы к Иркутску.

86 Расстрел Колчака был заранее предрешен. Еще в январе директива об этом была дана Лениным:

"Шифром. Склянскому; Пошлите Смирнову.

(РВС 5) шифровку: Не распространяйте никаких вестей о Колчаке, не печатайте ровно ничего, а после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснением, что местные власти до на­шего прихода поступили так и так под влиянием угрозы Каппеля и опас­ности белогвардейских заговоров в Иркутске.

Ленин.

Подпись тоже шифром.

1. Беретесь ли сделать архинадежно?"

(Этот текст был опубликован М. Вселенским в кн. "Номенклатура", вышедшей в Лондоне в 1985 г. Здесь цитируется по газете ленингр. писа­телей "Литератор", 20 июля 1990 г., с. 7.)

Официальная советская версия упоминала липы. санкцию на расстрел, полученную по телефону от председателя РВС 5-й армии И.Н. Смирнова. Утверждалось, будто бы вначале предполагалось отпра­вить Колчака после следствия в Москву, но события заставили местные власти поступить иначе. Формально постановление о немедленном рас­стреле Колчака и Пепеляева вынесено в Иркутске (Военно-революцион­ным комитетом по представлению С.Г. Чудновского, председателя Иркут­ской Губчека).

Расстрел описан, с расхождением в некоторых деталях, его непосред­ственными исполнителями — С.Г. Чудновским (Конец Колчака. — В кн.: Годы огневые, годы боевые. Сб. воспоминаний. Иркутск, 1961, с. 207— 210) и И.Н. Бурсаком (Конец белого адмирала. — В кн.: Разгром Колчака. Воспоминания. М., 1969, с. 266—280); Л.И. Шинкарев в ука­занной выше книге пользовался более полным текстом воспоминаний Бурсака. Об обстоятельствах расстрела Колчака рассказали тогдашний глава Иркутского ВРК А.А. Ширямов (Иркутское восстание и расстрел Колчака. — "Сиб. огни", 1924, № 4, с. 122—139). К воспоминаниям Ширямова, Чудновского, Бурсака, по всей видимости, восходит легенда о А. В. Тимиревой как "княжне".

После объявления о предстоящем расстреле Колчак обратился с прось­бой о свидании с Анной Васильевной, в ответ на что "все расхохотались" (Чудновский). Перед расстрелом Александр Васильевич оставался спо­койным. Ему хотели завязать глаза — он отказался. Расстрелян, как и Пепеляев, на берегу реки Ушаковки в 5 ч. утра 7 февраля 1920 г. двумя залпами дружинников из тюремной охраны. Трупы опущены в прорубь, вырубленную дружинниками на Ангаре. При расстреле Колчака присут­ствовал представитель губревкома М.Н. Ербанов (будущий председатель СНК Бурят-Монгольской АССР и первый секретарь Бурят-Монгольского обкома ВКП(б), расстрелянный в 1938).

87 Комендантом тюрьмы в это время был В.И. Ишаев. Возможно, од­нако, что Анна Васильевна имеет в виду прежнего коменданта тюрьмы, принявшего арестованных от А.Г. Нестерова 15 января, — И.Н. Бурсака, который стал при переходе власти к ВРК комендантом города, но неод­нократно (по 2—3 раза в сутки) посещал и проверял тюрьму.

ЕКАТЕРИНА ПАВЛОВНА ПЕШКОВА

94

ЕКАТЕРИНА ПАВЛОВНА ПЕШКОВА

Вот как я впервые встретилась с Екатериной Павловной I Пешковой88.

1921 год. Иркутск, тюрьма, женский одиночный корпус*.

Резко стукнуло окошко, и я увидела даму в шляпе и вуалетке, среднего возраста, чуть подкрашенные губы, решительное лицо. Она внимательно посмотрела на нас — мы сидели вдвоем — и спросила, не нуждаемся ли мы в хлебе.

Нет, в хлебе мы не нуждались**. И все, окно снова захлопнулось.

Разве я могла представить себе, кем будет в моей судьбе эта незнакомая дама? Что долгие годы в самые тяжелые дни она придет на помощь — и столько раз выручит из беды. И что не будет для меня более дорогого человека.

А потом она говорила моей сестре, что запомнила меня в одиночке, в тюремном полосатом платье за каким-то шитьем.

В это время она объезжала сибирские тюрьмы как уполномоченный Польского Красного Креста по делу репатриации польских военнопленных89 — только что кончилась война с Польптой

— Но, — говорила потом Екатерина Павловна улыбаясь, — я и всех политических заключенных обходила.

Время было суровое. Незадолго до ее посещения приезжала комиссия по пересмотру дел политических заключенных под председательством Павлуновского90. Гражданская война кончилась. Многие заключенные получили сроки — максимальный был тогда 5 лет. И вдруг начались расстрелы — по 40, 80, 120 человек за раз.

* Отрывки из другого варианта воспоминаний здесь и далее даются в постраничных примечаниях:

Сорок четыре года — с 1921 г., когда впервые я встретилась с Екате­риной Павловной, — вся жизнь моя была связана с нею. Волей-неволей придется говорить о себе.

** Время было страшное. Второй раз я сидела в одиночном корпусе Иркутской тюрьмы. Обе мы занимались каким-то рукоделием, надзира­тельницы давали нам перевязывать на платки старые фуфайки, платили едой, да и передачи мы получали от друзей.

88 Пешкова (урожд. Волжина), Екатерина Павловна (1876—1965) — общественный деятель. Родилась на Украине, гимназию окончила в Са­маре (1895). Жена А.М. Горького с 1896 г.; после 1904 г., когда они рас­стались, сохранила с ним деловые и дружеские отношения.

Общественная работа Е.П. началась в 1900-е годы в Ниж. Новгороде (Нар. дом. Красный Крест) и Крыму (помощь революционным матросам). В 1907—1914 гг., вместе с сыном Максимом, Е.П. — за границей, в ос­новном в Париже. Посещала в Сорбонне курсы французского языка для русских и лекции по социальным наукам. Была членом партии с.-р.; в конце 1908 г., после разоблачения Е.Ф. Азефа, выбрана во Временную делегацию ПСР, заменявшую ЦК ПСР до выборов нового ЦК. В 1908— 1912 гг. работала в эмигрантской кассе (Париж) по организации матери­альной помощи рус. политэмигрантам. Вместе с другими членами кассы организовала в Париже детскую библиотеку. Участвовала в попытках со­здать за границей Музей истории борьбы за полит, освобождение России (1910—1913). Работала в организованном В.Н. Фигнер Кружке помощи каторге и ссылке ("Парижский кружок"), продолжила эту работу по воз­вращении из-за границы.

После начала Первой мировой войны вернулась из Италии в Россию через Константинополь — Одессу. В об-ве "Помощь жертвам войны" за­ведовала (осень 1914—1918) Комиссией помощи детям. В начале 1915 г. вместе с адвокатом И.Н. Сахаровым на средства Земского и Городского союзов организовала отряд по сбору детей, оставшихся за линией фрон­та. В годы войны работала также в нелегальном кружке "Красный Крест", собирала для Горького материалы о жизни евреев в России, отве­ты по анкете "Дети и война" и т.д.

После Февраля — в Моск. бюро Об-ва помощи освобожденным поли­тическим, в августе 1917 г. при посещении Крыма знакомилась в Лива­дии с работой санаториев для бывших политзаключенных. В 1917 г. — чл. ЦК ПСР.

После Октября — в об-ве "Культура и свобода", в Худож. просветит. союзе рабочих организаций, Политическом Красном Кресте (до 1922), с 1922 г. — возглавила организацию Помощь политическим заключенным, которая просуществовала до 1937 г. С осени 1920 до 1937 г. — делегат Польского Красного Креста по опеке лиц польской национальности в Сов. России. В связи с этой деятельностью посетила Иркутск, Новонико-лаевск и др. города Сибири (сентябрь—октябрь 1921), Архангельск (весна 1922) и т.д., по два раза в год ездила в Польшу. По завершении репатри­ации в Польшу награждена (1925) знаком Польского Красного Креста. Один из организаторов Музея А.М. Горького в Москве (1937).

Во время войны 1941—1945 гг. — в организациях, помогавших эваку­ированным и пострадавшим от войны детям (начала эту работу в Таш­кенте в конце 1941). В последние годы жизни — консультант архива А.М. Горького при ИМЛИ. Среди подготовленного ею к печати — два то­ма писем Горького к ней ("Архив А.М. Горького", т. 5 и 9. М., 1955 и 1966).

89 Репатриация в Польшу проводилась в соответствии с сов.-польским соглашением, заключенным в Риге 24 февраля 1921 г. (Документы и ма­териалы по истории советско-польских отношений. Т. III. М., 1965, док. № 267, с. 502—514). В Москве (а для проведения встречной репатри­ации — ив Варшаве) создавались смешанные комиссии из делегаций от обеих сторон. Члены репатриационных комиссий пользовались диплома­тической неприкосновенностью. В их функции входило посещение лаге­рей, тюрем, госпиталей и прочих мест нахождения лиц, имеющих право на репатриацию. До образования в апреле 1921 г. репатриационных ко­миссий и некоторое время после их создания репатриацией занимались Российское и Польское общества Красного Креста. За апрель 1921—ап­рель 1924 г. из сов. республик в Польшу репатриировалось ок. 1,1 млн. человек (почти Уз из них составляли украинцы и белорусы). По поль­ским источникам, на территории СССР осталось ок. 1,5 млн. поляков, не воспользовавшихся правом на репатриацию. Контингенты возвращав­шихся на родину граждан с самого начала должны были включать определенную долю военнопленных, по исчерпании иных категорий они со­стояли только из военнопленных.

Осн. часть пленных поляков была захвачена на фронтах сов.-польской войны (воен. действия с 25 апреля по 18 октября 1920). Меньшую часть составили бывшие польские легионеры из соединений, созданных летом 1918 г. в Сибири и входивших позже в состав войск Польской республи­ки. Поляки, подобно чехословакам и румынам, охраняли один из секто­ров Сиб. магистрали (Татарская — Новониколаевск, с ответвлением на Славгород, с 1 октября 1919 г. ЧСА передала им участок Новоникола­евск — Тайга). При отступлении польская дивизия, вместе с серб. пол­ком, составляла арьергард союзнич. войск. Перед ст. Тайга отряд поля­ков в 4 тыс. штыков был почти начисто изрублен 27-й красной дивизией (в живых осталось 50 пленных); в р-не Анжерских копей два полка леги­онеров в 8 тыс. штыков потерпели новое поражение и затем без сопро­тивления сдались в плен. Военнопленные поляки содержались как в ев­ропейской России (Тульский лагерь), так и в азиатской части страны (напр., в 1920 г. работали на лесозаготовках в р-не Колывани). Деятель­ность Е.П. Пешковой по репатриации польских военнопленных, возмож­но, отмечена в польской прессе и мемуарах, но нам эти источники неиз­вестны.

90 Павлуновский, Иван Петрович (1888—1940) — большей, деятель, чл. РСДРП(б) с 1905 г. В ВЧК с момента ее организации, вместе с ней переехал в Москву, принимал руководящее участие в ликвидации "Союза защиты родины и свободы" (май 1918) и др. крупных операциях ВЧК. С августа 1918 г. нач. Особого отд. 5-й армии Вост. фронта; возглавлял од­но время Особый отд. Вост. фронта. Пред. ЧК в Казани и Уфе после взя­тия этих городов (1918). С апреля 1919 г. зам., с августа первый зам. нач. Особого отд. ВЧК (1919—1920). В ответ на просьбу Сибревкома (январь 1920) направить в Сибирь Я.Х. Петерса для организации ЧК выдвинут Дзержинским (с согласия Ленина) полномоч. представителем ВЧК (потом ОГПУ) по Сибири (1920-1926) и Закавказью (1926-1928). Пред. Сиб. чрезвычайного Ревтрибунала на Омском процессе над видны­ми деятелями колчаковского режима (20—30 мая 1920). С 1921 г. — чл. Сиббюро ЦК РКП(б). В нач. 1921 г., когда повстанческое движение про­тив большевиков охватило всю Зап. Сибирь, вошел вместе с пред. Сиб­ревкома И.Н. Смирновым и пом. главкома по Сибири В.И. Шориным в Чрезвычайную тройку по Сибири, под руководством которой восстание было подавлено к июню 1921 г. В августе 1921 г. был занят операцией по захвату Р.Ф. Унгерна фон Штернберга. С нач. 1922 г. чекистскую ра­боту совмещал с должностью уполномоченного НКПС по Сибири, в 1922 г. возглавил так наз. Сибпятерку — чрезвычайную комиссию по вывозу хлеба из Сибири. Из характеристики на Павлуновского Сиббюро ЦК РКП(б): "В политической обстановке ориентируется легко и быстро. Марксистская подготовка достаточная. Выдержан и устойчив. В отноше­нии парторганов дисциплинирован. Энергичен и настойчив. С точки зре­ния коммунистической этики безупречен". Работая затем в Закавказье, сблизился с Г.К. Орджоникидзе и в последующие годы замещал его в НК РКИ и Наркомтяжпроме (первый зам. наркома по оборонной индустрии). Кандидат в члены ЦК ВКП(б) (1934). В 1937 г. арестован и погиб в за­ключении.

95

По субботам и понедельникам мы не спали. Смотрели, прижавшись к решеткам, как пачками выводят людей — "в подвал". Как-то в один из таких дней меня предупредили, что я тоже в списках, — оказалось: ошибка.

Люди, примирившиеся с приговором, поняли, что терять им нечего: среди бела дня человек десять бросились на вышку с часовым, перемахнули через забор и бросились бежать. Всех, конечно, перестреляли. Ушел только один. Долго под нашими окнами лежал убитый.

И вот осенью меня вызвали в подвал с вещами. Все мы знали, что это значит. Так мне и сказала соседка по камере: "Вы не маленькая, не берите вещей, они пригодятся Вашим друзьям".

Так я и ушла с конвоиром через весь город с маленьким чемоданчиком, и тот нес конвоир: была я совсем больна — отказали легкие. В подвале навстречу мне бросилась женщина, знакомая по тюрьме: "Не беспокойтесь. Вас только отправляют в Москву". В тот же вечер повезли в Новониколаевск, затем в Москву*.

Вернувшись из Сибири, Екатерина Павловна при свидании с Дзержинским рассказала ему и обо мне. Он ей сказал: "Да, кажется, мы много лишнего делаем". В результате меня вызвали в Москву.                          

Через некоторое время меня выпустили. Я тогда еще не знала, что этим я обязана Екатерине Павловне, много позже она об этом рассказала мне сама**.92

Мне приходится говорить о себе, так как иначе непонятно, как мы, люди такой разной судьбы, сошлись так близко. Раз придя мне на помощь, она уже и потом не оставляла без внимания все перипетии моей судьбы — а их было много.

В 1925 г. меня выслали на три года из Москвы. По окончании срока она сама послала мне телеграмму об

* В тот же вечер посадили меня и еще одного арестованного с кон­воирами в общий вагон, и поехали. А через несколько недель из Новони­колаевской тюрьмы вместе с тремя членами эсеровского ЦК (91Члены ЦК ПСР этапировались в Москву для суда (8 июня-7 августа 1922) над ними и другими деятелями партии.) повезли в Москву.

** Выпустили меня уже в конце апреля. В тюрьме мне рассказали о Политическом Красном Кресте, куда я и пришла. Виделась я там с Винавером (93Винавер, Михаил Львович (1880-1942) — адвокат, ближайший по­мощник Е.П. Пешковой по работе в ПКК и в Польском КК. Арестован в 1937 г., приговорен к 10 годам. Освобожден из лагеря в связи с зачисле­нием в польскую армию В. Андерса, умер во время ее передислокации в Иран. По другим сведениям, погиб в заключении.), так как не знала, что руку к моему освобождению приложил не он, а Екатерина Павловна.

92 Политический Красный Крест (Московский политический Красный Крест) работал в Москве с сер. февраля 1918 до сентября 1922 г. С лета 1922 г. функционировал под другим названием — Помощь политическим заключенным. С этого периода в связи с неудовольствием властей актив­ной попыткой ПКК помочь подсудимым на процессе ПСР, лишен преж­ней возможности оказывать содействие в деле смягчения участи политза­ключенным, обследовать тюрьмы и влиять на улучшение условий содер­жания в местах заключения. В 1938 г. закрыт по непосредственному приказу Н.И. Ежова. В ПКК входили Е.П. Пешкова (пред.), М.Л. Вина-вер (зам. пред.), Н.К. Муравьев, В.Н. Малянтович. В работе ПКК участ­вовал А.Ю. Фейт (ум. 1926). Почетным пред. ПКК была В.Н. Фигнер.

Приведем текст одного из объявлений Моск. ПКК ("Жизнь", 1918, 29 мая, № 28, с. 4):

"Возродившийся Политический Красный Крест, преследующий задачи оказания всех видов помощи политическим заключенным, испытывает большой недостаток в материальных средствах.

Денег теперь нужно много, т.к. тюрьмы переполнены и рост продо­вольственных затруднений вызывает острую необходимость в большом притоке денежных средств.

Красный Крест надеется встретить поддержку во всех культурных сло­ях русского общества и просит нас напечатать, что он с признательнос­тью принимает всякого рода пожертвования, которые надлежит адресо­вать: Москва, М. Никитская, 25.

Денежные пожертвования можно также адресовать в редакции мос­ковских газет для Политического Красного Креста".

После смерти Дзержинского (1926) ПКК функционировал с большим трудом, ходатайства его удовлетворялись органами ОГПУ-НКВД все ре­же, к нач. 30-х годов иссякли источники средств ПКК, а затем его дея­тельность постепенно свелась к наведению справок об арестованных и да­че советов их родным. Главные средства ПКК составлялись из фондов различных политич. группировок (в основном социалистич. партий) в расходовались пропорционально размерам партийных поступлений. Вос­поминания А. В. Книпер свидетельствуют о том, что помощь оказывалась не только социалистам, но и другим лицам, арестованным по поли­тическим мотивам.

Первый значительный массив материалов о ПКК опубликован в исто­рических сборниках "Память", составлявшихся в СССР и публиковав­шихся в 70—80-х на Западе (см. выпуски № 1, 3, 4).

96

этом¹, и, вернувшись, я пошла в Политический Красный Крест поблагодарить ее за внимание, и тут-то мы с ней и познакомились.

Семь лет после этого я прожила в Москве и изредка заходила на Кузнецкий, 24. Так как я была одним из самых старых клиентов этого учреждения, то ко мне привыкли и пускали к Екатерине Павловне без очереди, с внутреннего хода. Народу там всегда было много. Екатерина Павловна много слов не тратила, слишком была занята, и я не задерживалась. Каждый раз, как я от нее выходила в приемную, ожидающие спрашивали: "Что, сегодня не очень строгая?" Когда я потом рассказала Екатерине Павловне, как ее побаивались посетители, она очень огорчилась: "Правда? А я так всегда стеснялась! Мне казалось, что все на мне такое некрасивое".

Оказалось, что, такая решительная на вид, она была очень застенчивым человеком, и ей стоило больших усилий разговаривать с людьми, которых она жалела всем сердцем: ведь к ней приходили со всеми своими несчастьями.

Такое наше знакомство — полуофициальное, виделись мы только по месту ее работы: Кузнецкий, 24, — продолжалось до 1935 г., когда после убийства Кирова начались повальные аресты. Время было благоприятное для сведения личных счетов, доносы были в ходу, обоснованные или нет — значения не имело.

Я получила пять лет лагеря и была отправлена в Забайкалье, на постройку Байкало-Амурской магистрали. По дороге из окна арестантского вагона², я выбросила письмо, адресованное Екатерине Павловне в Политический Красный Крест. Я увидела, как его подобрала какая-то женщина, и как к ней подошел солдат. Ну, пропало!.. Но везде есть люди: письмо дошло по назначению. По дороге кое-кого из нашего этапа, меня в том числе, сняли в санитарном пункте: ехали мы в товарном вагоне месяц, у многих начиналась цинга. Там меня и оставили для работы в лазарете. Я связалась со своими и получила


¹ Когда кончился мой срок, я получила в Тарусе телеграмму от Екатерины Павловны, что я могу вернуться в Москву. Это было в 1928 г.

² Повезли нас на БАМ в теплушке с уголовными женщинами.

97

от них телеграмму, что пять лет лагеря заменены мне тремя годами высылки: "минус два" города. Это Екатерина Павловна имела разговор с Ягодой94, и он нашел, что, пожалуй, перехватили*.

Через три месяца я вернулась и, конечно, сразу же отправилась к Екатерине Павловне. Она меня встретила очень приветливо и под конец разговора сказала: "Я ко всем подопечным хорошо отношусь, но у меня есть персональные". Толстой говорил, что люди любят тех, кому делают добро, и ненавидят тех, кому причиняют зло, — думаю, что в отношении ко мне у Екатерины Павловны это имело место.

В Москве жить я не могла — начались мои скитания по маленьким городам, не слишком далеким от Москвы. Но всегда, во время побывок в Москве, где жила моя семья95, я заходила на Кузнецкий.

Однажды Екатерина Павловна сказала мне: "Вас вызывают в НКВД, а оттуда приходите ко мне обедать и все расскажете". У меня было такое впечатление, будто я получила приглашение на Олимп. А она встретила меня в передней и сразу сказала: "Мы очень любим редьку, но она ужасно пахнет". На меня напал смех — вот так Олимп! — и я сразу перестала ее бояться. Вот она какая простая и милая; как хорошо, что можно ее просто любить! Это не значит, что изменилось чувство глубокого уважения к ней и восхищения, — просто стало мне с ней легко.

Вот так и началось у меня близкое знакомство с Екатериной Павловной.

Всегда, встречаясь с ней, я не переставала изумляться: как, прожив такую долгую, сложную жизнь, сталкиваясь со столькими людьми, всякими, — как она сумела до глубокой старости сохранить абсолютную чистоту души и воображения, такую веру в человека и сердце, полное любви. И полное отсутствие сентиментальности и ханжества. Она

* Сняли нас после месячного этапа в санитарном городке Б., где я и работала три месяца санитаркой, сестрой и под конец заведовала двумя корпусами больницы. Тут я и получила телеграмму от мужа, что пять лет лагеря заменены мне тремя годами "минус два". Правда, на поверку вышло, что не "минус два", а "минус пятнадцать" городов, но из лагеря я освободилась.

94 Ягода, Генрих Георгиевич (1891-1938) — болыцев. деятель. До ре­волюции служил статистиком, работал в больничной кассе Путилов, за­вода, в 1915 г. призван в армию. В револ. деятельности с 1904 г., был в ссылке (1911-1913). Чл. РСДРП(б) с 1907 г. (Ниж. Новгород, затем Москва и Петербург). В 1917-1919 гг. на воен. работе, в 1919-1922 гг. чл. Коллегии Наркомввепгторга. С 1920 г. упр. делами ВЧК, чл. колле­гии ВЧК. С 1924 г. — зампред ОГПУ, в 1934-1936 гг. — наркомвнудел. Расстрелян по делу "антисоветского правотроцкистского блока".

95 В 1922 г., по освобождении, Анна Васильевна жила в Москве сна­чала с братом Ильей. В том же году взяла к себе сына, оставленного в 1918 г. в Кисловодске, и вышла замуж за В.К. Книпера. В 1936 или 1937 г. в ее квартире поселилась сестра Елена.

98

была очень терпима к людям — к женщинам, — и, когда я ее по ходу разговора спросила: "Да неужели в молодости Вы никем не увлекались, за Вами никто не ухаживал?" — она ответила почти сердито: "Мне некогда было, я всё уроки давала. Раз товарищ меня провожал и, прощаясь, поцеловал мне руку — уж я ее мыла, мыла". Я совершенно ей поверила, но очень смеялась.

Я не знала человека, который бы так ценил малейшее к себе внимание и совершенно забывал, сколько он сделал для других. Как-то (много позже) она рассказывала, что была на каком-то заседании в Музее Горького, и к ней подходили люди и напоминали ей о том, как она им помогла, — и: "Знаете, оказалось, что все они очень хорошо ко мне относятся" — даже с некоторым удивлением.

Я ей говорю: "С чего бы это так, Екатерина Павловна?" И тут мы обе стали смеяться.

Кто не пережил страшного этого времени, тот не поймет, чем был для многих и многих ее труд. Что значило для людей, от которых шарахались друзья и знакомые, если в семье у них был арестованный, прийти к ней, услышать ее голос, узнать хотя бы о том, где находятся их близкие, что их ожидает, — а это она узнавала.

Недаром мой муж96 говорил, что после меня и моего сына он больше всех на свете любит Екатерину Павловну.

В конце концов и этих возможностей у нее не стало. Условия работы в Политическом Красном Кресте сделались невыносимыми. И все-таки потом она говорила: "Может быть, все-таки надо было все это перетерпеть и не бросать работу"*.

А в 1938 г., когда кончился срок моей высылки, в тот  же день меня арестовали вновь, арестован был мой сын и так и не вернулся из заключения — реабилитирован посмертно. И муж мой умер во время моего заключения на восемь лет.

И когда в 1946 г. я вернулась, Екатерина Павловна была мне самым дорогим человеком. Она очень постарела, хотя по-прежнему была деятельна и очень занята. Я боя-

* И это вплоть до 1938 г., когда положение стало невыносимым, и ни­чего уже сделать было нельзя. Много лет спустя она как-то сказала мне: "Может быть, надо было все это вынести — и все-таки не закрывать Крест".

96 Книпер, Всеволод Константинович (1888—1942) — инженер-строи­тель. Работал на железных дорогах и на строительстве гидросооружений. Умер в Москве.

99

лась ее тревожить и утомлять, когда приходила к ней. Если видела, что она устала, поднималась: "Ну, я пойду, Вам надо отдохнуть". А она делала вид, что не слышит, и продолжала разговаривать. И тут я поняла, что, по существу, она очень одинока, несмотря на внучек97 и правнуков, которых она любила нежно, но которые жили своей и совсем ей чужой жизнью.

Жила я в это время в Рыбинске, работая в театре98, и, накопив сверхурочные часы и дни, приезжала в Москву. В один из этих приездов в 1959 г. она проводила меня до передней и сказала: "Анна Васильевна, подавайте на реабилитацию". А я уже подавала и получила отказ, я только на нее поглядела. А она: "Я понимаю, что все это Вам надоело, но сейчас подходящий момент, и, если Вы его упустите, так и останетесь до конца жизни"99.

Я поняла ее слова как приказ, а ее приказа я ослушаться не могла, не раз я ей была обязана просто жизнью. В 1960 г. я получила реабилитацию и с тех пор жила в Москве, и мы виделись чаще.

Для меня было радостью, что мне уже не о чем было ее просить, — и так я была перед ней в неоплатном долгу. А она об этом точно и не помнила. Она вообще не помнила, что она делала для людей, ей это было так же естественно, как дышать.

Сколько людей я перевидала, но никогда не встречала такого полного забвения своих поступков, а вот малейшее внимание к себе она помнила.

Приезжая в Москву из Рыбинска, я звонила к ней, она назначала день и час — она всегда была занята, и людей у нее бывало много. Она интересовалась моей жизнью, работой, всем. Но как-то я рассказывала ей не слишком веселые истории, и она сказала: "У меня голова от этого заболела". Она старела на глазах... Какой же одинокой она была в последние годы жизни! Сверстники ее умирали один за другим, родные не утешали. А она все касающееся их принимала к сердцу, волновалась, огорчалась, худела на глазах, точно таяла.

И, приходя к ней, я рассказывала ей уже только что-нибудь веселое и забавное. Она любила цветы и всегда радовалась, если ей принесешь — всегда немного, — иначе


97 Внучки Е.П. Пешковой — дети М.А. Пешкова (1897—1934): Пешковы Марфа Максимовна (р. 1925) и Дарья Максимовна (р. 1927).

98 Бутафором в Гор. театре Рыбинска (Шербакова) Анна Васильевна работала до и после енисейской ссылки. А первые шаги ее как театрального художника относятся ко времени пребывания в Карлаге. Именно там Анна Васильевна обнаружила в себе и вкус к этому виду творчества, и личные свои возможности.

99 Заявления о реабилитации Анна Васильевна писала, по крайней мере с 1954 г. Она посылала их Г.М. Маленкову, Н.С. Хрущеву, К.Е. Ворошилову (а сестра Елена — XXI съезду КПСС и ген. прокурору Руденко). Прилагались отзывы и характеристики Анны Васильевны (акад. В. В. Виноградов, проф. А.Н. Александров). В 1957 и 1958 гг. ходатайства Анны Васильевны о снятии судимости были официально отклонены. Попытка 1959 г. привела к полной реабилитации в марте 1960 г. В это время, не заработав пенсии к 67 годам, Анна Васильевна вынуждена была работать. Лишь по ходатайству группы деятелей муз. искусства (Д.Д. Шостаковича, А.В. Свешникова, Е.Ф. Гнесиной, В.Н. Шацкой, К.А. Эрдели, Н.А. Обуховой, Д.Ф. Ойстраха, И.С. Козловского) ей за заслуги отца перед рус. муз. культурой была назначена с сентября 1960 г. пенсия республиканского значения — 450 (с 1961 г. — 45) руб. в месяц.

100

она сердилась: зачем деньги тратить? И ее старая домработница Лина ловила меня в передней и говорила: "Что Вас давно не было? Она будто при Вас повеселела". "Она" — так всегда называла она Екатерину Павловну.

Потом Екатерина Павловна нет-нет да позвонит сама: "Вы сегодня не заняты? У Вас нет работы? Тогда кончайте свои дела, когда кончите — приходите". Не знаю человека, который так уважал бы дела другого — что бы это ни было.

Как-то раз она говорит: "Что это Вас давно не видно?" Я отвечаю: "Вы же знаете, Екатерина Павловна, что Вы у меня № 1, но ведь есть еще № 2 и № 3 — что уж я поделаю?" Она смеется и говорит: "Вот у меня столько так называемых друзей, а если что надо — обращаюсь к Вам".

Она часто просила что-нибудь купить для нее — какие-нибудь пустяки.

"Екатерина Павловна, я бы Вас на ручках носила, если бы могла, а я Вам 200 грамм сыра покупаю".

Последнее время ей уже было очень трудно ходить, а одной совсем нельзя. Тогда она вызывала меня по телефону, чтобы я ее провожала.

Как-то раз позвонила: "Вы свободны? Тогда заходите к Дарье, это от Вас близко". А как раз у меня был приступ ишиаса, и я еле ходила. Что делать — пошла.

Оказалось, что Екатерине Павловне хотелось поехать домой на троллейбусе¹, а одной ехать ей трудно. Меня разбирал смех: она ходит с трудом, я еле хожу — а она была ужасно довольна, что видит из окна Москву. Это было вроде эскапады, все ее забавляло. Мы заходили в какие-то магазины, получали в сберкассе ее пенсию, покупали совершенно ненужные вещи — еле добрели до дому, а она была довольна: несмотря ни на что, в ней обнаруживалась подчас прелестная веселость, способность радоваться пустякам.


¹ "А то из машины ничего не видно".

ИЗ РАССКАЗОВ ЕКАТЕРИНЫ ПАВЛОВНЫ ПЕШКОВОЙ

101

ИЗ РАССКАЗОВ ЕКАТЕРИНЫ ПАВЛОВНЫ

Когда началась революция, то у нас (Политический Красный Крест) был пропуск во все тюрьмы, и мы свободно там бывали.

Мы — это Муравьев100, Винавер и я.

И вдруг пропуск отобрали.

Надо было идти к Дзержинскому. Я сказала, что не пойду в Чрезвычайку. Но Муравьев заболел, один идти Винавер не соглашался — пришлось пойти.

Дзержинский встретил нас вопросом: "Почему вы помогаете нашим врагам?" Я говорю: "Мы хотим знать, кому мы помогаем, а у нас отобрали пропуск".

Дзержинский: "А мы вам пропуск не дадим".

Е.П.: "А мы уйдем в подполье".

Дзержинский: "А мы вас арестуем".

С тем и ушли. (Тут глаза Екатерины Павловны заблестели: на другой день дали пропуск.)101

Когда кончилась война с Польшей, мне предложили взять на себя работу по репатриации военнопленных поляков — руководство Польским Красным Крестом.

Дзержинский вызвал меня к себе. Я ему говорю: "Я очень боюсь брать это дело на себя. Говорят, поляки такие коварные, им нельзя доверять".

Тут Дзержинский, который был чистокровный поляк, стал страшно смеяться: "Вот и хорошо: вы работайте, а очень-то им не доверяйте".

В 20-е годы мы с Винавером возили передачу в Бутырки. В столовой на Красной Пресне мы брали порции второго блюда и вдвоем везли их на ручной тележке.

Это довольно далеко и страшно утомительно. Везем, везем, остановимся — и отдыхаем, прислонившись спиной друг к другу.

А собственно, зачем мы это делали сами? Сколько людей сделали бы это за нас — и с удовольствием.

* * *

Последний раз у нее на квартире я была в день ее отъезда в санаторий Барвиха в начале декабря 1964 г. Вид у нее был просто страшный, очень нервна, возбуждена. Я


100 Муравьев, Николай Константинович (1870—1936) — адвокат. После Февраля — пред. Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющего и прочих высших должностных лиц как гражданского, так и военного и морского ведомств (ЧСК). Защитник на политических процессах как до революции, так и после Октября. Участвовал в работе Всесоюзного об-ва политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Член юридической комиссии Политического Красного Креста.

101 Об отношениях Е.П. Пешковой с Дзержинским см. указанные выше (примеч. 92) публикации о ПКК.

102

спросила ее, не надо ли ей помочь уложить вещи, — нет, все готово, за ней приехали. Потом она сказала: "Я позвоню Вам из Барвихи" — и не позвонила. Через несколько дней у нее случился инфаркт, и ее с постели увезли в Кремлевскую больницу. Она хотела непременно вернуться из санатория к Новому году — как она любила праздники!

Я позвонила ей перед Новым годом — и тут узнала о ее болезни. Меня точно черным платком накрыло.

87 лет, инфаркт, чего можно ждать? И все-таки — какой могучий организм...

Вот я начала писать о Екатерине Павловне, и меня потянуло в Новодевичий на ее могилу. Я бывала там вместе с нею — на могиле ее сына и матери102: ей было уже трудно ездить одной... а внукам некогда, все дела, дела...

Она купила цветов в горшках, попросила меня взять лейку — а самой ей стало нехорошо, я просто не знала, как ее довести до участка. Две лиственницы сплетаются верхушками над могилами. У памятника ее сына лежали три белые астры — ей было приятно, что кто-то все-таки вспомнил. Хотелось самой высадить цветы, а было трудно.

Теперь прибавилась и ее могила. Кругом чисто — видно, уборка оплачивается, — и видно, что никто там не бывает, очень все казенно. Только памятник ее сына приобрел новый смысл: со своей стелы Максим смотрит на могилу матери. "Эта рана никогда не заживает, — как-то сказала мне Екатерина Павловна. — Дарья назвала своего сына Максимом, она думала сделать мне приятное, а мне это ножом по сердцу".

Мимо проходила экскурсия молодых девушек. Экскурсовод указал на могилу "сына Горького" — у него не нашлось ни одного слова, чтобы сказать о Екатерине Павловне, которая всю жизнь отдавала людям в несчастье. "К страданиям чужим ты горести полна, и скорбь ничья тебя не проходила мимо — к себе самой лишь ты неумолима..." — разве не о ней эти строки А.К. Толстого?

Очень мне было горько.

Вспомнила я ее похороны. Говорились речи о той работе, которую она вела по литературному наследию Горького, — замалчивая, еле касаясь Политического Красного Креста, точно это запретная тема, неловко ее касаться. И


102 Мать Е.П. Пешковой — Волжина, Мария Александровна (1848— 1939).

103

только один голос произнес: "Спасибо, Екатерина Павловна, от многих тысяч заключенных, которым Вы утирали слезы". Я обернулась — старая женщина посмотрела на меня: "Я не могла этого не сказать"103.

На гражданской панихиде в Музее Горького я стала у гроба. Екатерина Павловна лежала в цветах, и лицо ее было молодое, такой прекрасный лоб, тонкие брови — никогда ее больше не увижу. Заплакала я — кто-то сказал: "Вам нехорошо? Дать капель?" Как будто странно, что можно заплакать, прощаясь с дорогим человеком.

Каких мы людей теряем,

Какие уходят люди...

И горше всего — что знаем:

Таких уж больше не будет.

Была вам в жизни удача,

Что мы повстречались с ними, —

И нет их... И только плачем,

Повторяя светлое имя.

1965

 

 


103 Это была Наталья Мильевна Аничкова (1896—1975), филолог, быв­шая лагерница. Она много помогала А.И. Солженицыну, который в своей книге "Архипелаг ГУЛАГ" упоминает ее и ее репрессированных родственников.