ЛИШЕНЦЫ

Не была богатой наша семья: одна корова, одна или две лошади для семьи в девять человек. Из них шестеро мужчин — здоровых, трудолюбивых.

Есть рабочие руки, но мало земли в перенаселенной Чувашии. И, чтобы прокормить семью, отец брал землю в аренду то у священника, то у помещика. Кроме того, приторговывал, скупая у односельчан яблоки, куриные яйца, увозил их в города, где можно было продавать подороже. В годы столыпинских реформ купил землю. На фоне повальной бедности чувашской деревни наше хозяйство выглядело относительно богатым.

После Октябрьской революции оно было признано кулацким. В те же годы была провозглашена политика ограничения эксплуататорских тенденций кулачества, политика вытеснения кулаков из политической и экономической жизни Советов.

Мощной силой для реализации и контроля выполнения этой политики явились комитеты сельской бедноты (комбеды). Многие целевые налоги на село и задания по хлебозаготовке комбеды с тихой радостью в душе перекладывали на кулаков. Ограничение деятельности кулаков и их вытеснение включало политический аспект (лишение избирательных прав) и экономический (постепенное увеличение налогового давления).

Лишение избирательных прав в то время для взрослых означало лишение права посещать сельские сходки, собрания, быть членом кредитного товарищества (одним из учредителей которого в нашей деревне в 1916г. был мой отец), быть пайщиком торгового кооператива и, следовательно, покупать товары в этой лавке. Они не могли быть членом профсоюза вплоть до 1937 т., и поэтому в случае болезни или травмы их

больничные листы не оплачивались, зато они имели нескончаемые твердые задания по поставке государству всевозможных сельскохозяйственных продуктов, налогов (была в те годы распространена поговорка «Это дело надоело, как налоги финотдела»). Дети «лишенцев» не имели права учиться дальше церковно-приходской 4-летней школы.

Мой старший брат Кронид ее закончил в 1928 году. Наивно полагая, что за 10 км в селе Шигали не узнают о его социальном положении, отец отвез его туда учиться в семилетней школе. Узнали, исключили. В середине сентября, к вечеру, пришел Кронид с котомкой за плечами и дрожащими губами произнес лишь одно слово: «Исключили». Ничего не сказал мой отец, заплакал. Долго плакал молча, страдая от бессилия помочь своему сыну. Он хотел, чтобы его сыновья стали, как говорили тогда, «учеными» — землемером, лесничим, учителем, агрономом. Вот в его представлении ученость. Благо, был в семье пример — брат моего отца Кирилл Степанович окончил обучение в 1907 г. в Порецкой учительской семинарии — первой для чувашей, открытой усилиями чувашского просветителя Ивана Яковлевича Яковлева при активной поддержке Ильи Николаевича Ульянова.

В годы первой мировой войны Кирилл стал офицером царской армии. К 1917 г. дослужился до чина штабс-капитана, после распада армии вернулся домой, не участвовал ни в белом движении, ни в Красной Армии. Поэтому его преследовали красные, преследовали колчаковцы, когда взяли Казань и вплотную подошли к нашим местам. Позднее отец мне рассказывал, что Кирилл не верил в успех белого движения: не было понятной для крестьян программы. На стороне красных — фанатическая ненависть к богатым, вера в исполнение вековой мечты о земле и вера, что они непременно разбогатеют: «кто был ничем, тот станем всем». Не стали. Были ничем, тем и остались!

В 1929 г. я окончил курс обучения в 4-летней школе. На этот раз уже мама, видя мою печаль, посоветовала идти в ту школу, где когда-то работал дядя Кирилл. Это за 30 км от нашего села.

Книг, для чувашской деревенской семьи, было у нас немало. Любил я в чулане на полках перебирать их, рассматривать картинки.

На другой день утром пришел я в школу, к заведующей. Она уже в годах, но опрятно причесана, одета «по-русски» — красиво. Сказала после моих просьб: «Я помню Кирилла Степановича. Уважала его, но принять тебя учиться не могу. Не-

льзя. Переночуй у нас и завтра вернись домой, передай привет отцу, Ивану Степановичу. Я его тоже помню». Обратная дорога оказалась очень длинной, я шел и плакал.

Между тем в жизни деревни происходили большие изменения. Коллективизация набирала силу. В конце декабря 1929 г. на конференции аграрников-марксистов Сталин провозгласил переход от политики ограничения эксплуататорских тенденций к политике ликвидации кулачества, как класса. Органы власти разрабатывали до мельчайших подробностей сценарий политики ликвидации.

В середине января 1930 г. к нам в дом явились председатель сельсовета Даниил Яковлевич и молодой односельчанин Андрей Вотяков с охотничьим ружьем и сказали: есть подозрение, что наша собака бешеная и поэтому ее надо застрелить. Собаку застрелили. Мы, дети, плакали, взрослые молчали. Власть пришла...

Среди ночи с 28 на 29 января 1930 г. в наш дом тихо, без стука, вошла «комиссия» в составе двух представителей районного центра, милиционера и двух сельских понятых — председателя сельсовета и секретаря партячейки — женщины. Один из вошедших объявил отцу, что ему сейчас же надлежит оплатить налог в размере 1000 руб. Отец ответил, что две недели тому назад заплатил налог в 500 руб., но таких денег — 1000 руб. — у него нет. «Тогда, — сказал представитель власти, — мы должны описать ваше имущество на такую сумму и конфисковать его». После таких слов все члены комиссии приступили к обыску каждого из нас, даже зыбки ребенка Кати полутора лет (она позднее на спецпоселении, в г. Златоусте, умерла от простуды и воспаления легких). Описание имущества продолжалось всю ночь и весь день 29 января.

Ксерокопия описи имущества Степанова Ивана Степановича (моего отца) из центрального госархива Чувашской Республики на мое имя выслана начальником инф. центра МВД Чувашии. В этой описи среди 118 наименований фигурируют карманные часы — 2 шт., свиное мясо — 7 пудов, перина — 3 шт., сапоги — 3 пары, шаровары, брюки, носовые платки — 4 шт., шпулек ниток — 23 шт., подтяжки, шуба, рубашки —2 шт., крупа — 3 пуда, клеенка, накидка. Одним словом, все съестное, носильное и постельное, все строения, скотина и даже печные вьюшки. Книги комиссию не интересовали. К вечеру нашей семье было предложено дом оставить. Это означало: выйти из избы в январский мороз в том, в чем были одеты, взять сваренный обед, испеченный хлеб. И пошагали мы, опаленные морозом, униженные, по деревне: дедушка — к своей

замужней сестре, остальные — к дальним престарелым родственникам, Петр — к родственнику своей матери.

Это был первый этап ликвидации кулачества, как класса. За ним последует второй — ссылка на спецпоселение.

До нового урожая 1930 г. на пропитание семьи нам выдавали из наших же, конфискованных запасов по норме каждый месяц ржаной муки или ржи. Теперь уже не помню, какова была норма, но не было в ней ни мяса, ни масла. Они были увезены в районный центр.

С приходом весны, как и прежде, пользовались мы земельным наделом, но уже используя лошадь родственников.

Немного было раскулаченных в наших краях в 1930 г. По крайней мере в радиусе до 15 км — только наша семья. Я до сих пор не понимаю, почему так получилось. Массовое раскулачивание в Чувашии проходило в начале лета 1931 г. Это уже было после выхода статьи Сталина «Головокружение от успехов», где осуждались проводимые на практике обобществление птицы, овец, свиней и другой скотины при коллективизации, конфискация личных вещей (одежды, постельных принадлежностей и др.) при раскулачивании. Из домов семьи выселяли, а мужчин, достигших совершеннолетия, арестовывали и содержали в тюрьмах. В это время арестовали нашего отца и старшего брата Петра. Содержали их в тюрьме на ст. Канаш. Брат Кронид к этому времени уехал и жил в г. Туле. В письме он писал, что работает на фабрике, где изготовляют баяны и гармошки.

В середине июля маму вызвали в сельсовет и велели сушить сухари (3 мешка), готовить вещи к выезду из деревни на спецпоселение — в ссылку. Непонятное и поэтому страшное было это слово «на поселение», но готовились старательно. Мне, старшему мужчине, было 14 лет, а мама была в положении. Она родила 28 июля 1931 г. дочь Зою, которая ныне живет в Москве.

1 августа меня и маму с ее двумя маленькими девочками — Кате — 3 года, Зое — 3 дня — на подводе привезли на ст. Урмары. Здесь нас встретили отец с Петром. Вместе нас погрузили в товарные вагоны с двухъярусными нарами — 40 человек в один вагон.

В сопровождении военизированной охраны на третьи сутки наш поезд прибыл в город Златоуст, расположенный среди горных вершин Южного Урала. Город известен тем, что в нем 300 дней в году — осадки, и тем, что на демидовском металлургическом заводе был освоен выпуск златоустовской стали, не уступающей по качеству знаменитой дамасской.

Местные представители ГПУ нас, 800 человек всех возрас-

тов, привели к назначенному для жилья (т. е. освобожденному от имевшегося в нем оборудования) бывшему зданию мастерских местной школы фабрично-заводского обучения (ФЗО). Без перегородок, без потолка, только с крышей и 4 входными дверями, оно было расположено на берегу реки Яй по улице Береговая Татарка. Внутри здания было установлено много железных кроватей с досками. Для нашей семьи в 6 человек полагалось 3 кровати. Можно было поперек их уложить доски. Долго решали, что лучше: имеющуюся одежду под себя постелить, либо себя укрывать. На то и другое одежды не хватало. Позднее отец нашел выход: купил на присланные Кронидом деньги 3 кошмы у казахов.

На второй день прибытия объявился комендант. Он проверил наличие людей по имеющемуся списку и велел записать у писарей: имя, отчество, возраст и специальность. Отец вспомнил, что однажды красил крышу дома и поэтому записал себя маляром. Петр решил быть подручным и учеником в столярной мастерской. Маму с малолетними детьми и меня, не достигшего 16-летнего возраста, к принудительной работе не привлекали. Но если хочешь — работай: деньги получишь, и хлеб будут выдавать вместо 400 г 800 г. Так мне сказали, но отец решил, что мне надо учиться. Многие ровесники пожелали работать. Голод — не тетка.

Отец сходил в школу № 7 и записал меня в 5-й класс. Но школа для русских детей! Как я буду учиться? Но отец и тут нашел выход: принес за плечами полмешка учебников, среди них — книга для чтения «Записки декабриста Лорера». «Читай и только вслух — научишься правильно произносить слова, — советовал он, — пусть не все, но часть поймешь». Это была первая книга на русском языке, прочитанная мной. Ничего я не понял из прочитанного, но чувствовал: что-то близкое есть в ней.

В величественном плане индустриализации страны, вероятно, был вариант строительства в Златоусте крупного предприятия. Но для его реализации в городе, зажатом со всех сторон горами Южного Урала, не было подходящей территории. Думаю, поэтому начали с ноября спецпереселенцев группами перевозить на строительство Магнитогорска с его заводами. Нашу семью в марте 1934 г. перевезли на север Урала в г. Березники, где начиналось строительство ряда заводов химического комбината. В то время его считали колыбелью химического производства страны. По мере завершения работ по подготовке территории, фундаментов заводских корпусов заключенных из исправительно-трудовых колоний переправляли еще

далее на север, на лесозаготовки, для подготовки территории и фундаментов корпусов новых заводов Соликамска, Боровска, Красновишерска. В освободившихся бараках ИТК разместили нас. Спецпереселенцы заняли все 42 барака. Были они, надо сказать, добротные, с двухъярусными нарами шириной до 4,5 и длиной 1,8 м, но с неистребимыми клопами. Наша семья, уже опять в 9 человек, заняла одну полку 4,5х 1,5 второго этажа. Это была вся жилая площадь семьи.

В повагонном списке нашей семьи при отправлении из Урмар отсутствуют Фаина 1921 г. рождения и Николай 1924 г. рождения, оставленные нами на иждивении у бедной вдовы из нашей деревни Мусирмы Наталии Кирилловны для продолжения рода семьи Степановых. Такая предусмотрительность не была лишена основания: те семьи, которые были выселены на лесозаготовки в северные леса Коми АССР или Урала, большей частью к лету 1932 г. погибли, т. к. не было подготовлено жилье и снабжение продуктами питания. Некоторые бежали, но через леса, охранные зоны, болота мало кто мог добраться до своей деревни. Но и там их ждал суровый оперативный приказ № 00447 Народного комиссара внутренних дел от 31.06.37 г. «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов», согласно которому все бывшие кулаки, вернувшиеся из мест спецпоселения, подлежат репрессированию по двум категориям соответственно: расстрелу или заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет. В списке отсутствует и имя Кронида 1915г. рождения. О нем сказано выше: он жил в г. Туле.

В 1932 г. у нас появилась надежда, что при честном труде и законопослушании семья не погибнет. В конце 50-х и в начале 60-х годов портрет моего отца вместе с другими портретами передовиков титаномагниевого комбината много лет красовался в городском парке. Прожил отец до 93 лет, работая на заводе до 74 лет.

По совету родителей все трое (Фаина, Коля и Кронид) вместе приехали на спецпоселение к родителям без конвоя, когда мы жили в г. Березниках Пермской области. Еще через год нас перевезли в г. Соликамск. Там в те годы расширялась добыча калийных солей и начиналось строительство заводов по добыче магния, титана, а затем циркония путем переработки добываемых вблизи Соликамска сильвинита и карналита.

Крепкий здоровьем отец после работы на магниевом заводе в приватном порядке брал подряд на побелку или покраску помещений на фабрике-кухне, магазинов Уралторга, вокзала, мясокомбината и др. Почти все воскресные дни, а иногда и в

обычные дни после учебных занятий в школе я работал вместе с отцом. И в годы учебы в Казанском университете в 1937— 1941 гг. в период каникул всегда работал с отцом-маляром. В предвоенные годы к нам присоединялся еще Коля — ученик 6—8 классов.

На фоне многих унижений и ограничений (жили мы в развалюхах-бараках ИТК, без права выезда за пределы района, в пионеры или в комсомол нас не принимал и др.) у нас и родителей была одна радость — право учиться в школе, а начиная с 1937г., — в ВУЗе.

Была в Соликамске отдельная школа для детей спецпереселенцев в одном из бараков. Но для нас, проучившихся уже в 5—6 классах, в спецшколе соответствующего класса не было. Поэтому мы ходили в школу «вольных», где к нам со стороны учащихся (некоторых) было пренебрежительное отношение: не имели права быть на линейке перед началом учебного дня, не были на комсомольских собраниях и, в общем-то, хуже одеты...

Чтобы заявить о себе во весь голос, Оля Сивкова, Валя Журавская, Ваня Котов, Саша Фищук и я решили учиться отлично. Вся эта группа получила высшее образование, все — участники Великой Отечественной войны, все ныне имеют ученые степени.

В танковых боях в Курской области летом 1943 г. начал я свой боевой путь и через Киев, Житомир, Звенигород, Умань, Винницу, Кишинев, Бухарест, Будапешт, Вену дошел до Праги 8 мая 1945 г. в звании старшего лейтенанта, имея 3 боевых ордена и медали.

В научных исследованиях по новейшей истории (например, доцент ЯГПУ А. Ф. Землянский) называют цифру 1 млн. 100 тысяч переселенных кулацких семей. При этом следует иметь в виду, что семьи, состоящие из преклонного возраста родителей и одной дочери, не выселялись. Из нашего поезда по прибытии в Златоуст две такие семьи отправили обратно. В нашей деревне одна семья осталась, хотя дом их отобрали в пользу местного колхоза.

Таким образом, на спецпоселение были отправлены многодетные кулацкие семьи, имеющие в среднем не менее 5—6 человек. Наша семья — 9 человек. Из них не менее 3 трудоспособных. Следовательно, на Урал и в Сибирь было переселено не менее 3,5 млн. — трудолюбивых, послушных, бесправных, для осуществления грандиозного плана индустриализации страны. И неплохо они потрудились! Ныне я горжусь, что такие гиганты индустрии, как Магнитогорский металлургический завод и город, знаменитые Уралмаш, Уралвагонзавод (Нижний Та-

гил), Челябинские тракторный и трубный, Березниковский химкомбинат и т. д., были созданы в значительной мере при участии бывших кулаков. В годы Великой Отечественной войны эти предприятия Урала и Сибири дали первоклассную военную технику — танки, самолеты, орудия и т. д. В годы Великой Отечественной войны на Урал и в сибирские города были эвакуированы сотни и тысячи предприятий Украины, Белоруссии и центральной России. Прибывали станки, технологическое оборудование и люди — квалифицированные рабочие. Вместе с тем дети спецпоселенцев подрастали — даже если 1— 2 ребенка в семье достигли 18-летнего возраста, то уже более 2 млн. солдат готовы были стать в ряды защитников Родины. В силу социальной политики коммунистической партии спецпоселенцы и их дети не могли пользоваться броней от призыва в армию. Так что практически более 2 млн. человек в состав знаменитых Сибирских и Уральских дивизий вошли спецпереселенцев и их детей, в те дивизии, которые отстояли осенью 1941 г. Москву от немецко-фашистских войск и шли далее на запад — до Берлина.

В нашей семье четверо встали на защиту Родины: Кронид — младший лейтенант, погиб в 1943 г.; я — танкист, старший лейтенант — вернулся живым, Фаина — лейтенант медслужбы, живет в Москве, Николай — старший сержант, танкист — погиб в 1944 г. Родина для нас — не Сталин и Берия, не марксистско-ленинский коммунизм. Родина для нас — могилы предков, поля и реки вблизи наших домов, овраги и вечно живые в них родники, цветущий сад и золотистый крест над церковью на пригорке, в центре села. Их мы и защищали.

Думаю, что дети мои (3 сына) и внуки (их 6) будут так же защищать Родину.