Вот уже более 65 лет прошло с того дня, как наша большая семья по воле "отца всех народов" и по постановлению "руководящей и направляющей" оказалась в ссылке на Кольском полуострове, в Апатитах. И теперь, с высоты семидесятилетнего возраста, хочется понять, почему мы, невинные дети, были полураздетыми, выгнаны из родного дома и сосланы в эту холодную, безлюдную северную мглу?

Впечатления детства остаются незабываемыми на всю жизнь. Я хорошо помню наш дом в деревне Семенчево, Вологодской области, где прошли пять лет моей жизни. Отец Пётр Павлович, рано лишившийся родителей, с детства познал, что такое голод и нелегкий труд мальчика на побегушках, Но вырос он честным человеком, трудолюбивым и рачительным хозяином. Женившись в 1913 г. на моей матери, происходившей из многодетной семьи (у неё было 4 сестры и 3 брата), они сумели построить дом и купить небольшой участок земли, около двух гектаров. Шло время, росла семья и было необходимо кормить детей. Купили корову, а затем и лошадь. Труд в поле и на огороде требовал много сил, несмотря на это, в зимнее время, когда кончались сельскохозяйственные работы, отец выезжал на находившееся в двух верстах озеро Белое и ловил рыбу. Мать пряла и ткала ткани, чтобы одеть семью. Жили трудно: малолетние дети мешали работать, пришлось нанять няню, чтобы самим родителям иметь возможность трудиться в поле и на огороде, Впоследствии это было расценено властями как использование наёмной силы.

Чтобы купить молотилку, плуг, телегу, пришлось часть выращенного урожая продать на рынке. Снова обвинение в адрес отца - торговля и спекуляция, что строго каралось законом в то время. С началом коллективизации всё это, нажитое тяжёлым трудом моих родителей, было подвергнуто описи и отобрано у нас. В нашем доме был открыт детсад, в который нас не приняли, Дети бедняков (а по правде сказать, лентяев) спали в нашем доме, играли в нашем дворе, обедали за нашим столом. А мы "кулацкие выродки", как нас

презрительно стали называть, были вынуждены жить в чулане собственного дома.

За неуплату сельхозналога мой отец и 14-летний брат были отправлены на принудительные работы на лесосплав. Старшего сына родители отправили из дома в Карелию, чтобы он избежал участи ссыльного и получил паспорт. Ведь ему уже исполнилось 16 лет.

В памяти остался незабываемым тот страшный день, когда к нам пришли уполномоченные из НКВД^[1] приказали матери одеть нас и взять немного продуктов на дорогу. Нас, младших детей 3-х и 6-и лет, посадили на телегу, а остальным приказали идти следом за лошадью. Куда везут, мы не знали.

Так мы оказались в Коневе, около пристани, где отец и брат, увидев нас, бросили работу и присоединились к нам. До железнодорожной станции везли на пароходе в жуткой тесноте и неразберихе. Потом погрузили в телячий вагон, грязный, не оборудованный, дурно пахнущий. Окон не было. Единственная мебель - сколоченные из досок во всю длину вагона нары, на которых с трудом забирались старики и дети. Вагон плотно запирался железным запором и так как окон не было, то мы сидели в совершенной темноте. Поезд шел почти без остановки, он тщательно охранялся энкэвэдешниками^[2]. Часто мы не имели возможности набрать воды, справить нужду. Было душно и темно. Голодные дети кричали и плакали, но шум колес заглушал стоны и рыдания. Куда везут нас, об этом никто не знал.

Через двое суток поезд остановился на разъезде Белый. Щелкнул железный запор, и охранники из НКВД^[3] приказали выходить из вагонов, захватив с собой жалкие свои пожитки. Всех построили в шеренгу и начали перекличку (вдруг кто-то убежал). Потом повели по бездорожью на 9-ый км (место, где впоследствии был построен аэропорт Кировск). Неусыпное око надзирателей из НКВД тщательно следило за этой толпой измученных людей; изредка слышались их крики: "Остановитесь! Не отставайте! и др."

Придя на место, оставили пожитки в землянках, и всех погнали на санобработку в баню. После чего явились подрядчики и стали набирать рабочих на Кировский рудник, в подземку. Из-за слабого здоровья отец был направлен в Тик-губу рыбаком. Опыт рыболовства он имел, поэтому согласился на это предложение.

И мы, уставшие после длинной дороги, вновь движемся с 9-го км до озера Имандра. Дороги тогда не было . Спотыкаясь о пни, мы шли вслед за лошадью, которая везла вещи. Лишь изредка мне и трехлетнему братишке разрешалось отдохнуть на телеге. Наконец, добрались до Тик-губы. Здесь

уже были другие спецпереселенцы, которые прибыли раньше. Пришедший распорядитель приказал устанавливать палатки, куда разместили всех нас.

Палатки были многоместными, каждая семья отделялась от другой занавеской. В углу была небольшая печка. Спали и сидели на нарах, сколоченных из сырых досок, В палатках жили переселенцы разных национальностей: финны, норвежцы, вепсы, эстонцы, белорусы, украинцы, ижорцы и многие другие, привезенные из разных областей нашей страны: Вологодской, Ленинградской, Псковской, Новгородской, а также из Белоруссии, Эстонии, Латвии, с Украины,

Это было в конце августа 1931 года. Приближалась осень. Начались дожди и холода. Оставаться на зиму в палатках невозможно. И взрослые стали строить барак. Так как вокруг был нетронутый лес, то его спиливали и подвозили к месту стройки. Плотники сооружали сруб барака, женщины и дети носили мох с болота и затыкали щели между бревнами, печник сооружал коллективную плиту, единственную в всем бараке. Работа шла дружно. Эти люди всему были научены в своих хозяйствах, а трудолюбия им было не занимать.

Так что, когда начались морозы, первый барак был построен, и семьи с детьми и старики были переселены из палаток. Никогда не забуду этот первый свой "дом" в Апатитах. Это был длинный барак с небольшими перегородками, Дверей не было, их роль выполняли простыни, мешковина, занавески. Создавалось впечатление отдельных комнат. В этих комнатах из досок были сделаны нары в 3 этаж? из досок. На них мы спали.

Наша комната была очень маленькая. В ней был узкий проход, отделявший трехэтажные нары, предназначенные для большого количества людей, от другой подселяемой семьи. Это были старик и старуха, которые спали прямо на полу. Единственный источник тепла - плитка, стоявшая в правом углу у входа в барак. На ней наши мамы поочередно готовили скудный обед. Согревались собственным теплом. В бараках была большая скученность людей: на каждого жильца приходилось менее одного метра жилплощади. И это в немалой степени способствовало тому, что вскоре в бараке начался сыпной тиф. Болели взрослые, дети, старики, целые семьи лежали вповалку. Была произведена дезинфекция в бараке, запрещено было выходить в места общественного пользования: в туалет и на кухню. Готовить на плите запретили. Питались всухомятку и сидели на нарах, пока не сняли карантин. К большому счастью, в нашей семье никто не заболел.

Среди переселенцев было немало плотников, некоторое время спустя они построили на берегу Имандры баню, прачечную и еще два барака, а также пристань, склад для приема рыбы, сетевязальную мастерскую. Большая часть мужчин стала рыбаками, а их жены занимались починкой сетей и неводов.

Особо хочу сказать о мастерстве норвежцев и финнов, которые с помощью топора и пилы, привезенных с родины, за короткий срок построили несколько ел (так назывались большие лодки), мотоботов и яхт. Райпромхоз (так называлась организация, владевшая ими) заимела на Имандре свой флот. Мотористами и капитанами на мотоботах были и русские, и норвежцы, и финны. Первый мотобот под названием "Снеток" имел мощность всего 12 лошадиных сил. Он бороздил Имандру, забирая у рыбаков пойманную ими рыбу и доставлял её для дальнейшей обработки, сортировки и последующей переработки.

Труд рыбаков был неимоверно тяжел: жили в палатках без всяких удобств, пищу готовили на костре, выезжали ставить и осматривать сети на веслах. Рабочий день рыбака начинался очень рано и заканчивался поздно вечером. К семьям приезжали один раз в месяц. Уловы были всякие: и хорошие и плохие. Но рыба была крупная, жирная, вкусная. Вода в Имандре была чистой и прозрачной. Но даже при хорошем улове домой рыбаку брать рыбу не разрешалось. И когда они шли через проходную с пристани, то специальные люди осматривали сумки рыбаков.

Питание было скудным, не хватало денег. Да и продукты доставлялись редко. В небольшом магазинчике можно купить хлеб в ограниченном количестве, сахар, крупы иногда рыбу. Очереди были большие. Питались грибами, ягодами, которые заготовляли в избытке. Начали разрабатывать землю, появились грядки, на которых выращивали лук, репу, картофель. В полутора километрах от Тик-губы поднимался совхоз "Индустрия", куда пошли работать мои брат и сестра. Первый директор совхоза - человек очень энергичный и гуманный - сочувственно относился к спецпереселенцам. Он принял на работу моих родственников, близнецов брата и сестру, хотя им было по 15 лет.

В отличие от него и первого управляющего рыбпромхозом В. Кожевникова, стражи порядка строго следили за всеми спецпереселенцами. Каждую неделю надо было ходить отмечаться у уполномоченного от НКВД. Из мизерной зарплаты с высланных удерживали 15%. В случае самовольного отъезда налагались штрафы, человек ставился на спецучет. Наша мама однажды поехала в Мурманск за рыбой. Об этом узнали в участке, вызвали её и предупредили, что если подобное повторится, то её не только оштрафуют, но и посадят за самовольные действия. Наш сосед поехал в Кировск, чтобы купить сыну валенки, а, вернувшись с покупкой, узнал, что его вызывают к уполномоченному НКВД, где заставили заплатить штраф в размере 100 руб. Тогда это были огромные деньги если учесть что, месячная зарплата составляла 30-35 руб. Естественно, что у соседа такой суммы не оказалось, после чего в бухгалтерию по месту его работы был выслан исполнительный лист.

Ещё большее возмущение вызывало то обстоятельство, что за одинаковую работу спецпереселенцам платили меньше, чем вольнонаемным. И отпуска были разные: спецпереселенцам давалось 12 рабочих дней, а вольнонаемным от месяца до трех. Мои родители, как и большинство высланных, были лишены избирательских прав и реабилитированы в 1947 году. Паспорта же получили лишь в 1953 году, после смерти Сталина.

В период 1935-36 годов в стране ширилось ОСОВИАХИМовское движение, молодежь и школьники сдавали нормы ГТО. В это время в Тик-губе были введены в строй лодочная станция и аэропорт, насчитывавший несколько небольших самолетов, которые взлетали и садились на воду. Была открыта во вновь построенном доме двухклассная начальная школа, в которой одна учительница Кобзева Любовь Ивановна одновременно обучала учеников 1 и 2-го классов. В совхозе "Индустрия" была семилетка. Там учились мои сестры.

В Мончегорске стали выплавлять никель и так как ни шоссейной ни железной дороги не было, то в летний период никель, крайне необходимый для страны металл, решили перевозить по Имандре, а затем со станции Апатиты (так теперь стал называться бывший разъезд Белый) его отправляли на заводы в центр, в республики бывшего СССР и даже за границу.

Для жителей Мончегорска водным путем ежедневно отправлял молоко, овощи, яйца, мясо.

Для перевозки такого количества грузов потребовались более мощные мотоботы. И бригада корабельщиков под руководством И. Калистратова успешно справилась с этой нелёгкой задачей. За короткий срок было построено несколько мотоботов, превышающих по грузоподъемности и скорости движения в несколько раз ранее построенные. Особенно выделялись мотоботы "Стрела", "Дон" и другие. В поселке появился клуб, где демонстрировались немые фильмы, была организована художественная самодеятельность, открыта библиотека.

Вернулся из Карелии наш старший брат Иван, которому не разрешили жить с семьёй. Его поселили к одинокому инвалиду и строго запретили посещать родителей, братьев и сестер. Он был вольный, имел паспорт, а мы, высланные, могли оказать на него дурное влияние. Помню, как мама посылала меня украдкой пройти к брату (он жил в другом доме) и отнести то супа, то хлеба. Трудно в это поверить, но это было в действительности.

Приближался 37-й год. Я уже училась в школе-десятилетке, расположенной на территории совхоза "Индустрия" (теперь это начальная школа № 4). Ходила в 5-й класс. Нескольких учителей школы арестовали как "врагов народа". Занятия почти ежедневно прерывались и нас вели в пионерскую комнату, где сообщали о "разоблачении троцкистско-бухаринского блока и происках империализма". Со страхом шли мы в школу, ожидая но-

вых неприятностей. Особенно взволновал нас арест талантливого педагога, прекрасного человека, учителя истории Виктора Александровича Утехина. Очень тяжело переживали мы, когда прямо с урока увели на допрос любимого учителя музыки, обвиняемого в измене родине.

Кончился учебный год, но летние каникулы не принесли облегчения. Начались аресты в поселке. В полярный день ночью светло, как днем. И люди не спали, прислушиваясь к каждому шороху. Когда же слышали звук приближающейся машины (в то время они в поселке были редкостью), на лицах жителей поселка отражался ужас. Все бросались к окнам и сквозь занавески выглядывали на "черного ворона", приезжавшего за очередной жертвой. "Кто?" - вопрос, мучавший каждого нормального человека.

Иногда бывало так, что "враг народа" был на рыбалке. Тогда огэпэушники, подъехав к пристани, останавливали свою машину, пересаживались на катер и мчались в бригаду, где арестовывали обезумевшего от неожиданного вторжения, ни в чем неповинного рыбака. Причем ему не разрешалось даже зайти домой и попрощаться с родными. С катера жертву садили в "черного ворона" и отправляли туда, откуда он больше не возвращался. Так погибали по злому доносу прекрасные люди и честные труженики: Рябинкин, Григорьев, Карпов, Никконен, Тойванен, Беляков и многие другие. Только много лет спустя узнали о доносчиках, которых вербовали огэпэушники. Не имея никаких доказательств виновности указанных выше людей, доносчики клеветали на них из-за страха быть уличенными в плохой "работе". Я знаю их фамилии, но умышлено не называю, не желая обидеть их детей, живущих и поныне в Апатитах.

Аресты продолжались вплоть до начала войны с Финляндией, т.е. до 1939-1940 года. Настороженность и страх людей усугублялись тем, что начал исчезать в магазинах тот минимум продуктов, который до этого был. Полки магазинов оказались пустыми. Хлеб давали по спискам, где отмечалось количество членов семьи и норма выдачи хлеба. Правда, недалеко от пекарни, в совхозе "Индустрия" открылся коммерческий ларёк, в котором, заняв очередь с утра, можно было получить к обеду буханку хлеба по завышенной цене. С промтоварами было ещё хуже. Помню, как простояв очередь двое суток, на третьи мама купила 3 метра ситца (такая норма была установлена продавцом из-за малого количества привезённого товара). И пусть прочитают эти строки те, кто сегодня на все лады кричит, как хорошо мы жили при коммунистах. Мать разводила руками в раздумье: кому из 11 членов семьи (из них 9 детей) сшить платье или рубашку? И чтобы никого не обидеть, сшила 2 наволочки на подушки.

В 1938-39гг. вышло постановление о помощи многодетным семьям, имеющим детей до 5 лет. Так как у нас в Апатитах родилась сестрёнка, то нам дали единственный раз пособие, и мама купила нам, трём младшим де

тям, зимнее пальто и валенки. Но из-за недоедания и болезни сестренка умерла, и больше мы никакой помощи от государства не получали. А мама наша была награждена медалью "Мать-героиня".

Зарплата отца была очень маленькой; существовали всевозможные вычеты: подоходный налог, переселенческие 15%, подписка на заем. Так что иногда он 25-30 руб. в месяц. А мама и того меньше. А нас, иждивенцев, было ещё в семье 5 человек. Шестнадцатилетняя сестра уехала в Мончегорск чтобы там устроится на работу. Старший брат и сестра завели свои семьи, а четверо нас ходили в школу в совхоз "Индустрия", так как только там была теперь школа. В Тик-губе её закрыли. Занятия велись в две смены. Для нас это было удобно, так как оставшуюся дома трёхлетнюю сестрёнку приходилось присматривать поочерёдно.

На территории посёлка Тик-губа, за аэропортом, находились поля колхоза "Заполярный труд", дававшего сельхозпродукцию для снабжения населения. В 50-60 гг. этот колхоз был в числе лучших в области. Председателем его тогда был Дмитриев. Но впоследствии он оказался нерентабельным, его присоединили как отдельную ферму к колхозу "Ёна", а потом и совсем расформировали. Разработанные участки земли были использованы ПОСВИРом, переехавшим из Хибин. Его работники ведут большую работу по выращиванию различных высокоурожайных и морозостойких сортов корнеплодов, ягодников, кустарников, картофеля. Среди колхозников было немало спецпереселенцев, но больше было вольнонаёмных.

Когда организовали колхоз, то не все в него подали заявления. Была такая семья саамов Корниловых. У них были дети, один из которых, Пётр, учился со мной в одном классе. Они имели свой домик, овец, кур. Из-за нежелания вступить в колхоз отец и вся семья были сосланы за озеро. В память об их проживании расположенный рядом заливчик стали называть Корниловой губой. Трудолюбивые люди разработали участок земли, построили дом, хлев, держали корову, овец, кур. За хлебом приезжали на лодке в посёлок, а зимой добирались на лыжах. Впоследствии их отец был репрессирован. Ему вменялось в вину то, что он будто бы ездил на оленях в Финляндию. Его расстреляли в тюрьме как шпиона, изменника родины. Семья распалась: мать умерла, сыновья переехали на вторую ферму совхоза "Индустрия". Внуки и правнуки Корниловых живут там и поныне.

После окончания войны с финнами казалось, что больше не будет никаких бед. Это оказалось ошибкой. В 1940 году осенью началась депортация людей, живших в области, которые по национальности были норвежцами, финнами, эстонцами, шведами и т.д. К сожалению, это коснулось и нашей семьи. Моя старшая сестра Анна, вышедшая замуж за норвежца, была выслана из Апатитов в Карелию, где проживает до настоящего времени. Вместе с нею была переселена свекровь и девятимесячный сын, а так же муж и три его

брата. Целый состав депортированных направлялся в Медвежьегорск, а оттуда по Онежскому озеру на пароходах в самые отдалённые деревни. Из Апатитов было депортировано несколько десятков семей. Везли их в жёстких вагонах под охраной милиционеров. Спальных мест не было, детей держали на руках почти сутки, так как рейс этого состава был не запланирован, и очень часто его в пути останавливали, пропуская поезда по расписанию.

Страшный день 22 июня 1941 года помнят все, кому пришлось его пережить. Солнечный ветреный и довольно прохладный - таким он был в Апатитах. Радио сообщило, что началась война... Началась мобилизация, и два моих брата оказались на фронте. Оба на Кандалакшском направлении защищали Родину. Оба вернулись инвалидами и рано ушли из жизни.

Все семьи, имевшие детей до 16 лет, были эвакуированы, так как Апатиты были в прифронтовой полосе. Эвакуация началась 28 августа 1941 года, так что мне пришлось увидеть и как фашисты бросали бомбы, как погибла во время налёта отважная лётчица Евдокия Лобко, как создавались народные ополчения, а также участвовать в рытье траншей и постройке землянок. А после возвращения из эвакуации в 1943 году - жить и учиться в разрушенном и сожженном фашистами Мурманске, испытать все тяготы нелегкой студенческой жизни.

Но несмотря на все перенесённые страдания, мы верили в людей, в справедливость, в возможность жить свободно. Эту веру воспитывали в нас наши родители, неиссякаемое трудолюбие которых помогло возродить Кольскую землю. И решение властей поставить памятники жертвам политических репрессий является закономерным и необходимым.

М.П.Ильина (Макарова)

***

Семья родом д. Семенчево Вологодской области, репрессированы в 1931 году.