Я, Ильина (Ковалевская) Ксения Никитична, родилась 15 марта 1906 года в дер. Демкино, Дубровенского р-на. Витебской обл., БССР. Отец мой, Ковалевский Никита Афанасьевич, 1874 года рождения, крестьянин-середняк, инвалид III группы с детства. Мать, Ковалевская (Потемкина) Анастасия Ивановна, 1875-1876 года рождения (точно не знаю), из бедной крестьянской семьи, батрачка польского пана. Мои родители имели семью из 8-ми человек: отец, мать, 3 сына и 3 дочери.

До революции и после занимались сельским хозяйством. Батраков не имели. Землю до революции обрабатывали сообща с родителями отца и тремя братьями отца - моими дядями, а после революции - совместно с сыновьями отца, моими братьями, находившимися в отделе с 1925 и 1926 годов.

Работали все, включая и детей с 6-ти летнего возраста, от темна до темна, не имея ни покоя, ни отдыха, особенно в летнюю страду.

Поздней осенью, когда было убрано и обмолочено зерно, убраны с полей картофель и овощи, все женщины вручную на самодельной мялке, сделанной отцом и братьями, мяли лен, мать тоже помогала, затем вручную трепали этот лен, а затем пряли и зимой ткали полотно для одежды, постельных принадлежностей, мешков и онучей (портянок) для лаптей, в которых ходили все и зимой и летом. Имели, конечно, по одной паре обуви и одежду, которую надевали только в церковь, на свадьбу, похороны, на кирмаш (ярмарку) и в праздничные дни в гости, поэтому и носили все много лет, а то от свадьбы и до похорон.

Мать, в основном одна, пряла овечью шерсть и сама ткала полотно, из которого шили верхнюю зимнюю одежду, юбки и зимние одеяла, с подкладкой льняного полотна. Белили из льна полотна летом на солнце, дети эти полотна намачивали в сажелках (ямах с водой) и расстилали на лугу. Нитки перед тканью скатертей и набожников отбеливали в хлорной извести, а ткали вместе с суровыми нитками, тогда получался красивый рисунок на ткани.

Мужчины же заготавливали дрова, приносили сено из сеновала для корма коров, овец и лошадей. Водили коней к колодцу на водопой. Ремонтировали к лету сельскохозяйственный инвентарь, а иногда сами делали сани, телеги и ульи для пчел. Занимались и плотницкими и столярными работами. Вили веревки и плели лапти и корзины к лету.

В общем, работали все круглый год, чтобы иметь все нужное в сельском хозяйстве и необходимое для семьи, и чтобы рассчитаться с государством, и кое-что продать и купить нужное в сельском хозяйстве и детям. Вот за это нашу семью и семью старшего брата, Ковалевского Павла Никитича, 1898 года рождения, причислили к кулакам, раскулачили и выслали в феврале 1930 года.

С начала 16 февраля 1930 года брату предложили придти 17/II в сельсовет к 8 часам утра, чтобы идти раскулачивать и выселять кулаков. От такой работы брат отказался, заявив, что в нашем сельсовете нет кулаков. В ответ брату председатель сельсовета Гудына сказал: "Ладно, об этом ты еще не один раз пожалеешь. Говоришь, нет кулаков, так будут". И действительно, утром 18/II брату принесли твердое задание, которое брат выполнить не мог, имея только хату с сенями и чуланом в сенях и амбар для зерна. Имел одну лошадь, корову, поросенка, 3-х овец и 5 кур. Дворовых построек не имел, был только заготовлен лес на постройку, поэтому скот брата временно находился во дворе отца, так же, как и скот среднего брата, у которого была только хата без сеней и амбар.

Обжаловать неправильное назначение ему твердого задания брат не успел, т.к. в ночь с 18/11 на 19/II из Оршанского отдела ОГПУ Витебской области брата арестовали и увезли под конвоем в г. Оршу, где посадили в тюрьму. А после, наверно через 2 недели, опять ночью, приехали и увезли под конвоем семью брата в Оршу и поместили их в церковь, где было много таких, как и они. А 12 марта 1930 года привезли из тюрьмы и брата в эту же церковь.

Когда начали, выгнав всех людей из церкви, подготавливать к отправке на вокзал, брат незаметно выбросил через забор свою старшую 5-летнюю дочь Нину, которую ждала уже несколько дней сестра жены, и она ее, усадив на сани, быстро увезла от церкви к себе на хутор.

А всех, кто был в церкви, посадили в товарные вагоны-телятники и увезли в Пермскую область, Чусовской р-он. Там брат работал на лесозаготовках, а весной и летом на лесосплаве. Жена же брата, спасая от голода своего годовалого сынишку, чуть не умерла сама. Но Ваня все равно умер.

А в августе 1930 года, этого же года, перевезли их на Кольский полуостров для строительства города Хибиногорска и апатито-нефелиновой обогатительной фабрики. Когда их привезли, как и всех спецпереселенцев, поместили в палатку. Какие были в то время условия, как кормили, как жили -об этом многие уже писали и говорили, поэтому повторяться не стану. Брат сначала работал чернорабочим на строительстве, работал и плотником и учился на счетовода, такие работники в то время очень нужны были. Закончив курсы, стал работать счетоводом и снова продолжал после работы учиться. И впоследствии работал старшим бухгалтером в УЖКХ и в ОКСе, стар-

шим бухгалтером-ревизором в комбинате "Апатит", дальше работал главным бухгалтером в РМЗ комбината "Апатит", главным бухгалтером в автобазе комбината "Апатит" и главным бухгалтером в СУ-2 треста "Спецстроймеханизация" до ухода на пенсию по возрасту.

Жизнь была очень тяжелая, но жить было надо и пережить все трудности тоже было надо, т.к. было трое детей, их надо было растить, воспитывать и учить.

И, невзирая на все трудности, дети все трое закончили высшие учебные заведения. Две дочери работают врачами, а сын в КНЦ АН СССР (г. Апатиты). Была и еще одна дочь, Зоя, которая, полутора лет, умерла от скарлатины в 1937 году.

Сначала работала уборщицей в комендатуре и жена брата, Анна Иосифовна, 1901 года рождения, которая хорошо знала всю крестьянскую работу в деревне и свою русскую деревенскую печь, но толком не знала, как обращаться с примусом. Поэтому, это было в 1931 году, при очередном разжигании примуса, нечаянно облила руки бензином, кем-то замененным на керосин. Бензин вспыхнул, загорелись руки и чуть не сгорела сама, но спасли подбежавшие люди. С тяжелыми ожогами II и III степени, а местами IV степени, привезли ее в больницу, в которой она пролежала 8 месяцев и выжила. После выписки из больницы больше, по состоянию здоровья, она не работала, а занималась воспитанием старшей дочери Нины, привезенной братом из Сибири от моих родителей. А впоследствии занималась воспитанием еще четверых детей.

Все годы брат очень переживал не за то, что с него ежемесячно из маленькой зарплаты высчитывали поселенческие, а за то, что не имели права выезжать за пределы города Хибиногорска. А брату очень хотелось поехать и посмотреть свою деревню, свой дом, в котором родился, вырос, женился и жил до февраля месяца 1930 года. Хотелось увидеть свои поля, сады и огороды во всей деревне. А деревня наша была красивая. Брат очень любил землю. и, будучи после революции 1917 года в возрасте 19-ти лет в Петербурге, мог бы там остаться, его многие уговаривали, но он вернулся в свою деревню, в отцовский дом. Тяга к земле оказалась сильнее. И поехать на свою родину брат смог только через 18 лет, когда его освободили из спецпереселенцев на основании заключения, утвержденного начальником УМВД Мурманской области от 9 января 1948 года.

Побывал на своей Родине, на своем, можно сказать, пепелище, т.к. деревни не стало еще до ВОВ, ее снесли с лица земли, сады вырубили, огороды уничтожили, колодцы зарыли и всю территорию запахали. И представьте себе, с какой горечью и тяжестью на сердце брат вернулся к себе в г. Кировск, на вторую, приобретенную по указанию Сталина И.В., Родину, но все равно каждый раз, в свой отпуск, хотя на 1 -2 дня ездил в деревню и нам всем брат

часто говорил: "Меня не будет, но настанет день, когда о нас, тружениках невинных, вспомнят и будут жалеть нас. И настанет день, всю землю постепенно снова будут возвращать любителям труженикам крестьянам. Не должна земля погибнуть".

Предсказание моего брата начинает оправдываться и очень жаль, что он не дожил до этого времени. Не дожил брат и до другого радостного дня. На основании статьи I Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года "О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30-40-х и начала 50-годов" брат реабилитирован, т.к. до ареста 19/II-30 года был крестьянином-единоличником. Документ подписан прокурором Витебской области, государственным советником юстиции 3 класса, тов. Молодцовым Г.А. 11/ХII-1989Г.

Теперь опишу дальше об отце и нашей семье. Отцу уже ближе к весне 1930 года из с/совета принесли твердое задание и сказали: "Если не выплатишь этот налог, поедете туда, где находится твой сын Павел, а если уплатишь, выселять не будем, кстати, он к зиме должен вернуться домой, поэтому предлагаем тебе взять к себе на сохранение его корову и лошадь". Отец долго отказывался брать корову и лошадь, но председатель настоял, т.к. в колхозе наступила бескормица и мелкий скот уже погиб. И отец поверил председателю Гудыне, кое-как собрал деньги - 500 рублей, отвез их в сельсовет и лично в руки отдал председателю, не получив за эти деньги никакой квитанции. Весну и лето прожили спокойно. Работали, помимо своей работы в хозяйстве, ходила помогать колхозу во время прополки.

После окончания всей с/хозработы отец рассчитался с продналогом, ему принесли новое твердое задание, невзирая на то, что в конце августа младшего брата Константина взяли в армию. А так как у отца на этот раз совсем не было денег, он только что сумел рассчитаться с долгом за первое твердое задание, поэтому забрали наше имущество: одежду, обувь, постельные принадлежности, продукты и много еще другого и увезли все в колхозную контору, отобрав от амбара и ключи.

А через несколько дней принесли повестку из с/совета отцу и еще одному соседу, Гудову Николаю, явиться в район в Дубровну. Когда их привезли в Дубровну, дочь Николая Гудова, Татьяна, и моя сестра, Александра, там их сразу же без всяких разговоров посадили в тюрьму. А через несколько дней, я уже не помню, это было 9 ноября 1930 года, встретил меня возле дома председатель колхоза Диваков, который жил в хате брата и сказал мне идти в контору получить деньги за работу в колхозе, а сестре Саше - чтобы сегодня не ходила в школу. Когда я спросила: "Почему?", - он ответил: "После узнаешь". Когда я получила в конторе 2 руб. 40 коп. за работу, расписалась в получении и хотела идти домой, то председатель с/совета Гудына сказал: "Не

уходи, мы тебя проводим". И действительно, со мной пошли председатель с/совета, милиционер и член комитета, фамилии не помню. Дорогой председатель с/совета говорит: "А ну покажи, сколько тебе дали денег за работу в колхозе?". Я вытащила их из кармана и отдала ему, а он их положил себе в карман. Сначала я думала, что председатель с/совета шутит, но он не шутил, а сказал: "Они тебе не понадобятся", и все вошли в нашу хату.

В это время мать кормила сестру Сашу картошкой и внучку Нину, дочь брата, которую в феврале месяце, когда всех спецпереселенцев в Орше готовили к отправке на вокзал, брат Павел выбросил за забор. После, как ее увезли из Орши, ее до октября месяца возили от хаты к хате, среди родственников, а в октябре месяце, когда еще отцу не было предъявлено второе твердое задание, привезли к нам в деревню, тем более, что председатель с/совета отца заверил, что выселять нас не будут и отец Нины к зиме вернется, поэтому ее прятать и не стали. Так вот, член комитета бедноты отодвинул от них чугунок с картошкой, без всякой заправки, т.к. заправить картошку было нечем, и с ехидством сказал: "Хватит, наелись, а теперь собирайтесь и побыстрее". Его поддержали и председатель с/совета, и милиционер: "С собой берите только немного еды, немного вещей, кое-что из посуды, топор и пилу". А нам уже и брать было нечего, т.к. все было увезено в колхозную контору, а взять из конторы ничего не разрешили.

И вот мы, в чем были, полураздетые и голодные, были посажены на телегу и увезены в Оршу. И поместили нас в ту же церковь, куда привезли семью брата в феврале 1930 г. В церкви народу было много, но отца не было. Не было и соседа Гудова, семья их привезена была вместе с нашей семьей. Отца и Гудова привезли из Дубровны дня через 3-4. А ночью посадили в товарные вагоны и повезли в Сибирь, до ст. Большой Невер, Амурской области.

В вагоне ели то, что у кого было, и ночью на какой-либо большой станции, один раз в сутки из вагонов выпускали несколько мужчин с ведрами за холодной водой, которую после старший вагона выдавал всем по одной кружке на человека. На этой же станции другие мужчины выносили ведро-парашу, от которой в вагоне нечем было дышать. И так везли каждый день и везли долго.

На станции Б. Невер (это начало Бама) всех выгнали из вагонов, стариков и детей посадили на грузовые машины, а молодых и здоровых людей с заплечными мешками, под конвоем повели в тайгу, за 20 км от станции, в так называемый пос. "Бушуйка".

В этом поселке поместили всех в наспех кем-то построенные бараки из неотесанных бревен, без потолков и пола, с двойным рядом нар. Стены в бараках были покрыты толстым слоем льда, а на середине барака стояло 3 круглые железные печки, которые хотя и топились круглосуточно сырыми

дровами, но тепла было мало, поэтому и спали все одетыми. Вначале ели все свое, которое скоро кончилось. Потом на сутки выдавали по небольшому кусочку хлеба и стакану подсоленной, с запахом тухлой рыбы, водички. Взрослое население ежедневно под конвоем выгоняли в лес на работу. Там мы пилили и очищали от сучков бревна, а после вшестером вывозили на себе, впрягаясь, эти бревна по глубокому снегу к лесовозным дорогам. За это нам выдавали больше, чем в бараках, хлеба по 250-300 гр. и тарелку супа-баланды из тухлой рыбы. Тяжелая работа, плохое питание, большая скученность в бараках по 200-250 чел., где нельзя повернуться на нарах на бок, антисанитарные условия жизни, вшивость, т.к. мыла не выдавалось, цинга. Смерть косила всех: и молодых, и детей, и старых.

В конце января 1931 года или в начале февраля по разрешению НКВД, какого не знаю, приехал к нам в пос. "Бушуйка" брат Павел, за семьей отца и своей дочерью Ниной, которая была увезена с нашей семьей в Сибирь, чтобы перевезти нас на Кольский полуостров к брату.

В это время на работу заступил новый комендант. Первый комендант был душевнее и добрее. Однажды, видя, как страдают спецпереселенцы и многие умирают от голода и холода, сказал: "Кто может и у кого есть деньги, уходите ночью из поселка и уезжайте, чтобы мы не видели".

Новый же комендант, видя, что в поселке уменьшается количество народа, решил весь поселок окружить колючей проволокой и из поселка никого не выпускал без конвоя. Вот этот жестокий комендант и не разрешил семье моего отца переехать на Кольский полуостров к брату. Не разрешил сначала увезти брату и свою дочь Нину в возрасте 6-и лет, которая была привезена с нами. Но спасибо жене коменданта, которая убедила его, чтобы он отпустил хотя бы дочь брата. Вот брат и увез свою дочь в Хибиногорск. А родителей и меня с 11-летней сестрой не отпустил переехать, якобы Хабаровск не разрешил. Когда уезжал брат, родителям брат оставил кг 5 сухарей, так вот, пока мы не съели эти сухари, нам не выдавали ту порцию хлеба, которую получали до приезда брата.

Вскоре после отъезда брата, комендант собрал всех переселенцев и сказал: - "Всех детей мы от вас отнимаем и поместим в отдельный барак -"Детский дом", и не вздумайте детей прятать, все равно их найдем, а вас накажем. Это не мое, а распоряжение И.В. Сталина. Детей ваших мы будем воспитывать по-коммунистически". Взяли в этот детский дом и мою сестру Сашу. Детей даже водили в школу под конвоем, т.к. боялись, что дети разбегутся по баракам. Правда, детей кормили немного лучше, чем всех в бараке, но дети все равно постоянно хотели есть и голодали. А я продолжала работать в лесу. Построили для себя баню, достроили комендатуру, построили покойницкую и тюрьму, в которую сажали нас же, провинившихся. Медпункта не было.

И так в этом поселке мы прожили до весны 1931 года, а потом постепенно начали вывозить более здоровое взрослое население, возвратив им своих детей из детдома, воспитывающихся по-коммунистически, на лесозаготовки и золотые прииски Сибири. Вскоре вернули и мою сестру и других детей, снова посадили на грузовые машины, мать принесли на носилках, нас, взрослых, с заплечными мешками погнали в сопровождении конвоя на ст. Б. Невер.

Там посадили в товарные вагоны и повезли всех в Хабаровск. В Хабаровске всех посадили в трюмы барж, выдали немного хлеба, селедки и пшена, которого на барже негде было варить, поэтому его мочили в холодной воде и так ели. Баржи у причала в Хабаровске стояли долго, а потом по реке Амуру и далее по притоку Амура - Амгуни повезли до пос. Керби (ныне поселок им. Полины Осипенко) Хабаровского края, на Север, к границе Якутской АССР. Там высадили на берег реки Амгунь, выдали палатки и сказали: "Здесь, на берегу, будете жить. Здесь ваша жизнь и ваша смерть". Мать из баржи вынесли на носилках.

Кормили и здесь очень плохо, все голодали. Население поселка было предупреждено, чтобы спецпереселенцам ничего не давали. Но моя сестра украдкой и ползком по берегу реки иногда пробиралась в поселок и просила милостыню для своей больной умирающей матери и постоянно возвращалась в свою палатку ни с чем. За все время ее походов, только 3 раза принесла она нашей матери одно гусиное яйцо, второй раз кусочек, грамм 50, пирога и в третий раз 3 картофелины. Но было уже все это ни к чему, мать все равно от цинги и голода умерла 29 июня 1931 года. Но мы с сестрой до сих пор помним этих 3-х женщин, которые рискуя собой, дали сестре для матери эти продукты. Мать умерла на нарах, в доме, приспособленном для больницы. И обслуживали больных свои же спецпереселенцы. Похоронили, а вернее закопали мать, как и всех умерших спецпереселенцев, на другом берегу реки Амгунь, завернув ее в единственное домотканое льняное одеяльце, положив под голову, тоже единственную, 50 на 50 см подушку, выпрошенную матерью для внучки Нины. Затем закрыли ветками и закопали, поставив, отцом сделанный толстый крест.

Умирало народу ежедневно по 10-15, а иногда и по 20 человек в день. Их всех на лодке отвозили на другой берег Амгуни и закапывали даже не по одному человеку в одну яму. Умирали люди не только от цинги и голода, умирали от дизентерии, брюшного возвратного и сыпного тифов. Опасность для населения Керби и других прибрежных поселений была большая, поэтому, когда из Керби вывезли на прииски последних спецпереселенцев, все могилы на другом берегу Ангуни сравняли с землей и залили хлорной известью. Вскоре после смерти матери мы все трое заболели сыпным тифом, но не

умерли, а было бы лучше, если бы умерли, не пришлось бы еще долго мучиться и страдать.

Когда уже выпал первый снег, нас тоже увезли за 60 км от ст. Керби на прииск Весенний, там поместили в барак, где уже было 6 семей, кишащий клопами, а в одежде нашей и вшами, от которых избавились только зимой, вынося наше тряпье на мороз, а морозы были большие, даже деревья трещали и лопались. В бараке было холодно, т.к. одна круглая железная печка не давала тепла, но все крепились.

Первую зиму отец работал в школе, учил детей столярному делу. На второй год, из-за плохого полуголодного питания и ухудшения здоровья, отец в школе работать не мог. Не мог он работать и на других работах, т.к. здоровье его все ухудшалось и ухудшалось. Работала только я одна, сестра ходила в школу, поэтому нашей семье выдавали только одну рабочую карточку, на которую мы и жили все трое. Летом сестра мыла золото, брала породу из заброшенных шурфов, рвала и носила отцу траву, из которой он варил щи и заготавливал на зиму, и на железной печке пекла лепешки из нее. Вы, наверное, не можете себе представить, сколько сестра переносила породы из шурфов и перемыла ее из-за каких-то 20-25 еле заметных песчинок золота, на которые можно было в торгсине купить немного сахарного песка, совсем немного, который хранили только для больного отца. Немного было лучше с питанием летом, когда появлялись грибы, голубика и брусника. Но заготавливать для себя не разрешалось. Надо было все сдавать заготовителям, а потом зимой выдавали по 0.5 кг на карточку. Иногда немного помогал нам деньгами брат из Хибиногорска, но на них ведь нельзя было ничего купить. Шли эти деньги на отоваривание моей карточки, т.к. я получала за работу всего 15 руб. в месяц, и этих денег не хватало.

Мне на работе выдавалась одежда - спецовка, а отец и сестра донашивали все свое привезенное. Летом ходили босиком, а в морозы в лаптях. Я работала и на поверхности, и в шахтах, с ломом и кайлом. Рубила и пилила лес, который складывали в клетку, зажигали костры для оттаивания земли по ночам, а поспав 3-4 часа, снова работала с ломом, кайлом и лопатой. Мыла на драге и золото, и домой возвращалась зимой вся обледенелая, т.к. переодеться было не в чего.

На работе считали меня ударницей, и даже два раза дали премию. Один раз ботинки 39-го размера, которые носила сестра (вместо 35-го размера), а второй раз - отрез на костюм грубой шерсти. И ни одного раза за четыре года не болела, а наоборот, закалилась и окрепла, невзирая и на плохое питание. Не давали нам и отпусков, как теперь только выяснилось, что отпуска оформлялись, но не давались.

В октябре месяце 1934 года отца вызвал комендант и сказал: "Пришло вам разрешение из НКВД на переезд к сыну на Кольский полуостров. Но река

стала, до весны выехать вам не придется, а ехать на собаках 1500 км, вы замерзнете". Но весны отец не дождался, не суждено отцу было перед смертью еще раз встретиться с сыном Павлом. 10 февраля 1935 года отец умер и похоронен на прииске Весеннем. Умер от цинги и полуголодной жизни в возрасте 59-ти лет, а ведь не будь этого выселения, он бы мог еще долго жить, принося пользу и своей семье и государству. А мать умерла еще моложе, на 54-м году жизни.

В г. Хибиногорск к брату выехали только мы с сестрой 25-го мая 1935 года, оставив навечно своих родителей в вечной мерзлоте далекого Дальневосточного края. А еще из Хабаровского краевого МВД сообщили сестре, что сведений о нашей семье у них нет, потому что родители наши не отбыли своего срока наказания, умерли рано, поэтому и нет сведений в архивах. У них есть сведения, кто освобожден из трудспецпоселения только в 1951-1953 годах.

В Хибиногорск мы с сестрой ехали в общих вагонах, такой нам был выдан литер и без конвоя. Приехали 1-го июля. У брата была комнатка на ул. Индустриальная, 2. В этой комнате жила семья брата из 3-х человек и еще два брата, а тут приехали и мы с сестрой. Комната была 8 кв. метров. Летом спали братья и мы с сестрой в подвале - дровяном сарае. В конце августа приехала среднего брата жена с 2-мя детьми, и тогда младший брат получил комнату на Хибиногорской улице и взял к себе семью среднего брата, а мы с сестрой остались у старшего брата. К зиме у них родилась вторая дочь, в этой комнате нас стало 6 человек. И ведь жили мирно. Сестра поступила учиться в медицинский техникум, и с 1-го сентября начались занятия. В каких условиях учились дочь Павла в школе и сестра в техникуме, трудно сказать. Письменные работы выполняли сидя на коленях, как на прииске сестра выполняла письменные задания лежа на животе на нарах при лучине, которой отец светил ей. Электричества и даже ламп или свечей не было. Здесь же свет был нормальный.

Через год только брату дали комнату на Ударной улице, 9, 16 кв.метров. И какая у нас у всех была радость, теперь старшей дочери Нине можно было поставить отдельную кровать, а до этого, живя в 8-ми метровой комнате, она спала на одной кровати с родителями, а маленькая Зоя - на столике, прибитом к стене. Мы тоже спали с сестрой на одной кровати и было хорошо, а теперь все имеют квартиры отдельные и кричат, что жить тесно.

По приезде в Хибиногорск я работала на складах Кировского ОРСа на переработке овощей и картофеля. Сестра закончила техникум 1.VII. 1938 г. и получила звание фельдшера. Направили ее на работу в Ленинградскую область, поэтому на основании циркуляра НКВД СССР за N 37 от 15 апреля 1936 г. сестру освободили из спецпереселенцев и 3/VII-38 г. выдали паспорт.

В 1937 году ОРС направил меня на учебу в швейную мастерскую. Через год я уже работала помощницей мастера по пошиву верхней женской одежды, а с 8/VI-1939 года уже работала самостоятельно мастером 2-го разряда. Замуж вышла в 1940 году. 17/VII 1941 года родилась дочь Валя, а через 2 недели проводила мужа на фронт и больше мы не видели друг друга, он погиб в 1943 г. на Донецком фронте.

Во время войны работала уже мастером 6-го разряда. Дочь свою после рождения приносила в швейную мастерскую, а в 1942 году брала работу на дом, и только на 3-й год войны, когда погиб муж, дочь взяли в детские ясли N 2. И несмотря на такое трудное военное время, работала я честно и добросовестно, так что почти ежемесячно получала премии деньгами. Вот эти премии и помогали мне материально, т.к. пенсия на дочь была незначительная, если считать по нынешним деньгам, то 23 руб. в месяц. Немногим больше была и зарплата, из которой еще высчитывали и поселенческие и заем. И вот представляете, как я жила с ребенком в 10-ти метровой комнате по Ударной ул. в доме N 9, в бараке. Комната была холодная, топить надо было каждый день, а дрова дорогие, но выходила из положения и жила.

Из спецпереселенцев меня освободили на основании приказа НКВД СССР от 22 октября 1942 года. И так я работала портнихой-мастером до 15 марта 1961 года и была уволена с работы по состоянию здоровья, т.е. по инвалидности II группы, а в 1979 году переведена на I группу инвалидности по зрению.

В настоящее время живу в одной квартире с внучкой и 6-летней правнучкой. Продуктами меня снабжает, посланная из горсобеса женщина, приходящая ко мне 2 раза в неделю. По возможности помогает мне и внучка, и сестра, но сестра сама часто болеет, а у внучки помимо работы почтальоном, много дел и домашних и по воспитанию дочери. Вторая моя внучка трагически погибла в г. Оленегорске, оставив сынишку Максимку в возрасте 2 года 4 месяца, а дочь умерла в возрасте 43-х лет три года назад. Внук только что вернулся из Советской Армии, но у него своя семья, он живет в квартире с отцом. У сестры своя семья, она на пенсии, дочь ее работает в Кольском филиале Академии наук, а внучка учится на 5-ом курсе Ленинградского института точной механики и оптики. Муж сестры инвалид II группы ВОВ. У младшего брата Константина тоже было трое детей. Несмотря на то, что он не был зачислен в спецпереселенцы, но жизнь была трудная, и невзирая на трудности и его все трое детей закончили институты, а дочери старшей сестры Акулины и внучки среднего брата Алексея имеют среднее образование.

Закончить свое повествование хочу следующим. Невзирая на то, что сталинская репрессия нанесла много горестей и печали нашей семье и семье старшего брата Павла, род наших родителей, Никиты Афанасьевича и Анастасии Ивановны Ковалевских, не погиб, как этого хотели холуи-исполнители Сталина, род их продолжается за счет детей, внуков и правнуков.