АВТОБИОГРАФИЯ

Я родился 30 апреля 1911 года в г. Хотине Черновицкой области (бывшей Киевской губернии), в котором служил солдатом мой отец Гурский Петр Юлианович.

До службы в армии мой отец был артистом. Незадолго до демобилизации вспыхнула мировая война. Мы с мамой жили в Винницкой губернии. В 1915 году мама умерла, и меня взяла к себе бабушка, мать моего отца. В 1916 году отца взяли в военное училище по подготовке кадров младшего командного состава. Он окончил училище в звании прапорщика. В 1916 г. был дважды ранен на фронте. В конце года, раненый, попал на лечение в Николаевский военный госпиталь в Петрограде. За связь с революционно настроенными офицерами был арестован по обвинению в пораженческой деятельности. Февральская революция освободила его. После освобождения он женился на эстонке, сестре товарища по госпиталю.

Для продолжения лечения отца направили на Кавказ. По дороге на юг они захватили с собой и меня. По выздоровлении отца направили на Дальний Восток в военное интендантство. После октябрьского переворота он демобилизо-

вался и вернулся к артистической деятельности. Побывал даже в Харбине. В 1919г. наша семья выехала на родину моей мачехи, в Ревель. Там я учился в гимназии. По контрактам отец часто ездил по Европе, выступал в качестве куплетиста.

В конце 1923 года из СССР к нам в гости приехали его брат и мамаша. А отец вместе с мачехой вскоре отправились на гастроли во Францию. Несмотря на то, что у отца было твердое решение вернуться на Родину, бабушка во время его гастролей забрала меня и, не дождавшись возвращения отца, выехала со мной в Ялту, где она жила до поездки к отцу.

В Париже отец встретился с американским антрепренером, русским по происхождению. По его приглашению отец выехал в США со своей семьей, отложив на время возвращение на Родину. Он был очень обижен на бабушку — зачем увезла меня? В Америке он так и застрял на всю жизнь.

В январе 1928 года по вызову отца я выехал* в Америку и поступил в Сельскохозяйственный институт Лонг-Айленда при Нью-Йоркском университете (филиал).

Через два года меня из института исключили. На родине я был воспитан в духе марксизма-ленинизма. Комсомольцем остался и в Америке. К тому же вступил в прокоммунистическое общество "Друзья Советского Союза". На адрес института часто приходили для меня бандероли с газетами и брошюрами. Меня предупредили: эту деятельность в институте следует прекратить.

В 1930 году наш самолет "Страна Советов" совершил перелет Москва-Нью-Йорк. Мои друзья переправили с ним юбилейные значки, фотографии и буклеты, предназначенные для распространения в Америке. Пакеты разорвались, и их содержимое оказалось на виду. Из-за этого меня исключили из института. Из Нью-Йорка я переехал к отцу, в Чикаго. Там поступил в авиационное училище Кэртис-Райта. Закончил его осенью 1932 года.

К этому времени в Чикаго открылся кинотеатр, в котором демонстрировались советские фильмы. Я посмотрел несколько фильмов: "Бабы рязанские", "Златые горы", "Тихий Дон" и "Путевка в жизнь". Последний - несколько раз... И страшно захотелось домой, на Родину.

В нью-йоркском представительстве Амторга, выполнявшем дипломатические функции, мне, как советскому гражданину (американского подданства я пока не принимал), обеспечили бесплатный проезд на пароходе с питанием до Ленинграда в качестве суперкарго. Я был обязан сопровождать груз. Из Ленинграда выехал в Ялту.

С октября 1932 года по апрель 1933 года мне не удавалось устроиться на работу ни на Украине, ни в Крыму: свирепствовали безработица и голод. Временная работа на день-два в неделю меня не устраивала. Об авиации в Ялте и мечтать было нечего. Хотя меня призвали в армию, в авиацию в Севастополе, с зачислением в Качинское летное училище, но объявили - "до особого распоряжения". Мне нужно было жить. Я решил покинуть Ялту и выехать в большой город - Москву или Ленинград. Снялся с учета в военкомате. Там мне сказали, что сразу же, как только я приеду на место, встать на учет. Ни о Ленинграде, ни о Москве я не упомянул, ибо сам не знал, который из них выбрать.

В последний день выбрал Ленинград. Прибыв туда поздней ночью, устроился на ночлег в общежитие. Утром направился в Ленинградское управление авиации. Там во время беседы в отделе кадров меня арестовали и отвезли в дом на Литейном (ОГПУ). Предъявили обвинение в шпионаже. Менее чем через два месяца тройка ОГПУ приговорила меня к трем годам заключения в ИТЛ. Направили за Кандалакшу, на Нивастрой. Через несколько дней бежал, но побег не удался. Срок не добавили, но отправили на Соловки.

В августе 1933 из Соловков отправили на остров Вайгач. Весной 1934 года по фальсифицированному групповому делу добавили еще десять лет ИТЛ. К моему "шпионажу" прибавились более тяжелые пункты 58-ой статьи - террор, бандитизм, еще один побег.

Осенью 1936 года после ликвидации Вайгачского лагеря меня перевели в Ухтпечлаг. Попал на строительство тракта Чибью - Крутая. Работал землекопом, стал "доходить". Объявил голодовку, требуя перевода на работу по специальности - топографом (им я был последние два года на Вайгаче). Голодовка завершилась успехом: назначили топографом дорожного строительства. Им я и проработал до освобождения в ноябре 1945 г. на этой же работе, только уже по вольному найму, оставался до выхода на пенсию в 1966 году.

За эти годы прошел пешком всю территорию Ухтпечлага. Кроме тракта Чибью - Крутая, провел изыскания на трассе нового тракта Вой-Вож - Троицко-Печорск. Прокладывал зимние дороги от границ Пермской области до Усинска. Участвовал в строительстве дорог на Югыде и Каменке. Выбирал места под новые поселки - будущие города - Пашню, Вуктыл и Усинск. Работал старшим топографом и старшим инженером производственного отдела Дорстроя.

Реабилитирован в октябре 1955 года.

Ялта, 31 октября 1991 г.

Остров Вайгач - бухта Варнека, Амдерма,

1933 -1936 годы

Июль 1930 года, но сквозь ледяные поля и нагромождения торосов Ледовитого океана к берегам пустынного полярного острова Вайгач пробивается караван судов из Архангельска. Путь прокладывают ледоколы "Седов" и "Малыгин". За ними следуют пароходы "Метель" и "Глеб Бокий" Управления Соловецкого лагеря. Войдя в пролив Югорский Шар, караван свернул к бухте Варнека, находящейся в юго-западной части острова. Так на малообитаемый Вайгач из Соловков доставили около сотни заключенных. Среди них были осужденные на разные сроки по ст. 58 (политические), уголовники - в основном воры и хулиганы, и "тридцатипятники", имевшие ранее судимость, а теперь получившие три года для профилактики. Естественно, вместе с ними высадились чекисты. Были также и вольнонаемные специалисты. Но опытные геологи, горняки, инженеры и топографы - все были з/к. Это была первая группа участников экспедиции, направленная на Вайгач по заданию ОГПУ для освоения острова, поисков и разработки полезных ископаемых.

Экспедицию возглавлял в недавнем прошлом латышский стрелок, бывший начальник Соловецкого лагеря Федор Иванович Эйхманс, ответственный

сотрудник высокого ранга с четырьмя ромбами в петлицах. Его заместителем был Ская Эдуард Петрович, также бывший латышский стрелок, начальник охраны Смольного в 1917-1918 гг.

Высадка людей, выгрузка продовольствия, лесоматериалов, рубленых домов, угля, тракторов, горючего с пароходов производились прямо на лед. Затем на санях грузы доставлялись на берег. До него было около трехсот метров. Работать приходилось вручную... К ноябрю 1930 года вырос поселок из пяти зданий: радиостанция, столовая, домик начальника экспедиции и его помощников, медпункт - и бараки.

В начале 1931 года на противоположном берегу бухты - мысе Раздельном -был заложен рудник для добычи свинцово-цинковой руды, была пущена в ход обогатительная фабрика. Начальником рудника был Езеев, горными десятниками (штейгерами) - заключенные Егорченко, Оношко, Вербило. Запомнился и бригадир откатчиков Шевченко. Работали мы в руднике в три смены - по шесть часов.

Руда на тачках доставлялась на берег. Летом ее загружали на карбасы, а они перевозили ее на рейд, к пароходам. Труд был ручной, тяжелый. Только из карбасов руда поднималась на пароход лебедкой.

Поселок разместился вдоль береговой полосы на небольшой возвышенности. За ним, на невысокой сопке - радиостанция. Начальником радиостанции экспедиции был Ковалев, опытный радист. Большую помощь в сооружении оказал ему коллега с Югорского шара - Попов. Рядом были дом начальника экспедиции, здание Управления и Оперчекотдела, казарма ВОХРа и неподалеку от нее, на самом краю, небольшой домик - карцер (он же следственный изолятор) на 4 крохотных камеры.

Эйхманс был энергичным администратором, умело организовал строительство, быт и порядок. В поселке не было разграничения между заключенными и вольнонаемными. Все жили рядом, работали вместе и свободно общались. Не было никаких зон, запретов. Заключенные в свободное время могли прогуливаться вместе с вольными без всякого специального разрешения или пропусков, бегать на лыжах.

В 1933 году в поселке был построен прекрасный клуб, в котором разместилась богатая библиотека. Большая часть редких книг, видимо, была конфискована у "врагов народа"...

В том же году из Соловков прибыла новая партия заключенных. В трюм грузового парохода "Красное Знамя" загнали 720 человек. Расположились мы в одном из пустовавших отсеков, прямо на холодном полу. Удобств никаких не было. По расчетам высшего начальства, путешествие мы смело могли бы перенести в летних шароварах из "чертовой кожи", в потрепанных, перелатанных телогрейках и в полуразвалившихся "чунях" - последней лагерной моды подо-

бия обуви, выдумки какого-то умника из ГУЛАГа, изготовлявшейся из старых автомобильных покрышек, сшитых тонкой стальной проволокой. Паек в дорогу получили обычный, как положено по инструкции: селедку и хлеб. Мест в трюме хватало с избытком. Я устроился в удобном местечке со своим другом по этапу и неудавшемуся побегу Леонидом Муниным, уже крепко ставшим на ноги после лечения у лагерных коновалов на Поповом острове и в Соловецком лагере. К нам присоединился Аршанинов, инженер-строитель из Смоленска, человек старше нас лет на двадцать. Вскоре, как водится, все перезнакомились друг с другом. Нашлись знакомые по предыдущим этапам и лагерям, даже земляки. Начались обычные воспоминания. Состав заключенных в нашем этапе подобрался довольно разношерстный. "Контрики", осужденные по ст. 58, преобладали. Было много бытовиков, осужденных за растрату, злоупотребления, взятки и халатность. Несколько человек были из числа осужденных по Указу от 7.08.1932 года с заменой высшей меры наказания на десятилетний срок ИТЛ (исправительно-трудовой лагерь). За ними следовали уголовники - рецидивисты всех мастей, или, как в то время их называли, "отрицаловкой": убийцы, воры, бандиты, насильники, аферисты и им подобные. Были и лица без определенных занятий и места жительства, ранее судимые. Сразу после освобождения их задержали при облавах и подвели под придуманную статью 35. По ней они получали срок три года, хотя на момент ареста не совершили никакого преступления. Их арестовывали в целях профилактики. Такую же меру применяли и к женщинам, подозревавшимся в проституции и общении с уголовными элементами.

Рецидивисты сходу заняли отдаленный угол и с нашим братом не общались. Там это "кодло" резалось в самодельные карты, играя в "стос", "буру", "очко" - излюбленные в уголовном мире. Хотя игра, как обычно, велась на "интерес", никаких эксцессов не было. К нашему великому удивлению, ни один из блатарей не пытался "качать права", отбирая у "контриков" полюбившуюся вещь и кусок хлеба, не проигрывал их "шмоток" - жалких остатков былой одежды. Мы все были настороже, так как хорошо знали их нравы. Но никто из блатарей не нарушал спокойствия в трюме.

Причину столь необычного поведения уголовников мы узнали позже, на Вайгаче. Оказывается, в этапе находились два крупных "пахана" - авторитетных вора в законе. Еще до посадки на пароход они дали начальству "честное воровское слово", что на этапе будет "мировой порядок и братва бузу поднимать не будет". Один из этих "паханов" был известный московский рецидивист Закржевский, от одного его взгляда любой урка дрожал, как осиновый лист. После кратковременной остановки в Архангельске мы вновь тронулись в путь по-прежнему в полном неведении о том, куда нас везут...

Ночью разыгрался сильнейший шторм. Пароход наш, словно щепку, швыряло из стороны в сторону, и нам крепко доставалось в полутемном трюме. Ходили, как пьяные, сталкиваясь друг с другом и отделываясь синяками и шишками на лбу. При сильной бортовой качке нас беспрерывно бросало от одного борта к другому. Свалила морская болезнь, и мы вставали только при крайней надобности - "до ветру". Матросский гальюн был для нас закрыт. Наш туалет - деревянная пристройка, открытая со всех сторон, огороженная только на метровую высоту досками. Вся шаткая конструкция была выдвинута за корму на расстояние трех метров над бездной воды...

На третьи сутки шторм стал стихать. После Архангельска в трюме заметно похолодало. Один из вышедших на палубу сообщил, что в море плавают льдины. Ошарашенные этой вестью, мы принялись строить догадки: куда нас несет нелегкая?

Во второй половине дня кто-то крикнул, что показалась земля. Прошло еще около часа. Пароход стал заметно снижать скорость. Раздался длинный басистый гудок. Застопорились машины. С грохотом была спущена в море цепь с якорем. Мы стали готовиться к высадке. Но только через час над нашей головой открылся люк. Послышалась команда: - С вещами наверх!

На палубе увидели: пароход стоит посреди узкой бухты, с двух сторон зажатой невысокими холмистыми пустынными берегами. С правой стороны - поселочек с длинными бревенчатыми бараками. Их было не более десятка. На вершине бугра над поселком маячил чум, а с ним рядом - человек в странной меховой одежде, как нам стало позже известно - оленьей малице... На проти-

воположном берегу возвышался деревянный шахтный копер и невысокий террикон. А вокруг была голая тундра: ни кустика, ни дерева. Небо над нами нависло тяжелыми, темно-свинцовыми облаками.

От берега к пароходу направился катер с баржей на буксире и вскоре причалил к нашему борту. Спустили сходни. Прозвучала команда: "Всем с вещами вниз!" Высадились на каменистый берег. Здесь собралось немало зевак, благо день выдался сносный, без дождя и ветра. Местное начальство произвело перекличку. Мы ожидали, что последует еще и непременный шмон. Но, к нашему изумлению, нас на этот раз избавили от позорного обыска и сразу объявили, что мы можем идти в столовую. Мы бросились к ней со всех ног.

Четверо суток без горячей пищи давали о себе знать. Войдя в столовую, остановились в изумлении. После прежних жутких, лагерных пищеблоков показалось, что мы попали в рай... Помещение было просторное, чисто выбеленное. Столы застелены чистыми клеенками, на подносах - горки ароматного хлеба. В раздаточном окне дымились тарелки с первым блюдом. Оказалось, что здесь не требовались ни талоны, ни специальные жетоны. Пищу выбирал сам едок. Хочешь - бери борщ, хочешь - наваристый гороховый суп. Да еще и мясо в борще и в супе! И не в микроскопических дозах, как в обычных городских столовых на воле...! Долго не раздумывая, я схватил тарелку со своим любимым борщом. Это был настоящий украинский борщ! Но едва я поднес ложку ко рту, как сразу обжег язык и губы. Борщ был покрыт золотистой пленкой жира, а я с детства не мог терпеть его. Пришлось собирать жир ложкой и выплескивать в пустую тарелку соседа. Съел я свой борщ, и аппетит разыгрался. Сосед же, из местных зеков, смеется и говорит: «С голодухи бывает. Понимаю. Бери смело еще тарелку. Тут нечего стесняться. Ешь, сколько душа пожелает!» Что ж, раз дают, то бери. Съел еще порцию борща. Пошел за вторым. Батюшки мои! Глазам своим не поверил! Настоящий мясной соус. Просто невероятно, что я в лагере и сейчас 1933 год, когда по всей стране свирепствует голод. Вспомнил Крым, Украину, мертвецов на улицах. Детей и женщин, роющихся на помойках. Куда же мы попали? Вся наша братия только рты раскрыла в недоумении. А тут еще и третье блюдо - компот! Ну, дальше ехать некуда. Живи и радуйся!

Заключенные питались на Вайгаче с первых дней основания лагеря и до конца так, как на материке не питались вольные специалисты. Заключенные в других же лагерях гибли от голода, как мухи. На Вайгаче мы имели трехразовое высококалорийное питание, в состав которого входили в большом количестве говядина, свинина, баранина. В столовой заключенный получал питание из трех блюд в таком количестве, сколько ему желалось. Отправляясь на работу, любой мог взять в столовой хлеба в неограниченном количестве, а у столовой в тамбуре всегда стояла бочка с селедкой, открытая для всех. В магазине заключенный, наравне с вольнонаемными, всегда мог купить не только колбасу, сыр, масло, шоколад, но и костюм. Я сам ходил в костюме, купленном на Вайгаче. Волосы у нас не стригли.

В лагере Вайгачской экспедиции "особого назначения" (таково официальное наименование нашего лагеря) мне объяснили причину столь невиданного питания. Оказывается, паек согласован с руководством Главсевморпути и рассчитан на рабочих арктических предприятий, в состав которых входил горнорудный трест, обслуживающий Вайгачский лагерь.

В первый же день прошли санобработку. Приятно помыться в бане по-человечески, когда тебя никто в шею не гонит с криком "скорей". Все получили новое обмундирование и настоящие сапоги. С радостью, помывшись в бане и переодевшись, после зловонного трюма "Красного знамени" вздохнули свободно, полной грудью. Поселили нас по разным баракам. Вместо обычных сплошных нар - вагонка, как в поезде. Матрасы, набитые не стружками, а сеном. Чистое постельное белье, толстые шерстяные одеяла. Как в хорошем санатории. Чудеса, да и только!

Вечером распределили нас по бригадам с учетом специальности. Я попал в бригаду горняков, нежданно-негаданно стал шахтером. Завтра можем отдыхать, а послезавтра - на рудник!

В летнее время на работу мы добирались через бухту карбасами, ведомыми катерами. При сильном шторме, когда эта переправа становилась опасной, шли до рудника пешком, вдоль берега вокруг бухты, более двух километров. Зимой - через бухту вдоль вмороженных в лед деревянных столбиков с натяну-

той на них проволокой, чтобы во время сильной пурги не отклониться в сторону и не погибнуть в снежной круговерти. При такой погоде человек не мог иной раз видеть идущего впереди на расстоянии одного метра.

К 1936 году поселок разросся. Заключенные специалисты еще в 1932 году за хорошую работу получили право вызова на Вайгач своих жен и детей. Им были созданы все условия для проживания и работы наравне с вольнонаемными.

Вскоре после затопления рудника на Вайгаче центр экспедиции перебазировался в Амдерму - новый поселок на материке, на побережье Карского моря, где был заложен рудник для разработки флюорита (плавикового шпата), так необходимого для металлургической промышленности. Это месторождение было открыто геологом Преображенским, умершим от инфаркта в забое рудника на Вайгаче в начале 1935 года. Все руководство по освоению района перешло к Главсевморпути, основавшему на базе экспедиции Вайгачский горнорудный комбинат, начальником которого был Храмов. Экспедиция снабжала комбинат рабочей силой из состава заключенных.

За поселком, напротив рудника, было построено большое двухэтажное здание Управления комбината, от поселка Амдермы до рудника выстроена лежневая дорога из леса, спасенного с затонувшего на Белом мысу эстонского парохода "Кенник", везшего груз экспортного леса в Европу осенью 1933 года. По лежневке добытый флюорит доставлялся двумя автомашинами на берег, где он концентрировался для погрузки на пароходы.

Поселок Амдерма к 1936 году вырос. В нем было несколько хороших бараков для заключенных, дома для специалистов и вольного состава, двухэтажная столовая, клуб, магазин, котельная, баня, электростанция. На широкой береговой пойме устроен аэродром, на котором приземлялись самолеты из Архангельска, доставлявшие в Амдерму специалистов и начальство, а также почту. Ими управляли известные полярные летчики - Фарих и Сушинский. На этот аэродром садились тяжелые самолеты покорителей Арктики: Героев Советского Союза Водопьянова и Махоткина при перелете Москва - Земля Франца Иосифа зимой 1935-1936 года. Летом Амдерму посетила комиссия Главсевморпути во главе с Отто Юльевичем Шмидтом - начальником Главсерморпути. В составе комиссии

находились начальник политуправления Беренгавинов и его заместитель Илья Федорович Адамович. Пройдет полтора года, и Беренгавинов будет расстрелян как враг народа, а с Адамовичем, получившим 25-летний срок, я встречусь под Ухтой, куда он попадет спецэтапом вместе с Григорием Филипповичем Ягодой - отцом палача Генриха Ягоды.

Воды на Амдерме часто не хватало зимой, так как небольшая речушка Амдерма во время сильных морозов промерзала до дна. Для пополнения водных ресурсов рабочие выпиливали за поселком блоки уплотненного ветром снега, на вагонетках подвозили к котельной, где в огромных емкостях снег перетапливался в воду.

На Амдерме наступило чудесное, небывалое для здешних мест лето 1936 года. Большей частью стояла ясная, тихая погода. Из Амдермы в различные уголки материковой полосы от Кары до речушки Каратаихи отправились полевые геологические и топографические партии для поисков рудных месторождений и топографических съемок. Я попал в партию под руководством опытного военного топографа Акулова Ивана Николаевича. Нашим заданием было провести съемку местности от Амдермы в сторону озера Тоинто. Партия состояла из 12 человек. Разместились мы в двух палатках в пяти километрах от поселка.

Работали спокойно до начала сентября. В связи с убийством Выучейского - председателя Ненецкого окружного исполкома - мы внезапно получили распоряжение прекратить все работы. Вскоре лагерь был ликвидирован. Семнадцатого октября 1936 года всех нас на том же пароходе "Красное знамя" отправили в Архангельск. Оттуда на барже по Северной Двине и Вычегде до Усть-Выми. А от нее по тракту до Чибью (будущий город Ухта) шли пешком. Так мы попали из Вайгача в столицу Ухто-Печорских лагерей.

Бывшие вайгачане рассеялись по многочисленным лагпунктам, начиная от Усть-Выми и кончая Воркутой. Многие из них погибли во время массового террора и расстрелов, учиненных оперуполномоченными из Москвы Кашкетиным и Григорошиным в 1937-1938 годах... Мой бывший начальник и друг - Акулов Иван Николаевич был вместе с 240 заключенными сожжен заживо в бараке на Ухтарке в апреле 1938 года... В мае того же года там был уничтожен и мой одноделец Михаил Острономов.

Люди Вайгача

Вольнонаемные

Основатель Вайгачской экспедиции ОГПУ Федор Иванович Эйхманс. После Вайгача, который он покинул в 1932 году, Федор Иванович в органах больше не работал. Его направили за границу по делам, связанным с разведкой. Посетил ряд стран, но в основном работал в Японии. В 1938 году был отозван и вскоре расстрелян. В официальном сообщении семье Эйхманса говорится: "Эйхманс Федор Иванович осужден Военной Коллегией и приговор приведен в исполнение в Москве...'" Появившееся позже в печати утверждение Ширяева и Розанова, что Эйхманс, якобы, расстрелян на Новой Земле или Вайгаче, не соответствует действительности. Об этом мне сообщила дочь Эйхманса - Эльвира Федоровна.

Его помощник по Вайгачу Эдуард Павлович Ская был также репрессирован, и жизнь его оборвалась в Ухтпечлаге...

Судьба второго начальника экспедиции - Дицкална Александра Теодоро-вича (Федоровича), сменившего в 1932 году Эйхманса, оказалась более милостивой. Комдив органов ВЧК покинул Вайгач летом 1934 года, передав бразды правления С.Ф. Сидорову.

Дицкалн, старый заслуженный, дважды почетный чекист, сын расстрелянного в 1906 году Теодора Яновича за революционную деятельность, состоявший в личной охране В.И. Ленина - он продолжал свою дальнейшую работу в органах НКВД. После Великой Отечественной войны перешел на новую работу. Переехав в Ригу, он трудился при Совете Министров Латвийской ССР, в Министерстве шоссейных дорог начальником спецчасти. В 1947 году комдив, руководящий сотрудник органов ВЧК СССР, умер от раковой опухоли и с большими почестями был похоронен на кладбище Яниса Райниса. Он избежал террора 1937-1938 годов и печальной участи многих своих сослуживцев, хотя в это время была арестована его сестра. Эльза Теодоровна как "враг народа" получила пятнадцатилетний срок, а муж ее был расстрелян.

Узники - вайгачане

Архангельский Константин Григорьевич — один из первых, с кем я познакомился на Вайгаче. Это был высокообразованный человек, бывший военный специалист, в звании комбрига. Он пользовался доверием и уважением Дицкална и состоял при нем как бы советником и делопроизводителем. В то же время он работал над историей Вайгачской экспедиции ОГПУ. Тогда же написал две книги - "Полярные будни" и "Белый мыс". Они остались в фондах Экспедиции ОГПУ СССР, и судьба их неизвестна. После Вайгача Архангельский несколько лет проработал на Беломорканале. А когда освободился, уехал на Кавказ и работал там в заповеднике. После 1945 года перебрался в Ригу, где умер в октябре 1978 года. У него имелось много материалов о Вайгаче и хороший альбом с фотографиями, но почти все у него отобрали при отъезде с Вайгача. Правда, у его дочери Людмилы Константиновны сохранилась в одном экземпляре написанная им книга о своей жизни. Он счастливо избежал расправ 1937 года.

Профессор Виттенбург Павел Владимирович много сил отдал освоению Артики будучи в заключении и позже. После освобождения из заключения он посетил Вайгач дважды: в 1940 и 1941 годах, а в 1946 году - Амдерму. Им написана монография "Рудные месторождения острова Вайгача и Амдермы", выпущенная в 1940 году. В 1936-1937 годах он возглавлял геологическую экспедицию на Таймырском полуострове. После Великой Отечественной войны вернулся в Ленинград, преподавал в Высшем Арктическом училище и Ленинградском университете. Умер в 1968 году. Он был очень доброжелательным человеком, всегда готов был прийти на помощь. Когда я с ним познакомился, он, узнав о моем тяжелом моральном состоянии (из-за нового срока по Белому мысу), взял меня коллектором в геологический отдел. У меня сохранилась о нем самая добрая память.

Геолог Преображенский - первооткрыватель Амдерминского флюоритового месторождения, умер на Вайгаче в 1935 году.

Геолог Фролов погиб на Вайгаче. Подробностей точно не знаю.

КАК Я ПОЛУЧИЛ ВТОРОЙ СРОК

(Из очерка "Что же произошло на Мысе Белом")

Говорят следственные документы: 24 марта 1934 года в 9 часов вечера на командировке "Мыс Белый" Управления Вайгачской Экспедиции ОГПУ заключенные Ануфриев Н.В. и Кулемин Е. захватили винтовки, расправились с адмтехперсоналом, убили четырех человек, в том числе и начальника командировки з/к Ф.И. Николаенко. Рабочих загнали в барак под нары и в сушилку, ограбили ларек, забрали продовольствие и промтовары, запрягли в две конных подводы лучших лошадей и совершили побег.

Специальные отряды ВОХР с оперативными работниками три дня преследовали бандитов, захватили их живыми и доставили в стан Экспедиции. Следователи решили раздуть крупное дело. Их версия.

2-го апреля 1934 года в Стане Экспедиции 3-м отделением Управления были ликвидированы две контрреволюционные группировки в количестве 9-ти человек, готовивших вооруженный побег и ограбление продовольственных хранилищ экспедиции. Побег из Стана Экспедиции намечался на апрель вместе с Ануфриевым и Кулеминым. Благоприятная обстановка на командировке создалась 24 марта вечером. Это побудило Ануфриева и Кулемина бежать раньше намеченного времени, без единомышленников. В числе "двух контрреволюционных группировок" соучастниками задуманного побега с Ануфриевым и Кулеминым были:

1.Ильинский Николай Михайлович, 1910 г.р., срок - 10 лет.

2.  Копейкин Михаил Григорьевич, 1902 г.р., срок- 10 лет.

3.  Острономов Михаил Тихонович, 1903 г.р., срок - 10 лет.

4.  Лобанов Иван Иванович, 1898 г.р., срок- 10 лет.

5.  Клыков Григорий Николаевич. 1898 г.р., срок- 10 лет.

6.  Тржаско Владислав Брониславович, 1899 г.р., срок - 5 лет.

7.  Гурский Константин Петрович, 1911 г.р., срок - 3 года.

8.  Курин Иван Яковлевич, 1904 г.р., срок - 3 года.

9.  Февралев Аркадий Илларионович, 1912 г.р., срок - 3 года.

В следственном деле приведены неточные данные о К.П. Гурском:

1 .Указано, что виновным себя не признает, но произведенным расследованием получено достаточно материала в изобличении его в пр. ст. ст. 17, 58-8, 59-3, 82 УК.

2. В обвинительном заключении указано, что Гурский был осужден Тройкой ПП ОГПУ ПВО по ст. 58-6 сроком на 10 лет. Фактически же я был осужден не на 10 лет, а на 3 года.

В определении Военного Трибунала Беломорского Военного Округа записано, что обвинение Рурского в том, что, отбывая наказание на острове Вай-гач, он вступил в группу, ставившую целью совершить побег с острова, и принимал участие в обсуждении плана и маршрута побега, материалами дела не подтверждено. О том, что Ануфриевым и Кулеминым на командировке "Белый Мыс" будет захвачено оружие и совершено вооруженное нападение на администрацию командировки, побег из лагеря, Гурскому, как видно по делу, известно не было. О подготовительных действиях Ильинского и Копейкина Гурскому известно не было. Не установлено также по делу никаких действий со стороны Гурского об оказании помощи Ильинскому и Копейкину для совершения ими побега из лагеря. При таких обстоятельствах, говорится в протесте Военного Трибунала от 18 октября 1955 года, Гурский необоснованно осужден по ст. ст. 58-8, 59-3, 82-17 УК РСФСР.

Признали ли осужденные свою вину?

Ануфриев и Кулемин свою вину признали полностью. Приговорены к ВМН - расстрелу. Приговор приведен в исполнение там же.

1. Ильинский и Острономов свою вину признали только в подготовке по бега (без насилия). Ильинский приговорен к ВМН, расстрелян с Ануфриевым и Кулеминым. Острономов также приговорен к ВМН с заменой на заключение в лагерь на 10 лет.

2. Копейкин виновным себя не признал, приговорен к ВМН, расстрелян. З.Тржаско, Чурин, Февралев, Лобанов, Клыков, Гурский виновными себя не признали. Лобанов и Клыков приговорены к ВМН с заменой заключением в

лагерь на 10 лет. Тржаско, Чурину, Гурскому и Февралеву - срок наказания увеличен на 10 лет. Приговор объявлен 12 июня 1934 года.

Возникает вопрос: какой смысл был в побеге у Гурского, Чурина и Февралева, имевших срок по 3 года? При этом мы отсидели уже более года, и каждому из нас оставалось на момент событий по 8-10 месяцев, поскольку на Вайгаче один год засчитывался за два. Бежать, рисковать жизнью в тяжелейших условиях Заполярья?!

Видимо, кому-то были очень нужны громкие дела о "контрреволюционных" группировках...

Гибельный тракт

Строительство тракта Усть-Вымь - Чибью началось в конце 1930 года. По нему один за другим шли бесчисленные этапы заключенных.

Наш этап, прошедший по этому тракту под усиленным конвоем 270 километров за 12 суток, попал на строительство новой дороги Чибью - Крутая, где было открыто месторождение газа. С 1935 года сюда начали прокладывать просеку шириной в несколько метров. По ней с трудом пробивались пешие этапы и лошади с волокушами. Передвижение осложняли пни и топкие болота, застланные зыбкой лежневкой из жердей.

На 24-м километре, где располагалось управление строительством, был основан лагпункт. Здесь были три барака, баня, пекарня, котлопункт и здание управления. Никаких зон с оградами, колючей проволокой и вышками для вохровцев в 36-м году не было. Они появились только в первых числах 38 года.

Нас. несколько десятков заключенных, направили на пятый лагпункт, на сорок восьмой километр. Картина нам показалась весьма печальной. Люди размещались в больших армейских палатках со сплошными двухъярусными нарами из сырых жердей с плохо стесанными сучьями. Мы получили матрасы, слегка набитые сеном. Но спать на них из-за проклятых сучьев было тяжело. Подкладывали еще еловый лапник, но он помогал плохо.

В каждой палатке было по две печи - железные бочки из-под горючего, поставленные "на попа". С наступлением холодов печи топились круглосуточно. Они раскалялись докрасна, рядом с ними невозможно было сидеть, ноги с трудом выдерживали жар. Заключенный, спящий на нарах, кроме изношенного байкового одеяла, накрывался сырым бушлатом, голову укутывал в матерчатый треух, завязывал уши наглухо. Стоявшая в изголовье, в 20-ти сантиметрах от промерзшего насквозь брезента, банка с водой промерзала до дна. Спали не раздеваясь.

Что собой представляла обувь заключенного - работяги? Летом - так называемые ботинки из автомобильных кордовых покрышек, сшитых проволокой и не задерживающих воду. Или же из разношерстных кусочков кожи величиной со спичечный коробок (отходов, ранее шедших на свалку), тщательно сшитых до формы ботинка и набитых на деревянную подошву. В зимнее время заключенные щеголяли в «чунях» из старых актированных ватных бушлатов, телогреек или шаровар. Правда, иной раз счастливчики получали и новые валенки, быстро изнашивающиеся на земляных работах в воде, вязкой глине или на острых камнях.

Летом работали на трассе по 12-14 часов, зимой - восемь. Работа была поистине каторжной: лесоповал, корчевка пней, отсыпка насыпи, вывозка грунта на тачках или носилками. Рабочий инструмент: лопата, кирка, лом. Что стоит голодному человеку, полураздетому, целый день простоять в ледяной воде, болотной жиже при рытье кюветов, выкидывая в насыпь земляного полотна липкий грунт, упорно прилипающий к лопате! Или по кусочкам разбивать киркой или ломом замерзшую окаменевшую глину голыми руками, обмораживая пальцы, стертые до кровяных мозолей из-за отсутствия рукавиц! Механизмов на трассе не было.

Ночью в палатке задыхаешься от нестерпимого смрада - испарений от подсыхающей одежды и обуви.

Долго ли может выдержать человек на тяжелой физической многочасовой работе, без выходных дней? Отдых случался лишь в дни, актированные из-за погоды. За каторжный труд мы получали на день килограмм хлеба. В обед -

черпачок жидкой баланды с редкими крупинками перловки или ячневой крупы (ее полагалось 60 гр.), на второе - черпачок жидкой кашицы и кусочек соленой трески или крохотная рыбешка. Вечером черпак той же баланды. При таком питании человек быстро "доходил", не выполнял норму. Организм сдавал, затраченные силы не восстанавливались. Если норма не выполнялась, уменьшалась и пайка хлеба, снижалась до 400 гр. Попал в штрафной изолятор за систематическое невыполнение - там 200 гр. Работающий зек, согласно раскладке, на день получал 8 гр. комбижира или наперсточек растительного масла... Хотя на человека выделялось 2 кг мяса в месяц, он никогда его не видел. Получаемое на кухню мясо, в основном в виде костей и сухожилий, повар утаивал для себя и своих приспешников, подхалимов - "шестерок". Мясо оставалось на базе для вольнонаемных, вохровцев и нужных людей.

От здорового человека через 2-3 месяца на трассе оставался скелет. Смертность была ужасная: из этапа в 500 человек через три месяца в живых было несколько десятков жалких "доходяг". Покойников хоронили в общих "могилах". На небольшом колышке указывались только их личные номера, но не фамилии. Зимой трупы сбрасывали в проруби (если поблизости была речка) или закапывали в снег. Я сам это видел в Седью. Мои слова о "похоронах" в снег может подтвердить и бывший врач 5-го лагпункта, заключенный Тарасов Илья Николаевич, проживающий ныне на Вой-Воже.

Бывали дни, когда хлеб вовремя не привозили, на завтрак был только черпак вонючей баланды или каша. Люди шли на трассу голодными. Если хлеб в тот день не поступал, нам выдавали по 300 граммов муки, из которой мы делали "заваруху" или пекли что-то вроде оладий.

Как-то привезли мешки с черными ржаными сухарями, наверняка пролежавшими где-то не один год. По крепости они не уступали граниту, и их с трудом разбивали топорами. Сухари нужно было замачивать в котелках в крутом кипятке. Представьте себе наш ужас: внутри них были белые, жирные, до сантиметра в длину черви. Сухари были буквально напичканы ими. Проклиная на все лады всех "начальничков", мы съели эти сухарики, выковыривая из них "белое мясо". Нетерпеливые и небрезгливые расправлялись с сухарями, не обра-

щая внимания на их обитателей.

Однажды лошадь сломала ногу. Ее застрелили. Но вместо того, чтобы отдать мясо на котловое довольствие, лошадь облили карболкой, засыпали хлорной известью и зарыли. Ночью лошадь выкопали, тушу разделали и промыли болотной водой. Началось пиршество: мясо варили в котелках и ведрах, жарили на прутьях... На четвертом лагпункте так же съели сдохшую неизвестно от чего клячу...

Глухой ночью в нашей палатке китаец что-то варил в котелке. Запах был подозрительным. Дневальный попытался заглянуть в котелок, но китаец набросился на него с ножом. Началась схватка. Зеки бросились на помощь дневальному. Китаец вырвался и кинулся в лес. В котелке оказалась человеческая почка. Оказалось, что он вечером выкопал едва засыпанный труп и вырезал у него почки... Китаец повесился неподалеку от палатки...

Жизнь в нашей неутепленной палатке текла своим чередом. Мы замерзали в ней, несмотря на две всегда раскаленные печи. Брезент во многих местах зиял дырами. Верх палатки, вблизи от труб, также пестрел множеством дыр от падавших сверху искр. Холодные струи морозного воздуха, иногда и со снегом, проникали внутрь во время сильной пурги. Всю ночь со всех сторон раздавался надрывный кашель и жуткий скрежет зубов.

Я почувствовал, что сдаю, перестал выполнять норму. Паек мне уменьшили, было голодно, одолевал кашель. Представил себя "доходягой" и решился на рискованный шаг. Написал на имя лагерного прокурора заявление о голодовке, указал причину - предоставить мне работу по специальности (топографом).

Так как строительство обслуживалось топографами, а их (как шепнул мне прораб) на лагпунктах не хватало, то у меня заискрилась надежда на успех. Как ни отговаривал меня от опрометчивого шага наш новый начальник лагпункта Данилов (заключенный, бывший зам. Буденного), я все же стоял на своём. Данилов должен был срочно послать курьера в Чибью с моим заявлением. Следует заметить, что в то время еще обращали внимание на голодовки заключенных. Через год они были запрещены. Нарушителям грозил большой новый срок.

Прошло пять дней. Я пил только воду, совсем ослаб. На шестой день ко

мне пожаловал Данилов и объявил: "Собирайся с вещами в Седью, тебя вызыают в связи с заявлением". Перед уходом меня осмотрел лекпом. Под его наблюдением меня накормили.

С полупустым фанерным чемоданчиком и пайкой хлеба я направился в путь по свежевыпавшему снежку. Дорога была тяжелой. Спотыкаясь о пни, проваливаясь в колдобины, трясины и сквозь тонкий лед на ручьях, много раз я мог сломать себе ноги. Поздним вечером я добрался до Седью.

Комендант направил меня на ночлег в один из бараков, предупредив, чтобы утром я явился в Учетно-распределительную часть (УРЧ). Инспектор отвел меня к начальнику производственного отдела строительства, временно исполняющему обязанности главного инженера, заключенному Радченко Борису Ионовичу. После короткого, но обстоятельного разговора я получил назначение топографом на 1 -и лагпункт около Чибъю (7-й километр). С этого дня началась моя многолетняя работа, связанная со строительством тракта до Крутой, а затем до Вой-Вожа и Троицко-Печорска, а также множества зимников вдоль Печоры и основанием новых поселков: Джебол, Комсомольск-на-Печоре, Вуктыл, Шердино, Усинск...

Через год меня перевели в производственно-проектный отдел при управлении строительства тракта, назначили старшим топографом. В это время все лагпункты, в силу усиления режима в лагере, были окружены высокими заборами из жердей и сторожевыми вышками. Ограждение и предупредительная зона перед забором, как и сам он, поверху были опутаны колючей проволокой. Загнанные в зоны заключенные были законвоированы. Только краткосрочники из бытовиков и уголовников получали по работе пропуска и право бесконвойного передвижения в определенном радиусе. Политзаключенные могли быть расконвоированы лишь при крайней необходимости. Это инженеры, врачи и некоторые специалисты, занятые на производстве: прорабы, нормировщики, мастера-строители, геологи и топографы. Я получил пропуск в числе первых, невзирая на мои тяжелые статьи и большой срок.

При временной полугодовой консервации тракта я был переброшен на Ярегу. Там занимался топографической съемкой местности, где намечалось

строительство первой в СССР шахты для добычи нефти. Мне выпала честь отметить первый ствол шахты установкой кола с надписью.

Вскоре работы по строительству тракта возобновились, и я вновь очутился в Седью на своей прежней работе. Время от времени выходил на лагпункты для изысканий и контроля работ на трассе.

В 1939 году, еще во время строительства железной дороги до Печоры, мне пришлось выехать рабочим поездом от Чибью до станции Чикшино. Оттуда добирался машинами по временной лежневке до разъезда Каменка. От разъезда намечалось строительство лежневой дороги до Югыда, где была обнаружена нефть. Мне пришлось провести изыскания трассы и переходов через ручьи и речки. По окончании задания вновь вернулся в Седью. Поезда в это время уже ходили до Кожвы, строился мост через Печору.

Наступил 1941 год, началась война. Заканчивалось строительство тракта до Асфальтитового рудника. Уже ходили машины, прорывались до Крутой. Вскоре был закончен и этот участок. Из Майкопа на Крутую доставили оборудование сажевых заводов. Усиленными темпами монтировали металлические корпуса.

В 1942 году тракт до Крутой был полностью проложен. Всех рабочих вместе с управлением Дорстроя перебросили на Югыд заканчивать строительство лежневки от железной дороги протяженностью 45 километров.

Перед ликвидацией Дорстроя я получил распоряжение начальника строительства Г.А. Яцковского добраться до Крутой, где в мое распоряжение были выделены двое рабочих и лошадь с возчиком. По узкой просеке мне предстояло пройти около двадцати километров до ручья Вой-Вож, провести рекогносцировку для определения строительства по ней грунтовой дороги. На Вой-Воже была заброшенная буровая. Рабочие рассказали, что буровиков вырезала банда уголовников-беглецов год тому назад.

Заканчивая работу, я утром отправил возчика с лошадью на Крутую. Сам же с рабочими вышел днем. Добравшись до Крутой, узнал, что возчик пришел без лошади: она утонула в болоте.

В связи с гитлеровским воздушным десантом в районе Югыда весной 1943 года все политические специалисты были законвоированы. Лишился про-

пуска и попал в зону и я. Две недели провел там, выполняя работы для проектного отдела. Внезапно пришел приказ: "Югыд законсервировать! "

Нас этапировали обратно в Ухту (так назвали в 1939 году поселок Чибью). Пока это был только поселок. Городом Ухта станет в ноябре 1943 года. Но в Ухте нас не оставили, погрузили на машины и повезли на Крутую. Там я попал в топографическую группу под начальство старого знакомого, геодезиста С.Л. Родионова. Будучи законвоированным, работал в конторе. Очень удивился, что по моему пути на Вой-Вож уже идет строительство дороги, продолжение тракта Чибью - Крутая.

5 ноября 1945 г. меня вызвали на освобождение. Из-за войны я пересидел свой срок на два с половиной года. Переночевал я у знакомого на кирпичном заводе, а утром 6-го ноября меня неожиданно вновь арестовали у здания Управления, куда я явился за получением продуктовой карточки. Сутки провел я в карцере в "родной" зоне, а на следующее утро был переправлен в ухтинскую тюрьму за Пионер-горой (пос. Заболотный). После ликвидации лагеря в пятидесятых годах зловещая тюрьма была снесена с лица земли, а при повороте к ней со стороны тракта установлен в сентябре 1991 года памятный знак жертвам сталинского произвола.

Арестован я был по ложному доносу одного уголовника. Обвинение против меня в те годы было очень тяжелым. Мне предъявили обвинение: шпионаж, измена Родине. Якобы, находясь на Крутой, я собирал для иностранной разведки данные о месторождениях нефти и газа, их запасах. Следует отдать должное следователю. Вопреки моим опасениям, он разоблачил провокатора и дело мое прекратил. Я был выпущен на свободу, просидев в тюрьме два месяца. Признаюсь, что в ночь перед освобождением, после очной ставки в 3-м отделе с клеветниками, я пытался покончить с собой, хотел перерезать себе вены. Но благодаря вмешательству соседа по камере (врача из Водного промысла) я остался в живых.

После освобождения я был направлен в Геологоразведочную контору, в топографическую партию П.А. Малиновского, производившего в районе реки Ижмы (на месте нынешнего Сосногорска) съемку территории под строительст-

во будущих сажевых заводов. Тогда там была нетронутая тайга. Размещались мы в трех землянках. С Павлом Александровичем проработал всего около месяца, выполнял небольшие задания.

В начале лета Яцковский узнал обо мне, затребовал к себе на Вой-Вож, в новый поселок. От Вой-Вожа строилась дорога до Первой Нибели, крохотного поселочка и лагпункта, куда я и был назначен старшим топографом. Через несколько дней была создана изыскательная топографическая партия под руководством главного инженера Радченко. Начальником партии назначили Бориса Ивановича Калинина. Собрались вместе все старые коллеги по тракту и Югыду. Прокладывать трассу на Троицко-Печорск доверили мне.

Лето удалось в тот год сухое, и к осени мы успешно справились с заданием. По пятам за нами шло строительство новой дороги к ручью Нибель-1, где в спешном порядке сооружался новый лагпункт. Кого-кого, а заключенных хватало в то время с избытком, главным образом из бывших в плену красноармейцев, угнанной в Германию молодежи и бывших узников фашистских лагерей, освобожденных нашими или союзными войсками, а также власовцев. Для них, "изменников Родины", дорога была только в лагеря и на большие сроки. Вскоре к ним прибавились жители Молдавии и Западной Украины, "освобожденные братья".

Строительство дороги до Троицко-Печорска шло быстро. Последней оставшейся позади деревней была Крутая. Возникли новые лагпункты, превратившиеся позже в поселки буровиков: Нибель-2, Верхняя Омра, Динъель, Нижняя Омра, Бадъель.

Вот и конечный пункт - Троицко-Печорск, раскинувшийся перед нами вдоль левого берега Печоры. Широкая красивая река, а за ней, куда ни кинешь взгляд, далекие просторы безмолвной, до горизонта раскинувшейся тайги. Как это не гармонировало с привычной картиной гулаговских лагпунктов, в которых пришлось прожить столько лет.

Теперь началась новая эпоха. Вдоль тракта до Троицко-Печорска от Вой-Вожа, словно грибы, выросли буровые. Открывались новые участки — лагпункты. Некоторые из них вскоре прекращали свое существование, перебазирова-

сь на новые места. Заглох нашумевший в свое время Джебол. Лопнул, как мыльный пузырь, миф о его подземных богатствах. Помню, как в те годы, посетив выставку на ВДНХ в Москве, я увидел огромную геологическую карту СССР в павильоне нефти и газа, на которой была намалевана яркая красная звезда на территории Коми АССР с разбегавшимися лучами во всех направлениях. Надпись гласила, что это богатейшее газовое месторождение Джебол, откуда в различные районы Союза по проектируемым газомагистралям голубое топливо направится в Европейскую часть СССР.

Но вскоре звезда исчезла с карты. Джебол приказал долго жить. От другого центра остался лесопункт - поселок лесорубов Комсомольск-на-Печоре. Как легко даются незаслуженные названия новым поселкам или городам! Взять тот же Комсомольск-на-Печоре. Разве создавали его комсомольцы? К чему это очковтирательство, когда все знают, что первопроходцами были заключенные.

Таковы мои воспоминания о суровом Севере, о республике Коми, по которой я немало исходил за тридцать лет. Коми — невольная тюрьма, в которой гибли представители всех народов СССР, в том числе и коренные жители.

Теперь Коми - самостоятельная республика. Независимая. Суверенная и свободная. Хозяйка своей территории и богатств. У меня было много друзей коми, и я желаю дорогому для моего сердца краю процветания, а его людям - братства с другими народами нашей Родины!

Оперуполномоченные и следователи

Гулаговские оперуполномоченные и следователи в большинстве своем не имели не только юридического, но даже общего семилетнего образования. Это были невежественные тупицы. Их роль сводилась к тому, чтобы выявлять как можно более "злоумышленников". Это позволяло им быстро подниматься вверх по служебной лестнице.

Остров Вайгач, начало 1934 года. Я подследственный, сижу в одной камере с молодым московским воришкой Мотей Костричкиным. Его посадили на три дня за пьянку и дебош. Веселый, никогда не унывающий Мота, был очень сообразите-

лен и находчив. Заметив, что надзиратель часто подкрадывается к нашей камере и подслушивает разговоры, Костричкин решил разыграть его.

- Вот, братва, какое дело, - нарочито громким шепотом, начал он свою игру, - только одно условие: ни один легавый не должен знать об этом! Работал в прошлом месяце в забое, нагружал тачку. Смотрю, сверкнуло на лопате. Камень с кулак - золото! Век воли не видать! Вынес наверх и затырил у копра. Летом освобожусь, получу ксивы и махну с ним домой. Погуляю вволю! Права была моя бабка: есть бог на небе!

Мотька рассказывает, а сам рукой показывает на дверь: не смейтесь! Мы поняли его и подыгрываем.

Надзиратель бежит к оперу и докладывает. Опер почувствовал, что тут пахнет деньгами и повышением по службе, если, конечно, удастся "расколоть" Костричкина. Вызывает его на допрос. Тот не сознается, говорит, что надзиратель все придумал, наверно, с перепою. Стали и нас всех таскать на допрос. Все в один голос утверждают, что никакого разговора о золоте Костричкин не заводил. Опер все же решил добиться признания зека.

На следующий день истекал срок наказания Моти. Оперуполномоченный заявил ему, что не выпустит из изолятора, пока тот не сознается, где спрятано золото! Костричкин взъерепенился и, отказавшись от дальнейших разговоров с ним, потребовал встречи с начальником оперчекотдела Тимонтаевым. А по поселку уже гуляет легенда о самородке. Заинтересовался и главный геолог, позвонил Тимонтаеву. Объяснил ему, что золота, да еще самородка, по всем законам геологии в нашей шахте быть не может. Костричкин сознался в своей проделке, и опер получил выговор.

Сразу же после убийства Кирова в декабре 1934 года в стране началась небывалая вакханалия террора против "врагов народа" - массовые аресты невинных людей, громкие процессы и расстрелы.

В Архангельске арестовали студентов первого курса медицинского института - пятерых комсомольцев. Среди них - девушку. Обвинение стандартное -антисоветская агитация. Приговор "тройки" - по пять лет исправительно-трудовых лагерей. Двое ребят - Васильев и Рогулин попали в Амдерму. Василь-

ева устроили в геологический отдел на должность коллектора - отбирать образцы кернов на буровых. Жить определили в нашем итээровском общежитии.

Молодость есть молодость - бесшабашная, порой слишком самоуверенная. Молодой человек порой не отдает себе отчета в своих поступках, совершаемых по легкомыслию, не задумывается о последствиях. Васильев нарушает лагерный распорядок - играет в карты на деньги и попадает в изолятор. Следователь Белов вызывает его на допрос, составляет акт. Обычная процедура дознания.

-     Фамилия? - спрашивает Белов.- Васильев, - отвечает Жора. - Имя, отчество? - Георгий Михайлович. - Год рождения. - Март 1917-го. - Социальное происхождение? - Из крестьян. — Место рождения? — Архангельск. — В армии служил? - допытывается Белов. - Нет, не служил. — Служил в белой армии или бандах?

Тут мальчишку словно муха укусила: — Служил! — Где? — продолжал невозмутимо допрос Белов. - На Украине. - У кого? — У Махно, — отвечает Жора, не моргнув глазом. - Кем? - Есаулом! — продолжал играть комедию Жора.

Белов тщательно вносит в протокол вопросы и ответы. Записывает автоматически, не вдумываясь в содержание. Затем отсылает его обратно в изолятор. Кроме Жоры, в камере находились еще трое зеков. Жора под общий хохот рассказал о своей проделке.

Прошло часа три, в камеру врывается вохровец и забирает Васильева в Опер-чекотдел. Развалившись в мягком кресле, сидит начальник и сквозь очки рассматривает его. Сбоку, у стола, с видом побитого пса, опустив голову, на краюшке стула, примостился Белов. Начальник смотрит то на Васильева, то на Белова. Затем обращается к Жоре: - Ты Васильев? Говори! - Да, гражданин начальник! - В каком году соизволил родиться? - В 1917-ом. - Так, так, - медленно произнес начальник, барабаня пальцами по столу.

-   Ответь мне! Как бывший студент, ты должен знать историю гражданской войны. Когда же на Украине орудовал Махно?

- В 1918-1920-е годы, гражданин начальник.

-   Вижу, что историю ты усвоил хорошо. Какого же черта морочишь голову следователю, что был есаулом у Махно?! В то время ты еще без штанов ползал! И

не на Украине, а на Севере! Да еще, наверняка, сиську сосал! Отвечай, махновский есаул!

Васильев не растерялся. Парень был не из пугливых. - Гражданин начальник! Разрешите объяснить вам откровенно. Дело в том, гражданин начальник, я думал во время допроса, что гражданин следователь - человек умный. А он, зная мой возраст, задает такой наивный вопрос, служил ли я в белой армии или бандах? Как он мог поверить мне, что я в двухлетнем возрасте мог служить есаулом у Махно? Это меня и заело, гражданин начальник. Извините меня за откровенность. Должен же он был понять всю несуразность такого опроса и моих ответов, если ему доверили обязанности следователя? Вот я и высказал свое мнение, гражданин начальник, теперь я полностью готов нести ответственность за свои слова. Все зависит от Вас. Я считаю, что все следователи — люди умные! Рад, что не ошибся.

Начальник смотрел на Жору и слушал, не перебивая. Белов же сидел, опустив голову, красный, как рак... Подумав, начальник вызвал вохровца и велел отвести Васильева в изолятор. Вскоре всем стало известно о разговоре Жоры с начальником. Многие не поверили: слишком рискованно было так говорить о Белове. Думали, что Жору строго накажут. Но ошиблись в прогнозах: к концу дня Васильева освободили. А Белова с должности сняли и перевели на другую работу.

На строительстве тракта Чибью - Крутая лагпункт Седью был центральным, здесь находилось Управление строительства. В здании управления размещались кабинет начальника, проектный отдел, планово-производственный отдел, бухгалтерия, УРО, КВЧ и кабинет старшего оперуполномоченного Ильина

Вольнонаемные сотрудники управления в зону являлись только на работу. За зоной, почти напротив вахты - казарма ВОХРы. Рядом - домик опера Ильина и его жены. Нрав ее был весьма крут. Про таких жен метко сказано: крепко держит мужа под каблуком.

Ильин - щуплый низкорослый человек, родом из глухого Карельского села, малограмотный. С трудом окончил сельскую семилетку. По комсомольской путевке как выдвиженца Ильина направили в ГУЛАГ, на должность следователя. Это был самолюбивый, с убогим мышлением, очень злопамятный служака, морально нечистоплотный. Он мог располовинить жалкую посылку заключен-

ного, бражничал, самодурствовал. Даже в кругу своих друзей из лагерной охраны он считался непроходимым тупицей. Помимо своей должности Ильин выполнял и обязанности начальника по режиму. Злые языки утверждали, что эту тягостную ношу он взвалил на свои хилые плечи, чтобы иметь полный контроль над заключенными.

Как и все вольнонаемные, Ильин пользовался лагерной баней, которую посещал вместе с супругой. Баня находилась по соседству с пекарней, в дальнем углу зоны. А пекарем был мой старый знакомый но Вайгачу Семён Раппопорт. Он жил в той же пекарне. В теплом закутке за печью едва помещались два топчана и тумбочка. Вход в жилье Семена отделялся лишь небольшой тесовой перегородкой и тонкими дверьми.

Вольнонаемные пользовались баней обычно в течение дня, когда заключенные работали на трассе.

Приблизительно в полдень Ильин с супругой решили сходить в баню и заодно попить кваску. Заказывали его на пекарне. Уже раздевшись, Ильин вспомнил про квас и направил за ним супругу. Дверь в пекарню открывалась бесшумно. Из закутка раздавался голос: Москва? Говорит Седью! Как вы слышите меня? Говорит Седью! Как поживает столица нашей Родины? - У нас...

Ильина опешила: Заключенные имеют прямую связь с Москвой! По телефону или радио?! Вдруг лагерники готовят восстание. А муж и в ус не дует -недотепа!

Она стремглав выскочила из пекарни и потянула с полки своего муженька. - Скорей! Пекарня разговаривает с Москвой! Наверняка что-то замышляют! Ну, чего вытаращился? Перестань копаться! Да брось свои брюки. Надевай шинель, недотепа! Ну, наградил бог муженьком!

Раскрасневшийся Ильин ворвался в пекарню, распахнул ногой дверь в закуток. Раппопорт, его помощник и дневальный из соседнего барака мирно попивали чай. Ошарашенные вторжением, они уставились на Ильина. А тот, оглядывая стены и тумбочку, хрипло спросил: - Где рация?!

Раппопорт недоуменно глянул на опера: - Какая рация?

Жена Ильина завизжала: - Разве они сознаются?! Обыщи помещение! Выгони всех!

Под напором супруги Ильин закричал на растерянных пекарей: - Вон! Вон отсюда! Из пекарни ни шагу! Анюта! Кликни кого-нибудь, чтобы прислали коменданта! Проследи, чтобы не удрали!

Прибежал комендант с нарядчиком. Ильин скомандовал: - Топор и лом! И вместе с нарядчиком принялся выбрасывать из закутка в пекарню топчаны и постели пекарей. Те сидели на полу и наблюдали за действиями уполномоченного. Около входа, широко расставив ноги, стояла на стороже, вызывающе подняв голову, жена Ильина и зорко следила за пекарями.

Вернулся с топором и ломом комендант. В зоне такой инструмент держать не положено: он представляет большую опасность! Все возможно - убийство, подкоп... Да мало ли чего вздумает зек?

- Ломайте пол! — скомандовал Ильин, тщательно осмотрев стены. Комендант с нарядчиком рьяно взялись за дело. Ильин внимательно следил за каждой доской. Наконец, Раппопорт не выдержал и обратился к Ильину:

- Гражданин начальник! Разрешите спросить, что Вы ищете?

-   Я тебя еще раз спрашиваю, где рация? - спросил Ильин.

-   Не пойму Вас, гражданин начальник, о какой рации Вы спрашиваете? Откуда ей взяться?

-   Вот об этом-то я и спрашиваю тебя, как она к тебе попала? - допытывался Ильин.

Раппопорт молчал, не зная, что сказать.

- Значит, не сознаешься? Хорошо! Сейчас выведу на чистую воду. Думаешь, нет свидетелей!? Анюта! Расскажи, что слышала!

Анюта затараторила: «Вот этот (она показала на помощника пекаря) говорил с Москвой! Я все слышала своими ушами!»

- Говори, что слышала? - прервал Ильин.

- Он, - продолжала жена, - кричит: - Москва? Москва! Говорит Седью!

Раппопорт и его дружки захохотали. Ильин с женой и помощниками уставились на них.

-   Прекратить! - гаркнул Ильин. - Чего заржали? Встать! Смирно!

-   Гражданин начальник! Посмотрите на стенку, что это? - спросил Раппопорт. И указал на самодельный репродуктор из черной бумаги, установленный лагерным радистом в рабочих бараках. Правда, то ли репродуктор по своей конструкции был маломощным или по другой причине, но им можно было пользоваться на самом близком расстоянии. По слышимости он едва превосходил обычный наушник.

-   Как что? Репродуктор. Какое это имеет отношение? - спросил Ильин, взял его, повертел в руках, поднес к уху и пожал плечами.

-   Ты что из меня дурачка делаешь? - прошептал он с угрозой.

Семен попросил разрешения подойти к репродуктору. Приложил ко рту и заговорил: — Алло! Алло! Говорит Москва? Говорит Седью! Прекрасно вас слышим. Продолжайте ваши интересные передачи. Вот так мы и разговариваем с Москвой, гражданин начальник!

Комендант с нарядчиком громко фыркнули. Ильин обернулся к жене, а та стремглав выскочила из пекарни.

- Три ночи в карцере! На работу выпускать вовремя! - отдал Ильин распоряжение коменданту.

- За что, гражданин начальник? — вскричал Раппопорт. Ильин вышел, ничего не ответив...

Я столкнулся с комендантом и нарядчиком, когда они спешили с инструментом в пекарню, спросил у них, куда бегут. Они только махнули рукой - некогда. О дальнейшем мне рассказали Раппопорт, банщик и дневальный.

Вскоре Ильин вторично опозорился. Ему нужно было поехать в Чибью. Тракт от Седью до города был еще в таком состоянии, что добираться туда можно было только пешком или на верховой лошади. Привели лошадь. На конюшне были только обычные рабочие лошади северной породы - малорослые, невзрачные, но выносливые.

- Ты кого мне привел? - закричал Ильин на конюха, приведшего лошадь.

- Как кого? Коня, как вы просили! - ответил конюх.

- Ты думаешь, я в лошадях не разбираюсь? Уведи эту кобылу, приведи коня! — распорядился Ильин.

А, между тем, рядом стояли люди - вольнонаемные и заключенные управленцы.

- Гражданин начальник! Да это и есть конь! Вот убедитесь, — и старик конюх высоко поднял конский хвост. Все расхохотались...

Помню, как в 1939 году к нам попал один из номеров журнала "Крокодил". На передней обложке — карта гитлеровской Германии. По всему контуру, опоясанному колючей проволокой, возвышались смотровые вышки с автоматчиками, державшими под прицелом всю территорию несчастной Германии, превратившейся в сплошной концентрационный лагерь. Надпись гласила, что Гитлер загнал все население за колючую проволоку!

На шестом лагпункте тракта ретивый воспитатель велел художнику перерисовать эту карикатуру на большой фанерный щит и вывесить около вахты. Пусть, мол, заключенные видят, как проклятый Гитлер расправляется со своим бедным народом, не то, что у нас! Мы страна свободная, у нас такого нет! Лагерники усмехались, говоря, что автор карикатуры ошибся: контур Германии напоминал шестой лагпункт. Были и остряки, намекавшие, что Германия мало чем отличается от нашей Родины. В первую же ночь на щите появились надписи: Соловки, Колыма, Вам, Воркута, Чибью, Караганда...

Из Политотдела пришел приказ: щит уничтожить. Незадачливого воспитателя отозвали в Чибью.

На другом лагпункте над входом в клуб вывесили популярный в то время мопровский лозунг "Братский привет заключенным Запада! " Только вообразите: узники "свободного" Советского Союза приветствуют своих заключенных братьев на Западе!

Отказчики, симулянты, голодовка

Каторжный труд при 12-14 часовом рабочем дне без выходных в рудниках, шахтах, в каменных карьерах, на лесоповалах, строительстве дорог и каналов, на земляных работах порой вынуждал лагерников отказываться от выхода на работу.

Если заключенный выматывался, чувствуя приближение неминуемого кони3; он обращался к администрации с просьбой перевести его на более легкую работу. Обычно не разрешали. Если же он решался не выходить на прежнюю работу, попадал в карцер на штрафной паек. Далее - в ШИЗО с получением нового срока. Или погибал и укладывался в "деревянный бушлат". Редких счастливчиков направляли в лазарет-стационар или актировали.

Чувствуя начало тяжелой болезни, заключенный обращался к лекпому. Редко где на захудалом глухом лагпункте лекпомом был настоящий медик -бывший врач или фельдшер. Бывали случаи, что на эту должность попадали по благу бывшие санитары и люди весьма далекие от медицины. На некоторых лагпунктах можно было увидеть на этой должности бывших студентов медицинских институтов.

Лекпом, едва знакомый с азами медицины, с серьезным видом осматривает больного и говорит, что не видит заболевания. Затем объявляет его симулянтом, лечения и освобождения не дает и выгоняет из медпункта. Был случай, когда на разводе у вахты старик пожаловался начальнику лагпункта на боли в сердце. Лекпом объявил его симулянтом. Старика выталкивают за зону. Вскоре человек падает мертвым...

Иногда заключенный просил перевести его на другой лагпункт, чтобы избежать преследований нарядчика, дневального или блатных. Его не переводили. Он же считал отказ от работы единственным спасением...

Уголовники — ярые противники любого труда. "Вор в законе" не должен работать, унижать свое достоинство. Если и выходили на работу, то "филонили", а бригадир часть проделанной другими работы записывал в наряды блатным.

Более мелкая сошка - шпана - тоже норовила увильнуть от работы. При разводе скрывались на чердаке, под полом барака, под нарами, в уборной. Если обнаруживали, водворяли в карцер на штрафную пайку и черпак баланды. Не беда! Зато сутки "кантовался" в свое удовольствие.

На какие ухищрения только ни шли симулянты, чтобы избежать работы с лопатой, киркой, кувалдой и тачкой! Чтобы попасть в лагерный стационар, придумывали "мастырки". И порою им удавалось обмануть лекпома, так как на

лагпунктах в мое время не делали анализа крови, мочи, мокроты. Не было рентгена. Не было и необходимых медикаментов против многих болезней...

Например, создавали видимость туберкулеза с кровохарканьем. Для этого растирали сахар в мельчайший порошок и с силой вдыхали его через рот в легкие. Начинался сильный кашель со сгустками крови. Неопытный лекпом не в состоянии установить причину болезни и поставить правильный диагноз. Подозревает скоротечный туберкулез. От работы отстраняет и отправляет симулянта в лазарет.

Или заварит симулянт осиновой коры и пьет этот настой. Кожа постепенно желтеет. Лекпом устанавливает желтуху. И отправляет "мастырщика" в больницу. О том, что это имитация, малоопытный медик и не подозревает.

Если номер не удается, симулянты идут на крайние меры. Украдут в конторе химический карандаш или чернила и заливают в глаза. Они становятся фиолетовыми. Не беда, что за симуляцию он получит штрафной изолятор или дополнительный срок, зато долго не пошлют на работу. Сколько таких трюкачей слепли после этой процедуры, оставались на всю жизнь инвалидами. Они шли на это вполне намеренно, зная, что слепых актировали и освобождали из лагеря. Правда, все зависело от статьи и срока. Инвалидов, осужденных по статье 58 с тяжелыми пунктами и большим сроком, не актировали.

Создавали искусственную водянку. Для этой цели пили крепкий раствор соли и воды. Вызывали язвы и нарывы на теле путем продевания под кожу иголки с ниткой, смоченной в керосине. Обрубали пальцы на руках и ногах. Наносили острием топора удар по бедру или голени. Распарывали стеклом, лезвием, ножом, куском железа кожу на животе. Разрез наносили так, чтобы не вскрыть кишок. В таких случаях медик зашивал без наркоза, а симулянта сразу же водворяли в изолятор. Но симулянт часто погибал из-за заражения крови.

За членовредительство - нанесение себе умышленной травмы - симулянт получал добавочный срок. Только самоубийство оставалось без наказания... А при неудавшейся попытке самоубийства избивали. В Петрозаводской тюрьме один из моих сокамерников решил повеситься. Но, когда он уже сучил ногами, кто-то проснулся и поднял тревогу. Самоубийцу успели вынуть из петли, сде-

лали искусственное дыхание и вернули к жизни. После этого несчастного надзиратели крепко избили.

В женских лагерях блатные "шалашовки" применяли другие способы, чтобы не выходить на работу. Как ни сопротивлялись отказчицы, коменданты силой выталкивали их за ворота и передавали конвою. Очутившись за пределами зоны, "лагерные Венеры" порой раздевались донага. Конвой отказывался принимать их. Женщин возвращали в зону и загоняли в карцер. Такую сцену мне пришлось наблюдать в совхозе "Седью".

О каждом случае травмы, даже малейшей, лекпом сообщал оперу. Тот проводил расследование и выносил свое заключение. Если травма умышленная - зек шел под суд.

Как-то раз зимой заключенный Титов рубил просеку. При сильном ударе по мерзлой березе топор спружинил и, скользнув по стволу, врезался острием в ногу выше колена, разрезав ватные шаровары. Все было у меня на глазах, я стоял рядом. Хорошего рабочего спасли мои показания как свидетеля несчастного случая.

Зеки-рекордсмены

Однажды в Чикшино - большом строительном лагпункте на доске Почета мы увидели фотографии заключенных-рекордсменов. На земляных работах они вырабатывали 1200-1500 процентов! Просто невероятно! Один из зеков раскрыл этот секрет.

Для ускорения строительства новой магистрали в гулаговских верхах (упоминали фамилии Френкеля и Когана) решили внедрить в лагерях стахановское движение. Местные власти — начальник лагпункта, опер и прораб - отбирали из числа уголовников нескольких самых сильных и выносливых рабочих. Для них делали сверхлегкие тачки на подшипниковом ходу. Катальные доски широкие, удобные. Каждый из будущих рекордистов имел по три тачки. Грузили их работяги, которым на медпункте оформляли фиктивный больничный. За свою работу они получали обычный рабочий котел. "Рекордсмен" только возил нагруженные тачки к насыпи. Забой для грунта выбирался так, чтобы он располагался выше насыпи, и тачка скользила вниз почти без усилий рекордиста. Вся

выработка - разработка грунта, погрузка и перевозка - записывалась только рекордисту. Ему заранее было обещано досрочное освобождение. Использовать осужденных по 58-й статье категорически запрещалось: врагам народа никаких скидок! Эти "рекорды" и "самоотверженный труд" были обычным обманом - туфтой. Разве мог нормальный человек, да еще заключенный, выработать на тяжелых земляных работах фантастическую норму? Рекордсмену же выдавали пайку и баланду вне всякой нормы за счет остальных рабочих, как говорят в лагере — от пуза...

Трагедия на строительстве железной дороги Котлас-Воркута (1939-1940 гг.)

Делая изыскания трассы, мы продвигались по зимнику к Югыду. Работали целый месяц. Усилились морозы. Последнее наше пристанище было в километре от будущей лежневки. Разместились в старом бараке, в котором жил только старик сторож.

Работа подходила к концу, мы шли на лыжах к последнему переходу. Выполнив необходимые замеры и съемку берегов, почувствовали, что сильно похолодало. Пришлось прекратить работу. Добрались до зимника, устроили перекур.

Мы были в добротных полушубках, но мороз проникал до самых костей. Дышать стало тяжело. Видимо, температура упала далеко за сорок. Мы устремились к нашему бараку, прикрывая лица. Вторая наша группа (они рыли шурфы) примчалась в барак раньше нас, и они уже сидели у раскаленной печки. Сторож сказал, что сегодня по зимнику никто не проехал.

Стояла изумительная тишина, но она то и дело прерывалась, словно выстрелами, звуками лопавшейся древесины. Это из-за мороза трещали деревья в лесу и бревенчатые стены барака. Небо полыхало зарницами северного сияния. Невольно становилось жутко.

Связи с Югыдом у нас не было. Движение по зимнику прекратилось, мы были отрезаны от внешнего мира...

На третьи сутки дня к нам подкатила пара саней. Прибыли начальник

Югыдского района М.В. Касьянов и главный инженер, оба в полушубках и тулупах. Сообщили, что мороз достиг рекордной отметки - минус 68 градусов! Поинтересовались, не заходил ли кто-нибудь к нам в последние дни. Уточнив день окончания нашей работы (по моим расчетам через пять дней), они направились к железной дороге.

На следующий день мороз заметно спал. Мы вышли заканчивать съемку берега. На обратном пути встретили несколько подвод с грузом на Югыд. Возчики рассказали, что в эти дни здесь замерз заключенный. Невзирая на мороз, его пешком отправили с каким-то поручением с Каменки на Югыд. Присел отдохнуть, да так и не встал. Труп его обнаружил на зимнике Касьянов.

Прошло еще три дня, и мы узнали о страшной трагедии на строительстве железной дороги. Из одного лагпункта перевозили рабочих на отдаленный участок. Двигались по лежневке. Из-за сильного мороза работы на трассе прекратились, поэтому начальство и решило вывезти этап со своего участка.

Собрали около тысячи человек, самых слабых и истощенных, доходяг -лишний балласт для руководства лагпункта. Как водится у ретивых гулаговских хозяев, более или менее добротное казенное обмундирование с них поснимали. Взамен выдали старье: на новом месте начальник, дескать, обует и оденет. Усадили на открытые бортовые машины.

Проехали полпути и остановились, так как колеса передней машины соскочили с колеи и застряли между брусьями. Людей согнали с машины, и шоферы попытались поднять передок вагами и вернуть колеса на колею. Но дело осложнялось тем, что все это было на эстакаде высотой более трех метров. Заглох мотор. Колеса заклинились наглухо. Люди стали замерзать, а конвоиры, одетые поверх полушубков в бараньи тулупы, требовали - сидеть и не рыпаться! Тем не менее, начальник отдал приказ - сойти с машин! Снегу было по пояс. Конвой разрешил развести костры, но они не хотели гореть.

Застрявшую машину попытались сбросить вниз - не получилось. Повернуть колонну обратно на узкой колее невозможно. Мороз нарастал, заглохли и остальные машины, люди замерзали. Наконец, начальник дал команду - идти

вперед до ближнего лагпункта. Он был спокоен: бежать никто не рискнет. А за жизнь заключенных ответственности он не нес.

Люди медленно двинулись по обледенелой колее навстречу своей гибели... Быстро теряли силы, садились отдохнуть, закрывали глаза и засыпали.

Конвоиры расталкивали присевших, пытались их разбудить. Но обессилевшие люди им не внимали.

Руководство лагпункта назначения, зная, что прошло немало времени с момента выхода этапа, забеспокоилось. Направили навстречу свои машины. Они и встретили едва живых людей...

По всей лежневке подобрали 714 трупов! Их штабелями сложили у железной дороги, чтобы закопать в большую безымянную братскую могилу и сравнять ее с землей. Вскоре от нее не осталось и следа...

Из Москвы прибыл представитель ГУЛАГа - Фирин. О каком расследовании могла быть речь? Ставить под удар своих друзей, соратников и исполнителей директив ГУЛАГа? Позднее я слышал от тех, кто знал об этой трагедии, что кого-то из начальства сняли с работы и перевели в другое место с новым назначением. И, наверняка, с повышением...

Братья - иностранцы

Поляки

Осенью 1939 года гитлеровские полчища вторглись в Польшу. Люди бежали на восток. А с востока в Польшу вступили наши войска. Поляков стали задерживать за "нелегальный" переход границы. Это были обыкновенные польские труженики - крестьяне, рабочие, мастеровые, интеллигенты и солдаты. Среди них были и коммунисты. Я встречал даже бывшего конника армии Буденного. Среди беженцев было немало евреев. Всех их интернировали и заполнили ими лагеря Крайнего Севера, Сибири, Средней Азии. Они выполняли ту же каторжную работу, что и мы - "отечественные преступники".

Я был очевидцем паники на 6-м лагпункте, когда в районе асфальтитового рудника загорелся лес. Самолет У-2 обнаружил место пожара и приблизился к нашему лагпункту. Летчик пролетел над зоной и сбросил вымпел. Был конец рабочего дня. С трассы уже вернулись бригады и выстраивались у кухни за едой. Среди поляков поднялась паника: они приняли наш самолет за немецкий и в ужасе бросились кто куда, даже пытались прорваться из зоны. Сколько труда нам стоило успокоить их...

На строительство требовались шоферы. Набирали водителей и среди поляков. Расконвоировали, прикрепили к машинам, и они приступили к работе. Однажды случилась такая история. Целый день шел мелкий дождь, и глинистый грунт на проезжей части дороги стал мокрым и вязким. Одна из машин заскользила и съехала в кювет. Ее водитель, пожилой поляк, безуспешно пытался выбраться. А потом спустился под деревянный мост и повесился. По-видимому, он боялся расплаты со стороны лагерной администрации за "саботаж и вредительство".

Смертность среди поляков была намного выше, чем у наших лагерников. Причины - суровый климат, каторжный труд и недостаточное питание. Мы понимали, почему они враждебно относятся к нашей стране.

Немцы

С началом войны в стране начались преследования немцев. Из них формировали так называемую трудармию, направляли на Крайний Север и в Среднюю Азию. Работали они в условиях, мало отличающихся от лагерных.

Я был на Крутой, когда туда привезли молодых девушек - подростков. Жили они на территории вольнонаемных, считались спецпоселенцами. Они рубили деревья, корчевали пни. Среди них были и комсомолки, принятые на учет в местном райкоме. Лагерная администрация (особо зверствовал капитан Лысенко) запрещала вохровцам и местным комсомольцам встречаться и танцевать в клубе с девушками-немками. Немало их умерло, не дождавшись свободы. Большая часть из них позже вышла замуж за бывших заключенных или демобилизованных солдат. В пятидесятых годах многие воссоединились со своими родственниками, а некоторые выехали в ФРГ.

Почти половина девушек-немок, сосланных на Крайний Север, не владела немецким языком. У меня на Крутой работала при теодолите молоденькая Наташа Полынец. Отец - из немецких колонистов - умер, когда Наташа была младенцем. Мать - украинская колхозница - вышла вторично замуж за украинца, который удочерил девочку. Но в документах значилось, что отец ее немец. Это и решило судьбу Наташи...

Ирина - дочь умершего еще до войны немца, была выслана из Баку на север вместе со своей матерью - русской женщиной. Не помогло и звание отца, заслуженного врача Азербайджанской ССР, уважаемого бакинцами человека.

В тресте "Вой-Вожнефтегазоразведка" главным инженером был Манн, член ВКП(б), высланный из Москвы. После войны ему необходимо было лечение на кавказских водах. Руководству Ухткомбината пришлось ходатайствовать перед ЦК ВКП (б) о разрешении этой поездки. Удивительно, что Манн не был исключен из партии. При возвращении с курорта Манн умер в Москве от инфаркта.

Корейцы

С Дальнего Востока высылали молодых корейцев. Многие из них были комсомольцами. Попали они и к нам, на Крутую. Им выделили под общежитие бывшее помещение овощехранилища. Корейцы привезли с собой мешки с рисом и много хороших вещей. Работали на тяжелых физических работах. Однажды в овощехранилище возник пожар - лопнула труба газопровода. Корейцы сперва бросились вон, но, вспомнив о своем имуществе, кинулись обратно и столкнулись с выбегавшими. Началась свалка, многие погибли...

Монголы

В советские лагеря присылали заключенных и из дружественных стран, например из Монголии. У нас работала парикмахерша, арестованная в Улан-Баторе и осужденная там же на десятилетний срок. Ее участь разделяли земляки - монгольские священнослужители и монахи...

Прибалтийцы

Лето 1941 года. Нас срочно перебросили из Седью в район седьмого километра, где находился небольшой аэродром. Ввиду стремительного продвижения гитлеровцев на Восток руководство Ухткомбината (Ухтижемлага) получило указание о срочной реконструкции местного аэродрома для использования его военными самолетами. Все работы по реконструкции поручили Яцковскому. Весь свой инженерно-технический аппарат он забрал с собой на аэродром. Там установили две большие палатки, в которых мы работали над документацией, там же и жили. Весь наш "штаб" состоял из заключенных: инженеров, техников, нормировщиков. Тут же бригадиры заполняли наряды.

С разных лагпунктов сюда привозили на машинах рабочих. Среди них в основном были поляки и прибалтийцы. Здесь я познакомился с бывшим министром финансов буржуазной Литвы - Каулинасом Альфонсом Петровичем. Не раз за долгие годы на Севере судьба сведет меня с этим умным, эрудированным, высокообразованным человеком, имевшим медицинское и экономическое образование. Он будет работать лекпомом, заведующим медпунктом, экономи-

стом, после освобождения и реабилитации - начальником планового отдела Вышкомонтажной конторы. Ему посчастливится найти свою семью, соединиться с ней и возвратиться в Вильнюс. Мы построили хороший аэродром. Он существует и поныне. К счастью, ему не потребовалось принимать и обслуживать тяжелые бомбардировщики.

Были у нас на Севере греки и болгары, предки которых жили с незапамятных времен на Черноморском побережье, представители всех народов нашей необъятной Родины и многих зарубежных стран.

Встречи за колючей проволокой

Павел Михайлович Губенко

Мне, прошедшему тяжелый и долгий путь по лагерям, где прошли самые лучшие годы молодости, пришлось встречаться со многими интересными людьми. Хочу вспомнить о них и поделиться воспоминаниями с читателями. Быть может, кто-нибудь из знакомых или родственников узнает о судьбе близкого ему человека, выжившего до освобождения или пропавшего для них без вести в суровых северных лагерях.

Известный украинский писатель-сатирик Губенко Павел Михайлович, псевдоним - Остап Вишня. Его знали на Ветлосяне, лагпункте в двух километрах от рабочего поселка Чибью.

В 1936 году Ветлосян был небольшим пересыльным поселком, в нем находился лечебный лазарет-стационар для лечения ослабленных, больных и травмированных заключенных. Там же построили известный по всему Ухто-Ижемскому лагерю ШИЗО для штрафников - настоящий каменный мешок, сохранившийся до сих пор как музейный экспонат. По сей день жив дряхлый старичок - бывший старший надзиратель Нагуманов...

По работе на строительстве тракта Чибью-Крутая мне доводилось часто бывать на Ветлосяне. Я посещал поселок ради встреч со своим знакомым, киевлянином горным инженером Егорченко, с которым мы в 1936 году прибыли этапом с Вайгача. Меня направили на строительство тракта, а Егорченко же оставили на лагпункте инструментальщиком.

Егорченко ютился в небольшой пристройке к инструменталке, куда я ц заходил. Однажды застал там незнакомого мужчину. Познакомились. Это был Остап Вишня. До этого я только слышал о нем, как известном украинском писателе. Произведений его читать мне не приходилось. В первый день нашего знакомства мы не очень-то заинтересовались друг другом, да и встреча была кратковременная. У него было мало свободного времени, работы в лазарете хватало вдоволь. Работал Остап Вишня санитаром.

Егорченко потом рассказал ему мою историю. И следующая наша встреча была более теплой. Всего мы встречались около шести раз. Многое ушло из памяти из-за давности лет. Павел Михайлович был очень жизнерадостным, с большим юмором человеком, хотя на нем уже лежал отпечаток переживаний. Сказывался арест по ложному доносу в конце 1933 года, клеймо врага народа, беспокойство за своих близких, оставшихся на воле. Как и всех, его тревожила дальнейшая судьба.

И все же Остап Вишня шутил. Узнав, что я ялтинец, он вспомнил Ялту и тут же прочитал по-украински свой рассказ "Крымское солнце". Рассказал о забавном путешествии в автомобиле в Ялту через Севастополь. Наверное, чтобы доставить мне удовольствие.

Вспомнил он и о своем зимнем конфузе. Вышел как-то из лазарета еще до отбоя, очутился в темноте. От порога больницы шла очищенная от снега дорожка. Светившиеся окна были прекрасно видны, а дорожки он не видел и стоял в недоумении. Не понимая, что произошло, вернулся в больницу. Врач дал ему ложку рыбьего жиру. Профессор Серебров спросил: "Как же это Вы, уважаемый Павел Михайлович, упустили, что у вас обыкновенная куриная слепота?" Утром Вишня выпил еще одну ложку жира, а вечером от куриной слепоты и следа не осталось.

Тем не менее, зрение у Павла Михайловича падало. Окулист посоветовал сменить линзы. Достал ли он линзы, я не знаю. Жаловался, что иногда мерзнет голова. Сказывалась лысина. Когда его называли Остапом Вишней, он шутил: "Какой я Вам Вишня? Я теперь Остап Клюква! "

Наши встречи были редкими, мы недостаточно знали друг друга, чтобы быть откровенными. Опасность предостерегала любого из нас на каждом шагу. Среди нас были сексоты, готовые продать даже мать родную, лишь бы выслужиться перед начальством, доказать, что все вокруг - враги советской власти, контрики, а они - преданные советские люди!

Павел Михайлович был человеком общительным и добродушным, но в то же время осторожным, хорошо владел собой. У меня сложилось мнение, что он избегал разговоров о происходивших в стране страшных событиях, массовых процессах. Он любил вспоминать свою молодость, встречи с интересными людьми. Я, естественно, не расспрашивал его о причинах ареста, не затрагивал и семейные вопросы, считал это бестактным. Мне казалось, что в нем происходит внутренняя борьба и желание глубже разобраться в причинах всенародной трагедии. Как ни странно, он оправдывал борьбу Сталина с троцкистами и иными врагами народа. Может быть, я и ошибался. Короткие встречи с ним не дают мне права вынести окончательного суждения.

В конце пятидесятых годов я вновь побывал на Ветлосяне. Там многое изменилось. Лагпункт ликвидировали. Старый знакомый рассказал, что Егорченко исчез в 1938-39-х годах. Может быть, он разделил участь жертв террора на Ухтарке или в тюрьме под Пионер-горой.

Осенью 1989 года я был приглашен Ухто-Печорским обществом "Мемориал" на "Неделю совести". Встретился со старыми знакомыми, живущими в городе, который когда-то строили и они. Как хороша стала Ухта - бывший поселок Чибью, основанный пионерами 1929 года.

На встрече я познакомился с очерком Остапа Вишни - "Город Чибью", написанном им в 1934 году. Я не мог поверить, что его написал человек, с которым я был знаком 51 год тому назад. Заключенный империи ГУЛАГА, "доходяга", попавший в вотчину палача Г.Г. Ягоды, возносит до небес этого изверга. А Чибью - поселок, построенный на костях, вызывает у него восхищение.

Верно то, что Чибью был "веселым муравейником": колоннами под конвоем шагали изможденные, полураздетые люди с лопатами и кирками на плечах. Куда ни кинешь взгляд - всюду заключенные... Два штрафных изолятора,

где по ночам расстреливали тех же людей "с железной волей", "энтузиастов", таких же, какими был и сам автор - Остап Вишня.

* * *

О мертвых не принято говорить плохо. Лагерь сломал многих людей. В тюремных застенках погибло немало видных ученых, партийных работников, военачальников, политических деятелей, сломленных пытками, оклеветавших себя и многих невинных людей.

Зимой в Седью из Москвы прибыл спецэтап из 5-ти человек. Все они имели срок 25 лет ИГЛ:

1. Тодорский Александр Иванович — бывший начальник Военно-воздушной академии, герой гражданской войны.

2.  Адамович Илья Федорович - начальник Политотдела Главсевморпути.

3.  Чугунов - начальник Московского уголовного розыска.

4.  Светлов или Стеклов, точно не помню, - видный историк, автор Полит грамоты. С Чугуновым и Светловым встречаться не пришлось. Из Седью они были отправлены на дальние лагпункты.

5.  Г.Ф. Ягода- отец хозяина наших лагерей, наркома Г.Г. Ягоды.

Григорий Филиппович Ягода

Как-то после работы я пришел в общежитие. За столом, задумавшись, сидел седой, рыжеватый, высокий худощавый человек. Дневальный шепнул, что это отец Ягоды. В общежитие на несколько дней его велел поселить Яцковский. Нарядчику приказано поставить его "на общий" котел. На работу не выводить -все же дряхлый старик, едва передвигает ноги.

Он рассказал о расстреле своего сына - Г.Г. Ягоды, что вызвало в душе каждого из нас только ликование. Старику, члену РСДРП с 1892 года, за сына дали 25 лет лагерей (!), несмотря на его возраст. Он очень переживал, уверял всех, что дело инспирировано по указанию "хозяина". Ни сам он, ни сын никогда не принадлежали к троцкистскому блоку. Вся деятельность сына, якобы, находилась под строгим контролем и проводилась непосредственно по указа-

нию Сталина. Сын дважды пытался отказаться от своего портфеля, вызвав этим ярость вождя. Старик уверял, что настанет время и история скажет правду

Странно было слушать отца всеми ненавидимого палача. Многого мы еще не знали. Большинство заключенных верило в непогрешимость Сталина. Впервые о завещании В.И. Ленина мы услышали от этого престарелого коммуниста и "врага народа". Кое в чем старый Ягода оказался прав. И только в отношении сына отец ошибся. Генрих Ягода оказался таким же преступником, как Ежов и Берия...

Старик пробыл у нас двое суток. В Управлении узнали об этом, Яцковскому объявили строгий выговор и приказали отправить Ягоду на штрафной 6-й лагпункт тракта Чибью-Крутая. Позже в Седью явился курьер начальника этого лагпункта, одетый в знакомую потрепанную лисью шубу с облезлым воротником и большим коричневым портфелем, в котором Ягода хранил пару грязного нижнего белья и полотенце. Теперь в этом портфеле курьер возил служебные документы и бумаги. На вопрос, почему на нем шуба Ягоды, он ответил: "Отправлен гад к своему любимому сынку еще позавчера!"

С нами в общежитии проживал Цуканов, старый большевик и политкаторжанин, бывший московский рабочий, печатник. Он подтвердил сообщение Ягоды о неизвестном завещании Ильича. У Цуканова и Ягоды оказалось много знакомых по Москве, видных советских политических деятелей и руководителей партии и государства.

Александр Иванович Тодорский

Цуканов был знаком с Тодорским еще со времен гражданской войны и по Москве. Он рассказал нам о Тодорском, члене партии с 1913 года, комдиве, затем комбриге, награжденном четырьмя орденами Красного Знамени. Еще в апреле 1922 года на XI съезде партии В.И. Ленин вспоминал Тодорского, как автора книги "Год с винтовкой и книгой".

Однажды к нам в общежитие заглянул солидный незнакомец, представившийся Александром Ивановичем Тодорским - дневальным палатки, расположенной в 20-ти метрах от нашего барака. Он часто заходил к нам в

общежитие, чтобы побыть среди людей, а не среди уголовников, с первого дня давших ему кличку "Санька-арбуз". Тодорскому, человеку образованному, хотелось побыть в нашем обществе, сыграть партию в шахматы, поговорить на злободневные темы, о литературе, новостях науки, взять книгу.

Мы знали, что в былые времена Яцковский встречался с Тодорским на партийных конференциях в Москве. Теперь он предлагал ему работу в лагере, даже в нашем отделе, но Тодорский категорически отклонил все предложения и попросил назначения дневальным в любой барак с большим коллективом. Так он попал к блатарям, завоевал авторитет и уважение. Мы удивлялись - как быстро сложились у него хорошие отношения с отрицаловкой. Александр Иванович лишь улыбался: "Живем нормально. Друг к другу претензий не имеем. Я еще и не таких артистов видывал и всегда находил с ними общий язык. В обиду себя не дам..."

До ареста Тодорского была арестована и расстреляна его жена - крупный инженер-химик, член партии с дореволюционным стажем. Расстрелян в 1937 году и брат Иван Иванович, возглавлявший Главхимпром. Где-то пропала его любимица дочь Лада, о которой он очень горевал. Тодорский обладал сильной волей и никогда не показывал вида, как тяжело у него на сердце.

В 1989 году бывший ухтинский узник С.Д. Мастепанов рассказывал, что в госпитале на Ветлосяне Александр Иванович работал лекпомом. Это же подтвердил и бывший старший надзиратель Ветлосяна Нагуманов. Таким образом, из Седью Александр Иванович во время войны был переведен на Ветлосян...

После окончания строительства тракта о Тодорском я больше ничего не слышал. И только в 1966-м году в одном из номеров "Правды" мне попалась большая статья за подписью генерал-лейтенанта А.И. Тодорского! Я очень обрадовался, узнав, что он жив и реабилитирован!

Позже я прочитал книгу Бориса Дьякова "Повесть о пережитом", из которой узнал о дальнейших мытарствах Тодорского, переведенного из Ухты в Тайшетский лагерь. Там в лазарете с ним и познакомился будущий автор книги Б. Дьяков. В Тайшете Александр Иванович был освобожден и реабилитирован. Борис Дьяков пишет, что Тодовский нашел свою дочь Ладу.

После реабилитации А.И. Тодорский работал в государственной комиссии по реабилитации репрессированных. Таков был длинный и тяжелый путь Александра Ивановича Тодорского. Похоронен он на Новодевичьем кладбище напротив Лидии Руслановой, с которой вместе отбывал срок в Тайшетском лагере.

Илья Федорович Адамович

Илья Федорович Адамович - бывший начальник Политуправления Главсевморпути пришел в Седью вместе с Тодорским в начале зимы 1933 года.

Я увидел Адамовича впервые летом 1936 года на Амдерме, когда наши края посетило руководство Главсевморнути во главе с начальником Отто Юльевичем Шмидтом, начальником Политотдела Беренгавиновым и его заместителем Адамовичем. Родом он был из Бердянска. Во время гражданской войны коммунист Адамович командовал бронепоездом. Вскоре Беренгавинов был арестован и на его должность заступил Адамович. Но не прошло и года, как репрессировали и Адамовича. В Седью он пришел с клеймом "клеветника" и сроком 25 лет ИТЛ.

Встретившись с ним в Седью, я сказал, что видел его в Амдерме. Мы долго беседовали...

Позже он был направлен на Крутую, где мы встретились еще раз в 1944 году. Там он работал кочегаром в котельной.

Отбывая срок на Крутой, Адамович рассказывал, что старые друзья - полярники Папанин, Водопьянов и другие не забывают его в беде - часто присылают ему посылки. После освобождения в 1946 г. я покинул Крутую, и о Дальнейшей судьбе Адамовича мне ничего не известно.

Юрченко

Там же, на Крутой, я познакомился с Юрченко, бывшим режиссером Киевского театра. Человек феноменальной памяти, сумевший по памяти воссоздать на Украинском языке "Наталку-Полтавку" и "Запорожца за Дунаем", а также воспроизвести к ним и музыку. Только подумать, какую титаническую работу нужно было проделать человеку в его положении! Каким талантом обладал он! После

своего освобождения я с ним больше не встречался. Но мне рассказывали, что Юрченко не дождался освобождения и умер там же. Может быть, кто из киевлян, знавших этого человека, прочтет эти строки и вспомнит о нем...

Григорий Иосифович Майфет

Вот судьба еще одного киевлянина - писателя Майфета Григория Иосифовича, с которым я познакомился в 1955 году в городе Печоре.

После десяти лет лагерей Майфет освободился и в Печоре в качестве ссыльного был на электростанции рабочим. Он поразил меня своей внешностью. Розовое, как у младенца, лицо без морщин и большая, седая пушистая и холеная борода, придававшая ему сходство с библейским Моисеем.

Из семьи и родственников у него никого не осталось. Детей не было. С женой, которую он крепко любил, у него произошла какая-то трагедия. О причине развода Григорий Иосифович не распространялся. После развода стал женоненавистником. ..

В конце того же года меня реабилитировали, и я вернулся в Ялту. В 1972 году случайно встретился на улице с Майфетом. В Ялте он отдыхал в Доме творчества писателей им. Чехова. Выяснилось, что Григорий Иосифович в Киев не вернулся, остался в Печоре. Он восстановил связь со многими писателями, которые принимали большое участие в его судьбе. Как члену Союза писателей, добивались для него бесплатных путевок в ялтинский Дом творчества, квартиры в Киеве, но Майфет возвратиться туда отказался.

А в Ялте бывал ежегодно. Если не было путевки, снимал койку у местных жителей. Не знаю, почему он отказался от возвращения в Киев и от ордера на квартиру. По-видимому, у него была большая обида за свою исковерканную жизнь.

Как-то я посетил Майфета в Доме творчестве. В его номере на столе стоял большой портрет А. И. Солженицына, высланного за пределы СССР. Администрация требовала убрать портрет, но Григорий Иосифович отказался, и ему пришлось покинуть Дом творчества.

Узнал я Майфета ближе в Ялте. Он принадлежал к типичным представителям старой интеллигенции по духу и воспитанию. Перенесенные в заключении унижения и лишения сломили его. Будучи глубоко религиозным, он впал в мистику, превратился в заядлого пессимиста.

Ему казалось, что его на каждом шагу преследуют агенты КГБ, следят за ним, чинят всевозможные каверзы. Дело доходило до курьезов. Как-то в Ялте он снял небольшую комнатку рядом со зданием железнодорожных касс. Через несколько дней, возбужденный, прибежал ко мне: "Сталинские опричники выживают меня из Ялты!" Я стал расспрашивать, вызывали ли его в КГБ или приходили к нему сами. Майфет только махал руками и кричал: "Нет, нет! Они не показываются мне на глаза. Все делают исподтишка, чтоб я не догадался. Вот, к примеру: как только я пойду в кинотеатр, они тут, как тут! Я замечаю на себе изучающие взгляды со стороны то мужчины, то женщины, даже детишек привлекают к слежке за мной".

Я догадываюсь, в чем дело, и говорю: "Григорий Иосифович! Вы напрасно беспокоитесь, только зря нервы портите. Никому вы не нужны. Отдыхайте спокойно, никто вас не тронет. Поверьте мне, всех интересует не ваша особа, а ваша чудесная борода, столь красивая и редкостная в наше время".

Майфет взорвался: "Не уговаривайте меня! Я не мальчишка и прекрасно понимаю, что теперь буду всю жизнь, до самой смерти, под колпаком, под невыносимой жандармской слежкой!" Большого труда стоило мне его успокоить.

Прошло еще два дня. Опять он прибежал ко мне, тяжело дыша. Спрашиваю: "В чем дело? Чем вы расстроены?"

- Вчера поздно вечером выключили у меня отопление, и я всю ночь замерзал. Все делают для того, чтобы я скорее покинул Ялту и вернулся в Печору.

Пошли вместе к нему домой и выяснили, что в сети произошел прорыв. Отключили не только весь дом, где проживал Майфет, но и здание железнодорожных касс. В это время здесь как раз работали люди, устраняя неполадки. Но Майфет упорно продолжал убеждать меня, что все это подстроено КГБ.

В последний его приезд в Ялту наши пути разошлись навсегда после Крупного разговора. Он обозвал меня сталинским и бериевским приспешником,

и даже сталинским эсэсовцем только за то, что я в чем-то с ним не согласился Позже я иногда мельком видел его на ялтинских улицах. Он демонстративно отворачивался от меня. В конце семидесятых годов я узнал, что несчастный человек не выдержал пережитого, ударов судьбы и повесился в Печоре...

Генрих Христофорович Эйхе

В совхозе "Каменка", недалеко от Печоры, я встречал в 1948-49 годах бухгалтера Эйхе Генриха Христофоровича - старого большевика, бывшего командира пятой армии времен гражданской войны в Сибири, разбившей Колчака. Во время пребывания в лагерях ему дважды добавляли срок. Реабилитировали в 1955 году. Умер он в Риге в 1964 году. В музее латышских стрелков в Риге я видел экспозицию, посвященную Генриху Христофоровичу.

Данилов

На строительстве тракта Чибью-Крутая начальником нашего лагпункта был заключенный, некто Данилов. Небольшого роста, худенький, стройный человек, с военной выправкой, ходивший в длинной, чуть ли не до земли кавалерийской шинели. Это был заместитель Буденного, бывший начальник конных заводов для легендарной конницы, осужденный по 58-й статье на 10 лет. О дальнейшей его судьбе после 1937 года мне ничего неизвестно.

Ядвига Францевна Казберук

Летом 1937 года мне довелось несколько месяцев поработать на Яреге, где закладывалась первая в Европе и СССР нефтешахта. Я занимался в одном кабинете с главным геологом шахты Добрыниным. Чертежницей работала заключенная Казберук Ядвига Францевна. До ареста она была в Москве первым секретарем комсомола одного из районов города. Арестовали ее перед каким-то праздником при выходе из здания, где она делала предпраздничный доклад. Ей удалось избежать расстрела, получила всего десять лет лагерей. Сейчас проживает в городе Ирпень на Украине.

Леонид Павлович Постышев

На седьмом километре тракта Ухта-Крутая в начале 50-х годов работал нормировщиком Леонид Постышев, сын Павла Петровича Постышева - бывшего секретаря ЦК ВКП(б) Украины, расстрелянного в 1940 году. Леонид был репрессирован как сын "врага народа". Реабилитирован в 1955 году. Проживает в Москве.

* * *

После полувекового перерыва трудно вспомнить фамилии многих видных в свое время людей, с которыми встречался за колючей проволокой. Могу только вкратце описать некоторых из них:

Шаповалов Алексей Андреевич - реабилитирован. Жил и умер в Москве.

Криволапа И. — бывший зам. начштаба при Блюхере. Арестован, как и Шаповалов, при уничтожении и разгроме высшего комсостава. Умер после освобождения в поселке Нижняя Омра, под Троицко-Печорском, Коми АССР в конце пятидесятых годов.

Серебров А. - профессор. Арестован по делу кремлевских врачей-"отравителей", лечащий врач М. Горького. Срок отбывал в Ветлосянском госпитале Ухтинского лагеря в 1938-39 годах.

Музылев Алексей Алексеевич — бывший зам. начальника Главного Геологического управления СССР. Видный геолог, составитель общесоюзной геологической карты. Срок отбывал на о. Вайгач и Амдермё в 1934-36 годах. Освободился. Умер в Москве.

Чернов Иосиф Михайлович - бывший епископ Ростовский, Таганрогский. В 1937-40-х годах срок отбывал на лагпункте Седью и на Ветлосяне дневальным. По годам он не годился для тяжелых физических работ.

Ефрон - внук первого издателя энциклопедического словаря России и сам издатель до 1930 г.

Хозе Хиронес - известный испанский летчик. Во время войны с Франко за независимость Республики был начальником республиканского Генштаба.

Чухновский Марьян - известный польский писатель.

Генрик Оскарович фон Адольф - видный профессор Польской военно-медицинской академии.

На 4-м лагпункте тракта Чибью-Крутая находились две бригады землекопов, состоявших из крупных руководителей Грузии и Среднеазиатских республик.

В грузинской бригаде был только один русский с десятилетним сроком - Мастепанов Сергей Данилович. Бригадиром был Накашидзе. В бригаде были: Толквадзе, Кирквелия, Цанава, Думбадзе, Перцхолава - все осужденные с двадцатипятилетним сроком и только один из них - бывший ученик 10-го класса Мелия имел 10 лет ИТЛ. Все они были вскоре расстреляны за исключением Мелия, покончившего жизнь самоубийством. Из всей бригады в живых остался только Мастепанов.

Вторая бригада состояла из первых секретарей ЦК, областных и республиканских, председателей Верховных советов и их заместителей, прокуроров, видных политических деятелей и писателей среднеазиатских республик. Известно, что почти никого из них не осталось в живых так же, как и грузин.

Соломон Абрамович Голощекин

Голощекин Соломон Абрамович. Главный инженер, а затем Управляющий Трестом "Вой-Вожнефтегазразведка". До ареста работал главным инженером Ленинградского завода "Светлана". Арестован по делу своего приемного отца Голощекина Ф.И. - бывшего первого секретаря Казахстана. Его расстреляли, а Соломон Абрамович попал с десятилетним сроком в Чибью. Оттуда его направили на строительство тракта Чибью-Крутая, а потом как инженера взяли в Управление строительства, в котором работал и я. Жили мы в одном общежитии ИТР в Седью. Так мне стала известна его биография. Во время гражданской войны родители Соломона Абрамовича погибли от рук белогвардейцев. Отец его был старым революционером и другом Голощекина, который и усыновил мальчика.

Я расскажу один интересный эпизод из жизни Ф.И. Голощекина, как мне поведал его сам Соломон Абрамович в 1962 году, незадолго до своей кончины.

Весной 1918 года царскую семью перевезли в Екатеринбург (Свердловск). По указанию Ленина туда был откомандирован особо уполномоченным Ф.И. Голощекин с личным заданием В.И. Ленина. На заседании Исполкома Уралоблсовета вынесли решение - всех Романовых расстрелять. Предложение о расстреле царской семьи внес Ф.И. Голощекин. Он же первым и подписал приговор...

Когда Голощекин вернулся в Москву и привез с собой "золотой запас", его встретили враждебно. На заседании Совнаркома требовали расстрела. Но выступил В.И. Ленин и сказал: "Голощекина следует не расстрелять, а наградить. Ведь он принял единственно правильное решение в создавшейся ситуации. Если бы у нас были ордена, то первый орден следовало бы вручить именно ему".

Так ли это, я затрудняюсь сказать. Но это личные слова Соломона Абрамовича. Голощекин Ф.И. был расстрелян в 1937 году. Реабилитирован посмертно, как многие политические деятели, участники революции и гражданской войны.

Яцковский Георгий Александрович

(Последний начальник строительства тракта Чибью-Крутая)

Капитан-инженер 1 ранга. Начальником строительства тракта был назначен весной 1938 года. Управление строительства размещалось на лагпункте Седью, на 24-м километре от Чибью (л/п №3), в самой зоне.

Спецэтапом в Седью прибыл престарелый зек - Григорий Филиппович Ягода. Яцковский со стариком был знаком по Москве, где они когда-то состояли в одной партийной организации. Яцковский не погнал старика на тяжелые физические работы, а поселил его в общежитие ИТР и назначил ему рабочий паек. Этим он навлек на себя гнев руководства лагеря. Донес на Яцковского наш "кум" (опер) Ильин. Яцковский получил строгий выговор и распоряжение: отправить Г.Ф. Ягоду на 6-й спецлагпункт и поместить в штрафной изолятор. Через несколько дней старик умер, и его "похоронили" в сугробе.

Мне Яцковский покровительствовал: у меня всегда был постоянный пропуск за зону. Когда же последовало распоряжение всех "врагов народа" с большими сроками и тяжелыми статьями, работавших специалистами, законвоировать, снять с работы, Яцковский меня не снял, а приставил ко мне отдельного конвоира. Вскоре конвоир был заменен "комендантом" - моим же разнорабочим. А месяца через два я был расконвоирован и снова получил пропуск.

Прощал мне Яцковский и "молодежные" проделки - тайные вылазки по ночам в соседний совхоз "Седью" на свидание с девушками - заключенными. Даже в бытность мою под конвоем иной раз вместе со знакомыми вохровцами шагали мы в совхоз на свидания или убегали в лагерь, спасаясь от сельхозовской охраны. Об этом мне напомнил сам Яцковский, даже назвал имя моей знакомой - харбинки Лизы Кипнис, бригадирши, вскоре расстрелянной без суда.

Простил меня Яцковский и за пьянку в деревне вместе с заключенным прорабом, коим я был против своей воли втянут в "нарушение лагерного распорядка». Яцковский дал прорабу 10 суток карцера, мне же всего 3. В карцере я провел спокойную ночь (кроме меня там никого не было). Сам комендант помог мне нести из общежития матрац и постельные принадлежности. Утром сам же меня и выпустил. При встрече Яцковский спросил: - Как ночевал? Не беспокоил ли кто? На этом все и закончилось.

Еще один пример. Я был топографом - контролером на л/п №4, где проводились большие работы. Командовал лагпунктом заключенный Сурков. У меня с ним сложились неприязненные отношения. Я работал честно, не шел ни на какие комбинации, за что Яцковский и ценил меня. Сурков предлагал мне

делать приписки. Однажды он вызвал вохровца и направил меня под конвоем в Седью с письмом к Яцковскому.

Прочтя письмо Суркова, Яцковский велел конвоиру выйти из кабинета. Меня же попросил рассказать, что случилось. Я рассказал. Яцковский подал мне рапорт Суркова, в котором он обвинял меня во вредительстве, контрреволюционном разложении, его дискредитацией и т.п., описал меня как злостного "контрика". Яцковский выругался, письмо порвал, а мне велел идти в общежитие. Около месяца я не выходил на работу. В проектном отделе все работы были закончены, там делать было нечего.

Яцковский в тот же день направил на лагпункт №4 комиссию для проверки деятельности Суркова. Комиссия обнаружила большие приписки. Рабочим-уголовникам выводились большие проценты. Выявилась недостача дефицитного обмундирования на складе. Сурков был отправлен Яцковским на штрафной лагпункт в каменный карьер...

Один рабочий, прикрепленный ко мне сексот, склонял меня к побегу в период войны. Хвалил гитлеровцев на фронтах и выдавал себя за немца, пытался вызвать меня на откровенность. Обратился к Яцковскому. Мой липовый немец был тут же отправлен в следственный изолятор. Позднее, когда я уже был вольным, Яцковский рассказал, что этот "немец", ни слова не говоривший по-немецки, был подослан ко мне по заданию оперуполномоченного Ильина.

Осенью 1941 года освобождали поляков. И лагпункт №6 лишился всех заключенных. Яцковский направил меня туда провести топографическую съемку участка, намеченного под строительство. Я с тремя рабочими расположился в бывшем медпункте. У меня заболел желудок, работать не мог. Выполнять задание отправил одних рабочих. Приехал Яцковский, велел мне не вставать и тут же уехал. На следующее утро привез с собой старика - поляка. Тот осмотрел меня, дал таблетки и сказал, что хорошо было бы больному попить кислого молока. Яцковский вызвал коменданта, дал ему денег и послал в деревню, находившуюся от лагпункта в трех километрах, за молоком. Сторож вернулся часа через два... Вскоре я встал на ноги...

Заключенные в любом начальнике видели деспота, палача. Яцковского, как начальника и чекиста, они считали виновником всех своих бед... На самом же деле он был иным, более человечным и справедливым, любил пошутить Правда, иногда самодурствовал.

Лекпом Канашкин и начальник Сурков

(Лагпункт №4, 1938 г.)

На 36-м километре трассы строящегося тракта Чибью-Крутая, на берегу небольшой таежной речушки, расположился небольшой четвертый лагпункт. При усилении лагерного режима, вокруг пяти рубленых бараков с редкими окнами, установили пятиметровый частокол из еловых жердей, вкопанных на метр в землю. По углам - вышки.

На территории зоны вразброд стоят бараки, пекарня, баня, кухня, а в одном углу, почти под самой вышкой - изолятор. Рядом мертвецкая - вырытая в земле крохотная землянка - морг... Около проходной "вахты" приютился барак медпункта и "лазарета". В нем отдельный закуток - комнатушка лекпома, в которой он ведет прием больных, и тут же в углу его постель.

Лекпом Канашкин. Небольшой, довольно упитанный для лагеря, угрюмый старик с большими седыми усами. Злой матерщинник. Чтобы его задобрить, заключенные обращались к нему "гражданин доктор". А если называли лекпомом - навлекали на себя гнев и ярость. Канашкин был назначен заведующим медпунктом, хотя не имел медицинского образования. Окончил два класса церковно-приходского училища и даже на родном русском с трудом читал и писал. Получая медикаменты, Канашкин прибегал к помощи более образованных людей для перевода латинских наименований на понятный ему русский. Названия заносил в толстую самодельную тетрадь. На флаконах, пузырьках, на пакетах и коробках красовались корявые надписи: касторка, йод, от насморка, от кашля, от поноса, от температуры...

Порой я обращался к нему по поводу головной боли или простуды. А Канашкин не мог разобраться в своей аптечке и просил моей помощи. Зэки окрестили его "помощником смерти". И не зря. Он это прозвище вполне оправдал.

Бывший санитар военного госпиталя во время первой мировой войны 1914-1917 годов волею случая и неизвестного благодетеля стал лекарем заключенных.

В то время я работал на строительстве топографом-контролером, жил в небольшой пристройке к бане вместе с нормировщиком В.С. Никулиным, статистиком - молодым пареньком Толиком и десятником Чередниченко. Там же располагалась и конторка Никулина. Метрах в двадцати от пристройки находились медпункт и стационар. И нам хорошо была видна деятельность "гражданина доктора". Под "лазарет" в бараке была отведена часть помещения, занятого двухъярусными нарами, на которых вповалку лежали зеки с различными заболеваниями, в большинстве - дистрофики.

В узком длинном помещении нары едва умещались вдоль противоположной стены. Между нарами - метровый проход. Посредине - дверь во двор. Когда барак проветривали, нам открывался жуткий вид "лазарета". Я видел, как на нарах в тесноте, в вони испражнений и карболки, спертого воздуха лежат дистрофики, больные с тяжелыми травмами и болезнями, которым Канашкин, еще живым, заранее привязывал к ногам деревянные бирки с фамилией кандидата в мир иной.

Смертность была большая не только на этом лагпункте, но и по всему Ухтижемлагу. Правда, в лагере имелись и медики-дилетанты, случайно приобщившиеся к медицине, и крупные специалисты, такие как профессор Серебров, болгарский профессор Катранов, Каминский, Розенфельд... И в то же время на тяжелых физических работах "доходили" многие талантливые медики, ученые мужи с мировыми именами. Их не допускали работать врачами, так как в деле стоял штамп "использовать только на тяжелых работах", как опасных врагов народа... И все это происходило в то время, когда лагерная медицинская служба нуждалась в хороших специалистах!

На каждом лагпункте или командировке ежедневно хоронили не одного, а нескольких людей. Особенно в зимнее время. На больших лагпунктах даже были созданы похоронные команды, им присваивали звание "ударник". Такой "ударный" труд могильщиков был особенно заметен на лагпунктах, расположенных на берегах печек, где они проявляли чудеса при захоронении в зимнюю

пору. При наступлении весны секрет их ударной работы раскрывался самой природой. Оказывается, "ударники", как правило, потенциальные уголовники привозили труп или трупы на место захоронения, прорубали во льду прорубь и спускали останки в реку. Или уносили в тайгу.

Гробов покойникам из заключенных не полагалось - лишний расход. Река же уходила далеко в тайгу, а в низовьях речки не было ни деревень, ни редкого человеческого жилья. И если летом какой-нибудь охотник или рыбак обнаруживал выбеленные скелеты на отмелях, он не удивлялся неожиданной находке... Кто мог весной узнать фамилии исполнителей кощунственных захоронений? Да и кому нужно было заниматься выяснением. В иных местах, как на Соловках, на Ветлосяне или на строительстве железнодорожной магистрали Москва-Воркута, в "братские могилы" закапывали одновременно несколько десятков трупов...

На четвертый лагпункт заключенных нагнали больше, чем их могли разместить в бараках. Но с этим администрация не считалась. Нужно было как можно быстрее отсыпать земляное полотно до Крутой. Грубые двухъярусные нары из полуобтесанных еловых жердей, без матрасов, были забиты зеками, словно селедки в бочках. Кому не повезло занять место на нарах, тот устраивался под ними на грязном полу. Обычно эти места доставались доходягам или людям робким, не умеющим постоять за себя: старикам, больным и интеллигентам. Иной раз в борьбе за место, даже и под нарами, доходило до драк. Обычно лучшие места всегда доставались представителям уголовного мира, отъявленным бандитам, насильникам, ворам, хулиганам.

В бараках лагпунктов, как правило, были только сплошные нары, хотя правилами это запрещалось: "В целях предупреждения эпидемии воспрещается устраивать сплошные нары. При лагерях устраивать ванны, прачечные и дезкамеры. В случае невозможности устроить в лагере особые бани, заключенные не менее 2-х раз в месяц должны водиться в городскую баню". Подписал зам председателя Всероссийского ЦИК Совдепутатов В. Аванесов. Секретарь А.С. Енукидзе. Опубликованы эти правила в №105 "Известий" Верх. Совета 17/V-1919 г.

На лагпунктах 4 и 5 воды не было. Раз в месяц заключенным давали по одному тазику нагретой болотной или снеговой воды на двух человек... Как положено, ровно в пять часов утра звучал оглушительный сигнал подъема: в кусок обрубленной рельсы, на перекладине у ворот, дежурный "вертухай" колотил обломком металлической трубы или легкой кувалдой на длинной ручке. И лагерники, наскоро умывшись холодной водой, выползали из теплого барака на мороз и бежали к кухне за завтраком с алюминиевыми мисками, котелками, старыми консервными банками. Получив заветную пайку полуиспеченного черного хлеба, наскоро позавтракав жидкой крупяной баландой, приводят себя в порядок. Одеваются и бредут к вахте, где собираются по бригадам в ожидании выхода за зону.

Около вахты уже стоит начальник Сурков, его помощник, он же воспитатель, Лёха Бокарев и подручный, тоже Лёха, но Суриков - дневальный. Одеты по лагерной моде. Серебристые кубанки, дубленые полушубки, широчайшие галифе и черные валенки, только на Суркове белые бурки, как и положено лагерной элите. Нарядчик и комендант немного отстали от них в экипировке. Вместо полушубков они щеголяют в ладно сидящих по последней моде "москвичках" - добротных полупальто на вате.

На лагпункт прибыл этап новых заключенных. У многих сохранилась еще хорошая одежда и обувь. Прибывшие стоят за зоной в ожидании, когда представитель УРЧ проверит пополнение, а начальник лагпункта, воспитатель с комендантом и нарядчик уже определяют - у кого из новичков еще вполне годные "тряпки" или обувь: ботинки, сапоги, бурки, валенки или пимы. Среди пополнения есть люди из номенклатуры, и на них сохранились добротные вещи, порой даже меховые шубы... Фамилии "бобров" тут же берутся на заметку. В зоне их распределят по баракам и бригадам, сразу же начнется охота. "Шестерки" - подручные нарядчика и коменданта - подкатываются к намеченным жертвам, прицениваются к вещам, в обмен на которые предлагают пайки хлеба или махорку, столь дефицитную в лагере для заядлых курильщиков. Выторгованные "шмотки" переходят к новым владельцам, а оттуда — к лагерному порт-

ному или сапожнику. Все будет тщательно вычищено, отремонтировано, перешито по заказу начальства...

Махорка выдается непосредственно начальнику лагпункта, а тот сам решает - кто достоин этого пайка. У него всегда имеется в "заначке" большой запас курева. На эту махорку и приобретаются тряпки, которые прибыльно загонялись "вольняшкам". Так же обстоит дело и с хлебными пайками.

Сурков у вахты беседует о чем-то с командиром дивизиона ВОХРа, прибывшим вчера вечером из Седью. По-видимому, рассказывает что-то занятное: чин время от времени хохочет. Воспитатель Бокарев окружен блатными музыкантами. Их пять человек - с гармошкой, гитарами и балалайками. Тут же стоит Канашкин и крутит толстую "самокрутку". У ворот под команду нарядчика Панина выстраиваются бригады, готовые к выходу за зону, где их примет конвой и поведет на объект. Работяги резко отличаются от своих удачливых собратьев по лагерю: рабы с заросшими, изможденными лицами, в изорванной или грубо залатанной одежде, в растоптанных валенках. Некоторые обуты в ватные чулки - чуни, сшитые из актированных шаровар или бушлатов. У многих черные пятна на лице - следы обморожения.

Нарядчик командует: - Строиться по четыре! Под наблюдением вахтера и начальника конвоя бригады выходят за зону. Вахтер выхватывает то у одного, то у другого остатки утренней пайки хлеба или запасные портянки и отбрасывает их в сторону на снег, несмотря на крики и протесты. Сурков с Бокаревым хватаются за плетки и стегают недовольных по чему попало.

Из ворот выходит следующая бригада. Изможденный старик обращается к Суркову со слезами: - Гражданин начальник! Я не могу идти на работу. У меня с ночи болит сердце! - Канашкину показывался? Раньше нужно было думать! - рявкнул Сурков. Старик тяжело дышит и с трудом, задыхаясь, говорит: - Да, я был у него до развода. А он дал мне воды с йодом и заставил выпить. А ведь у меня сердце болит!

- Ишь ты, старый черт, много знаешь! Ты что, врач, что ли? Канашкин! В чем дело? Ты его смотрел сегодня? Подбегает Канашкин: - А вы, товарищ начальник, поменьше слушайте его. Он сачкует, симулянт. Требует у меня ка-

кого-то валидолу, которого у меня и век не было. Он здоров, как бык! Работать не хочет, гад! - оправдывается Канашкин. На спину старика со свистом обрушивается нагайка Суркова. Тот едва перебирает ногами. Его поддерживают под руки два пожилых зека. Сурков кричит вслед старику: - У, падло! Не задерживай развод!

Музыканты стараются во всю. Наяривают бравурные марши и блатные песни - "Мурка", "Гоп со смыком" - для поднятия духа у работяг. Зазвучала "Широка страна моя родная! ". Кто-то запел: "Я другой страны такой не знаю, где так вольно дышит человек..." Бокарев кричит: - Прекратить пение! Тут тебе не театр, сука! В кандей захотел, умник?

Какой-то лагерник, к его счастью оставшийся неизвестным, сочинил песенку о разводе. Один куплет я до сих пор помню:

"Беснуются в азарте блатные балалайки,

На мотив бесшабашный ухаря-купца.

И гуляют по спинам доходяг нагайки

Начальника Суркова и бандита Лехи - молодца..."

Все бригады выведены за зону. До работы - пять километров... Музыканты уходят в свой барак. Они отработали восьмисотграммовую пайку. После "тяжелого" труда могут валяться на нарах, резаться в картишки.

Сурков с Бокаревым закуривают. Угощают вахтера. Развод, как будто, прошел нормально, без особых эксцессов, если не считать выходку деда. Нужно было бы преподнести урок другим - посадить его после работы на трое суток в карцер. Бокарев толкнул Суркова в бок и указал на трассу: оттуда возвращалась целая бригада. Передняя четверка кого-то несла на руках. К Суркову подошел старший конвоир.

-   Почему вернулись?! - закричал Сурков.

-   Да вот, один окочурился дорогой, паразит! Какого черта ты выпуска ешь всякую падаль из зоны?! Куда смотрел твой Канашкин? Старик едва на ногах стоял! - матерился вохровец.

-   Где Канашкин? - крикнул Сурков нарядчику.

-   Смылся в лазарет, - подсказал комендант.

- Немедленно сюда! - распорядился Сурков. - А вы тащите старого черта в зону и оставьте у ворот! — скомандовал бригадиру.

Подбежал Канашкин. Увидел на снегу мертвое тело, вопросительно смотрит на Суркова.

-   Что с ним? - спрашивает Канашкин.

-   Вот именно об этом я и хотел спросить у тебя, старый хрыч! Как ты мог выпустить его за зону? Ты что, не знал, что он загнется в пути? Как будешь теперь отчитываться в своем рапорте за его смерть?

Канашкин махнул рукой: - Составлю акт - разорвалось сердце. Чай не впервой! Не беспокойтесь, Александр Васильевич, я так оформлю, что сам чёрт не подкопается!

-   Ладно, Канашкин. Чёрт с ним! Сколько у тебя сегодня набралось мертвяков?

-   Семь! Этот будет восьмым. За два дня - восемь актов.

-   Как семь? Вчера утром ты мне докладывал только о четырех! Ты что-то путаешь, Канашкин. Не темни! - нахмурил брови Сурков.

-   Да ей-богу семь! Постойте! Даже там восемь! Я ошибся. Вчера было четверо. Это верно, но вечером умер Васильев, а ночью прибавилось еще трое. А теперь и этого нужно приобщить к списку,

-   Ладно, - оборвал его Сурков, - хватит их держать в зоне. Давай-ка, организуй свою копалку. Чтобы к вечеру все были зарыты, но учти, что за сутки к этим девяти прибавятся еще! И прекратите рыть могилы на 20-30 сантиметров. Бездельники! В снег прекратите зарывать! Подведешь меня под монастырь, Канашкин. Да, чуть не забыл. Миша! - окликнул он нарядчика Панина. - Кто этот дед?

- Это Михайлов, бывший крупный ученый. Академик и якобы член французской и английской академий наук.

- Значит и вправду бывший шпион! Вся эта вшивая интеллигенция - предатели и шпионы. Думаешь, его за красивые глаза приняли в заграничные академии? Как бы не так! Ладно, валяй отдыхать. Постой-ка! Закурим на прощанье...

Сурков еще некоторое время стоит, оглядывает свое хозяйство. Глянул на небольшой домик между вахтой и казармой ВОХРы, в котором он жил с Бокаревым и дневальным. Две комнатки - шикарно для лагеря. Но какая, черт возьми, глушь! Нет даже баб... Хорошо, выпивки вдоволь. Молодец, Лёха! Бражка его - почище "Московской"! Сурков вспомнил Москву, рестораны, веселые компании с девчатами. Он следователь на канале Волга-Москва. И как все пошло прахом - клюнул на взятку. И сам схлопотал срок.

Зеки - народ дошлый, до всего докопаются. Стало известно, что Сурков бывший старший следователь с канала. Опознал кто-то из зеков. Его тут же отправили на карьер в Седью.

Отбывал срок на канале и Алексей Бокарев. И совершил там новое преступление. Следствие по его делу вел капитан Сурков. Он значительно смягчил участь Лёхи. Тот отделался, как говорится, лёгким испугом, остался должником Суркова. Встретились на строительстве тракта. Бокарев стал верным другом своего бывшего благодетеля, а теперь нового начальника. Сурков сумел вытащить его с общих работ, назначил воспитателем и своим заместителем. Бокарев был хорошим боксером, обладал недюжинной силой и сноровкой и стал надежным телохранителем Суркова.

Сурков, как бывший следователь и чекист, имел в лагере привилегии. Он избежал тяжелых физических работ и стал начальником лагпункта. И все же он получил свое. Раскрылись злоупотребления и приписки в выполнении земляных работ в таких размерах, что начальник строительства Г.А. Яцковский вынужден был отстранить Суркова от должности. И, как я уже писал выше, отправил его на штрафной лагпункт.

Доносчики, сексоты, стукачи

В 1938 году на лагпункте №1 тракта Чибью-Крутая я стал свидетелем отвратительного явления - доноса и стукачества. Как на воле, так и особенно в лагере доносы процветали и поощрялись органами НКВД.

Однажды в командировке на лагпункте, что расположен на 7-м километре от Чибью (ныне Ухты), я остановился в полуземлянке, в которой жили началь-

ник Балбуцкий, прораб и воспитатель - тоже зеки. Как-то вечером мы чаевали Снаружи мела поземка, в печной трубе завывал ветер. Вдруг послышался осторожный, но настойчивый стук в дверь тамбура. Прораб поднялся и вышел. Спустя пару минут вернулся, впустил в комнату какого-то типа в грязной одежде. Увидев нас, он смутился и попятился, извинился, что побеспокоил не вовремя. Он хотел поговорить лично с начальником. Балбуцкий пожал плечами и вышел вместе с ним в тамбур. О чем они там беседовали, мы не слышали. Но через несколько дней, доверяя мне и прорабу, он рассказал, что незваный гость явился доложить ему о якобы готовящемся побеге одного из заключенных -пожилого человека. Балбуцкий проверил донос и выяснил, что тот оклеветал человека, который почти не знал стукача. Он только раз встретился с ним, когда тот попросил продать махорки. Последний отказался, тогда стукач решил отомстить ему ложным доносом, но потерпел неудачу. Клеветника отправили на каменный карьер.

Балбуцкий, осужденный по бытовой статье, бывший член партии, участник гражданской войны, рассказал нам: "Знали бы вы, как я ненавижу этих стукачей! Сколько людей они погубили, загнали в лагеря, да и на тот свет! Пусть теперь этот подонок вкалывает в карьере!"

По доносу Закалинского, моего земляка, мне грозил "расстрельный" приговор, и только благодаря следователю Яйцеву и начальнику отдела Смирнову, разобравшихся в доносе, я был освобожден, дело прекращено, а стукач Закалинский попал также на штрафной лагпункт.

За период 1938-1939 годы на меня было подано три доноса. По одному из них - недоказанному, пало подозрение в подготовке побега. Отправили с нефтешахты на штрафной тракт Чибью-Крутая...

В остальных двух случаях я был спасен, благодаря вмешательству моего непосредственного начальника - Георгия Александровича Яцковского.

О побегах

Я рассказывал о своем побеге из лагеря на строительстве гидростанции "Нивастрой" в 1933 году. До сих пор не могу понять, почему нам не добавили

срока. Тем более что побег двух человек считался групповым, а это влекло более суровое наказание. Часто вспоминаю следователя, закрывшего это дело...

В большинстве случаев в побег отправлялись убийцы, бандиты, воры, хулиганы, аферисты. Политические заключенные, осужденные по 58-й статье, представляли редкое исключение, так как у них не было никаких шансов: донесли бы соседи. За политическими была особенно строгая слежка. У жены, родителей и родственников брали заранее подписку, что в случае появления беглеца они должны немедленно, под страхом наказания, сообщить соответствующим органам. Проживать же в любом городе при отсутствии документов, конечно, было совершенно невозможно.

Бежали они и в одиночку, и по несколько человек. Отпетые уголовники убивали конвоиров, захватывали оружие. Эти беглецы были особенно опасны. Проникнув в дом, хладнокровно убивали всю семью, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. Свидетелей не оставляли...

В побег продуктов не вынесешь. Можно тайком пронести запас на два-три дня. Чем питаться дальше, пока доберешься до железной дороги, речной пристани или большого населенного пункта? Для этого заранее намечали себе подходящую жертву - упитанного малолетку. Если такого на лагпункте не было, склоняли к побегу зека полной комплекции, обещали ему "настоящий" паспорт и деньги. Простачков даже подкармливали до побега.

Побег удается. Бегут в спасительную тайгу. Ничего не подозревающая жертва спешит с ними к своей гибели. Проходит дня три, продукты на исходе. И тогда в глухом лесу заканчивается жизнь доверчивого попутчика... Такое людоедство имело место не раз в истории побегов. Лично мне пришлось дважды сидеть в одной камере с людоедом - в Петрозаводске и в Ухте.

При преследовании таких беглецов оперативники расправлялись с ними на месте. Убитых часто бросали. При изыскании трассы будущей автодороги до Троицко-Печорска в 1946 году мы нашли в глухой тайге три скелета, черепа были пробитыми пулями, а один из них расколот, наверное, прикладом. Кругом валялись останки сгнивших тряпок и ржавая банка из-под консервов.

Пойманных травили собаками на глазах заключенных. Летом 1938 года из лагпункта Седью из-под конвоя на "рывок" бежал бывший учитель Василий Мосин с молодым напарником - татарином. Парнишка вскоре выдохся и не пошел дальше. А путь, намеченный Мосиным, был далеким, с выходом к железной дороге в Пермской области. Мосин был человек честный и гуманный. Он понимал, что если оставит парня, впервые попавшего в лес, да еще без продуктов, то ему грозит верная гибель. Они вернулись к тракту. Из тайги парень вышел в районе четвертого лагпункта, шатаясь от усталости и голода. Мосин же не вышел, а, соблюдая осторожность, наверстывал потерянное время. С тайгой он был знаком с детства.

Парень добрался до вахты и заявил, что бежал из Седью. Вохровцы связались с Седью по телефону. Поступило указание: направить беглеца под конвоем.

Утром я отправился по служебным делам в Седью. Конвоир же с беглецом ушли туда еще до моего выхода из зоны. Пройдя половину пути, около семи километров, я догнал их и пошел за ними. Около бригады землекопов из Седью, кроме обычных конвоиров, беглеца поджидал оперативник с овчаркой. Он спустил на парнишку собаку. Она стала рвать беглеца, повалила на землю. Тот кричал, пытался отбиться от здоровой, натасканной на людей, овчарки. А она вцепилась зубами в горло, из него брызнула кровь. Заключенные возмущенно кричали, требовали прекратить расправу. Но вохровцы наставили на них винтовки: будем стрелять. Увидев меня, потребовали продолжать свой путь и предупредили, чтобы помалкивал.

Я рассказал о расправе Радченко, и он посоветовал мне об этом не распространяться, не забывать о моем положении заключенного и возможности расправы.

УХТАРКА

(О гибели моего друга И.Н. Акулова)

УХТАРКА - спецлагпункт, южнее Веселого Куга, на берегу таежной речушки Ухтарки. Это было место для массового уничтожения заключенных, осужденных по политическим статьям, многие из которых заканчивали срок.

Примерно за два года на Ухтарке были уничтожены тысячи людей... В их числе оказался мой хороший друг по Вайгачу и Ухте Иван Николаевич Акулов - он же и мой начальник. Арестовали его на работе, в Управлении Ярегской нефтешахты. О его дальнейшей судьбе мне рассказали очевидцы.

Алексей Андреевич Шаповалов, зам. управляющего трестом "Вой-Вожнефтегазразведка": "Меня забрали глубокой ночью из лагерного барака и доставили прямо на Ухтарку. Там в бараке я встретился с И.Н. Акуловым, с которым был хорошо знаком по Ухте. В набитом до отказа бараке нечем было дышать. Окна были закрыты толстыми деревянными щитами, а двери обиты толстым листовым железом с обеих сторон и заперты на массивные засовы. В этом бараке мы пробыли трое суток. Из него никого никуда не выводили, но часто вызывали по спискам. Обратно они не возвращались. Возле нашего барака постоянно тарахтел трактор, заглушавший все шумы. Даже глубокой ночью. На место ушедших то и дело приводили новых. Когда в бараке собралось более двухсот человек, пришли какие-то чины. Десятка два человек перевели в другой барак. В их числе оказался и я.

Мы с Акуловым не понимали, за что нас арестовали. Он имел хорошую характеристику. Высокообразован. Эрудирован. Прекрасно политически подготовлен. В лагере - на Вайгаче читал лекции по политграмоте вольнонаемным, в том числе и лагерному начальству. Ни на Яреге, ни в Ухтарке нас ни разу не допрашивали. Акулов остался в покинутом мною бараке...

Ночью мы проснулись от выстрелов, слышных несмотря на работу трактора. Сквозь неплотно пригнанные щиты на окнах проникали багровые отблески, как при пожаре. До нас доносились крики, стал проникать удушливый дым. Часа через два все стихло. Трактор заглушили.

Утром вохровцы принесли нам хлеб, воду и баланду. Сутки мы провели под впечатлением прошедшей ночи. Мы понимали, что произошло что-то страшное. А на следующий день нас всех выгнали из барака: предстало ужасное зрелище... На месте того барака, в котором остался Акулов, чернело пожарище. Нас заставили вытаскивать из пепелища обугленные трупы и относить их в длинную глубокую траншею, метрах в сорока от пожарища. Работали мы в

оцеплении стрелков с винтовками и здоровенных овчарок. Охранники не давали нам ни минуты передышки.

После того, как все трупы были преданы земле, траншея была засыпана и утрамбована ногами. Потом нас, обессилевших, водворили обратно в барак.

Прошло еще несколько дней. Меня и еще двух человек вызвали из барака, и какой-то чин с кубиками в петлицах объявил нам, что мы можем возвращаться на старое место работы, свой лагпункт. Предварительно взяли подписку, чтобы мы никому и никогда не рассказывали о виденном на Ухтарке и вообще обо всем забыли. И добавил, что при разглашении государственной тайны мы будем расстреляны без суда.

Наше освобождение из мрачного застенка было для меня совершенно неожиданным и необъяснимым, как и факт ареста. По всей логике, нас троих должны были бы немедленно уничтожить, чтобы навсегда избавиться от свидетелей кровавой расправы. Меня и еще двоих "контриков", подлежавших уничтожению после всего увиденного, вдруг выпустили из "ада".

В первой половине 60-х годов прокладывали зимник от Троицко-Печорска до Печоры. Один из бульдозеристов, подвыпив, разоткровенничался: "С 1936 года я служил в ВОХРе Ухтпечлага НКВД. При Кашкетине я был командирован на Ухтарку. Там дежурил на вышке. На Ухтарке всем заправлял помощник Кашкетина. В его распоряжении находилась команда около десяти человек. В лесу за бараками они расстреливали, как нам говорили, закоренелых бандитов, шпионов и диверсантов.

В ту ночь, когда подожгли барак, я дежурил и видел все. Люди выбивали стекла, но высадить решетки и щиты на окнах они не смогли. По ним строчили из пулеметов. Я слышал крики заживо горящих людей. Они сломали нары и толстыми стойками пытались, как тараном, выбить дверь. Тех, кто вырвался наружу, косили из пулемета.

Траншеи вдоль правого берега Ухтарки рыли сами для себя приговоренные. Потом их загоняли в эти ямы и там же расстреливали. После казни убитых и еще подающих признаки жизни вдребезги пьяные исполнители засыпали землей".

Прилагаю ответ на мой запрос.

Гр. Гурскому Константину Петровичу

На Ваш устный запрос от 01 октября 1990 года сообщаем: АКУЛОВ ИВАН НИКОЛАЕВИЧ, уроженец города Торопец Псковской области, осужден военной Коллегией ОПТУ 15 июня 1931 года к 10 годам лишения свободы. Меру наказания отбывал в Ухтпечлаге. 04 апреля 1937 года убыл в распоряжение 111-го отдела. Другими сведениями не располагаем.

ОСНОВАНИЯ: Учетная карточка.

ЗАВ. АРХИВОМ УВД МВД КОМИ АССР

ЗАМ. НАЧАЛЬНИКА III ОТДЕЛА УХТПЕЧЛАГА НКВД

Публикации К.П. Гурского

1. Мой Вайгач (записки заключенного). - Нарьян-Мар. - 1999. - 118 с.

2. Актированный этап. В кн.: В недрах Ухтпечлага. Вып.1. - Ухта, 1989. - С. 12-13.

3. Жертвоприношения на Ухтарке. В кн.: В недрах Ухтпечлага. Вып.1. - Ухта, 1989.-С. 11-12.

4. Под кровавыми сапогами // Заря Тимана. — 1989. — 30 нояб.

5. Помощник смерти. Актированный этап // Заря Тимана. — 1989. — 10 нояб.

6. Река все уносила. В кн.: Печальная пристань. - Сыктывкар, 1991. - С. 364-370.

7. Урок географии (Из рукописи "По дорогам ГУЛАГа") В кн.: Сопротивление в ГУЛАГе. Воспоминания. Письма. Документы. - М., 1992. - С.168.

8. Остров сокровищ. Амдерма. Судьба бывших Вайгачан // Ухта. - 1992. - 26,28 мая.

9. Гибельный тракт // Ухта. - 1992. - 24, 25, 29 июля.

10. Кошмары ГУЛАГа// Выбор (Витебск). -1992.

11. Побег // Ухта. -1993. - 24, 25 февр.

12. О Советской империи. (Памяти Михаила Кольцова) // Курортная газета (Ялта). - 1994. - 31 мая.

Литература о К.П. Гурском

1. Борухина Н., Журавлева Т. О чем сказали фотографии // Нарьяна-Вындер = Нарьян-Мар. - 1993. - 16 июля.

2. Булычев В.В. Биография в фотографиях (Быль о том, как комсомолец Костя Гурский променял американского Микки Мауса на советского СЛОНА) // Ухта.-1992.-23 февр.

3. Мельник А. По следам СЛОНа // Соловецкий Вестник. - 1990.

4. Трагедия на магистрали Котлас-Воркута. Две судьбы узников Соловков // Военный железнодорожник. - №33.

ТРУДОВАЯ КНИЖКА ГУРСКОГО КОНСТАНТИНА ПЕТРОВИЧА

Управление п/я «АО» - 226 МВД

1. 1933.04.5 Принят на должность топографа полевой партии Спр. №1992 2/12-55 г.

2. 1945.11.6 Переведен на должность техника-топографа геолого-развед. к-ры Спр. №51 /II/ 202

3. 1946.06.10 Переведен на должность техника-топографа дорстройконторы треста "Вой-Вожнефть " Пр. 5 лс 21/06-46 г.

4. 1946.10.1 Уволен по собственному желанию. Примечание: На основании постановления СНК СССР №3219 от 30/12-45 г. один год работы в Управлении п/я АО-226 засчитывается за два года, начиная с 1 января 1946 г. по 1/10-1946 г. Пр. 40 лс 8/10-46 г.

Управление п/я «АО» - 226 МВД

5. 1947.01.29 Принят на должность техника-геодезиста дорстройконторы треста 'Вой-Вожнефть " Пр. 11 лс 3/02-47 г.

6. 1947.03.7 Переведен на должность старшего топографа геологоразведочной конторы Пр. 14 от 31/03-47 г.

7. 1947.10.16 Переведен на должность старшего топографа Печорской разведочной конторы бурения Пр.251 лс 18/10-47 г.

8. 1948.03.1 Переведен на должность прораба пром. строительства Печорской развед. конторы Пр.79 лс от 12/03-48 г.

9. 1948.10.21 Уволен по собственному желанию. Примечание: На основании постановления СНК СССР №3219 от 30.12.45 г. один год работы в управлении п/я АО 226 засчитывается за два года Пр. 179 лс 21/10-48 г.

Управление п/я АО 226 МВД

10. 1949.01.1 Принят на должность старшего топографа Печорской разведочной конторы бурения Пр. 133 30/12-48 г.

11. 1949.07.11 Переведен на должность старшего топографа дорстройконторы треста "Вой-Вожнефть" Пр.44 лс 20/07-49 г.

12. 1953.01.17 Переведен на должность десятника стройучастка нефтерайона Пр.5 лс 20/01-53 г.

13. 1954.04.30 Уволен по п «а» ст.47 КЗОТ Примечание: На основании постановления СНК СССР №3219 от 30.12.45 г. один год работы в управлении п/я АО 226 засчитывается за два года Пр.74 лс 30/04-54 г.

14. 1954.05.19 Принят в Печорский Горкомхоз техником-строителем Пр.З №36 §3 от 24/05-54 г.

15. 1954.06.16 Переведен на постоянную работу в Управление Главного архитектора Пр. №41 от 14/06-54 г.

Управление Главного архитектора г. Печора

16. 1954.06.16 Принят на должность инженера-архитектора /Гл. архитектор г. Печора Б. Карташев/ Пр. №21 16/06-54 г.

17. 1956.02.29 Уволен по п.6 ст. 47 КЗОТ Гл. архитектор г. Печора Б. Карташев Примечание: на основании указа президиума Верховного Совета СССР от 1/08- 1945 г. стаж работы в управлении Главного архитектора г. Печора засчитывается за один год - два года

18. 1956.03.14 Ухтинский комбинат Главгаза СССР Принят топографом Средне-Тиманской экспедиции Печорской конторы развед. бурения Пр.№14 от 20/03-56 г.

19. 1956.08.1 Уволен с переводом в Вой-Вожскую СМК Пр. №46 лс от 10/08-56 г.

20. 1956.08.1 Принят по переводу топографом строймонтаж-конторы кап. строительства Вой-Вожнефтегазразведки Пр.46 10/08-56г.

21. 1957.01.10 Уволен по состоянию здоровья согласно заключения ВКК от 24/1256 г. Примечание: согласно постановления СНК СССР №3219 от 30/12-45 г. один год работы в Ухткомбинате трудовой стаж засчитывается за два года Пр.1лс от 10/01-57 г.

Управление южных автомобильных дорог

22. 1957.02.16 Временно принят инженером проектно-изыскательной партии Пр. №74 от 19/02-57 г.

23. 1957.06.1 Уволен по окончании работ Начальник сектора кадров Южного Упрдора Барабаш Пр. №8 230 от 29/05-57 г.

24. 1957.06.20 Воргашорская ГРП принят топографом Пр.№73.

25. Трест Печорауглегеология преобразован в Коми-Ненецкое территориальное Геологическое управление Главгеологии при Совмине РСФСР Пр. №183 от 30/12-57 г.

26. 1958.05.4 Воргашорская геолого-разведочная партия Уволен по собственному желанию Пр. №78 от 5/05-58 г.

Дорожно-строительный район-2 Главдорстроя

27. 1958.05.14 Назначен мастером Пр. №35

28. 1958.10.25 Уволен по собственному желанию Пр. №150 от 17/10-58 г.

Дорожно-строительный район №1 УС- 12

29. 1958.12.2 Принят на должность мастера Пр. №332 от 2/12-58 г.

30. 1959.01.1 Переведен на должность прораба Пр. №2 от 1/01-59 г.

31. 1960.01.18 Уволен по сокращению штатов Пр. №1б от 18/1 -60 г.

Дорожно-строительный район №2 Управл. Строит. Главдорстроя

32. 1960.02.8 Назначен на должность мастера Пр. 15 от 8/02-60 г.

33. 1961.06.16 Уволен по собственному желанию Пр. 67 от 16/06-61 г.

34. 1961.06.20 Зачислен на завод железобетон, и строит, изделий маркшейдером Пр. 74

35. 1961.11.22 Уволен с завода по собственному желанию Пр. 148

Строймонтажное управление треста

Вой-Вожнефтегазразведка Ухтинского

территориального геологического управления

36. 1961.11.30 Принят по приглашению на должность инженера проектно-технического отдела Пр.68 лс 30/1 1-61 г.

37. 1963.04.10 Перемещен на должность мастера дорожного участка Пр. №25 лс от 12/04-63 г.

38. 1964.02.12 Перемещен ст. механиком по дорожному стр-ву Пр.З лс от 12/02-64 г.

39. 1964.05.1 Переведен в Вышкомонтажную контору тр. ВВНГР Пр. №26 от 1/05-64 г.

Вышкомонтажная контора треста

Вой-Вожнефтегазразеедка

Ухтинского территориального геологического управления

40. 1964.05.1 Зачислен переводом в качестве старшего инженера отдела главного механика Пр. 15 лс от 5/05-64 г.

41. 1964.11.1 Перемещается мастером стройучастка Пр. №46 от 18/11 -64 г.

42. 1966.05.1 Уволен в связи с уходом на пенсию Пр. №12 лс от 10/05-66 г.

43. Пункт записи 41 (сорок первый) считать недействительным. Ст. инспектор (Подпись)

1966.06.1 Уволен в связи с переводом в Ухтинскую геологическую экспедицию Пр. 15 лс от 1/06-66 г.

1966.06.1 Принят старшим инженером полевой партии Пр. 55 от 07/6-66 г.

1966.08.29 Уволен в связи с уходом на пенсию Пр. 84 от 23/08-66 г.

Награды:

"За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг."

Медаль "50 лет победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг."

На Вайгаче имел удостоверение "УДАРНИКА".

Архивные справки

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

УТВЕРЖДАЮ:

Министерство госбезопасности

Коми АССР

Полковник Михайлов

27/10-1951 г.

О направлении в ссылку 27/10-1951 г.

г. Сыктывкар

Я - начальник 1-го отделения 3-го отдела КГБ майор Банков, рассмотрев архивно-следственное дело №32377 по обвинению Рурского Константина Петровича, 1910 года рождения, ур. г. Хотина, Киевской области, русского, гражданина СССР, с высшим образованием, до ареста проживавшего в г. Ленинграде без определенных занятий, в настоящее время проживающего в гор. Ухте, Коми АССР и работающего топографом ОТК треста Вой-Вожнефть Ухтокомбината МВД.

НАШЕЛ:

Гурский К.П. был арестован ОО ЛВО 2 апреля 1933 года и осужден к трем годам ИТЛ Коллегией ОПТУ. И июня 1934 года по ст. 58-8, 59-3, 82 УК РСФСР мера наказания Гурскому была увеличена до 10 лет.

Срок наказания Гурский отбывал в Ухтижемлаге МВД, откуда был освобожден 6 ноября 1945 года.

Оперативным отделом Ухтинского ППО СССР Гурский разрабатывался по режимному формуляру, по материалам которого видно, что Гурский, находясь в заключении и после освобождения, восхвалял жизнь в капиталистических странах и возводил клевету на руководство советского государства. Наряду с этим Гурский вел постоянную переписку с лицами, находящимися за пределами Коми АССР, которые органами МВД рассматривались в подозрении принадлежности к агентуре буржуазных разведслужб.

ПОЛАГАЛ БЫ:

Гурскому К.П., как социально опасному элементу, соответственно ст.7-35 определить ссылку сроком на 5 лет в Ухтинский район Коми АССР.

Начальник 1-го отдела майор Байков.

Зам. начальника 3-го отдела МТБ полковник Константинов.

Министерство внутренних дел ГУРСКОМУ КОНСТАНТИНУ ПЕТРОВИЧУ

МВД СССР

Министерство внутренних дел

Коми АССР

Управление исправительно-трудовых учреждений

архивный отдел

27 января 1993 г. №14/17 г. Ухта

АРХИВНАЯ СПРАВКА

Дана настоящая в том, что Гурский Константин Петрович, уроженец г. Хотин, Черновицкой области, по решению Особого совещания при МГБ СССР от 12 января 1952 года "за принадлежность к антисоветской группе" был направлен в ссылку-поселение в Республику Коми при Управлении ИТЛ "АО" г. Ухта, где работал старшим топографом ДК.

12 мая 1954 г. был направлен в г. Печору.

Основание: личное дело №27336.

Календарь репрессий

1. 30.10.1932 г. Прибыл пароходом в Ленинград.

2. 11.1932 г. Прибыл в Ялту.

3. 04.1933 г. Прибыл в Ленинград для устройства на работу.

4. 04.1933 г. Арестован в отделе кадров 1-го ВШАТ им. Ворошилова.

5. 20.05.1933 г. Тройкой ОПТУ осужден по ст. 58.6 на 3 года ИТЛ.

6. В последних числах мая прибыл этапом в лагерь "НИВАСТРОЯ" на Кольском полуострове.

7. В первых числах июня 1933 г. совершил неудачный побег из лагеря.

8. Через неделю был задержан и направлен в Петрозаводскую тюрьму.

9. В конце июня, без добавления срока за побег, был направлен в УСЛОН - Соловецкий лагерь особого назначения.

10. 21 августа 1933 г. отправлен этапом в количестве 720 человек на остров Вайгач.

11. 24 августа - прибыл на Вайгач в лагерь "Вайгачской экспедиции ОГПУ".

12. В связи с событиями на "Мысе Белом" 24 марта 1933г. (я был с группой з/к арестован и безосновательно привлечен к делу по "Белому Мысу", как соучастник (следственное дело №77).

13. По приговору Коллегии ОГПУ, переданном по радио №199/78 от 11 июня 1934 года за подписью Ягоды-Катаньян, я был приговорен к 10 годам ИТЛ по ст.58-8, 59-3, 82-17, как член контрреволюционной бандитско-террористической организации.

14. В октябре 1936 года Вайгачская экспедиция ликвидирована, и 17 октября все заключенные вывезены в пос. Чибью Коми АССР.

15. 5 ноября 1945 г. освобожден из лагеря на Крутой.

16. 6 ноября вновь арестован по фальсифицированному делу. Содержался под следствием в ухтинской тюрьме под Пионер-горой.

17. В первых числах января 1946 г. освобожден из-под следствия из-за отсутствия доказательств обвинения.

18. После освобождения остался работать в системе Ухткомбината.

19. 12.01.52 г. (по постановлению министерства ГБ от 27.10.51 г.) направлен в ссылку-поселение в Республику Коми АССР.

20. 8 декабря 1955 г. Военный трибунал Беломорского военного округа сообщил: Гурский К.П. по всем трем делам реабилитирован.

Справка о реабилитации, 1966 г.

Исп. вх. №_________________________________________

Военный трибунал Ленинградского военного Округа

7 октября 1966 г. №__

СПРАВКА

Дела по обвинению Гурского Константина Петровича пересмотрены Военным трибуналом Беломорского военного округа 11-го, 18 -го и 25 октября 1955 года. Постановления от 20 мая 1933 года, от 11 июня 1934 года и 12 января 1952 года в отношении ГУРСКОГО Константина Петровича ОТМЕНЕНЫ и дела прекращены. ГУРСКИЙ К.П. по всем трем делам реабилитирован.

ЗАМ. ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ВТ ЛЕНВО

Полковник юстиции (В. Дворцевой)

Дубликат

Военный трибунал Ордена Ленина Ленинградского военного

Округа

16 марта 1989 г. № 29/502

СПРАВКА

Дела по обвинению гражданина Гурского Константина Петровича, 1910 года рождения пересмотрены военным трибуналом Беломорского военного округа 11,18 и 25 октября 1955 года.

Постановления: тройки ПП ОГПУ Ленинградского военного округа От 20 мая 1933 года; коллегии ОГПУ СССР от 11 июня 1934 года и особого Совещания при МТБ СССР от 12 января 1952 года в отношении Гурского Константина Петровича отменены и дела производством прекращены. Гурский Константин Петрович по данным делам реабилитирован.

ЗАМ. ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ВОЕННОГО ТРИБУНАЛА ЛЕНИНГРАДСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА

Подполковник юстиции В. ГУСЕВ