Арон ГРИНГЛАЗ

НА ГРАНИ ЖИЗНИ И СМЕРТИ

В лагерных мытарствах не раз приходилось мне бывать на грани жизни и смерти. Вспоминаю случай, происшедший со мной во время работы в Сосьвинском ОЛПе. На почве голода началось у меня полное истощение с дистрофическими изменениями. И положили меня в дизентерийный барак. Там я увидел ужасающее зрелище: вконец отощавшие люди умирали, те, кто еще прибывал в живых, переползали к мертвым, а иногда еще живым, но совершенно ослабевшим, и обшаривали их в поисках съестного. Я понял, что из этого барака выход только один: вперед ногами, и так как было мне очень плохо, то я понемногу начал свыкаться с этой мыслью. И участь моя была бы решена, если бы не чудо: как-то вечером в окно, возле которого я лежал, протянулась рука, зажавшая в горсти немного черники. Чудесная ягода моментально остановила мой понос, и вскоре я покинул роковой барак. Уцелел.

Моим спасителем оказался мой начальник по центральному предприятию Севураллага — интернированный польский инженер Стефан Холяк. Когда-то в Польше Холяк имел мастерскую по ремонту автомобилей. Во время "освобождения" советской армией западных областей Белоруссии и Украины Холяк с женой были интернированы на Северный Урал. Как инженер и специалист по автоделу, он начал работать в Центральной ремонтной мастерской (ЦРМ). Непосредственным начальником Холяка был молодой человек Ю. В. Емельянов, бежавший из Москвы от наступавших немцев и спасавшийся от передовой в управленческом аппарате Севураллага. Он выдавал себя за специалиста по судостроению и брался построить скоростной катер для начальства. Из этой затеи, конечно, ничего не вышло, так как не был он никаким специалистом. Емельянову удалось втереться в доверие к Холякам, он стал их другом дома. Стефан, будучи человеком бесхитростным и очень общительным, позволял себе иногда высказывать взгляды непростительно смелые, а Емельянов аккуратно фиксировал его высказывания в пространных доносах на имя начальника НКВД, однофамильца Шолохова. Емельянов, кстати, любил шутить: вот, дескать, Шолохов тебе пропишет.

По доносам Емельянова Холяк был арестован. Не одному ему было суждено стать жертвой доносительства Емельянова. Курируя конструкторское бюро, Емельянов посадил целую группу конструкторов, которые получили по второму сроку. Впрочем, вернусь к рассказу об эпизодах моего пребывания на грани жизни и смерти.

Случилось мне работать техноруком в ЦРМ. И вот как-то ночью меня разбудили и сообщили, что трактор ЧТЗ с трактористом попали в полынью на реке Сосьве. Я, не теряя времени, прибыл на место происшествия, и передо мной открылась такая картина: трактор, ведомый трактористом

Цыбой, попал в запорошенную снегом полынью. Так как Цыба сумел вовремя остановить машину, трактор навис над полыньей в положении неустойчивого равновесия, то есть центр его тяжести оказался как раз над кромкой льда полыньи. Трагедия состояла в том, что под тяжестью трактора лед начал прогибаться и с минуты на минуту хрупкое равновесие могло нарушиться, а трактор — провалиться под лед. Завести трактор и гнать его задним ходом было невозможно. И все же я решил включить задний ход и заводным ломиком вращать маховик двигателя вручную. Вдруг повезет и удастся оттащить машину от полыньи. Однако по мере удаления трактора от кромки полыньи лед стал все больше оседать под ним и трактор начал двигаться к полынье по наклонной плоскости. Вот так почти всю ночь, стоя в ледяной воде, боролись мы за спасение техники. И спасли-таки трактор. Но не заметили в пылу работы опасности, которая нас подстерегала: смертельно простудиться на сильном морозе в мокрой одежде, которая под ледяным ветром превращалась в жесть. И когда трактор был спасен, мы почувствовали, что нас колотит и лихорадит. К счастью, по льду реки проезжали сани, которые довезли нас до поселка. К тому времени все мы были в критическом состоянии. И тут меня осенила мысль: надо влезть в сушильную камеру! Там просыхали чурки для тракторов, работающих на газогенераторных двигателях. Температура в сушильных камерах поддерживалась на уровне 70'. Мы разделись донага и залегли. Скоро мы стали обильно потеть. Беда нас миновала.

Работая в Кашайском лагпункте, я получил задание срочно доставить какой-то груз в Сосьву. В качестве средства передвижения мне предоставили лошадь, судьба которой была сложной: тут и война, забросившая ее из родной Венгрии на Урал, и контузия, и жизнь в зоне. К тому же лошадь была больна, и подозревали сап. Вследствие такой жизни она приобрела сложный характер. В лагере лошадь звали уросливой, то есть непокорной, капризной. Вот на ней-то и предстояло мне совершить путешествие в Сосьву.

Надо сказать, что при всех сложностях судьбы лошадь сохранила красоту. И была она так высока, что до ее крупа я еле доставал рукой. Так что с земли сесть верхом я не мог. Я подвел лошадь к забору и оттуда вскарабкался на нее, взял повод и постарался направить мой транспорт в сторону Сосьвы. Но не тут-то было: лошадь откровенно собиралась в родную конюшню. Долго я промучился с ней, собрав изрядное количество зрителей и советчиков. Конюх, зная норов своей подопечной, принес мешок, и мы накинули его лошади на голову, чтобы она не видела дороги. Покружив ее некоторое время вокруг своей оси, я рискнул направить ее в нужную сторону, куда она и помчалась. На ходу я сбросил с ее головы мешок. Все было бы хорошо, если бы на полпути до пункта назначения, в деревни Копытовка, не встретились мне знакомые. Пришлось остановить лошадь и поговорить с ними. Однако когда я решил продолжать путешествие в Кашай, уросливая лошадь решила вернуться домой. Я заново взнуздал ее, покружил на одном месте, но не тут-то было. Тогда зрители,

которые уже начали собираться, взяли хворостину и хлестнули лошадь раз и другой. Та рассердилась, рванулась что есть мочи и помчалась в сторону тайги, счастье, что не в противоположную, так как там был обрыв. Остановить ее не было возможности: она словно сбесилась. Мы ворвались в лес, ветви деревьев хлестали мне в лицо, стволы проносились мимо, как столбовые версты. Поняв, что дело плохо, я лег на спину лошади, прижался головой к ее шее; безумный бег продолжался с той же скоростью. Хлещущие ветки точно бритвой резали ватную спину моего бушлата, превратив ее в лохмотья.

Не знаю, сколько времени мы так носились. Я надеялся, что силы лошади, в конце концов, иссякнут и она образумится, так и случилось: бег стал утихат,ь и мы очутились возле старых заброшенных бараков давней лесосеки. Я повернул лошадь в нужном направлении, и она послушно поплелась обратно в Копытовку.

Домой мы приехали поздно, но уже безо всяких происшествий. В Кашайском ОЛПе приключения буквально преследовали меня. Я исполнял роль героя русской народной сказки, которому дают невыполнимые задания, чтобы от него избавиться.

Как-то зимой, когда стояли лютые сибирские морозы, мне было приказано срочно ехать в Сосьву за горюче-смазочным материалом для тракторов и автомашин. Пока я запряг лошадь в сани и погрузил тару, пока доехал до Сосьвы и получил свой товар короткий зимний день уступил место длинной зимней ночи. Дорога пролегала по замерзшему руслу реки Сосьва. Снег скрипел под полозьями, мороз крепчал. Я сжался в своем бушлате, но через некоторое время почувствовал, что морозный воздух забирается под одежду. Тогда, чтобы не замерзнуть, я стал время от времени соскакивать с саней и делать пробежки, а потом снова вскакивал на передок саней.

Отъехав на приличное расстояние от поселка, я вдруг услышал будто завыванье ветра, но прислушавшись, понял, что это не ветер, а волки. Вой становился все более отчетливым, стая настигала меня. В то время леса буквально кишели волками: война гнала их из привычных районов, и скопления хищников стали так велики, что для борьбы с ними выделяли специальные вооруженные отряды.

Положение мое было отчаянным: один-одинешенек перед оголодавшей стаей! Ждать помощи было неоткуда, и надеяться приходилось только на себя самого. У меня возник план: остановить лошадь, вырыть во льду лунки, залить в них горючее и поджечь. Но надолго ли это отпугнет волков? И смогу ли я удержать лошадь, которая заметно нервничала и настораживалась? Я стеганул ее и мы помчались в сторону Кашая. Волки неотступно следовали за нами, не знаю, что их удерживало от прямого нападения. И тут случилось чудо: вблизи Копытовки, несмотря на позднее время, сквозь морозную мглу засиял огонек в чьем-то окне! Это было спасение, мы помчались туда, волки при виде огня начали отставать.

Я не стал искушать судьбу и тронулся в путь только утром, бесконечно благодарный моим спасителям-хозяевам.

... Хотя стояла поздняя осень, по сибирским понятиям уже началась зима. Река Сосьва еще не стала, хотя у берегов уже образовались наледи.

Я получил срочное задание (не срочных у меня не бывало) привести в порядок моторный катер и ехать в поселок Сосьву на сей раз не за горюче-смазочным материалом, а просто за "горючим". Дело в том, что наступали октябрьские торжества, и начальству по этому поводу был выдан спирт, его мне и предстояло доставить. В ту пору поздней осени Кашай по существу не имел транспортной связи с поселком Сосьвой, так как санный путь еще не установился, а осенняя распутица не давала возможности проехать по дороге на автомобильном транспорте. Единственная возможность доставить такой важный груз была в использовании водного пути. Однако для этого надо было знать реку Сосьву. Была она необычно сурова, с сильным течением. Если идти против течения, держась середины русла, мотор может не потянуть, держаться же берега, где течение спокойнее, трудно из-за наледей.

Снарядился я, вывел катер на стрежень, меня подхватило течением и понесло вниз по реке с большой скоростью. Попытка уменьшить скорость включением двигателя была сопряжена с риском потерять управление. Единственным выходом было вывести катер из стремнины, направив ближе к берегу. Но по мере приближения к нему стала сказываться разность инерции скорости катера и уменьшенной скорости течения реки у берега в районе наледи. Так повторилось несколько раз. Увеличилась опасность врезаться в крутой поворот берега реки.

В общем, с огромным трудом, до нитки промокший, в одежде, схваченной морозом, причалил я к берегу в поселке, получил драгоценный груз и собрался в обратный путь, который оказался не менее опасен. Быстро надвигалась темнота, затруднявшая ориентирование. На этот раз двигаться по стремнине не представлялось возможным из-за слабой мощности мотора: катер не был способен преодолевать сопротивление движению и подолгу кружился на месте. Иногда его сносило в обратную сторону. Двигаться, держась берега с его наледями, было опасно из-за возможности ударов корпуса катера о лед, в некоторых местах достигавший уже значительной толщины.

Вернулся я в Кашай уже в полночь, но никто из начальства не спал, все ждали моего возвращения. Зато какой восторг обуял ожидавших, когда они услышали стук мотора! На радостях и мне налили спирту, прежде чем отправить в зону.

Мое счастье заключалось в том, что в то время я еще не научился бояться.

... Случилось это, когда я работал в Монастырском ОЛПе на строительстве комбината по восстановлению и монтажу трофейного оборудования, прибывавшего из поверженной фашистской Германии. Жилье мое находилось в 5 километрах от стройки, чтобы вовремя попасть на работу, выходить приходилось затемно. Я шел по узкой тропинке, протоптанной сквозь дремучий лес. Тайга пугала меня своими шорохами и неведомыми звуками, усиливавшимися при ветре или ненастье. Огромные сосны,

качаясь, издавали болезненные скрипы. Бродили неведомыми путями дикие звери, против которых я был бессилен. Я шел и прислушивался к каждому шороху: не хрустнет ли ветка под тяжестью медведя, не раздастся ли вой или лай лисицы.

Однажды, когда я шел, как обычно, что-то громко охнуло сбоку от меня и промчалось поверху, задевая за ветки, затрещало прямо над моей головой. Я инстинктивно увернулся в сторону, и вовремя: с дерева на меня совершила прыжок кровожадная дикая кошка россомаха. Промахнувшись, она приземлилась на тропу, присела на мгновенье и моментально исчезла в зарослях. Я стоял, еще не понимая до конца, какой опасности избежал.

Встречи со зверями не были редкостью. Видимо, они шестым чувством понимали нашу беззащитность и не боялись нас. Однажды я встретил на лесосеке медведя. Он стоял на задних лапах метрах в ста от меня. Это был крупный бурый медведь, он спокойно оглядывался вокруг, потом, опустившись на четыре лапы, пересек дорогу и скрылся в чаще. Я же стоял как вкопанный, замерев от страха.

Но страшнее всякого зверья - таежный гнус. Он гораздо хуже комара. По виду это скопище очень мелких мух, которые появляются на опушках леса. Гнус забирается в уши, в нос, в уголки рта и уголки глаз. Его укусы вызывают опухлости и зуд. Отогнать от себя эту массу невозможно и потому, что слишком их много, и потому, что руки заняты инструментом. Иногда просто звереешь от бессилия.

Удивительно складывалась моя жизнь: то, что людям доставалось без труда и усилий, для меня превращалось в колоссальную проблему. Будто все обстоятельства жизни дружно восставали против меня, с того момента, когда в 1914 году я появился на свет в бедной многодетной семье в поселке Деревцы одного из районов Белоруссии. Первый раз я побывал в когтях смерти совсем малышом, когда старшая сестра выронила чугунок, обварив меня кипящей водой.

... Время убыстряет свой бег. Оглядываясь на пройденный путь, вижу, как много горя было пережито, как много слез пролито. И много было ошибок, и еще больше обманутых надежд. И ничего, кроме труда. Труда тяжелейшего, подневольного, иногда бесполезного, как всякий труд из-под палки. И так как я сам — свой единственный собеседник, то и выплескиваю все, что наболело, на бумагу, поверяю ей свои мысли и чувства. Это настоятельная духовная необходимость — ведь должен же человек с кем-то общаться.