Коротко о своей тяжелой молодости. Родилась на Украине в 1926 году, в семье крестьянина бедняка. Отец умер рано, в то время мы жили под Полыней, но свое маленькое хозяйство было.

В 1941-м пришли немцы, оккупация, жилось тяжело, пряталась от угона в Германию. Вскоре нас освободили русские, село наше ожило, все радовались, что угнали немцев. Но война есть война. Отчима забрали на фронт, мы с мамой работали в своем хозяйстве. В 1945 году конец войне, опять радость.

А в 1946-м году начались аресты, прошел слух, что в село приехали военные. Остановились они в школе и вызывают молодежь и что-то спрашивают, но меня это не тревожило.

В 2 часа ночи они пришли за мной, мама плакала, падала на колени, просила не забирать меня. Это было 8 февраля, в мои день рождения, очень запомнилась мне эта ночь. Усадили меня на сани, рядом солдат с винтовкой, и повезли в школу, ту, где я училась.

...Сразу повели на допрос.

Спрашивали такое, что я в жизни не слышала и не видела.

Заставили раздеться.

В то время зашел старший по чину, уже немолодой человек, и сказал мне: одевайся. Увели в подвал, там я просидела до утра.

На следующий день меня увезли в городок Котыченцы, в 7 км от нашей деревни.

Там опять допрос и ночь в подвале, так длилось целую неделю.

Потом поездом увезли в город Чортков, уже в настоящую тюрьму, одиночную камеру. На допрос вызывали ночью, а днем не давали спать. Следователь был очень строг, унижений было много, требовал говорить то, чего я не знала, а он все что-то писал. Так длилось до 11 мая 46-го года, суд длился всего пять минут, срок 10 лет и 5 поражения в правах. Последнее слово мне даже не дали сказать.

После суда меня отвели в общую камеру, где было много Девушек с разных сел. Для меня это было облегчение. В камере Мы сочинили песню:

Сижу я у тюрми, думаю о Бози.

В мою стороныньку, в мою стороныньку видно дви дорози.

Одна дориженька, куда я йхала.

За мною матинка, за мною матинка з горя умырала.

Не плач, матинонько, не плач, не журися,

Як буду здорова, як буду шчаслыва, до дому вернуся.

До дому вернуся, буду говорыты,

Як нам, украинцям, як нам, молоденьким, у тюрми сыдиться.

Вскоре этап, вели нас колонной, с боков вооруженные солдаты с собаками.

Этот день я никогда не забуду — последний раз видела свою маму. Она бежала, в руках мешочек с сухарями. Очень плакала, что-то мне кричала, о чем-то просила. Конвой был с ней груб, отталкивал. Вместе с ней бежали и другие родители.

На станции нас погрузили в товарные вагоны с решетками и так держали всю ночь. Мама сидела там до утра, я слышала ее голос, как она умоляла начальника эшелона принять передачу, но он был неумолим.

Утром под крики и плач нас повезли, из нас никто не знал, куда. Прибыли на пересылку в Днепропетровск. А через месяц в Казахстан, на станцию Карабас.

В том же 46-м году весной пришел указ всех политзаключенных увезти в спецлагерь в Кенгир.

В Кенгире режим был строгий, нашили мне мой номер: СБ-444.

Наша бригада попала в цех, где шла формовка кирпича, самая тяжелая работа. Резали вручную, брус глины шел автоматически, а резать надо было вручную. Одна я сумела одолеть эту тяжелую работу. За смену 12 часов нарезала 10 тысяч, потом 20 тыс. А на пайку 800 граммов хлеба нужно было нарезать 25 тыс., а были дни, доходило до 27 тыс. В зону не шла, а почти на руках меня несли, тогда я весила 46 кг. Я всегда буду помнить тех людей, которые помогли мне выжить. Это вольнонаемные, которые работали с нами, русская, казах и немец. Они приносили что могли, приходили для этого раньше заключенных. Один раз устроили мне праздник это было летом, принесли огурцы помидоры. В брусе глины сделали чашку и все это туда положили. Радость и слезы, вся бригада плакала.

Так я работала несколько лет, потом поставили меня бригадиром и послали мою бригаду на земляные работы.

Мы рыли траншеи, прокладывали канализационные трубы. Рядом с нами работали мужчины из нашего лаготделения.

Многие девушки переписывались с ребятами. Записки привязывали к камню и перекидывали из зоны в зону.

Одна записка пришла от ребят с предложением познакомить «отца с матерью», так называли бригадира и бригадиршу. Так заочно мы познакомились, его звали Костей Виттом. Он прибыл этапом из Экибастуза, и их водили на работу в наручниках. Записки его были очень душевные, всегда он подписывался «тот же Костя», я писала «та же Аня». Впервые мы встретились, когда в лагере вспыхнуло восстание, это было ночью 18 мая.

Наутро лагерное начальство уговорило нас, вышли на работу, нам обещали много всего, и мы им поверили.

Когда вечером пришли с работы, то все было по-другому, все проходы в стенах между зонами были заделаны, и поставлены огневые точки. Все заключенные очень возмутились, и мужчины ночью опять стали пробивать проходы из зоны в зону к женщинам. В ту ночь жертв было много, строчили пулеметы.

Тогда мы снова встретились с моим будущем мужем. Всю ночь проговорили, узнали все друг о друге. Это была любовь в нашей жизни первая и навсегда. Виделись мы редко. Константин Иванович был секретарем в комиссии Кузнецова.

В один прекрасный день К.И. предложил мне обвенчаться. В их зоне был священник, и он уже благословил некоторые пары. Я дала свое согласие, мы пошли в 3-й лагпункт, где в присутствии всей его бригады мы стали законными мужем и женой.

Священник читал молитву, соединил наши руки, а потом мы расписались в амбарной книге, на которой был нарисован крест. Фамилию священника не помню. В то время мы и свою фамилию забывали. Мы не знали, что с нами будет, на всякий случай муж мне дал адрес своей матери. Договорились, что, если нас разлучат, будем писать ей и так сможем найти друг Друга.

Кисет с адресом, который я вышивала мужу, и сейчас хранится у меня. Это память о тех тяжелых днях.

Самая страшная ночь была, когда в зону вошли солдаты и танки. Мы с мужем в ту ночь были вместе, знали, что что-то случится, и никто не спал.

Когда танк подошел к бараку, где мы были, и начал стрелять холостыми в окна барака, загорелись матрасы и нам пришлось выбежать на улицу. Все люди встали в ряд у стены. Танк шел прямо на нас.

Муж мой фронтовик, сразу понял, что мы можем погибнуть, и оттолкнул меня в сторону, и крикнул другим «отходите».

Но было поздно, под гусеницы танка попали Марика Монтыка и Зенка из бригады моего мужа.

У них обоих уже закончился срок, их вызывали на свободу, но они остались вместе со всеми. Они любили друг друга, так и легли в одну могилу, с ними и Галя из Киева. Много было в тот день жертв.

Нас солдаты отделили от мужчин и выводили в степь. Там нас держали до тех пор, пока в лагере не убрали трупы. Заключенных сортировали — кого на этап, кого оставили в Кенгире. Мы опять вышли на работу.

Вскоре приехали судьи из Москвы. Меня вызвали на пересуд, 12 октября 1954 года меня освободили, поражение в правах так и осталось. Вернуться на родину я не могла.

А 27 октября 1954 года освободили Костю, я встречала его около вахты.

Мы пошли, обнявшись, он нес фанерный полупустой чемодан, я под мышкой его резиновые сапоги. В то время колонны заключенных шли с работы. Нам кричали, желали счастья, конвой молчал, а мы плакали. Приютили нас добрые люди и во многом помогли. Так началась наша вольная жизнь.

И Анна Дмитриевна, и Константин Иванович родом с Западной Украины. Ни он, ни она не были связаны с движением ОУН. А. Гричаник арестовали по оговору. К. Витт, студент, фронтовик, попал в лагеря из-за неосторожно оброненной фразы. И то и другое обычная практика по всей стране. Но практика реабилитации не распространялась на западноукраинцев, Виттов реабилитировали только в 1987 году, местная газета при этом опубликовала заметку «Родина простила...».

Всю жизнь Анна Дмитриевна и Константин Иванович прожили в Джезказгане. В 1989 году Константин Иванович, уже смертельно больной, первым в Джезказгане дал интервью о Кенгирском восстании местному журналисту В. Николаеву. Посыпались звонки с угрозами. Такова была жизнь в бывшем Кенгире всего пять лет назад.

Витты — счастливая кенгирская пара. У них выросла замечательная дочь Наташа. Она окончила механико-математический факультет Ленинградского университета. Анна Дмитриевна сейчас нянчит внука в Санкт-Петербурге.