Каждый год, когда подходит день 28 декабря, в памяти всплывают горькие воспоминания о годах, прожитых в ссылке. Тяжело терзать душу. Но это ведь не мы себе придумали, не от нашей собственной блажи приключилось.

Подробностей выселения я не помню, а знаю их только по рассказам старших. Мне было всего четыре года, братишке - два. Мать, Ользята Очировна, работала в колхозе. Отец мой, Лузунг Дорджиевич, еще в 1942 году погиб на фронте. Дедушка по отцу, Бадма-Гаряев Дорджи Надбитович, 1893 года рождения, со дня основания колхоза трудился, не чураясь никакой работы. Когда выселяли, он был бригадиром рыболовецкой бригады и всего себя отдавал добыче рыбы для фронтовиков. А бабушка с дочерью Натруш с ранней весны до глубокой осени были заняты в колхозе на разных работах, потому что в нашем колхозе, по-теперешнему это на территории Лиманского района Астраханской области, выращивали овощи, фрукты, бахчевые. Работы хватало всем. Само собою и рыбная ловля. Спрашивается, как это мы умудрились стать предателями? Фашистов в глаза не видели, их на территории района не было. С кем же, с каким врагом Советской власти сотрудничали мы, дети, -и наши родственники? Похоронку на отца, что он погиб, защищая Советскую Родину, не мы же сами себе отправили...

Первоначально мы попали в Красноярский край. Оттуда одних повезли на Крайний Север, другие остались. И здесь наша семья разделилась. Моя мать оста-

лась со своими родителями, так как выселялись вместе. С нею остался и мой двухлетний братишка. А дедушку Дорджи, как опытного рыбака, погнали дальше. Разлучаться с нашей семьей ему и бабушке было тяжело. Настаивать, чтобы мама с нами, детьми, ехала, они тоже не стали. Боялись за малыша. И тогда они решили, что в память о своем сыне возьмут с собой меня. Тут уже мать не стала перечить.

Вот так с семьей дедушки я оказалась на полуострове Таймыр. Отец своей смертью в войне с фашистами не смог оградить ни нас, своих детей и жену, ни собственных престарелых родителей от произвола власти, которую он защищал. Увезли нас далеко на север от Дудинки. Было там маленькое селение Сидоровка. Ни на одной карте я его не видела. За селом, недалеко от дома дедушки, находилась гора. Снег на ее вершине никогда не таял. Летом мы иногда лазили по ее склону и смотрели дальше на север. И видели далеко смутные силуэты какого-то острова. Говорили, что это остров Диксон, расположенный в Карском море. Вот где мы оказались.

Дедушка и его дочь Натруш сразу стали рыбаками. И зимой, и летом были заняты этим промыслом. Только на лютых северных ветрах и морозах его орга-' низм не выдержал долго. В 1946 году он умер. С того времени все заботы о семье легли на Натруш. Помню, как ее собирали каждый раз на промысел, а потом встречали. Особенно трудно было рыбакам зимой. Бабушка из брезента, он считался водонепроницаемым, шила для Натруш обувку с голенищами выше колена, с тугими завязками. Получалось что-то вроде чулка или чехла. Сверху надевались поршни из кожи. За целый день на морозе обутки эти превращались в сплошной лед и примерзали к телу. К возвращению Натруш мы с бабушкой готовили теплую воду, чтобы оттаять обут-

ки и отодрать их от тела. Ноги ей разминали, восстанавливали их чувствительность, смазывали. А назавтра все повторялось. Это потом сказалось на ее здоровье.

Чтобы попасть в ловецкую бригаду, нужно было иметь свою собачью упряжку. На ней возили снасти и улов. Случались на льду и ЧП. Люди проваливались в прорубь и погибали. Если бывало это на заводи, то трупы находили лишь весной. Но что там оставалось от человека? Тягостная это была процедура - отдавать последние почести погибшему.

Моя жизнь стала разнообразнее, когда начала учиться в школе. В Сидоровке школы не было, поэтому до 1948 года я не училась. Нужно было ехать в райцентр - поселок Караул. Находился он в 150-160 километрах. После смерти дедушки бабушка боялась меня отпускать так далеко. Но в конце концов смирилась. Кроме того, я еще плохо владела русским языком, так как в Сидоровке русских почти не было. Кроме калмыков, там жили несколько семей латышей, были немцы. В общем, такие же ссыльные, как и мы.

Интернат 'районной школы стоял на берегу Енисея. Из-за этого иногда приключались забавные случаи. Мы очень любили грызть замороженный хлеб. Забавлял нас хруст оледеневшего кусочка. А чтобы заморозить, кусочки выставляли за окно на ночь. Иногда на хлебный запах забредали медведи, и нам оставалось только высматривать их следы. Однажды крупная медведица привадилась кормиться с двумя медвежатами. Симпатичные такие были. Мы, конечно, боялись их, но восторгам нашим не было предела.

Помню, в Сидоровке тоже был случай. Колхозное руководство было из калмыков: председателем Манджиев Михаил; главным бухгалтером Эрдни-Горяев Эрдни-Гаря, участник войны. Председатель колхоза однажды сумел выехать в отпуск, был в санато-

рии, привез красивого петуха и курицу. До самого вечера люди приходили к нему о новостях на Большой земле узнать и на его птичье хозяйство посмотреть. Все восторгались красотой франтовитого петуха. Особую радость испытывал сын-подросток дяди Михаила, как его называла детвора. В Заполярье, кроме оленей и собак, ничего же не было. Когда наутро птицу пошли кормить, то обнаружили парочку замерзшей. Вот уж плакал и горевал Валерка...

С калмыками на Севере и куда большие несчастья случались. Дети и старики не выдерживали суровых условий жизни, умирали. Некоторые семьи вымерли полностью. Поэтому люди жили в постоянном страхе, что вдруг такое случится и с ними. И только в глубине души хранили надежду когда-нибудь вырваться из комендантских клещей и возвратиться на родную землю.

Ради этого готовы были поступиться многим. Так, когда в 1955 году я окончила семилетку, директор школы мне сказал: "Ты, Шура, у нас отличница! Пошлем тебя в пединститут народов Севера...". Об этом я сообщила через дядю Гришу, главного бухгалтера Эрдни-Гаря, бабушке. Она мне категорически запретила ехать куда-либо. У нее на устах и в душе было только одно: "Если суждено будет куда-то трогаться, то только на родину". И, как будто предчувствуя добрые перемены, бабушка с Натруш переехали из Сидоровки километров на 250 южнее, ближе к Дудинке, в поселок Усть-Порт. Он стоял прямо в устье Енисея. В 1956 году, когда пошло послабление, но переезд на пре жнее место не разрешался, мы уехали домой, именно так мы считали, в Астраханскую область.

Позже здесь я встретилась и с родной матерью. В первое время эта встреча принесла нам обеим немало

переживаний. Живя в разлуке, без материнского тепла и ласки, я всей детской душой испытывала к ней неприязнь. Именно это мешало мне сблизиться с нею. Видя мою отчужденность, мать страдала не меньше, чем в годы сибирской разлуки. Все же хватило ей такта и терпения, чтобы открыть мне свою душу. Тогда-то, слушая горькие признания моей постаревшей мамы, я поняла своим уже взрослым разумом все те муки, которые пережила и она, разлучившись со мной.