Многие знают эту частушку, ставшую хрестоматийной, но мало кто знает её автора. А зря. 14 лет назад, в феврале-марте 1987, по «горбачёвской амнистии» из тюрем, лагерей и ссылки освободились более 150 политических заключённых. Среди них был и Георгий Иванович Ермаков. Как и ряд других бывших политзэка, он вступил в НТС. Сейчас Ермаков член Санкт-Петербургской группы Союза. От журнала «Посев» с вопросами к нему обратился Вячеслав Долинин

Георгий Иванович, когда Вы впервые услышали об НТС?

– В 1965-68 гг. я служил в рыболовном флоте. Работал навигатором на плавбазе. Позади было Высшее инженерное морское училище им. Макарова. В то время многие мои соученики ходили в загранплавание, но мне дорога туда была закрыта – в детстве я находился на оккупированной немцами территории и потому не заслуживал доверия Партии. Мы занимались промыслом в Северной Атлантике. На судне была мощная радиостанция, и по ночам я вместе с радистами тайно слушал «вражьи голоса». Для того, чтобы начальство не застало нас за этим занятием, один всегда стоял «на стрёме». Однажды, где-то в районе Фарерских островов, мы впервые услышали передачу радиостанции «Свободная Россия». Первый помощник (главный представитель КГБ на судне) подозревал матросов в том, что они слушают зарубежное радио, и занимался контрпропагандой. На судне постоянно проводились политзанятия, на которых партийные активисты пытались разоблачить «козни врагов социализма». Особенно резко они нападали на НТС. Союз обвиняли во всех смертных грехах. Но кто из нас относился с доверием к тому, что говорили первый помощник и его «единомышленники»?
– Скажите, почему Вы решили вступить в НТС?
– После освобождения в 1987-м я начал читать «Посев», познакомился с Программой Союза, с идеями солидаризма. Это определило моё решение. К тому же, в отличие от других политических организаций в России, НТС имеет историю, имеет давние традиции борьбы за свободу.
– Что привело Вас в ряды противников коммунистического режима?
– Начать придётся с детства. Я родился 27 апреля 31-го в деревне в Брянской области. Отец ещё во время столыпинской реформы выделился из общины на отдельный хутор. Кстати, в те годы общинники нередко поджигали дома выделившихся хуторян. Отец рассказывал, как по ночам приходилось охранять постройки от поджигателей. Сейчас с фермерами, выделившимися из колхозной массы, происходит то же самое – колхозники поджигают их дома.
Когда началась коллективизация, хутора стали принудительно свозить в колхозные деревни. Для того, чтобы заставить хуторян скорее перебираться в деревню, с их домов снимали крыши. Я помню голодное колхозное детство, пустые трудодни родителей. Даже римские рабовладельцы кормили своих рабов. В колхозе на трудодни прожить было нельзя. После отбывания колхозной повинности родители вынуждены были трудиться на семейном огороде. Приходилось тайком собирать колоски в поле, косить сено для коровы на полянах в лесу. Неубранные колоски и не скошенная трава были госсобственностью, и любой крестьянин, спасающий семью от голодной смерти, становился «расхитителем государственного имущества». В 1939-м отцу удалось вырваться из колхоза и устроиться плотником в Брянске. На семью из шести человек дали комнату в бараке.
С детства помню страх старших, помню, как бесследно исчезали соседи. Родители запрещали детям играть со сверстниками, родственники которых арестованы. Помню, как нас, пионеров, заставляли кричать на митингах: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!».
– И что же было дальше?
– Когда началась война, мы оказалась на оккупированной территории. В 1943-м нас угнали на работу в Германию. Родители с нами, детьми, были помещены в лагерь на окраине Аугсбурга. После окончания войны мы вернулись домой. Многие из тех, кто был в Аугсбурге, предпочли остаться на Западе. После возвращения отца и мать вызывали на допросы в местное отделение МГБ, но, в конце концов, оставили в покое. Я закончил ремесленное училище, потом был призван во флот. Отслужив пять лет, поступил в Макаровское училище. После того как нам прочли «закрытый» доклад Хрущёва на ХХ Съезде КПСС, я с несколькими товарищами выбросил бюст Сталина, стоявший в актовом зале, из окна третьего этажа. Бюст разбился вдребезги.
В училище была хорошо оборудованная лаборатория радиосвязи. Там удавалось без помех, создаваемых «глушилками», слушать зарубежные радиопередачи. Осенью 1956-го на меня сильное впечатление произвели сообщения о разрушении Будапешта советскими войсками. Я рассказал об этом нескольким курсантам. Кто-то «настучал», и в результате пришлось перейти на заочное отделение. Когда меня арестовали, а это случилось через 18 лет, следователь напомнил мне о моих «антисоветских высказываниях» в училище.
– Расскажите о своем первом аресте.
– Коммунистический режим унижает человеческое достоинство каждого гражданина. Мириться с этим я не мог. В начале 70-х начал писать под своим именем письма в газеты. Жил я тогда в Ленинграде. Прикидываясь наивным, в письмах предлагал способы улучшения работы политпросвета. Например, писал о том, что нужно издать «Архипелаг ГУЛаг» Солженицына для системы политической учебы – это позволит более аргументировано и со знанием дела критиковать автора книги и резко увеличит число желающих посещать политзанятия. На подобные ехидные предложения ответа не было. Потом я начал писать письма под псевдонимами с прямой критикой КПСС. Я знал о существовании диссидентского движения, но связи с ним не имел. Вычислить меня как автора писем было нетрудно, и в апреле 1974 за мной пришли. Дали за эти письма четыре года.
– В лагере Вам тогда удалось сделать радиоприёмник...
– Да, это было на 35-й зоне в Пермской области. В лагере я работал электриком, имел необходимые инструменты. От станка тайком отпаял транзистор, с мотоцикла одного из охранников снял аккумулятор. Приёмник прятал на чердаке в рабочей зоне. Как электрик я имел туда доступ. Во время смены удавалось найти время послушать «голоса». Так я узнал о суде над Сергеем Адамовичем Ковалёвым. О приёмнике в зоне знали немногие. Я пересказывал новости тем, кому доверял. Администрацию лагеря насторожило то, что среди зэков начались разговоры об аресте Ковалёва – советские газеты, радио и телевидение об этом молчали. Начали искать источник информации. Кто-то сказал лишнее, и КГБ стало известно о приёмнике. В зоне пошли повальные обыски, даже в земле искали металлическими штырями. Приёмник обнаружить не удалось, а меня, поскольку я был на подозрении, отстранили от работы электрика и перевели в другую зону.
– А за что Вас арестовали второй раз?
– После освобождения я не смог прописаться в Ленинграде и поселился в Люберцах. Весь город был увешан лозунгами: «Народ и Партия едины!», «Решения Партии – в жизнь!» и т.п. Я начал сочинять частушки, обыгрывая эти лозунги. Например: «Народ и Партия едины – раздельны только магазины». Каждый понимал, что речь идет о закрытых распределителях для номенклатуры. Или еще: «Решения Партии – в жизнь, будут грабить – держись!». Эти частушки я рассылал в газеты и журналы. Например, в раздел «Нарочно не придумаешь» журнала «Крокодил». Писал буквами, похожими на типографский шрифт, – по почерку меня найти не могли. Это продолжалось несколько лет. КГБ искал автора частушек, но найти не мог. Попался я в 1981-м благодаря доносу. Мне предлагали написать покаянное письмо в газеты и осудить академика Сахарова. Когда я отказался, подвергли экспертизе в Институте судебной психиатрии им. Сербского. В итоге дали четыре с половиной года лагеря и пять лет ссылки. Снова я оказался в Пермской области. Сочинял частушки и в лагере: «Держава наша зональная / Граница на замке / Свобода персональная / На нарах в уголке» и т.д.
После освобождения меня несколько лет не прописывали в Ленинграде. На работу без прописки не брали. Пытались отправить в деревню, в которой я родился, но эта деревня полностью сгорела во время войны. Наконец со скрипом прописали. Устроился на работу в ателье по ремонту телевизоров.
Сейчас я на пенсии, пишу мемуары, стараюсь участвовать в работе НТС и «Мемориала». То, что некоторые из тех, кто нас сажал тогда, делают карьеру сегодня, меня не удивляет и не пугает.
– Георгий Иванович, что Вы думаете о люстрациях?
– Если опыт других посттоталитарных стран показывает, что люстрации полезны, то и в России они не помешают.